Камран НАЗИРЛИ
Азербайджан
Старый ребёнок
РАССКАЗ
Было около семи часов вечера. Всё еще пекло жарой от солнца, спешившего к закату. С одной стороны зной, а с другой – сгустившиеся на небе пепельные тучи должны были хоть на часок спасти от нестерпимой летней жары мужчин, сидевших на камнях на берегу канавы, в пяти шагах от шатра. Все ожидали проливного дождя; старцы не раз проверяли этот признак, и в каждый раз он оправдывался. Но в этот раз дождь заставлял себя ждать очень долго; да и тучи не собирались развеяться, чтобы хотя бы было видно солнца на закате. А ветра не было и в помине. В общем, погода нынче стояла непонятная. Один из пожилых мужчин, наконец-то, расстегнул свою застёгнутую до кадыка поношенную рубашку на две пуговицы:
- Ну и жарище! Дышать нечем! Ничего себе, погодка! – пожаловался он и обратил свои взоры к родному селу, расположенному на склоне невысоких, лысых гор, и окутавшемуся в пепельный цвет. – А в селе, наверное, прохладно, вот, на верхней стороне от платанов дует ветерок... – продолжил он.
Но слова мужчины никто не услышал. Скорее, слышали, но никто не обратил на них внимание. Им сейчас было не до села, оккупированного при наглом вторжении армян в девяносто втором году. Например, дяде Аббасу, который сидел рядом с этим мужчиной в поношенной рубашке и курил кальян, было около шестидесяти-шестидесяти пяти, и он, по всей вероятности, погрузился в раздумья о происходящем в шатре; в этот момент он с нетерпением ждал, когда из шатра донесётся плач новорождённого – его первого внука. Но его невестка, корчащаяся в шатре от боли, чуть ли не загоняла собравшихся в шатре женщин на брезентовые стены! Крик роженицы порой приводил дядю Аббаса в неописуемое смущение. Словно старик за эти несколько минут состарился еще больше; или как он говорил: «Стальная спина согнулась из-за зноя.» Стоящий рядом с ним второй мужчина выглядел не лучше – разве что, он время от времени проклинал погоду и глядел печальными глазами на расположенное вдали родное село. В этом селе когда-то родились и проживали эти мужики, их отцы, деды, прадеды... но в конце пара армянских сопляков, с помощью русских, вторгнулись в село и выгнали оттуда этих мужиков – и недалеко, а в степь, расположенную в тридцати-тридцати пяти километрах. Об этих мужиках пока можно рассказать только это.
И вряд ли об этом селе сейчас вспоминал парень, облокотившийся чуть вдали, на циновке, разостланной рядом с ежевичными кустами, и болтавший о чём-то с другим, таким же обросшим парнем. Этому обросшему парню, уже давно привыкшему к этой степи, было около тридцати лет; но на первый взгляд, ему можно было бы дать лет пятьдесят—шестьдесят. Звали его Мамед, и этот Мамед вот-вот собирался стать отцом; взять на руки своё первое чадо и почувствовать себя самым счастливым мужчиной, как и все «новоиспечённые» отцы. А седой парень, находящийся рядом с ним и жадно куривший сигарету, уставил взгляды далеко-далеко; но куда он смотрел, почему смотрел – было ведомо только ему самому и Всевышнему; судя по паспорту, он родился где-то в тысяча девятьсот семьдесят первом, или семьдесят втором году. Но он выглядел гораздо старше своего возраста, и более того, в девяносто третьем году он вернулся с войны без одной ноги; этот одноногий парень был родным братом женщины, корчащейся в шатре от боли и собравшейся стать матерью.
С девяносто третьего года, то есть после того, как он потерял на войне одну ногу, его больше никто молодым парнем не называл; боевые друзья на фронте прозвали его «старым капитаном». Во время боях против армян в Муганлы, Шыхбабалы и Чеменли боевые друзья сказали ему: «Послушай, Рафиг, ты ведь точная копия нашего командира – покойного Ширина. Отныне мы будем называть тебя «Старым капитаном». Ты и так весь в проседях!». По иронию судьбы, его прозвище точь в точь совпало с внешностью: после возвращения «Старого капитана» домой, то есть на эту степь, все его называли так же, как и на фронте.
И вот, совсем скоро этот «Старый капитан» стал бы дядей, и по-видимому, ни этот ужасающий зной, ни чёрные тучи, сгустившиеся над родным селом, его ничуть не тревожили. Он раздумывал только об удовольствии становления дядей; этот миг он ждал уже давно, смешивая удовольствие от этих томительных ожиданий с сигаретным дымом, которого он беспрерывно затягивал в лёгкие; измяв между пальцами пустую сигаретную коробку с надписью «Амстердам», которую вчера привезли в качестве гуманитарной помощи, он выдул изо рта и носа последний клубок густого сигаретного дыма – хотя, было не совсем понятно, как можно было получать удовольствие от этого горького дыма, образующего в воздухе серые дымовые тучки. Во всяком случае, было непохоже, чтобы это курение доставляло ему удовольствие. «Старый капитан» обернулся к мужу сестры:
- Несёт, как от прокисшего молока, – буркнул он, указав на сигарету. – Впервые курю такую гадость. Другое дело – «Астра»! Дурманила первая же затяжка! А эту нужно выкурить целую пачку, чтобы хоть как-то подействовало.
Ничего не ответив шурину, зять уселся на корточки и прислушался к лягушкам, квакающим в канаве; он хотел услышать из канавы не кваканье, а нечто другое; там было что-то, что не было ведомо даже ему самому. Естественно, кваканья лягушек, денно и нощно раздающиеся из канавы, были тут не причём.
Одна из женщин, поспешно выйдя из шатра, с волнением обратилась к мальчику, сидящему на краю канавы и опустившему босые ноги в воду, протягивая ему пустое ведро:
- Эй, Види, возьми это ведро, наполни водой! Побыстрее!
Мальчик, словно ожидая этого поручения, схватил ведро из руки женщины и побежал к водоёму.
Дядя Аббас, закончив курить кальян, встал с камня, и потряхивая брюки, обратился к жене:
- Тарлан, ну как она?
- Роды тяжёлые... И акушерка не приехала... Боли усилились... Бедная девочка, совсем уже выбилась из сил.
Муж роженицы, облокотившись чуть вдали, словно очнулся, и отвернувшись от канавы, обратился к матери:
- Мама, скажи ей, пускай потерпит немного – Ризван вот-вот привезёт акушерку...
Забрав у мальчика наполненное водой ведро, Тарлан, даже не обернувшись к сыну, вернулась в шатер.
Выполнив поручение бабушки, мальчик, довольный собой, вновь подошёл к краю канавы и присел на камне.
Одноногий «старый капитан» вызвал мальчика к себе:
- Види, ступай, возьми у Лятифа «Баку», или «Карабах» – поручил он мальчику. – Скажи, пускай запишет в тетрадку, потом расплачусь...
Мальчик встал и побежал по заросшей тропинке вдоль канавы.
Тарлан снова взволнованно вышла из шатра с ведром в руке, оглянулась, и рявкнула на сына:
- Куда это ты послал ребёнка?
- Это я послал его, – ответил «Старый капитан» вместо зятя. – За сигаретой.
- А за водой кто пойдёт? – спросила женщина, указывая на ведро.
Мамед, муж роженицы, встал, забрал у Тарлан ведро и неохотно направился к камнистому водоёму у другого конца канавы.
«Старый капитан» тоже встал, и упираясь на костыль, подошёл к женщине:
- Ну как она, тётя Тарлан?
- Бог милостлив! – ответила ему Тарлан. – Дай Бог, всё будет хорошо! До вечера, наверное, родит, – и увидев, как «старый капитан» жадно затягивает сигарету, перешла на упрёк: – Ну что ты нашёл в этой гадости? Вредно ведь... Посмотри, в каком ты состоянии – кости кожей обтянуты!
«Старый капитан» усмехнулся:
- Вот родится племянничек, брошу! – сказал он, и отошёл от шатра.
Где-то вдали, между тучами над селом, расположенном на склоне голых, невысоких гор, прогремел гром; в небе словно раздался выстрел из пушки.
Мужик в поношенной рубашке, промолвив «Слава Аллаху!», словно поздравлял стоящего рядом свата с назревающим дождём. А дядя Аббас стоял безмолвно, словно давая понять, что это всего лищь грохот, и никакого дождя не предвидится. Впрочем, он оказался прав – гром прогремел всего лишь один раз, и на небе на мгновенье засверкала молния. И всё. От этого ни зной не ослаб, ни чёрные тучи не развеялись, ни квакающие в канаве лягушки не угомонились.
Из шатра доносился стон невестки дяди Аббаса, а также гул находившихся в шатре женщин.
Роженица никак не могла рожать. Она беспрерывно кричала, стонала. Одна из женщин успокаивала её:
- Соберись, милочка, тужься! Еще раз... Ну же! Не бойся, солнышко, Аллах милостлив! Осталась самая малость – вот-вот родишь! Главное, держись, тужься!
Но милостливый Аллах всё еще ждал, и младенец никак не хотел покинуть чрев матери. Хотя, его появление на свет ждали многие – родные и близкие, соседи и родственники. Словно, с появлением новорождённого на свет в мире произошло бы что-то невероятное...
Этого ребёнка ждали ровно семь лет – ровно семь лет Манзар, которая жила в серых брезентовых стенах этого тёмного, сырого и холодного шатра вместе с мужем, рядом со свёкром и свекровью, сестрой и братом, не могла забеременеть; в прошлую зиму Манзар пожаловалась, что чувствует в себе какие-то изменения – её сильно тошнит, кружится голова. Её муж Мамед, то есть сын курящего кальян дяди Аббаса, не обратил на это внимания, но мать Манзар тётя Сугра сразу же смекнула, в чём дело. Но виду не подав, она сказала, что наверно, это из-за масла «Сана»; или же из-за кукурузного масла, которого привезли им в качестве гуманитарной помощи. Ведь в тот же день это масло употребили и в семье их соседки Сакины, после чего её детей начало тошнить; они до утра пили воду и кефир, их рвало. И никто так и не догадался о том, что же было в составе этого масла.
Миновали дни, и постепенно Манзар стала чувствовать в себе эти изменения всё чаще, и наконец, всем стало ясно, что Манзар, мечтающая о ребёнке уже целых семь лет, беременна. Чем больше увеличивался живот, чем сильнее Манзар радовалась; она то плакала, то печально стояла и глядела на родное село, виднеешееся на склоне невысоких гор.
В десяти километрах от села разместились наши солдаты; а в самом селе находились армянские оккупанты; село находилось на высоте, и видеть оттуда расположенную внизу равнину было нетрудно. Но соблюдая режим прекращения огня, армяне почти не стреляли, а на их редкие выстрелы тут же отвечали наши солдаты. Через пару часов перестрелок всё утихало, а над селом распространялся дым. Было ясно, что этот дым исходит из чьего-то горящего дома, или испепелившегося стога сена. Люди твердили, что армянам всё равно – а то и понятно, это ведь не их село. Ведь не они же построили эти дома или изготовили это сено, чтобы тушить пожар? Таким образом, воспламенись в селе какой-нибудь дом, то он медленно, но верно превратился бы в пепел.
Брат Манзар – «Старый капитан» говорил, что армяне делают это нарочно, чтобы обозлить нас; мол, смотрите, тюрки, как мы разрушаем ваши земли у вас же на глазах. Типичное воздействие на врага! И порой взбесившись, «Старый капитан» уходил в траншеи, и говорил солдатам: «Ну что вы рты разинули? Будьте мужчиной! Что, кишка тонка? Дайте сюда автомат, я сам пойду!» Вот так вот.
Когда семье Манзар пришлось покинуть село, они не успели взять с собой что-либо – просто спасли свою жизнь, и всё. В первые месяцы они скитались повсюду – жили в вагонах, шатрах, стойлах, в разрушенном здании старой школы; наконец, аксакалы села собрались и решили придти сюда и заселиться в этой степи; но пришли представители Комитета по делам беженцев и сказали им, что тут заселяться нельзя, так как никаких коммуникационных средств тут нет. Понятно, что рядом с канавой, но всё же... Кроме того, в тридцати километрах находятся армяне, а это опасно. Однако, отец Мамеда дядя Аббас был решительным человеком и он заявил, что они либо умрут всем семейством, либо заселятся тут, недалеко от родного села. И говоря эти слова, он надеялся, что недалёк тот день, когда армяне будут выгнаны из их села, и они вновь вернутся на родные земли. Но не тут то было – этот «недалёкий день» не наступал уже девятый год. И тогда Манзар, которая сейчас лежала в тускло осветлённом керосиновой лампой шатре и корчилась от боли, не могла и предположить, что когда-то ей придётся рожать в этом шатре, без врача, без акушерки. И хотя ребёнка этого она ждала целых семь лет, и вся горечь и терзания, печаль и тоска этих семи лет полностью впитались в её плоть и кровь, она всё же надеялась, что всё будет хорошо, ибо долго так продолжаться не может. Поэтому, она терпела; бывало, что они не могли найти даже куска хлеба, но она всегда говорила, что нужно быть благодарным Аллаху, он всё видит. Аллах, если и видел всё, но кроме этого шатра, который, похоже, был вдали от взор даже Аллаха.
Нередко её мать, свекровь, и даже младший деверь Видади жили с ними в одном шатре. Они перегородили шатер занавесом – мужчины и женщины спали отдельно. И за эти семь лет замужества Манзар не успела даже толком поспать вместе с мужем; порой это состояние угнетало их обоих, и они не могли справиться с нервами. Но Манзар молчала, так как чувствовала себя виноватой из-за того, что не могла рожать. Будь у них ребёнок, хоть как-то развеялись бы. В поисках гадальщиц они объездили везде, от Агджабеди до Гянджи. Потратили неимоверные деньги, но всё без толку. Кто-то говорил, что у женщины больные почки. Другой говорил, что больные почки у мужчины. В общем, каждый говорил своё, и молодые супруги состарились раньше времени. У Манзар появились морщины, сгрубились пальцы, на волосах появились проседи. Хотя, ей было всего ничего – двадцать пять лет! Да и муж был не лучше – за эти семь лет Мамед так состарился, что был похож на пожилых мужиков, сгорбившихся под тяжёлой ношей горькой судьбы. А лицо было вечно обросшим. Но наряду с Манзар и её мужем, старели и окружавшие их родные и близкие. И каждый, кто сегодня находился у этого шатра, выглядел гораздо старше своих лет. И в эту странную летнюю ночь никто из этих «стариков» и «старушек» не горевал ни по потерянным родным землям, ни по знойной погоде, стоявшей в селе. Эти люди ждали рождение ребёнка, и появление на свет этого ребёнка было для них важнее, казалось бы, даже воздуха.
На этот раз из шатра вышла тётя Сугра – мать Манзар; ни на кого она не рявкнула, а торопливо сложила находящиеся в руке тряпки и засунула под воротник своего платья с красно-желтыми полосами, прилипшего к её потному телу, и тяжёлыми шагами направилась к канаве, неся в другой руке большой, круглый таз. Увидев издали свою тёщу, согнувшуюся на седьмом поту под тяжестью большого таза, облокотившийся на циновке Мамед резко привстал; неожиданно ему показалось, что это вовсе и не его пятидесятилетняя тёща. Это просто девяностолетняя, горбатая мать его жены Манзар; о Боже, как же состарилась тётя Сугра! На мгновенье Мамед подумал, что наверно, его теща всегда была такой; но она всё еще жива и здорова; может стирать, или печь в тендире хлеб...
А из шатра всё еще доносились смешанные голоса:
- О Боже, умираю! Мамочка! Умираю, помогите! Боже, как больно!
- Не бойся, милая, потерпи немножко! Всё будет хорошо! О господи!
- Манзар, сестричка, еще чуть-чуть, тужься, совсем мало осталось!
Мать Манзар вновь впопыхах зашла в шатёр. Всё еще дымя кальяном, дядя Аббас обратился к мужику в поношенной рубашке:
- Совсем душно стало, Ахмед, – сказал он. – Давай пройдёмся немного.
Оба отошли от шатра. Из расположенных неподялёку шатров доносился тусклый свет ламп. Ночь преждевременно облачилась в чёрное, а на небо словно была разостлана чёрная скатерть. Эту скатерть мог прорвать только дождь, которому, как ни странно, никак не хотелось пролиться и избавить людей от душераздирающего зноя. На расстоянии тусклые лампы складывали ощущение редкого тления сигарет. Дядя Аббас, затягиваясь кальяном, беседовал с тестем сына – Ахмедом.
- Говоришь, Ризван недавно вернулся из города?
- Да... Говорит, что там ужасное пекло!!!
- Да ладно... Ужаснее, чем здесь? Не может быть!
- Думаю, не видать нам больше родного села, Аббас...
- Да перестань ты, не надо беду кликать. Говорят, приехали люди из ОБСЕ. Представь, даже сюда прибыли... Да, правда, и Муштаба писал об этом в своей газете... Они совсем близко, в Ханкенди... Посмотрим, что на этот раз скажут эти армяшки?..
- Я же говорил тебе – если уж «дедушка» не смог вернуть земли, то уже никто не сможет. Ни ОБСЕ, ни Америка, ни Россия! Все они «дедушке» и в подмётку не годятся. Он им такую жару даст, мало не покажется. А вот почему армяшек он никак не угомонит, этого я никак не могу понять!
- Думаешь, это так просто? Есть вопросы, о которых мы ничего не знаем. Аллах милостлив... Ты лучше думай о том, что мы оба – без пяти минут дедушки. Может, рождение внука окажется благотворным?.. Посмотрим!
- Твоими бы устами... Представь, рождается внук, и тут по радио передают, что наши взяли Карабах... Поверь, прихвачу внука, и двинусь прямо в село. Босиком. Тридцать километров. Пойду, зарежу этого чёрного барашка... – промолвил Ахмед с таким влечением, словно чёрного барашка он оставил в селе только вчера.
- А я целого быка зарежу... Ты так заговорил, что прямо слюни потекли. Давай вернёмся, узнаем, как там наш внучок? Почему этот сукин сын заставляет себя так долго ждать? Прямо в горле пересохло... гулять будем, сват, всю ночь до утра!
Оба молча вернулись к шатру, из которого всё ещё доносились голоса:
- Доченька, милая, еще немножко!
- Тужься, сестричка, совсем мало осталось... Вот молодец! Ну всё, вот и головка... – вопила Махизар – сестра Манзар.
- Отойди-ка, принеси тарелку... Оппаньки, вот мы и родились!
- Поменяй простыню! Вот та, что на стуле, чистая, дай сюда... Вот и наш младенец! Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Да уж... Пять кило, прямо в папашу...
Дедушки прислушались. Оба радовались, но одновременно волновались – интересно, кто же родился: мальчик, или девочка? Хотя, оба догадывались, что родился мальчик. Пятикилограммовый мальчуган! Но голосов из шатра больше не было слышно. Роженица больше не стонала, да и женщины все умолкли. Младенец не плакал. Интересно, что же там случилось?
Дедушки замешкались. Каждый пошёл в одну сторону. Вскоре они вернулись, но голоса из шатра слышно не было.
Терпение у дяди Аббаса лопнуло. Он окликнул сына:
- Послушай, где Види?
- Он побежал в магазин Лятифа, еще не вернулся…
- А куда исчез Рафиг? – спросил отец роженицы.
- Он пошёл за Види…
- Сынок, Мамед, глянь-ка, как они там, почему не выходят? – сказал дядя Аббас, и вынув из кармана платок, вытер пот со лба.
Тётя Тарлан пулей выскочила из шатра с ведром в руке, и хотела направиться к канаве, как Мамед, словно смекнув, что произошло что-то неладное, опередил её, схватил ведро и ринулся к канаве. Женщина была взволнована – словно онемела, и чуть не падала.
- Ну, что там? Чего молчишь?
- Ребёнок родился…
- Вот это новость! Поздравляю! Ну, что я говорил – всю ночь гулять будем! – радостно перебил жену дядя Аббас.
- Да погоди ты, Манзар очень плохо… А где застрял Ризван?
Дедушки встрепенулись. Из шатра вышла тётя Сугра:
- Тарлан, поди-ка сюда... Посмотри, что это с ребёнком?
Обе бабушки ринулись в шатер.
Из шатра опять начали доноситься голоса:
- Ну как ты, доченька? Слава богу, нормально родила, поздравляю!
Дедушки обрадовались.
- Посмотри-ка, Тарлан, на малыша – он ведь совсем не плачет! Дочка, дай сюда лампу! Ступай, скажи Мамеду, пускай позовёт Сакину, и пускай захватить и её лампу, – рявкнула тётя Сугра старшей дочери Махизар.
Мамед уже бежал к шатру соседки Сакины, и немного спустя, Сакина вошла в шатер с лампой в руке.
- Ой, поздравляю! А чего это малыш не плачет?
Дедушки встрепенулись вновь.
Новорожденный действительно не плакал. Он был живой, но с закрытыми глазами – его купали. Не плакал. Вдруг одна из женщин вскрикнула:
- О боже! Какой кошмар! Что это с ребёнком?
- Ничего себе! Только этого не хватало!
Дедушкам и молодому отцу уже не терпелось узнать, что же происходит в шатре – голоса изумлённых женщин ввели их в неодумение.
- Тарлан, а что это со лбом ребёнка?
- А вы еще на пальцы посмотрите – почему они такие?
- Боже милостливый! Какой кошмар! У него и волосы седые! Что же это такое! Аббас, Мамед, подите-ка сюда!
В одно мгновение мужчины ринулись в шатер. Все были в недоумении из-за слов женщин. Ребёнка завернули в простыню; в тусклом свете ламп виднелись его белые, седые волосы; а на лице и на лбу были многочисленные морщины, как у пожилого старца. Маленькие глазки были глубоко углублены.
- Да ладно, вы тоже! Вполне нормальный, красивый ребёнок! – терпеливо промолвил дядя Аббас, давая понять лежащей за занавеской невестке, что всё в порядке, чтобы та не волновалась.
А женщины, словно не поняв намёка дяди Аббаса, не угомонялись, продолжая без конца вопить. Дедушки вышли из шатра; а Мамед не знал, что ему делать – ведь впервые в жизни он видел такого тёпленького новорождённого; ему казалось, что все малыши, появившиеся на свет, выглядят именно так. В душе он придумал даже имя этому ребёнку; скорее, не имя, а прозвище: Старый ребёнок!
Мамед тоже вышел из шатра и увидел, что все соседи собрались у их шатра. Каждый, кто входил в шатер, выходил из него с недоумением:
- Чудо какое-то!
- Не ребёнок, а старый мужик!
- Аллах в помощь, ребёнок даже не плачет!
... В эту летнюю ночь Ризван – двоюродный брат Манзар вернулся без акушерки, сообшив, что акушерку Сусан отвезли в шатровый городок в Саатлах, где была еще одна роженица. Вернулись и «Старый капитан» вместе с Видади. Все близкие и родные, живущие в окрестных шатрах, собрались здесь; но люди не знали, что делать – поздравлять, или соболезновать. Поскольку по лицам каждого, кто выходил из шатра, можно было прочесть их мысль о том, что не было еще такого на свете (будь он не ладен!), чтобы ребёнок рождался стариком.
...Дождя не было даже утром, и погода так и не прояснилась. Но больше всего зной чувствовался внутри шатра. Манзар уже проснулась, и уложила младенца себе на грудь. Груди у неё были переполнены молоком, но кормиться из груди матери малыш пока что не собирался. Наверно, проснувшись, он всё же скормился бы молоком матери, и тогда, может быть, исчезли бы все его морщины. Ведь еще вчера ночью Манзар слышала своими ушами от Сакины, которая худо-бедно разбиралась в медицине: лучшее лекарство для малыша – это материнское молоко.
2002.