(Приквел)
Марья Филипповна Холл, баронесса и владелица флотилии волжских пароходов, подъехала в открытой коляске на пристань. Кругом сновали докеры-крючники: одни, согнутые тяжестью увесистых мешков, тянулись к сходням, другие, весело отряхивая пыль с рубах, сбегали им навстречу, чтобы взгромоздить очередной груз на спину. Их старшой, рябой пожилой мужик в лаковом картузе, заприметив хозяйку, заорал на братву: "Эй, кандальники, а ну давай проход, госпожа-сударыня пожаловали!" Возник и управляющий причалами, по-военному отдал честь, засеменил впереди, как лоцманский катер на фарватере.
Шла погрузка зерна — крупной партии, выгодно закупленной на местной ярмарке. Спешили отправить три баржи, чтобы опередить конкурентов на перевалку в Рыбинске. Две из них стояли, глубоко осев в воду, почти по борта, в полной готовности. Оставалась последняя, и артель крючников старалась с удвоенной силой, дабы успеть к оговоренному часу и не упустить премиальные.
Марья Филипповна на глаз прикинула оставшиеся мешки в штабелях, с минуту наблюдала за деловитой суетой грузчиков, расспросила управляющего насчёт цифр — более-менее сходилось, беспокоиться вроде не о чём (но про ушки на макушке помнить).
Гудел от топота сотен ног деревянный настил. Шум, гам голосов, зачастую перебранка, вдруг хохот, сдобренный крепким словцом — один из артельных, дюжий молодой парень с копной белокурых волос, обутый в отличие от большинства лапотной публики в добротные сапоги, уронил свой мешок почти под колесо повозки. Десятник взвился: "Остолоп, руки дырявые?" Молодец только осклабился (не специально ли учинил конфуз?), насмешливо зыркнул на барыню, нагибаясь за кулём, затем подхватил его крюком, закинул за плечи с приговоркой: "А за те же денежки ещё разок!"
Мощно заревел гудок подходящего к пристани буксира, ему вторил более тонкий, какой-то нервический сигнал стоящего чуть дальше парохода «Дельфин». Привычные звуки, обычная жизнь речного порта. Марья Филипповна давно не помнит и не помышляет об иной. Оставшись более десяти лет назад молодой вдовой богатого промышленника барона Холла, она не только сохранила процветающим дело супруга, но даже изрядно развила его. Во всяком случае, половина судов компании: «Transport and passenger services Hall» приобретены уже в бытность её полноправной владелицей.
Коляска подъехала к трапу «Дельфина». Предупреждённый вахтенным, на причал споро, но с достоинством сошёл капитан, в хрустящем белом кителе и фуражке того же цвета. Баронесса ревностно относилась не только к состоянию дел, но и внешней респектабельности подчинённых лиц. Седоусый морской волк с георгиевским крестом на груди (служил ещё под началом Нахимова при Синопе) доложил обстановку на борту:
— Всё готово к рейсу, Ваше Благородие. Когда прикажете поднимать пары?
— Я жду ещё гостей, будут попозже. Хочу так же проследить за отплытием барж. Так что, думаю, к пяти часам сможем отдать швартовы.
— Как угодно мадам... Изволите подняться на борт?
— Музыканты прибыли?
— Так точно-с! Ещё утром. Мадам Поль отобедала, потом репетировала в салоне. Господин аккомпаниатор не покидал каюты. По словам стюарда, спит. Но не похоже, что пьян-с...
— Хорошо, Дмитрий Митрофаныч, проводите меня на мостик, где лучший обзор за акваторией, и пусть мои вещи отнесут в каюту.
— Будет сделано, Марья Филипповна!
Капитан подал руку, помогая баронессе взойти по трапу, затем они поднялись наверх, в "святая святых" любого судна, на штурманский мостик, в открытую его часть со стороны реки. Оттуда открывалась чудесная панорама на рейд, заполненный, словно Невский проспект субботним вечером, движущимся и стоящим транспортом. Большей частью зерновозные барки, разные пароходы-пароходики, гребные баркасы, парусные ялы, или вовсе лесосплавные плоты. В данный же момент пара колёсных буксиров, «Матфей» и «Самсон», входящих во флотилию Холл, прилаживалась к буксировке трёх барж, ещё пришвартованных к стенке. Более мощный «Матфей» принял буксирный канат с носа первой посудины, юркий «Самсон» намеревался держаться с кормы последней, занося всему каравану "хвост".
С мостика головного буксира заметили владелицу, троекратно прогудели, ещё прокричали в рупор приветствие. Марья Филипповна помахала рукой в ответ, капитан так же гуднул пронзительно. Скоро примчался запыхавшийся управляющий, мол, погрузка окончена, что делать? Баронесса дала добро отчаливать, а так же провести расчёт с артелью крючников.
Чуть погодя «Матфей» потянул в сторону, баржи одна за другой отделились от берега, поначалу неохотно, как табун понукаемых тяжеловозов, затем всё шибче, встречным напором воды теснимые к центру реки. Натянулись в струнку буксирные тросы, крики капитанов и лоцманов повторялись эхом, лопатки гребных колёс зачастили, зачастили... и вот вся цепочка выстроилась гигантским полуверстным цугом. Прощально-тоскливо заревел «Матфей», ему вторил собрат «Самсон», а уж когда добавился тенор «Дельфина», даже в стойкой душе баронессы заскребли кошки. Отчего так трогает нас отплытие кораблей? Водная стихия всегда воспринималась людьми как враждебная, лишь временно благоприятствующая сила, от которой жди и жди беды. Поэтому любой, рискнувший бросить ей вызов, обречён на трудности и возможность гибели, пусть гипотетической. Оттого сжимается наше сердце при виде уходящего вдаль силуэта судна, будь то каравелла Колумба, или атомный авианосец.
Тут доложил вестовой, что прибыли ожидаемые гости. Встречать их у трапа Марья Филипповна отправила капитана, а сама спустилась в каюту, дабы привести себя в порядок. Не очень спешила. Не Бог весть какие птицы. Андрей Силыч Годовиков и Самуил Яковлевич Пейс, давние соратники ещё при жизни барона, много сделавшие для становления "империи мадам Холл", поэтому имеющие определённые привилегии, хотя фактически в отставке. Журналист-корреспондент столичных и губернских газет Лаврион Нездешний (по паспорту Лавр Пижмин), неистощимый кладезь информации, но в той же мере её поглотитель, что иногда оказывается не менее полезным. К тому же, если верить слухам, в недавнее время успешный кавалер госпожи судовладелицы. Фрейлина покойной императрицы, дальняя родственница по мужу — мадам Фикс, старая дева, скрывающая под маской смирения глубокое разочарование от провинции. И наконец, главное лицо невольной составившейся компании: Пётр Григорьевич Путятин, известный в Поволжье торговец земельными угодьями, биржевой делец, никогда не упускающий свой профит. Этого господина тем более полезно чуть помурыжить, позлить ожиданием. Собственно, весь круиз по Волге задуман с целью совершения сделки купли-продажи лесного массива из владений Путятина, но это не должно создавать в потенциальном продавце чрезмерного самомнения.
Ещё одного человека, ступившего на борт, трудно было назвать пассажиром, скорее, негласным членом команды. Секретарь по торговым связям мадам Холл Антон Иванович Форрест, сравнительно молодой человек по-европейски гладкой, но невзрачной внешности, из индивидов, превыше всего чтущих интересы патрона, а свои взгляды прячущих столь глубоко, будто их вовсе не существует. Не удивительно, что он тот час растворился в судовом пространстве, не отпечатавшись в памяти прочих гостей ни на йоту.
Баронесса с удовольствием приняла ванну, взбив густую пену почище кипрской при помощи французского мыла, поработала мочалкой, вызвав для этого горничную Дуняшу. После водной процедуры посидела в плетёном кресле, завернувшись в махровое покрывало, высыхая. Позволила девушке расчесать волосы. От природы волнистые, они не требовали особых ухищрений, лишь грамотной укладки. Надела шёлковое нижнее бельё (другое не признавала), облачилась поочерёдно в положенные элементы одеяния. Марья Филипповна имела свои, порой эксцентричные взгляды на модный этикет, что не мешало ей всегда выглядеть уместно и элегантно. Сегодня она выбрала тёмно-синюю амазонку с золотыми пуговицами (в морском стиле), а волосы собрала вверх, скрепив японскими булавками.
Гости, дожидавшиеся хозяйку в салоне, убивали время по разному. Закадычные друзья Андрей Силыч и Самуил Яковлевич обступили буфет и нимало не смущаясь потчевали себя горячительными напитками, закусывая канапе с икрой, при этом давились от смеха, пересказывая сальные анекдоты. Верный журналистской хватке Нездешний оседлал стул напротив бывшей фрейлины, засыпал её вопросами из придворной жизни, елозил нетерпеливо, желая выудить факты погорячее. Матёрая сплетница цвела пятнами, испытывая противоречивые чувства: тешимое чужим любопытством тщеславие и неуверенность в подходящем статусе вопрошающего. Плохо скрывающий раздражение от задетой гордости Путятин сидел в углу на диване, рассеянно читая биржевую газету, иногда вполголоса чертыхаясь на безмозглых по его мнению авторов.
Появление блистательной госпожи Холл вызвало общий поворот со вздохом облегчения. Сияя почище примы оперетты, внутри себя забавляясь, Марья Филипповна пригласила всех пройти в кают-компанию на ужин.
Стюарды распахнули стеклянные двери. Накрытый по-царски стол ломился от закусок, поражал разносолами, радовал глаз. Сверкали хрусталь и серебро, китайский фарфор просвечивал, скатерть ручной вышивки просилась в Эрмитаж. Впрочем, привыкшие к здешнему шику персоны без ахов-вздохов заняли свои места согласно кувертов, мимоходом осеняя грудь крестами (в том числе крещённый иудей Пейс). Вестовые, выполняющие роль официантов, разлили Шампанское. Андрей Силыч, уже красный и весёлый, провозгласил здравицу баронессе, подхваченную всеми, шумно чокнулись, осушили бокалы (кроме дам, конечно). Налегли на деликатесы. Для пущего уюта атмосферы Марья Филипповна велела позвать музыкантов.
Скоро появилась певица, Анна Поль, высокая полная особа лет сорока в бордовом платье с декольте и открытыми плечами. В Самарском губернском театре она исполняла партии сопрано, изредка солируя на случайных сценах с постоянным аккомпаниатором, родным её братом Константином. Мадам Холл порой ангажировала их на различные мероприятия, платила щедро, отчего качество пения всегда было «на бис». Единственное, что постоянно смущало баронессу — характерная внешность мсье Поль: чрезвычайная худоба при высоком росте, длинные косматые волосы, словно у церковного служки, тёмные запавшие глаза, никогда не обращённые на людей, только в пол. Закрадывалось сомнение, нормален ли он? Вдруг морфинист, либо иной болезный? Но ни разу не сорвал выступления, никогда не был замечен в непотребном виде.
И нынче предстал публике хоть краше в гроб кладут, но прилично одет, устроился за бутафорской колонной на табурете. Певица же уселась за рояль, наугад пробежалась по зачинам нескольких пьес, выбрала Шумана из цикла «Любовь поэта», сразу начала сильно и с чувством: "Ich will meine Seele tauchen..." Её немецкий хоть и звучал не безукоризненно, зато был наполнен теплом, нежностью, подобно белоснежным лилиям, о которых пелось. При этом музыка не господствовала в помещении. Исполнительница деликатно подстраивала свой вокал под запросы момента — облагородить элементарную трапезу, с учётом обстановки и присутствующих. Это ей вполне удавалось. Застолье длилось своей чередой, не обращая особого внимания на пение. Одна баронесса отдавалась вполне мелодии, покоряясь волшебным молоточкам, толкающим струны души. Как часто случалось, она словно уплывала из окружающей действительности, разжимала тиски рассудка, хотя бы не несколько сладких мгновений...
После немецких песен Поль оставила фортепьяно, вышла на открытое место. Едва не дремавший брат сразу ожил, сыпанул аккордами гитары, причём так энергично, словно собрал все скопившиеся в спячке силы. Пришла очередь русских да цыганских романсов, в них тоже певице не было равных. Вот тут аудитория оценила репертуар вполне! Годовиков и Пейс вскочили, не в силах сдержать бурю эмоций, пошли в пляс, смешно изгаляясь в лихости перед театральной дивой. Баронесса едва сдерживала смех, родственница-фрейлина округлила глаза диким нравам, Нездешний-Пижмин, так же изрядно покрасневший от спиртного, косил глазом на открытые прелести поющей. Мерно жующий и пьющий до этого момента Путятин откинулся на спинку стула, склонив голову набок. Вероятно, оценивал выгоду от возможного вложения капитала в покровительство актрисе. И похоже, вывод оказался отрицательным, поскольку лицо поскучнело, вернувшись на ближнюю арену размышлений.
После третьей перемены блюд назрел финал званного ужина. Двоим известным господам пришлось покидать стол, опираясь на локти вестовых, но всё ещё в бурном расположении духа. В салоне гостям предлагалось кофе, сигары, а так же зелёный ломберный столик с непорочными колодами карт. Чего скрывать, для многих адептов даже великого света момент наиважнейший в любом собрании. Из всех оттенков допустимого обществом порока, карточная игра, пожалуй, самый волнительный и опасный. Сколькими судьбами и самими жизнями заплачено за кипение азарта в крови? Рухнувшие репутации, пошедшие под откос карьеры, разрушенные мечты. Мир призрачных обещаний и лживых посулов. Его Величество Случай на позолоченном троне, под которым — бездна!
Хотя будем справедливы, не все головы подвержены карточному кружению, встречаются вовсе равнодушные к подобного рода времяпровождению люди. Вот и сейчас, когда влекомые зелёным сукном персоны покинули кают-компанию, двое из присутствующих отнюдь не спешили следом. Марья Филипповна лёгким кивком головы предложила господину Путятину пройти в укромный уголок обширного помещения, где располагались пара кресел под сенью разлапистой монстеры. Тот мигом обрёл свой привычный зоркий вид охотничьей ищейки. Наконец-то наступила возможность обсудить дело! Уселись, словно два войска одно напротив другого. Впрочем, кровавой бани не предполагалось. Вопрос предварительно и весьма осторожно обсуждался, каждая сторона знала свои козыри и возможные засады противника. Первый выстрел прозвучал из лагеря баронессы:
— Уважаемый Пётр Григорьевич, каковы же ваши окончательные условия, давайте их обсудим, чтобы прийти ко взаимовыгодному результату!
— Любезная Марья Филипповна, вы прекрасно знаете содержимое торгуемого объекта, всю его перспективную выгоду, особенно сравнивая с подобными на рынке. К примеру, купец Обломцев продал свой участок Железнодорожному товариществу Кеплера за триста тысяч целковых, а ведь тот был на треть меньше моего!
— Никуда не годный пример, Пётр Григорьевич! Участок Обломцева лежал вплотную к причалам, никаких тебе хлопот с обустройством и доставкой, бери — и пользуйся! А ваш, простите, у чёрта на куличиках, туда добраться-то проблема, не говоря о большем. Короче, моё предложение таково: пятьдесят тысяч!
Бедный делец даже вскочил в сердцах, изображая приступ негодования:
— Да вы меня без ноже режете, сударыня! Там отборного корабельного леса на пять миллионов! Это же, можно сказать, семейные угодия — от покойного батюшки достались в наследство, кровное! Побойтесь Бога, прошу! Да я его за полмиллиона продам в Питере на бирже!
— К чему эта комедия, уважаемый Пётр Григорьевич? Всем известно, что леса там в пять раз меньше, чем вы назвали. И не только полмиллиона, но никакой суммы вам никто не даст. Мёртвый объект, саквояж без ручки! Иначе давно был бы продан. А я предлагаю пятьдесят тысяч наличными, никаких векселей-поручительств, немедленно по прибытии в Саратов в любом банке! То есть завтра же наутро... Кругленькая сумма...
Путятин схватился обеими руками за голову, запустив пальцы в седоватые вихры, глаза закатил к потолку. Казалось, вот-вот бывалого негоцианта хватит удар, который останется на совести бессердечной вдовы. Впрочем, манипуляциям не хватало должного огонька, чтобы убедить хотя бы ребёнка. Мадам Холл выждала некоторое время, взирая на потуги античной пантомимы vis-a-vis, затем продолжила разгром противника:
— Напомню ещё, драгоценный Пётр Григорьевич, что в понедельник, то есть через три дня, заканчивается отсрочка по платежам в Юго-Восточный Азиатский банк, в котором заложено ваше Ярославское имение. Вы же не хотите его потерять, правда? Ведь тоже кровное достояние!
Собеседник полностью изменился лицом, вытаращившись в неподдельном изумлении, и лишь спустя минуту обрёл дар речи:
— Матушка-Заступница, святые угодники, это-то вам откуда известно?
— Оставьте, право, экая тайна! Слухами земля полнится... Вот видите, как всё удачно складывается? Вы сбагриваете вековой неликвид, вдобавок решаете текущие проблемы. Ещё и навар получите!
Бородка и усы Петра Григорьевича криво задёргались от еле сдерживаемого смеха:
— Ну, вы сила, Марья Филипповна, чистая царица барыша! Покойный-то ваш супруг, барон, и в подмётки не годится! Прям удовольствие в ваши сети попасть, так мягко стелете, что камни пухом кажутся! Как на духу признаюсь, не будь я счастливо женат, то упал бы прямо сейчас на колени... Но всё же, хотя бы сотенку, голубушка?
— Так и быть, пятьдесят пять... из уважения к вашей счастливой супруге. Ни копейки больше!
—Ээх, согласен, по рукам! Пятьдесят пять (тьфу, прости Господи!) тысяч рублей завтра же в Саратове?
— Значит, по рукам! Утром мой секретарь поподробнее ознакомится с бумагами, и рассчитаемся в конторе банка.
В салоне тем временем царил карточный азарт. Не отчаянный, ввиду умеренных возможностей, а потому и аппетитов участников. Раскидывали штосс. Баронесса терпеть не могла эту игру за безликую случайность. Поэтому вливаться не стала. Присела на диван, ещё переживая в душе перипетии заключения сделки (удачные, признаться). Путятин, предварительно освежённый прогулкой на свежем воздухе, всё усмехался и качал головой, не веря той ловкости, с какою был ощипан. Но какие могут быть претензии? Всё по-честному, точная и своевременная информация — залог успеха.
Разгорячённые обильным ужином и картами джентльмены периодически отходили к распахнутым на верхнюю палубу дверям, дымили там сигарами (из уважения к дамам). Судя по блестящим глазам Нездешнего, ему нынче везло, что ещё не гарантировало конечной удачи. Впрочем, la caque sent toujours le hareng [горбатого могила исправит]. Родственница-фреилина мелочно сердилась ничтожному проигрышу, вполне созвучному её пессимистическому взгляду на окружающую действительность. Годовиков и Пейс поочередно обыгрывали один другого, прыская смехом, строили физиономии за спиной чопорной мадам Фикс.
В одну из заминок в игре Марья Филипповна решила вмешаться. По её предложению затеяли партию в винт. Тут же отсеялись бывшая фрейлина (из нелюбви к сложным умственным расчётам) и осторожный Пейс. Разобрали колоду, младшая карта досталась Петру Григорьевичу, он выбрал место за столом, затем начал тасовать. Напротив него, в партнёрах, по ранжиру оказался Лаврион. Мадам Холл выпало сидеть по левую от сдающего руку. Путятин был явно рад такому раскладу — возможности атаковать баронессу, хотя предпочёл бы иметь её в союзниках.
Наша героиня не была завзятым игроком. Никогда не стремилась "сорвать банк", непременно победить того или иного соперника, даже волнение в крови не являлось самоцелью. Её занимала возможность мгновенной реакции на возникающие в партии коллизии, холодный контроль эмоций, тонкий расчёт, позволяющий ничтожную вероятность превращать в несокрушимую уверенность. Она играла редко, но можно сказать, метко. Многие записные картёжники столиц и провинции прочили ей большое будущее, свяжи она судьбу с азартом. Но Марья Филипповна предпочитала собственноручно выращенных синиц в рукаве высоко летящим Бог весть откуда и куда журавлям. Но возможностью отточить ум в живом тактическом противоборстве, каковым считала карты, не брезговала.
Вот и сейчас, вчистую победив в полудюжине партий, насытившись эмоциями “под завязку”, она оставила выигрыш партнёру — Андрею Силычу (к восторгу последнего), и отбыла восвояси. “Свято место” пусто не осталось, тут же занятое Пейсом.
В каюте при помощи той же Дуняши избавилась от наряда, разобрала причёску. Наскоро приняла ванну. Перед тем, как натянуть ночную рубашку, постояла напротив высокого зеркала, освещённая хрустальным бра. Почему-то вспоминая насмешливо-смелый взгляд молодца крючника на пристани. И ещё многое разное. Усмехнулась, но вздохнула элегически, Бог весть почему. Раздёрнула шторы. В большие окна-иллюминаторы лился потоком тускнеющий закатный свет. Узкие фиолетовые тучи, подобные чудовищам из сказок, наползали на пухлое алое солнце, норовя его поглотить. Их силуэты сверкали, словно обведённые творёным золотом. Слева по курсу высились Жигулёвские кручи, уже затенённые, угрюмо-таинственные. Низкий правый берег расстилался лугами, желтеющими нивами, редкими перелесками. Вдоль речной кромки тянулась довольно широкая тропа — бечевник, набитый за сотню лет ногами бурлаков. Вот и сейчас «Дельфин» обходил тяжело гружённую барку, которую тянула вверх по течению ватага разномастного люда. Похоже, они пели свою унылую подорожную песню, но шум колёс парохода не позволял её расслышать.
Вновь зашторены окна. Баронесса прошлась по каюте, напевая что-то неопределённое, в раздумьях, чем себя занять перед сном: почитать ли свежий номер «Русской мысли», где попалась довольно занятная статья, или полистать модный альманах из Парижа? Тут раздался стук в дверь, причём определённым образом, что не позволяло сомневаться в авторстве жаждущего встречи. Мадам Холл поморщилась докуке, пожала плечами, но накинула сверху японский халат и отодвинула защёлку. Тут же на пороге возник Нездешний собственной персоной, с подозрительно пылающим взглядом, бутылкой Шампанского и двумя бокалами в руках. Воскликнул патетически:
— Ах, Марьюшка, я не мог усидеть там, когда ты влачишь одиночество в своей келье! Давай выпьем по бокалу сиятельной вдовы и забудем наши препоны! Восстановим мир, который всегда лучше доброй ссоры!
— Послушайте, Лавр Ефимыч, ведь мы всё и окончательно выяснили, и никаких причин думать иначе не возникло. Что же вас привело ко мне?
— Ну, голубушка, ты прямо окатываешь холодом, как ледяная гора айсберг! Неужели не можешь простить? Разве это по-христиански?
— Уж простите, милостивый государь, грешна... Только за что мне тебя прощать, Лавруша? Скорее, себя винить, что была беспросветной дурой и связалась с подобным хлыщом, и ещё держала при себе столько времени, хотя давно убедилась в ничтожестве... That's enough! Ради Бога, не заставляй меня кликать вестовых, чтобы вышвырнуть тебя вон!
Баронесса отвернулась, ожидая ретирады непрошеного гостя, но видела в отражении буфетного шкапа, что тот топчется на пороге в противоречивых чувствах. И опытностью искушённой жизнью женщины поняла, что порыв страсти есть лишь предлог. Поэтому бросила с терпеливой иронией:
— Что-то ещё, похоже? Деньги?
Нездешний шумно опустил бутылку на придверный столик (ещё расколотит!):
— А ты всегда обо всём догадываешься, такая правильная и умная? Да, деньги, они самые, которые не пахнут, чтоб их чёрт побрал! — журналист, выпустив излишек накипевшего пара, закончил спокойнее, почти просительным тоном: — В общем, я проигрался в карты... Этому, твоему подельнику, Путятину...
Марья Филипповна искренне рассмеялась:
— My dear Lord! Когда ты успел? Вот честно, я недооценивала твои способности! И сколько же ты умудрился спустить за полчаса?
— Ну, прилично... Считай, годовой доход, полторы тыщи...
— Слаааавно! Так поздравляю вас, Лавр Ефимович, целый год будете работать за должок-с!
— Ну не дай погибнуть, богиня моя легкокрылая! Ведь этот супостат не отстанет, может на всю Волгу прославить, ежели не отдам... А где мне взять? Издатели, канальи, пьют мою кровь, доят талант, а платят с гулькин нос! Марьяш, ну что тебе полторы тысячи, а?
— Вот прям клещ, а не человек, вопьётся, не вырвешь! Отчего ты думаешь, что я держу такую массу наличных при себе? Или думаешь, чек выпишу?.. Вон, шкатулка на тумбочке, там деньги, это всё... больше нет!
Нездешний спокойно полез в шкатулку, достал пачку купюр, пересчитал, выгреб и мелочь. Поднял негодующее лицо:
— Но здесь едва пара сотен! Как же...
Тут терпение баронессы лопнуло. Она схватилась за рычаг внутренней связи и угрожающе сдвинула брови:
— Не нравится, клади на место и выметайся! А я вызываю матросов и прикажу бросить тебя за борт, понятно?!
Тут настала очередь Лавра Ефимыча показать фасон. Хладнокровным движением он сунул деньги во внутренний карман сюртука, подхватил бутылку с бокалами, отсалютовал ими, и был таков. Марья Филипповна упала спиной на кровать и долго хохотала, вспоминая дивное свидание. Потом затихла, уставясь в потолок.
Мелкой дрожью отдавалась вибрация судовой машины, шлёпали лопасти колес по воде, разные грохоты-звуки раздавались периодически. Читать больше ничего не хотелось. Как-то смутно стало на душе. Баронесса поднялась, вышла на балкон. Вечер, по неизбежному закону, всё больше переходил в ночь. Солнце давно скрылось за горами, отчего их склоны, вся ширь Волги и пологий правый берег оказались в сиреневом, ещё начальном сумраке. Лишь одна возвышенность справа по борту, участок гребня, венчающего длительный подъём, ещё купался в последних лучах. И картина, открывающаяся там, завораживала! Белоснежный, похожий на мираж особняк — стройные колонны фасада, большие створчатые окна, башенки-эркеры с островерхими крышами, блестящие навершия флюгеров. Вокруг дома рябит листвой и плодами сад, вроде райского, только кажется доступнее. И путь явно виден — светлая даже во мраке лестница сбегает до самой реки, при этом ровно посередине делает паузу. Там, видимо, природный выступ, шириной с дюжину, другую сажен, и устроена беседка — в виде классической ротонды под округлым куполом. По сторонам какие-то растения, кусты, несколько фонарей на столбиках освещают участок. А внутри беседки, и это самое интересное, большой концертный рояль, за которым сидит женщина. Трудно разглядеть подробности, видно лишь белое платье, непокрытые волосы, букет цветов на крышке инструмента.
Подчиняясь неодолимому порыву, Марья Филипповна бросается в каюту, берёт с полки цейсовский бинокль, возвращается обратно и направляет окуляры на берег. Со странным замиранием сердца она наблюдает словно бы образ из «волшебного фонаря», совсем близко, можно дотронуться рукой: фигура молодой женщины с распущенными русыми волосами, чуть стянутыми атласной жемчужной лентой, в которую вставлен цветок лилии. Лицо незнакомки ни печально, ни весело, но полно одухотворённой мысли, или просто отражает иные вселенные, недоступные человеческому уму. Она перебирает клавиши рояля, причём руки движутся сами по себе, можно даже предположить, что и струны звучат самостоятельно, напрямую отражая вибрации сердца играющей. Так хочется услышать эту мелодию, невозможно побороть её зов, поэтому баронесса в том виде, как есть, поднимается по трапу на мостик, где по счастью застаёт капитана, наряду с вахтенной службой.
— Дмитрий Митрофаныч, голубчик. можно ли здесь остановить судно?
Морской волк кхекает неопределённо, оглаживая усы, стараясь не смотреть на deshabille хозяйки:
— Да почему же нет, Марья Филипповна? Место широкое, чуть от фарватера отойти к берегу, и стой хоть до китайской пасхи! Прикажете якорЯ отдать?
— Ну, как лучше там, вам виднее. Не думаю, что очень надолго... И ещё, заглушите машину как можно быстрее, и вообще потише чтобы, хорошо?
— Ваша воля, мадам, как скажете!..
Баронесса едва спустилась на свой балкон, как заскрежетали железные цепи, потом массивные якоря друг за другом ухнули в воду. «Дельфин» вздрогнул весь, будто схваченный под уздцы конь, поелозил немного в поисках равновесия, и застыл. Чуть позже вдруг разом умолк машинный гул, стихли топоты матросских подошв, клацнули задраиваемые двери. Марья Филипповна сама подивилась тому эффекту, который произвела её внезапная воля. В создавшейся тишине она напрягла всю возможность слуха, стараясь уловить доносящуюся с берега музыку. И это ей удалось! Но, право, столь отдалённо и размыто, что звуки мелодии казались скорее отражением ангельского пения в Эдеме, чем игрой живого существа. В итоге баронесса вызвала вестового и велела приготовить шлюпку.
Снова Дуняша сбилась с ног, переодевая барыню. Непременно белое, атласное, жемчужное! Красок французских на лицо погуще, ночь на дворе, не комильфо бледной поганкой выглядеть. Когда мадам Холл появилась на палубе, дежурный ялик уже был спущен на воду, колыхался, привязанный к трапу, и в нем находились двое матросов. Третий, старшина, почтительно ожидал наверху, в готовности помочь Её Благородию сойти в шлюпку. Там же присутствовал капитан, отдавший честь с невозмутимым видом.
Никогда ещё Марья Филипповна не путешествовала на борту крошечной лодки в ночную пору. Было жутко и отчасти странно — себе самой, внезапной своей причуде. Берега достигли быстро, дистанция не превышало сотни сажен. Приставать оказалось неудобно ввиду хотя невысокой, но густой поросли осоки и рогоза. Правда, отыскался небольшой причал, просто пара досок, брошенных на вбитые в дно брёвна. Старшина вскарабкался первым, подал руку баронессе. Не сопроводить ли сударыню? Что ж. мы завсегда неподалёку, только подайте знак...
Она приближается к сероватым в темноте ступеням лестницы. Шершавый камень, там и сям поросший травой, выбоины... Сверху, уже гораздо чётче доносятся звуки фортепьяно. Кажется, импровизация на тему Бетховена, «К Элизе»…. Или просто слышится так?
Подъём не крут, но продолжителен, к тому же сердце тревожно стучит: "Куда? Зачем? Окстись!" Подол платья цепляется за невидимые крючки, норовит запутаться в ногах. Неважно... главное, всё ближе мелодия, и струистые волосы, с лилией в них, и задумчивые глаза... Кто она, как встретит негаданное вторжение, вдруг испугается? Ведь точно, “яко тать в нощи”! Но так сладко внимать божественной музыке, ноги сами несут верх и вверх...
Вдруг страшный своей грубой внезапностью судовой гудок, подобный гулу Иерихонской трубы, разорвал тишину в клочья. Марья Филипповна в неописуемом гневе обернулась, собираясь воздеть руки к небу, дабы Саваоф покарал нечестивцев! Но это всего лишь трёхпалубный круизный пароход «Минин и Пожарский» приблизился к «Дельфину» и по нерушимой морской традиции приветствует собрата. Разумеется, тот не может не ответить. И началась перекличка двух судов, словно встретились они посреди океана после кругосветного плавания. Вдобавок с нижегородца ударила «цыганочка» с выходом, донёсся женский визг и гортанные выкрики веселья. Похоже, там гуляют крепко!
Мадам Холл не могла заставить себя сделать хоть шаг в такой какофонии, будто лишившись слышимой нити Ариадны. И пока виновник суматохи не удалился на достаточное расстояние, чтобы его шум перестал доноситься, оставалась на месте. Но потом вдруг осознала, что тишина доносится не только снизу, с размытых тьмой речных просторов, но и сверху, во всей безжалостной очевидности. Баронесса прибавила ходу, перешагивая через ступеньку, трепеща от дурного предчувствия. Увы, оно оправдалось!
На открывшейся глазу террасе царило полное безлюдье. Светились на столбах масляные фонари в стеклянных шарах, шевелилась от ночного ветерка листва постриженных растений, высился роскошный букет на крышке рояля. Только таинственной незнакомки нет как нет. Может, её и не было вовсе, привиделась воспалённому сознанию? А музыка, тоже плод воображения?
Марья Филипповна подошла к фортепьяно. Клавиатура призывно распахнута, сияет благородным лоском. На пюпитре — нотная тетрадь, заполненная от руки, явно торопливо, с брызгами чернил и помарками. Название и автор отсутствуют. Что же, не беда, если присесть на круглую банкетку, ноги поставить на педали, руками коснуться клавиш. Сами собой потекли звуки, сливаясь в мелодию. Соответствовала ли она изложенной в нотах? Играющая не знала, даже не задумывалась. Просто отдавалась воздушному влечению, захватившему её всю без остатка. Сколько длилось музицирование, тоже осталось неведомым. Просто взмахнул крылом смешливый Зефир, шевельнул тетрадь, и оттуда выпал сложенный вдвое листок.
Баронесса раскрыла его. В той же торопливой манере, неровным почерком было записано стихотворение. Возможно, романс под эту именно музыку. Кому адресовано? Присутствующей получасом раньше даме? Кому-то ещё? От имени кого? Загадка полуночной ротонды....
Прощайте! Всё, не смею боле
упрямым чувством трогать Вас,
пусть грудь сжимается от боли,
но буду твёрдым в этот час.
Кто не страдал, не знает счастья,
но без надежды вянет цвет,
как пропадает сад в ненастье,
и тихнет звук, который спет.
Нет, не напрасно сердце билось,
бросая взгляд на чудный лик,
в котором нечто свыше мнилось,
и образ ангельский возник.
Взмахнув крылами, душу обнял
и прошептал: "Дерзай, лови
миг вдохновения, сегодня
до края полон рог любви!"
Был так божественно приятен
сего нектара чистый вкус,
как синь небесная без пятен,
и робкий ропот нежных уст...
Увы, стрела, взлетев, пронзила
одну лишь жертву, не двоих!
Сон, наваждение, злая сила
разбили негу дней моих?
Прощайте, милое созданье,
мой жребий горестный — уйти.
Пусть чьё-то тихое страданье
звездой сияет Вам в пути!
Когда Марья Филипповна спустилась по всем скрытым во тьме ступеням лестницы, словно призрачная душа в Аид, существенно посвежело. Хотя она не испытывала холода, но не удивилась, что матросы вскочили при её появлении, зябко ёжась. Улыбнувшись, тронула рукой плечо старшины команды:
— Простите, господа, заморила вас! По прибытии на борт распоряжусь насчёт чаю с ромом, а днём — по рублю на брата!
— Не извольте беспокоиться, сударыня, мы же на службе... Но премного благодарны!
— Ничего, ничего, я не обеднею, прошу вас принять...
Они отошли от берега, будто погрузились в чёрную тушь. Лишь впереди по курсу светились сигнальные огни «Дельфина», да на облачном небе проглядывали звёзды. Мерно плюхали вёсла, ровно дышали гребцы. Вдруг непостижимо споро из-за Жигулёвских гор появилась круглая яркая луна. Марья Филипповна прижимала руки к груди, ощущая внутри такую тёплую радость, что хотелось заплакать и одновременно смеяться от полноты жизни, свежести летней ночи, от того, что она ещё молода, здорова и красива, и впереди ожидается столько встреч и может быть даже, любовь...