Жара...
( В. Исаков)
Вечерело. Тучи, переговариваясь между собой на языке медленных танцев в тиши бездонной тёмной чаши неба вновь, собирались в сине фиолетовый кулак над городом. Казалось, ну вот ещё пару минут и, как грохнет эта мощь с оглушительным треском грозы по надоевшему зною, будто по листу жести и разверзнется хлябь небесная, вырвется из туч потоком и польет, как из ведра и смоет всем надоевшую духоту с земли. Но вчера громадные тучи пришли все на собрание также, никто из них не опоздал. Кричали громом, как в Киевской Раде! Гнев отражался сполохами молний на небосводе, но на этом всё и закончилось. А по улице осторожно ступая на носочках, крался вечер, ведя за руку подругу со смешным именем «Сумерки», завернутую в серую в некоторых местах порванную еще дневным светом вуаль. На улице от нестерпимого зноя было не продохнуть. Кондиционер в машине молил о пощаде: нудно просил хотя бы дать ему отдохнуть минут двадцать, работал же на износ. Опущенные до самого упора в дверях боковые стекла машин не давали прохладного сквозняка, ветер был буднично пустынно жарким, словно смирившийся со своим заточением джин в лампе Алладина. Уже пять пачек бумажных салфеток исчезли, и целлофановые тонкие обертки от них тоскливо лежали в пластиковых карманах дверей автомобиля прозрачными опустошенными существами. Страдалец асфальт почернел от горячих губ беспощадного солнца. На дворе был конец июля. Людям надоела жара, они изнывали от нее. А её прилипчивые от пота ладошки со своим другом маревом, поднимающиеся струями от бывшей полированной темной поверхности асфальта растопили все вокруг себя, сделав твердокаменное, когда – то покрытие почти пластичным. Бедный! Его душа кричала трещинами боли, от страшной температуры за тридцать с лишним и совсем почернела. Беспощадные металлические существа машины своими круглыми ногами - колесами пробили на его спине глубокие колеи. От ран он стонал, они еще и кровоточили черными мазутными каплями по поверхности. Ему было плохо и, даже ветерок, посланный на выручку асфальту рекой, что несла свои воды рядом с дорогой, не достигал цели: легкий бриз жарой высоко, высоко уносило в блеклое прозрачное небо.
Ехали с другом по делам в Питер на его персональной машине. Это было надежней и быстрее, чем мотаться по поездам или сидеть в залах ожидания в аэропортах. Да и хотелось посмотреть немного мир, а то все сверху самолетами, ничего не увидишь. Тем паче машина была громадная и мощная, да еще под капотом спала «кричалка», а на панели синее «ведерочко» ждало своего часа. Случилось так, что у моего друга однополчанина были тоже дела в Питере. Ехать нам оставалось еще часов пятнадцать, но по переменке легко. Серега в армии дослужился до очень большого звания, но остался прежним: невозмутимым и простым для друзей. Он ехал в гражданском «платье» за рулем (форма лежала аккуратно в портпледе на заднем сиденье). А я рядом развалился купцом на сиденье, больше напоминающее маленький диван. Я в нем утопал.
Нашу машину сопровождала Серегина охрана на мощном джипе, я назвал их «уазистами»: посмеялись...
Да, летит времечка, летит! Когда - то почти двадцать лет с гаком назад дружбан был у меня взводным. А я ушел в горбатые времена из армии. Поругался с командиром - мерзостью, он подделывая наши подписи воровал у нас денежное довольствие. Не выдержал и высказал этому мародеру в погонах все в глаза и в порыве, кинул ему в его взяточническую рожу графин с водой: его двухлитровая душа на свою беду оказался у меня под рукой. Ушел я из армии в никуда. Потом был бизнес, получилось! Так и пошел по этой стезе и достаточно хорошо: на белый хлеб с маслом и красной икрой ровным слоем хватало. Вот только вороватого командира поворовавшего свою офицерскую честь вспоминал долго, и мне как – то друзья привезли его адресок. Подарил жизнь этой суке: дети его спасли. А то бы стал бы он у меня слепым «бомжом» на свалке: связи с криминалом уже были к тому времени наработаны. Помогал и помогаю ребятам, вернувшимся из той жизнь зонах в нашу незнакомую для них . Уважаемые люди знали, по какой причине я ушел из армии, не дослужив года до пенсии и, предлагали отдать долг за меня: я же долги никогда не оставлял и не оставляю…
Ехали по жаркой дороге, километровые столбики мелькали за окном. Заметил Сереге, ставшему после Афгана братом, что сейчас едем такими ухоженными и лощенными в модных французских костюмах и не командирские часы, а из скромной Швейцарии на запястье. Правда, кителя, тьфу, пиджаки висели на вешалках за креслами простора салона машины. Посмеялись! А бывалыче лет двадцать назад ехали «полевочке» с имуществом в одном « сидоре» вещмешке за плечом и командирской сумкой слева под рукой. И за счастья считали проехать в кузове «курносого» Газ- 66 под тентом, чем пехом идти километры. Серега, как был громадного роста и немереной силы, так и не изменился. Помню, как смешно было наблюдать за другом, когда бойцы его доставали своим наглым поведением и, как их воспитывал. Мог двумя своими сардельками - пальцами выпрямить ременную поясную бляху- пряжку, а мог и за ремень поднять солдатика до уровня своих глаз. И спросить: « Товарищ рядовой, а почему Вы плохо служите РОДИНЕ?! Подрываете дисциплину и боеспособность подразделения, уходя в самоволки?". Такое воспитание действовало сразу.
Ехали долго и подустали слегка. На горизонте показалась окраина города нашей юности: здесь мы служили в лейтенантских погонах. Посмотрели друг на друга и съехали с трассы к автовокзалу, мы отсюда уезжали - давно втроем к новому месту службы за «речку». Наш третий друг Дима – хохол умер почти пятнадцать лет назад. Похоронили мы его тут в несколько десятков километров на стареньком сельском погосте. Обязательно заехать к нему, навестить и помянуть, постоять рядом с Димкиным последним пристанищем. Он перед смертью завещал похоронить его рядом с родителями. Мы его привезли с Украины.
Сейчас надо было остановиться и попить водички с газом или потешить душу кружкой ледяного пивка.
Возле бара у автовокзала была какая - то непонятка: не то суета, не то разборки, но странные они были: крик и смех, и злоба в одном флаконе.
Вышли из машины. Двери салона за нами чмокнули замками почти неслышно. Направились к бару, чтобы ещё малость отдохнуть, размять ноги, и охладиться в прохладе кондишэновского пространства. Надоело это пекло и пространство машины, хотя клаустрофобией не страдали: уже ехали пять часов и, еще надо было двигаться и двигаться. Медленно разминая ноги, подошли к стеклянной двери заведения, рассекая толпу словно скальпелем. В толпе на жарком импровизированном асфальте в кругу молодых ребят и девчонок сидели двое лет восемнадцати - двадцати пацанов с вымазанными зеленкой лицами, разбитые пузырьки от нее валялись рядом с ними на асфальте. Со страхом смотрели на кричащих им какие - то оскорбления молодым крепким ребяткам, что нависали над ними. Третий видимо самый бравый все еще скакал, ноги у него подгибались от усталости, но механически громко (голос уже сел) сипел: « Москаляку на гиляку!».
Посмотрел на друга, тот кивнул в знак согласия. Упорный щенок! Тут же какая – то девочка прошептала мне на ухо растерянно. Она боялась.
- Укропы в черных лайковой кожи куртках и с красно черными повязками на рукавах приехали на вокзал, купили билеты. Потом зашли сюда, двери бара ногами открыли. Громко кричали и смеялись над девочками, оскорбляли.
Она глубоко вздохнула и также скороговоркой продолжала.
- А потом выпив пива, крикнули в зал: « Кто не скачет, тот москаль! Затем дружно закричали: « Москаляку на гиляку!».
- Мы все просили наших ребят не ввязываться, а когда они стали кричать свои кричалки наши и встали. Вот, прыгает последний дурак, а те со слезами на глазах просили прощения!
Вошел в круг, взял парня за рукав кожаной черной куртки, на правом рукаве висела удавкой красная повязка нацгвардии. Толпе медленно и по слогам произнес
- Я его ЗА-БИ- РАЮ!
Для тех кому было не понятно, увидели «нечаянно» кабуру со стволом у меня под мышкой, друг прикрыл спину. Из второй машины моментально появились «рексы»: охраны друга с плечами, как у Шварцнегера. Толпа было подалась вперед, сузив круг вокруг нас (ха-ха-ха три раза), но тут же отхлынула, услышав ласкающий мою душу противный быстрый металлический лязг затвора автомата позади себя. Это Саша, один из « рексов» передернул затвор.
Привел пацана в бар, а гарный хлопец сопротивлялся и там. Был смешно наглым и даже в словах. Мне захотелось спросить: « А, что такого ему сделали москали?!». Странно, страна Хохляндия стала независимой так годиков двадцать с гаком. Хотелось спросить и поговорить спокойно по-людски, за что они так нас ненавидят?!
Посмотрел на Михайлыча, мы понимали друг друга, ему понравился парнишка своим упорством, да и было в нем, что – то неумолимо знакомое в движениях, в интонациях голоса.
Возле стойки бара я слегка ослабил захват его куртки. Мальчик умело вышел из захвата, да я и не препятствовал. Мне он был интересен. Через мои руки столько бойцов прошло, но такого гнева и ненависти, что этот боец выплескивал сейчас на меня не видел ни у одного из своих многочисленных солдатиков. Заметил "фашику", что ненависть и крик всегда мешают в бою, надо быть спокойным и расчетливым.
Он закричал на весь бар, это меня удивило еще сильнее.
- Ватники, колорады, Вы меня можете сейчас убить!
Я предложил ему ледяной воды, может у парня жар от духоты и жары на улице, такое кричать незнакомым уважаемым взрослым, людям в лицо. Ересь! Посмотрели с Михайлычем друг на друга в удивлении. Охрана уже стояла в отдалении, готовая разорвать малыша. Парень не понял своей наглости и уже повторно открыл свой гнусный рот. Его слюняво красные губы выплеснули мне в глаза.
- Да, я твою маму…
Да уж! За такие слова в армии и на зоне ( знаю от друзей) сразу же ставят на место и причем в любом месте сразу и больно.
Он не успел закончить фразу, как мой указательный палец в расслабленном состоянии левой руки маховым движением кисти, словно стряхнув мыльную пену с себя, щелчком попал ему в правое веко. Потом тут же молнией стальным клином воткнулся в гортань между ключиц. Он захрипел от боли, наклонив голову к груди! Одновременно удар кончиком черной туфли в левую голень ниже на два горизонтальных пальца его коленной чашечки уронили на одно колено. Шаг в сторону под сорок пять градусов и боковой наружной поверхностью подошвы на его коленный сгиб «весы» поставили передо мной мальчика на колени.
Все это сидело в крови и было отработано годами. Михайлыч покачал головой, я развел руками, взял бутылку воды со стойки бара: не заметил, как её поставил.
Щенок все - таки промямлил, что он сделал бы с моей мамой!
Удар открытой ладонью в лоб заставил его страшно засипеть от резкой головной неожиданной боли: это же не баб бить со старыми мужиками со смехом на Юго – Востоке ридны нэньки Украйны. И тут! На правом запястье уже занесенной над «куриной» шейкой человека не умеющего разговаривать с людьми всей массой зависла женщина, завизжала на весь бар. Дама волчицей, защищающего своего детеныша висела на моей руке.
- Не убивайте родненькие! Мы же на могилу к мужу приехали, а этот дурак напился и стал буянить. Простите его, не убивайте, прошу Вас мужчина!
Её визгливый голос резал слух криком.
- У меня есть деньги, вот они!
Она лихорадочно стала развязывать носовой платок. Узел не поддавался, и она стала рвать его зубами, всхлипывая.
- Вот деньги, возьмите их! Миленькие, отпустите его.
Из платка на пол посыпались вперемешку хохлобаксы и рубли. Она лихорадочно и, видимо боясь, что ее прервут, продолжала.
- Мужчины, вот хотите, встану перед Вами на колени! Простите его за такие поганые слова. Пьяный же он!
Стала лихорадочно хватать мою руку, чтобы поцеловать. Всхлипывая, бубнила.
- Не трогайте его, прошу! Как мать прошу! У Вас же была мама?!
Она подняла в слезах глаза на меня и застыла в ступоре. Собрался уже повернуться к бару, сделав по ходу ей замечание о не правильном воспитании сына, но заглянув ей в лицо обмер. Ужас!
Передо мной и Михайлычем стояла жена нашего боевого друга Димона - хохла. Мы вместе были взводными там, в юности за «речкой». Сергей положил свою громадную «клешню» себе на грудь: прихватило сердце.
Оксана завыла на весь зал и стала бить по плечам по голове маленьким кулачком своего отпрыска.
- Кланяйся в ноги дяде Володе и дяде Сереже. Слышишь, сопляк! Это они отдавали свою кровь для папы, когда он в госпитале валялся. Сволочь, как ты мог так сказать такое про маму Володи?!
Она плакала навзрыд. Плечи ее тряслись, а плач катился комом по бару. Открылась дверь и в бар зашли ребята полицейские. Остановились! К ним подошла наша охрана и, что- то вежливо стала шептать на ухо. А Оксана все продолжала громко шлепать по голове своего пацана уже растопыренной ладонью. Кричала, плача!
- Да, если бы не они, мы бы с тобой подохли с голоду.
- Это ребята жили на сухих пайках, а все деньги посылали мне, чтобы я могла купить дом и кормить тебя, сволочь.
Она изловчилась и звонко ударила сына по щеке. Тишина зависла под потолком. Все кто был в этом момент в баре, замолчали, понурив голову. Серега трясущейся рукой достал таблетки для сердца. Охрана бросилась с стаканом воды к нему. У меня по лбу стремились вниз капельки пота, как я мог позволить себе ударить пацана? Что старый, языка нет?! Привык все кулками решать! Корил и жрал поедом себя: вот она привычка, действием опережать мысль, блин! А Оксана все продолжала бить парня, выговаривая.
- Да, Вовка при живой матери рос в детдоме, а ты со своим поганым языком.
- Целуй им руки, гад! Опозорил меня!
- А, где был твой Порошенко, с Яцинюком, когда папа у нас умер?! Карманы набивали. Я тебя спрашиваю?!
- Ирод несчастный, да если бы не ребята, пришлось бы папу хоронить, как всех тогда: в целлофане в землю. Не было же денег на гроб!
-А они перевезли его в РОССИЮ и похоронили воином с почестями.
Она подошла к Михалычу и опустилась на колени. Одновременно бросились к ней и резко подняли. От переживаний она повисла тряпичной куклой у меня на руках в обмороке.
Сопляк стоял на коленях и молчал, не шелохнувшись по привычке прикрыв голову руками. Передо мной был накаченный, но сопливый пацан. Его пальцы потянулись к повязке: все старались её сорвать. Она змеей скользнула вниз на пол.
С Серым быстро перенесли Оксану на кожаный диванчик, отодвинув руки помощи охраны. Водой протер ей виски, она открыла глаза. Увидев нас, протянула к нам руки. И тут почти детским плачем обиженной девочки надсадно и горько заплакала. Всё шептала.
- Мальчики Вы мои, простите ради Христа, что воспитала такого. Простите ради БОГА!
Михайлыч сел рядом с ней, а я подошел к пацану, резко поднял за ворот куртки и дал пинка по жопе, чтобы шел к маме.
Он, что- то хотел промычать, но лишь протянул руку. Прихватив снизу за локоть, дернул на себя и обнял его, прижав к себе. Он так был похож на моего названного брата Димку в молодости!
На улице оглушительно и массивно, тяжеленно словно в литавры ударил гром. Тяжелые свинцовые капли дождя увесисто падали, приминая пыль на разогретом асфальте. Дождь убыстрял бег и тут через минуту резко пал всей массой. Все видимое пространство заволокло белой стеной ливня.
Мы смотрели на дождь с Михайлычем, мы думали обо одном, и том же:
Может этот ливень там на родной нам Украине вымоет грязь из голов наших братьев хохлов славян.
Тихонько шепотом одними губами прошептал молитву БОГУ:
««Господи, милосердный! Пощади души не разумеющих, не понимают, что творят!».
© Copyright: Владимир Исаков, 2014
Свидетельство о публикации №214081100851