Без вдохновения ничего высокого не добьёшься, но оно может возникнуть случайно. Пение – это тоже вдохновение, соединение возвышенной души и места. Начну с рассказа Горького о Шаляпине. Было это в начале прошлого века в Царской бухте, в Крыму. Тогда сложилась небольшая компания, можно предположить какая, скорее всего после посещения Голицынских тоннелей с шампанским, которое на Всемирной выставке 1900 года в Париже получило Гран–при. Горький рассказывал. Ночь, луна, яркая дорожка на воде в обрамлении бликов лёгкой волны. Народ собрался не юный, каждому есть что вспомнить. Любовались, любовались, чего–то не хватало, не сговариваясь посмотрели на Фёдора Ивановича. Уговаривать не пришлось, может быть не удержался бы сам. Помолчал он, помолчал и негромко начал «О, где же вы дни любви, сладкие сны, юные грезы весны?» Через мгновения всё отступило, осталась только лунная дорожка и неспешно приходящие по ней волны. Это уже другие волны, волны памяти, у каждого они свои. Музыка грусти и печали, голос вынимающий душу, громче и громче: «Всё унесла ты с собой — и солнца свет, и любовь, и покой. Всё, что дышало тобой лишь одной».
Горький вспоминал, что слёзы потекли ручьём, остановить не мог никак. И не только он. «Всё, всё прошло, и навсегда». Ничего более прекрасного в жизни он не слышал.
Теперь о другом вдохновении и тоже в удивительном месте. На туристическом автобусе едем мы с Ирой в Венецию. Экскурсовод давно всё рассказал и теперь дирижирует хором – машет шляпой, которую зачем-то принёс. Он старается добиться слаженности, но её нет. Я советую: «Возьмите палочку, лучше палку, будут слушаться».
– Бесполезно, я много чего пробовал. А шляпа – моя удача, пошёл в ней на розыгрыш лотереи – выиграл. Сегодня решил проверить с пением.
– Что вы не поддерживаете? – почему-то он выделил молчащую Иру.
– В Италии петь? С их традициями?
Город мы приняли, как старого знакомого, открывшегося по-новому. Сто лет назад Пастернак «ходил на свидание с куском застроенного пространства, точно с живой личностью». И мы с Ирой ходим – танцуем, потому что чередой палаццо написано скерцо, звоном колокольным наполнено сердце. Острова, словно влюблённые, обнялись мостами. Голова кружится, кружат и голубиные стаи, повсюду приветливые лица. Не зря ведь многие надевали карнавальные маски только на глаза – чтобы видно было улыбку. Впрочем, Венеция и без карнавала – праздник.
Церковь, картина Беллини «Мадонна с Младенцем и святыми». Святые отрешённо смотрят не на младенца и не на нас, а вдаль, Ира – на меня. Соображаю, о чём она думает и соглашаюсь: «Это недалеко». На Сан-Микеле должно быть грустно, остров упокоения, так его назвал Дягилев. Но у нас другое чувство – гордость за соотечественников, их здесь чтут. К Дягилеву присоединился Стравинский, затем Бродский, поменявший своё решение насчёт Васильевского острова. На могилах цветы от разных стран. Положили и мы, от родины и от себя.
Площади и дворцы, каналы и мосты. Неширокий канал, несколько ступеней к воде, там гондола ждёт клиентов. За день устали ноги, облокотились на парапет передохнуть. Мы умаялись, но душа, душа – на празднике, она поёт. Гондольер что-то и напевает, у него сопровождение – магнитофон. Ира не выдержала и тихонько начала подпевать, когда-то говорила мне, что эти мелодии у неё с юности. Гондольер послушал и предлагает: «Споём вместе». Глянула на меня, я кивнул, спустились и поплыли. Зазвучало «Солнце моё». Ира запела тихо, потом громче и громче. Всё, чем наполнилась за день, вырвалось наружу, обострённые чувства поплыли по воде, поднялись к дворцам и понеслись к звёздам. Над парапетом показались головы, их становилось больше и больше. Возникла радостная физиономия гида, и в такт мелодии, как в автобусе, замахала шляпа. Подплыли ближе, и она полетела ко мне, в руки. Ира даже не заметила. Хочу крикнуть «Тихо», чтобы не мешали. Но вокруг и так тишина. Только её голос и музыка.
Это – подарок, для меня, таких ещё не получал. За что мне так много? До слёз от счастья. Гондольер подождал куплет и присоединился вторым голосом, хотя женщинам в Италии неаполитанские песни петь не полагается. И я не выдержал. Слёзы потекли ручьём. А народ захлопал и закричал «Bravo», восторг на всех языках звучит одинаково. Вывески поддержали аплодисменты, на воде заполыхала яркая радуга. Краски украсили жизнь. А сама жизнь, вот она – рядом, улыбается, улыбается мне.
Гондольер доставил нас до гостиницы, уговаривал на завтра. Экскурсовод допытывался:
– Почему нам не поёте?
– У меня свой слушатель, это – главное.
– Возьмите в подарок шляпу.
– Чужая удача мне не поможет, а у вас её не будет.
Хлопочет время в дивной маске,
На карнавал наводит лоск.
Увозят гости радость сказки,
Свечей венецианских воск,
Восторгов сладкое вино...
И торт к нему «Вероники волос».
Я счастлив: увёз для себя одно –
Ирин голос.
* * *
Венеция — праздник, текут карнавалы,
Дворцы в пируэте, танцуют каналы,
Бежит не вода, а дорога сквозь время,
Забудем его неподвластное бремя,
Мы станем моложе, мы станем красивы
И жизнь обернётся прекрасною дивой.
Вивальди, смычок, — триста лет дирижёр,
Подвластен маэстро весь каменный хор.
Как сбывшийся сон, это таинство сказки,
Приветливы лица не спрятать под маски,
Стремительны пары и в чёрном, и в белом,
Наряжены звёзды — для всех тарантелла,
Сан-Марко ведёт, в подтанцовке решётка,
Гондола идёт грациозной походкой
К заветным дверям, что у самой воды,
Ей плащ Казановы укроет следы.
А в храме Марии мадонна Беллини
Напутствует паству глазами святыми:
Одним — фейерверков
огонь и беспечность,
Другим — Сан-Микеле,
завидная вечность...
Из повести "При знание в любви".