Каждый день последние лет семнадцать, укладываясь спать, Мария начинала свою долгую молитву «Об усопших»: «Молюся тебе, милосердный Господи, утоли скорбь мою о разлучении с родителями моими Надеждой и Иваном, сестрами и братьями моими Васей, Мишей, Верой, Зиной, мужьями моими Виктором, Николаем, Алексеем, племянниками моими…». Этот список с годами рос, и она неутомимо добавляла их в свой реквием.
Марии было девяносто семь. Она устала жить и даже стыдилась своего долголетия. После молитвы старушка непременно просила Господа забрать и ее в свое Вечное Царство, но Господь, видно, разумел по-другому.
- За что или для чего он меня не забирает, - рассуждала Мария, - что я еще не сделала на Земле? Сейчас я могу только всех любить и жалеть. Ноги не слушаются, глазки плохо видят, уши недостаточно слышат. Голова только хорошо соображает, всё и всех помню, память не подводит.
Помню, как мы маленькие зимой с сестрами по очереди бегали с горки кататься, валенки одни на всех были. Мне везло, я старшая, первая бежала на горку - у меня валенки всегда сухие были. Похоронила своих младших сестренок.
И мужей своих схоронила, всех любила, все хорошие были, настоящие мужчины. Виктор, мой первый муж, с войны калекой пришел, весь израненный, говорил, что всю войну только об одном думал - меня увидеть, да вскоре умер. Второй-то, Николай, ох и озорной был, жалел меня и уважал, старшего моего сына усыновил, свою фамилию дал, сказал, как отрезал, что у детей должна быть одна фамилия. А как же меня судили за глаза за третью любовь, за мою песню соловьиную! Мне уж семьдесят было, а Алексей на пять лет моложе, тоже вдовец. Десять лет прожили душа в душу, тоже жалел меня,красивой женщиной называл, берёг, а я вот не уберегла, и его схоронила.
За что мне такое счастье выпало, столько любовей, у других и одного-то мужа не было, а у меня аж три!
Мария не часто оставалась одна, за ней приглядывали и снохи, и сыновья, по очереди забирая на полгода мать к себе. В своем нынешнем возрасте она была беспомощна, сама ничего не могла приготовить, одеться, обуться. Одного не могла допустить, чтобы ей судно подносили. До туалета ходила с ходунками, и вообще старалась хоть немного двигаться по длинному узкому коридору.
Иногда ей хотелось побыть одной, тогда Мария пускалась в воспоминания.
- На день рождения много кто поздравил, крестницы мои все позвонили, даже от мэра звонили, я же достояние теперь, мало кто живет столько лет. Пожелали до ста лет обязательно дожить. О-хо-хо, не хочу я до ста, устала я, да и дети мои устали со мной, передают меня друг другу как вымпел. Ох, обуза я для них, да и для себя тоже.
И грешница я, но, видно, мои грехи не такие уж грешные, отмолила за свою жизнь.
Не виновата я, детки мои, что зажилась на этом свете! Судьба, видно, такая у меня, жить за всех родных, рано ушедших.
А когда я всё-таки умру, ну не бессмертная же я, может, горевать будут, привыкли поди, что я с ними. Когда родители живы, дети себя не такими старыми чувствуют.
Так за воспоминаниями и рассуждениями прошел очередной день жизни Марии. Сноха помогла ей лечь в постель, и она затянула свой поминальный молебен.