Квартиры и Стадионы

     Любое сходство характеров героев или их имен с реально существующими характерами или именами является абсолютно случайным. Все события, описанные ниже, никогда не происходили и не могли произойти. Все написанное целиком и полностью является художественным вымыслом автора.

                Д. Трифонов

                Дима Трифонов.

                «Квартиры и Стадионы».

                «Что нужно Господу? Нужно ли ему добро или выбор добра?
                Быть может,человек,выбравший зло, в чем-то лучше
                человека доброго, но доброго не по своему выбору?»
                Энтони Берджесс.
                «Заводной апельсин».

                ЛЕТО (НАЧАЛО).

                «Тишина квартиры, ветер стадиона…».
                «Flats & Stadiums».
                «Лето».

Прошу тебя, избавься от меня. Я просто больше не хочу. Я просто больше не хочу так. Если моя жизнь продлится хотя бы еще на минуту, это будет неправильно. Это будет преступлением. И ты ответишь за это как соучастник. Дай мне ровно столько, чтобы осмыслить мое желание до конца. А потом избавься от меня…

Тебе ведь это совсем не сложно. Я знал много хороших людей, любящих жизнь, стремящихся сделать мир лучше, что-то создать, о ком-то позаботиться… Их больше нет. Почему же я до сих пор здесь? Этот эксперимент меня утомил. Твои образ и подобие заставляют меня смеяться. Видимо, я настолько похож на тебя самого, что тебе любопытно наблюдать за мной. Ты бы никогда не рискнул прожить такую жизнь. А теперь тебе любопытно?..

Смотри, я лежу и плачу от боли, скрючившись на постели, весь в поту и в собственной блевотине. Если бы только ты знал, как мне больно. Словно мне выстрелили в живот из ружья. Мои внутренние органы сгорают огнем, они готовы прорваться наружу, расплавив кожу. Мои кровеносные сосуды, забитые химическим дерьмом разного рода, уже не в состоянии нормально гнать мою отравленную кровь от сердца и к сердцу, а разбитый алкоголем мозг уже не в состоянии трезво смотреть на окружающую меня действительность…

И я готов поверить в тебя. Сейчас самое время поверить, потому что другого выхода нет. Я совсем один. Предатель. Я предал всех вокруг. Всех, кто меня по-настоящему любил. Я сам во всем виноват. Остались мы вдвоем. Один на один. Но даже сейчас я не смею тебя просить. Ведь тебя нет. А люди по-прежнему поклоняются идолам, как и тысячи лет назад. Ничего не изменилось…

Я хочу, чтобы меня не стало. Солнечный свет из окна заливает мою комнату, и я слышу счастливые крики детей во дворе. Я не в силах встать и закрыть шторы. Каждое движение сопровождается сильнейшей острой болью…

Я купаюсь в собственной блевотине, и мне не стыдно. Мне даже не противно. Я целеустремленно к этому шел. Я этого хотел. Совсем, как Степа. Нужно было видеть его состояние, когда я вгонял иглу в его расцарапанную вену в тот день, потому что сам он ни за что бы не сумел этого сделать. Конечно, я не смог удержаться. А потом, глядя на чудесный вид у него из окна, наблюдая за тем, как заходящее солнце купало в ярких лучах мою уничтоженную душу, совсем как тогда, когда я смотрел, как солнце садилось в море, словно таяло в глубине, и Марина была рядом со мной, держала меня за руку, я вдруг понял, почему я не хочу больше жить дальше…

Я слаб. Избавься от меня, пожалуйста, ведь я так слаб, что никогда не смогу сам этого сделать. Я даже этого сделать не могу. Я хочу, чтобы мне помогли. Я хочу разделить с кем-нибудь эту ответственность. Я хочу, чтобы все сделали за меня. Я просто не могу больше жить…

Ворочаясь в отвратительной едкой жиже, отвергнутой моим организмом, я вспоминаю сквозь полусон, сколько раз я валялся здесь, на этой кровати, в подобном состоянии за все эти годы. И я прошу тебя, пожалуйста, избавься от меня. Вытащи из этого ада воспоминаний, в котором невозможно разобрать, где правда, а где ложь…

А правда заключается в том, что я настолько сильно люблю жизнь, что не хочу, чтобы в ней было место для такого существа, как я. Срок должен подойти. Я с радостью покину строй. Я исчезну. Свет погаснет, и наступит тишина…

Но я хотел бы верить в то, что за смертью что-то есть. Что-то для каждого свое. Там мои города, в которых я никогда не бывал, их рисовало лишь больное сознание обдолбившегося торчка, там звезды, которые отражаются в чистых озерах этих городов, там яркое солнце и легкие облака, там нет войны, и все люди улыбаются друг другу. А еще там нет болезней и смерти, лишь чистота и счастье, красота и вечная молодость. И я действительно хотел бы верить в это…

Я не хочу больше жить, потому что я узнал все, что мне нужно было узнать, и я хотел бы, чтобы эти мысли стали последними. Искренне хотел бы, потому что я не вижу другого выхода из этой ситуации. Я не помню, когда все это случилось, но я помню, как все это началось…

                «WALLS»

Я перегибаюсь через маленький стол, чтобы успеть ухватить остатки отравленного дыма после Роминого напаса. На конце иголки дымится хэш, и я пытаюсь не пропустить момент, когда Рома напаснется до предела. Вот еще немного, и он протягивает иглу мне. Я собираю остатки дыма, пока Ромчик с хитрой улыбкой наблюдает за мной. Тот еще негодник.

— Иголочка хороша, — улыбаясь, утверждает он.

Роман прав, но, собственно говоря, мне все равно. Я уже нормально убился, и окружающий мир меня не особо интересует. Хотя, надо признать, этот негодник умеет стильно накуриваться.

— С иголочки… — улыбаюсь я ему, раскуривая сигарету.

В курении с иглы есть определенный смысл, но я предпочитаю классический способ. Минимум затраты продукта, максимум эффекта. Кроме того, этот прошаренный котяра настолько эстет, что даже не засовывает иглу в бутылку. Говорит, ему достаточно того, пока хеш медленно тлеет на конце иголки. Сука пафосная.

— «Captain Black»? — он кивает на сигарету, на которой я аккуратно завариваю гашиш.

— Ага…

— Вишневый?

— Ага…

Я полностью сосредоточен на процессе приготовления.

— Ты не в себе, дружище, — изрекает Роман, смеясь.

Он прав, но в этом-то и весь смысл. По правде сказать, я даже не знаю, откуда здесь взялась эта пачка. Видимо, Монах притащил из магазина. Он, судя по всему, так и не определился, какие же сигареты начать курить, вот и таскает в дом разную дрянь. Но я, в принципе, совсем не против. Довольно необычно завариться на такой палке.

Из колонок доносится приятный голос. «Beck» думает, что влюбился. Я заканчиваю варить и докуриваю сигарету. Рома с любопытством смотрит на меня выжидающе.

— Думаю, это финальная, — говорю я ему и улыбаюсь. — Твое здоровье…

Я подношу бутылку к губам, делаю ровный напас и оказываюсь прав. Это финал. В глазах мутнеет, мозг отключается на время, и мое тело пронизывают тысячи маленьких иголочек. Они впиваются в него, словно кто-то делает мне сеанс иглоукалывания. Меня тащит с нечеловеческой силой. Добрая варка получилась, и все из-за долбаной сигареты. Вишневый аромат въедается в мой мозг. Только бы сердце не остановилось.

Но на самом деле это не сигарета виновата. Мне просто захотелось побить рекорд Кирилла, который тот поставил пару лет назад, и который так никто еще и не побил, хотя многие подбирались достаточно близко. Два грамма за раз, если я не ошибаюсь. В моем случае дело останавливалось обычно в районе восьми напасов. Я еще тогда понял, что эту высоту мне взять не удастся. Слишком высокая планка. Уровень высшей лиги. Особенно учитывая события последних суток, из-за чего мой организм набит химией настолько, что на меня впору крепить табличку с надписью «Biohazard».

Ромчик лыбится, как сытый кот, глядя на меня. Этот подлец любит подкалывать тебя, когда ты в таком состоянии, но мне все еще наплевать на все, мне просто кайфово, и я наслаждаюсь этим. Отличный гашиш, давненько такого не было.

Стол являет собой воплощение минимализма. Пачка сигарет, зажигалка, пепельница, полная окурков, официант явно не заработает на чай, черная раскладушка моего телефона, истыканная иглой, на которой еще лежат остатки хеша. Культурное времяпровождение, короче. На полу стоит куча пустых бутылок от выпитого алкоголя. Разнообразие тары наводит мало знакомых посетителей квартиры Монаха на мысль о том, насколько разношерстная компания тусуется здесь на протяжении многих лет.

Роман встает и заглядывает в холодильник. Если он хочет найти там еду, то его ждет явное разочарование. Не сегодня, Ромчик, не сегодня. Теперь моя очередь его подкалывать. Мне по-прежнему очень трудно говорить, поэтому я просто тихо смеюсь, и он понимает, о чем я. Думаю, он обломался, но он не покажет этого. Прошаренный клещ. Я знаю, что вместо еды холодильник забит пивом до самой морозилки, и это очень приятно для меня. Ромчик достает две бутылки «Жигулей», и протягивает одну из них мне.

— Попей, негодник, может, полегчает.

Я беру бутылку и разом отпиваю половину. Мне сразу становится лучше.

— Очень крутая музыка, чувак, — говорит мне Ромка, кивая на колонки.

Полностью с ним согласен. «Beck» играет с того момента, как мы завалились к Монаху после умопомрачительной тусовки у Ромы на даче. Бедняга Монах. Он глазам своим поверить не мог, увидев нас с Романом на пороге своей хаты пьяных и удолбанных в хлам. Конечно, он должен был бы уже привыкнуть ко всем этим мелочам, но сегодня мне его стало искренне жаль. Впрочем, он, похоже, не обломался, как и мы, естественно. Он вяло пробормотал приветствие, сделав вид, что не спал, и отправился включать свой компьютер. А что еще делать в пять утра, когда к тебе завалились твои лучшие друзья, чтобы провести с тобой эти томительные часы ожидания момента, когда сладость проведенной восхитительной ночи уйдет, количество выпитого алкоголя отольется в канализацию, выкуренная дрянь выветрится из легких, порошок перестанет массировать ноющие кости, а колеса, наконец, отпустят.

— «Beck» довольно гениален, — говорю я, и Рома кивает в ответ.

«Modern Guilt» сменяет «The Information». Лучше не бывает.

Монах вваливается на кухню, открывает холодильник, шарит взглядом в поисках еды, как это делал Ромчик совсем недавно, обламывается и закрывает холодильник. Потом думает пару секунд, открывает его снова и вытаскивает бутылку пива. Мы начинаем аплодировать, когда он открывает ее и делает глоток. Монах ставит бутылку на стол и закуривает сигарету.

Я и забыл, что в этом доме обычно не завтракают. Впрочем, и не обедают. Да и не ужинают уж точно. Во всяком случае, не помню такого с тех пор, как Монах окончательно сюда перебрался лет десять назад. До этого здесь жил его дед, который давно съехал отсюда в наш район, где мы с Монахом познакомились и выросли, и теперь живет с его семьей. Еще когда мы были детьми, дед постоянно бухал, но никогда не забывал накрывать на стол, когда мы приходили к нему в гости. Было бы неплохо возродить эту традицию, но Монах вряд ли займется этим. Если задуматься, то его образ жизни с постоянным сидением дома, одержимостью компьютерными играми и прекрасными быстрорастворимыми обедами, которые запиваются сомнительным по вкусу кофе, ничем не лучше нашего. Однако, когда я услышал, как этот раздолбай играет на ударных, я был в шоке.

Все дело в том, что мы с Романом уже давно играем вдвоем у нас на студии, и все это время никак не могли найти подходящего нам барабанщика. С Монахом я знаком с самого детства, но никогда не думал, что у него такой талант к музыке. Однажды, когда он уже совсем ****улся от монитора и одиночества, мы по приколу пригласили его сыграть с нами на студии. Он взял в руки палки и сходу повторил почти все, что я ему показал. Через месяц репетиций он уже овладел всем материалом, и мы сыграли наш первый концерт в Москве. Теперь мы плотно занимаемся записью альбома. Настолько плотно, что вот уже пару недель не брали в руки инструменты и на студию заходили только для того, чтобы разнюхаться, и я уже не помню, когда был трезвым в последний раз.

В конце весны мы с Монахом уволились с завода, на котором работали продолжительное время. У нас возникли проблемы с начальством из-за неправильного распределения финансов среди работников деревообрабатывающей промышленности, и я решил вопрос как дипломированный юрист. Мы отсудили себе неплохую компенсацию. Небольшая сумма, но нам хватило этих денег, чтобы незамедлительно потратить их на алкоголь и наркотики в течение пары дней. Таким образом, мы обеспечили себя неплохим арсеналом разного рода химических веществ и алкоголесодержащих напитков разного калибра. Необходимый минимум для успешных репетиций.

Я всегда мог позволить себе не работать. Я имею неплохой приработок на стороне, и мне не нужно сильно напрягаться. Однако я всегда работал, сколько себя помню. Это не значит, что я впахиваю на рабовладельца с утра до вечера. Моя трудовая книжка с пятнадцати лет забита разного рода местами, где я зарабатываю деньги. Я часто меняю место работы время от времени. Все дело в том, что она дисциплинирует. Это единственное, что может удержать меня от неприятностей, с которыми в любом случае сталкивается психика, когда часто имеешь дело с алкоголем и наркотиками.

Монах немного напился и начинает что-то возбужденно говорить, размахивая руками. Что-то про компьютер, как мне кажется. Что-то про уровни и магию и прочую компьютерную херню. Меня, правда, это не особенно волнует. Я по-прежнему не могу сконцентрироваться на словах, ведь действие колес и порошка почти прошло, а хэш очень круто меня перекрыл. На время, ясное дело.

Монах продолжает что-то втирать нам, и Рома, похоже, начинает врубаться в тему. Опрометчиво с его стороны, так как я тут же начинаю лепить еще. Надо оставаться на одной волне, пока есть возможность. А Монаху накуриться просто доктор прописал. Чтобы вся эта херня выветрилась из его головы.

— Думаю, надо докурить, парни, — я киваю на остатки хэша, раскуривая сигарету.

Мне, впрочем, уже достаточно, но не хочется оставлять. Рома кивает и хватает иглу, сканируя мой телефон в поисках гашиша. Монах, допив бутылку, решает покурить с нами. Отличный парень, на самом деле. Встретить веселых друзей, в пять утра ввалившихся к тебе домой, поспав при этом не больше двух часов, так как компьютер занимает огромное количество времени, столько, что встает острая необходимость забить на работу, на сон, всадить крепкий кофе, хорошо, остался сахар, видимо, с дедовских времен, а в холодильнике, кроме пива, несколько банок майонеза, никто не знает, что они там делают, но это просто данность, ни грамма еды в желудке, лишь ночной кофе вперемешку с накипью, выпить пивка, дернуть гара, а бутылка уже наполняется волшебным дымом. Я завариваю Монаху, а Ромчик уже вовсю напасывается с иголки.

Монах тем временем топает к холодильнику и достает еще несколько бутылок пива. Очень продуманно с его стороны, так как скоро он не сможет так вот запросто передвигаться по кухне. Этот хэш — лучшее, что я пробовал за последнее время. Неудивительно, что он так быстро у меня расходится, пользуется большим спросом. Впрочем, его надолго хватит, можно не волноваться. Данила подгонит еще. Это и есть мой приработок.

Я протягиваю мутную бутылочку Монаху. Один напас, и я оказываюсь прав. Он садится на стул и пару минут сидит неподвижно. За это время я напаснулся сам и сварил ему еще. Монах, измученно улыбнувшись, принял наказание из моих рук, использовав весь свой объем легких. Я делаю всем еще по одной, и гашиша не остается. Это хорошо, так как я больше не в состоянии курить. Совсем.

«Walls» звучит из колонок, и я забываю обо всем на свете. Мы убиты в хлам, а восходящее солнце светит ярко-ярко сквозь деревья, на ветках и листьях которых повисли огромные капли после ночного ливня. Мы вдвоем предусмотрительно переждали его в доме Романа на его даче, глядя из окна комнаты на втором этаже на маленькую речку, поделившую его участок надвое.

Солнце играет в легком летнем дожде, переливаясь ослепительно-яркой радугой. Отличное время суток, если только не нужно рано вставать, начало лета, и люди спешат на работу, бедняги, кто куда. Я смотрю в окно на улицу и чувствую себя абсолютно счастливым. Впереди беззаботное время, как в детстве, не знаю, сколько оно продлится на этот раз, но я не хочу терять ни единого мгновения этого глотка свободы.

Квартира Монаха, со мной мои друзья, и мне совсем не хочется возвращаться домой, но скоро это нужно будет сделать, ведь я не ночевал там уже несколько суток, да и вообще не спал много времени, нужно вернуться, принять душ, выспаться в чистой постели, проснуться, умыться, почистить как следует зубы, выпить кофе с шоколадом, выкурить сигарету и настроиться на очередной трип, который, я уверен, снова затянется на несколько суток…

Мы пьем пиво и вспоминаем события последних часов. Я проснулся ровно в двенадцать. Зазвонил будильник, и я открыл глаза, радуясь солнечному утру и предвкушению будущего веселья. Немного кружилась голова после пива и гашиша накануне, но я знал, что все это скоро пройдет, ведь это была всего лишь небольшая репетиция перед ответственным делом, и я набрал номер Романа, подождал, пока тот ответит мне заспанным голосом, поздравил этого негодника с днем рождения, а он что-то мычал в ответ, но я уже не слушал. Я сказал ему, что он должен встать и привести себя в порядок, так как банкет уже оплачен, и от него требуется лишь белый верх и черный низ, так что пусть поднимается и наслаждается весельем по максимуму.

Я положил трубку, встал с постели и отправился в ванную. Я встал под прохладный душ, вымыл голову, почистил зубы, вышел на кухню и приготовил себе крепкий черный кофе с коньяком. Затем я оделся, слопав на ходу плитку шоколада, выпил кофе, выкурил сигарету, вышел из дома и отправился к своему другу.

Спустя полчаса я уже стоял у Роминого подъезда. Через несколько минут появился заспанный именинник. Помню, выглядел он явно не лучшим образом. Видимо, накануне, когда я уже ушел домой, они с Монахом нашли способ весело провести время. Он выглядел, как потрепанный дворовый кошак, и пока мы шли до Монаха, я не переставал подкалывать его. Роману тоже стало весело, когда он вспомнил, как они провели время после моего ухода. Он смеялся и говорил, что не стоило пить виски, когда я уже ушел, чесал голову и виновато смотрел себе под ноги. Пристыженный кошара, нассавший под диван. Я старался не засмеяться, глядя на него.

Монах, видимо, спал, когда мы добрались до его квартиры, но мы проявили настойчивость, колотя в дверь и давя на кнопку звонка, так как эта дверь разделяла нас с холодильником на кухне нашего друга, в котором еще наверняка оставалось немалое количество пива. Наконец, дверь открылась. Оказывается, этот тощий мудак даже и не думал ложиться спать.

— Диман, я тебе говорил, чтобы ты сделал дубликат ключей и не отвлекал меня от важных дел, — уставившись в экран монитора, проворчал он.

Типичный компьютерный задрот. У меня даже не было желания возражать ему. Роман же, напротив, вступил с ним в полемику, начал его задевать и злить. Это Ромчик умеет делать очень качественным образом. Бескомпромиссный засранец. Особенно, учитывая его состояние.

Я незамедлительно прошел на кухню, достал из холодильника пару бутылок пива и направился в комнату. Я протянул одну бутылку развалившемуся на диване Роману, одну открыл сам и плюхнулся в кресло напротив Монаха.

Вот уже несколько лет с этого ракурса нам видна лишь спина хозяина квартиры, потому что этот тупой мудак проводит за компьютером большую часть своего никчемного времени. Если только не играет с нами. Здесь к нему претензий нет. На самом деле, мне нравится наблюдать за тем, как он играет. Сам я никогда не занимался этой ерундой, но, накурившись, слушая музыку и посасывая пиво, я люблю развалиться в кресле и пялиться в монитор.

Я допил бутылку, отправился на кухню и взял еще, вернулся в комнату, протянул пиво Ромчику и Монаху, включил плеер, подсоединенный к колонкам, выставил на нем «Libertines», сделал глоток и откинулся в кресле, наслаждаясь пропитым голосом Питера Доэрти.

Я сидел и вспоминал прошлый день рождения Ромы, когда мы замутили очень неплохого сахара, поделились с Монахом, потом пошли на старый стадион, оставив бедного ублюдка в одиночестве сидеть за компьютером, и я помню, как начался сильный дождь, а нас несло, как на американских горках, и я выбежал под теплый летний ливень прямо в центр поля и запалил фаер, оставшийся после очередного выезда, и это было незабываемо, потому что Ромка совершенно не ожидали такого, а когда мы вернулись обратно к Монаху, на того было жалко смотреть, и мы всю ночь пили пиво, курили гашиш и слушали «Дельфина»…

Покончив с пивом, мы с Романом отправились к нему на дачу, чтобы подготовить все необходимое для веселого времяпровождения. Монах сказал, что подтянется немного позднее, так как к нему в гости должна была зайти его знакомая дамочка. Я не мог вспомнить, когда в последний раз видел Монаха с девушкой, видимо, все это время он довольствовался своей рукой, так что мы были за него рады и не спорили.

По дороге мы с Романом зашли в магазин и взяли несколько «Гинессов». Мы шли по проселочной дороге, солнце светило невыносимо ярко, мы прикладывались к бутылкам старого доброго темного, и хотя Рома не особо любит его, все же поддержал меня, ведь это был особенный день.

Мы шли, наслаждаясь погодой. Я не люблю солнце, но меня все радовало тогда, все было в тему, и Рома начал рассуждать о нашей музыке, я поддержал его, и вот мы уже немного напились, спорили друг с другом, смеялись. Я говорил ему о том, как сегодня будет весело, он кивал, закидывался пивом, и мы шли дальше, а потом остановились у небольшой речки и сели на камни. Мы сидели, смотрели на течение некоторое время, на то, как вода бежала быстрым потоком, билась о камни, пили пиво и спорили о музыке.

Через некоторое время мы подошли к участку, который возвышался на пригорке, спустились вниз, и я увидел дом, расположенный прямо на берегу живописной речки, поделившей эту местность надвое. Мы расположились в уютной беседке, стоявшей посередине участка, и все уже было готово к вечеринке, когда к нам присоединились Макс и Кирилл. Мы сразу же приступили к курению гашиша, и к тому моменту, когда появились Миша и Санчес, были уже весьма убиты и попивали пиво, заботливо спрятанное в огромный пакет, погруженный в воду, чтобы оно всегда оставалось холодным.

Спустя какое-то время Роман предложил нам покурить шмали, которую мы с ним вырастили у него в доме. Мы заварились, и я сделал пару напасов, а потом еще докурил за всеми остальными, так как те отказались продолжать марафон, откинулся в кресле и залип на лес.

Через пару минут я понял, что сидеть просто так невозможно. Я много чего перепробовал за последнее время, но эта смесь оказалась куда сильнее всего прочего. Я был горд за нас с Романом. Я встал и неровными шагами отправился в сторону леса. Помню, как добрался до самого конца участка и обернулся. Я увидел перед собой огромный город, бразильские трущобы и фавелы, статую долбаного Христа и переполненные стадионы. Маленькая речка казалась мне шумным океаном, и я стоял и смотрел на него, слушая гул толпы на футбольном поле, и диктор объявлял что-то по стадиону, а потом картинка начала медленно меняться, и я снова оказался на участке, поделенном небольшой речкой надвое, увидел своих друзей, которые по-прежнему сидели за столом и смеялись.

Помню, как проковылял к берегу, достал пиво и раздал всем по бутылке, потому что это именно то, что было необходимо всем нам в тот момент, сел на свой стул и сказал: «Знаете, было бы неплохо на чемпионат мира по футболу в Бразилию сгонять…».

Прошло несколько часов, и все уже порядком убились, а Монах так и не пришел. Видимо, трахал там свою знакомую дамочку и не мог оторваться. Роман — прошаренный котяра — отправился в дом и приволок неизвестно откуда взявшиеся там колеса. Видимо, скрыл от меня их приобретение, длинный засранец, но я был ему только благодарен, как и все остальные.

И вот спустя совсем немного времени я уже смотрел на Санчеса, который танцевал прямо на столе, пиная ногами пустые банки и бутылки, едва не падал, прыгал и размахивал руками, и мы смеялись, вспоминая, как он заглотил сразу два колеса, и теперь его конкретно тащило. Мы с Ромой закинулись по одной, но я-то знал, что, спустя некоторое время, мы обязательно повторим еще.

Помню, мы начали конкретно угарать после того, как этот безумец Санчес, проблевавшись прямо во время своего ****ого настольного танца, сказал: «Надо бы еще одно колесо сожрать!» Мы, естественно, поддержали это начинание и слопали еще по одной таблетке вместе с ним.

Через несколько часов все уже конкретно выбились из сил. Макс и Кирилл завалились спать в доме, Санчес в итоге вырубился прямо на столе и остался валяться там среди разбросанных им бутылок и банок. Миша заснул в кресле, и только мы с Романом продолжали варить хеш, передавая друг другу бутылку и попивая пиво.

Спустя некоторое время именинник тоже отправился спать, а я, чувствуя себя в состоянии продолжать веселиться, главным образом потому, что солнце еще не село, отправился домой за оставшимся у меня после очередной тусовки порошком.

Когда я вернулся обратно, все ебланы начали потихоньку приходить в себя, а вид дорог, которые я раскатывал на столе, быстро вернул их к жизни. Мы снюхали каждый по трэку, и веселье продолжилось.

Спустя пару часов мы с Романом остались сидеть одни на берегу речки, слушая «Sonic Youth» и пялясь в звездное небо и на волшебный лес за его участком. Мы допили все пиво и теперь просто заваривали остатки хеша, передавая друг другу бутылку с дымом. Это был один из лучших моментов в моей жизни. Любимая музыка, мой друг, и мир вокруг нас…

Когда мы выходим от Монаха на улицу, часы показывают семь утра, и я провожаю Рому до его подъезда в соседнем доме. Мы не знаем, какой сегодня день, судя по всему, не выходные, так как вокруг уже достаточно много людей, и мы выкуриваем по сигарете у Роминого подъезда, прощаемся, и я отправляюсь, абсолютно счастливый, домой по своей любимой старой железной дороге, связывающей два наших района, по которой уже давно не ездят поезда, отличное место для того, чтобы побыть наедине с собой, прийти сюда и погрузиться в атмосферу, где время остановилось, и солнце слепит глаза, а утренний воздух отрезвляет и придает сил, но ровно столько, сколько нужно, чтобы добраться до дома, а больше и не нужно, и я иду вперед, в новый день, чувствую сплошной позитив, я устал, очень устал, но я доволен жизнью, я иду вперед, я возвращаюсь домой…

Я прохожу железку и решаю выкурить сигарету на восточной горке, в которую упирается железная дорога. Я стою под огромной сосной, на которую мы так часто лазали с Монахом в детстве, вспоминаю события последних дней и смотрю на восходящее солнце, улыбаясь его ярким лучам, пронизывающим туманный воздух, восхитительно свежий после ночного дождя.

Я уже во дворе своего дома, захожу в подъезд, поднимаюсь на лифте на шестой этаж, захожу в квартиру, разуваюсь, прохожу через свою комнату на балкон, закуриваю сигарету, наслаждаясь легким дымом и радуясь новому дню, бросаю окурок в пепельницу, возвращаюсь в комнату и падаю, не раздеваясь, на кровать. Самое время отдохнуть и набраться сил. Уверен, завтра они мне понадобятся.

                ЭЛЕКТРИЧКА.

Я просыпаюсь. Едва провалившись в сон, открываю глаза. Так всегда бывает, когда слишком устал, сидишь в поздней электричке и постепенно вырубаешься, когда слабость почти до тошноты накатывает на уставший мозг после очередного трудного дня, проведенного в столице.

Я полулежу на жестком деревянном сиденье в неотапливаемом вагоне и сонно глазею по сторонам. Раздолбанный вагон почти пуст. Хотелось бы узнать, где я. В холодное время года, если засыпаешь в электричке, потом сложно понять, в каком направлении двигался с самого начала. Особенно, если ездишь часто. Я смотрю в окно, но ничего не вижу там, кроме поздней осени, отражения вагона и своего измученного лица. Электричка притормаживает, и я пытаюсь разглядеть перрон, надеясь прочесть название станции. Внутренняя связь, конечно, не работает. На машиниста надежды нет. Я вглядываюсь в темноту, и сквозь отражения лампочек перед глазами проскакивает надпись «Трудовая».

Иногда трудно врубиться, проснувшись и прочитав название, в какую сторону едешь, но сейчас мне все ясно. Я вспоминаю, как час назад тусовался на Савеловском вокзале, а Миша и Санчес, еле держась на ногах, провожали меня домой. Они сейчас в тепле в том самом клубе, из которого я совсем недавно вывалился на грязный осенний столичный тротуар, ясное дело, пьяные ублюдки, а я вынужден трястись здесь, в раздолбанной холодной электричке.

Вечеринка слишком затянулась. Как обычно, впрочем. Всякий раз, оказываясь в компании Миши и Санчеса, понимаешь, что это надолго. Так просто все не закончится. Ты будешь пьян, удолбан, убит в хлам, очнешься в паршивом настроении, с трудом вспоминая прошлые сутки, восстанавливая обрывистые картины аморальных бесчинств, творимых накануне, мелькающие в больном сознании фрагменты событий и лица друзей и знакомых, рискнувших провести с тобой этот очередной трип нашей обычной повседневной жизни, который слишком растянулся. А все из-за того, что кто-то не знает меры, не сумел вовремя остановиться, как и всегда, впрочем. Всякий раз думаешь, что вот эта бутылка или напас, или дорожка сомнительного порошка, или что-то там еще будут последними, но уже на следующее утро ты будешь сильно жалеть о том, что не сдержался.

Раньше такого не было. Раньше можно было пить, курить и разнюхиваться несколько дней напролет и не чувствовать усталости, похмелья и прочей херни. Видимо, дело в возрасте. Со временем все стареет, так почему же это нельзя отнести и на мой счет?

С того момента, когда мы сидели вдвоем с Романом на берегу небольшой речки на его даче, слушая «Sonic Youth» и пялясь на звезды, а потом вломились к Монаху под утро, прошло уже пару лет, а такое ощущение, будто это было вчера. За это время мы записали альбом, отыграли несколько концертов в Москве и Питере и получили неплохие деньги, а сейчас работаем над новой программой.

Я сильно изменился за последнее время. Скорее всего, дело в наркотиках. Просто сейчас уже невозможно разобраться, что случилось со мной с тех пор, как все это началось. Что это? Возраст или химия? Я не знаю. Но я точно знаю, что прошлую романтику сказочно-алкогольных вечеров и божественно-наркотических дней уже не вернуть. Она исчезла. Она в прошлом. Навсегда.

Последний раз я ездил в Москву прошлой зимой почти год назад на концерт группы «Heroin». Это было в клубе «Blow Up». Мы с Романом немного опоздали, так как искали этот ****ый клуб около часа, петляя среди московских дворов и переулков. Хорошо, что нам повстречался какой-то чувак в балахоне «Nirvana» и указал дорогу. Выяснилось, что нам по пути. Мы блуждали по темным московским подворотням, и они с Романом что-то живо обсуждали всю дорогу, а так как я уже в электричке начал закидываться пивом и к этому моменту был уже весьма пьян, меня этот разговор особо не интересовал. Что-то о музыке, как я понял.

Ввалившись внутрь, я сразу же наткнулся на Санчеса, который тут же повел нас к столику, за которым уже бухали знакомые лица. Я заметил Сеню, удивившись, что этот псих еще жив, Стаса и вместе с ними несколько злобных пацанов из их банд, с которыми я частенько гонял на футбол в перерывах между репетициями и пьянством, Аню, Асю и какую-то милую девчонку рядом с ними, Степу, Джона и Синего, тянувших свое пиво за соседним столом, еще несколько знакомых парней и девчонок. Миша сидел с гитарой и в общей суете, наклонившись к струнам, пытался что-то сыграть. Похоже, они со Степой и компанией уже успели поставиться, хотя нельзя было сказать наверняка. С героином всегда так. Никогда ничего нельзя утверждать наверняка.

Не успел я сесть на стул, как передо мной уже стояла полная стопка. Недолго думая, я поднялся, сказал что-то типа: «За встречу» и осушил предложенный мне напиток. Потом я закурил, а Санчес начал мне втирать что-то о музыке, предстоящем концерте, благодарить за то, что мы все-таки приехали, что без нас все было бы по-другому, что он рад, что сыграет сегодня для меня, спрашивал, когда же, наконец, и мы запишем новую программу и выступим, но я не слушал. В общей суете я глазами искал Кристину, но знал, что она вряд ли появилась бы тогда там. Я бы хотел ее увидеть еще раз. Последний раз.

Спустя какое-то время появился Данила. Мы договаривались встретиться с ним здесь по делу. Кроме того, он шарит в музыке, а данное мероприятие как нельзя кстати подходит для совершения разного рода наркосделок. После того, как мы обыграли все наши дела, он отправился за столик к Сене и Стасу. Видимо, он не только со мной договорился о встрече. Но футбольные дела меня уже не касаются, поэтому, в очередной раз освободившись от объятий Санчеса, я направился в бар.

Я подошел к стойке и увидел там Макса и Кирилла. Они пили пиво, и я, естественно, составил им компанию. Я был рад их видеть. Круто, что Макс сыграл тогда с Мишей и Санчесом. Найти хорошего барабанщика трудно, и я рад, что порекомендовал группе «Heroin» послушать его. Мы познакомились с ним на одной из репетиций, когда Кирилл привел его к нам в студию. Он сильно меня младше, но это не мешает ему быть одним из немногих из его поколения людей, кто рубит фишку в правильном музле. Кирилл тоже из числа таких пацанов. Наши мамы дружили, и он рос на моих глазах.

Спустя какое-то время они отвалили, а я решил сосредоточиться на бухле. Роман где-то растворился, и мне ничего не оставалось, как начать пить с барменом. Мы выпили по паре стопок, когда ко мне подсела та девчонка, которую я заметил за столиком Ани и Аси. Она определенно выделялась на фоне других, и мы втроем принялись пить и обсуждать предстоящий концерт.

Бармен — крутой перец, руки в татуировках, не помню сейчас его имени, и мы отлично потрындели о музыке и наркотиках пока пили. Крепкий парень, как я помню. Мы опустошили втроем бутылку водки, закусывая все это дело лимоном и закуривая сигаретами.

Я заметил, что Кирилл сидит за одним столом с Сеней и Стасом, и немного напрягся. Я знал, что ему начинают нравиться движухи вокруг футбола, и переживал за него. Слишком серьезная эта компания для такого парня, как Кирилл. Впрочем, не люблю давать советов, и не мне его учить.

Ко мне несколько раз подходил нарисовавшийся Роман, проверяя, в каком я состоянии, громко ржал, указывая на количество водки в моем стакане, пил со мной и отваливал по своим делам. Когда «Heroin» начали играть, я быстро влил в себя еще одну порцию, схватил девчонку за руку и, шатаясь, увлек ее за собой к сцене.

Это было одно из лучших живых выступлений, на которых я когда-либо присутствовал, а их было немало. Я смотрел на Мишу, а он стоял на коленях вплотную к комбику и извлекал из гитары психоз. Мой мозг, подогретый алкоголем, слишком четко воспринимал его гитарное безумие. Мишу тащило по полной, как и меня, впрочем, и я смотрел на Санчеса, выплясывающего с басом на краю сцены. Макс лупил по барабанам нереальные сбивки, а когда они начали играть «Sugar Buddah», весь зал накрыла волна рваного безумного ритма. Я пытался разглядеть кого-нибудь в этой суете на танцполе, но не мог. Зрение уже не фокусировалось, и я выплясывал первобытные танцы у края сцены рядом с огромным усилителем, оглушающим меня гитарными звуками.

Дамочка была примерно в таком же состоянии, что и я, и вот мы уже танцуем, прижавшись друг к другу, и она притягивает меня к себе, целует в губы, я отвечаю ей, она очень сексуальна, и мой член уже готов выпрыгнуть из штанов, она шепчет мне на ухо, что хочет меня, и я хватаю ее за руку и начинаю сканировать помещение в поисках туалета, нахожу его в самом дальнем углу, и мы бежим с ней туда через весь зал, заходим внутрь, закрываем дверь, проходим в кабинку, расталкивая по пути случайных посетителей местного толчка, и парней и дамочек, и мне всегда нравилось, что в таких местах, обычно, совмещенные туалеты, ведь это придает определенный ****ский шарм таким заведениям, и я очень сильно пьян, меня конкретно шатает из стороны в сторону, поэтому я не сразу могу попасть своим прибором куда нужно, она смеется, но смеется по-доброму, потому что мы с ней на одной волне, и вот я, наконец, попадаю и начинаю совершать знакомые телодвижения, она начинает стонать, ей определенно нравится этот процесс, как и мне, естественно, и вот она уже кончает, почти кричит, а этот долбаный алкоголь заставляет меня продолжать вставлять все глубже и глубже, время уже не имеет смысла, и кто-то стучит по двери кабинки и орет, чтобы мы открывали, но, я думаю, что он определенно идет нахуй, потому что абсолютно ничто не заставит меня выйти сейчас отсюда, пока я не кончу, и я слышу группу «Heroin» здесь, в этом долбаном туалете, вгоняя свой снаряд между ног этой классной девчонки, и вот, наконец, я кончаю, успеваю вытащить, и вязкая жидкость орошает ее тело, она успевает взять в рот, и я наслаждаюсь теплотой ее губ, это грязно, действительно грязно, но алкоголь превращает нас в животных, а мы с этой дамочкой слишком похожи, чтобы жалеть о сделанном завтра утром, напротив, мы вспомним это и улыбнемся, мы не станем лицемерить и рассказывать своим детям о том, как прилежно учились в школе и были лучшими сотрудниками у себя на работе, о том, как нас хвалили преподаватели или начальники, как мы были примером для сверстников или образцовыми и прилежными детишками, как нами гордились наши родители, потому что это неправда.

Мы целуемся некоторое время, когда все уже закончено, потом выходим из туалета, и я окидываю презрительным взглядом тех мудаков, что стучали нам, мы выходим в зал, идем к сцене, где все еще играет группа «Heroin», тусуемся там какое-то время, и я чувствую огромное желание снова выпить, направляюсь к своему бармену, и мы пьем с ним снова, словно я и не уходил отсюда, а моя девчонка наслаждается музыкой возле сцены, я смотрю на нее и даже не знаю, как ее зовут, но это ведь совсем не важно сейчас, я накидываюсь водкой здесь, вместе с этим барменом, отлично разбирающимся в музыке татуированным парнем, а «Heroin» сегодня реально на высоте, и я почти позабыл о Кристине, все, что мне хочется сейчас, так это напиться до невменяемого состояния, когда уже невозможно впихнуть в себя еще одну порцию алкоголя, и, похоже, я — на верном пути…

К концу выступления я просто выбился из сил и еле держался на ногах. Я помню обрывистые моменты прощания, выхода из клуба, рыхлый снег под ногами, яркие огни города, редкие картины подземки, незнакомые лица, Романа, следившего за тем, чтобы я не упал, и кучу знакомых людей, возвращающихся вместе с нами домой.

Когда я вывалился из метро на Савеловском вокзале, то почти ничего не видел перед собой, одни только блики в глазах. Роман повел нас по вагонам, пытаясь отыскать теплое место, но меня вскоре это заебало, я еле держался на ногах, да и вообще конкретно устал. Я рухнул на первое попавшееся сиденье. Помню, напротив тусовались какие-то девчонки, и я, недолго думая, начал подкатывать к ним. Не помню даже, как они выглядели, сейчас все смешалось в одно огромное яркое пятно, но мы о чем-то разговаривали с ними, и нам было весело.

Я не помню, когда именно появился Миша, но отлично помню, как мы стояли в тамбуре, и он заваривал превосходный хеш, осторожно держа стеклянную пивную бутылку с пробитым дном, и я напасывался несколько раз, передавая кумар Санчесу и Максу, я и группа «Heroin», дым в тамбуре и холод за окном…

Потом, судя по всему, я вырубился, потому что, когда пришел в себя, вокруг все спали, а меня мутило так сильно, будто я попал в адский шторм в открытом море. Я поднялся на ноги и потащился в тамбур. Едва открыв дверь, я повернул влево к окну и заблевал все двери прямо вниз от надписи «Не прислоняться». Прокашлявшись, я выпрямился и, уткнувшись спиной в стену, закурил сигарету.

Только тут боковым зрением я заметил в противоположном конце тамбура девушку, которая испуганно смотрела на меня. Мне ничего не оставалось, как только сказать ей: «Привет» и улыбнуться, как ни в чем не бывало. Словно это не я только что на ее глазах заблевал половину тамбура, а теперь стою тут и, широко улыбаясь, говорю ей: «Привет». Она кивнула и, как ни странно, тоже улыбнулась. Я сказал, что у меня был трудный день, или что-то в этом духе, бросил докуренную сигарету и вернулся в вагон.

Сев на свое место, я начал ржать, чуть не обоссываясь от хохота. Охуительно веселая ситуация, если разобраться. С таким же успехом я мог наблевать и на нее, если бы, открыв дверь, повернул голову в другую сторону, или на какую-нибудь старушку, или чувака, возвращающегося домой, или стаю гопников из Катуара, или кто там еще ездит в электричках в этот час. Да кто, блять, угодно, если задуматься.

Мне было весело тогда. Это было время нескончаемых тусовочек в московских клубах с живой музыкой, бесконечных концертов и безумных вписок в непонятные адреса, где все мы урабатывались в хлам. Я вспоминаю концерты, на которых присутствовал, нескончаемые вписки на выступления «Дельфина» и многие другие мероприятия, где мне удалось побывать.

Москва — отличный город для того, чтобы классно провести время, но вот жить там я точно не готов. Слишком стремительно развиваются события. Слишком много суеты и беспокойства. Такое ощущение, что все люди, которых ты встречаешь в метро или на улицах, под кайфом. Проснулись и поставили себе клизму с кокаином с утра пораньше. Они все куда-то торопятся, а я не люблю спешить. Меня это выматывает и обламывает. Кроме того, если слишком спешить, то можно и успеть…

Я оглядываю своих попутчиков, людей, которые едут в этом же вагоне, и мне вспоминается тот странный чувак, которого я встретил однажды в электричке, возвращаясь из Москвы домой после очередного алкогольного и наркотического загула. Я сидел, откинувшись на спинку жесткого сиденья и дремал, когда почувствовал его пристальный взгляд. Он смотрел совершенно безобидно, но заинтересованно. Мне стало странно. Мы разговорились о музыке и фильмах, и он вдруг спросил, не хотел бы я, чтобы он сделал мне минет. Я был конкретно ушатан и, приложившись к остаткам пива, подумал, что это может быть весьма забавно.

Так и получилось. Мы вышли с ним в тамбур, и я засунул свой хер ему в рот. Этот педик в совершенстве дерьмово владел данным предметом, и когда он начал, я не смог удержаться от распирающего меня изнутри смеха. Он, видимо, подумал, что мне нравится то, что он делает, потому что я весь дрожал от приступа нервного хохота, и мне стало смешно еще больше. Я попытался отключиться на время, тупо представив, что мне отсасывает Памела Андерсон, или кто-нибудь еще из голливудских прошмандовок, но минет был настолько некачественным, что даже моя бурная фантазия не смогла спасти ситуацию. Я так и не кончил, сказав ему, что слишком удолбан, или что-то еще в этом же духе, что мне нужно просто отдохнуть, а сам еле сдерживал смех. Он ушел, видимо, обидевшись, в другой вагон, а я вставил сигарету в зубы и разразился громким истерическим хохотом. Мне определенно было весело тогда.

И вот сейчас я еду в такой же электричке. Думаю, это в последний раз на долгое время. Хватит с меня Москвы. Я недавно уволился с работы в центре и не собираюсь больше возвращаться в этот город.

Я выхожу в тамбур и закуриваю сигарету. Когда я проснулся, начался мелкий дождь, который усиливался с каждой минутой. Поздняя осень берет свое. Я курю, пялясь на дождь через грязные стекла последней электрички на Савелово, вижу приближающиеся огни своего города и думаю об Ане.

Мы совсем недавно расстались с ней, и мне часто бывает тоскливо без ее уютной кухни, ночного чая, ее заставленной картинами комнаты, где, когда я входил, не всегда мог сразу разглядеть ее, ее теплого нежного тела, длинных темных волос, ее запаха, ласкового голоса. Она спасла меня когда-то, когда я загибался от слез, валяясь в пустой комнате, даже не пытаясь заснуть, бредил Кристиной.

Бессонные ночи, мокрая насквозь подушка, отсутствие аппетита, минимум общения с окружающим миром, и нет желания выпить с друзьями или поговорить с родителями, пустота и тишина, желание исчезнуть как можно скорее, отсутствие в течение нескольких месяцев в этой жизни, и сейчас я даже не могу вспомнить совершенно ничего из того времени, потому что меня просто не существовало тогда.

Она спасла меня. Эти встречи на ночном канале, где мы занимались с ней сексом на теплых плитах, поцелуи под дождем, нескончаемые тусовки с ее друзьями, поездки на фестивали. Мне нужно было сменить обстановку, забыть все, что меня связывало с прошлой жизнью. Она спасла меня.

«Анечка просила снять маечки». Ее все вокруг звали Анечкой. Это очень подходило ей. А секс был просто бесподобен. Одна из лучших женщин, с которыми я спал. Мы подолгу сидели в ее комнате и слушали музыку, пили вино или трахались. Иногда я играл на гитаре. Ей нравилось, когда я играл и пел. Она прекрасно рисовала, а меня тянет к нестандартным личностям. Спать с ними одно удовольствие. Совсем не похоже на секс с другими. В таких всегда влюбляешься из-за их мышления. А потом трахаешься с их сознанием.

Я всегда влюблялся в женщин с сильным интеллектом. Внешность никогда не имела для меня большого значения, кроме того, честный, открытый и добрый человек не может быть некрасивым снаружи. У Ани с внешностью было все более чем в порядке. Сельма Хаек в фильме Родригеса. Она была прекрасна, а я, как обычно, все испортил. Она долго переживала из-за того, что мы разошлись. Она этого не хотела. А я повел себя, как настоящий дятел. Лишь только боль, оставленная Кристиной внутри меня, немного утихла, я ушел. Я снова вернулся в ту жизнь, в которой Аня не смогла бы быть со мной, как и любая другая женщина. А правда заключается в том, что я — мудак. Я бросил ее из-за наркотиков и свободы, в которой нет места ее нежности и доброте. Я предал ее, как когда-то предал Кристину…

Электричка останавливается, и я вываливаюсь из вагона под проливной дождь. Я закутываюсь в плащ, пытаясь спастись от порывов ветра. Белые «Адидасы», за это время уже потерявшие свой изначальный цвет, моментально промокают, пока я бегу по лужам мимо вокзала с огромной надписью «Дмитров».

На стоянке такси нет ни одной машины, что вполне естественно, учитывая время, но мне не привыкать ходить пешком. Я вставляю наушники, и «Sonic Youth» заполняет мое сознание. Я перехожу дорогу и знаю, что у меня в запасе еще полчаса быстрой ходьбы по лужам под проливным дождем и холодным осенним ветром.

Было бы неплохо отправиться прямо домой, потому что я конкретно устал и слишком вымотан, чтобы продолжать тусоваться, кроме того, давно не виделся с мамой, но перспектива встретиться с Романом у Монаха, естественно, берет верх, и я отправляюсь на «Космос»…

                СЕРЫЙ «ВЭСТ».

«Улица имени советских космонавтов». «Космос». Это, пожалуй, самый дрянной райончик нашего города. Некоторые, впрочем, смогут составить ему конкуренцию по количеству отморозков, наркоманов, алкашей, разношерстного быдла, поножовщины, нескончаемых махачей с чужаками да и между собой, особенно в девяностые, убийств и прочей херни, но этот район, по моему мнению, занимает все же первое место. Лидер турнирной таблицы, так сказать.

Мне, впрочем, все равно. Дело в том, что я рос в этом ****ом гетто и знаю большинство местных ублюдков, с которыми опасно иметь дело. Хотя многие из них сейчас сидят или уже сдохли, но чего еще ожидать от района, где водка и героин — важнейшие составляющие культурного отдыха на протяжении нескольких поколений.

Кроме того, здесь живет Монах, а его квартира для меня — объект вожделения, глоток свободы с самого нашего детства, когда мы были с ним детьми и убегали сюда, прогуливая уроки, а его дед никогда не сдавал нас, и мы просто сидели и слушали его рассказы о том, как он жил в свое время, а у него было, что рассказать всем, кто станет слушать.

Я часто бывал здесь у бабушки и дедушки, когда был маленьким, и до сих пор эти старые районы заставляют вспоминать меня те золотые детские дни, когда не нужно было заморачиваться и можно было жить, ни о чем не думая, вдали от насилия и войн, политики и работы, ответственности и взрослых проблем. Тогда мы днями напролет носились по двору и пинали мяч вместе с местными пацанами.

Когда я был еще совсем ребенком, мы с дедом спали в одной комнате, и он всегда смотрел телевизор, выключив свет, и я отлично помню этот манящий сумрак маленькой и уютной квартиры, легкое гудение телевизора, очень контрастный экран, яркие разноцветные картинки сменяли друг друга то быстро, то слишком медленно, и я наблюдал за этой игрой света на потолке и стенах маленькой комнаты, а когда телевизор умолкал, и мы ложились спать, фонарь за окном выбрасывал резаные блики покачивающихся деревьев на те места, где еще недавно я наблюдал за движением световых красок из экрана телевизора.

Ливень постепенно переходит во что-то наподобие шторма. Я ускоряю шаг, я промок насквозь, но настроение отличное, я иду вперед и слева вижу дом, в котором живет моя бабушка, на кухне горит свет, и я иду дальше, прохожу еще два дома, сворачиваю направо во двор, иду вдоль подъездов и останавливаюсь у последнего. Я захожу под крышу и решаю выкурить сигарету прежде, чем войти.

Я наслаждаюсь горьким дымом серого «Вэста» и вспоминаю, когда впервые попробовал курить. Это было лет десять назад, когда мы с моим другом Костиком ходили после школы гулять за сосновый лес на склон огромной горы, которую отчетливо видно из северного окна моей квартиры. Мы стояли и курили этот самый серый «Вэст». Это были первые сигареты, которые я попробовал, потому что их курил Костик. У них до сих пор сохранился этот необычный фильтр, похожий на маленький вентилятор.

Костик умер несколько лет назад, а я до сих пор курю эти сигареты. Я часто думаю о нем. Скоро годовщина, и я вспоминаю, как мне позвонила его сестра и сказала, что его больше нет. Самое интересное, что я даже не знал, что он оказался в больнице. Мы не виделись с ним пару недель после очередной вечеринки у него дома, когда алкоголь лился рекой, а дороги порошка раскатывались на столе, как будто выпал первый снег.

Я знал про его проблемы с алкоголем. Впрочем, у кого из нас их не было? Однако эта новость была настолько неожиданной, что я поначалу не мог поверить, когда его сестра сообщила мне это по телефону. Она сказала, врачи сделали все возможное. Все, что было в их силах. Она плакала, и я просто повесил трубку, потому что мне и самому было тяжело осознать это. До нового года оставалось всего пару дней, а он лежал там, в палате, разрезанный, с растерзанной печенью, и истекал кровью.

Я вспоминаю церковь на горе, где здоровенный поп бормотал какую-то библейскую херню и махал кадилом, и поминки в местном кабаке, где я всю дорогу пялился на охуенную задницу официантки, подливавшей мне водку в рюмку. Я вспоминаю тот холодный зимний ветер на снежном спуске старого кладбища, мерзлую землю, могилу и крест. А еще его фотокарточку за стеклом на могильной плите. А потом все ушли, а я стоял там и курил. Уходя, я положил на могильную плиту рядом с его карточкой пачку с последней сигаретой…

— Здорова, Диман, — Роман открывает мне дверь и жмет руку. — Не ожидал, что ты сегодня появишься.

На всю квартиру играет альбом «Nirvana» «Bleach», а это означает, что парни уже уделались. Я прохожу дальше и слышу, как в туалете кто-то конкретно блюет. Я заглядываю внутрь и вижу спину Монаха, который сидит на коленях, опустив голову в унитаз. Я здороваюсь с ним и, не дожидаясь ответа, захожу в комнату. Вечеринка в самом разгаре, судя по поведению хозяина квартиры, и я вижу Кирилла, предусмотрительно оккупировавшего компьютер, пока Монах занят прочищением желудка. Я здороваюсь с ним и Максом, развалившимся в кресле и пялящимся в ящик.

— Трудный день? — киваю я в сторону туалета.

— Ага, типа того, — Рома ржет и рассказывает мне, как несколько часов назад они с Монахом и Максом начинали ненавязчиво пить виски, когда заявился Кирилл, который, недолго думая, начал накуривать всех очередной порцией незабываемой травы, которой у него всегда с избытком, и все были уже пьяные и накуренные, когда Монах предложил дунуть еще и моего хеша вдобавок, и вот теперь, очевидно, сам не рад, блюет дорогим вискарем в раздолбанном сортире старой квартирки в самом дрянном райончике гребаного Подмосковья.

Я прохожу на кухню и вижу привычную картину. Кухонный стол, который уже много лет не используется по назначению, завален кусками гашиша и травы, а если пошарить как следует по всей этой хате, то можно насобирать столько наркоты, что хватит на пару сроков.

Я открываю холодильник. Ни грамма еды, как всегда, впрочем, зато есть несколько бутылок «Жигулей». Я хватаю пару бутылок, одну протягиваю Роману, другую открываю сам, и очередной отпадный трип начинается прямо сейчас.

— За встречу, — я стучу свою бутылку об Ромину и заливаю в себя сразу половину.

— Они уже пару кусков тут скурили, прикинь? Не считая нескольких пробок травы, — ржет Роман.

Для него это, видите ли, слишком круто. Невоспитанный лицемер. Словно это не он рассказывал нам здесь, не далее чем пару недель назад, истории, в которых он скуривал по грамму хеша под соткой отменных грибов, а теперь стоит тут и делает вид, что это слишком много. Тот еще прошаренный клещара. Уверен, он тоже сегодня дул эту траву.

— Кто бы говорил, — я легонько пихаю его в бок, подмигивая, допиваю свое пиво и закуриваю сигарету.

— А ты сам-то что? Я чувствую запах перегара, дружище. Так что не надо тут мне втирать, что ведешь здоровый образ жизни! — смеется Роман и прикладывается к пиву.

— Я водки сегодня налупился. С Мишей и Санчесом. Хорошо, успел плотно перекусить в вокзальной забегаловке. Неплохо было бы дунуть. Если ты составишь мне компанию, конечно, — я смеюсь, подмигиваю ему, докуриваю сигарету и достаю из холодильника еще одну бутылку пива.

— Как прошла тусовка в столице? Тебя не было несколько дней, чувак. Давай, рассказывай, — Роман, закашлявшись, знаками показывает мне подать ему пиво.

Я протягиваю ему бутылку, а сам достаю из холодильника еще одну.

— Как обычно, чувак. Все убиты в хлам, — я пожимаю плечами и делаю глоток. — Молодец, что не поехал. Нечего там делать. Меня это уже заебало, если честно.

— Не удивил, — Рома смеется и закидывается пивом.

— Хорошо, что с ними Макс не тусуется, а только играет. А то бы давно уже спился.

— Можно подумать, с нами он не сопьется.

Мы оба смеемся. Миша с Санчесом пьют дальше, чем видят. Так всегда было. Кроме того, Миша сидит на системе уже несколько лет. Когда у него заканчивается героин, он едет в Дмитров и тусуется у Степы на квартире со всей его шоблой. Как правило, это заканчивается больницей. Когда-нибудь это его убьет, но гитарист и вокалист он отменный. Санчес в таких ситуациях остается один и либо тоже едет в Дмитров и тусуется с нами у Монаха, либо остается в Москве и бухает по притонам, трахая сомнительных дамочек.

На кухне появляется Макс, а Роман отваливает посмотреть, как там Монах. Макс берет у меня пару кусков гашиша. Похоже, он серьезно мутит с той самой дамочкой, с которой я встретил его несколько дней назад в центре. Стройная фигура, рыжие волосы. Красотка. Видимо, она и дунуть тоже не против. Следовательно, Макса ждет сегодня отличный вечер и охуенный секс под накуром. Мы треплемся с ним о новом альбоме «Arctic Monkeys».

На кухне в сопровождении смеющегося Романа появляется Монах. Выглядит он ужасно. Похоже, блевка не пошла ему на пользу. Он падает на микроволновку, которая уже много лет используется как стул, и сидит неподвижно какое-то время. Потом встает и гребет по стенке в сторону комнаты. Я слышу даже отсюда, сквозь музыку, как он падает на диван.

— Прикинь, Диман, я знаю пацана, который ни разу в жизни не выпил даже бутылки пива, — на кухню вваливается возбужденный Кирилл. — Как так можно, чувак? Я не понимаю.

— Не знаю, дружище, — я пожимаю плечами, а где-то в глубине души завидую этому парню.

Кирилл вытаскивает из холодильника пиво. Такое ощущение, что оно там вообще никогда не кончается. Как и пустые майонезные банки.

— А я вот с удовольствием выпью в отличие от этого чувака, — говорит Кирилл и делает большой глоток.

— Ну что, парни, пора уже дунуть как следует, а? — заговорщицки говорит Роман.

Я берусь за дело, а Рома тем временем вспоминает, как мы с ним только начинали играть и репетировали у Монаха вдвоем, когда наша студия только создавалась, пиво и море гашиша, куча порошка, и мы играли крутые вещи тогда, а эта квартира стала нашим домом на долгое время, музыка и алкоголь, наркотики и свобода, и он вспоминает, как мы с ним сидели на крыше старого стадиона, закинувшись крутейшими колесами и пялились на город, как представляли, что мы на концерте на этой самой крыше играем перед толпой поклонников, и мы кривлялись и изображали свое выступление, словно это было на самом деле, как курили гашиш на крыше высотки в центре города, смотря на заходящее солнце, и у меня в ушах играл «Fink», удивительные кислотные вечера на старом стадионе и у Монаха, когда там звучал «Дельфин», а мы курили в сильнейшем трипе и догонялись под изумительную музыку, взрывающую нас изнутри…

Мы накуриваемся и допиваем весь запас пива в холодильнике Монаха. Макс уходит к своей рыжеволосой дамочке, а Кирилл уезжает на такси домой. Монах вроде бы немного приходит в себя. Он стоит со стаканом крепкого чая в руке и рассказывает нам свое очередное компьютерное приключение. Он находит благодарного слушателя в лице Романа, а я начинаю аккуратно раскатывать на столе оставшийся после прошлой вечеринки порошок, удивляясь, как это Роман до него еще не добрался.

— Ну, что, друзья мои? — я стучу карточкой по столу. — Засобачим слегонцухи?

Спустя некоторое время я сижу, пью виски, пытаясь смыть привкус амфетамина, и думаю о своих друзьях, находящихся сейчас здесь, тех, которые были здесь совсем недавно, и всех остальных, вошедших в мою жизнь к этому моменту или уже покинувших ее, и думаю, что немногие из оставшихся пройдут со мной весь этот путь до конца. Я и сам не знаю, где я сейчас. Может, в начале, может, в середине или уже в конце. И что это за путь такой? К чему он ведет, что означает? Но я точно знаю, что скоро многие сойду с дистанции, если только не угробят себя раньше…

Для большинства людей такое времяпровождение — это временное мероприятие. Впоследствии у них появляются надоедливые дамочки, вокруг которых они начинают виться, думая, что это и есть смысл их жизни, заводят семью, рожают детей, набирают кучу кредитов и меняют летнюю резину на зимнюю, когда наступают первые холода. Я видел много таких людей. Но я видел и других. Таких, как я, Роман, Монах…

Я снова вспоминаю Костика. Он не вовремя ушел. Мне хотелось бы увидеть его сейчас, спустя столько лет. И мы бы снова, как тогда, посидели с ним на склоне огромной горы за лесом, которую видно из северного окна моей квартиры, и покурили серый «Вэст»…

Под утро я иду домой, слушаю «Placebo» и вспоминаю Кристину. Я совершенно убит алкоголем и куревом, но порошок держит меня наплаву, отчего воспоминания, проносящиеся в голове, словно свежая горная река, становятся все более красочными. Я ощущаю их свежесть, как если бы это происходило со мной прямо сейчас. Как бы я сейчас хотел вернуться в то время… Серый «Вэст» и привкус водки с лимоном там, в Звездном городке…

Кристина… Мне часто становится трудно дышать, когда я вспоминаю ее и все, что нас связывало тогда. В прямом смысле у меня перехватывает дыхание, когда я ощущаю порой дуновение ветра, словно из нашего с ней времени, звуки оттуда, запахи прошлого, нашего с ней прошлого. Это было удивительное время. Мы были влюблены. Я был влюблен. Я и сейчас влюблен, хотя прошло уже столько времени. Сколько мне было тогда? Я ведь был совсем мальчишкой. Немало времени прошло с того момента, как я уехал от нее. Сбежал, испугался ответственности и перемен. Не захотел разделить ее внутренний мир и убеждения. Не захотел понять ее и поддержать…

Я вернулся, но было уже слишком поздно. С тех пор у меня было немало женщин, а еще Анечка и та чумовая девчонка в клубе «Blow Up», но тот маленький городок, крышу дома, окруженного лесом, «Дубовый Гаайъ», шуршащий в ушах ковром из желтых опавших листьев, свой коричневый плащ, «Дельфина» и девчонку в красной куртке у стелы с надписью «Звездный» мне не забыть никогда…

                ГЕРОИН.

«Снаряд любви, как игла, утончен. Изящной линией делит небо…».

Я слышу голос Ильи Лагутенко, когда захожу к Степе в квартиру. Дверь не заперта, а в коридоре повсюду раскидана обувь и одежда. Я прохожу на кухню и здороваюсь со Степой и Джоном. Видно, что их тащит. Я улыбаюсь и ставлю на стол несколько бутылок пива. Парни рады меня видеть.

— Кайфуете понемногу, пацаны?

Я делаю огромный глоток из своей бутылки и закуриваю сигарету. Степа с Джоном крепко нарубились. Они сидят и втыкают в пол. Степа пытается открыть бутылку, но ничего не получается. Я помогаю ему, он делает глоток и кивает в знак благодарности. Затем я открываю вторую и протягиваю ее Джону. Он отпивает немного и улыбается мне. Я смотрю на кучу порошка в середине стола. Должно быть, около килограмма. Видимо, парни решили заценить товар, который собираются вскоре продать.

— Я зацеплю немного, дружище? — спрашиваю я, Степа кивает, и я делаю себе небольшую дозу, чтобы напаснуться через бутылку.

Я вдыхаю героиновый дым, и он почти сразу начинает цеплять. Сильный. Похоже, относительно чистый. Где это они вымутили такой товар?

«Мне под кожу бы, под кожу мне запустить дельфинов стаю…».

Через несколько минут меня убирает наглухо. Я оставляю Степу и Джона на кухне и ухожу, прихватив пиво, в надежде найти укромный уголок, чтобы переждать приход. У Степы большая трехкомнатная квартира, первая из комнат которой оборудована для выращивания травы. В эту оранжерею я и отправляюсь, падаю там на пол и наслаждаюсь волной прихода.

Обволакивающая нежность… девственный оргазм… чувство полной свободы, независимости от жизни, людей, привычек… абсолютная безмятежность… погружение в царство тишины… неповторимые сочетания немыслимых образов… необъяснимо-торжественных и спокойных, словно я смотрю фильм на старом черно-белом проекторе без звука… это нравится настолько сильно, насколько сильно и пугает…

«Режем мы полоски длинные, разветвляем, юность ставя крабам…».

Я лежу и вспоминаю, как Степа сказал мне однажды: «Если хочешь быть наркоманом, будь им, но запомни, что героин — это не наркотик. Героин — это конец…». Он не давал советов, но я хорошо запомнил эти слова.

Героин ломает волю. Я знаю это, потому что имею неплохой опыт употребления наркотических препаратов. Я часто думал обо всем этом и уверен в том, что часть людей, принимающих наркотики по каким-либо определенным или неопределенным причинам, уже родились наркоманами. Как это ни странно звучит, скорее всего, это действительно так.

Мои детские фантазии, из-за которых я так долго не умел завести друзей в детстве, делавшие меня непонятным для большинства окружающих, нашли воплощение в моей настоящей жизни. Можно ли творить без наркотиков? Абсолютно точно, что можно. Но теперь это абсолютно точно неприменимо ко мне. Я уже не помню, когда написал что-то трезвым. Это стало частью меня. Алкоголь и наркотики — это мои верные спутники. Они — мои союзники.

«Тонешь, тонешь, не потонешь. Ты сломаешься однажды…».

Я поднимаюсь, допиваю пиво, а потом решаю прогуляться по квартире. В соседней комнате я натыкаюсь на Синего, нервно разговаривающего по телефону.

— Я тебе, блять, говорил, чтобы ты передал этому мудаку, чтобы он перезвонил мне, так, блять? Если этот пидор не перезвонит мне через пять минут, блять, у тебя будут проблемы, понял, нахуй?

Синий — типичный представитель местного быдла. Выглядит так, словно сбежал из девяностых. Кожаная куртка, бритая башка, тупой взгляд, руки в наколках и манера общения, заставляющая тебя нервничать. Мне он не нравится, но он — друг Степы. Ничего не поделаешь.

В другой комнате я обнаруживаю Мишу, развалившегося на диване. Давненько мы не виделись. Я протягиваю Мише пиво, и мы долго разговариваем с ним обо всякой ерунде, он вспоминает наши совместные концерты, вспоминает ту самую тусовку в клубе «Blow Up», вспоминает то время, когда мы играли с нашими группами дома у Аси, когда шел дождь, и со мной была Кристина, она смеялась, нам было хорошо тогда вдвоем, а я почти позабыл то время, второй этаж огромного дома Аси, и мы смотрели через большое уходящее в пол окно на стену летнего ливня, на обрыв, покрытый старыми неровными деревьями, речку, бегущую внизу, небольшую и чистую, камни и крупные валуны разрушали спокойствие медленного течения, мы играли музыку, и Кристина смотрела на меня и улыбалась…

«Знаешь… Мне уже не важно… Все не так уж важно…».

— Давно ты здесь? — спрашиваю я у Миши. — Санчеса давно видел?

— Давно…

Мы сидим молча какое-то время и пьем пиво. На заднем плане я слышу, как «Мумий Тролль» сменяет «Земфира», потом я слышу «Сплин». Старые добрые девяностые.

— Я больше не хочу играть, чувак, — вдруг говорит Миша. — Меня больше не осталось.

Я не знаю, что ему ответить.

— Может, не время еще?..

— Я уже не помню, когда в последний раз брал гитару в руки.

Я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз брал свою.

— Может, тебе стоит взять паузу, ненадолго подвязать?..

Но я понимаю, что это невозможно. Миша уже долгое время сидит на системе. Он не Степа. Он не может себе позволить принимать героин, когда вздумается. Все дело в его голове. Наркотик плотно там засел, и теперь отступать уже некуда.

— Знаешь, что меня держит в этой жизни, Диман? — Миша поворачивает голову в мою сторону и смотрит мне в глаза. — Каждое утро, когда я просыпаюсь и вижу солнце, которое пробивается сквозь шторы моей комнаты, я улыбаюсь и надеюсь на то, что этот день будет каким-то особенным, что он станет началом новой жизни, где все будет по-другому. Это длится всего несколько секунд, а потом я снова чувствую потребность встать и сварить себе дозу. И я живу не ради музыки, наркотиков, женщин или друзей, а именно ради этих самых секунд.

Он отворачивается к стене, а я встаю, иду к окну и закуриваю сигарету. У Степы из окна прекрасный вид на закат.

                ЭКСТАЗИ.

— ****ая ***ня, — шипит Роман, согнувшись пополам на стуле. — Полное говно, парни.

— Да, чуваки, — стонет Санчес с кровати. — Кисляк какой-то.

Макс лежит рядом с ним, тупо уставившись в ящик. Там, как всегда, показывают отборнейший бред. Меня самого крутит по полной программе. Судя по всему, в этих колесах вообще нет МДМА, зато героина хоть отбавляй. Я слышал об этом от Данилы. Он в теме, как что готовится.

— Что за гондоны эти дилеры. Хочешь позитивно отвиснуть с друзьями, а вместо этого получаешь мешок ебучего морфия, — кряхтит Роман со своего стула.

— Может, покурим слегка? — предлагает Макс.

Неплохая мысль. Медленные колеса в смеси с гашишем дают превосходный эффект. Мы вдвоем отправляемся на кухню. Роман сейчас курит редко, а Санчес в подобной ситуации всегда променяет на алкоголь любой наркотик, однако выбора у них скоро не останется. Мы уже запили эти колеса достаточным количеством пива, и оно просто кончилось. Я знаю, что скоро придется отсюда сваливать, но пока я просто хочу как следует дунуть.

Макс начинает лепить плюхи, а я прожигаю бутылку, аккуратно проводя пламенем зажигалки по рифленой поверхности, затем протягиваю ее Максу. Мы курим так какое-то время, а потом на кухню врывается Санчес, обнаруживает, что в доме больше не осталось алкоголя, и предлагает выдвинуться на улицу.

Макс остается вместе с Романом и Монахом в квартире, а мы выходим во двор и, пройдя всего несколько метров, останавливаемся на углу дома отдышаться.

— Самые отвратные колеса, что я пробовал, — говорю я и закуриваю сигарету.

— Полностью согласен с тобой, чувак, — Санчес закуривает свою, и мы двигаемся дальше.

Свежий осенний воздух немного приводит нас в чувство. Мы решаем отправиться на наш старый стадион и погулять там немного. Мы наворачиваем несколько кругов вокруг стадиона, и становится заметно лучше. Кровь начинает разогреваться, и мы двигаем в город.

— Тошнит, чувак, охуительно тошнит, — говорит Санчес, закуривая на ходу.

— Ты не думай об этом. Мне уже полегче, — говорю я, и это неправда, но мне не хочется поддаваться панике.

— Я бы не отказался от пива. Оно разгонит немного. Погнали в паб.

— Отличная идея. Заодно поссым.

Мы заходим в пивнуху, заказываем пива и направляемся в туалет.

— Эти ****ые колеса прут волнами, — мычит Санчес из соседней кабинки, и я слышу, как его рвет. — Просто ****ец.

Он прав. Когда я подхожу к зеркалу, то не узнаю себя. Трупная бледность, огромные зрачки. Становится труднее дышать с каждой минутой. Так страшно за себя мне еще никогда не было. Даже под кислотой. Тревога, паника, страх. Нужно умыться и постараться привести себя в порядок.

Пока Санчес блюет, я ставлю голову под кран с холодной водой в надежде прийти в чувство. Когда он выходит из кабинки и умывается, нам заметно легчает. Мы идем к барной стойке, быстро выпиваем пиво и выходим на улицу подальше от посторонних глаз. Мы недолго сидим около фонтана в центре города, куря сигареты и пялясь на огни, а потом отправляемся обратно к Монаху.

— Это не экстази, а какая-то ***ня, — говорит Санчес.

Он уже пришел в себя и теперь нервно курил одну за одной.

— Я предупреждал, что дело может закончиться плохо. Сейчас все уже не то. Несколько лет назад можно было вымутить отличные колеса, вылет в стратосферу, а сейчас одно говно.

— Помнишь, как мы с тобой и Романом взяли десятку красных? — спрашивает Санчес. — Причем, совсем недавно.

— Еще бы. Мы тогда здорово отвисли на канале. Трудно забыть. А потом еще сидели ночью на мосту и охуевали от напряжения.

— Я помню, ты еще покурил.

— Да. Всадил пару плюх. Это меня и спасло. Зря вы отказались. Было бы полегче.

— Нет. Это не для меня. Не стоит мешать.

— Если хочешь, можешь закинуться. У меня с собой есть парочка таблеток с той вечеринки.

— Нет, дружище, спасибо. С меня хватит на сегодня.

Мы некоторое время сидим и вспоминаем много интересных тем из нашей прошлой жизни. Мы с Санчесом частенько отвисали в Москве, когда он снимал там квартиру. Тогда его финансовых возможностей хватало на это, и мы тусовались с ним в сомнительных рок-клубах, типа «Blow Up» или «Жесть», в «ОГИ» на Чистых прудах и других неформальных забегаловках.

Я вспоминаю, как меня выкинули на улицу из гей-клуба «Шанс» на Полежаевской двое здоровенных громил-охранников за то, что я чуть было не разбил лицо одному наглому пидору, который вздумал мне грубить у барной стойки, когда я пытался склеить его подружку.

На самом деле, гей-клубы созданы для того, чтобы клеить симпатичных пташек. Они отдыхают там со своими дружками-педиками, надеясь, что в таком месте никто не станет до них докапываться. Но тут-то и появлялись мы с Санчесом. Классное было время.

Помню, мы часто гоняли в электричках вместе с Монахом и Санчесом из Москвы, когда работали там. Мы брали по паре «Гинессов» на брата, приезжали в Дмитров и отправлялись догоняться к Монаху, где нас уже ждал Роман.

Спустя некоторое время мы стоим у подъезда Монаха и курим.

— Чувак, я пойду домой, — говорит Санчес. — Нет настроения. С меня хватит.

Я его прекрасно понимаю. Мне и самому не хочется возвращаться к Монаху. В это время из подъезда выходит Роман.

— Я думал, вы свалили, — говорит он, закуривая.

— Я уже сваливаю, — говорит Санчес. — Заебали меня ваши колеса.

— Макс у Монаха? — спрашиваю я.

— Нет, — говорит Роман, — домой пошел.

Мы провожаем Санчеса, а сами еще долго бродим по дворам на «Космосе», не зная, чем заняться, когда раздается спасительный звонок. Кирилл говорит, что идет к Монаху. Мы встречаем его на железке и уговариваем отправиться на стадион и выпить с нами. Он соглашается, но настаивает, чтобы мы пошли не на наш старый стадион, где мы обычно проводим время, а на действующий, где проводит свои матчи «ФК Дмитров». Мы не возражаем и отправляемся в магазин, покупаем бутылку водки и несколько бутылок пива, идем на стадион, перелазаем через ограждения и проходим на наш сектор.

Я достаю два колеса, оставшиеся у меня после той умопомрачительной тусовки на канале, о которой мы вспоминали сегодня с Санчесом, Роман смеется, явно не ожидал такого поворота, и я протягиваю одно ему, другое заглатываю сам, а Кирилл поддерживает нас пивом.

Он не любитель крепких наркотиков, хотя вместе с нами перепробовал многое. Он ценит выпить и покурить. Это хорошо, потому что мне не хотелось бы приучать его к такому образу жизни, как у меня. Мне, впрочем, и его увлечение движухами вокруг футбола не слишком нравится, учитывая то, что в последнее время я все чаще замечаю его в компании Сени и Стаса. Это опасная компания, и для такого увлекающегося человека, как Кирилл, все может обернуться совсем не так радостно, как он предполагает. Впрочем, я не лезу к нему с нравоучениями. Думаю, у нас еще будет время поговорить с ним на эту тему.

Мы пьем пиво, сидим и пялимся на прожекторы стадиона. Волшебный свет озаряет футбольное поле, словно в какой-то компьютерной игре, и краски с течением времени начинают приобретать загадочный оттенок, а окружающий мир становится более четким. Волна прихода накатывает словно ниоткуда, возбуждая каждую клеточку тела, и кровь начинает в буквальном смысле закипать, будто внутри меня лопаются невидимые пузырьки, и хочется взлететь, оторваться от земли. Я смотрю на Рому и вижу, что его тоже вставляет. Мы поднимаемся на ноги, я включаю на телефоне «Arctic Monkeys», и мы начинаем плясать и подпевать Алексу Тернеру, залипая время от времени на футбольное поле в свете ярких прожекторов.

Эти колеса не сравнить с теми, которыми мы недавно закинулись у Монаха, и я начинаю немного побаиваться за свой организм, потому что сердце мое готово выпрыгнуть из груди. Кирилл тем временем разливает водку, и мы хватаем пластиковые стаканы, стучимся ими и выпиваем.

Под действием экстази время проходит неумолимо быстро, мы запиваем водку пивом, а Кирилл забивает себе очередной косяк. Я говорю ему, чтобы не смешивал, а то срубит, но он не слушает, упрямо мотая головой, и напасывается до предела. В этом героизме ему стоит посостязаться с Санчесом. Думаю, дело закончится боевой ничьей и заблеванным помещением.

Спустя некоторое время алкоголь заканчивается, и мы начинаем собираться домой. Нас с Ромой все еще прут колеса, несмотря на количество выпитого, а Кирилл, убитый последним напасом, полулежит на трибуне, бормоча какую-то невнятную херню. Мне приходится вызвать такси, чтобы отвезти этого мелкого засранца домой, хотя я не против прогуляться.

Мы прощаемся с Романом после того, как он помогает мне загрузить убитого в хлам Кирилла в машину, и я говорю недовольному таксисту адрес. Водитель не рад сложившейся ситуации, но вид новенькой пятихатки заметно смягчает его суровый настрой, однако, спустя пару минут езды, не выдержав постоянных торможений и поворотов, Кирилл, чудом успев открыть дверь на ходу, начинает блевать на встречные машины и припозднившихся прохожих, чего я, конечно же, ожидал, и под матерный аккомпанемент охуевшего таксиста я достаю из кармана последние пятьсот рублей и протягиваю их ему. Тот, немного смягчившись, но продолжая материться, довозит нас до указанного адреса.

Я вытаскиваю обдолбанного ****юка из машины и тащу в подъезд. Дорого же ты обходишься, хулиган. Кирилл весьма атлетичен, идеальная фигура, сложен как бетонное укрепление, примерно на голову выше меня и весит около сотки, а я, между прочим, тоже весьма устал, так что мне данное мероприятие дается крайне не легко, но я не могу бросить его в таком виде, тем более, что это я пригласил его на стадион.

Я затаскиваю его в лифт, довожу до квартиры, сажаю его под дверь, нажимаю на кнопку звонка и резко сваливаю. Классика, блять. Не хватало еще разбираться с его матерью и пропалиться. Этого мне точно не нужно. Не сегодня. С меня хватит.

                ФУТБОЛ.

— Эта телка — настоящий спермосборник, блять! Лучший минет в моей жизни, чувак! — Данила наклоняется ко мне, и я чувствую сильный запах многодневного перегара. — Просто охуительно! Заглатывает так, как будто всю жизнь только этим и занималась.

— Так она всю жизнь только этим и занималась, дружище, — Стас смеется и, наклонившись к Даниле, шепчет на ухо. — Могу поспорить, она проглотила твою мерзкую молоку, грязная шлюха.

Мы все смеемся, пока Данила, расхаживая по вагону, в подробностях рассказывает их со Стасом совместные приключения.

Вот, что мне нравится в этих парнях. Старая школа. Одежда по теме, без вычурности, которая действительно не привлекает к себе внимания, не то, что у этих современных псевдофанатов-малолеток, смотревших новомодные фильмы про футбольные махачи в то время, когда мы уже стояли на секторах стадионов.

Пара банок пива не может помешать заварушке на футбольном матче. Даже совсем наоборот. Так что идите нахуй со своим здоровым образом жизни. Мы здесь, в этой электричке, едем на футбол и по старой доброй традиции заправляемся алкоголем, который непременно поможет для поднятия настроения и боевого духа, а если дело примет дурной оборот, поможет смягчить получаемые удары.

Я совсем позабыл, как это — ездить на футбол в окружении старых приятелей, которых не видел уже несколько лет, но ничего не изменилось, мы иногда созваниваемся, но не более, мы не хотим знать, что интересно каждому из нас, помимо футбола, хотя про многих нам известно, ведь это неизбежно — делиться личной информацией, однако единственное, что нас объединяет сейчас, это футбол, и мы не хотим знать что-то большее, потому что, когда матч закончится, мы все вернемся к своей прежней жизни.

Все парни в вагоне этой собаки — тертые перцы. Старое поколение. Некоторым уже за тридцать. Они побывали не в одной заварушке за все это время. Я гляжу на знакомые лица. Сеня сидит со своей фирмой через ряд от нас, Стас и Данила с несколькими местными парнями тусуются напротив.

Сейчас движение в маленьких клубах, типа «ФК Дмитров», неизбежно подминают под себя более крутые и многочисленные движы. Очень жаль, что культура футбола в таких городах, как мой, оставляет желать лучшего. Мне не нравится, что весь Дмитров гоняет за «Спартак», и парни из мясных фирм задают тон всему околофутболу в этом районе Подмосковья. Стас и его парни — приятное исключение. Вокруг «Спартака» в последнее время появилось слишком много шушеры, а вот «Торпедо» — совсем другое дело. В этой команде нет случайно вовлеченных типов.

Я помню, Стас никогда не любил «Спартак». Как и я. С самого детства мы испытывали негативное чувство к этому клубу, потому что за него болели все наши знакомые. Долбаная мода и ничего больше. Но мясные движи находятся в весьма теплых отношениях с нашими знакомыми конторами из «Торпедо». Приходится соблюдать правила. Не мне, впрочем. Это дело Стаса. У него в Дмитрове есть небольшая фирма, гоняющая за «Торпедо», и я часто составлял им компанию в прежние времена, когда на футбол ходили потому, что любили эту игру, а не потому, что так модно. Я вышел из околофутбола ровно тогда, когда в него начали заходить спортсмены. Я считаю, что нельзя отделить футбол от повседневной жизни, если ты действительно любишь это действо, а современные лесные махачи на полянах — всего лишь замена спортзала, спортивное мероприятие, не более, а я не люблю спорт.

Я пью пиво и вспоминаю, как впервые оказался на «Восточке». Это было много лет назад, и это событие сильно запало в мою голову. Стадион «Торпедо» имени Эдуарда Стрельцова — чудесное место. Нереальная футбольная атмосфера. Каждый, кто хоть раз побывал там, не может с этим не согласиться. Я верю, что «Торпедо» выкарабкается. Таких команд больше нет в нашем футболе, и мне неприятно видеть, как тупые руководители смешивают великий клуб с дерьмом.

Я помню, когда «Торпедо» вернулся в профессиональный футбол, и на первый матч в гости на Восточную улицу отправился наш «ФК Дмитров». Это было неописуемо круто. Мне позвонил Стас и сказал, что нужно обязательно ехать. Он был в восторге и кричал в телефон. Я помню, мы разместились на западной трибуне вместе с нашими парнями из Дмитрова, а Стас со своей конторой встали на восточной трибуне.

Это был классный матч. Здесь всех объединяло чувство какого-то своеобразного единения. На трибунах рядом с нами тусовался Сеня со своей мясной бандой, а в перерыве мы все вместе пили пиво у стадиона, обсуждали предстоящий сезон и прикалывались над руководством наших клубов. Во втором тайме за несколько минут до конца «ФК Дмитров» забил единственный гол в ворота «Торпедо», и матч в итоге закончился поражением для москвичей, но никто особенно не расстроился.

Сейчас дела у «ФК Дмитров» складываются не лучшим образом. В клубе нет денег, однако футболисты смотрятся неплохо. В этом и заключается особенность этих двух команд. Парни бьются до конца на поле, и это достойно уважения.

— Думаю, «ФК Дмитров» все же вылетит из профессионального футбола, — задумчиво говорю я Стасу. — Очень жаль, но это всего лишь вопрос времени.

— Зато «Торпедо» обязательно вернется в элиту, — отвечает он. — Это я обещаю.

— Я надеюсь на это. Будет хотя бы, за кем наблюдать в нашем футболе, если клуб окончательно не утопит в грязи коррупция и дерьмовое руководство.

Стас согласно кивает. Он мне нравится. Я могу назвать его своим другом. Мы с Сеней, Стасом и Костиком учились вместе в одном классе, и они, уже будучи подростками, начали гонять на футбол.

Стас — добрый парень, не лезет в неприятности, однако, если дело повернется слишком круто, всегда готов к действию. Сеня же — совсем другое дело. У меня никогда не получалось подружиться с ним. Я не знаю, о чем он думает, когда говорит с тобой. Это не значит, что он плохой человек, это значит, что я не могу его раскусить. Чтобы стать таким, как он, нужно идти по пути насилия долго и далеко, и он делал это последние десять лет. Его фирму сейчас уважают даже за границей.

— Ну, что? Порвем сегодня этих уебков? — он подсаживается к нам и кладет руку Стасу на плечо.

Опасный тип. Один из тех, о ком думаешь, что хорошо, что он на твоей стороне.

— Даже не сомневайся, — Стас поднимет бутылку как бы в его честь и делает глоток.

— Крутой будет выезд, — Сеня довольно улыбается и поворачивается ко мне. — Ты же знаешь этот город, да, Диман?

— Да. Я провел там много времени в детстве.

— Проведешь нас к стадиону?

— Конечно.

— Вздрючим ****ых шавок!

Я слышал о том, что местные фанаты имеют репутацию антифашистов, но мне абсолютно все равно. Я не люблю, когда футбол начинают смешивать с политикой. Мне наплевать, каких политических взглядов придерживаются люди, сидящие на противоположной трибуне. Пьяный махач, швыряние кресел, пение фанатов и мяч на зеленой лужайке — вот, что действительно имеет значение. Это и есть настоящий футбол. То же самое касается и музыки. Как только она начинает мешаться с политикой, получается полное дерьмо. «Rage Against the Machine» — единственное, на мой взгляд, удачное исключение из этого правила.

Сеня уходит дослушивать рассказ Данилы о глотании сперме и шлюхах, а мы со Стасом продолжаем пить пиво и вспоминать прошедшие веселые деньки, когда мы вместе гоняли за «ФК Дмитров».

— Ну, что, скины, готовы покуролесить? — Данила садится рядом с нами и прикладывается к пиву.

Мы пьем с ним какое-то время, а потом он отваливает к другой компании пацанов, едущих с нами.

Данила мне приятен. Нас познакомил Стас несколько лет назад во время очередного автозаводского матча. Он не производит впечатления диллера, несмотря на то, что через него проходит куча разного рода веществ. Меня это не парит, однако он позиционирует себя как правый. Я — националист, но никогда не стремился уходить в крайности в отношении этой темы. Странно слушать рассуждения о чистоте нации, когда сам же загрязняешь свою кровь и кровь других жесткой химией. Впрочем, я не хочу рассуждать об этом. Наркотики — странная тема. О них можно говорит часами.

Данила живет в Москве, но вчера они со Стасом решили провести незабываемый вечер в одном из клубов в Дмитрове, поэтому он сегодня едет с нами. Как только мы доберемся до столицы, нас встретят еще десяток крепких парней из его команды. Когда я узнал об этом, то сразу понял, что сегодня намечается конкретная заварушка, и матч «ФК Дмитров» — это всего лишь прикрытие.

— Стас, погляди на этих пацанов, — я показываю на парней, сидящих через пару сидений от нас, — они к тебе в основу метят? Я их раньше не видел.

— Нет. Это мясные. Их Сеня обрабатывает. Хочет подтянуть к себе в контору. По мне, так он всякий сброд собирает. На его договорняках пацаны здоровье теряют, но спорить с ним никто не хочет. Короче, это их проблема, Диман. Черно-белые такой ерундой никогда не занимались.

— Я понимаю. Не люблю договорняки. Околофутбол стал каким-то прилизанным, не находишь? Теперь нет хулиганов. Теперь все спортсмены.

— Ты поэтому перестал ездить?

— Ага. Веселье закончилось. Драться ради драки с молодчиками, которые даже на стадионе ни разу не были, это не веселье.

Я допиваю пиво и достаю еще. Времена меняются. Я понимаю, что это стало частью жизни Стаса, но я смотрю на футбол немного под другим углом. Я во всем ищу позитив и не поддерживаю жестокость. Но когда ты в фирме, то должен следовать определенным правилам и устоям, потому что все, что у тебя есть в этой среде, это твоя репутация. Это своего рода зависимость, а мне вполне хватает своей, поэтому я никогда не соглашался вступить к ним.

В вагон заходят несколько знакомых парней. Я смотрю на них и узнаю Кирилла. Он подходит к нам и улыбается.

— Здорово, Диман, не ожидал тебя здесь увидеть, — он здоровается с нами и садится рядом. — Какими судьбами?

— А ты сам-то как думаешь? — я улыбаюсь и протягиваю ему пиво.

— Я думал, ты завязал, — он берет предложенную бутылку и делает глоток. — Значит, едешь с нами?

— Скорее, вы со мной, — я смеюсь и подмигиваю Стасу.

Похоже, Кирилл вписался в движуху. Это плохо. Он еще не готов и может серьезно пострадать. Махач на поляне с конями или динамиками — дело серьезное, но Кирилл, видимо, не врубается в это. Я поговорю с ним, когда вернусь домой.

— Сделаем сегодня этих мудаков, — он смотрит на меня, как бы ища одобрение, но мне становится неуютно.

Дань моде может закончиться очень печально, но я знаю Кирилла и знаю, что слушать меня сейчас, когда с ним его новые друзья, он не станет. Я допиваю пиво и предлагаю ему прогуляться в тамбур.

— Будь сегодня поосторожнее, дружище, — говорю я, закуривая сигарету, — там будет опасно.

— Да это просто сборище деревенских мудаков, Диман, — он улыбается и смотрит на меня, словно я сказал какую-то глупость.

Значит, Сеня не предупредил их, что это проверка. За стадионом сегодня намечается неплохой махач, и, видимо, Сеня не хочет, чтобы его подопытные малолетки обоссались раньше времени.

— Что за пацаны с тобой? — я отворачиваюсь к грязному окну электрички, с сожалением глядя на осенний дождь.

Бесполезно что-либо ему объяснять. Я лишь хочу надеяться на то, что он будет сегодня осторожным.

— Да так. Знакомые хулиганы из нашей новой фирмы.

Мне невольно становится смешно. Давненько я не был на местном футболе, и уже не в курсе, какие дела творятся вокруг нашего клуба.

— Это не хулиганы. Это ****ые спортсмены, чувак, — я выбрасываю сигарету и захожу в вагон.

Мне становится некомфортно здесь, среди этих людей. Похоже, я действительно перестаю врубаться в тему. Слишком многое изменилось. Я болею за «ФК Дмитров», мне нравится «Торпедо», я участвовал в нескольких спонтанных махачах за эти клубы, но у меня никогда не было той ненависти, какую я наблюдал и наблюдаю у окружающих сейчас меня людей по отношению к «ЦСКА», «Динамо», «Локомотиву» и прочим командам. Я не люблю их, но не более чем тот же «Спартак». Я дрался с их фанатами, но ненавидел ли я их за то, что они выбрали другой цвет? Нет. Хотя, стоит признать, глумиться над ними время от времени — очень веселое занятие. Это неотъемлемая часть мира под названием футбол.

Я направляюсь к Сене и прошу выйти его со мной на пару слов. Мы стоим в тамбуре, разговариваем пару минут, и я ощущаю все враждебность этого парня, хотя мы знаем друг друга уже немало лет, он — тертый калач, и я прошу его присмотреть сегодня за Кириллом, он соглашается, но по выражению его лица я понимаю, что думает он совершенно о другом, уходит обратно в вагон, а я снова закуриваю, смотрю на дождь за окном и жалею, что вообще поехал сегодня на футбол. Что-то стоит оставить в прошлом навсегда, если это действительно в прошлом.

Мы без проблем добираемся до Москвы, где нас встречают друзья Данилы. Некоторые парни, в том числе и Кирилл со своими малолетними дружками, пересаживаются к ним в машины и далее едут на них, а мы с Сеней, Стасом и другими парнями едем с Курского вокзала на электричке. Спустя пару часов собака подъезжает к станции, и я вижу сквозь мутное стекло и капли дождя стенд с названием города моего детства. Я очень давно не был здесь.

В тамбур выходит Стас. Он кладет руку мне на плечо и говорит, чтобы я не переживал, что все будет хорошо, но он не понимает, что именно загоняет меня в этот момент. Я говорю ему, что все в порядке и хлопаю его по плечу. Я говорю Сене, чтобы он со своими парнями проехал еще немного и вышел на следующей станции, которая расположена почти у самого стадиона, и объясняю, как туда пройти. Электричка останавливается, и мы со Стасом и автозаводскими ребятами выходим в город, а основная группа парней едет дальше.

Мы идем по отдаленно знакомым мне районам, там, где я рос, и я частично вспоминаю дорогу, хотя не был здесь уже много лет. Город изменился. Теперь от старых знакомых улиц не осталось и следа. Только размытые детские воспоминания маленького мальчика.

Когда я был ребенком, отец всегда брал меня на футбол или хоккей. Мы часто гуляли с ним здесь, когда я был совсем маленьким, и я всегда чувствовал его любовь и заботу. Они с мамой были отличной парой в молодости. Музыкант и модель. Классическое сочетание. Они познакомились в педагогическом институте, когда вместе учились. Быстро поженились, и через год родился я.

С течением времени я начал понимать, почему они развелись. Отец никогда не соответствовал запросам мамы, но сильные чувства поначалу откидывали их разность на второй план. Уверен, их секс был чудесен, но противоположности не могут существовать вместе. Это откровенная ерунда, и их ошибка заключалась в том, что они не смогли понять это раньше.

Родители развелись, когда мне было пятнадцать. Я уже тогда понимал, что это единственно верный вариант, но отцу развод дался нелегко. Он сильно переживал в то время и много пил. Впрочем, пил он всегда. В этом мы с ним похожи. Одного поля ягоды. Мама не переживала. У нее всю жизнь отбоя не было от мужиков, так что с этой ситуацией она справилась относительно легко.

Сейчас отец живет в соседнем районе, отдельно от нас с мамой, но, мне кажется, он до сих пор переживает. Он любил ее больше, чем она его. Я знаю, что у него тоже было немало женщин после развода, но она запала ему в голову, как Кристина запала в голову мне.

У меня отличные отношения со своими родителями. Если я не сильно обдолбан, мы подолгу разговариваем с мамой, сидя вечером на кухне, и я могу свободно поделиться с ней всем, что меня тревожит. Отец замутил художественную мастерскую в своем гараже. Он отлично рисует и выставляет свои работы на выставках. Мы, бывает, выпиваем вместе, когда наведываемся к нему с Романом, и дело обычно заканчивается мощнейшим утренним похмельем.

Моя мама — успешный человек. Она работает в нашей администрации. Занимается социальными вопросами или чем-то таким. Я не очень разбираюсь в этом, несмотря на свое образование, потому что все эти темы слишком далеки от меня. Отец же — совсем наоборот. Несмотря на то, что его работы весьма ценятся, он не умеет зарабатывать на этом. Он говорит, что искусство не продается, и я согласен с ним, однако в современном мире это высказывание — просто пафосный атавизм. Все дело в том, что мы с отцом абсолютно никчемные в этой жизни люди. Мы не приспособлены к окружающей действительности. Мы родились не в то время. А иногда мне даже кажется, что не на той планете.

До стадиона остается пара переулков, когда Стас указывает мне на нескольких парней, собравшихся возле магазина через дом от нас в конце улицы.

— По одежде видно — на футбол пришли, — он смеется и говорит своим пацанам собраться.

— Валите нахуй, уебки! — орет какой-то тип из местных, когда мы подходим достаточно близко для прыжка.

— Давай, мудилы! — Стас выходит вперед, расставив руки, и призывает уже сгруппировавшихся местных начать веселье.

Честно признаться, я не ожидал, что действие начнется так скоро и без участия Сениной бригады, однако с этими пацанами мы и сами сможем справиться. Адреналин подскакивает, и мы начинаем двигаться им навстречу, сходимся, и парни из «Торпедо» начинают планомерно вбивать местных в землю, одного за другим.

Мне достается ублюдочного вида малолетка в спортивных штанах и кепке, и я луплю его кулаком в лицо, тот падает, мы проходим вперед, оставляя нескольких поклонников местного клуба валяться на асфальте, двигаемся дальше, и я вижу, как из-за угла показывается еще около двадцати местных, они бегут на нас и атакуют, автозаводским парням сильно достается, но они не отступают, Стас оказывается рядом со мной позади основной группы, мы пытаемся сдержать натиск, ведь нас вдвое меньше, и тут я слышу крики впереди по улице и замечаю толпу наших парней, бегущих к нам, они вклиниваются сзади в ряды местных, вырубая их на ходу одного за другим, некоторым достается действительно сильно, многие из них пытаются выйти из неожиданного окружения, но ничего не выходит, я уже не вмешиваюсь, смотрю на все действие со стороны, рядом — Стас, и я замечаю Кирилла, бросающегося в самую гущу событий, а местные уже почти все лежат на земле, милицейские сирены раздаются совсем рядом с нами, и Сеня орет, чтобы все двигали врассыпную, и вот мы уже бежим по переулкам, ведущим по направлению к футбольному полю, смешиваемся с обычными людьми, а потом некоторое время бродим вокруг стадиона и ждем, пока весь наш состав соберется вместе.

Футбольный матч проходит в непередаваемой атмосфере. Наша трибуна взвинчена, фаеры и дымовые шашки летят на поле, и копы выстраиваются перед нами в линию, чтобы после игры вывести со стадиона. «ФК Дмитров» уверенно обыгрывает местную команду со счетом 3:0, мы орем песни, заводим противника и милицию.

Спустя какое-то время мы выходим со стадиона и организованно собираемся вместе. Они стоят прямо напротив нас. Через дорогу. Двадцать метров, не более. Кони или динамики. Не могу точно сказать, потому что не знаю, с кем именно договаривался встретиться Сеня. Возможно, те и другие. Нас разделяет лишь цепочка из стражей порядка. Но даже это не стало бы проблемой, если бы не собаки. Я чувствую мощнейший выброс адреналина после первой сегодняшней схватки с местными и жаркой атмосферы футбольного матча и не могу устоять на месте. Мы все взвинчены, и это начинает захватывать, как в старые добрые времена. В такие моменты хочется бросить музыку, наркотики, алкоголь, женщин и прочую херню. Сейчас существуем лишь мы и они. И еще долбаные копы. Но в этом отношении все ясно. Им не устоять, когда мы сойдемся. Даже собаки уже не кажутся такими агрессивными, потому что все, чего нужно опасаться, это не животные.

Полсотни сильных здоровых мужчин прямо напротив нас, и я знаю, что у меня нет шанса в этой драке, но футбольное безумие гонит вперед, и вот уже мы начинаем стремительное движение прямо к ним, через копов, пытающихся сдержать агрессию, смешанную с нереальным драйвом, наваливаемся всей толпой на нестройный ряд милиции и уже наплевать на собак, на щиты и каски, они теряются, не успевают сгруппироваться, и я колочу какого-то придурка в форме прямо по стеклу его каски, сбивая кулаки в кровь, попадаю в лицо и вижу его взгляд, затравленный, напуганный, как у бездомного щенка, мы отбрасываем их стремительным рывком, а противник даже не делает попыток вмешаться в происходящее, видя, как мы тратим силы на стычку с милицией, но вот они уже выстраиваются и начинают двигаться нам навстречу, бегут и атакуют, копы рассеяны по всей дороге, лай собак и крики мужчин, дорвавшихся до долгожданного мордобоя, выходные, и мы занимаемся откровенной ерундой, долбая друг друга по лицу, нанося раны и ссадины, шрамы украшают мужчину, но здесь дело может принять дурной оборот, ведь на таком футболе всегда опасно, особенно если ты ищешь этой самой опасности, а противник уже полностью владеют ситуацией, наши силы потеряны в стычке с копами, мы уже изрядно вымотаны, и я чувствую пинки и тупые удары, приходящиеся как-то вскользь, ничего особенного, и я не хотел бы оказаться нигде сейчас, кроме этого места, думал, что завязал с этим дерьмом, но нет, это чувство сравнимо с приходом самого крутого наркотика, но силы начинают покидать меня с непривычки, а наши первые ряды уже завалены или расползлись по дороге, я — на самом переднем фланге, бью какого-то парня в лицо, удар удается, первый ровный удар за сегодня, но он же и последний, потому что пара чуваков начинают плотно заниматься мной, а я не готов к такому напору, они знают, что делают, валят меня на землю, и я чувствую всю их ненависть на себе, глухие удары приходятся вдоль всего тела, бьют со знанием своего предмета, и я понимаю, что мне не уцелеть, если меня не прикроют, но наши силы почти на исходе, наши парни пытаются пробиться ко мне, я вижу это, валяясь на земле, съежившись калачиком под ударами ног и рук, но у них ничего не получается, их отшвыривают обратно, я слышу вой сирен, и это единственное, что могло бы меня спасти, но не сегодня, ведь сегодня я здесь, на этом матче, футбол — лучшая игра на свете, и меня втаптывают в землю любители и преданные фанаты этого действа, спорт закаляет, но в моем случае это не пойдет мне на пользу, я все еще стараюсь уворачиваться, как могу, катаясь по земле, но эти ублюдки знают, что делают, а я обожаю это, чистейший драйв без договоров и судей, настоящий футбольный день, прошлое не забыто, и я сохраняю на лице некое подобие улыбки, меня не сломить, и вот уже подоспевшие копы вклиниваются в ряды дерущихся, нас вдвое меньше, но мы не сдаемся, хотя я вижу, что многих из наших парней ****ят за милую душу, драка растянулась по всей дороге, сто метров разбитых лиц и сточенных кулаков, милиция орудует дубинками, бьет парней, которые смешивают меня с землей, и впервые в жизни я благодарен этим тупым придуркам за мое избавление, потому что еще несколько секунд, и я бы не протянул, мне невыносимо больно, я не могу встать, даже не пытаюсь, и вот уже та и другая сторона вступает в драку с милицией, прекраснейший момент, но я вряд ли смогу принять участие в нем, зато я вижу Данилу, который вгоняет свой кулак в лицо какого-то малолетнего копа, но его тут же валят на землю и выбивают дурь подоспевшие блюстители порядка, видимо, он не поедет сегодня домой, рядом со мной падает еще один парень, местный, ему так же круто досталось, как и мне, может, еще хуже, он почти без сознания, но мне нечем ему помочь, и кто-то подхватывает меня и тянет вверх, это Сеня помогает мне подняться, все закончено, милиция победила, растащила в стороны дерущихся мудозвонов, все получили, что хотели, все счастливы, и я улыбаюсь вымученной улыбкой, кровь на руках, может, моя, может, чужая, и Сеня смеется, пытаясь увести меня подальше от копов, которые забирают несколько участников этого увлекательнейшего мероприятия и уже принимаются за нас, и нет сил сопротивляться им, крики и заряды звучат повсеместно, мы все же устояли здесь сегодня, хотя не было никакого шанса на успех, но мы выступили весьма достойно, а теперь пришло время вернуться домой, к своей привычной жизни, каждому к своей, и я счастлив, что побывал сегодня здесь, разгрузка необходима, старые добрые деньки не забыты, я улыбаюсь, и кровь течет по лицу, Сеня смеется, кричит что-то нашим парням, они все смеются, орут заряды, а копы уже забрасывают нас в свой милицейский бобик, выходные, выезд, еще один наркотик, который навсегда застрял в моей голове…

Спустя некоторое время, я иду по узкому коридору и смотрю в затылок этому придурку в форме. Сзади прется еще один мудозвон в сером. Я чувствую его взгляд. Длинный проход и одинаковые двери. Несмотря на недавний ремонт, это место по-прежнему выглядит отвратительно. Оно мне знакомо. Я уже бывал в таких местах несколько раз. Все милицейские отделения выглядят одинаково. Воспоминания не из приятных, конечно, и ничего хорошего нет в том, что я снова здесь, но мне все же искренне интересно, что они придумают на этот раз.

Всю дорогу я ехал абсолютно молча, несмотря на подколы этих дятлов. Это их заметно бесит, на самом деле, когда ты молчишь. Они все мычали, что я не понимаю, что меня ждет, что я конкретно попал, что я отвечу за все, что сделал, и прочую херню, пока мы не въехали во двор. Они вытолкнули меня из машины. Типичные быдланы, никакого воспитания. Надо бы издать закон, который запрещает набирать быков в милицию. Может, тогда они будут заслуживать хоть немного уважения. Ходят слухи, что этих долбоебов хотят переименовать в полицию. Очередная дебильная инициатива, которая по большому счету ничего не изменит.

Большинство гондонов на милицейской службе нихуя не прорубают. Не понимают, что несут. Носят форму и защищают закон, который сами и нарушают. Они защищают государство и разглагольствуют о порядке, создавая еще больший беспорядок, этим самым государством и прикрываясь. Они борются с невидимым противником в лице добродушных алкашей, любителей повеселиться, футбольных фанатов и прочих безобидных рас****яев. Настоящие преступники, естественно, на свободе. Им до них нет дела, ведь намного легче забрать парня, который всего лишь хочет весело провести время, никому из законопослушных людей не навредив при этом.

У меня есть друг. Его зовут Кос. Кличка досталась ему из-за фамилии. Мы знакомы с ним с детства, как и с Монахом, и он — отличный коп. Добродушный парень и хороший товарищ. Сколько себя помню, он все время хотел работать в милиции. Получил хорошее образование и теперь служит в управлении по борьбе с незаконным оборотом наркотиков в Москве. Ирония данной ситуации заключается в том, что мы частенько позволяем себе побаловать носы, когда встречаемся. Из любого правила всегда есть исключение, и я знаю много хороших людей, которым он помог. Он знает все обо мне, но у меня никогда не возникало мысли, что он может мне навредить. Это зовется доверием. Он, в свою очередь, никогда не предлагает использовать меня в своих целях даже за неплохое вознаграждение, потому что знает, что это против правил. Он действительно защищает закон. На таких копов, как он, можно положиться. С гордостью носит на руке татуировку «All Cops Are Beautiful» и всегда готов прийти на помощь. Если бы все копы были такими, как Кос, в стране был бы порядок.

Меня вводят в загаженный кабинет, где сидит младший лейтенант и какая-то зачуханная ****ь в растянутом свитере. Мне было подумалось, что он ее допрашивает, но оказалось, что она — его помощница или что-то вроде того. Не понимаю женщин, которые идут работать в милицию. Впрочем, это не мое дело. Уебки, которые меня привели, куда-то сваливают. Видимо, едут ловить очередного преступника.

Коп достает протокол, протягивает этой кошелке, а потом начинает меня разглядывать. Я в свою очередь начинаю разглядывать его. На вид этому придурку немного за двадцать, он моложе меня. Он начинает все эту протокольную херь, типа фамилии, даты и места рождения, адреса, образования, места работы и прочей мудотни. Разыгрывает из себя крутого следователя. Вот ведь придурок. Не понимает, как смешно выглядит. Короче, Шерлок…

«Ну да, мистер уебан, высшее юридическое. У тебя-то, ясное дело, никакого образования нет. Максимум, на что ты был способен, так это закончить восемь классов средней школы, да и то с не самыми лучшими оценками. Но зачем тебе надо было учиться, приятель? Ты же давно решил, что пойдешь патрулировать улицы, ****ить бомжей и драть бабло с приезжих мудил, тогда нахуя тебе эта учеба сдалась, верно?».

Девка в растянутом свитере все это время пялится на меня. Хронический недотрах налицо. Зато разыгрывает из себя настоящую светскую даму. ****ец, как смешно. Нет, милая девушка, не сегодня. Не со мной.

После милого общения с мусором и его очаровательной помощницей меня отводят в камеру, где сидит здоровенный лысый амбал в форме капитана милиции и допрашивает несколько малолеток из числа друзей Кирилла. Лица их, в отличие от моего, выглядят весьма потрепанными. Видимо, пока я валялся на асфальте, времени они даром не теряли.

Спустя пару часов нас всех отпускают, и мы отправляемся в заранее оговоренное место, чтобы встретиться там с остальными и уехать домой. Мы добираемся пешком до парка, в котором я гулял с родителями, когда был маленьким. Я замечаю, что несколько наших пацанов лежат на земле. Я подхожу ближе и смотрю на них сверху вниз.

Кирилл лежит, уткнувшись лицом в землю и стонет. Кровь растекается по траве. Сеня говорит, что довезет его домой на машине, говорит, чтобы я не переживал. В запале я совершенно не подумал о последствиях. Мне не стоило сегодня ехать на футбол. Не говоря уже о Кирилле. Я курю, смотрю на то, как несколько ребят помогают ему сесть в машину, и чувствую себя виноватым.

Сеня заигрался. Они все заигрались. Неокрепшую подростковую психику в таких ситуациях сломить намного проще, чем когда-либо еще, и я вижу, что малолеткам этот выезд пришелся по кайфу. Сегодня с ними было нехилое прикрытие из Сениной бригады, и он еще больше поднял среди них свой авторитет. Они его боготворят. Я замечаю, что на меня некоторые из этих пацанов посматривают с похожим восторгом, и мне становится противно от этого.

Сеня далеко не ангел. Ему нужна свежая кровь, чтобы его фирма всегда была в авторитете на околофутбольной арене, пока он играет в свою игру. Я знаю его дела за рубежом. Многие представители московских контор занимаются тем же. Наркотраффик из Восточной Европы — весьма прибыльное предприятие. Мне не нравится это. Я люблю наркотики и не на столько лицемерен, чтобы осуждать его бизнес, но прикрывать свой кошелек здоровьем малолетних мальчишек, дерущихся за твое одобрение, это не самый человечный поступок.

Я говорю Стасу, что останусь сегодня здесь, наврав ему, что у меня есть, где заночевать. Они уезжают, а я еще долго брожу по знакомым улицам города моего детства и прежде, чем отправиться в район, в котором жил когда-то, я захожу в магазин и покупаю бутылку дешевого коньяка и немного шоколада. Когда я выхожу из магазина, начинается первый в этом году снег.

                СНЕГ.

Пушистые ели в свете голубого огня окружают старое здание музея, и свет фонарей выхватывает крупные падающие снежинки, мягкими хлопьями покрывающие изящные иголки деревьев. Я вижу, как из старого здания музея выходит мама, а мы с отцом стоим и ждем ее под одной из раскидистых елей. Они еще любят друг друга, и мы сейчас же отправимся на центральную площадь кататься на санках, веселиться и смеяться, и я увижу, как они будут стоять, обнявшись, и наблюдать за тем, как я катаюсь с горки…

Я сижу в трех переулках от места, которое представляется сейчас мне, и вспоминаю другой снег, тот самый, что падал, укрывая собой центральную площадь этого города, и мой дедушка катал меня на санках сквозь эту пляску снежинок, которой я любовался в свете фонарей.

Веревка, привязанная к санкам, была недлинной, и я хорошо помню дедушкины коричневые перчатки, которые все время маячили перед моим лицом, особенно когда он, разогнавшись, притормаживал и отходил в сторону, давая санкам проехать вперед, и я визжал и смеялся, когда он натягивал веревку, и санки, делая крутой поворот, выбивали из под полозьев волшебные искры сверкающего снега, и я чувствовал себя так круто, словно летел на космическом корабле к далеким звездам, а потом мы шли домой, где бабушка уже приготовила крепкий горячий сладкий чай, и мы сидели все вместе и запивали им вкусное домашнее печенье.

Дешевый коньяк нежно массирует мои скомканные мысли, растворяя одни и предлагая им на смену другие, мимолетные, но такие же яркие, как и прежние, и мне становится безумно тоскливо осознавать, что я, наконец, вырос, я уже больше не маленький мальчик, и скоро мне станет все сложней и сложней уходить от взрослых проблем, ответственности и прочей ненужной ерунды, которой напичкана жизнь большинства моих знакомых. Именно по этой причине наркотики и алкоголь начинают все больше меня затягивать. Я не могу жить так, как живут другие, я не могу смотреть на мир широко открытыми глазами. Я никогда не смогу снять свою маску, потому что иначе я растворюсь среди всех этих людей. Меня больше не останется.

Я сижу на заваленной первым снегом скамейке, пью коньяк прямо из бутылки, курю, смотрю на величественную площадь города и не сразу замечаю ее. Девушка стоит рядом со скамейкой и с любопытством смотрит на меня. Я предлагаю ей выпить, и она соглашается. Она говорит, что ее зовут Даша. Красивое лицо, живые карие глаза и темно-рыжие длинные волосы.

Мы сидим на скамейке какое-то время, пока остатки коньяка не заканчивают плескаться в бутылке, потом встаем и идем в сторону торгового центра в надежде взять еще алкоголя, болтая обо всякой ерунде, непринужденно подкалывая друг друга, и нам так легко вдвоем, мы разговариваем о музыке, и она говорит мне, что играет в местной группе, приглашает меня на концерт, оказывается, ей нравятся наши песни, и мы шарахаемся какое-то время по торговому центру, покупаем еще немного коньяка, выходим на улицу и идем дальше в город.

Он сильно изменился за эти годы, но я снова здесь, спустя столько лет, и вот мы уже стоим напротив окон дома, в котором я жил когда-то вместе с бабушкой и дедушкой, и я пытаюсь рассказать ей, как это было тогда, но понимаю, что она не сможет посмотреть на все это моими глазами, и сейчас это уже совсем не важно, мы идем дальше, мимо музея, где когда-то работала моя мама, мимо старых заводов, фабрик и магазинов, и мне кажется на секунду, словно я вернулся в прошлое, но не в свое прошлое, а в прошлое этого города, на пару сотен лет назад, когда он только начинал строиться, и я говорю об этом Даше, она кивает в ответ, мы идем дальше по узким ровным улочкам, и я вспоминаю, как мы с отцом гуляли здесь, когда он приезжал за мной к бабушке и дедушке, как он показывал места, где когда-то жил, и рассказывал мне, еще совсем ребенку, как весело было ему здесь, о том, как он был счастлив…

Мы идем на мост, ведущий через широкую реку, разделяющую город надвое, стоим, курим и смотрим вниз за плавным течением воды, за тем, как снег неторопливо падает в воду легкими крупными хлопьями, усиливаясь с каждой минутой.

Снежинки падают вниз, таят, а вода продолжает свой размеренный ход, но уже совсем скоро река покроется льдом, и я вспоминаю, как мы с мамой и папой стояли вот так же на этом самом мосту много лет назад, и шел точно такой же пушистый снег, и я смотрел на это безмятежное течение…

Мы идем дальше, в другую часть города, которую я помню лишь из обрывистых воспоминаний детства, Даша говорит, что родилась и выросла здесь, а я помню это место лишь по редким прогулкам с бабушкой, едим шоколад, запивая его дешевым коньяком, спускаемся к воде и идем вдоль реки…

Ветер усиливается, и я обнимаю Дашу, прижимаю ее к себе, чтобы немного согреться, она рассказывает мне что-то про свою группу, про недавний концерт, про вечеринки, которые они устраивают после выступлений, но я почти не слушаю, я вдыхаю запах ее волос, прижимая ее все ближе к себе, и мне совсем не хочется с ней спать, мне просто хочется быть ближе, всегда быть ближе к ней, слушать ее голос и вдыхать запах ее волос…

Снег усиливается с каждой минутой, уже почти совсем стемнело, с шоколадом покончено, остается немного коньяка, и мы решаем отправиться в центр, ведь мне еще нужно найти место для ночлега, мы идем через площадь, которую почти занесло первым снегом, к гостинице, заходим внутрь, я оплачиваю номер, мы поднимаемся на третий этаж, входим в комнату, из окна открывается отличный вид, я ставлю на телефоне «PJ Harvey», а Даша достает пару небольших косяков, и я безумно радуюсь тому, как мне повезло так случайно встретить эту удивительную девушку в этом близком для меня городе, ведь я даже не мог об этом подумать, когда ехал сегодня на футбол, и мы затягиваемся травой, треплемся о фильмах, которые посмотрели за последнее время, слушаем музыку с включенным без звука телевизором, и, когда заканчивается дым, я разливаю оставшийся коньяк в гостиничные стаканы…



Я просыпаюсь. Даши нет рядом. Ее нет в номере. Она ушла, и мне кажется на секунду, что все это мне приснилось. Вчерашний день, вечер и ночь. Как будто я — герой какой-то мелодрамы. Мне становится невыносимо тоскливо. Естественно, это не могло продолжаться все время. Концерт окончен, пора расходиться.

Я закуриваю сигарету и лежу так какое-то время. Потом встаю и осматриваю номер. Даша ничего не оставила на память о себе. Нет номера телефона, домашнего адреса, электронной почты или ссылки на социальную сеть. Мне становится так тяжело внутри, что хочется плакать.

Я стою под душем, смывая с себя ее запах и прелесть вчерашнего вечера. Я умываюсь и чищу зубы. Я одеваюсь, оглядываю номер в последний раз и замечаю на входной двери приколотый канцелярской иголкой листок. На нем аккуратным почерком синей шариковой ручкой написано: «Пожалуйста, береги себя!». Я некоторое время смотрю на этот листок, потом кладу его в карман куртки и выхожу из номера.

Я иду по заснеженному городу своего детства, прощаясь с ним, и дневной свет слепит глаза. Дома, машины, люди, идущие мне навстречу, вокзал, электричка, воспоминания, первый снег, дешевый коньяк с шоколадом, гостиница, косяки, секс, Даша…

Спустя несколько часов я выхожу из электрички на вокзале в Дмитрове, иду домой по освещенным улицам, искристые снежинки плавно танцуют в свете уличных фонарей, и снег почти полностью укрыл землю, он сверкает волшебными искрами и хрустит под ногами, дети смеются и радуются первому снегу, вечерние улицы моего города полны людей, а я иду между ними и вспоминаю запах Дашиных волос…

                ГРИБНОЙ СУП.

Невыносимо хочется пить. Я шарю рукой под кроватью и извлекаю оттуда пару пустых пивных бутылок. Самочувствие отвратительное, и я смотрю на часы, которые лежат рядом с телефоном. Восемь утра, еще ночь для меня, но голова раскалывается так, что невозможно терпеть, и последний выходной день придется начать несколько раньше, чем планировалось с самого начала.

Я спал в одежде, поэтому нет нужды одеваться, я встаю и отправляюсь в ванную, ставлю голову под холодный душ, потом шарюсь в аптечке и вытаскиваю две таблетки анальгина, затем выхожу, обуваюсь, закрываю дверь и двигаю на улицу.

Яркий солнечный свет слепит глаза. Непривычно для этого времени года. Первый снег растаял. Солнце и асфальт. Красивая картина, но мне сейчас не до этого. Все, что мне нужно, это пиво. Много пива.

Я с трудом вспоминаю события прошлого вечера. Помню, как мы сидели у Монаха с Романом, тянули пивас и курили гар, когда он предложил выпить немного виски. Я напился так сильно, что совершенно не помню, как оказался дома.

Я захожу в магазин, покупаю пару «Жигулей», выхожу на улицу, заглатываю анальгин и вливаю в себя одну бутылку за рекордно короткое время. Я закуриваю сигарету, когда раздается телефонный звонок.

— Алло, Диман! Ты там живой? — я слышу радостный голос Санчеса на другом конце провода.

— Пока еще не особо, дружище. Пивком поправляюсь. Не хочешь компанию составить?

— С удовольствием. Ты где?

Я объясняю, где меня найти.

— Отлично! Я как раз на Махалина. Никуда не уходи.

Пока я пью вторую бутылку, появляется Санчес. Выглядит он куда лучше, чем я.

— Ночь на дворе, чувак, а ты уже в моем районе, — говорю я.

— Ночевал у знакомой дамочки в соседнем доме, — подмигивает он мне. — Тебе взять еще пивка?

— Разумеется. Парочку, если возможно. И пожрать захвати.

Санчес исчезает в магазине и появляется через несколько минут с пакетом, полным пива и закуски, и мы отправляемся в сосновый лес неподалеку от моего дома.

— Я совершенно не помню, как добрался домой вчера.

— И ничего удивительного, — говорит Санчес, качая головой. — Если бы я не отправился вечером к дамочке, ты бы вообще не добрался.

— Я был в полном ауте?

— Я бы сказал, ты привлекал к себе внимание, — смеется Санчес и рассказывает, как увидел меня ночью в начале дороги, ведущей из соседнего района в мой, как встретил меня, когда я уже почти упал на асфальт, как довел меня до дома и передал в руки моей бедной мамы.

Она частенько наблюдает меня в таком состоянии в последнее время, но я делаю вид, что не рас****яй, хожу на работу, поэтому она мирится с моим образом жизни. Возможно, мама догадывается о моем увлечении алкоголем и наркотиками, но про количество она точно не знает.

— Как ты понял, что это я?

— Узнал по белым «Адидасам», — ржет Санчес, закуривая сигарету.

Мы стоим так пару часов, треплемся о том, о сем, слушаем «Alice in chains», и когда пиво заканчивается, решаем двинуть к Монаху, звоним Роману, спрашиваем, не составит ли он нам компанию, тот соглашается, говорит, что у него есть для нас сюрприз, и мы отправляемся на «Космос».

Спустя некоторое время я ломаю сухие макароны, высыпаю специи и прочую вредную херню со вкусом грибов из пакетика сухой лапши в тарелку, крошу туда же два вареных яйца, чтобы было не так противно, заваливаю все это сметаной, и здоровый ужин практически готов. Осталось самое главное.

Я разворачиваю клочок газеты, кладу его на стол и рассматриваю содержимое. Волшебные сушеные растения, немного грязные от застывшей земли, родственники магического папоротника, шалфея, календулы, верные спутники шаманских ритуалов разных эпох и вер, первооткрыватели загробного мира и параллельного пространства, иных форм жизни и бытия сейчас лежат прямо передо мной на этом столе на кухне в квартире Монаха.

Аккуратно, чтобы не просыпать ни грамма волшебного зелья, я высыпаю все содержимое этого клочка газеты в сито и ставлю под воду. Немного времени спустя, когда грязь и земля остаются в раковине, я вытряхиваю магическую массу в тарелку и заливаю кипятком. Через несколько минут грибной суп будет готов.

Спустя час я стою на лестничной площадке рядом с квартирой Монаха, курю и пялюсь на мир за окном. Он заметно преображается на моих глазах. Меня начинает засасывать в водоворот волшебного мира, а мое сознание погружается в магму магического блаженства.

Я смотрю сквозь мутное стекло грязного подъезда на тусклый свет фонарей, а яркие огни соседних домов начинают складываться в неповторимую мозаику, и, спустя несколько минут, я начинаю видеть и слышать другой мир, а на том месте, где еще недавно стояли дома, мое сознание рисует неповторимой красоты волшебный замок, и я смотрю на него, сигарета падает из рук, мой взгляд словно в плену у этого миража, я не могу отвести глаз от этой неземной красоты и чувствую, что мой член начинает вставать, это видение полностью завладевает моим сознанием, оно все ближе и ближе, я словно лечу в направлении этого непередаваемой красоты замка, и вот я неожиданно кончаю, трусь щекой о грязное стекло подъезда, прижимаюсь к нему всем телом…

Когда оргазм отступает, становится немного легче, я снова закуриваю сигарету, а видение начинает меняться на глазах, мираж ускользает, и я курю, смотрю на волшебный мир за окном и понимаю, что нужно немного передохнуть от этих визуалов.

Санчес вовремя выходит на площадку, подходит ко мне и закуривает.

— Не залипай, чувак.

— В этом-то и весь смысл, дружище…

Мы стоим так какое-то время, и Санчес приводит меня в чувство, что-то рассказывая и смеясь, но я почти не могу сконцентрироваться на словах, а подъезд оживает, такое ощущение, будто мы находимся внутри огромного живого существа, и краска начинает стекать со стен и потолка ярко-зеленой рекой, на плитке, выложенной безумным квадратным рисунком, уже невозможно устоять, лестница начинает извиваться из стороны в сторону, словно огромная зеленая змея, и мы курим какое-то время, наблюдая за этим мракобесием, а потом решаем вернуться обратно к Монаху.

Когда мы заходим в квартиру, я слышу голос «Дельфина». Его альбом «Ткани» как ничто другое подходит к данной ситуации. Роман сидит, курит и втыкает в телевизор, работающий без звука. Монах сделал себе на кровати вигвам из подушек, одеял и простыней и не высовывается оттуда с тех пор, как я вышел в подъезд. Сидит и играет на бонге в такт музыке, а проклятые грибы даже и не думают отпускать.

— Чувак, ты там не заснул? — спрашивает Роман, похлопывая по подушкам и одеялу.

Музыка закончилась, и мы не стали включать новую. Мы погасили свет и решили покурить гашиш в свете беззвучного телевизора, слушая, как Монах высекает безумные индейские ритмы из своего бонга. Некоторое время назад он перестал играть.

— Знаешь, Роман, трудно заснуть под полтинником грибов, я так считаю, — доносится из-под подушек недовольный голос Монаха.

Он устал. Мы все смеемся.

— Ну, так вылазь и покури с нами, негодник, — не отстает Роман.

— Нет. Лучше просуньте мне сюда пиво. Я боюсь выходить наружу.

Мы смеемся, и я протягиваю ему бутылку пива.

Через пару часов я захожу на кухню, где Роман спорит с Санчесом о том, можно ли объяснить человеку, который ни разу в жизни не пробовал кислоту, как она действует.

— Каким образом? Никаким, чувак. Это нереально рассказать, — говорит Роман.

— Все можно представить, — Санчес не отступает. — Все зависит от воображения.

— Воображение здесь совсем не при чем, чувак. Это невозможно.

— Хотя бы немного, Роман. Хотя бы самую малость.

— Ой, блять, ну что тебе эта малость даст-то? Вот как я это представляю…

Роман начинает очень эмоционально, как только он один умеет, рассказывать, сильно жестикулируя и иногда повышая голос:

— Он спрашивает: «Чувак, ну, расскажи, что такое кислота?». Я говорю: «Блять, чувак, как я могу тебе это объяснить?». Он говорит: «Ну, хотя бы примерно…». Я говорю: «Ну, прикинь, сатана жестко трахает тебя в задницу, и ты, такой, спрашиваешь: «Блять, чувак, можно я немного перекурю?», а он отвечает: «Чувак, я же еще даже не начал, блять!», а ты: «Но мне, блять, уже очень охота перекурить!», а он: «Ну, ладно, кури, конечно, если хочешь, но я буду продолжать тебя жестко трахать, тем не менее, пока не кончу!» и добавляет: «А кончу я еще очень не скоро!».

— Лучше и не описать, дружище, — я смеюсь и хлопаю Романа по плечу. — А еще складывается такое ощущение, что он все-таки кончает на тебя пару раз, и ты всю дорогу тусуешься в этой долбаной сатанинской сперме.

Денек удался. Не представляю, каким образом выйду завтра на работу. Пиво, грибы, гашиш… Я устроился работать грузчиком и прихватил с собой Романа. Таскать мебель — не самая тяжелая работенка, однако, учитывая мое состояние, завтра мне придется тяжело. Как и Роману, впрочем.

Я закуриваю сигарету, смотрю в окно на улицу и думаю о том, что завтра наступит зима. Самое время проводить эту осень именно так, как я ее проводил.

                ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ЗИМЫ.

— Нездорово выглядишь, — говорит мне Роман, пожимая руку, когда я захожу в помещение.

— Еще бы. Себя-то видел?

Он смеется.

— Да. Круто вчера покуролесили.

Работа есть работа, но на эту я, по крайней мере, не иду с отвращением. Я много чего перепробовал в жизни, и здесь мне нравится. Смотришь весь день телевизор, спишь и иногда работаешь руками. К тому же, здесь есть свои люди. Стас, например. Этот магазин принадлежит его семье, а он работает здесь водителем, доставляет мебель. Это он предложил мне подработать, а я уже подтянул Романа.

— Диман! — орет мне Стас через весь магазин — Зови Романа! Нужно матрацы пересчитать!

Мы идем с ним на склад, поднимаемся по крутой деревянной лестнице наверх и попадаем в помещение, где нас никто не увидит и не услышит. В несколько рядов здесь лежат матрацы. Стас идет вглубь помещения, останавливается у одного из матрацев, достает из-под него старый обшарпанный диск «Nirvana» «In Utero», мой любимый альбом этой группы, кстати, и кладет его на матрац. Затем извлекает из кармана маленький пакетик с порошком, рвет его и высыпает все содержимое на диск. Затем вытаскивает пластиковую карту и начинает делать дороги. Я тем временем аккуратно скатываю купюру в трубочку. Закончив дело, он берет у меня купюру и принимается за порошок. Роман делает то же самое. Моя очередь, и я склоняюсь над диском. Надпись «In Utero» скрывают пара дорожек отличного качественного пороха. Через мгновение он оказывается у меня в носу. Мы спускаемся вниз и идем на эстакаду в магазин, берем по бутылке «Жигулей», выпиваем их, смывая привкус амфетамина во рту, угощаемся Стасовым «Парламентом» и стоим, вдыхая сигаретный дым и наслаждаясь первым зимним деньком.

После работы мы собираемся у Монаха. Тот устраивает сегодня день открытых дверей, так что можно забить на дурные мысли и «насладиться экстазом пьянства и веселья», как сказал сам хозяин квартиры прошлым летом.

Я отлично помню этот вечерочек, когда мы с Ромиком тусили весь день прямо с утра на квартире Монаха и пили старину «Джека», не забывая подливать изрядную долю алкоголя прямо в колу Монаху, который этого особо не просекал, играя в свой ****ый «Варкрафт». Тот раз он незаметно для себя и неожиданно для нас накидался так, что устроил нам двухчасовое представление с валянием по полу, переворачиванием стульев и столов, получасовым ползаньем до туалета и обратно, когда он стоял на коленях перед толчком и орал сначала: «Дайте свету в туалету!», а потом: «Если ты не покинешь меня, сатана, я использую два пальца!», и битьем посуды, а когда он совсем обессилил, то попросил меня принести ему стакан воды, который я поставил прямо перед ним, валяющимся на пороге между туалетом и комнатой, и пил его, как какая-нибудь ебаная собака, перевернув напоследок. Я вспоминаю эту историю, и все смеются, передавая бутылку с дымом по кругу.

На кухне накурено так, что я уже с трудом могу видеть лица напротив. Я вижу Романа, Монаха, Санчеса и Макса. В комнате разместились Миша, Степа, Джон и Кирилл. Последний угощает их своей травой.

— На самом деле, парни, работа у нас охеренно веселая, — Роман стоит на кухне Монаха, облокотившись на стену, и рассказывает о наших дневных приключениях. — Вечером Диман был на высоте. Заявляется к нам днем круто прикинутая чувиха, вся из себя, машина — ништяк, деньги присутствуют, сразу видно, и покупает диван, шкаф, стенку, короче, всякую нужную херню, типа, квартира новая, все дела. Мы договариваемся, грузим всю эту хрень, забиваем Стасову машину под завязку и едем на Сиреневую. И что, вы думаете, вытворяет этот грязный ублюдок? Пока мы корячились с этим ****ым диваном и прочей херней, Диман, недолго думая, замутился с этой телкой, типа, искра там у них проскочила, все дела, и когда мы, покончив с диваном, затаскивали в квартиру коробки со стенкой, он вовсю ее пялил на этом самом, блять, диване в соседней комнате. Обновили мебель, так сказать. Как вам такой расклад? Нам даже пришлось его ждать, этого паршивца, пока он там кончит под порохом.

Бедная дамочка. Мне и самому ее стало жалко. Амфетамин снова превратил меня в животное. Когда она заявилась к нам в магазин, я быстро ее склеил. Видимо, муж ее конкретно утомил. Все получилось само собой. Кроме того, она действительно была крайне сексапильна.

В моих руках снова оказывается уже конкретно прокоптившаяся бутылка, почерневшая на внутренней стороне вверх от того места, где сигарета вступает с ней в сексуальный контакт. Восьмая подряд, а это значит, что пока достаточно. Я курю гашиш вот уже десять лет, но никогда не выкуривал больше восьми плюх за раз. В отличие от Кирилла. Этот негодник может скурить намного больше. Дует круче, чем духовой оркестр. А мне пришла пора открывать пиво.

Словно услышав мои мысли, на кухню вваливается уже конкретно поддатый и накуренный Кирилл. Я очень рад, что он нарисовался, потому что люблю пить с ним. Он вытаскивает из холодильника пару бутылок и протягивает одну из них мне.

— Как там на футболе? — спрашиваю я, принимаясь за пиво.

— Все нормально. Парни собираются регулярно, — говорит Кирилл. — Ты сколько на местном футболе не был уже? Год?

— Может, два. Не помню.

— Сходи. Там все изменилось. Теперь все по-другому.

— Поэтому и не хожу, дружище. Все по-другому.

Спустя некоторое время раздается условный звонок. Я пробираюсь к выходу, открываю дверь и не могу поверить своим глазам. На пороге стоит Кос.

— Охуеть, дружище! — ору я, затаскивая его через порог в квартиру и крепко обнимая. — Ты сколько лет тут не был уже?

— Ага, — Кос выглядит немного смущенно. — Думал, дорогу не найду.

Он рад нас видеть, как и мы его, желает нам творческих успехов и подгоняет бутылку «Famous Grouse». Это мой любимый вискарь, и Кос приглашает всех выпить, наливает полные стаканы, и мы пьем, многие уже хорошенько напились, алкоголь и наркотики сегодня правят бал, как и всегда, впрочем, и мы стоим с Косом на кухне, пьем виски и треплемся о том, о сем.

Снова раздается звонок в дверь, и на пороге появляются Данила, Сеня и Стас. Никак не ожидал увидеть их сегодня. Они ставят на стол бутылку «Тичерс», мы незамедлительно прикладываемся к нему, и я рад сегодня всем, кто собрался у Монаха на эту сумасшедшую вечеринку.

Спустя несколько часов я стою на кухне Монаха и не могу сфокусировать взгляд.

— Я, блять, просто в хламину, дружище, — я опираюсь руками на Романа, и тот ржет.

Он редко видит меня в таком состоянии. Честно признаться, я и сам в шоке. Давненько я не нарубался так сильно. Амфетамин, гашиш и алкоголь — отличные изобретения человечества, особенно в смеси.

— Мне, блять, срочно нужен Синий, — говорю я, еле вывозя слова.

Никак не ожидал, что окажусь в таком состоянии сегодня. В квартире Монаха почти никого не осталось. Кос уехал домой, Сеня со Стасом отправились провожать Данилу на вокзал, Макс и Кирилл пошли домой пешком, а Миша свалил к знакомым ****ям, прихватив с собой Степу и Джона. Остались только мы с Романом, Монах и Санчес.

— Синий звонил, Диман. Он на подходе, — Роман протягивает мне бутылку пива, но я отказываюсь.

Я не могу больше пить. Мне срочно нужен порошок, чтобы устоять на ногах. Я оправляюсь в туалет поссать и натыкаюсь там на Санчеса, валяющегося под заблеванным толчком в позе рок-звезды. Я закрываю дверь в туалет и иду в ванную. Я ссу там в раковину, когда раздается звонок в дверь.

Не люблю Синего, но сейчас он — моя единственная надежда. Тот заваливается в квартиру, и я чувствую сильный запах перегара. Он тащит с собой за руку какую-то неопрятную ****ищу, проходит с ней на кухню, достает из кармана пакет с порошком, неряшливо высыпает все содержимое на стол, мало заботясь о том, что большая часть довольно немаленького пакета просыпается мимо, указывает на порошок, на дамочку и говорит:

— Юзайте быстрее и валите нахуй. Сейчас я буду ее ****ь.

Мы с Романом быстро варганим себе огромные дороги, нюхаем их, хватаем из холодильника несколько бутылок пива и сваливаем из кухни.

Спустя какое-то время, мы все сидим в комнате и пялимся в телевизор.

— Я никогда не упущу возможности немного подускориться, — говорит Синий, развалившись в кресле и показывая на бутылку «Редбула» у него в руке, — восьмая на сегодня.

Я не представляю, как он еще стоит на ногах. Через час, когда он закончил трахать эту бедняжку на кухне и выпроводил ее на улицу, он донюхал остатки порошка и принялся за энергетик. Он рассказал нам о том, как с утра впоролся герычем, а потом шатался бесцельно по городу, когда встретил знакомого барыгу, который надул его гаром и подогнал пакет амфетамина, после чего Синий сидел дома, нюхал порошок и пил водку, а когда водка закончилась, принялся за энергетик.

И вот теперь он сидит здесь, у Монаха, и рассказывает нам про какого-то мудака, которого он чуть не от****ил у магазина, когда клеил эту телку, а все из-за того, что тот попросил у него мелочь на бухло. Синий сделал ему предложение: он дает денег этому бедолаге на бутылку водки при условии, что тот выпивает ее залпом, а если не выпивает, Синий ****ит его ногами по лицу. Тот подумал и мудро отказался. Думаю, он еще легко отделался. Если бы Синий был не в настроении, бедняге пришлось бы вызывать скорую.

Синий — конкретно поехавший тип. Знаю, что в самые трешовые дни загулов, какие у него бывают весьма часто, он нюхает целый грамм порошка только для того, чтобы добраться до дома и лечь спать. Через некоторое время он убирается. Мы с Романом, слегка отрезвевшие, тоже прощаемся с Монахом, берем под руги беднягу Санчеса и отправляемся в город. Чуваку определенно нужен свежий воздух…

Спустя пару часов я выхожу из своей комнаты в коридор и кричу маме:

— Мама, я выйду покурить в подъезд!

— Ты с кем выходить-то собрался? — слышу я ее веселый голос из соседней комнаты. — С тем, кто еще стоит, или с тем, кто уже валяется?

— Пропалились, все-таки, — говорю я Роману сквозь смех.

— И ничего удивительного, — смеется тот.

— Как ты догадалась? — кричу я маме.

Она выходит из комнаты и говорит:

— Когда ты позвонил в домофон и сказал, что это ты, я услышала: «Давай, Роман, заноси его!».

Мы все смеемся.

Мы шатались по городу, сколько могли, пока порошок держал нас, а мы держали Санчеса. Время подбиралось к полуночи. Совершенно определенно нельзя было вести его домой в таком состоянии, и я предложил отправиться ко мне и выпить чая. Ноги Санчеса волочились по земле, когда мы волокли его к такси и запихивали в машину. Хорошо, что со мной был Роман, иначе я не дотащил бы бедного уебка до своей квартиры.

Мы стоим с Ромой на лестничной клетке и курим, как вдруг на пороге появляется бледный Санчес.

— Диман, у тебя тапок нет? — хрипит он.

— Какие еще тапки, чувак? — смеюсь я, а Санчес, не дожидаясь ответа, выныривает в подъезд, бежит к мусоропроводу и начинает блевать.

— Да, Диман… — Роман делает затяжку и, задумчиво поглядывая на Санчеса, валяющегося у мусоропровода в собственной блевотине, добавляет: — Вечеринка удалась.

— Определенно.

                «SENDER WAS A WOMAN».

Свеча почти догорела. Отсутствие света меня совершенно не беспокоит, и я молча наблюдаю за тем, как Степа нагревает ложку над пламенем. Сосредоточенное лицо, отточенные черты. Никогда ранее не замечал, что он невероятно хорош собой. Ему бы в кино сниматься, а не мазаться героином в подворотнях города Дмитрова. Впрочем, наверняка мне это кажется из-за наличия наркотика в моей крови.

Внимательное, словно у отца, бережно кутающего своего маленького ребенка, выражение лица Степы скоро сменится выражением безразличия. Нагрев ложку, он бросает в кипящий раствор маленький ватный шарик. Затем берет шприц и снимает с иглы предохранитель. Он пронзает иглой вату и набирает раствор в камеру шприца. Я не в силах оторвать взгляд от этого торжественно-безобразного действия.

Я оглядываю людей, расположившихся в едва освещенной кухне в квартире Степы. Рядом со мной Миша и Джон, в противоположном углу, прислонившись к стене, сидит Синий, я — за столом напротив Степы, позади меня, привалившись к двери, стоит Санчес.

Степа вводит иглу в вену, забирает немного крови на контроль, отчего смесь внутри камеры шприца приобретает коричнево-красный оттенок, а затем с силой давит на поршень. Обычно он использует запястья, но сейчас ему некуда спешить, поэтому процедура соблюдена полностью.

Я раскатываю небольшую дорожку героина, аккуратно ссыпаю его в пипетку, наполненную убойной шмалью, которую постоянно дует Кирилл, слегка перетряхиваю содержимое, подношу к губам, чиркаю зажигалкой и делаю огромный напас, такой, что в глазах начинают сверкать звездочки, а потом передаю пипетку Санчесу.

Этот героин прислала Ева. Художница. У нее мастерская в Москве. Они со Степой знакомы уже много лет. Как мне кажется, они любят друг друга. Она часто приезжает к нему в гости. Не помню, когда я точно познакомился с ней. Мне она сразу понравилась. Очень худая, изящная, с большими выразительными глазами. Думается, она — еврейка. Если бы я не знал, что она занимается живописью, принял бы ее за балерину. Чуть позже я узнал, что она употребляет героин. Не так часто, как Степа, однако срывы все же бывают. А еще я видел ее картины. Они чудесны. Я не сильно разбираюсь в живописи, но, мне кажется, ее работы заслуживают внимания.

— Я говорил этому мудаку ебучему, если еще раз увижу его на районе — загашу нахуй, — торжественную тишину нарушает злобное бормотание Синего.

Он, полулежа и закрыв глаза, несет себе под нос какую-то бессвязную херню. Если честно, меня он порядком утомил. Какого *** он постоянно зависает у Степы? Ему следовало бы от него избавиться. Синий — конкретно поехавший псих. Недавно освободился после очередной отсидки. Когда-нибудь его прирежут где-нибудь на «Космосе» или где-то еще. Это просто вопрос времени.

Мы оставляем Синего на кухне, Миша и Санчес отправляются обсудить их ближайший концерт в большую комнату, а я, Степа и Джон, захватив заранее приготовленное пиво, перемещаемся в оранжерею.

Мы сидим там какое-то время, слушаем «Morphine», я угощаю их травой, мы курим, пьем пиво и вспоминаем веселые моменты из прошлого. Я вспоминаю, как впервые познакомился с Джоном на заводе, когда устроился работать туда после школы разнорабочим, чтобы заработать на обучение в институте. Это было классное время. Я только начинал встречаться с Кристиной, у Джона тоже была дамочка, и мы подолгу разговаривали с ним о них, делились друг с другом приятными моментами, а после работы шли пропустить по кружечке-другой в местную пивнуху, где нас обычно ждал Степа.

Они с Джоном — лучшие друзья. Оба сильно старше меня, но это никогда не было помехой в наших с ними отношениях. То же, что и у меня с Максом или Кириллом. Люди чувствуют друг в друге родственную душу, и это становится важнее всего. Однако, если быть до конца честным, я не знаю, что именно держит всех нас вместе, что именно связывает меня с моими друзьями. Я не помню, чтобы общался с ними трезвым когда бы то ни было, и, возможно, алкоголь и наркотики — это единственный клей, который дает нам что-то, что-то, что невозможно выразить словами, и, если это единственное, что нас соединяет, все это очень печально на самом деле…

Через некоторое время я выхожу от Степы и иду по направлению к Монаху. Мне хочется зайти к нему, выпить с ним пива и покурить гашиш. Улицы моего города пусты, ведь никто не станет шляться здесь в это время, обкурившись героином, и залипать на этот прекрасный снег и маленькие искры-фейерверки, слепящие глаза в волшебном свете уличных фонарей.

Зима, «Morphine» звучит в ушах, и голос Марка Сэндмана смешивается с блеском ярких огней города и полночных витрин. Легкий пушистый снег падает, нежным покрывалом укутывая землю. До Нового года остается чуть меньше суток.

Спустя некоторое время я стою у окна в квартире Монаха, курю и вспоминаю тот самый Новый год, когда шел дождь, и этот дождь смывал все плохое с моей души вместе с грязным декабрьским снегом, воспоминания о Кристине, ее словах у метро в центре дождливой и неприветливой столицы, а я шел к Монаху по старой железной дороге, там меня ждал Роман, и мы всю ночь смотрели английский футбол и пили темное пиво, и это был самый необычный Новый год в моей жизни…

А сейчас я стою у окна в квартире Монаха, курю и не могу даже представить, каким будет следующий…

                ГЛОТАЯ МОРОЗНЫЙ ВОЗДУХ.

Сколько прошло времени? Не знаю… Не важно… Кажется, я здесь целую вечность… Пространство проходит сквозь меня. Я ощущаю его каждой клеточкой тела. Я замираю, очарованный, не могу пошевелиться, и время — пустой звук, оно не имеет значения… Больше ничего не имеет значения, кроме этого пространства, этих звуков из другого мира, больше нет меня, я растворился, исчез… Меня поглощает сказочное пространство, едва заметно пульсируя вокруг, засасывает в водоворот волшебства, неземного блаженства… Оргазм за оргазмом… Раз за разом я пытаюсь сконцентрироваться, но ничего не выходит, и это уже не важно… Не здесь, не сейчас, после, потом, в другой жизни, в другом мире, в другом сознании… Туман. Едкий, рассыпчатый туман… Легкое, едва уловимое его движение прямо над снегом… Но это уже не снег… Я прежде не видел такого снега никогда… Никогда…

Я смотрю вперед, через дышащие стволы деревьев… Там свет фонарей складывается в ослепительную мозаику, и она сводит меня с ума… Я вижу дома сквозь деревья, которые начинают двигаться, бережно укутывая яркие огни окон своими живыми ветвями. Я окружен деревьями и домами. Природа и человек. Волшебство свело нас вместе, и мое воспаленное сознание снова рисует ослепительной красоты замок среди этих обветшалых домов, как тогда, когда я пялился на это волшебство сквозь грязное окно подъезда Монаха… Видение проникает в меня, а лес склоняется передо мной, протягивает свои ветви, опутывает меня ими… На миг мне становится страшно, но страх очень скоро проходит, сознание успокаивает меня, ведь на самом деле никогда я не чувствовал себя более защищенным, никогда не испытывал такого внеземного блаженства…

Я смотрю на звезды. Они улыбаются мне, играют со мной, зовут меня к себе… Я протягиваю руки, касаясь волшебного неба… От каждого моего прикосновения по небу идут круги, словно я опускаю руки в воду… Звезды пугаются, они рассыпаются вокруг, смеются, им нравится играть со мной… Я прячу руки. Звезды успокаиваются, возвращаясь на свои места, светят ярко-ярко… Подмигивают мне… Говорят со мной…

Я один посреди этого сказочного леса, окруженный домами, их волшебными огнями, и все вокруг меня живое, но нет страха, нет волнения, все ушло, кроме этого волшебства… Глотаю морозный воздух…

Талый снег капает с крыши, скрипы, шорохи, ночные голоса, звучащие в отдалении… Все складывается в неповторимую мозаику звуков, и я начинаю слышать их небывалые сочетания, музыка воспаленного сознания проникает в меня и поглощает меня целиком. Отовсюду я слышу волшебный шепот, магические заклинания его проникают в меня, заклинания безумства, сумасшествия, отреченности, и меня больше нет в этом мире, в этой жизни, в этом сознании…

Становится еще приятнее. Реальность навсегда уступает место иллюзии. Жизнь в этом пространстве — череда безумных рисунков, а я вижу изнанку этой самой жизни. Мозг отключается, и я теряю ощущение причастности к этому миру, земля уходит из-под ног… Мне становится еще лучше, еще ярче становятся краски, и нет больше реальности, теперь она растворилась, исчезла навсегда…

Кислота растекается между деревьями… Я вижу цвет, которого не существует. Я вижу голоса и слышу их хозяев… Я вижу волшебство. Оно здесь… Со мной… Я могу прикоснуться к нему, потрогать его руками… Еще приятнее, еще теплее… Волшебство растекается по моему телу… Оно поглощает меня целиком, как этот лес, это небо, эти деревья, эти звезды, этот мир… Мы едины… Я вижу свет… Ярче его не бывает… Он слепит мне глаза, я растворяюсь в нем…

Все вокруг плывет, утекает, как если бы меня погрузили в жидкость, и я смотрю на окружающий меня мир, словно сквозь воду, и этот безумный аквариум через призму сумасшествия рисует искаженным разумом мой новый мир, мой собственный нетронутый мир, мир иллюзии, недоступный другим, неведомый остальным, слишком идеальный, чтобы быть настоящим, слишком прекрасный, чтобы походить на правду…

Причудливые узоры, выброшенные загадочным светом фонарей, извиваясь, словно змеи, прокрадываются через замерший лес и скованные легким морозом дома прямо ко мне, проходят сквозь меня, холодные ветви изменяющихся каждую секунду деревьев бьют черными фейерверками мне в лицо… Этот сказочный салют, отражаясь от моих обезумевших глаз, уходит в небо, полное белых сверкающих песчинок, искрящихся в морозном воздухе, словно миллиарды бриллиантов, рассыпанных на черных простынях божественных лож, устремляется вверх, навстречу луне, которая купается в черной неге небесного шелка, и я почти теряю сознание, едва немного отвлекаясь, едва немного задумываясь о времени и пространстве, в которые меня втянуло незабываемое волшебство лизергина…

Спустя некоторое время я слышу крики друзей, и вижу, как Рома и Монах выходят из подъезда, подходят ко мне, и мы закуриваем, молча наблюдая за великолепием неожиданно начавшегося снежного шторма здесь, в этом сказочном лесу, окруженного домами, на огни которых мы смотрим сквозь снег, плавающий морозный воздух и дышащие стволы черных деревьев…

Старый переулок, зима, и снег валит огромными хлопьями, сплошной стеной отделяя наш мир от другого, чужого мира, мира, в котором теперь нет нас… Мы идем между сказочных домов, сквозь дворы и детские площадки, которые меняются в нашем сознании, превращаясь в цветные искривленные фрагменты иного пространства, окружающий мир качает нас на волнах безумия, невозможности и волшебства, как на сумасшедших качелях. На минуту мне кажется, словно я очутился где-то в другом месте, там, где меня не может быть. Я смотрю на свет фонарей, на дома, на снег и не могу сконцентрироваться. Все вокруг меня — иное…

Мы спускаемся вниз по дороге, поворачиваем направо и идем по направлению к недавно выстроенному новому дому по дороге к Монаху. Высокой стеной справа от нас возвышается этот огромный дом, тот самый, который, еще не достроенный, мы с Ромой наблюдали с крыши разломанных трибун заброшенного стадиона тогда, летом, несколько лет назад, когда красные таблетки запивались большим количеством алкоголя, и мы представляли, будто мы на своем концерте на этой самой крыше, а внизу тысячи поклонников, и мы выкрикивали наши песни, играя на воображаемых инструментах…

Тогда этот дом казался нам каким-то чудовищем из сказки, огромным полуразрушенным замком. Сейчас я вижу его прямо перед собой, и это захватывает дух. Дом-чудовище меняется, когда мы смотрим на скользящий через него поток снега, превращающийся в свете фонаря в бурную реку, несущую серебряные искры божественного сказочного света…

Мы возвращаемся домой, спустя несколько часов блуждания в лизергиновом пространстве, уставшие, вымотанные, но довольные и счастливые, ведь мы окунулись в иной мир, иную реальность, туда, куда многие даже не помыслят отправиться, и мы сидим в комнате, смотрим телевизор без звука, слушаем «Дельфина» и пьем пиво, передавая косяк друг другу…

Всю эту зиму мы проводим под кислотой в квартире Монаха, и я смутно понимаю сейчас, где реальность, а где вымысел…

                АПРЕЛЬ.

Я спускаюсь по крутой лестнице в подвал местного дома культуры, прохожу через тускло освещенный длинный коридор, поворачиваю направо и останавливаюсь перед закрытой дверью. Я слышу голоса внутри, дергаю ручку и захожу внутрь. Я улыбаюсь, видя Рому, Монаха, Мишу, Санчеса и Макса внутри нашей студии. Через несколько часов у нас концерт, и мы собираемся здесь, чтобы отметить это дело.

Я достаю из пакета пиво, пока Роман раскатывает дорожки порошка на крышке старого пианино. Отличный товар недавно подогнал Данила. Настоящий коммерческий директор. Никогда не забывает о своих парнях. Кроме того, этот прошаренный типчик не только мутит наркоту, но и помогает нам с концертами.

Мы все по очереди подходим к инструменту, разнюхиваемся, открываем свое пиво, и последующие сутки обещают быть очень интересными. Концерт, все дела, и мы разговариваем о музыке, о выступлении, перебиваем друг друга, смеемся, настроение отличное, лучше не бывает, мы допиваем пиво и выходим покурить наверх.

Мы стоим на лестнице дома культуры, курим и смотрим на наш любимый старый стадион, по странному стечению обстоятельств находящийся прямо напротив нашей студии, и говорим о том, что скоро снег растает, и мы снова будем часто наведываться туда, потому что нет в городе места лучше этого.

Нужно выдвигаться, мы спускаемся обратно, берем свои инструменты и направляемся в клуб, недавно открывшийся на выезде из города, отличное место, где можно угареть и подебоширить, напиться в дугу и нанюхаться, весело провести время, короче, чем мы и собираемся заняться…

Стас встречает нас на входе, и я замечаю, что он тоже уже успел намарафетиться. Что-то он зачастил в последнее время. Впрочем, учитывая то, что он частенько тусуется с Данилой в Москве, это неудивительно. Мы заходим внутрь, и я вижу кучу знакомых лиц. Степа и Джон трутся в углу, потягивая пиво, Синий рядом с ними пытается склеить какую-то стремную бабищу, Стас подсаживается за столик к Сене, где Данила уже вовсю налегает на водку, Кирилл в окружении нескольких приятных дамочек стоит у барной стойки и пьет текилу.

За одним из столиков я замечаю Аню, подсаживаюсь к ней, и мы вспоминаем старые добрые деньки, которые проводили вместе когда-то. К нам подсаживается Ася. В последний раз я видел их обеих в клубе «Blow up». Ася всегда мне нравилась, но мы редко видимся, так что замутиться с ней у меня пока еще не было возможности. Я угощаю их пивом.

«Heroin» выходят на сцену. Это первый концерт, который наша группа играет в Дмитрове. Сегодня мы презентуем своим новую программу, а через пару недель запишем второй альбом и двинем в небольшой тур. Нашим творчеством заинтересовались за рубежом, и это чертовски круто. Самое время сменить атмосферу, иначе местный порошок нас точно погубит. Сначала, однако, мы отыграем несколько концертов в Москве и Питере.

Мне нравится играть в московских клубах, хотя в самом городе я чувствую себя не лучшим образом. Не мое место. Пафос и гламур плотно засели в умах большинства живущих там людей. Питер мне тоже не нравится. Я люблю атмосферу декаданса, но этот город слишком пресыщен людьми, считающими себя новой творческой элитой, и общение с ними у меня не вызывает ничего, кроме улыбки и сожаления. Дмитров — совсем другое дело. Я люблю этот город.

Мы следующими выходим на сцену, порошок все еще держит нас, я подхожу к микрофону, приветствую всех присутствующих, и мы начинаем…

Ночью мы сидим на кухне Монаха, уставшие после концерта, я завариваю хеш, пуская бутылку по кругу, порошок плавно отпускает, и самое лучшее сейчас — это просто выпить пива, покурить гашиш и отдохнуть, что мы и делаем, уютная добрая атмосфера, мы снова здесь, на кухне Монаха, и это почти ритуал — выпить и покурить в этом чудесном месте.

Спустя пару часов группа «Heroin» в полном составе уходит, и мы остаемся втроем с Романом и Монахом. Они сидят в комнате и слушают наши записи, а я стою у окна на кухне, курю и любуюсь наступившей весной…

Я вспоминаю ту весну, когда впервые поцеловал Машу. Апрель звенел кусочками льда из-под ног, капель, сосульки с крыш, и тот же самый запах оживающей природы и талого снега, что и сейчас.

Маша нравилась всем парням в нашей параллели, да и не только им. Я был в нее влюблен с первого класса. Не знаю, чем она меня зацепила, сейчас это уже не важно, слишком давно это все случилось, но засело в памяти на долгое время.

Маша была отличницей, не прогуливала уроки, вела активную школьную жизнь, короче, типичная ситуация. Я же держался в школе только благодаря своим родителям, по уверению многих преподавателей позоря их каждый день, и выслушивал лекции от учителей на тему стыда, безответственности и прочей мудатни.

Конечно, все это было справедливо, ведь мои родители — учителя русского языка и литературы с высшим педагогическим образованием, голубая кровь, уважаемые люди, не заслужившие такого поведения от собственного сына, но в тот момент мне было наплевать. Как раз с учительницей русского языка и литературы у меня было полное взаимопонимание, как и с моей классной руководительницей, которая преподавала английский. Этими предметами я дорожил и уважал их. Кроме того, меня любила директор школы. Остальное мне было совсем не интересно.

Я помню, часто в разговорах с Машей мне приходилось робеть и вести себя как полный придурок, но я видел, что нравлюсь ей. Мне не хватало смелости сделать первый шаг, и я просто предпочитал наслаждаться ее обществом, проводя рядом с ней все доступное время.

Впервые мы оказались вдвоем после очередной вечеринки у Костика. Он уже тогда любил сильно выпить. Его родители частенько уезжали в Москву на другую квартиру, и нам выпадала возможность неплохо кутить в его трех комнатах. Нас обычно собиралось человек двадцать. Костик, я, Сеня и Стас занимали комнату Костика и почти никого туда не пускали, кроме девчонок. Парни мутили алкоголь, а я всегда приносил немного шмали, которую мутил у Степы. Частенько к нам заглядывал и сам Степа.

Мало, что изменилось с тех пор в плане алкоголя и наркотиков, но как раз наша дружба со Степой сильно напрягала моих родителей и Машу. Ясное дело, их можно было понять. Степа в то время несколько раз оказывался в больнице с передозировкой, был завсегдатаем реабилитационных центров, схватил срок за хранение и распространение, и его дом часто подвергался зачистке со стороны правоохранительных органов. Не самый лучший выбор друга, как считали мои близкие, и были правы. Но мне нравился Степа. Мне всегда нравилось то, что остальные не понимают и не принимают. Я знал его и знал, что он хороший человек. Дружбу с ним я не променял бы ни на что.

Маша часто говорила мне, когда мы уже начали гулять вдвоем, о том, что мне надо бы лучше следить за тем, с кем дружить и общаться, что пора бы повзрослеть, а не тусоваться со Степой и его дружками, что все они — алкаши, наркоманы и крайне опасные личности, что меня не ждет с ними ничего хорошего, и все в том же духе, с точностью повторяя слова моих родителей. Я понимал ее, и мне даже нравилось, что она пытается оградить меня от неприятностей, но чувствовал, что альтернатива обычной жизни большинства людей, которую я видел в образе жизни Степы и его друзей, уже начинала понемногу подкупать меня.

В тот вечер мы с Машей шли с очередной тусовки у Костика. Я помню, мы были пьяные и под Степиной шмалью, нам было легко и весело, мы шли по талому снегу, то и дело наступая в лужи, смеялись, и я чувствовал себя по-настоящему счастливым.

Я помню, как мы остановились и долго глядели друг на друга, а потом я взял ее за руку и поцеловал. Мы целовались под ночным весенним небом, а апрельские звезды смотрели на нас сверху и мигали нам.

С тех пор прошло много лет, но свой первый поцелуй я запомнил на всю жизнь. Я помню, какие эмоции испытал тогда, и хотя они в сравнение не идут с теми чувствами, которые разбились о скалу по имени Кристина, моя первая влюбленность не забудется никогда…

В том далеком апреле все было отлично. Я встречался с Машей, готовился к выпускным экзаменам, к поступлению в институт, иногда захаживал к Степе на пару «Гинессов», наладил отношение с родителями и учителями. Маша очень положительно действовала на меня, и это совершенно не напрягало, наоборот, я помню, как осознал, насколько сильно привязался к ней, насколько мне было приятно все, что она делает и говорит.

Она была слишком серьезна для своих лет, но меня это возбуждало. Она спешила повзрослеть, и я понимаю это только сейчас, потому что сам не спешу. Дело шло к лету, и мы продолжали встречаться. Талый апрельский снег сменился летней жарой, и наши детские поцелуи вот-вот должны были перейти во что-то большее. Я чувствовал это.

На выпускном я выглядел потрясающе, как и Маша. Ненавистный костюм играл в этот день на моей стороне, и мы были самой красивой парой этим вечером. Мы танцевали, нежно обнявшись, когда она положила голову мне на плечо и сказала, что сегодня ночью у нее дома никого не будет. Трудно описать, какие эмоции вызвали во мне ее слова. Остаток вечера мы целовались и танцевали.

Стащив бутылку красного вина, мы сбежали с праздника и пошли к Маше через ночной город. Мне было очень хорошо и спокойно. Мы шли по улице, пили вино и смеялись. Теплая летняя ночь, казалось, радовалась вместе с нами.

Когда мы зашли домой к Маше, часы показывали полночь. Мы стояли в ее темной комнате, и я смотрел на ее лицо в свете уличного фонаря, немного освещавшего полумрак, когда она прикоснулась к моему лицу рукой, а потом прижалась ко мне всем телом…

Утром я стоял, завернувшись в одеяло, у окна и курил, когда в комнату вошла Маша и сказала мне, что завтра переезжает в Москву к своим родителям, потому что так будет легче закончить учебу и найти достойную работу, и что она приготовила завтрак и приглашает меня поесть. Она ушла, подождав немного пока я обернусь и скажу что-нибудь, но я не стал оборачиваться, иначе она увидела бы слезы на моем лице.

Внутри меня что-то случилось в тот момент. Странно, ведь я не хотел плакать, а слезы сами текли из глаз. Но я не плакал. Ощущение беспомощности и отчаяния овладели моим телом, а через секунду на смену им пришла пустота. Я скинул одеяло и затушил сигарету. Я оделся и вышел в коридор. Я обулся и вышел из дома.

Я помню гулкую всеобъемлющую пустоту, словно внутри меня пустая бочка. Я шел по улице домой, солнце светило ярко-ярко, выжигало глаза. Было жарко. На меня смотрели заинтересованные взгляды, а мне было так паршиво, что не хотелось жить. Наверное, в то время меня впервые посетила мысль о смерти. И дело не в подростковом возрасте, как я понял позднее. Я впервые почувствовал в тот день, что из меня вырвали часть чего-то ценного, чего-то важного, того, с чем невозможно было бы повзрослеть. Того, чего я по крупицам лишался всю свою жизнь, проходя раз за разом через обломы, препятствия, преграды, на пути к единственному составляющему, которое никогда не обманывает, потому что не способно на это. У смерти нет лицемерия, лжи, надежд и пустых обещаний. Это единственный абсолютно честный продукт, придуманный Вселенной, на который всегда можно положиться…

Я стою на кухне в квартире Монаха, курю и вспоминаю другой апрель, который уже заканчивался, когда Милана сказала мне, что мы больше не сможем встречаться. Мы поговорили еще немного, но от этого становилось только тяжелее, а потом она ушла. Я стоял на нашем стадионе еще около получаса, курил и тупо смотрел на тающий снег. Я думал о том, что скоро наступит лето.

Милана была прекрасной девушкой, слишком прекрасной для меня. Когда я встречался с ней, мне не хотелось пить, курить и принимать наркотики. Наверное, это нормально. Она была слишком хороша для всего этого. Мы весело проводили время, гуляли вечерами и подолгу разговаривали. Мы нравились друг другу и хотели быть вместе.

Я помню, как увидел ее впервые. Я, как обычно, шел к Монаху с пакетом алкоголя из магазина и недалеко от его дома встретил ее. Хрупкая фигура, тонкие изящные руки, темные волосы, огромные карие глаза. Она была очень похожа на принцессу Жасмин из диснеевского мультика. Она была одета в светлое коричневое пальто, отлично подчеркивающее ее фигуру, мы встретились глазами, и она улыбнулась мне.

С ней было интересно. Я помню, как вымутил ее номер, позвонил ей и пригласил встретиться, и она не знала, кто именно ее пригласил, но согласилась, а потом рассказывала, что очень хотела, чтобы это был именно я.

Мы играли в бильярд и пили коньяк. Я совсем позабыл, как себя вести в подобных публичных местах, потому что закрытые вечеринки давно вытеснили светское времяпровождение на второй план, но быстро вспомнил, тем более что с Миланой это было несложно. Мне было легко с ней. Мы многое узнали друг о друге во время нашего первого свидания.

Когда мы вышли на улицу, шел сильный снег. Мы не ожидали такого снегопада в апреле, и это было так странно. Мы шли через весь город и радовались этому последнему весеннему снегу, ведь совсем скоро его не останется, я рассказывал Милане о нашей музыке, и она попросила научить ее играть на гитаре, потому что всегда этого хотела, а я рассмеялся, потому что учитель из меня еще тот, и она тоже рассмеялась.

Я проводил ее до подъезда, и мы постояли еще немного внизу, прежде чем она ушла. Я выкурил сигарету и отправился к Монаху. Она жила совсем рядом с ним. Когда я дошел до его подъезда, снег уже закончился. Он выпал, ровным пушистым слоем укрыв асфальт и мерзлую землю, деревья и крыши домов, и я еще долго стоял у подъезда Монаха, курил и смотрел на это волшебство природы.

Мы с Миланой переспали, спустя несколько дней после нашей первой встречи, а еще через неделю в том самом апреле на стадионе она сказала мне, что уезжает вместе с мамой на родину.

Милана родилась в Грозном. Ее мать была чеченкой, а отец русским. Когда началась война, Милане исполнилось пять лет. Они не успели уехать в Россию. Ее отца расстреляли боевики еще до того, как наши войска вошли в Чечню. После этого стало еще хуже. Она рассказывала мне, как они прятались от русских бомб и снарядов в подвале своего дома, как погибла ее младшая сестра, убитая осколками, как на ее глазах наши контрактники расстреляли ее старшего брата.

Мне часто становилось стыдно за свое государство, когда я слышал или видел нечто подобное. Я никогда не старался вникать в политику, потому что всегда считал, что это мерзость, и сброд, который находится у власти, никогда не позаботится о простых людях. Политика — это самое грязное из того, что можно представить в отношениях между людьми. Торговля наркотиками на ее фоне выглядит таким же невинным делом, как зажженная спичка в руке школьника. Государство манипулирует общественным мнением, и живые люди становятся бессильными марионетками в руках банков и корпораций, выжимающих из них последнюю надежду на счастье. Я вижу лица людей. В них почти не осталось доброты.

Война, которую видела Милана, взрастила лишь ненависть. Государство не оставило нам выбора…

Я часто вспоминаю, как мы с отцом ходили на салют каждый раз, когда наступал День Победы. Когда я смотрел на разрывающиеся высоко в небе фейерверки, меня всегда переполняло чувство гордости за свою страну, за свой народ. Мне неприятно было смотреть на людей, напивающихся в этот день до невменяемого состояния и забывающих, что они празднуют.

Я помню, как однажды я смотрел в небо на яркие вспышки салюта, когда рядом с собой услышал жалобный детский голос: «Папа, пойдем домой, я уже посмотрела…». Маленькая девочка держала в одной руке старого плюшевого мишку, а другой держала за руку своего пьяного отца. Он еле стоял на ногах, шатался, а девочка все время поддерживала его, чтобы тот не упал. «Пойдем домой, папа, я уже посмотрела…». Она ничего не успела посмотреть. Она хотела просто уйти отсюда, увести с собой отца, помочь ему добраться до дома. «Папа, пожалуйста, пойдем домой, я уже посмотрела…».

Я больше не хотел смотреть на салют. Я наблюдал за маленькой, младше меня, девочкой в голубом платье с плюшевым мишкой в одной руке, сжимающей руку своего пьяного отца другой. Тогда я сказал себе, что никогда в жизни не стану пить.

Я соврал. Как обычно. Как и всегда. Но с тех пор прошло уже много лет, а я больше ни разу не ходил на салют в честь Дня Победы…

Мы получаем то, что заслуживаем. Многие говорят, что не любят Россию, говорят, что хотят отсюда уехать, говорят, что где-то там их ждет лучшая жизнь, и мне всегда становится смешно, когда я слышу подобные слова. Те, кто их говорит, никогда никуда не уедут из России. Потому что они и есть Россия. Они заслуживают государство, которое их ненавидит, потому что они ненавидят свою страну.

Я часто думаю о своем дедушке. Он родился в мае и рассказывал мне, еще совсем малышу, как он был счастлив той весной, когда они вошли в Берлин. Он видел, как над Рейхстагом появилось советское знамя, и рассказывал мне, что все они чувствовали тогда. Это был единственный его рассказ о войне, который я слышал. Позже, когда немного подрос, я пытался расспросить его о том, что там было, но дед никогда ничего не рассказывал мне, а только улыбался и, отводя взгляд, говорил: «Мы победили… Наш народ победил…».

Вскоре я узнал кое-что от бабушки, когда дед уже умер. Он рассказывал ей многое из того, что с ним происходило на войне. Она поведала мне, как где-то под Минском их полк попал в окружение, и из почти тысячи человек к тому времени, как подоспело подкрепление, в живых осталось лишь пара десятков бойцов. Среди них был мой дед. Он был дважды ранен и лежал без сознания среди горы разорванных трупов. После этого я понял, почему он не хотел, чтобы я слышал что-то из того, через что он прошел. Я понимаю, что там он повидал такое, от чего меня бы стошнило.

Бабушка рассказала мне, как в Берлине, когда до конца войны оставались считаные дни, дед вместе со своим отрядом попал под обстрел в одном из разрушенных домов, но они все-таки смогли отбиться. Когда он выходил из дома, то на лестнице увидел раненого немецкого солдата. Осколком гранаты ему раздробило плечо, и он уже не мог сопротивляться. Он лежал, истекая кровью, стонал и просил по-русски, чтобы его не убивали. Дед попытался помочь ему подняться на ноги, но сзади подошел его командир и сказал, что нужно просто застрелить этого раненого. Мой дед ответил: «Это же человек!», но командир не стал слушать. Он оттолкнул деда и выстрелил немцу в голову.

Я не берусь рассуждать на тему этой войны, ведь меня там не было, но я точно знаю, что мы все обязаны жизнью таким людям, как мой дед, как миллионы погибших простых людей, которые сражались не за власть, государство или политический строй, а за свою родину, за свой дом и за своих близких.

Многие мои знакомые поддерживают идеи фашизма, и я не могу не разделять некоторые аспекты политики Гитлера. Данила, например, его поклонник, и я принимаю его сторону в некоторых вопросах, когда нам доводится общаться на эту тему. Понимаю и принимаю его взгляды. Моя сущность никогда не придерживалась чего-то одного, какого-то определенного берега, и многое из того, что сделал Гитлер для своей страны, заслуживает уважения. Но в отношении этой войны, если говорить о национализме, двойных стандартов быть не может. Мне неинтересно обсуждать, кто прав или виноват в том, что случилось, и какие были предпосылки для начала этого кошмара. Я всегда буду на стороне своего народа, каким бы он не был. Это не может измениться.

По большому счету, старина Адольф был всего-навсего обычным обкислоченным ****ашкой, так и не сумевшим справиться с наркотиками, которые мы употребляем регулярно. Он решил, что его переебавшиеся друг с другом соратники — великая нация, а потом сторчался на амфетамине. В итоге непобедимая машина Вермахта с ее передовыми военными технологиями пала на колени перед обычным деревенским мужиком, стоящим на сельской дороге с винтовкой в одной руке и с бутылкой водки в другой. Фюреру не стоило всерьез воспринимать труды Алистера Кроули и вдаваться в оккультные опыты тамплиеров. Он не был готов. Для кого-то определенные двери должны оставаться закрытыми. Не нужно лезть туда, куда не следует. Жаль, что об этом не пишут в легкодоступной несформировавшимся подростковым мозгам литературе. Они запутались. Честно говоря, мы все запутались…

Я часто слышу от нового поколения, что, если бы такая война повторилась, многие не стали бы воевать, уехали, сбежали, отмазались бы различными способами. Раньше я не понимал этого, а теперь не могу с ними поспорить. Не имею права им возражать.

Государство деморализовало общество. И далеко не бесконтрольным потоком наркотиков, потому что с ними мозг способен хотя бы какое-то время думать, а дешевым комбикормом, который сыплется на нас отовсюду: из телевизора, с полок супермаркетов, билбордов, глянцевых журналов, рекламных проспектов, новостей, газет и прочей херни.

Теперь больше не осталось героев. Моя бабушка выросла в семье, в которой было семеро детей, смогла получить образование и стала учителем. Ее отца расстреляли большевики. Во время всеобщего голода бабушка ежедневно проходила пять километров по залитой солнцем или заснеженной южно-уральской степи для того, чтобы добраться до школы. Она делала домашнюю работу по ночам под светом керосиновой лампы, когда остальные уже спали, а потом помогала матери собирать колоски на полях. Она видела, как люди падали от голода и умирали. Она видела, как красная власть уничтожала собственный народ. И времени свойственно повторяться. Не имеет значения, кто стоит у власти. Им всегда будет наплевать на людей. Такие, как моя бабушка, вот настоящие герои. Они выучили и вывели в люди тех, кто сейчас отнимает у них хлеб.

Большинство этих выскочек в правительстве не имеют ни малейшей национальной гордости. Они уничтожают народные ценности своим равнодушием. Государство — достойный образец безразличия. Безнравственность стала вторым именем власти, и это не зависит от времени или границ.

Я смотрю за окно на привычный пейзаж, который наблюдаю с этого места вот уже пятнадцать лет. Странные мысли проносятся в моей голове этой тревожной ночью в квартире Монаха. Сложно перестать об этом думать, но я стараюсь это делать все реже и реже. Я устал от этого. Я — существо иного склада, поэтому никогда ни с кем не разговариваю на эти темы. Из уст алкоголика и наркомана такие слова будут восприниматься крайне странно. Лучше всего будет достать еще пива из холодильника, выпить его, выкурить пару сигарет с хешем и отправиться домой. Я не хочу больше думать обо всем этом дерьме. Я просто жду наступления лета…

                ПУСТЫЕ ХОЛМЫ.

Прошлая ночка выдалась тяжелой. Если бы не порошок, которым угостил меня Роман утром, я вряд ли бы поехал сегодня с ним.

Я валялся в отрубе на кровати прямо в одежде, когда меня разбудил звонок в дверь. Роман заявился радостным и здоровым. Еще бы. Он-то вчера, естественно, не пил столько, сколько пил я. Он прошел на кухню, а я скинул с себя грязную, пропахшую насквозь сигаретным дымом и залитую пивом одежду, и залез в ванную.

Я наполнил ее горячей водой и случайно захерачил туда открытую бутылку с шампунем, и вскоре пена начала переваливать за край, а по комнате во все стороны разлетелись мыльные пузырьки.

Не помню, сколько я провалялся в ванной. Похоже, я отрубился ненадолго. Роман орал и барабанил в дверь, а я все никак не мог собраться с мыслями. Так часто бывает. Похмелье — ужасная штука. Я сделал воду холоднее, вылил на голову остатки шампуня, втирая его трясущимися руками в волосы, и встал под душ. Прохладная вода сильным напором смыла с меня грязь вместе с мятным шампунем, и я почувствовал прилив сил, как в какой-нибудь ****ской рекламе кондиционеров или бальзамов или еще какой-нибудь херни. Я долго чистил зубы, еще дольше полоскал горло, но так и не смог избавиться от до боли знакомого привкуса алкоголя и табака.

Я вышел из ванной, когда Роман уже раскатывал дорожки порошка на моем телефоне, откуда доносился голос Алекса Тернера. Я замутил нам по чашке кофе с коньяком и склонился над телефоном. Я вдохнул такой огромный трек, что мои глаза еще долго слезились после этого, а сердце готово было выскочить из груди.

Это было опасно, учитывая проведенные у Монаха последние сутки, когда мы накидывались алкоголем так, будто это была наша последняя ночь на земле. Мы запили наркотик кофе, я выкурил сигарету и, обливаясь потом, топал вслед за Романом через весь город к стоянке, где нас ждал автобус, надеясь на то, что скоро станет полегче.

И вот теперь я здесь, сижу в автобусе, позитивное настроение, в ушах играет «White Stripes», Роман рядом со мной треплется с какими-то дамочками на переднем сиденье, Миша и Санчес тусуются сзади нас и хлещут пиво, отличная погода, яркое солнце, впереди сумасшедший музыкальный фестиваль под открытым небом, и я улыбаюсь, вспоминая самый первый фест, на который я попал совершенно случайно, потому что хотел провести это время с Аней, когда мы только-только познакомились с ней. Это было незабываемо.

Я смотрю в окно автобуса, проносящегося мимо заправок и придорожных кафе, и вспоминаю, как это было тогда. Я словно оказался в рассказах Керуака, когда впервые увидел это место. Мы довольно долго шли по лесу, почти всегда поднимаясь в гору, потом забирались вверх по крутому склону, и, когда мы вышли, наконец, на ровный участок дороги, я увидел внизу эту потрясающую картину: огромное поле, залитое яркими закатными лучами солнца, тянулось не менее чем на пару километров; со всех сторон оно было окружено смешанным лесом, укрывавшим собой ленту кристально чистой реки, опоясывающей эту огромную поляну со всех сторон; легкие вечерние облака, торжественно проплывали над этим волшебным местом, а внизу стояли сотни палаток, между которыми сновали сотни людей.

Сейчас я уже не в теме таких мероприятий и согласился принять предложение друзей только для того, чтобы немного развеяться и сменить привычную обстановку.

Роман лезет в свою сумку, набитую под завязку бухлом, и вытаскивает маленький пакетик. Первое, что попалось под руку.

— Ты особо не заморачиваешься поисками, я смотрю, — говорю я, хлопая его по плечу.

Он смеется и вытаскивает из пакетика кусок потемневшего сахара.

— Может, еще поищешь? — смеюсь я.

Это уже совсем не шутки — слопать кислоты в автобусе, полном людей, недавно закинувшись порохом, когда ехать еще не менее пяти часов.

— Нет, думаю, так будет в самый раз, — говорит он и глотает сахар. — Не желаешь?

— Нет, дружище. С меня хватит кислоты. Тем более такой.

Я действительно не хочу больше употреблять ЛСД. За последнюю зиму, проведенную в квартире Монаха, я здорово отъехал. Мне необходимо слегка проветрить голову и привести мысли в порядок. Я оставляю начинающего потихоньку отъезжать Романа одного, цепляю его пакет с бухлом, оставив ему парочку банок пива, и подсаживаюсь к тем милым дамочкам, которых заметил с самого начала.

Поздно вечером, точнее рано ночью, я, впрочем, как и всегда в подобных ситуациях, уже не могу ровно стоять на ногах и фокусировать взгляд на вспышках лазеров и разноцветных огнях, окружающих эту огромную поляну разврата, кишащую множеством объебашенных существ.

Меня окружает огромное количество людей у этой сцены, и звуки бонгов, гитар, скрипок и виолончелей смешиваются в один магический шаманский напев, и я настолько пьян, что не могу устоять на ногах, но Рома поддерживает меня, я вижу Мишу и Санчеса, выплясывающих и кривляющихся рядом со мной, и видно, что их конкретно тащит, огни костров и искаженные лица, мелькающие в моем сознании, все смешивается, и мне кажется, словно я присутствую на древней церемонии поклонения языческим богам, все плывет перед глазами, и вот я, наконец, падаю на землю, голова идет кругом, я лежу, раскинув руки и ноги, наслаждаясь свежестью земли, пялясь в ночное небо, полное ярких звезд, и слушая эти первобытные ритмы.

Надо мной склоняется Миша, поднимает мою голову, поддерживая ее руками, и подносит к моим губам бутылку с водой.

— Порох, Диман. Пей.

Спустя пару часов я сижу у костра в окружении незнакомых людей, луплю по струнам, что есть силы, всем нравится «Radiohead» «Creep», и несет меня по полной программе, голос срывается, все вокруг подпевают, и кто-то подносит мне бутылку с дымом, я не отказываюсь, напасываюсь по полной, люди начинают танцевать, кто-то подыгрывает мне на гитаре, кто-то стучит в такт по бонгу и там-тамам, и я замечаю Романа, Мишу и Санчеса, видимо, искали они меня долго, а над лесом уже едва заметна светлая полоса рассвета.

Кто-то склоняется надо мной, когда я перестаю играть, я поднимаю взгляд и вижу знакомое лицо. Та самая девчонка из клуба «Blow Up». Я не могу поверить своим глазам. Я встаю и обнимаю ее. Она смеется и шепчет мне на ухо:

— Не ожидала тебя здесь встретить.

Через некоторое время мы отправляемся к ней в палатку.

                КРИСТИНА.

Я сижу на склоне огромного холма, с которого видно всю местность на несколько километров вперед, смотрю на огни костров, разбросанных по всей огромной поляне, курю и вспоминаю Звездный городок.

Это место никогда не было мне родным, но, странно, именно там я ощущал себя дома. Я настолько люблю Дмитров, что не допускал и мысли, что другое место может быть лучше. Но там жила Кристина.

«Она живет в ноябре с выходящим на север окном в комнате города, рвущего стены дождем. Она мечтает увидеть бушующий пены залив там, где волны ломает усталый коралловый риф…».

В ушах звучит голос «Дельфина», и я вспоминаю тот вечер у стелы надписью «Звездный», как будто это было вчера. Я вышел из маршрутки, подобравшей меня на пустой дороге, растянувшейся вдоль леса между одной железнодорожной станцией и другой, огляделся и заметил ее. Девушка в красной куртке стояла недалеко от стелы и курила. Я протянул ей руку. Она ответила.

— Привет. Дима.

— Привет. Кристина.

С того раза моя жизнь переменилась, пусть ненадолго, но ощутимо.

Ее взгляд прибивал пизже, чем афганский гашиш. Я влюбился сразу же, а потом начались ночные крыши домов маленького городка, «Дельфин», шампанское, лес, синие электрички ярославского направления, «Дубовый Гаайъ», огни ночной Москвы, вечеринки в различных столичных альтернативных клубах, «Мишины Дельфины», виски с колой, заледеневшие «Миллеры» холодной зимой, Степина шмаль в ее уютной комнате и голос Курта Кобейна на фоне.

Мы познакомились с Кристиной на одном из каналов подмосковного чата, который был популярен в то время, когда интернет только появился в свободном доступе, а о современных социальных сетях еще никто не слышал. Помню, я сидел за компьютером и переписывался с Романом, когда на экране развернулось сообщение: «Привет». Стандартная банальщина, и теперь даже странно об этом вспоминать. Кристину только-только подключили к этому чату, и первое сообщение, которое она написала, было адресовано мне. Ей просто понравился мой ник. Ей просто понравился мой долбаный ник из сотни других.

Мы общались каждый вечер в течение полугода, не видя друг друга. Мы оба недавно закончили школу и поступили в институт. В этом возрасте человек полностью открыт для жизни, чувств и эмоций, и мы впустили их в себя, иногда выплескивая через край. Это было безрассудно, но на тот момент это было неизбежно.

Однажды я сбежал с работы поздней летней ночью, попросив Джона прикрыть меня, если что-то случится, потому что мне было невыносимо тоскливо и так хотелось поговорить с Кристиной, что я не мог терпеть. Оказалось, у нее было точно такое же состояние. Мы общались с ней до самого утра. Я помню, как уже собирался идти спать, как вдруг она попросила меня остаться.

«Пожалуйста, останься со мной…».

«Остаться? Здесь? В чате?»

«Здесь, в мире…».

Я впервые ощутил этот ураган чувств, который разрывал меня изнутри. Это невозможно описать по-другому. Мне хотелось орать и реветь во всю глотку, как раненому зверю. Слезы сдавили грудь, и я начал плакать. Они катились по щекам, соленые, а все никак не мог остановиться. Я не хотел говорить ей, что плачу, а спустя минуту на экране высветилось сообщение: «Соленые…».

Нас не ждало впереди ничего хорошего, я знал это тогда, но, наверное, был слишком молод, чтобы не испугаться таких отношений. Следовало бы признаться в этом самому себе. Кристине следовало бы поступить точно так же. Но на тот момент это было невозможно. Тогда мы еще не умели носить маски…

Я вспоминаю, как однажды мы сидели с Кристиной на балконе у нее дома в Звездном городке и пялились на летний дождь. В комнате играл «Дельфин», и его голос полностью отражал все, что творилось в этот момент у нас внутри. Крупные капли подали с неба, оставляя огромные круги на лужах.

— Серебро! — вдруг воскликнула она и выбежала в комнату.

Я помню, как она взяла в руку маркер и стала рисовать какие-то непонятные линии прямо на своей руке, а потом я увидел там гриф гитары. Прямо у нее на руке. Она сидела на полу, смотрела на меня и улыбалась. А потом сказала:

— Мы с тобою — две капли разные одной воды…

Мы выбежали на крышу дома прямо под дождь, смеялись, прыгали и кричали. Я помню, как она остановилась на краю крыши и долго смотрела на лес, скрывающийся за пеленой дождя. Я подошел к ней сзади и обнял за плечи.

— Не бойся быть одна, я за твоей спиною, я тихо времени считаю бег…

Сквозь барабанящий по крыше дождь я едва различал звук ее голоса. Она пела вместе со мной.

— Не прячь свою печаль, пускай она прольется пурпурной каплей на кусочки льда, пускай она идет, ведь все равно вернется, ей крылья не нужны, она и так легка…

Кристина повернулась ко мне, и наши глаза встретились. Из-за дождя она не могла видеть, что мои мокрые от слез. Мы начали скидывать с себя одежду…

Странное это было время. Мы были совсем детьми и не могли представить, куда заведет нас эта встреча. Со временем я понял, что мой дом не с ней. Свыкся с этим. Она уехала в Питер, стала преуспевающим фотографом, вышла замуж. Я уверен, она счастлива. Но я не могу забыть всего, что произошло за время, когда мы были вместе.

Эти рваные холодные облака на горизонте над утренней рекой, когда мы стояли с ней на старом мосту и курили, теплый летний ливень на ее даче, и мы стояли, обнявшись, под дождем, а в небе всходила радуга, холодный тамбур последней электрички до ее станции, где мы пили виски, курили и смотрели сквозь грязное окно на проносившийся мимо нас зимний пейзаж, волшебный снег на площади моего города, и резные снежинки ложились на ресницы, когда мы поднимали лицо к небу навстречу волшебным искрам…

Эти воспоминания не идут из головы, и как только во мне оказывается смесь из алкоголя и наркотиков, они возвращаются обратно. Прошло уже столько времени, а я все никак не могу забыть образ той девчонки в красной куртке, с которой встретился много лет назад у стелы с надписью «Звездный». Все сильно переменилось, мы стали совсем другими, но ту волшебную июльскую ночь я запомнил на всю жизнь. Как и все остальные ночи, проведенные с ней в ее городке. Я прожил с Кристиной полную очарований счастливую жизнь, и пусть длилась эта жизнь всего пару лет, память о ней навсегда останется со мной.

Любовь — самый сильный наркотик, который мне когда-либо доводилось пробовать. Слишком жесткий синдром отмены…

                «TREMENS».

— Тяжко, приятель, слишком тяжко, — стонет Роман, подставляя лицо под солнечные лучи, распластавшись на скамейке, служащей трибуной нашего старого стадиона.

— Вчерашнее мероприятие привело к ужасным последствиям, — я пытаюсь пошутить, но выходит неудачно. — Никогда так херово себя не чувствовал…

— Это все эта ебучая смесь, которую подогнал Кирилл. Так и знал, что не надо ее пробовать. Этот малолетка курит всякую дрянь. Теперь лежи тут, как два неудоса, и умирай. Еще и колеса эти долбаные…

— И ****ское солнце совсем не в тему…

Рома позвонил мне в шесть вечера, как раз когда я проснулся и привел себя в порядок, и спросил насчет моих планов. Я сказал, что готов на все, что угодно, только не идти к Монаху. Он с радостью согласился, и мы забились встретиться на стадионе.

Я немного удивился. Обычно его приходится уламывать пойти прогуляться. Роман любит подвиснуть на квартире, а на улицу обычно выходит только после захода солнца. Видимо, последние сутки слегка отклонили его от привычной нормы поведения.

Я совсем не хотел возвращаться к Монаху после вчерашней тусовки и начал всерьез задумываться о том, чтобы завязать на время со своим образом жизни. Эта квартира за долгие годы стала моим вторым домом, слишком много было пережито там, но сейчас мне не хочется туда возвращаться. Конечно, это были типичные отходосы, но за этим всем нельзя было не обращать внимание на то, до чего мы дошли за последние годы. Нужно передохнуть, прийти в себя, упорядочить мысли. Если нам удастся хотя бы немного продержаться подальше от наркотиков и алкоголя, это будет огромным шагом вперед.

— Может, уедем куда-нибудь? — спрашивает Роман.

— Было бы неплохо. Только куда?

— Все равно куда. Подальше отсюда.

— Данила говорил, что в следующем году сможет отправить нас на месяц в Британию, а потом в Штаты.

— Думаешь, реально получится? — Роман недоверчиво косится на меня.

— Не знаю. Но у него неплохие завязки.

— За это время надо постараться записать альбом.

Именно это и нужно сделать, но, вернувшись из небольшого тура по клубам Москвы и Питера, мы все свободное от репетиций время проводим в квартире Монаха за курением гашиша, постоянным распитием алкогольных напитков и вдыханием сомнительных порошков. Ничего не изменилось.

— Сколько у тебя денег? — спрашиваю я Романа.

— Сотню наберу.

— У меня примерно столько же. Надо еще немного с хэшем поработать, и все будет, как надо.

— Возьмем их на карман, если действительно получится отправиться в тур.

— Верно. Если ничего не выйдет, улетим на море.

При мысли о море становится лучше. Было бы здорово сгонять в какое-нибудь экзотическое место, типа Тайланда. Это было бы незабываемо. Уверен, мы бы знатно там покуражились.

— Пошли, — я спускаюсь с трибуны и прыгаю на асфальт.

— Куда?

— Тебе понравится.

Когда мы доходим до моего дома и садимся в машину, нам заметно легчает, хотя общее моральное состояние оставляет желать лучшего. Я поворачиваю ключ зажигания, и белая «Audi-80» вылетает со стоянки под «White Stripes».

Я уже позабыл, когда ездил на своей машине в последний раз. Я не очень люблю водить, тем более что почти постоянно пьян. Я приобрел ее лет пять назад, когда срубил шальные деньги на продаже солидной партии гашиша через Данилу. Он же подогнал мне парня, который перегонял машины из Германии. Тот вымутил эту тачку у одного старого немца, который был ее единственным владельцем и отлично за ней следил. Сделка века, короче. Я крайне редко использую эту красотку по ее прямому назначению. В основном, она нужна тогда, когда мне хочется побыть одному, и я спускаюсь во двор, сажусь в нее, пью пиво и слушаю музыку.

Мы гоним по объездной дороге, не останавливаясь и не сбавляя скорость, пока не доезжаем до выезда из города, стоим на светофоре какое-то время, а затем снова мчим на восток, пока я не останавливаю тачку в нескольких метров от крутого обрыва.

Мы выходим из машины. Карьер. Давненько мы не были здесь, хотя в детстве проводили немало времени, лазая по песчаным горкам и прячась между редких берез, растущих на дне этой стометровой бездны. Мы стоим здесь какое-то время, наслаждаясь гротескным видом этого потрясающего места, вдыхаем свежий воздух, и мысли начинают приобретать более радужный оттенок.

Спустя некоторое время мы возвращаемся обратно в машину. Роман начинает лепить гар, а я подгоняю тачку вплотную к обрыву, чтобы до конца насладиться происходящим.

Мы сидим, курим гашиш, наслаждаемся прекрасным видом из окна моей машины, а Джек Вайт выдает очередное грандиозное соло на своей гитаре, такое, что становится в прямом смысле жарко, и этот звук проникает в наше сознание, а хеш заставляет мозг концентрироваться на каждой сыгранной им ноте.

— Он просто жарит, Роман! Это ад!

— Полностью согласен, дружище.

— Надо бы его к нам в группу вписать, — смеюсь я, и Роман кивает в ответ.

Мы сидим так какое-то время, наслаждаясь музыкой, как вдруг раздается телефонный звонок.

— Алло!

— Алло… эээ… Данила? Здорова, чувак!

— Здорова. Это кто?

— Эээ… Это Никита, типа, здорова!

— Здорова, Никита, как делищи?

— Нормально, вроде… накурен… конкретно накурен… хехе…

— Ага… я тоже, типа того…

— Ааа… Ну, нормально…

— Так, ты чего хотел-то, Никита?

— А… Чувак, я гара хотел у тебя вырубить, Данила…

— Заебись. Отличная идея. Только я не Данила.

— Да?.. Как это, блять, не Данила?.. Кто же тогда?..

— Диман.

— Странно… Здорова, Диман! Так, чего тебе надо-то?

— Мне ничего не надо, а вот ты хотел, вроде как, гарика вырубить.

— А, ну да. Я поэтому Даниле и звоню.

— Я понял. Только я не Данила.

— Блять, вот засада… Слушай, чувак, а у тебя нет вырубить ничего?

— Нет, чувак. Позвони Даниле. Он поможет.

— Было бы охуенно, чувак, было бы охуенно…

Я убираю телефон в карман.

— Кто это? — спрашивает Роман.

— *** знает. Опять меня с Данилой перепутали. Номера одной цифрой различаются, — отвечаю я ему. — Поехали отсюда, чувак, надо проветриться. Заодно пивка возьмем.

— Походу, не удастся нам сегодня устроить день воздержания, дружище, — говорит Роман с сожалением.

Я с огромным трудом доезжаю до дома и паркуюсь. Хеш меня конкретно прибил. Нужно избавиться от машины, добраться до стадиона, взять пивка и разместиться на трибунах.

Роман в таком же состоянии. Мы целую вечность идем по городу, прежде чем встретить Макса. Он стоит рядом с магазином у стадиона и разговаривает по телефону. Мы здороваемся, я захожу в магазин, закупаюсь пивом, выхожу, прикладываюсь к бутылке, и опьянение приходит мгновенно после первого же глотка.

Я протягиваю пиво Роману. Макс говорит, что скоро подтянется Кирилл. Мы заходим на стадион, откуда совсем недавно уходили с Романом, размещаемся на трибуне и набрасываемся на пиво, а «Sonic Youth» заполняет пространство вокруг нас.

Спустя некоторое время на стадионе появляется Кирилл. Он вытаскивает из сумки футбольный мяч с эмблемой «Челси» и ставит на трибуну бутылку «Джека». Макс составляет ему компанию, а мы с Романом отказываемся. С нас хватит на сегодня. Лучше будет просто покурить гар, выпить пива и попинать мяч.

Я смотрю на людей, окружающих меня, и мне кажется, будто я очутился в Америке на каком-то гранжевом фестивале. Макс, накинувший на голову капюшон, из под которого свисают пряди светлых волос, пытается пнуть по мячу, Кирилл в заношенном сером балахоне старается помешать ему, Роман в замызганных кедах, накурившись, залипает на траву под ногами, и я здесь, с ними, на запущенном футбольном поле старого стадиона, мы треплемся о чем-то, половину слов я пропускаю мимо ушей, в которых играет «Sonic Youth», а воспламененное гашишем сознание рисует чудесный мир в моей голове, и я счастлив, счастлив от того, что мы вместе.

— Прикинь, пацаны, как было бы круто курить, когда хотим и где хотим! — Кирилл нарушает ход моих мыслей. — Прикинь, как в Голландии, например.

Все мечтательно представляют, как сидят где-нибудь в центре Амстердама и потягивают отборный косяк, запивая все это лучшим на свете свежим разливным лагером.

Роман возвращает всех к жизни:

— Чуваки! Нахуй Голландию! Мы и так курим, когда хотим и где хотим!

Взрыв хохота, все согласно кивают, мы возвращаемся на трибуны, Кирилл подливает вискарь Максу, а мы с Романом снова начинаем лепить хеш.

Я затягиваюсь отравленным ветром из бутылки с умело прожженной зажигалкой дыркой и снова выбегаю на поле. Меня еще не накрыло, как следует, когда я забиваю гол вставшему в раму Кириллу. Мы пинаем мяч какое-то время, пока на поле не выбегают футболисты.

Большая редкость увидеть футбол здесь, на этом старом стадионе, и мы покидаем поле, усаживаемся на трибуну, начинается матч, и мы внимательно наблюдаем за этим прекрасным дворовым футболом, который еще не успели испортить деньги, и это зрелище будет получше любого футбольного матча на «Стемфорд Бридж» или «Олд Траффорд», потому что к концу игры мы видим аж семь забитых мячей, и их исполнение ничем не уступает мастерству профессионалов…

Поздним вечером, когда солнце уже село за горизонт, мы прощаемся с Кириллом и Максом, решившими пойти тусоваться дальше в город, и идем по направлению к Роминому дому, я провожаю его до подъезда, мы курим какое-то время, а потом он уходит. Я думаю отправиться к Монаху, но усталость берет свое, и я решаю пойти домой.

В ушах звучит «Sonic Youth», и «Tremens» сейчас очень в тему этой теплой летней ночью. Спокойствие мелодии, и ее тоскливая усталость. На улице глубокая летняя ночь, и я, еле держась на ногах, возвращаюсь домой. Я иду по переулкам старого района мимо обветшалых домов, перед окнами которых стоят огромные деревья, и свет из окон окрашивает листву в теплые мягкие тона, придавая некий оттенок волшебства и загадочности. Мне всегда нравилось смотреть на деревья в свете фонарей, неважно, зима или лето за окном.

Я иду и вспоминаю ту ночь у Ромы на даче, когда мы с ним сидели на берегу маленькой речки и смотрели на мелькающие в небе огни пролетающих самолетов, когда наркотики и алкоголь еще не настолько сильно вошли в нашу жизнь, и каждая такая встреча была чем-то особенным, и чувства, которые я испытывал тогда, были настолько теплыми и счастливыми, что уже невозможно представить, что это повторится когда-нибудь снова…

                СОЛНЦЕ.

Я просыпаюсь. Комната залита ярким солнечным светом. Я не задернул шторы, когда вернулся вчера домой. Видимо, не было сил. Не помню наверняка.

Я встаю с кровати, принимаю душ, умываюсь, пью кофе с шоколадом, выхожу на балкон, раскуриваю сигарету и начинаю заваривать хеш. Самое время накуриться. На небе нет облаков, и летнее солнце манит прогуляться. Я заканчиваю свое дело, надеваю солнечные очки и выскальзываю на улицу.

Я иду по любимому маршруту через дворы своего района, прохожу аккуратные деревенские домики, расположившиеся за старым футбольным полем, забираюсь на огромную гору, где мы частенько проводили время с моим другом Костиком, откуда открывается великолепный вид на город, раскинувшийся вдалеке, стою там какое-то время, затем иду в лес неподалеку от моего дома и гуляю там, наслаждаясь свежим сосновым воздухом, подставляя лицо солнечным лучам, прорезающим ветви огромных деревьев.

Только в одиночестве, находясь один, сам с собой, наедине со своим нутром, я могу хотя бы попытаться понять, кто я, какой я есть на самом деле, признаться себе во всех слабостях и не строить из себя того, кем не являюсь. Большинство людей, которых я вижу вокруг, объединяет печать лицемерия. И все из-за чувства собственной исключительности. Глупое заблуждение, ведь мы по большому счету ничем не отличаемся друг от друга. Мне смешно смотреть на людей, ведущих себя так, словно жить им еще лет пятьсот. Лицемерию нет конца, и я сам далеко не исключение. Иногда я хочу искоренить это чувство в себе, но, оглядываясь вокруг, понимаю, что делать этого не стоит. Иначе мне просто не выжить в таком обществе. Желания не остается, когда смотришь на мир сквозь призму пережитого, сквозь память, составляющие которой иногда проносятся в моей голове со скоростью воздушного штурмовика, оставляя демонический шум, уничтожающий во мне все добрые порывы.

Я веду долгую и утомительную войну сам с собой вот уже несколько лет, и конца этой бойне нет. Я понимаю, что сам себя загнал в рамки этого конфликта и уже не в состоянии самостоятельно выбраться из него. Мне чуждо общество, в котором я живу, но я ничего не предлагаю взамен, потому что я — плохой человек, и не мне судить людей за их жизненный уклад. В конце концов, мы все носим маски…

Я стою у старого дерева, растущего неподалеку от заброшенного поля, где мы играли в футбол с Монахом и Костиком, когда были детьми, воспоминания детства прокрадываются в мою голову, и я вижу перед глазами солнечный день жаркого лета, такой же, как сегодня, смотрю на давно заросшее пожелтевшей высохшей травой поле и вспоминаю то время, когда мы пинали здесь мяч днями напролет.

Я вижу все, что было, переживаю все это заново, как будто это я бегу сейчас по полю с мячом, обвожу защитников, бью по воротам, забиваю гол, и мы радуемся, набрасываемся друг на друга, и нет в этот момент на свете людей, счастливее нас, потому что лето, каникулы, а завтра приедет бабушка и заберет к себе погостить, потому что не о чем волноваться, ведь есть родители, которые заботятся и оберегают, а учиться еще не скоро, и кажется, что это лето бесконечно, столько всего можно успеть, и мы думаем, что обязательно успеем сделать все, что только пожелаем, по-другому и быть не может, ведь этот мир создан только для нас, и вот уже нам забивают гол, и мы кричим друг на друга, ругаемся, детские эмоции бьют через край, но проходит всего несколько секунд, и все плохое забыто, потому что нет ничего в этом мире, кроме нас, играющих с мячом на этом футбольном поле, потому что здесь нет войны, убийств, насилия, алкоголя, наркотиков, душных офисов крупных компаний, кредитов, глупой работы, обязательств, ответственности, роскошных домов, дорогих машин, ничего, что бы сковывало нас этим жарким солнечным летом, ничего такого, от чего бы мы зависели…

Раздается телефонный звонок.

— Дружище, у нас все готово, — я слышу веселый голос Романа. — Когда тебя ждать?

— Скоро буду.

Нет смысла в этих воспоминаниях… Все совсем не так, как мы хотели раньше. Никто из нас не стал выдающимся спортсменом, космонавтом, телеведущим или президентом. Время прошло, мы изменились. Лучше или хуже? Не нам судить. Но наше футбольное поле запустело. Следующему поколению ничего больше не нужно от этого места, и мне грустно от всего этого.

Сейчас меня ждут друзья, и мы весело проведем время, потому что у нас есть алкоголь, наркотики и море крутой музыки. Мы снова встретимся вместе и классно пообщаемся. Но на душе у меня все равно тоскливо. Было бы лучше пойти сейчас домой, к маме, посидеть с ней на кухне и поговорить. Или пойти к отцу в гараж и выпить с ним пива. Или проведать бабушку…

Нет. Я этого не сделаю. Несмотря на то, что настроение мое на нуле, внутри меня сидит едва заметное желание отправиться к Монаху. И скоро оно разрастется. Я это знаю наверняка, потому что становлюсь зависимым. Прошлого не вернешь, а будущее — это результат собственных трудов, следовательно, нет смысла обламываться. В этом вообще нет смысла…

«Со мной делятся кайфом те, кому невмоготу, ведь каждому страшно умирать одному, и каждый желает, чтобы с ним кто-то шел по белым дорожкам, разметившим стол…».

В ушах играют «Мишины дельфины», и я иду на «Космос»…

                СИНИЙ.

Синий садится на стул и закатывает рукав. Джон сидит рядом с ним и уже загоняет иглу в вену. Я раскатываю дорогу метамфетамина на своем телефоне.

У Степы сегодня новая партия. В это раз мет. Сам хозяин квартиры уже убился и тусуется в своей оранжерее, слушая «Дубовый Гаайъ». Через некоторое время меня накрывает довольно сильно, и мозг превращается в снежный наст, с которого весенняя капель стекает прямо на нити моих нервных окончаний. Я предлагаю двинуть на улицу. Синий и Джон кивают, и мы отправляемся в город, оставив Степу топыриться одного.

Солнце уже садится, когда мы стоим у фонтана напротив музея и Синий разливает водку в пластиковые стаканчики.

— К нему недавно приезжал его брат, — смеется Джон, тыкая пальцем в Синего.

— В гости? — уточняю я.

— Ага, в гости, — Синий, выпив водку, разливает еще. — Матушку повидать. Гондон ****ый.

— Они, типа, в контрах, — поясняет мне шепотом Джон.

— Я ему, блять, говорил, чтобы он не совался сюда больше, пидор! Наркоша никчемный. Только мать из себя выводит. Сука!

— Его брат на системе сидит. Из дома вытащил все, что можно, — говорит мне Джон.

Странная история. Чем больше тусуюсь со Степой и его шайкой, тем больше убеждаюсь, что еще способен удивляться. Синего никак не назовешь образцовым сыном, приглядывающим за мамой.

— Если еще раз увижу его у матери, замочу нахуй!

Мы выпиваем снова, и Синий отправляется поссать.

— Он часто заставляет меня нервничать, — говорю я Джону.

— Да, чувак. Меня тоже. Но в целом он парень нормальный.

— Сомневаюсь…

— Все дело в войне, чувак.

— Какой еще войне? — спрашиваю я.

— Ты не знал, да? — Джон разливает всем еще водки. — Синий служил в армии во время войны в Чечне. Он ничего не рассказывает об этом, я знаю, поэтому ты и не в теме. Но мы со Степой кое-что слышали от него раньше, когда он только из армии вернулся. ***во там ему пришлось, чувак. Очень хуево…

— Я даже не знаю, что сказать, дружище…

У меня действительно нет слов. Перед глазами стоит разрушенный Грозный, который я запомнил из телевизионных эфиров, когда мне было лет десять. Я вспоминаю Милану.

— Он уже в школе был агрессивным, а когда вернулся, все стало еще хуже. Но мы привыкли. Не заморачиваемся особо. Своих он не трогает.

— Вот это — охуенная тема, — внезапно появившийся Синий тычет пальцем в мои белые «Адидасы». — Хочу себе такие же приобрести.

Он еще долго поет дифирамбы моей обуви, но мы все знаем, что он никогда не купит их, потому что первые же деньги, попавшие к нему в руки, превратятся в очередной дозняк или бутылку водки.

Мы уходим от музея уже за полночь, когда водка заканчивается, и Синий тащит нас в сторону магазина, хочет выпить еще, мы с Джоном совсем не против, но я бы предпочел немного пива, потому что водки с меня уже достаточно, мы заходим в магазин, набираем пива, Синий расплачивается на кассе, и мы тащимся по аллее в сторону городского вала, чтобы затусить внутри на лавочках.

Спустя какое-то время Джон уходит, и я остаюсь один на один с Синим. Мы, бухущие, треплемся некоторое время о родителях, и я понимаю, что недооценивал его все это время. Первое впечатление, как правило, самое верное, но в любом правиле существуют свои исключения.

Позже мы двигаем в сторону его дома, поддерживая друг друга, потому что слишком ушатаны алкоголем, и мне нелегко, ведь Синий — огромный парень, но мне не привыкать таскать пьяных друзей, проходим пару переулков, и я замечаю на скамейке нескольких пацанов, косящихся в нашу сторону. Они тоже сильно пьяны, один из них уже еле сидит, мы проходим в нескольких метров от них и слышим, как тот бормочет заплетающимся языком: «Это… слышь… дай сигаретку…».

Синий останавливается, смотрит на них, и я понимаю, что дело сейчас может принять дурной оборот, он отстраняется от меня, подходит к ним, и, к моему удивлению, протягивает парню пачку сигарет. Видимо, наш пьяный душевный разговор смягчил его крутой нрав на время. Тот чувак, что еле сидит, протягивает руку и грубо выхватывает пачку из рук Синего. Это огромная ошибка, и я подхожу ближе, чтобы подстраховать Синего на всякий случай, но делаю это скорее для того, чтобы обезопасить этих бедных уебанов.

Я вижу, как меняется выражение лица моего спутника. Он спокойно вытаскивает свою пачку из рук так и не успевшего взять сигарету пацана, достает ее сам, подносит сигарету к губам этого чувака и прикуривает ему. Пацан делает сильную затяжку, и, когда он выдыхает дым, я слышу звук сильнейшего хлопка, который бывает, когда плоть с размаха бьется о плоть. Паренек падает через скамейку, умываясь своей кровью. Его друзья пытаются напасть на Синего, но я с разбегу бью одного из них ногой по яйцам, а Синий, с размаху двинув другого кулаком в лицо, так, что тот падает и отключается, выхватывает нож.

Трое нападавших лежат на земле, и я пинаю несколько раз ногой того чувака, которому вломил по яйцам, так, чтобы тот даже и не думал вставать. Ненавижу уебков, которые нападают первыми, строя из себя храбрецов. Четвертый парень стоит напротив Синего и не знает, что делать. Синий подходит к нему и резким выбросом руки с зажатым в ней ножом оставляет разрез на лице пацана от краешка рта до середины щеки. Я пытаюсь удержать Синего, потому что вижу в его глазах необычайную злость и жажду крови, но он стряхивает меня мощным движением, и я падаю на асфальт. Пацан в шоке. Он испуган, стоит неподвижно, прикрыв порез ладонью, через которую сочится кровь.

Синий убирает нож и подходит к пацану, который просил у нас сигарету. Тот лежит на земле. У него испуганный взгляд, и он понимает, что ошибся с выбором жертвы, но теперь уже слишком поздно. Я вижу, что он сильно напуган, и Синий начинает пинать его ногами по голове. У парня разбит череп. Это отчетливо видно на асфальте в ярком свете уличного фонаря. Синий продолжает бить снова и снова. Я больше не вмешиваюсь.

— Ну, что, бля, пидор?! Хочешь еще сигаретку?! На, сука ****ая!!! Ссаный уебок, бля!!! Я тебя замочу, сука!!! Хочешь еще сигаретку?! А?!

Удары приходятся вдоль всего тела парня, и я слышу отвратительные звуки ломающихся костей. Я не знаю, что делать. Мне становится страшно. Я не готов к такому. Я хочу увести Синего отсюда, но боюсь подойти к нему. Нам срочно нужно сваливать, иначе дело закончится плохо.

К моему счастью Синий перестает бить пацана, достает злополучную пачку, прикуривает сигарету, сминает пачку с оставшимся там куревом и запихивает ее в рот этому парню. Затем заталкивает ее ногой. Затем он подходит ко мне, кладет руку мне на плечо и говорит, смотря на меня безумным взглядом:

— Диман, давай валить отсюда…

Через пару часов мы сидим на загаженной лестничной клетке зассанного подъезда на Маркова или Аверьянова или еще где-то здесь, в этих чахлых и неприятных райончиках нашего города и курим.

— Знаешь, Диман, я ведь любил ее, понимаешь? — Синий сидит рядом с дверью своей квартиры и плачет. — Любил ее… А теперь, блять, что? Свалила от меня к какому-то богатому уебку в Москву эту ебучую… Светку с собой забрала, блять…

Оказывается, Синий был женат и имел десятилетнюю дочь. Они жили здесь вместе с его мамой. У него иногда случались проблемы с выпивкой и наркотиками, особенно после того, как он вернулся с войны, но усугублять ими он начал позднее, когда ушла жена и забрала дочку.

— У нее такие глаза, Диман… Если бы только ты видел… — он смотрит на меня беззащитным взглядом, а по лицу текут слезы. — Она же моя дочь, чувак… Моя родная доченька…

Он поднимает глаза, и я замечаю в них что-то. Это длится всего несколько секунд, но я успеваю рассмотреть в его взгляде что-то похожее на доброту.

— Ты — правильный пацан, Диман, — Синий встает и вытирает лицо руками. — Иди домой. Спасибо тебе, чувак…

Мы прощаемся, и я выхожу из его подъезда. Я иду домой, курю и надеюсь на то, что проснусь завтра утром и не вспомню сегодняшний день…

                «ПОЛИЦЕЙСКАЯ АКАДЕМИЯ».

— Я знаю, что нам нужно, — Рома приподнимается на трибуне нашего стадиона и хитро смотрит на меня.

Я в свою очередь вопросительно гляжу на него.

— Нам нужно послать кого-нибудь в магазин, — изрекает он и продолжает с улыбкой смотреть на меня.

— Это будет непросто, чувак, — я понимаю, куда он клонит, но не подаю вида.

— Но это необходимо сделать.

— Зачем?

Эта игра в гляделки начинает меня доставать, ведь и так понятно, что никто из присутствующих здесь людей никуда не пойдет, пока не закончится пиво.

— Нам нужно выпить водки, Диман, — кивает он с уверенностью врача, только что поставившего смертельный диагноз. — Много водки.

Я достаю телефон и набираю номер Санчеса. Крепкий алкоголь — это по его части. Час спустя тот появляется на стадионе. Он поднимается на трибуну и ставит на скамейку бутылку «Столичной». Самое время, потому что пиво кончилось, а нам действительно необходимо напиться.

Вчера вечером мы с Романом и Монахом слопали по два куска жесткого сахара прямо здесь, на стадионе, и здесь же встретили рассвет. Утром Монах отправился домой, а мы с Романом решили набрать пива и вернуться обратно. Кислота была слишком тяжелой. Я зарекался не употреблять ее больше, но соблазн был велик. В этот раз мы были на грани. Еще немного, и я сошел бы с ума.

Я не люблю вспоминать это, но Костик в свое время круто жестил с кислотой, помимо алкоголя. Он начал ее жрать, когда мы еще не знали даже, что это такое, и у него в последнее время, как я помню, начала конкретно течь крыша. Пребывание в психушке ничем ему не помогло, и он впоследствии был способен только на то, чтобы навернуть пару кругов вокруг своего дома, гуляя с собакой. Не более. С каждым разом с ним становилось все сложнее и сложнее общаться. В итоге в последнее время мы перестали видеться и созваниваться. Он постоянно пребывал в своем собственном мире, который я теперь прекрасно изучил, поэтому и жалею, что Костик ушел так рано. Думаю, нам было бы сейчас, о чем с ним поговорить. Не думаю, что, кроме нас с ним, кто-то сумел перейти эту грань из тех людей, с которыми мы вместе переживали кислотные трипы.

Я встречал много людей, имеющих проблемы с алкоголем и наркотиками. Мало, кто из них выкарабкался на светлую сторону жизни. В этом деле без проблем не обойтись. Это очень опасная дорожка. И не только для физического здоровья. Гораздо важнее моральное состояние. Рано или поздно приходится сталкиваться с выбором. Сначала ты управляешь наркотиками, потом они управляют тобой. Иного не дано.

Я вспоминаю свою старую знакомую. Ее зовут Татьяна. Она на двадцать лет старше меня, но не выглядит на свои годы. Эта женщина из тех, в кого можно влюбиться. Я познакомился с ней несколько лет назад, когда работал в столице. Оказалось, она в теме крутого музла и тусовалась в свое время с кучей интересных людей. Она многое рассказала мне про ее прошлую жизнь, про московские вечеринки на квартирах и заведениях, про живые концерты того времени, про кокаин с шампанским и несколько месяцев, проведенных в лечебнице после всего этого. Я впервые попробовал кокаин, когда мы работали вместе.

Я вспоминаю, как совсем недавно ездил к ней в Москву. Она встретила меня на своем «Мерседесе» без верха, и мы долго гоняли по ночному городу, разнюхиваясь, целуясь и периодически трахаясь на частых остановках. Мой член от заюзанного кокса и от охуенности этой дамочки готов был вылетить в стратосферу. У нее было море любовников, и трахается она очень уж умело. Абсолютно сумасшедшая женщина. Люблю таких. Мы виделись с ней еще пару раз, а потом я решил взять паузу. Московский кокс окончательно вынес мне мозг, привыкший к местному амфетамину.

— Диман, бля! — Санчес возвращает меня в «здесь и сейчас».

— Да, дружище, извини. Я задумался.

— Я тут рассказываю Романычу, как мы покуролесили с тобой на днях, помнишь? Пацан, которого мы с тобой подобрали на остановке напротив моего дома…

На днях мы напились с Санчесом в центре и решили двинуть в сторону пруда недалеко от стадиона, прихватив с собой бутылку коньяка. По дороге, пока мы шли к стадиону, нам попался парень. Он спал, развалившись на лавочке, на автобусной остановке. Когда мы проходили мимо, он услышал наши голоса, а мы услышали довольно чистый американский акцент. Он бормотал что-то заплетающимся языком, потом поднялся на ноги и перешел на русский. Я не помню, как его звали, но он рассказал нам, что уже десять лет живет в Штатах с матерью, а сюда приезжает повидаться с отцом. Помню, мы незамедлительно проследовали вместе с ним в магазин, закупились пивом и сигаретами и вернулись обратно на остановку.

Когда тот снова отрубился, мы с Санчесом двинули на пруд, придерживаясь намеченного ранее плана. Там мы пили коньяк и горланили рок-н-рольные песни. Допивая последние капли дешевого пойла, запрокинув бутылку вверх, я не удержался и упал с мостика в воду. Данное мероприятие совершенно меня не отрезвило. Когда я вылез из пруда, я увидел, как Санчес блюет в кусты. Через пару минут он выпрямился, попрощался со мной и отправился домой. На этом его приключения были закончены. Мои же только начинались, и я, недолго думая, решил запилиться к Монаху.

На улице уже светало, а я сидел у Монаха и смотрел «Полицейскую академию» по телевизору. Ненавижу этот фильм. Нужно быть полным долбоебом, чтобы его смотреть. Монах, напротив, придерживался другого мнения, иначе не объяснить тот факт, что, когда я припылил к нему, он не спал и даже не сидел за компом, а смотрел эту отборную ***ту.

Спустя минут пять просмотра данного шедевра кинематографии меня начало конкретно мутить. И дело тут было не только в количестве выпитого алкоголя. Я снял с раздолбанного обогревателя свои промокшие насквозь шмотки, оделся и свалил. Примерно через час, дойдя до угла своего дома, я выблевал в кусты все, что вливалось в меня за последние сутки, и отправился спать.

— Да, Санчес. Это было очень круто…

                «GOOD OLD DAYS».

— Ладно, дружище, я уже позвонил. Она едет.

Вот ведь засранец. А я-то ожидал, что мы сегодня отправимся к Монаху, накуримся как следует, потом выпьем пива и посмотрим что-нибудь из Тарантино.

— Чувак, все будет круто, она очень клевая. Я познакомился с ней в Москве, когда ездил к знакомой девахе. Мы вместе тусовались пару раз. Тем более, что она прется от нашего музла.

Я понимаю, что Ромик оказывает мне услугу, хочет сделать как лучше, хочет, чтобы я познакомился с классной девушкой, но мне это сейчас абсолютно не нужно. Тем не менее, он не отстает, и вот я торчу на центральной площади и жду неизвестную гостью, которая, по словам Ромика, очень хочет со мной пообщаться.

Я провожаю взглядом пару-тройку интересных дамочек, когда замечаю в толпе людей, идущих со стороны вокзала, выделяющуюся на общем фоне девчонку в джинсовке, надетой поверх топа, плотно облегающего ее немаленькую грудь, в короткой юбке и высоких кедах. Я не сомневаюсь, что она и есть та самая дамочка. Она подходит ко мне и улыбается.

— Юля.

— Дима.

Я вожу ее по Дмитрову какое-то время, потому что она ни разу не была в нашем городе. Потом мы заходим в бар, и я заказываю нам пива. Мы сидим и треплемся с ней о музыке, фильмах, книгах. Она спрашивает, когда можно вписаться к нам на концерт, но я говорю, что и сам этого не знаю.

Когда пиво заканчивается, я предлагаю ей отправиться на стадион, а потом затусить у Монаха. Она соглашается, и мы идем по направлению к стадиону, курим, смеемся, она рассказывает, как надоела ей Москва с ее пробками и толпами людей в метро, говорит, что хочет переехать в Питер и найти работу по специальности. Она говорит, что закончила архитектурный университет и успела поработать в Москве в нескольких компаниях, и что ей не понравилось. Говорит, в Москве все направлено на выкачивание денег, а не на то, чтобы сделать людей счастливыми. С этим сложно поспорить, но я сомневаюсь, что в Питере ее ждет что-то особенное. Впрочем, я просто не люблю этот город, поэтому и думаю так.

Мы покупаем пару бутылок шампанского, немного шоколада и располагаемся на старых трибунах. Ей нравится здесь. Она говорит, что никогда бы не подумала, что такое охренительное место может быть прямо в центре города, но из-за металлических щитов, закрывающих обзор с улицы, совершенно не видно, чем занимаются люди, сидящие на старых трибунах. Нам же, напротив, видно все.

Я говорю, что такого места больше нигде нет, и она кивает, мы смеемся, прикладываемся к шампанскому, и вот уже заметно напиваемся, весело болтая о том, о сем, и я чувствую, как мой член начинает вставать, потому что Юля подсаживается ко мне почти вплотную, у нее возбуждающие духи, «Chanel» или «Dior», похоже, дамочка в теме мажорной разнюшки, и я чувствую запах ее волос, кладу свою руку на ее ногу, чувствую нежную бархатистую кожу, и она притягивает мое лицо руками и припадает своими губами к моим.

Чувственный поцелуй, она знает в этом толк. Мой член готов выпрыгнуть из штанов, но я сдерживаюсь. Можно было бы заняться сексом прямо здесь, и я чувствую, что она готова к этому, но не хочу спешить. Мы долго целуемся, периодически закидываясь шампанским, и, когда оно заканчивается, отправляемся к Монаху, зацепив в магазине бутылку коньяка.

Мы приходим к Монаху, когда солнце уже садится. Я открываю дверь своим ключом, и мы заходим внутрь, погружаясь в атмосферу концерта Эми Вайнхаус, который Монах смотрит на компьютере. Макс и Кирилл, развалившись на диване, глазеют в монитор, а Роман в кресле раскатывает дорожки порошка на специально выделенном для приготовления разного рода наслаждений стуле. В последнее время он зачастил с порохом.

Мы здороваемся со всеми и проходим на кухню. Этот негодник Рома, увидев Юлю, кидается обниматься с ней, забыв про порошок. Они треплются некоторое время, пока я разговариваю по телефону с Данилой. Тот говорит, что скоро подгонит мне очередную партию гара, когда приедет в Дмитров. Роман приглашает всех разделить с ним амфетаминовую трапезу, мы идем в комнату и по очереди прикладываемся к дорогам, а потом возвращаемся на кухню, и я разливаю коньяк.

Спустя пару часов Макс и Кирилл отваливают в город на встречу к знакомым дамочкам, а Роман, созвонившись с Санчесом, решает наведаться к нему в гости и выпить с ним. Мы остаемся втроем и допиваем коньяк.

Порошок тащит нас по полной, и Монах предлагает смотаться в магазин и купить еще бухла. Я отказываюсь, так как хочу остаться с Юлей наедине, вижу ее желание, и, когда Монах уходит, мы набрасываемся друг на друга прямо на кухне, пустые банки и бутылки разлетаются в разные стороны, мы целуемся целую вечность, грязно лапая друг друга, а потом я облокачиваю ее на стол и вхожу в нее сзади.

Монах возвращается, когда мы сидим на кухне на полу среди разбросанных вещей и перевернутых стульев и курим. Он просекает фишку, вытаскивает из пакета несколько банок пива, мы выпиваем, а потом отправляемся в комнату, Монах врубает на компе «Reservoir Dogs», и мы сидим, пьем пиво и наслаждаемся охренительнейшим фильмом от маэстро.

Глубоко ночью, когда Монах отрубается на своей кровати, а Юля дремлет рядом со мной, я ложусь, и стояк у меня что надо, я прижимаюсь к ней, она поворачивается, словно только этого и ждала, впивается в меня губами, отчего мой член начинает рваться наружу еще сильнее, я, пытаясь не особо шуметь, чтобы не разбудить Монаха, срываю с нее одежду, она помогает раздеться мне, и я без особых прелюдий вгоняю в нее свой инструмент и начинаю двигаться с явным превышением скорости, кто-нибудь, выпишите мне штраф, но эта девчонка подо мной слишком уж хороша, и скорость не особо меня заботит, я смогу продержаться еще долго, годы секс-тренировок и наркотического онанизма сделали свое дело, и я уверен, что ей не поздоровится сейчас, она надолго запомнит эти сутки, проведенные в этой богом забытой квартирке, и она быстро кончает, впивается в мое плечо зубами, стонет, только бы не разбудить Монаха, хотя мне уже все равно, и вот она затихает на время, а я продолжаю двигаться и слышу, как Монах начинает ворочаться на своей постели, но еще не просыпается, а может и просыпается, мне похуй, если честно, я немного сбрасываю темп, и Юля залезает на меня сверху, я совсем не против, надо немного отдохнуть, мы двигаемся в такт друг другу еще какое-то время, меняя позы несколько раз, она снова кончает, и я замечаю по часам, висящим на стене, что трахаемся мы уже около двух часов, долбаный порох, время летит незаметно, а член и не думает падать, несмотря на то, что я уже выплеснулся некоторое время назад прямо на охуенную грудь Юли, и вот я чувствую, что она начинает вырубаться, я и сам не против закончить этот марафон, вытаскиваю свой член, и, прижавшись к ней, моментально засыпаю…

Спустя сутки я выхожу от Монаха. Часы показывают мне половину четвертого утра. Скоро рассвет, и надо бы добраться домой как можно быстрее, правда в сложившейся ситуации это будет сделать очень непросто. Ноги не слушаются, и я не могу как следует сфокусировать взгляд. Я в одном легком свитере, на улице теплая ночь, и мне не верится, что завтра наступит осень.

Обычно дорога от дома Монаха до моего дома занимает около получаса. Закинувшись двумя капсулами трамадола и запив это дело изрядным количеством пива, я вот уже два часа пытаюсь попасть домой. Время тянется охуительно медленно, и я понимаю, почему Степа частенько употребляет его. Отличная замена ширеву, если не торчишь на системе, конечно.

Я проводил Юлю утром, посадил ее на электричку, и мы обменялись номерами. Затем я вернулся на «Космос» и провел весь день с Монахом, смотря фильмы Гая Риччи, попивая пиво и покуривая гашиш. И вот теперь я двигаюсь в сторону своего дома, пьяный и удолбанный в хлам. Я спотыкаюсь, падаю, встаю, снова спотыкаюсь и падаю, а в ушах играет «Libertines», как часто бывало в течение всего этого сумасшедшего лета.

Это лето было действительно безумным. Девяносто дней непрекращающегося пьянства, которое разбавлялось в той или иной степени множеством других вещей типа кислоты, амфетамина, героина, кокаина, мета, трамадола, колес, грибов, огромного количества разных видов курева и прочей мутной хери.

Я иду по давно известному мне маршруту вверх по улице от дома Монаха, мимо стадиона, мимо больницы, мимо домов напротив телефонной станции, в окнах которых отражаются яркие огни высокой башни, мимо заброшенного завода, старого кладбища, магазинов, манящих дешевыми ценами на алкогольные напитки, и, добравшись до своего района, решаю сделать пару кругов вокруг домов, чтобы немного отрезветь.

Я иду и снова думаю о Кристине. Обычное дело для такого состояния, как у меня сейчас. Я вспоминаю, как она сказала мне, когда мы лежали с ней на залитой солнцем поляне недалеко от леса за ее домом в первое утро, проведенное вместе с ней: «Я не смогу забыть твои глаза на фоне этого неба…».

Она лежала рядом, смотрела на меня и улыбалась. Солнце грело очень сильно, и я почти заснул, ведь мы не спали очень долгое время в ту ночь, когда я приехал к ней в первый раз, а потом она провожала меня на электричку, мы были совсем юными, и Кристина не хотела палиться перед мамой, и я помню, как мне было тоскливо уезжать от нее.

«Я не вернусь, и снова не будет весны. Я поднимусь, я уже не боюсь высоты…». Помню, как играл на гитаре «5’nizza», когда мы курили у меня на балконе, и с нами были Миша и Санчес, Кристине нравилась их музыка, а я тогда только начинал играть вместе с Романом, и мы всему учились у «Heroin».

Скоро будет очередной совместный концерт, и мне хотелось бы, чтобы Кристина была там, однако с каждым новым воспоминанием о ней я чувствую, что привязанность ко времени, проведенному с ней, и к ее образу медленно, но верно покидает мое сознание. Время лечит. Жаль, что его не продают в аптеках…

Спустя некоторое время я сижу во дворе своего дома и курю, когда чувствую прикосновение чьей-то руки к своему плечу. Я оборачиваюсь и вижу Асю. Она приветливо улыбается мне.

— Привет! — я совершенно не ожидал ее увидеть здесь. — Что ты тут делаешь?

— Привет! — говорит она и подсаживается ко мне. — Была здесь у подружки. Как поживаешь?

— Отлично. Теперь просто отлично. Рад тебя видеть.

— И я тебя. Может, выпьем чего-нибудь?

Это самое лучшее предложение за все лето.

                «SEX ON FIRE».

— Это было такое странное время, знаешь… Мне всегда был нужен человек, который смог бы меня остановить, успокоить… Естественно, ничего не вышло. Это не про нее. Она совсем не такая. Даже наоборот. Странно, я влюбился в Асю не сразу, я влюблялся в нее постепенно. Совсем на меня не похоже… Время бесконечных кутежей продолжалось, ты же все помнишь… Это лето… Наше лето… Но оно стало каким-то менее агрессивным, что ли… Осенью мы часто гуляли вместе с ней по ночному городу, разговаривали обо всякой ерунде… Помнишь, я рассказывал тебе, она как-то сказала, что ей скучно и хочется выпить, и я спросил, что она хочет. Она сказала, что хочет водки, и мы пришли к Монаху, и ты был там, помнишь?.. Мы вместе пили, а потом я провожал ее домой, и мы шли, обнявшись… Знаешь, я не могу это выкинуть из головы. Это все из того времени, понимаешь? Это все мое, все, что мне дорого, понимаешь?.. Каждый чувак, которого я знаю, хотел кусочек Аси, но все обломались, а я был с ней… Я был с ней… Пройдет много лет, и, может, она забудет все это. Кем я был для нее? Просто временное увлечение… Она забудет все это когда-нибудь… Я не забуду… Знаешь, когда ты сказал мне, что я должен поехать с ней в ее художественный колледж тогда, когда мы были с тобой у Монаха, помнишь?.. Она звонила мне и предлагала поехать с ней, просто поехать прогуляться, а я сначала отказался, помнишь?.. Я смотрел на часы и на количество хеша и пива перед собой, но ты сказал мне тогда, что я должен ехать, знаешь… Эти слова… Они были одной из тех фраз, которые запоминаешь на всю жизнь… Ты знал все наперед… Я должен был ехать. Тот день был одним из самых счастливых дней в моей жизни, дружище… Я встретил ее, когда она выходила из дома… Утро, и я сижу на лавочке напротив ее подъезда и курю сигарету. Мы идем на вокзал, садимся в автобус… Рядом с ее художкой было огромное поле, холмы и возвышенности, и мы долго валялись там на траве, жмурясь от яркого солнца, и она рассказывала мне про грибы, которые она собирала здесь в прошлом году… Рассказывала мне свои трипы… А потом мы поднялись в ее комнату на втором этаже общаги, и она показывала мне все свои картины… Я сидел на подоконнике, окно было открыто, я смотрел на поле, яркое солнце… Она подошла ко мне, и мы долго целовались… Эта поездка никак не идет из головы, дружище… А потом она сказала мне, что скоро уедет в Питер, и я снова почувствовал острую боль в груди, совсем, как тогда, когда я стоял у окна комнаты в квартире одноклассницы много лет назад после выпускного, помнишь, я рассказывал тебе?.. Или когда мы с Кристиной стояли в центре Москвы у метро той холодной поздней осенью, глядя друг другу в заплаканные глаза… Я ехал обратно в Дмитров, не веря, что больше не смогу оставаться с ней… Сейчас они обе в Питере. Одна — фотограф, другая — художник… В тот день мы возвращались на остановку и я заприметил роскошного котяру во дворе старого дома. Он валялся, довольный, на траве, лениво щурясь на солнце, и я подошел к нему и погладил за ухом, а Ася взяла в руки фотик, и эта черно-белая фотография до сих пор перед моими глазами, знаешь…

Мы с Романом сидим в подвале, оборудованном как английский паб, и пьем пиво, запивая им горечь отличного амфетамина, который подогнал Данила, и меня несет с невероятной силой.

— Помнишь ту выставку, на которую мы ходили с Асей и Санчесом? Современное искусство, все дела. Полное дерьмо по большому счету, но там были кокаин и шампанское, и мы конкретно угарели, разглядывая так называемые творения современных мастеров, которые они имеют наглость именовать искусством… А после мы погнали к Монаху и продолжили пить, помнишь? А Санчес накидался так, что заблевал весь туалет и отрубился там… Он сильно переживал из-за отъезда своей дамочки в Испанию, помнишь? Классное было время. У меня до сих пор в ушах играет «Kings of Leon»…

Мы сидим, пьем пиво и вспоминаем прошедшее лето и уже уходящую осень. За это время мы наконец-то записали второй альбом. «Heroin» пока находятся в творческом отпуске. Главным образом, из-за Миши.

— Знаешь, меня начинает немного отпускать. Может, двинем к Монаху? Я достаточно наговорил тебе. Пожалуй, даже лишнее. Извини, дружище.

Мне действительно неудобно перед Романом. Я не ожидал, насколько качественным окажется порошок. Он обнажил все скрытые во мне переживания, которыми я не мог ни с кем поделиться уже долгое время.

— Диман, а для чего тогда я нужен? Все в порядке, — он протягивает руку и сжимает мою ладонь. — Пойдем к Монаху.

Когда мы выходим на улицу, у Ромы начинает звонить телефон. Я закуриваю сигарету, пока он что-то оживленно обсуждает с Санчесом.

— Данила пробил нам совместный выезд, дружище, — улыбается Роман, убирая телефон в карман. — В начале года нас ждут в Британии и Штатах.

                ДАША.

Сегодня отличный день. Этот фестиваль войдет в историю. Клуб «Жесть» устраивает день открытых дверей, и мы все здесь. «Flats & Stadiums», «Heroin» и еще несколько команд.

Мы сидим и накачиваемся вискарем после выступления, я смотрю на сцену, на группу «Heroin» и другие группы, которые выходят после нас.

— Отличный вискарь, — парень напротив меня опрокидывает очередную стопку «Знаменитой куропатки» и наливает еще. — Давненько такого не пил.

— Откуда вы, дружище? — спрашиваю я.

Его лицо кажется мне знакомым, наверняка видел где-то в соцсетях на общих группах. Он говорит название города, и я замираю. Слишком много мыслей в подогретом алкоголем мозге вспыхивают одна за другой. Нужно успокоиться и начать сначала.

— Отлично играете, — я говорю слишком тихо на фоне музыки и всеобщего гула за нашим столом, но он все равно слышит.

— Да, чувак, вы тоже, мне очень понравилось.

Я вспоминаю, откуда я знаю название их группы.

— Послушай, а ты не знаешь, случайно, Дашу? — я спрашиваю его и слышу, как дрожит мой голос.

— Соколову? Дашу Соколову?

Я вижу, как он удивлен.

— Я не знаю ее фамилии, дружище. Только имя. Она, вроде бы, играла когда-то у вас.

— Да, чувак. Она играла с нами. Отличный голос…

Он пропускает очередную порцию виски, и я замечаю, что с ним что-то происходит. Он чувствует себя неловко. Избегает встречаться со мной взглядом.

— Где она сейчас? Почему не приехала? — мой голос едва заметно срывается, я опустошаю свою порцию и наливаю нам еще.

— Она умерла, друг… — говорит он, как бы виновато отводя глаза. — Скоро год будет… Рак крови… Она уже давно болела, и мы все знали об этом….

Теперь все встало на свои места. Эта ее записка на двери моего номера в гостинице. Она понимала, что встречаться дальше не имеет смысла. Даша Соколова. Красивое имя.

— Знаешь, мы в свое время круто зависали… Куча наркотиков и алкоголя… — он говорит, по-прежнему опустив взгляд и разглядывая виски у себя в стакане. — Порошки и колеса в больших количествах… Говорят, это экстази спровоцировало рак… Типа, какая-то реакция пошла, или что-то в этом роде, я не знаю наверняка…

Он выпивает и спрашивает меня:

— Откуда ты ее знаешь?

— Так… Встречались однажды…

Я выпиваю виски и выхожу из клуба.

Я выхожу на улицу, где полно людей, отхожу подальше от скопления народа, замечаю небольшой скверик через дорогу, иду туда, сажусь на скамейку и закуриваю сигарету. Я наслаждаюсь вдыхаемым дымом и вспоминаю тот день, когда я познакомился с удивительной девушкой там, в городе моего детства. Я вспоминаю вечер, я вспоминаю ночь, и мне становиться трудно дышать на минуту. Когда я докуриваю сигарету, начинается снег.

Первый снег в этом году, как и тогда, когда я стоял, обняв Дашу, на берегу реки, идет легкими волшебными хлопьями, падает мне на лицо, тает на асфальте. Я бросаю сигарету и ухожу подальше от клуба. Я решаю больше не возвращаться туда, а поехать домой. Один.

Холодный пасмурный осенний вечер, размытые огни Москвы, черный асфальт, замерзшие листья под ногами, в ушах играет «Sonic Youth», я иду от Сретенки по направлению к Цветному бульвару, и холодный ветер пронизывает насквозь, дождь, сменивший первый снег, мелкими серебряными каплями крошится в свете уличных фонарей, рассыпаясь в длинных лужах, в которых застыли искаженные отражения огней домов и черного неба. Голые деревья стоят неподвижно под порывами ветра, своим унынием предвещая скорый приход зимы. Моя любимая погода, любимое время суток, любимая музыка в наушниках, центр столицы, я иду по мокрым московским улицам и вспоминаю запах Дашиных волос…

                ПРОЩАНИЕ.

Единственное, чего я хотел бы сейчас, это чтобы весь этот бред закончился как можно скорее. Я не могу больше этого выносить. Я не могу больше находиться в этом месте. Мне противны люди, собравшиеся здесь, несмотря на то, что я нахожусь в окружении друзей. Неужели я один из них? Что я пропустил? Когда успел измениться этот мир? Когда изменилась моя жизнь? Что со мной не так, и что не так с этими людьми? Мне противно от себя самого.

Мы стоим в сквере напротив вала. Здесь собралось много людей. Я и не знал, что у Миши было столько знакомых и тех, кто ценил его творчество. Все вокруг напиваются, а я не могу поднести алкоголь ко рту. Впервые в жизни мне не хочется пить. Я просто хочу убраться отсюда как можно скорее.

— Чувак, — бормочет пьяный Санчес, — мы сейчас закончим здесь, а потом поедем к тебе, возьмем еще бухла и продолжим, окей?

Я больше не могу сдерживаться.

— Блять, посмотри, во что ты превращаешься, чувак! — я ору на Санчеса. — Ты скоро составишь компанию своему другу! Пришло время остановиться, придурок!

Он смотрит на меня с обидой во взгляде, потом поворачивается и уходит. Мне становится неловко перед Санчесом. В конце концов, я ничем не отличаюсь от него.

— Зря ты так, дружище, — ко мне подходит Джон. — Он тоже переживает, только по-другому.

— Я знаю, — говорю я, разворачиваюсь и ухожу.

Роман догоняет меня. Он кладет руку мне на плечо, и дальше мы идем молча до самого дома Монаха.

Спустя пару часов огромное количество амфетамина разбавляет печальные мысли о смерти Миши рвущейся наружу неискренней химической эйфорией. Я больше не в состоянии нюхать. Роман продолжает снова и снова. Монах составляет ему компанию. Если так будет продолжаться дальше, на группе можно ставить крест.

Мишина передозировка — логичное завершение его истории. Логичное завершение истории группы «Heroin». Я выпиваю пару бутылок пива и закуриваю сигарету. День подходит к концу. Пора расходиться. Мы прощаемся с Монахом и уходим. Я провожаю Рому до его дома.

— Извини меня, дружище, — говорю я. — Извини меня, если причинил тебе боль когда-нибудь. Мне просто так тяжело сейчас. Извини меня, друг.

— Ты ни в чем не виноват, друг, не извиняйся, — он выбрасывает недокуренную сигарету, обнимает меня и уходит.

Он оборачивается у входа в подъезд и улыбается мне:

— Молящие о прощении не могут ходить по воде…

Он уходит, а я стою у подъезда, курю и смотрю на тусклый свет фонаря. Странные мысли проносятся в моей голове. Тревожное чувство засело где-то внутри меня, словно выжидая подходящий момент, чтобы вырваться наружу. Предчувствие чего-то ужасного въелось в мое сознание, и я не понимаю, что это значит.

Я выбрасываю потухшую сигарету и ухожу домой.

ЗАНАВЕСКИ

Я встаю с кровати и направляюсь под теплый душ, мою голову, чищу зубы, и сон проходит, когда я выхожу из ванной. Я завариваю крепкий кофе и засыпаю его несколькими кубиками сахара. Я съедаю плитку молочного шоколада, наблюдая, как от чашки поднимается пар, а затем выпиваю кофе, наслаждаясь каждым глотком обжигающего напитка.

Я подхожу к окну и закуриваю сигарету. Кофе и сигареты. Что может быть лучше утром выходного дня? Я смотрю в окно на эту талую зиму и вспоминаю прошлые зимы, проведенные в квартире Монаха. Это невозможно забыть, и я смотрю на окна соседнего дома, где сейчас живут его родители, где он сам когда-то жил, и я приходил к нему в гости, мы были совсем детьми, совсем маленькими мальчишками, это было очень давно, но я помню все, словно это было вчера. Мы просто сидели у него в комнате и смотрели фильмы на видике или играли в приставку, и нас не интересовало ничего, кроме футбола днями напролет, и не было еще в нашей жизни наркотиков или алкоголя. Мне хотелось бы вернуться в то время, снова прожить все заново, но я точно знаю, что если бы мне выпал шанс прожить свою жизнь снова, я не стал бы ничего менять в ней.

Я докуриваю сигарету, одеваюсь и выхожу из дома. Зима медленно начинает уступать место весне, холодное небо, кое-где тяжелые облака, я иду через дворы своего района, прохожу арку между домами, и восходящее солнце слепит мне глаза, пробиваясь через пелену облаков, слегка затягивающих небо на востоке.

Я смотрю на сосны на восточной горке, в которую упирается старая железная дорога, и лучики света пробиваются сквозь них, запутываясь в ветвях, отчего деревья стоят, словно в золотой паутине.

Я люблю это место, люблю встречать солнце там, на склоне маленькой горки под одинокой старой сосной, зимой, когда небо синее-синее, и морозный воздух сковывает горло при каждом вдохе, а с неба сыплет едва заметная снежная стружка, сдуваемая порывами легкого ветра с крыш и деревьев, вихрясь и создавая волшебную золотистую дорожку в свете лучей только что вставшего солнца, как когда-то одним зимним утром, когда я возвращался домой после ночного лизергинового волшебства у Монаха, или летом, когда утренняя прохлада освежает голову, а впереди длинный день, который завершится на другой стороне горизонта, и я обязательно пойду на огромную гору, возвышающуюся за сосновым лесом, которую отчетливо видно из северного окна моей квартиры, чтобы проводить последние лучи солнца, которое встречал утром, яркий огненный закат, уносящий еще один счастливый прожитый день.

Я выхожу на железную дорогу и смотрю на восток эти ранним утром, как когда-то в далеком детстве, когда я прогуливал школу и мчался к Монаху, мы играли в приставку, и это был настоящий глоток свободы, которой мне не хватало тогда, раньше. Теперь многое изменилось, но мне хотелось бы вернуть время назад, прожить его еще разок, и я все сделал бы точно так же, как сделал, но пережить все это заново прямо сейчас было бы здорово.

Я счастлив, что мне довелось познакомиться в своей жизни с Ромой и Монахом, и я представляю, как приду сейчас к Монаху, а он, я точно знаю, уже будет сидеть за компьютером с чашкой кофе, обрадуется, увидев меня, и я снова сяду в кресло позади него, включу телевизор без звука, поставлю музыку, заварю хеш, достану пиво и буду ждать Рому, и вот он придет, отпустит пару шуточек про Монаха, сядет на диван, и мы будем разговаривать с ним и музыке, фильмах, книгах, обо всем, что связывает нас, потом поиграем на гитарах, дойдем до стадиона, будем сидеть там несколько часов подряд и пить пиво, затем вернемся к Монаху, сделаем себе по дороге порошка, чтобы продержаться еще какое-то время в приподнятом настроении, а потом сядем в уютной комнате с приглушенным светом и будем слушать любимую музыку…



Я вдыхаю кокаин и закуриваю сигарету. Я стою у окна комнаты в квартире Монаха, облокотившись плечом на стену, смотрю на улицу, на людей, проходящих мимо, на проносящиеся машины, на слегка подтаявший снег и солнечные лучи, запутавшиеся в ветвях растущих около дома деревьев.

Рома и Монах здесь, рядом со мной, и мы разговариваем и смеемся, вспоминая наши приключения, концерты и репетиции, все именно так, как я и представлял себе, когда шел сюда сегодня по старой железной дороге, и я наливаю виски, выпиваю его, снова наливаю и выпиваю, спустя какое-то время раскуриваю косяк, а потом вдруг понимаю, что нахожусь один в пустой квартире…

Я начинаю плакать, и слезы невозможно остановить…

— Роман… Я не могу понять, как так получилось…

Кокаин внутри меня. Много кокаина, много виски, много травы, и все это меня обманывает и сводит с ума. Я не могу привести мысли в порядок, и дыхание мое постоянно сбивается. Я раз за разом окидываю взглядом пустую комнату в квартире Монаха в надежде на то, что все это мне только кажется. Я сажусь в кресло и закрываю глаза…

Я вспоминаю тот вечер после похорон Миши, когда мы прощались с Ромой у его подъезда. У меня было странное ощущение, что мы больше не увидимся с ним. На следующий день мне позвонил Монах и сказал, что Рома этой ночью повесился. Сразу после похорон Монах уехал на Урал, и не сказал, когда вернется…

Я часто прихожу в квартиру Монаха. Прихожу, чтобы просто посидеть у окна и посмотреть на прохожих, как мы делали раньше с Романом. Мне хорошо здесь, и когда я вспоминаю наши старые добрые деньки, мне становится легче. Легче жить дальше, потому что слишком много прожито здесь, слишком много людей прошло через эту квартиру, слишком много эмоций я чувствую, когда переступаю порог этого дома. Ромы больше нет, и я не знаю, вернется ли Монах когда-нибудь обратно, но мне никогда не забыть всего, что нас с ними связывало.

Я подхожу к столу, на котором все еще лежит Ромин ноутбук. Думаю, нужно записать все это. Может, получится что-то наподобие книги. Я хотел бы написать обо всем, что знаю, чтобы предостеречь других людей от тех ошибок, которые мы совершали. Я знаю, что Рома это делал. Вел что-то наподобие дневника. Постоянно исправлял и переписывал. Можно сказать, что это его монолог. Как если бы он говорил, а я слушал. Я почти закончил читать его записи.

Рома никогда не выставлял напоказ свои чувства и переживания. Трудно было вывести его на эмоции, но теперь, перечитывая его мысли, я не могу поверить, насколько мы были с ним похожи. Видимо, я слишком плохо знал своего друга. Сегодня я обязательно дослушаю его рассказ.

Я открываю ноут и включаю его, улыбаясь тому, как долго он загружается. Как и в то время, когда мы проводили дни напролет в этой квартире. Рома так и не успел его почистить. Та самая заставка с нашей с ним фотографией, которую сделал Монах. Те же фильмы и та же музыка. Я смотрю на рабочий стол и открываю знакомый текстовый документ со странным названием «Квартиры и стадионы (моему единственному другу Д.)». Я продолжаю читать и снова чувствую волнительную дрожь по всему телу…

«…Мне с каждым разом все труднее и труднее смотреть на то, каким становится этот мир, дружище. Вроде бы, ничего особенного. Скорее всего, наши родители так же смотрели на нас в прошлом. Но сейчас я начинаю чувствовать, будто эта жизнь уже больше не принадлежит мне…

Новое поколение запуталось в крепких сетях, проживая детство и юношество совместно с прогрессирующим окном в мир иллюзий. Исчезли детские забавы в маленьких двориках растущего города. Веселые добрые детские игры сменили бездушные машины, выжидающие своих рабов, искусственный интеллект, нескончаемый источник развлечений, позволяющий, не выходя из дома, знакомиться, общаться, дружить, влюбляться. Чудо-изобретение, предоставляющее возможность почувствовать себя супергероем, командующим собственной армией, бесстрашным гонщиком, безжалостным стрелком, расправляющимся с различными врагами, от террористов до живых мертвецов, космическим защитником планеты, рыцарем средневековья, сражающимся за принцессу и королевство. Теперь на улице не испытаешь столь обширный перечень наслаждений…

Яркий экран телефона или компьютера ставит несформировавшуюся личность на колени, предлагая отсасывать долго и глубоко. Информацию, конечно же. Сглатывая или выплевывая, по вкусу. Ящик с экраном обеспечивает спокойствие родителям, ведь уязвимое чадо не попадет в дурную компанию, не начнет употреблять алкоголь, наркотики, смертельно вредные сигареты, не будет бить окна в школе и ничего себе не сломает. Осторожность превыше всего, ведь темные и безлюдные переулки захлебываются маньяками, алкоголиками, грабителями и прочим сбродом, сеющим страх в глазах добропорядочных граждан. Нестрашно, что под крылом таких воспитателей вырастает существо нового поколения, которое не докучает вопросами, не просит поиграть с ним, не тратит драгоценное время взрослых. На любой возникающий вопрос оно обращаются к компьютеру, находя исчерпывающий и понятный ответ. Ограждая своих детей от всего происходящего вне их безопасного убежища, такие взрослые думают, что поступают совершенно правильно. Может, и не думают вовсе…

Я упустил момент, когда все изменилось. Я не могу поверить, что мы с тобой — часть этого отвратительного и слабого стада, дружище. Отвлеченное суетливыми и бессмысленными заботами инфантильное общество с неизвестным количеством нелегалов, схожих с кариесом на пока еще белоснежных зубах, такое же, как и везде, смотрящее сквозь пальцы на происходящее вокруг, не задумывается о своем дальнейшем будущем на этой земле. Серые существа, готовые выполнять любую грязную работу за минимальную оплату труда, терпящие ежедневное унижение, обиды и презрение со стороны денежных мешков. Люди перерабатывают друг друга на фабрике злости, и в какой-то момент все собранное сырье будет использовано против них самих. Глупо рассчитывать на то, что это никого не коснется. Легкая добыча для зверя, не более. Мне противно от всего этого, дружище…

Ты знаешь, я всю жизнь мечтал стать свободным, как и все мы, но, наверное, вкладывал слишком много смысла в это значение. Свобода — миф, выдающий желаемое за действительное. Если люди считают себя свободными, видимо, им по душе жить в мире, созданном лишь желанием свободы. Это иллюзия. С рождения мы все обречены жить в тюрьме своей плоти в обществе, в котором не живем, а существуем, и с вечной проблемой материального благосостояния. Все хотят верить в чудеса, хотя скрывают данный факт. Лжецы в красивых масках всюду. Наигранная вежливость, доброжелательные улыбки, скользкая лесть, лицемерное сочувствие, умение делать вид понимающего человека, а на самом деле всем на всех плевать. Мной давным-давно овладело чувство забытого матерью в большом супермаркете ребенка. Это чувство живет вместе со мной, тихо затаившись в глубине сознания. Мы все одиноки на пути длиною в жизнь к настоящей свободе. Миллиарды заключенных, мечтающих вырваться из этой тюрьмы, освободиться от мирских угнетений…

Борьба за личное счастье затмевает рассудок, я вижу это слишком часто в глазах встречающихся мне людей. Они мчатся вперед, причиняя боль другим, карабкаясь к цели по телам таких же заключенных, преграждающих их как казалось бы праведный путь. Ненависть — их верный союзник, безжалостно уничтожающий все вокруг. А еще равнодушие. Все говорят о доброте, но каждый ненавидит остальных, готовый в любой момент уничтожить ближнего без малейшего сожаления…

Нас кормят бесполезной информацией, стравливая, словно собак, ведь мы голодны и готовы потреблять все, что дадут, и мы жадно давимся легкодоступной отравой, искусно приготовленной умелым кулинаром. Общество потребления мне невыносимо, и я больше не хочу жить в таком мире…

Ты должен меня понять, дружище. У меня больше нет сил, и дело здесь не в моих взглядах. Со всем этим можно было смириться, если бы мы сами не стали такими же. Мы ничем не отличаемся от большинства. Более того, мы еще хуже них. Обычные торчки и алкаши, которым нет дела до общественной жизни. Вместо того, чтобы изменить свою жизнь и жизнь других к лучшему, мы заталкиваем действительно значимые вещи подальше в шкаф своего естества, откуда потом достать их становится с каждым разом все сложнее и сложнее, потому что приваливаем их наркотиками и алкоголем. Могли бы мы стать действительно полезными этому обществу? Конечно, дружище. В этом нет сомнений. Но мы — самое слабое звено эволюции, потому что стали теми, кем никогда не хотели быть. Мы стали теми, кого презирали. Мы стали зависимыми, мой друг. Мы такие же потребители, как и большинство людей. В этом нет свободы…

Теперь, думаю, пришло время заканчивать этот дневник. Пришла пора подвести итог всем этим мыслям. Когда ты прочтешь это, дружище, меня, скорее всего, не будет больше рядом с тобой. Банально до смеха, но по-другому никак. Мы через многое прошли, и я горжусь тем, что был твоим другом. Мне не хватало смелости сказать тебе это раньше, но всему свое время. Видимо, мое уже пришло…

Наркотики сильно изменили меня, дружище. Мы все не отсюда, и у меня хватает честности признаться в этом себе и тебе. И я не боюсь того, что собираюсь сделать. Петля — это символично. Желтизна занавесок цвета амфетаминовой рвоты доканала меня. Я смотрю сейчас на эти чертовы занавески в квартире Монаха и понимаю, что они — это занавес. Спектакль окончен, мой друг. Пора расходиться. И если ты не выкарабкаешься оттуда, пропадешь…

Я люблю тебя, дружище, и желаю тебе счастья. А теперь прощай, мой друг. Прощай, мой единственный друг…».

Я закрываю ноутбук, закуриваю сигарету и смотрю на занавески, едва прикрывающие окно комнаты в квартире Монаха…

                СТАРЫЙ ПЕРЕУЛОК.

Я стою у этой двери и не решаюсь войти внутрь. Я знаю, что она там. Кристина сидит на кровати за этой дверью, а я стою здесь и не могу решиться войти в комнату…

Она звала меня. Она сказала, что мы можем просто побыть вдвоем и поговорить, ведь мы так давно не виделись, и она сказала, что соскучилась по мне. Просто поговорить, вспомнить прошлое, рассказать что-нибудь новое друг другу, заняться сексом, проснуться вместе, позавтракать, выпить кофе и покурить. А потом каждый пойдет дальше своей дорогой…

Я решил пойти на эту вечеринку, потому что меня пригласил Санчес. Я уже давно не видел его и решил, что встретиться было бы неплохо. Последние несколько месяцев я проторчал на всевозможных порошках и алкоголе, тусуясь со Степой, Джоном и Синим в различных сомнительных местах, изредка видясь с Максом на стадионе.

Новогодняя вечеринка проходила в доме у Аси, и я сомневался до последнего, вписываться сюда или нет. Я встретил много знакомых лиц, тех, кого не видел уже долгое время. Данила приехал из Москвы в сопровождении нескольких симпатичных пташек. Кирилл заявился вместе со Стасом. Похоже, он все-таки вписался в его движ. Хорошо, что не к Сене. Впрочем, тот тоже был здесь с несколькими парнями из своей банды. Позже подтянулся Макс. Его я был рад видеть больше всего.

Мы с Максом и Санчесом заняли подвал дома, пили ром, курили траву и играли в бильярд, когда на пороге появилась Кристина в сопровождении Аси. Передо мной стояли две женщины, которых я любил. Обе приехали из Питера на несколько дней. Я удивился себе, когда понял, что почти не испытываю эмоций при встрече с ними. Слишком многое изменилось.

Я больше не вспоминаю Асю и все, что нас с ней связывало когда-то, как той дождливой осенью, когда я втирал Роману о своих чувствах в местном пабе за кружкой пива, слегка отъехав от столичного амфетамина, о наших алкогольных вечерах в городе и у Монаха, о наших поездках к друзьям и потрясающем сексе у нее дома после частых вечеринок, где все мы убивались в хлам, и у меня больше не перехватывает дыхание, как теми летними ночами, когда я возвращался домой от Монаха под смесью алкоголя и наркотиков, и стрелки моих часов обычно зависали в районе четырех утра, на мне были легкий свитер, джинсы и кеды, я слушал «Libertines», спотыкался и падал, потому что был слишком пьян и удолбан, а Кристина в моих воспоминаниях снова сидела со мной на крыше старой пятиэтажки, окруженной волшебной стеной сказочного леса, и я снова и снова видел эту девчонку в красной куртке у стелы с надписью «Звездный»…

И вот я стою у этой двери и не решаюсь зайти, а потом разворачиваюсь и ухожу прочь…

Я иду между обветшалых домов старого переулка, и мой мозг, подогретый ромом и травой, снова рисует почти забытые картины той зимы, когда мы с Ромой и Монахом шатались здесь, вынесенные из жизни волшебством лизергина, глазея по сторонам, залипая на снег, крутящийся вихрь снежинок, а бриллианты в свете фонаря рисовали причудливые картины в наших глазах, и мы наслаждались этой сказкой до самого конца этого волшебного снегопада…

Мысли бегут вперед, и я перемещаюсь в то время, когда мы с Кристиной постоянно гоняли на репетиции к Мише и Санчесу за город, вспоминаю Асю и ее дом над обрывом, где мы играли, вспоминаю лес, небольшую речку, вода точила камень, вспоминаю время, когда мы с Кристиной были счастливы…

События в моей голове сменяют друг друга, и я растворяюсь в той зиме, сильно похожей на эту, когда я встречал первый снег вместе с Кристиной там, в Звездном. Наш первый снег, как и сейчас, валил крупными осторожными хлопьями, нежно укрывая землю, падал на ресницы Кристины, а она кружилась и танцевала, пытаясь поймать эти снежинки, снежная принцесса, и я обнимал ее, прижимал к себе, и мы целовались под этим первым снегом…

Я помню, она была одета в светлую куртку и светлые джинсы, на ногах были смешные унты, сшитые мамой белые варежки, светлая шапка, а все вокруг были одеты в черное, и она говорила мне, что это так скучно — ходить зимой в черном, ведь вокруг лежит белый пушистый снег, и я смеялся, я был счастлив тогда…

Я иду по направлению к дому Монаха и захожу во двор, в котором рос. Этот старый двор — одно из самых лучших мест моей жизни, и лето в моей голове сменяет эту зиму, я иду по направлению к дому Монаха, смотрю на детскую площадку, останавливаюсь и вспоминаю, как много лет назад летом мы курили здесь вместе с Мишей, Санчесом и Кристиной, как Миша умело заваривал хэш и давал всем нам напаснуться, как мы смеялись тогда, той теплой летней ночью…

Эти переулки будят во мне старые воспоминания детства. Я иду среди обветшалых домов, и слезы наворачиваются на глаза. Я вспоминаю качели, на которых мы с Монахом качались в детстве, и я смотрел тогда на звезды, приближающиеся на секунду ко мне с каждым разом, когда качели летели вперед, и мне казалось, словно я лечу над планетой, словно я нахожусь в космосе. Я вспоминаю, как мечтал улететь отсюда в другой мир, в другую Вселенную. Шаг за грань…

И я сделал его. Другой мир, другое сознание, сознание волшебства, подогретое алкоголем и химией, открыло мне иное пространство существования. Мне удалось это сделать, вот только жить с этим становится все труднее и труднее с каждым новым днем. Таким, как я, не место здесь. Слишком много реальности в этом мире, но я не могу теперь отступить назад. Эта реальность не подразумевает путей отхода. Мою прошлую жизнь теперь не вернуть…

Я дохожу до дома Монаха и останавливаюсь у подъезда, закуривая сигарету. Сколько времени прошло с тех пор, как я ушел отсюда? Зачем я снова пришел сюда? Ведь кроме Ромы и Монаха мне уже ничего не нужно здесь, за этой дверью. Больше года их нет со мной, и я уже давно не преступал порога этой квартиры. Когда я дочитал Ромин дневник, во мне словно оборвалось что-то. Я не могу войти в эту дверь снова. Думаю, он бы тоже не смог. Я выбрасываю сигарету и достаю телефон. Я звоню единственному человеку, которого хочу сейчас увидеть…

Спустя некоторое время я стою, облокотившись на обшарпанную стену старого заброшенного завода, и ссу в снег, прокручивая в голове вечер, проведенный у Коса. Я позвонил ему и сказал, что хочу увидеться. Мы сидели, пили коньяк, разговаривали обо мне, о нем, о моих переживаниях, о его работе, обо всем, о чем угодно, лишь бы чувствовалась связь, лишь бы два человека знали, что они кому-то нужны.

И теперь в моих ушах снова звучит «Libertines», а я и не думал, что стану слушать их зимой, холодной зимой, земля полна снега, очень много снега, и Питер Доэрти поет о наркотиках, клубах, пабах, о том, что они должны оставаться с какой-то дамочкой вместе навсегда, а я иду и вспоминаю Романа, думаю о том, что его больше нет со мной, и я снова убит, удолбан в хламину, иду мимо тех самых домов и дворов на Сиреневой улице, где мы с ним частенько гуляли, пили пиво и курили гашиш, иду мимо маленьких деревянных домиков, стоящих рядом со старым полем, тем самым, на котором мы с Монахом и Костиком играли в футбол много лет назад, и мне вспоминается все это снова, как мы играли здесь зимой, в сугробах, утопая по пояс в снегу, радостные и счастливые, пинали мяч, не важно, сколько времени на часах и какое время года за окном, столько раз я бывал здесь, столько раз я вспоминал все снова, вновь и вновь, и мне кажется, что вся моя жизнь — это сплошное воспоминание, и я даже не знаю, жил ли я по-настоящему, потому что я не могу поверить в то, что все это происходит со мной, и я не боюсь смерти, совсем не боюсь, мне совсем не страшно, потому что я знаю, что хотя бы один человек скажет: «Эй! Этот чувак не зря прожил жизнь, он кое-что оставил после себя, он был все же ничего, классный парень в целом, вот только со своими загонами, впрочем, у кого их нет? Может, слишком романтичный, слишком сентиментальный, и, наверное, он смог бы продолжать дальше, вот только зачем? Наверное, он действительно закончился, наверное, его просто не осталось больше, и он ушел, поступил так, как нужно было поступить…».

Все это не более, чем бред разыгравшегося воображения, поломанного алкоголем и наркотиками. Я просто исчезну, и дальше уже ничего не будет, лишь пустота и тишина. Пройдут годы, и наша музыка уйдет, растворится в сети, а моя писанина так и останется невостребованной.

Я иду домой, еле держась на ногах, в который раз падаю и решаю, что нужно поваляться в этом холодном снегу, потому что тело мое совершенно не слушается, нужно прийти в себя, и я лежу и смотрю на яркие зимние звезды, которые словно подмигивают мне из бескрайней бездны. Становится очень холодно, и я пытаюсь подняться на ноги, снова падаю, меня начинает рвать, и я падаю лицом в собственную блевотину.

Спустя какое-то время я встаю, иду домой и плачу. Моя психика слишком расшаталась за последнее время. Нужно срочно что-то менять…

                ЗИМА В АРАВИЙСКОЙ ПУСТЫНЕ.

Огромный огненный шар завис над дюнами, и его лучи выжигают все, что находится под ним, но сильный ветер, летящий с моря, не дает жаркому зною завладеть этой бескрайней пустыней до конца.

Я стою на обрыве и смотрю на горизонт. Волны яркого изумрудного цвета надвигаются со стороны длинной череды мертвых коралловых рифов, защищающих это место от акул на протяжении десятка километров, разбиваясь о них, но не утратив свою силу до конца, набрасываются на мой обрыв, и всплески слышны повсюду, словно удары, брызги взмывают вверх, капли падают на меня, и я поражаюсь силе этой бессмертной стихии, ведь обрыв возвышается над водой не менее чем на двадцать метров, и вот уже несколько часов я стою здесь и наблюдаю за морем, слушаю «Sonic Youth», и когда начинается «Diamond Sea», я закуриваю сигарету, смотрю на Марину, которая внизу, вдали от огромных волн, ходит по морским камням, россыпью украсившим отмель в небольшом заливе между скал.

Она смотрит на меня, замечает, что я наблюдаю за ней, машет мне рукой и смеется. Я улыбаюсь ей в ответ, вспоминая, как впервые встретил ее, наши долгие прогулки по уютным дворам на Сиреневой улице, когда манящий свет фонарей освещал ее улыбку, и мы были счастливы, сидя на детской площадке, вспоминаю лес, восточную горку и тот Новый год, когда стрелка часов подходила к двенадцати, а я открывал шампанское под старой сосной…

Прошло несколько лет с тех пор, как Ромы не стало, а Монах уехал на Урал. С тех пор очень многое изменилось в моей жизни. Я встретил Марину, когда находился в полном душевном раздрае, и она спасла меня.

Я не верю в судьбу после того ужасного ливня уходящей осени, когда Кристина шла к метро по Тверской, а я просто смотрел ей вслед, и поздно было уже что-то менять, но Марина появилась в моей жизни неслучайно. Если бы не она, меня бы уже не было здесь. Я благодарен ей за это, но люди по большому счету никогда не меняются.

Здесь, в пустыне, проведя долгое время среди великих песков, я часто оставался один в этой бескрайней пустоте. Медитация позволила открыть в себе новые горизонты, но не закрыла старые двери, ведущие в бездну. Слишком много людей пострадало во время общения со мной. Слишком много хороших людей. А теперь и Марина. Чувство вины перед ней не покидает меня.

Я вспоминаю нашу свадьбу и думаю, сколько еще нам осталось вместе, потому что здесь, в пустыне, мы оба отчетливо понимаем, что дальше нам не по пути, хотя мы все еще любим друг друга. Она никогда не будет со мной счастлива, потому что я сомневаюсь, что когда-нибудь стану другим.

Далеко на западе у самого горизонта я замечаю небольшое скопление рваных облаков. С течением времени они становятся все ближе и ближе. Я наблюдаю за этим необычным явлением, ведь в этом месте почти никогда не бывает дождей, но облака явно дождевые. Ветер усиливается, и солнце начинает медленно клониться на запад.

Странное завершение нашего путешествия в пустыню, ведь ничего не предвещало беды, как и наша с ней жизнь, и мы уходим с обрыва, идем по направлению к отелю, который кажется так близко, но на самом деле нам предстоит длинный путь по песчаному берегу изумрудного моря.

Облака закутывают уходящее солнце в рваные простыни, и оно начинает плавно спускаться за горы соседней пустыни, отделенной от нас огромным проливом. Через несколько минут станет совсем темно.

Мы провели здесь много часов, встретив рассвет, наблюдая за тем, как солнце вставало из песков великой пустыни, тонувших в млечной предрассветной дымке, а теперь наблюдаем, как оно медленно прячется в горах за морем. Величайшие творения природы, они возвышаются огромными небоскребами там, вдали, и кажутся совсем близко, но на самом деле так далеко…

Мы возвращаемся в отель, когда солнце уже садится, сидим на террасе под открытым небом, и бармен явно недоволен тем, что я уже в пятый раз заказываю у него пиво. У него благородная мусульманская внешность. Так и хочется вручить ему здоровенный ятаган и напялить чалму. Его предки бились за то, чтобы на эти земли больше никогда не ступала нога белого человека, но во всем этом, безусловно, есть и его вина. Арабы разрушили некогда величайшую цивилизацию из когда-либо существовавших на нашей планете. За все приходит время расплачиваться.

Я уже конкретно поднабрался, и мы перекинулись с ним парой фраз на английском. Надо признать, язык он знает неплохо, я продолжаю беседу, и он удивлен, что я понимаю ход его мыслей, ему просто некуда деваться, остается работать барменом в этом отеле, чтобы хоть немного сохранить цивилизованный настрой в современном мусульманском мире, не уходить в пустыню, как бедуины, жить общественной жизнью, и я говорю ему, что мы в целом похожи, никому не нравится присутствие чужих людей в своей стране, особенно другого цвета кожи, и это нормально, это заложено самой природой, не тупой необъяснимой ненавистью, а самим нутром, зовом крови, и я говорю ему, что мне тоже нелегко свыкнуться с вторжением чужаков на территорию моей родины, а властям плевать на наши интересы, богатым ублюдкам все равно, чего хочет народ, и в результате мы просто должны терпеть, он — довольные и наглые рожи западных туристов, которым плевать на его идеи, я — захват своей страны необразованными и невоспитанными дикарями, но большая политика — это не наше дело, и обычным людям от этих бесконечных игр власти нет никакого смысла, так будет всегда, и мы должны просто смириться.

Было время, когда я смотрел на этот вопрос по-другому, но эти дни прошли. Я стал осторожнее и понимаю теперь, что насилие лишь порождает насилие. Таким образом ничего не решишь. Несколько моих знакомых получили серьезные сроки. Пару ребят, которых я знал еще с футбола, сели пожизненно, и это ни к чему не привело. Разве что только к слезам их матерей. Стоит, наверное, спросить их, стоило ли это того, но это не мое дело, и лезть к ним в душу я не собираюсь, но я точно знаю, что не хочу оказаться на их месте.

Если государству плевать на человека, человек может смело наплевать на такое государство. Вот и все.

— А теперь просто налей мне еще пива, чувак…

Проходит несколько часов, и я не могу понять, как сумел так круто накидаться, ведь все шло нормально, я выпил пива в баре, вернувшись с моря, потом трепался с арабом-официантом, а потом мы с Мариной курили в номере местный гашиш, который вырубили на ресепшене у молодого араба, который, судя по всему, этим и промышляет, доставляет стафф белым господам, чтобы те побыстрее приобщились к местным устоям, открывая новые границы сознания в своем чопорном и надменном мозге, наслаждаясь отличным хешем, только что доставленным с плантации, а потом мы снова пили пиво, и вот я иду вдоль пустынного пляжа, а прибой заливает мои тряпочные белые «Найки».

Я стою и залипаю на бескрайнюю морскую черноту, лунную дорожку на воде, черные горы и ослепляющие огни отеля, а звезды светят так ярко, что походят на электрические гирлянды на новогодней елке в далеком детстве. Марина подходит ко мне, и мы стоим какое-то время на понтоне, глазеем по сторонам, потом уходим с пляжа и снова отправляемся в бар, берем пива и садимся за стол.

Я вижу англичан за соседними столиками. Нормальные парни, мы играли с ними в пляжный футбол вчера утром. Смесь пива и боевых шрамов. Все, как полагается. Я заметил море татуировок «Вест Хема», «Челси», «Тоттенхема», «Сити», «Юнайтед», «Портсмута», «Ньюкасла», «Арсенала», «Ливерпуля» и прочие. Как же это они тусуются здесь вместе? Не могу себе представить, чтобы представители «Торпедо» и «Локомотива» вместе попивали пивко, лежа на песке и пялясь на морской прибой.

Несколько десятков немцев сидят за столами метров в двадцати от нас и поглядывают в сторону англичан. Я чувствую, что дело может закончиться плохо. Пара бритишей начинает тихо затягивать какую-то футбольную песню, и несколько парней подхватывают ее. Все громче и громче, и вот уже немцы начинают нервничать, а англичане теперь уже почти все поют, я будто нахожусь на британском стадионе и вспоминаю, как работал в центре Москвы несколько лет назад, когда в «Лужниках» проходил финал Лиги Чемпионов между «Челси» и «Манчестер Юнайтед», и сотни две лондонских парней заняли небольшую кафешку недалеко от ЦУМа, а я как раз шел с работы и, естественно, не мог пройти мимо, заказал пару пива, и мы потрепались с парочкой ребят из Лондона, мои ровесники, веселые ребята, жаль, у меня не было билета на этот матч, и лондонцы выпили тогда весь «Хайнекен», томившийся в тот день в этой кафешке.

Пение англичан продолжается, и несколько немцев вскакивают и начинают кричать что-то в сторону бритишей, запевают какую-то песню на своем ****ском языке, и вот уже в них летят стаканы и кружки, звон битого стекла, а у меня начинает закипать кровь, как и много раз до этого, когда две толпы выстраиваются друг напротив друга, сколько раз я это наблюдал, но это было давно и в России, а здесь это кажется очень необычным, и я вскакиваю и заслоняю собой Марину, стул пролетает мимо нас, в ход уже идут столы, и несколько англичан бросаются на толпу немцев, я увожу Марину в сторону, пара стаканов падает совсем рядом с нами, я оборачиваюсь и вижу, как немцы всей толпой наваливаются на англичан, а те парни, что прыгнули первыми, уже завалены, и я принимаю решение в доли секунды, теперь я — за англичан, и, если уж до конца быть честным, все они заслуживают получить ****юлей от русских, и бритиши, и немцы, но сейчас выбирать не приходится, я ненавижу немцев за то, что их предки сделали много лет назад с моей страной, за бомбежки Москвы и Ленинграда, за сожженные деревни и смерть моих близких, я выскакиваю вперед и бью первого попавшегося мне немца несколько раз, пока тот не заваливается на спину, а парочка англичан наваливаются на него и пинают ногами, женщины кричат, маленькие дети плачут, видя, как их папаши метелят друг друга, бред да и только, но это безумно весело, и я смеюсь, давая пинка какому-то жирному ублюдочного вида немцу, которого уже схватили несколько англичан, но тот не сдается, здоровенный ублюдок, видимо, разнесло от пива и колбасок, но вот, наконец, он не выдерживает и валится на землю.

В бой вмешиваются несколько официантов, но лучше бы им не следовало этого делать, двое из них уже лежат на земле, держась за голову. А в моей голове начинает играть «Morphine» «Sharks», и люди вокруг нелепо метелят друг друга, все это напоминает какой-то дурдом, и мне весело из-за всего этого, ведь эта мелодия больше всего подходит для картины всего происходящего вокруг.

Я хватаю одного немца за футболку и пытаюсь ударить его, но в этот момент чувствую удар по голове откуда-то сбоку, видимо, какой-то наглый немецкий пидор подкрался ко мне незаметно, удар и еще удар, я падаю, кто-то пинает меня по спине, но я не успеваю ничего рассмотреть и понять, потому что надо мной куча людей, ****ящих друг друга, единственное, что я замечаю, так это явный перевес немцев, и я закрываю голову руками, надеясь, что мне не перепадет так уж сильно на этом чудесном отдыхе.

Но вот несколько человек бегут к нам со стороны номеров, и я узнаю русских ребят, с которыми мы накидались в первый день нашего приезда в отель. Они наваливаются, и немцы побеждены. Бритишам тоже неслабо достается, но я уже не вмешиваюсь.

Я поднимаюсь на ноги, нахожу взглядом Марину, и мы незамедлительно покидаем поле боя, оставив разбираться со всем этим дерьмом официантов, отельных служащих и местную службу охраны. Было бы неплохо еще выпить. Хорошо, что в номере осталось пиво…

Утром следующего дня мы с Мариной идем на пляж, и мне хочется громко заржать, но я сдерживаюсь, толкаю Марину и показываю ей на красный флаг у входа на понтон, запрещающий купаться, и она тоже смеется, глядя на него. Видимо, у наших парней все в порядке с чувством юмора. Они успели вчера вечером или, точнее, сегодня ночью прогуляться на пляж и покуражиться над немцами еще круче, чем накануне. В левом верхнем углу красного флага кто-то яркой желтой краской вывел значок серпа и молота.



Я просыпаюсь. Яркое африканское солнце заполняет наш номер, плотные шторы не спасают, и я встаю, радуюсь новому дню, нажимаю кнопку электрического чайника, иду в ванную, принимаю душ, чищу зубы, умываюсь, напяливаю футболку и шорты, надеваю тряпочные белые «Найки», вода тем временем закипает, и я завариваю себе крепкий черный кофе, беру в холодильнике плитку шоколада и наслаждаюсь завтраком.

На завтрак в отеле я, естественно, опоздал. Марины нет рядом. Видимо, она уже успела позавтракать и теперь наслаждается морем. Скоро полдень, а значит, она сейчас вернется. Сегодня наш последний день пребывания здесь, и я собираюсь целиком провести его с ней. Моя книга отнимает слишком много времени. Море, бассейн, обед, скалы на закате, ужин, бар, алкоголь, номер, прощальный секс…

Почему-то мне кажется, что он действительно станет прощальным для нас с ней, несмотря на то, что нас по-прежнему тянет друг к другу. Мне трудно рассуждать сейчас об этом. Все это очень грустно, на самом деле, но мне нечего предложить ей, кроме того, что уже предложил. Эти годы, проведенные вместе, все же были счастливыми.

Я выхожу из номера в коридор, закуриваю сигарету и наслаждаюсь великолепным видом огромных гор, плотной стеной обступивших наш отель. Я курю и вспоминаю, через что мы прошли вместе с Мариной, как нам было хорошо вдвоем. Я вспоминаю нашу свадьбу, наши путешествия в другие страны, прогулки, совместные праздники, дни рождения друзей. Мы действительно были счастливы. Музыкант и модель. Я в точности повторяю жизнь своего отца. Такое же бесполезное в этом мире существо.

Марина… Некоторое время я думал, что ничего лучше для меня не может быть в этой жизни, лишь бы находиться вместе с ней. Я вспоминаю, как плакал по ночам, уткнувшись ей в спину, когда она уже спала, думая с ужасом о том, что она может меня бросить и уйти. Тот я — совсем не этот я, который стоит сейчас в коридоре отеля, курит и смотрит на горы. Тот я — это беспомощный щенок, только-только завязавший с алкоголем и наркотиками ради любимой женщины, и теперь у него не осталось ничего в этой жизни, кроме нее, и если она уйдет, то мир сразу рухнет, потому что все мосты сожжены, обратной дороги нет.

Я действительно думал так. Но прошло время, чувства начали понемногу остывать, и в эту брешь незаполненной пустоты снова начал вливаться алкоголь. Прошло еще немного времени, и компанию ему начали все чаще и чаще составлять наркотики. Это было невыносимо грустно и тоскливо, но я ничего не мог с собой поделать. Это было выше меня, как и сейчас, как и всегда, впрочем.

В последнее время все начало лететь в пропасть. Мы действительно пытались спасти то, что еще осталось от нашего счастья, но потом я окончательно сдался. Я задыхался под тяжестью этих отношений, под тяжестью ответственности, семьи и брака, несмотря на то, что Марина давала мне большую свободу, но сейчас-то я понимаю, что задыхался, скорее, под тяжестью веществ и алкоголя, которыми была плотно напичкана моя жизнь в последний год, проведенный с Мариной.

Я закуриваю еще одну сигарету. Легкий морской бриз оставляет соль на коже. Пальмы, согнутые за десятки лет зимними ветрами, летящими с моря, и песок, кружащийся в их редких порывах. Солнце раскаляет огромные камни, лежащие тысячи лет на плато, которое я наблюдаю с террасы нашего отеля. Последний день в Аравийской пустыне, а в ушах звучит «Jefferson Airoplane» «Coming Back To Me»…

Спустя сутки мы сидим в самолете, готовясь к взлету, Марина кладет свою голову мне на плечо, а я думаю о Максе и наркотиках, которые ждут меня дома…

                НОВАЯ СТАРАЯ ЖИЗНЬ.

Может, кто-нибудь другой сделает это за меня? Я не могу сейчас принимать такие решения. Собственно говоря, не только сейчас и не только такие. Вообще никогда. Никакие решения. Правда, сейчас — в особенности.

Я чувствую себя абсолютно затраханным. Коктейль из разного вида не сочетающихся между собой препаратов, употребленных накануне, подсказывает мне, что единственное, что было бы неплохо сделать в моем случае, это попасть под поезд. Причем, как можно скорее.

Я не спал всю ночь, потому что пытаться заснуть под таким количеством амфетамина — все равно, что пытаться заснуть в метро. Ощущения примерно такие же.

Марина быстро одевается, смотрит на меня некоторое время, пока я сижу на кровати и тупо пялюсь в пол, подходит ко мне, берет меня за руку, поднимает, помогает дойти до двери, я обуваюсь, и мы выходим на улицу под ебучее, выжигающее все вокруг, солнце.

Спустя несколько невыносимых часов я стою и смотрю вслед Марине, пока она уходит, крепко обняв меня напоследок, самое светлое существо в моей обдолбанной жизни, самое лучшее, что могло со мной произойти.

Мы развелись. Самое ужасное, что в последнее время я постоянно ей врал, постоянно обманывал ее. Она не заслужила такого мужа, как я. Она достойна лучшего. Она должна срочно найти мне замену. Да и не только она. Ни одна из женщин не заслуживает такого долбоеба, как я. Самое херовое то, что у меня была женщина, которая любила меня таким, какой я есть, а я просрал ее.

Теперь я сижу на стадионе с бутылкой пива в одной руке и сигаретой в другой, как и обычно в последние десять-пятнадцать лет, наслаждаясь яркими солнечными лучами, и думаю о том, что я теперь снова свободный человек.

Я прекратил продавать наркотики, когда мы поженились. Я пообещал Марине и сдержал слово. Когда денег нам перестало хватать, мне пришлось вернуться к Стасу в магазин. Именно тогда это снова началось. Я продержался немногим больше года.

Недавно я решил уволиться, и Стас уже в двенадцать утра бежал за второй бутылкой водки. В нашу подсобку, где собирались грузчики, он частенько наведывался. Стас не употребляет много алкоголя, но порошок у него водится частенько, главным образом на продажу, и от этого в течение последнего времени мне перепадал неплохой куш в виде дорог. В тот день Стас составил мне компанию. А к обеду в подсобке нарисовался Кирилл.

Расправившись со второй бутылкой, мы решили взять еще. В этот раз в магазин отправился я. От водки уже подташнивало, но я чувствовал абсолютную необходимость продолжать. Отличную альтернативу я уловил в бутылке коньяка. После всего выпитого к четырем часам дня мы принялись догоняться пивом, и я уже не помню, сколько я выпил точно, но, когда я встретил Марину, я был конкретно убит.

Именно в таком состоянии меня обнаружила моя благоверная, когда я плелся встречать ее с работы прямо через центральный перекресток, разделяющий ее работу с моей, ничего не видя перед собой, так как зрение совершенно отказывалось ловить фокус, и не обращая никакого внимания на светофоры.

Примерно в середине этого перекрестка я и наткнулся на свою жену, едва не упав при этом. Помню, она что-то говорила мне, что-то не очень приятное, а я ссал в клумбу в центре города на глазах у прохожих. Она уходила, я догонял ее и начинал что-то говорить, не помню точно, что именно, но отчетливо помню пару сильных ударов по лицу, она плакала и называла меня мудаком и моральным уродом, удары немного трезвили, и я смеялся, потому что это единственное, что может привести любого ублюдка в чувство без лишних слов, и я орал ей, чтобы собирала шмотки и уебывала, если ей что-то не нравится, и она снова плакала.

Она ушла в слезах, а я, немного постояв, приходя в себя, стараясь сохранить равновесие, отправился к Степе. Я абсолютно не помню, каким образом я туда попал, потому что в моем состоянии обычный человек просто вырубается, но годы тренировок сделали свое дело, и следующее, что я помню, это Степу и Джона, затаскивающих меня с порога на кухню.

А потом все произошло именно так, как и должно было произойти. Пока я сидел на стуле и глючил на грязный пол, вежливо отказавшись от гашиша, который мне предложили друзья, так как в противном случае я бы просто не выжил, заявился Макс. Он принес порох, и я снюхал целую гору наркотика, оставив ему маленькую дорожку, после чего мы всей компанией отправились в бар пить пиво и смотреть футбол. Это приключение стало последней каплей для Марины, и она приняла единственно верное решение.

Сейчас я сижу и думаю о своих друзьях. От Монаха нет никаких известий. Санчес женился примерно в одно время со мной, бросил пить и переехал в столицу. Синего зарезали пару лет назад возле одной из местных забегаловок в пьяной драке. Сеню застрелили в Москве в то время, когда он получал очередную партию наркотиков. Говорят, что это были местные разборки из-за Балканского трафика. С Данилой я не виделся уже довольно давно, и наше общение почти прекратилось. Говорят, он по-прежнему приторговывает наркотой, мутит концерты достойным группам и гоняет на футбол. Степа теперь частенько тусуется с Евой. Вроде бы, у них все довольно неплохо, но героин они не бросили. Иногда мы видимся с Джоном. Стас и Кирилл теперь часто проводят время вместе по своим футбольным делам или в компании разных дамочек. Кос женился и теперь живет неподалеку от Монаха.

Наверное, все именно так, как и должно быть. Наверное, каждый из нас получил то, чего заслуживал с самого начала. Природу не обманешь.

Я допиваю пиво, докуриваю сигарету и вижу, как на стадион заходит Макс.

— Как твоя книга, Диман? — спрашивает он, ставя на трибуну пакет с бухлом.

— Не знаю, что тебе сказать, дружище. Может, не стоит ее заканчивать. На самом деле она убьет моих родных, если они ее когда-нибудь прочитают.

— Забей на это. Просто пиши. У тебя отлично получается, — говорит он, делает глоток из своей бутылки и закуривает. — Знаешь, что-то типа позитивного цинизма, что-то, что воплощает в себе сразу всю музыку и литературу, все, что послушал или прочитал, все фильмы, которые посмотрел, все картины, которые запали в душу.

— Знаешь… Марина говорила мне, когда читала мои наброски, что циничным может быть каждый, и, хотя у меня это здорово получается, было бы неплохо добавить в повествование немного оптимизма. Она говорила, что это и станет настоящей литературой, а пока это просто подростковый нигилизм.

— Зато читается отлично, Диман. По крайней мере, то, что ты мне скидывал. Как будто слушаешь композицию. Такое чувство, что уже слышал это где-то, и думаешь, что вот-вот начнется проигрыш, который ты ждешь и знаешь, что он точно будет таким, каким ты его и представляешь, но вдруг мелодия делает непредсказуемый поворот, и, вроде бы, этот ход словно напоминает что-то, ты где-то уже слышал его, но потом понимаешь, что это — что-то особенное, что-то новое, понимаешь?

Я смотрю, как летнее солнце играет на поверхности старого футбольного поля.

— К тому же, у тебя вполне достаточно оптимизма в том, что я читал.

— Да уж…

Мы сидим, пьем пиво, день клонится к закату, становится прохладнее, и я смотрю на крышу здания прямо напротив того места, где мы сидим на стадионе, и вспоминаю крышу дома в Звездном, где мы сидели, обнявшись, с Кристиной и смотрели на звезды, я показывал ей, как Венера всходила над горизонтом, и запах того места и времени надолго запал мне в душу.

Мне не хватало почувствовать это с Мариной. Запах летнего дождя на крыше в Звездном. Я чувствовал его всякий раз, когда возвращался домой от Монаха под смесью алкоголя и наркотиков. Но я понимаю сейчас, что просто перестал его чувствовать. Видимо, мне не нужно это больше. Все выгорело внутри после Кристины, наркотиков, алкоголя, смерти Романа, Марины и прочей херни. Внутри почти ничего не осталось. Как залитая солнцем и насквозь продуваемая ветрами Аравийская пустыня.

Странная штука жизнь. Я играю на гитаре уже двадцать лет, но так и не овладел этим инструментом. Я пишу уже несколько лет, но все еще не научился писать. Я знаком с наркотиками уже больше десяти лет, но так и не понял их до конца. Зато теперь я понимаю Синего, когда тот снюхивал грамм порошка, чтобы просто добраться домой и лечь спать.

                МОДЕЛЬНОЕ АГЕНТСТВО.

Какого *** я здесь делаю? Я слишком стар для подобных тусовок. Вокруг меня скачут малолетки с подвернутыми штанами в дебильных «Балансах» под тупое музло, и я чувствую себя здесь неуютно. Нужно срочно найти алкоголь.

Сегодня утром мне позвонил Стас и пригласил на вписку в особняк, расположенный в пригороде, где, как он сказал, пройдет крутая вечеринка какого-то модельного агентства. Сказал, что нас вписал Данила, и что я могу привести еще одного человека с собой. Я, недолго думая, набрал номер Макса.

Особняк был действительно крут. Пять этажей, несколько спален, пара баров, танцпол и бассейн. Ввалившись внутрь, мы сразу же наткнулись на Кирилла, который стоял в окружении нескольких интригующего вида пташек. Мы поздоровались, и он познакомил нас с девчонками. Их имена я, естественно, не запомнил, но ведь не это главное. Затем появились Стас и Данила со своей дамочкой. Они увлекли меня на танцпол, а Макс остался вместе с Кириллом.

Нужно сказать, что модельные вечеринки — это отдельная тема. Мне приходилось бывать на таких вписках в прошлом, однако сейчас все поменялось. Я выгляжу лет на десять моложе своего реального возраста, могу слиться с толпой этих малолеток, но все равно ощущаю себя не в своей тарелке.

Я выбираюсь с танцпола, оставляя Стаса и Данилу в окружении сексуальных дамочек, и отправляюсь на поиски алкоголя. Я нахожу его в баре на втором этаже, вписываюсь туда, скупаю все пиво, которое только там имеется, и оккупирую самый дальний столик. Я выпиваю несколько банок, когда ко мне подсаживаются Макс, Кирилл и еще несколько девчонок. Мое настроение резко поднимается. Я угощаю их пивом, а Кирилл раскуривает косяк.

Мы сидим, пьем пиво, курим траву, треплемся о том, о сем, я пялюсь на дамочек и понимаю, что сегодня мне обеспечен неплохой трах с одной из них, возможно, даже с несколькими. Они все крайне сексуальны. Я знаю, что поговорить с ними, скорее всего, не о чем, однако данный факт сейчас явно не в десятке основных, так что я хватаю за руку одну из дамочек, ту, что сидит ближе всех ко мне, остальные подскакивают, мы хватаем недопитое пиво и отправляемся на танцпол.

Спустя какое-то время в поле моего зрения попадается Стас. Я вижу, как он отбирает початую бутылку водки у какого-то паренька, еле сидящего на стуле и свесившегося всем телом по направлению к полу. Мальчонка недовольно бормочет что-то себе под ноги и начинает жестко блевать. Уверен, эта бутылка ему больше не понадобится. Что, блять, случилось с нынешним поколением? Совсем разучились пить.

Мы дрыгаемся под какую-то откровенную шляпу и пьем водку из горла, передавая бутылку друг другу. Меня все это заебывает, и я подваливаю к местному диджею и кричу ему:

— Ты, бля, ваще, слышал, что такое «Prodigy», чувак?!

Спустя некоторое время сил уже не остается, однако я чувствую острое желание продолжать. Я собираюсь убиться сегодня в хлам, но не на столько, чтобы не засадить своим членом в какую-нибудь пташку. Данила подходит ко мне со своей дамочкой и предлагает прогуляться. Мы ищем остальных, собираемся вместе и отправляемся на парковку. Нужно освежиться и покурить.

На стоянке возле своих машин тусуются компании малолеток. Многие из них курят кальяны и слушают какаю-то ***ню. Лучше бы учились пить, чем дуть эту дрянь. Из нашей машины, стоящей посередине парковки, на всю грохочет «Arctic Monkeys», а из окон одна за одной появляются руки с заваренными батлами. Данила, его дамочка, Стас и Кирилл сидят внутри и подгоняют людям кайф. Лучше не бывает. Пафосные компашки испуганно косятся в нашу сторону.

Данила делает очередной напас и говорит, обращаясь сразу ко всем присутствующим, сильно жестикулируя, размахивая руками и иногда срываясь на крик, пытаясь перекричать музыку:

— Короче говоря, ты умираешь и попадаешь в чистилище. А там тебя уже ждет Иисус, короче. Белый балахон, распростертые объятия, венок из шипов, все дела. И он спрашивает тебя: «Ну, что, бля? Ты как по жизни, чувак, окупился, бля?». И, если ты по жизни окупился, ты ему, типа, отвечаешь: «Да, бля! Я окупился, бля!». И тут он включает «Портисхедушку», ну, там, типа, «Elysium», или «Scorn», или что-то еще в этом же роде, и говорит: «Если ты, бля, окупился по жизни, чувак, то ты теперь и здесь можешь постоянно окупаться!». И ты постоянно окупаешься в компании Иисуса, прикинь, типа, вот, о чем это я здесь, чуваки!..

Все смеются, передают бутылки с дымом по кругу, пьют алкоголь, я подкатываю к дамочке, с которой куражился на танцполе, и вот мы уже жарко сосемся, тремся друг об друга, и я настолько сильно накурен и пьян, что мне уже даже не хочется трахаться с ней, но она тянет меня за руку, и мы отправляемся наверх в одну из спален, но, на самом деле, мне совсем не хочется, чтобы она оставалась здесь со мной на ночь, несмотря на то, что дамочка весьма хороша собой, я просто хочу отрубиться и заснуть, однако девчонка уже спускает с меня штаны и начинает заниматься моим еле стоящим инструментом, но она пьяна не на много меньше моего, а это значит, что ей определенно придется худо на утро, я знаю, о чем говорю, ведь я — человек, испытывающий в среднем по триста алкогольных абстиненций в году, и вот она уже кладет мой член себе в рот, а мое обгашенное сознание практически вырубается, и она делает несколько неуверенных телодвижений, а потом вдруг быстро вскакивает и бежит в сторону туалета, и я слышу, как ее начинает рвать, смеюсь, точнее нервно хихикаю, потому что посмеяться уже не выходит как следует, силы покидают меня, она выходит из туалета, и видок у нее не очень, ее шатает, она падает несколько раз, пока выходит из комнаты на своих огромных каблуках, и я начинаю смеяться уже в голос, вот так моделька, но тут в комнате появляется Данила и рассыпает порошок на тумбочке у моей кровати, и я начинаю ненавидеть его за это, но, как обычно, не могу удержаться…

                В ПОИСКАХ КАЙФА.

Бывает такое состояние, когда смертельно необходимо удолбаться. У меня так вообще частенько. Особенно в последнее время. Я просто на стену лезу из-за нехватки наркотиков в моей крови.

Сейчас я стараюсь реже экспериментировать с алкоголем в больших количествах. Теперь все стало по-другому. Здоровье немного подводит. Я начинаю постепенно чувствовать общий упадок сил. Сейчас алкоголь уже не веселит. Я напиваюсь и просто иду домой. Без продолжения. Это очень меня напрягает. Все совсем не так, как раньше. Теперь я чувствую, что перестаю быть алкоголиком. Наркотики прочно закрепляются на первом месте в списке любимых дел, и это не может не тревожить.

В последнее время я часто зависаю с Максом. Когда я начал близко общаться с ним, мы стали пить почти каждый день. Он познакомил меня со многими своими знакомыми. В его окружении были разные люди. В основном его ровесники. Среди знакомых Макса было достаточное количество прикольных дамочек, и это не могло не радовать, так как их возраст уже перевалил за отметку легальности. Некоторые парни занимались музыкой, и я решил сдать нескольким новым группам свою студию для репетиций, предварительно прослушав и одобрив их, разумеется. Это позволило иметь дополнительный доход.

Я рад, что развязался с торговлей гашишем. Это очень скользкий путь, и рано или поздно приходится сталкиваться с серьезными проблемами. Многие мои знакомые присели надолго. Я вовремя вышел, но это осложнило подход к добыче так порой необходимых моему зависимому сознанию веществ.

Я стою на балконе и нервно курю одну за одной, лихорадочно шарясь в телефоне в поисках человека, который спасет уходящий день. На улице идет тихий осенний дождь, уже темно, на часах около десяти вечера, и после нескольких неудачных звонков я набираю номер Степы.

Мне совершенно не хочется этого делать, но выбора у меня не остается. После нескольких гудков он поднимает трубку. Я слышу его напряженный голос, как бы на палеве, но он всегда такой, ему можно доверять, и это особое исключение из правил, потому что чувакам, плотно торчащим на героине, доверять вообще нельзя. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Но Степа — это совсем другое дело.

— Диман, это ты?

— Привет, Степ, как оно? — я пытаюсь говорить спокойно, хотя по телу уже начинают бегать мурашки, и тянет в туалет от первой же мысли о скором свидании с наркотиком.

— Бывает и получше, чувак. Как сам?

— Нормально, дружище, — говорю я и слышу, как начинает дрожать мой голос, словно у школьника перед строгой учительницей. — Ты меня не выручишь, чувак?

— А ты что хотел?

«Блять, я хочу, сука, наркоты!»

— Я хочу убиться, чувак. Мне ****ец, как надо.

Степа, видимо, немного озадачен. Небольшая пауза с его стороны. Мне кажется, она тянется несколько дней.

— Ладно, приходи, — наконец, говорит он.

— Спасибо, дружище!

Не передать словами, как я счастлив. Наверное, даже счастливее, чем тогда, когда родители подарили мне на Новый год машину на радиоуправлении. Это было двадцать лет назад, но я помню, что ощущение примерно такое же. Я выбрасываю недокуренную сигарету, вылетаю с балкона, одеваюсь быстрее, чем это обычно делают пожарные, и выбегаю на улицу под начавшийся осенний ливень.

Я знаю, что Степа не любит, когда я мучу у него. В это время он часто принимает на себя роль любящего наставника и всегда контролирует меня. Он следит за тем, чтобы я не использовал иглу. Я благодарен ему за это. Особенно сейчас. Мне действительно нужна его поддержка.

Я помню, как однажды он реально спас меня, когда я конкретно подсел. Я дошел до того, что нюхал героин каждый день утром, в обед и вечером на протяжении нескольких месяцев, и уже все вокруг стали замечать изменения, происходившие со мной, особенно Марина, и я ссылался на плохое самочувствие, а сам мечтал отправиться на реабилитацию в какой-нибудь тихий уютный пансионат, вроде тех, где проводят дни пенсионеры, окруженный лесом и голубым заборчиком. Тогда все закончилось хорошо, амфетаминовые отходы пришли на смену героиновой ломке, но вот сейчас я совершенно в себе не уверен.

Я шлепаю по лужам очередными белыми «Адидасами», закутавшись в очередной плащ, и думаю о маме. Она не выдержала. Похоже, она даже не подозревала, чем занимается ее сын, пока Марина не собрала вещи и не уехала от меня. На самом деле, она просто не хотела знать. Каждой матери не хочется верить в то, что ее сын — алкоголик или наркоман.

Когда мы с Мариной поженились, мы переехали в нашу другую квартиру, доставшуюся мне от родителей, и жили вдвоем. Марина ушла, а я не стал спешить возвращаться к маме. Хотелось попробовать наконец-то пожить самостоятельно, что, впрочем, у меня получалось.

Несмотря на свои сомнительные увлечения, я люблю чистоту и порядок. Не понимаю, как эти вещи могут уживаться во мне, однако, сколько себя помню, мне всегда нравился домашний уют. Питаться я тоже люблю правильно. Это непросто сделать при моих увлечениях, но я стараюсь. Может, поэтому я до сих пор относительно здоров. Впрочем, уверен, что это временно. За все в этой жизни приходится расплачиваться.

Как бы там ни было, изменения во внешности и характере после длительного приема алкоголя и наркотиков не могли пройти бесследно. Наш последний разговор с матерью сводился к оскорблениям в одну калитку, чего, впрочем, я заслужил, и напоминанию того, что я — такой же бесполезный долбоеб, как и мой отец.

В итоге я вынужден был снова пойти работать. Причем туда, куда не мог отважиться пойти раньше. Абсолютное большинство людей на моем месте прыгали бы от радости и хлопали в ладоши, если бы им подогнали такую работу. Однако мне было нерадостно и совсем не до смеха, когда мама сказала мне, что устроила меня работать юристом в местную администрацию. К себе под крыло.

Возможно, я отреагировал так из-за сильнейших отходосов, которые несли меня в ад вот уже несколько часов с тех пор, как я проснулся в тот день. В таком состоянии я не могу адекватно слушать мамины нравоучения о моем будущем и прочей херне. Она не понимает, что половину своей жизни я уже прожил, и менять что-то в себе — это самое сложное, что только можно сделать. Как бы там ни было, я решил попробовать, но только чтобы не расстраивать мать. Не более.

Спустя некоторое время я сижу напротив забившегося под одеяло Степы и не понимаю, как оказался здесь. Днем я, одетый в солидный костюм, относил документы на подпись в администрацию, улыбался самой ослепительной улыбкой, на которую только был способен, отвечал на вопросы и мило беседовал с людьми из системы, а сейчас заправляю иглу в вену моего друга, который сам уже не в состоянии надавить на поршень. Многие бы охуели от такого контраста, как от экрана старого телевизора фирмы «Горизонт», когда ручку настройки цвета выкручиваешь до упора, и картинка становится такой, словно сожрал несколько кусков сильно прокапанного сахара.

Степа открыл мне дверь после нескольких настойчивых звонков, и я увидел, насколько ему плохо, хотя по телефону его голос звучал весьма обычно. Он не подал руки, но я и не ждал этого. Согнувшись пополам, он ушел в комнату, а я думал, стоит ли мне разуваться или пройти прямо в обуви. Насколько я мог судить, Степа бухает уже дней десять, потому что на улице явно чище, чем в его квартире. Но я все же решил снять кеды. Пройдя в комнату, я понял, что напрасно это сделал.

Степа валялся на зассанном диване, едва укрывшись жалким подобием одеяла, насквозь пропитанным потом, зарывшись лицом в подушки. Пол был загажен пустыми бутылками из-под водки, пива, кучей непонятного мусора, кусками протухшей еды, окурками, разорванной фольгой и прочей херней. В углу комнаты перед диваном я заметил таз с кусками многодневной блевотни, и это меня сильно порадовало. Это значит, что Степа пытается завязать. Неважно, в который раз.

На столе, который стоял перед диваном, было еще дерьмовее, чем на полу. Куча разбросанных окурков, несколько пустых пивных банок, пакетики из-под порошка, пара грязных баянов, разного вида колбы, ложки, куски ваты и прочая химическая дребедень, разбросанный по всему столу гашиш, и все это было залито разного вида алкоголем.

Он молча протянул мне несколько смятых бумажек.

— Джон будет ждать у своего подъезда через полчаса. Выручай, Диман.

Через час, встретившись с Джоном, раздобыв у него пару грамм амфетамина и кусок гашиша, я вернулся к Степе, предварительно зайдя в магазин и аптеку.

Я присел за стол и начал разгребать себе место для того, чтобы исполнить роль доктора. Я вытер краешек стола грязным полотенцем, валявшемся на полу, и аккуратно извлек из своего пакета все необходимое. Степа вытащил голову из подушек и молча наблюдал за тем, как на столе появляются несколько банок пива, бутылка водки, несколько матрацев глицина, пенталгина и цитрамона, бутылка минералки, чистый баян, пакетик с порошком и кусок гашиша. Все самое необходимое, чтобы относительно безболезненно подлечиться, из того, что я смог достать.

Расположившись, я отправился на кухню, прихватив с собой бутылку минералки. Я тщательно вымыл чайник, вылил в него минералку и поставил на огонь. Перед вмазкой еще было время, так что нужно было выпить.

Я вернулся в комнату в тот момент, как Степа уже допивал одну из банок. Я немедленно открыл ему еще одну и взял одну себе. После второй выпитой банки он, наконец-то, пришел в себя.

Пока вода в чайнике остывала, Степа успел сожрать несколько таблеток цитрамона, запивая все это пивом. Думаю, его печень — это меньшее из того, что его интересовало в тот момент. Впрочем, как и всегда. Я обошелся двумя таблетками пенталгина, так как после вчерашней тусовки с Максом и его компанией на стадионе моя голова напоминала что-то среднее между церковным колоколом и двигателем самолета. С утра перед работой я выпил немного виски, что слегка облегчило мне жизнь. На свою печень я тоже уже давно подзабил. Прошло несколько месяцев с тех пор, как мы с Мариной развелись, следовательно, я пропиваю и протарчиваю свои оставшиеся деньги уже немалое количество времени.

Мы выпили по три банки, когда вода уже остыла, а Степина бледность постепенно начала проходить. Я принес чайник в комнату. Я протер иглу ватой, смоченной в водке, и аккуратно положил шприц на краешек стола. Я взял в руки маленький химический пузырек, в котором Степа обычно разогревал раствор. Я высыпал туда немного порошка из пакетика, затем набрал в шприц воду из чайника, вылил все содержимое в пузырек, затем помешал порошок спичкой, чтобы тот растворился в воде, и аккуратно нагрел содержимое над пламенем зажигалки.

Самое главное в этом деле — не перегреть, иначе раствор станет совсем бесполезным. Это не героин. Честно говоря, я не одобряю такого отрезвления. На мой взгляд, это последнее дело — ставиться порохом. Но если Степе так легче, то так и быть. Я бросил в пузырек кусочек ваты, наблюдая за тем, как раствор плавно впитывается в нее. Я воткнул иглу в ватный шарик и отвел поршень назад почти до упора…

Я подхожу с заправленным баяном к Степе, пока тот задергивает рукав. Его вены превосходно видны, и я выбираю ту, на которой еще нет следов уколов. Я аккуратно ввожу иглу в вену, отвожу поршень до конца, взяв немного крови на контроль, и вгоняю все содержимое баяна в вену своего друга.

Получив дозу, Степа ложится на диван и закрывает глаза. Его дыхание становится более ровным. Спустя пару минут он открывает глаза и садится на диване. Совсем другой человек. Я не терял даром времени и состряпал себе огромнейшую дорогу с помощью карточки, которая валялась на столе, и теперь мои глаза слезятся.

Через пару часов заявляется Джон. Мы треплемся с ними какое-то время, пьем пиво, курим гар, слушаем музыку, а потом я, хлопнув немного водки, сваливаю. Я выхожу из подъезда и набираю номер Макса. Самое время посидеть с ним на ночном стадионе, донюхать порошок, выпить пива и придумать, как поинтереснее закончить эту ночь.

                «I BET YOU LOOK GOOD ON THE DANCEFLOOR».

Я конкретно зависаю в центре танцпола, прыгая и размахивая руками так, что все парни обходят меня стороной, ведь никто не хочет связываться с психом, налетаю случайно на какого-то чувака, оборачиваюсь и гляжу на него в упор, и тот предпочитает отвернуться, хотя я вижу, что это решение дается ему нелегко, но все же не стоит сегодня связываться со мной, и он это понимает. Не сегодня, дружище, не сегодня.

Вокруг меня огромное количество отличных девчонок, и я подкатываю к каждой по очереди, пытаясь выбрать ту самую единственную и неповторимую, и вот она оказывается совсем рядом со мной, богиня, и мои руки тот час же ложатся на ее чудесную талию, она не отстраняется, поворачивается ко мне спиной и прижимается ко мне, отчего мой член готов прорвать мои залитые алкоголем джинсы, и не только мои, но и ее тоже, если уж быть до конца честным, ее сексуальнейшая задница не уступает по качеству ее полной ожидания моей любви груди, когда она поворачивается ко мне лицом, ее губы ждут прикосновения моих губ, и, скорее всего, не только губ, судя по выражению ее жаждущих более чем близкого общения глаз.

Мы обжимаемся какое-то время, и она чувствует мое огромнейшее желание оттрахать ее прямо здесь и сейчас, не взирая на случайных свидетелей этого умопомрачительного шоу, она тянется ко мне, и я целую ее так, как никогда и никого в жизни не целовал, я готов впиться в ее губы и больше не отпускать их никогда, а мой подогретый огромным количеством алкоголя, гашиша и порошка мозг рисует извращенные картины сексуального бесчинства, которое, я надеюсь, нам сейчас предстоит.

Она хватает меня за руку и тащит в сторону женского туалета. Разумно с ее стороны, так как в мужском нам точно не дадут спокойно придаться разврату. Там постоянно творится какая-нибудь херня, типа зассанных кабинок, толпы народа, жаждущего поскорее разнюхаться, и наглухо прокуренного помещения. Мы врываемся в туалет со скоростью аэроэкспресса, сбивая по пути пару зазевавшихся девчонок, залетаем в кабинку, и шоу начинается.

Она рывком спускает джинсы и облокачивается на талчок. Я достаю свой явно увеличившийся из-за наркотической стимуляции член и сходу вгоняю его как можно глубже, отчего она вскрикивает, но уже поздно бояться, моя дорогая, процесс запущен, и я начинаю строчить, как из пулемета при обороне Севастополя, и она начинает стонать, видимо, не ожидала такого напора, закусывает свою ладонь, а я продолжаю усердно трудиться над ней, и она кончает в считаные секунды, опрометчиво с ее стороны, потому что я только начал, мне еще не скоро финишировать, ей предстоит вынести длинный марафон, и она уже вся настолько влажная, что мне на секунду кажется, будто я сую свой член в море.

Через какое-то время я чувствую, что она кончает еще раз, ее ноги сводит, и я понимаю, нужно дать ей отдохнуть, я вытаскиваю свой пульсирующий снаряд любви, она садится на унитаз, хватает своими нежными руками мой фаллос и запихивает его в свой очаровательный ротик.

Она действует весьма умело, видимо, годы тренировок не прошли зря, но, к сожалению, я буду вынужден ее расстроить, ведь годы моих тренировок сводились совершенно к другим вещам, что навсегда определило концепцию поведения моего полового органа во время приема официально запрещенных правительством веществ, и она действительно старается, и я представляю на минуту, что все же мне удастся кончить, и тогда моя отравленная, насквозь пропитанная химией сперма оросит этот прекрасный нежный ротик со скоростью сто километров в час, не меньше, забрызгает это милое личико и, возможно, разъест ей кожу реактивами из подпольных лабораторий, которыми я пичкал свою кровь на протяжении долгих лет.

Я вижу, что она уже выбилась из сил, и я сам сажусь на унитаз и сажаю ее сверху, мы непринужденно двигаемся, я ласкаю губами ее потрясающую грудь и пытаюсь сосредоточиться, чтобы, наконец, кончить самому.

Она слезает с меня и садится передо мной, снова заглатывая мой пенис в надежде, что, может быть, сейчас-то, наконец, все получится. Это невероятно сложно сделать в моем положении, но я собираю всю волю в кулак, и ядовитый коктейль из порошка, гашиша и алкоголя вырывается разъяренным вулканом наружу, выстреливает аж до потолка, заляпывает стены в кабинке и пол. Небольшое количество жидкости попадает и на нее, и я жду появление обугленных язв на ее прекрасной коже, но ничего не происходит.

Она одевается, гладит меня по щеке, пока я сижу совершенно опустошенный, потом выходит из кабинки и говорит, что будет ждать меня на танцполе. Я достаю сигарету и прикуриваю. Сижу так со спущенными штанами какое-то время, наслаждаясь превосходным дымом серого «Вэста».

Открывается дверь, и на пороге появляется девчонка. Надеюсь, она не ко мне. С меня достаточно на сегодня. Она слегка одурела от увиденного. В женском сортире сидит чувак с сигаретой в руке, со спущенными штанами и все еще стоящим ***м. Но все дело в том, что мне сейчас абсолютно поебать. К тому же, девчонка, похоже, в теме. Она подавляет первоначальный шок и улыбается. Она закрывает дверь в кабинку, провожая взглядом мой могучий хер. Я тоже встаю, бросаю окурок в туалет, пытаюсь поссать, но ничего не выходит, убираю член в джинсы, застегиваю ширинку и выхожу из туалета.

Я прохожу мимо танцпола, где тусуется моя одноразовая богиня, мимо игровых автоматов, целующихся парочек и намарафеченных посетителей этого уебанского клуба, мимо знакомых и незнакомых мне людей, спускаюсь по лестнице, вставляя на ходу наушники и включая «Arctic Monkeys», и выхожу прямиком на улицу под холодный осенний дождь. Самое время освежиться, вернуться домой, подрочить и попытаться уснуть. И постараться забыть этот отвратительный день.

                СТЕПА.

С каждой минутой становится все тяжелее и тяжелее. С каждым вздохом, если, конечно, получилось вздохнуть, накатывает ужасное ощущение беспомощности, от чего сердце начинает биться еще более неровно, чем билось раньше. Чувство абсолютной уязвимости от всего окружающего, и ощущение такое, будто изнутри вместе с каждым вздохом к горлу поднимается куча прогнивших осенних листьев, смешанных с грязью, а каждое движение сопровождается ощущением неполноценности, и взгляд нервно царапает любой предмет, попавший в поле зрения, слишком фокусируется так, что невозможно иногда отвести глаза, и мысли в этот момент каким-то прозрачным эхом проносятся в голове, иногда — слишком громко, словно грохот проносящегося рядом поезда, иногда — слишком медленно, будто зажеванная старым магнитофоном пленка, но всегда — вызывая непреодолимое желание выстрелить себе в голову из двустволки.

Тело ломает, сводит судорогой руки и ноги, голова гудит, как реактивный двигатель, и единственное, что может сейчас помочь, это несколько банок пива, не обращать внимания на тошноту, и пара таблеток анальгина, а после — попытаться заснуть, но организм уже слишком измотан, чтобы выдержать такую помощь, и нет сил, чтобы добраться до магазина или аптеки.

Пальцы рук калечат друг друга, скрежет зубов и боль в скулах от постоянного непрекращающегося напряжения, а из зеркала смотрит тощий, скрючившийся пополам уродец, дряхлый старик, еще несколько суток назад бывший молодым и сильным парнем.

Такое ощущение, словно что-то хищное и злое притаилось в тишине моей комнаты. Оно следит за мной безумным взглядом из темноты, отовсюду, где я не могу разглядеть ничего, кроме темных углов. Пульсирующая черная масса давит на меня со всех сторон, и мне хочется закричать и проснуться, но это не сон, и я начинаю плакать. Слезы текут из глаз, и я не могу это контролировать, истерика накрывает мое сознание, и я начинаю просить гребаного бога помочь мне.

Самый ужасный на свете наркотик в моей крови, и черная пелена накрывает меня сверху, страх перерастает в панику, я закутываюсь в одеяло целиком, заворачиваюсь в мокрые насквозь от пота простыни, тело бьет дрожь, может, от страха, а может, это всего лишь гребаный порошок начинает отпускать мой бедный вскрывшийся мозг.

Амфетаминовая шизофрения выедает меня изнутри, как раковые клетки смертельно больного человека. Я и не думал, что настанет время, когда я почувствую непреодолимое желание умереть. Быть сбитым машиной, упасть вниз с крыши многоэтажки, броситься под поезд, зависнуть на мыльной веревке или выстрелить себе в башку. Способов огромное множество, и мое сознание занято сейчас выбором наиболее приглянувшегося.

Я думал, что возврата к подобным мыслям больше нет. Я ошибался. Все произошло неожиданно. Она снова здесь, со мной. Моя беспросветная депрессия. Сжимает меня тисками, заставляя мой израненный прошлым мозг переживать давно забытые картины произошедшего со мной за все эти годы.

Я не могу больше общаться с людьми и видеться с друзьями. Я не могу больше просыпаться и радоваться солнцу или дождю. Я не могу больше смотреть на себя в зеркало с восхищением, разглядывая в нем состоявшегося музыканта, потому что это не так.

Зато я могу писать. Изливать на бумагу свою раненую душу. Но я не хочу. Единственное мое желание — это отправиться к Степе в его захламленную берлогу, заваленную кучей мусора, заставленную тазами с застывшей многодневной блевотиной, убиться охуительным раствором гидрохлорида диацетилморфина и свернуться в забытьи клубочком на его заляпанном спермой и зассанном диване, оградиться от этого ебучего мира пеленой совершенного блаженства, а потом очнуться и пить до такой степени, чтобы алкоголь уже не лез в глотку, чтобы проблеваться до самых кишок, и чтобы вместе с желчью и комьями ебучего порошка из меня выплескивались окровавленные куски моих внутренних органов, а потом снова отрубиться для того, чтобы проснуться и опять начать пить, нюхать, курить и снова пить до очередного отключения…

Сейчас мне хочется забиться под одеяло и плакать. Мне так невыносимо в этом мире, что я мечтаю заснуть и не проснуться. Я мечтаю исчезнуть. Раствориться во времени и пространстве. Едва заметная часть меня пытается противиться моему сознанию. Слишком многое я пережил, чтобы так запросто уничтожить то, к чему шел все это время. Эта часть меня шепчет мне: «Это не разумно, дружище…».

В таком случае, что же, блять, может быть разумнее? Меня окружают люди, любящие и ценящие меня. Уважающие меня по-настоящему. Они нуждаются во мне, вот только я совершенно не нуждаюсь в них. Я чувствую себя бесконечно одиноким среди близких мне людей. И я знаю, что нужно делать. Следующая остановка — отключка.

Я никогда не смогу больше вернуться в прошлое, когда алкоголь и наркотики дарили одну только радость. Я сделал достаточно шагов вперед, по направлению к бездне и, думаю, не смогу больше вернуться назад. Остается лишь с головой окунуться в этот ****ый ад, потому что я не вижу смысла жить дальше.

Впрочем, я никогда его не видел. Мне всегда было интересно, что будет потом. Как в захватывающем кино. Можно и выключить, но неплохо было бы и досмотреть. Теперь стало неинтересно. Я чувствую, что мне некуда идти. И не за чем. И я знаю, что нужно делать. Я встаю с кровати и набираю номер Степы…



Мое тело напоминает что-то вроде вязкого нежного желе… Бархатный яд массирует каждую его клеточку… Я готов распластаться на этом чудесном полу, как сытый кот… Я готов обнять эту землю целиком и расцеловать всех людей, живущих на ней… Я хочу вцепиться в природу губами и слиться с ней в яростно-жарком поцелуе… Я хочу обвиться вокруг земли, словно змея, нежно ласкать ее и тереться об эту божественную Вселенную…

Мозг растождествляется с телом, глаза закатываются, я проваливаюсь в сон, в блаженстве обхватывая себя руками, и вижу калейдоскоп сменяющих друг друга событий: незнакомые мужчины и женщины занимаются любовью на пиках озолоченных последними бликами уходящего за горизонт солнца горах, и я пролетаю над ними, а потом окунаюсь в блаженном экстазе, словно в океан, в этот нескончаемый разврат чувств и кончаю…

Я словно опрокинул чашку теплого божественного напитка, растекшегося внутри головы и захватившего целиком мое сознание. До меня, словно в тумане, доносится далекий гул слов, вылетающих из Степы:

— Видимо, конкретно я убрался… Давно такой геры не было. По-моему, с тех пор, как мы с тобой ездили в Савелово, помнишь? А было это уже лет пять назад, прикинь? В то время все туда за герой гоняли. Даже из Москвы. Целый вагон обдолбанных уебков набирался. Особенно, когда обратно ехали… Я помню, там еще был пацан с Красной поляны, помнишь? Забыл, как его звали. Он валялся в кустах у станции, потому что был слишком слаб. Мы подошли поближе, и мне стало не по себе. Я много, чего повидал в этой долбаной жизни, но это зрелище меня поразило. Этому чуваку только что принесли чек, потому что сам он был просто не в состоянии добраться до хаты, и я увидел в его руках огромный баян, сечешь? Он приподнялся, трясущимися руками протянул мне чек и попросил приготовить раствор. Я еще не успел вмазаться, а ты уже накурился и стоял в стороне у моста, пялясь на речку, помнишь? Я ссыпал порошка на обычный дозняк в приготовленную им ложку, но он остановил меня, попросив, чтобы я высыпал весь чек, смекаешь? Я охуел. Пацан был явно невменяем. Но после его уговоров и упрашиваний я согласился сделать ему раствор на его условиях. Я забил раствором всю камеру его здоровенного шприца и вмазал его. Я еле нашел рабочую вену. На шее, прикинь? Если честно, мне даже на мгновение расхотелось бахаться самому после увиденного. Всего лишь на мгновение, но я задумался. Задумался о том, что могу кончить точно так же, как и он… Практически все, ехавшие в том вагоне, уже мертвы или не вылезают их больничек и реабилитационных центров, ты же знаешь. Я, Джон и еще пару ребят — единственное исключение. А еще ты. Я всегда немного беспокоился за тебя, когда ты тусовался с нами. У меня к тебе отеческие чувства, дружище. Ты — отличный парень, и я переживаю за тебя. В последнее время ты, правда, довольно часто трешься со мной, что само по себе тоже весьма дерьмово. Все это очень опасно, чувак. Сечешь? Но есть вещи, куда опаснее, дружище… Мысли, например… С тех пор об этом чуваке с Красной поляны осталось только это неприятное и пугающее воспоминание, которое постоянно сидит в моей голове, когда я варю себе очередной дозняк. Но теперь уже можно не волноваться. Со мной покончено, и я сам во всем виноват. На днях пришли результаты анализов, дружище, и я даже улыбнулся, когда узнал что тест положительный. Это означает, что совсем скоро мы с Евой встретимся и снова будем вместе. Я не уверен, что есть такое место, куда попадают души после смерти, типа ада или рая, сечешь? Но я почему-то уверен, что мы увидимся с ней… Я почему-то уверен…

Я лежу на полу в полусне и думаю о Еве. Думаю о том, как Степа все это пережил. Сколько прошло времени с тех пор, как ее не стало?..

— Возьми, дружище, — Степа протягивает мне бумажку с номером телефона. — Если будет совсем худо, позвони. Тебе помогут.

Я беру бумажку из его рук, и наши глаза встречаются. Мне уже знаком этот взгляд. Я уже видел его раньше. В тот вечер после похорон Миши, когда Рома попрощался со мной у своего подъезда…

                СОЛНЕЧНЫЕ ЗАЙЧИКИ.

Ветер порывами пытается сбить с ног, холодный дождь падающим потоком остужает голову, мелкие резкие капли падают на лицо, ресницы не выдерживают, глаза мокрые, может, от слез, может, от дождя, барабанящего по талому снегу, как всегда бывает мерзкой дождливой зимой в последние годы. Я пытаюсь прикурить сигарету, но ничего не выходит, она намокает, сигарета и спички, все мокрое из-за этого отвратительного дождя.

Я смотрю на могильную плиту с портретом своего друга. Я вспоминаю похороны Костика, Миши, Ромы и других людей, которых мне пришлось пережить. Степа улыбается мне под этим дождем с фотокарточки на могильной плите искренней доброй улыбкой, и я улыбаюсь ему в ответ. Я думаю о том, что теперь они с Евой вместе, хотя тоже не верю во всю эту загробную херь.

Степа и Ева… Дурацкое сочетание имен…

Ева заболела несколько лет назад. Когда мы виделись в последний раз, она все еще чудесно выглядела. Она мне нравилась. Несмотря на зависимость, она до конца оставалась добрым и отзывчивым человеком. Она отдавала рисованию все свои силы и в последнее время становилась слабее с каждым месяцем.

Степа рассказывал, что последний год был самым счастливым и самым страшным годом в его жизни. Говорил мне, что она отдает свою жизнь за его жизнь. Говорил, что она хотела, чтобы он жил дальше, чтобы бросил наркотики. Она говорила, что знает, что так нужно, что так будет лучше.

Я заметил, как Степа изменился, когда Ева умерла. Он находился в ступоре. У него больше не осталось сил. Ева была ему не девушкой, не женой, не другом, не любовницей. Она была его ангелом из их с ней собственной оккультной религии. Они действительно были чудесной парой, несмотря на их совместное увлечение героином.

Ева обладала особенными внешними данными, которые героин не портил, а, наоборот, делал еще более привлекательными. Она была воплощением хрупкости, но внутри нее находился стальной стержень. Ее картины уходили с московских и питерских выставок за сотни тысяч.

Их любовь была слишком настоящей. Наркотик, умноженный на привязанность друг к другу. С этим невозможно было завязать, от этого невозможно было спрятаться.

Я помню тот день, когда Степа сказал мне, что у Евы нашли ВИЧ. Он вмазался и молча лежал на своем диване, закрыв глаза. Я сидел рядом с ним и, разнюхавшись, тупо пялился в телевизор. Это было нелегко принять.

Спустя некоторое время, учитывая постоянные сбои в ее нервной системе из-за переутомления за мольбертом, на бесконечных выставках и из-за состояния Степы, она стала часто срываться и переживать. Все чаще у нее случались депрессии, и при таком образе жизни этого хватило, чтобы ВИЧ перешел в СПИД…

Степа ушел, как герой, хотя, конечно, ничего героического, по большому счету, нет в этой картине. Не для меня, впрочем. Он не стал дожидаться медленной смерти. Передозировка стала дня него единственным возможным решением.

Спустя несколько часов я лежу на заблеванном полу в своей комнате в квартире мамы, пересматриваю старые фотографии и натыкаюсь на снимок, сделанный несколько лет назад в теплый весенний день в апреле. Его сделал я. Я отлично помню этот день. Степа и Ева стоят, обнявшись, во дворе нашего дома. Тогда солнце светило очень ярко, и они оба жмурились и улыбались. Снег уже почти растаял, и это означало скорый приход долгожданного лета.

Яркое солнце, неожиданно сменившее дождливый сумрак этой мерзкой зимы, пробивается веселым светом через плотные шторы, светит ярко-ярко, совсем как тогда, когда я снимал Степу и Еву на свой фотоаппарат во дворе нашего дома, и солнечные зайчики играют на стенах моей комнаты, а я лежу в луже собственной блевотины и вспоминаю их улыбки…

                ДЕЖАВЮ.

Я стою у открытого окна этой до боли знакомой мне комнаты, ничуть не изменившейся за все эти годы, курю и смотрю на улицу. Такой же талый снег и капель, как тогда, в том далеком апреле.

— Я приготовила завтрак.

Я оборачиваюсь. Маша стоит в дверях и смотрит на меня. Я жду, когда она скажет, что завтра уедет в Москву, но этого не происходит.

Мы увиделись вчера днем на встрече выпускников в нашей школе. Я решил сходить туда впервые за много лет, потому что хотел составить компанию Стасу. Вечером мы отправились в ресторан. Маша сидела напротив меня, и наши взгляды слишком часто пересекались, чтобы оставить это незамеченным.

Мы успели немного поговорить. Я узнал, что она получила два образования в Москве и работает в конструкторском бюро. Проектирует военные самолеты для оборонки. Зашибает неплохие деньги, как я понял. Замужем, двое детей. Между строк ненавязчиво читалось, что все это ей довольно конкретно настоебало.

Мы напились довольно сильно. Я и Стас во всяком случае. Дело закончилось в местном ночном клубе, или как там называется это ебучее место? Я почти не помню, как оказался дома у Маши. Помню только, что мы шли по лужам, то и дело наступая в грязь, оставшуюся от снега, а потом сидели на кухне и пили коньяк. Я даже не особо помню сам секс, потому что отключался время от времени. У меня так и не получилось кончить.

Мы сидим на кухне, за окном уже вечер, и я пытаюсь пропихнуть в себя запоздавший завтрак. Омлет с ветчиной. Меня жутко мучает похмелье.

— Знаешь, — говорит Маша, глядя прямо мне в глаза, — зря я тогда уехала в Москву.

Я запиваю еду зеленым чаем и встаю.

— Ты не останешься? — спрашивает Маша.

Похоже, она удивлена.

— Нет. Мне нужно идти.

— Ты все еще злишься на меня? — спрашивает она, следуя за мной в коридор.

— Если бы злился, не остался у тебя на ночь.

Я одеваюсь и выхожу из квартиры.

— Знаешь, — я слышу ее голос за спиной, — наверное, ты самый лучший мужчина в моей жизни…

Что с вами, люди? Зачем вы так? Ведь на свете нет ничего важнее любви, а вы топите ее, едва начинающую созревать. Я совершил много ошибок, я знаю, но я хоронил это чувство лишь тогда, когда оно действительно умирало, и никогда не боялся его…

— Прощай, Маша. Удачи тебе.

Я иду домой по знакомому маршруту. Я часто гулял здесь, когда Маша уехала в Москву. Мне нравится мой район, мне уютно в нем. Сейчас я ничего не чувствую. Совсем не так, как тогда, в том далеком апреле.

Я захожу в магазин, покупаю пару бутылок пива и решаю выпить их на автобусной остановке недалеко от моего дома, а потом отправиться в свою комнату в квартиру моей мамы и обкуриться до невменяемого состояния…



Звезд, которых я вижу со своего балкона на шестом этаже панельной девятиэтажки, где волшебный дым гашиша превращает яркую луну в бога, уже давно нет там, где я их вижу, но их свет по-прежнему здесь, со мной, с нами. Я, мы — всего лишь их разломанные куски, собравшиеся вместе для неизведанной цели, шелуха звездного пепла. Этих звезд уже давно нет там, где я их вижу, но их свет здесь, со мной, с нами. Даже после их смерти. И я благодарен им за то, что могу видеть их свет и чувствовать их тепло. А еще за их жертву. Потому что без их смерти не стало бы нашей жизни…

                «ОЖИДАНИЕ ЛЕТА».

— Здорова, дружище, — я жму руку Джону, и он смущенно улыбается мне в ответ. — Как поживаешь?

— Я уезжаю, — говорит он и протягивает мне запаянный пакетик с порошком. — Вот, держи. Все, что осталось.

Я не сразу понял, о чем он. Я положил пакетик в карман и внимательно посмотрел на него.

— Куда уезжаешь?

— На море. К матери. Зря я сюда приехал, Диман.

— Ты в завязке? Уезжаешь отдохнуть?

— У меня положительный результат, дружище. Я уезжаю навсегда.

Я закуриваю сигарету и смотрю на печально падающий последний весенний снег.

— Слишком много людей я похоронил за последнее время, — Джон закуривает вместе со мной. — Видимо, и мне пора.

— Я даже не знаю, что тебе сказать…

— Ничего не нужно говорить, чувак. Все получилось так, как должно было получиться.

Мы стоим молча какое-то время и курим.

— Ты еще пишешь книгу? — неожиданно спрашивает Джон.

— Да, дружище. Все еще пишу. Иногда…

— Пиши, Диман. Обязательно пиши. Ты должен. Тебе это идет. И береги себя, чувак. Иди к цели, пока еще не слишком поздно. Иди к цели, дружище.

Мы прощаемся, и он уходит вниз по дороге. Я еще долго курю и смотрю ему вслед. Скорее всего, мы больше никогда не увидимся. Я знаю, что его шансы невелики, но я желаю ему удачи. Может, вдали отсюда на теплом море он все же сможет увидеть еще немного хорошего в этой жизни. По крайней мере, я надеюсь на это.

Я нащупываю пакетик с героином у себя в кармане плаща. Последний подгон от Степиной тусовки. Вместе с пакетиком наркотика я достаю ключи от квартиры Монаха. Давненько я не держал их в руках. Я беру телефон и набираю номер Макса…



Слишком сильный приход… Слишком сильный… Слишком…

Взгляд смотрит в пустоту ванной комнаты, я не могу сфокусировать зрение и сижу неподвижно некоторое время, уставившись в стену. Блять, зачем я это сделал? Алкоголь, гашиш, кокаин, а теперь еще и это дерьмо…

Я выхожу из ванной, стараясь не привлекать к себе внимания, прохожу на кухню и закуриваю сигарету. В глазах плывет, в ушах звенит, и я смотрю в окно на тусклый свет фонарей, освещающий дорогу. Меня начинает сильно тошнить. Я бросаю недокуренную сигарету в раковину и иду в комнату…

Здесь много людей, но никто не замечает моего появления, разговаривая наперебой о чем-то своем, перекрикивая друг друга и смеясь. Я не могу сконцентрироваться на словах и не понимаю, о чем они говорят, смотрю вокруг стеклянными глазами через призму наркотического и алкогольного опьянения…

Играет «Mars Volta», и потрясающие звуки музыки врываются в мою голову опасным вихрем нот, которые сносят мне мозг. Становится тяжело дышать, и сердце бьется с каждой секундой все сильней и сильней. Я стою в центре комнаты, но никто не замечает меня, и я не хочу, чтобы меня заметили. Не сейчас, ни в коем случае…

Мне не хватает воздуха, я чувствую, что еще немного, и потеряю сознание. Я стою в центре этой долбаной комнаты. Памятник победителю конкурса ублюдков всех категорий уебищности и морального уродства. Я больше не могу находиться здесь…

Я прохожу к двери, надеваю свой плащ, обуваю ебучие «Адидасы» и выскальзываю на улицу. Я бегу прочь от друзей, прочь от амфетаминово-героиновой желтизны этой квартиры, но убежать не удастся, ведь сейчас она во мне. Не стоило употреблять столько. Не стоило вообще прикасаться к этому дерьму…

Я по-прежнему не могу сфокусировать взгляд, голова кружится так, что я едва могу передвигаться. Свежий воздух на пользу, но он не поможет мне в данный момент. Ужаснейший приход. Еще немного, и меня уже ничего не спасет. Я просто сдохну по пути домой, потому что сердце мое бешено колотится, выпрыгивает из груди. Такое чувство, что в нем развели огромный костер. Такое чувство, что оно по-настоящему обливается кровью, и я смеюсь в голос, как только мозг выдает мне такое сравнение…

Я закуриваю сигарету, но через пару затяжек выбрасываю ее и, склонившись к дороге, начинаю блевать. Рвотные массы оставляют отвратительные коричневые кляксы на дороге в свете фонаря. Голова моя разрывается, вот-вот взорвется, и желудок подскакивает до самого горла, рвется наружу огромное количество алкоголя…

Я хотел бы помолиться богу, если бы только смог, если бы только посмел, но мне не на что надеяться, ведь там никого нет. Я сам себя убиваю, может, уже убил. Да, блять, наверное, пришло мое время, и мне некого просить простить мои грехи, ведь это я сам во всем виноват, и нет никого там, на небе, и неба тоже нет. Я просто сдохну, и на этом все закончится. Свет погаснет…

В голове звучит какая-то едва разборчивая мелодия, зацикленный бред, какофония, и я вдруг понимаю, что в моих ушах торчат наушники, «Мишины Дельфины», я иду вперед, и сердце бешено колотится в груди, горит огнем, главное, чтобы выдержало, главное, чтобы не остановилось сейчас, может быть, еще немного, может, еще некоторое время, кровь течет из носа, я размазываю ее по лицу…

Ебучий героин на фоне всего остального дерьма, которым я закидывался последние несколько часов, нежно массирует мое тело, и я иду вперед, готов упасть в любую секунду, мне страшно, мне очень страшно, и постепенно страх перерастает в панику, отчего становится еще хуже, я снова наклоняюсь над дорогой, меня снова рвет, и я вижу кровь на земле…

«Так странно, я умираю весной…».

Я выпрямляюсь. Вырываю проклятые наушники из ушей и швыряю их на землю. Нужно двигаться дальше, ведь я уже подорвался, и теперь нельзя останавливаться. Я не смог бы больше находиться в этой ужасной квартире, поэтому я здесь, под яркими весенними звездами, пытаюсь добраться домой, но не уверен, получится ли, и я двигаюсь вперед, разгоняя темп, стук сердца замедляется, я почти не чувствую ног, они идут сами по себе, и тело мое абсолютно ватное…

Я перехожу дорогу на красный. Мне нельзя останавливаться, иначе я просто перестану слышать стук своего сердца. Скорая проезжает мимо, едва не сбивает меня, и я чувствую, как в ушах начинает звенеть. Мои кровеносные сосуды уже не справляются с давлением. Я останавливаюсь перед следующей проезжей частью, и ночные машины летят по дороге, обдавая порывами холодного ветра. Мне приходится ждать, и сердце снова начинает свою игру на выживание…

Я иду дальше. Улицы моего города пусты. Весна, и снег уже почти растаял. Я не люблю это время года, и от этого становится еще тяжелее. Слякоть под ногами и черное небо над головой…

Ночной весенний воздух немного отрезвляет меня, и сердце начинает биться ровнее. Я немного прихожу в себя и вдыхаю этот слегка морозный воздух. Легкий ветер дует мне в лицо. Я начинаю чувствовать себя лучше, снова целую небо и землю, обнимаю руками эту прекрасную жизнь, снова краски начинают приобретать утраченную резкость, снова становится легче дышать, и каждый вдох начинает дарить наслаждение. Я надеюсь, что худшее уже позади…

Я вхожу во двор своего дома, окончательно придя в сознание. Я понимаю острее, чем когда-либо, что нужно что-то менять в своей жизни. Я принимаю это как данность и отдаю отчет своим мыслям. И я попытаюсь измениться. Если только еще не слишком поздно…

                ЛЕТО (ПРОДОЛЖЕНИЕ).

                «Призраки квартиры, сумрак стадиона…».
                «Flats & Stadiums».
                «Лето».

Прошу тебя, избавься от меня. Я просто больше не хочу. Я просто больше не хочу так. Если моя жизнь продлится хотя бы еще на минуту, это будет неправильно. Это будет преступлением. И ты ответишь за это как соучастник. Дай мне ровно столько, чтобы осмыслить мое желание до конца. А потом избавься от меня…

Тебе ведь это совсем не сложно. Я знал много хороших людей, любящих жизнь, стремящихся сделать мир лучше, что-то создать, о ком-то позаботиться… Их больше нет. Почему же я до сих пор здесь? Этот эксперимент меня утомил. Твои образ и подобие заставляют меня смеяться. Видимо, я настолько похож на тебя самого, что тебе любопытно наблюдать за мной. Ты бы никогда не рискнул прожить такую жизнь. А теперь тебе любопытно?..

Смотри, я лежу и плачу от боли, скрючившись на постели, весь в поту и в собственной блевотине. Если бы только ты знал, как мне больно. Словно мне выстрелили в живот из ружья. Мои внутренние органы сгорают огнем, они готовы прорваться наружу, расплавив кожу. Мои кровеносные сосуды, забитые химическим дерьмом разного рода, уже не в состоянии нормально гнать мою отравленную кровь от сердца и к сердцу, а разбитый алкоголем мозг уже не в состоянии трезво смотреть на окружающую меня действительность…

И я готов поверить в тебя. Сейчас самое время поверить, потому что другого выхода нет. Я совсем один. Предатель. Я предал всех вокруг. Всех, кто меня по-настоящему любил. Я сам во всем виноват. Остались мы вдвоем. Один на один. Но даже сейчас я не смею тебя просить. Ведь тебя нет. А люди по-прежнему поклоняются идолам, как и тысячи лет назад. Ничего не изменилось…

Я хочу, чтобы меня не стало. Солнечный свет из окна заливает мою комнату, и я слышу счастливые крики детей во дворе. Я не в силах встать и закрыть шторы. Каждое движение сопровождается сильнейшей острой болью…

Я купаюсь в собственной блевотине, и мне не стыдно. Мне даже не противно. Я целеустремленно к этому шел. Я этого хотел. Совсем, как Степа. Нужно было видеть его состояние, когда я вгонял иглу в его расцарапанную вену в тот день, потому что сам он ни за что бы не сумел этого сделать. Конечно, я не смог удержаться. А потом, глядя на чудесный вид у него из окна, наблюдая за тем, как заходящее солнце купало в ярких лучах мою уничтоженную душу, совсем как тогда, когда я смотрел, как солнце садилось в море, словно таяло в глубине, и Марина была рядом со мной, держала меня за руку, я вдруг понял, почему я не хочу больше жить дальше…

Я слаб. Избавься от меня, пожалуйста, ведь я так слаб, что никогда не смогу сам этого сделать. Я даже этого сделать не могу. Я хочу, чтобы мне помогли. Я хочу разделить с кем-нибудь эту ответственность. Я хочу, чтобы все сделали за меня. Я просто не могу больше жить…

Ворочаясь в отвратительной едкой жиже, отвергнутой моим организмом, я вспоминаю сквозь полусон, сколько раз я валялся здесь, на этой кровати, в подобном состоянии за все эти годы. И я прошу тебя, пожалуйста, избавься от меня. Вытащи из этого ада воспоминаний, в котором невозможно разобрать, где правда, а где ложь…

А правда заключается в том, что я настолько сильно люблю жизнь, что не хочу, чтобы в ней было место для такого существа, как я. Срок должен подойти. Я с радостью покину строй. Я исчезну. Свет погаснет, и наступит тишина…

Но я хотел бы верить в то, что за смертью что-то есть. Что-то для каждого свое. Там мои города, в которых я никогда не бывал, их рисовало лишь больное сознание обдолбившегося торчка, там звезды, которые отражаются в чистых озерах этих городов, там яркое солнце и легкие облака, там нет войны, и все люди улыбаются друг другу. А еще там нет болезней и смерти, лишь чистота и счастье, красота и вечная молодость. И я действительно хотел бы верить в это…

Я не хочу больше жить, потому что я узнал все, что мне нужно было узнать, и я хотел бы, чтобы эти мысли стали последними. Искренне хотел бы, потому что я не вижу другого выхода из этой ситуации. Я не помню, когда все это случилось, но я помню, как все это началось…

Я помню…

                ТЕНИ.

Я открываю глаза. Прихожу в сознание, теряя его время от времени. Ощущение реальности едва заметно. Сквозь растворяющуюся пелену анестезийного тумана я вижу своих родителей. Мама сидит у меня в ногах на больничной койке и плачет. Отец стоит немного позади ее и как-бы виновато отводит взгляд.

Они снова вместе. Их непутевый сын соединил их, спустя столько времени. Неужели только это дерьмо способно собрать воедино разбитые куски кривого зеркала под названием «отношения»? Ведь они любили друг друга когда-то. Наверняка сильно. И вот теперь они снова вместе. Стоят здесь, в больничной палате, у кровати своего отъехавшего сына.

Мама плачет и держит меня за руку. Я чувствую свои слезы, бегущие по щекам. Я крепко, насколько хватает сил, сжимаю ее руку. Все мое тело горит и ломит. Я почти ничего не могу вспомнить из того, что со мной случилось. Сплошная туманная пелена.

Я не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как я отрубился. Я пытаюсь вспомнить прошлые сутки. Я вспоминаю, как вернулся домой после очередной вечеринки в квартире Монаха, выпив огромное количество водки и снюхав такое же количество дерьмового порошка, которым я периодически занюхивал не лезущий в горло алкоголь, и сразу же залез в постель.

Сложно сказать, спал ли я или нет, но, очнувшись на следующий день в промокших насквозь от пота простынях, головой в собственной блевотине, все еще под действием принятых накануне наркотиков и жесткого похмелья, я почувствовал, как все мое тело сдавливала ужасная боль, поднялась температура, бил сильный озноб, началась паника. Меня стали преследовать какие-то невнятные образы и видения. Я почувствовал, что схожу с ума.

Я валялся на больничной каталке и стонал в полубреду, когда меня закатили в палату. Доктор долго разглядывал мои татуировки, а потом спросил, указывая на одну из них: «Что означает этот паук на гитаре?». Я понял, что он интересуется не из-за простого любопытства, и простонал: «Творец… Это значит — творец…». Не имело смысла рассказывать ему о том, что действительно означает этот рисунок. Кому какое дело, в конце концов.

Они раскинули мне руки, и я стал похож на распятого Христа. Жаль, что остриг волосы накануне, а то сходство было бы абсолютным.

— Готовьте раствор, — пробормотал врач.

Я похолодел. Моя кровь была рассадником наркотиков и алкоголя. Я думал о том, что не выдержу такой нагрузки. Мои вены полопаются и зальют кровавыми фонтанами эти прекрасные белые больничные стены, мои внутренности вырвутся из тела, как при взрыве ****ой гранаты, мой мозг разорвет черепную коробку и покроет своим никчемным дерьмом эти опрятные медицинские халаты и маски.

Мое сознание болталось в тот момент между жизнью и смертью. Я не хотел жить, но и умирать не хотел. Мне нужен был альтернативный путь. Я искал его и не находил. Всю жизнь так, сколько себя помню. Остановиться невыносимо трудно, когда катишься под откос с максимальной скоростью.

Я хотел, чтобы меня не стало, я хотел заснуть и не проснуться. Тогда, почему же мне стало вдруг так страшно? Все очень просто, ведь запахло настоящей смертью, а не иллюзией смерти, которую я так часто себе представлял. Она была там. Рядом со мной. В той палате. Ждала и посмеивалась надо мной.

Естественно, мой портрет не стал бы печататься в музыкальных изданиях рядом с портретами популярного списка великих людей, покинувших этот мир, а моей писаниной не заинтересовались бы серьезные издания, и это — единственная правда. Я ничего не сделал для того, чтобы кто-то брал с меня пример. Я просто отъехал бы там, в той долбаной палате, от разрыва сердца, и на этом бы все закончилось.

Я почувствовал укол, и прохладный раствор прокрался по вене, сковывая легким утренним морозцем некогда храброе, а теперь совершенно неуверенное в себе сердце.

— Холодный…

Я погрузился в какой-то необычный трип, где познал чувства, которые еще не испытывал до сих пор. Мир, который я увидел там, куда попал, сильно отличался от всех остальных, по которым я путешествовал до сих пор во снах или под кайфом или просто в мечтах. Его естество сочетало в себе всю красоту Вселенной и одновременно безумие пустоты и пространства. Я погружался в него все глубже и глубже под воздействием наркотиков последних суток и наркоза, только что мной полученного.

Сначала мне было невыносимо приятно, словно ангелы вели меня за собой, поддерживая своими крыльями, в белую, белее снега, торжественную пустоту, за которой таилось невыносимо прекрасное, легкое, нежное продолжение земной жизни.

Я проходил сквозь неизведанные города и страны, я видел ярко-изумрудные воды морей и океанов и погружался в них, я наблюдал за восходом солнца над горизонтом неизвестного мне гротескного мира, в котором не было людей, лишь невидимые существа шептали мне свои заклинания, когда я растворялся в водовороте сознания, отдаляясь от своего тела на огромные расстояния.

Затем я оказался в сказочном городе, архитектуру которого нельзя было сравнить ни с чем, что мне приходилось видеть до этого. Я утопал в волшебной красоте этого ослепительного города, гулял по его улицам, купался в его реках, летал по его бескрайнему небу.

А потом вдруг что-то случилось. Город, который я видел под собой, крыши домов, фонтаны и парки вдруг начали преображаться. Теперь на месте некогда прекрасных сооружений стояли бесформенные глыбы безумной архитектуры, как если бы с величайшего шедевра вдруг разом сошли все краски, потекли ртутной рекой с холста прямо вниз, капая на кафельный пол отвратительными черными кляксами.

Каждый предмет теперь сворачивался или разрывался прямо на глазах, взрывался, набухал, как поп-корн в микроволновке, словно кто-то невидимый сворачивает и сминает пространство, как клочок бумаги, и мне казалось, что я слышу безумные крики отчаяния и страха живых существ, населяющий этот некогда прекрасный город.

Сознание возвращалось ко мне, а сказочный город, скомканный и сломанный невидимой гигантской рукой, отдалялся от меня с огромной скоростью. Меня тянуло вверх с невероятной силой, а потом выбросило в наш мир, и я проснулся, увидел отца и мать…

Я снова открываю глаза. Отец стоит рядом с моей кроватью и смотрит на меня.

— Разочарован? — сквозь слезы спрашиваю я его.

Он садится на край кровати и кладет руку мне на плечо.

— Помнишь, как у Булгакова в «Мастер и Маргарита»? «Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?».

                МАРИНА.

Я просыпаюсь. Сколько прошло времени? Сколько прошло времени с тех пор, как я отключился? Я еще жив? Я не могу понять, что со мной. Нет, припоминаю… Я вернулся домой. Я лежу у себя дома. В постели. Из психушки меня забрали родители. Почему они привезли меня сюда, а не к маме?

Видимо, уже утро. Боль в теле становится невыносимой. Простыни мокрые от пота. Меня снова вырвало ночью. По моему лицу текут слезы, и я не могу это контролировать. Я снова засыпаю. И снова просыпаюсь.

Кто-то гладит меня по голове. Сквозь пелену слез я не могу понять, кто это. Вижу лишь размытый силуэт. Как будто идет дождь. Я пытаюсь вытереть глаза. Каждое движение причиняет боль.

Я снова открываю глаза. Марина сидит на кровати рядом со мной и гладит меня по голове. Я не могу в это поверить. Это невозможно. Похоже, снова начинаются эти долбаные видения. Они причиняют жуткую боль. Я не могу сконцентрироваться на окружающем меня пространстве. Галлюцинации, вызванные препаратами, которыми меня накачали в дурке, становятся невыносимыми. Я не различаю цветов и часто не понимаю, где нахожусь. Все мое тело болит с головы до ног. Меня часто рвет.

Я просыпаюсь. Я пытаюсь встать с кровати впервые за несколько суток. Чья-то рука помогает мне подняться. Я не могу в это поверить. Мне не кажется. Марина сидит рядом со мной и обнимает меня.

За это время мой изнасилованный организм дал сбой по всем фронтам. На простыне и одеяле это отчетливо видно. Я лежу, согнувшись пополам, на полу, наблюдая за тем, как моя бывшая жена убирает все это дерьмо в стиральную машину и стелет свежее белье на когда-то нашу с ней кровать. Я пытаюсь вспомнить, сколько раз она это делала за нашу с ней совместную жизнь, и, наверное, впервые в жизни мне становится по-настоящему стыдно.

Я снова просыпаюсь. За окном ночь, но в комнате есть немного света. Он исходит от компьютера. Я не могу поверить, что это не сон. Мне кажется, что все это мне снится. Эти таблетки слишком сильно давят на психику и восприятие реальности. Но это действительно Марина. Как и всегда в то время, когда мы были вместе, пока я все не проебал.

Я не могу поверить своим глазам. Я снова начинаю плакать и не могу остановиться. Я начинаю мыслить ровнее. Это самое ужасное, что сейчас может со мной произойти. Я знаю, что она не обязана быть здесь. Я знаю, что она уже начала новую жизнь. Я знаю, что она уйдет, как только мне станет лучше. Но все дело в том, что я не заслуживаю этого. Я просрал единственного человека, который любил меня таким, какой я есть. Стоило лишь приложить немного усилий, чтобы сделать ее счастливой.

— Дима, тебе нужно в больницу. С тех пор, как ты вернулся из клиники, тебя постоянно рвет. У тебя серьезные проблемы со здоровьем.

— Как я здесь оказался?

— Родители привезли. Твоя мама позвонила мне и попросила приехать.



Я стою у окна и глазею на улицу. Похоже, кончается лето. Никогда его особо не любил. Я стою и думаю о Марине. Она специально вернулась в Дмитров, когда узнала, что я попал в сумасшедший дом. Я так и не сумел изменить свою жизнь. Правильно говорят, что лишь намерения бывают благими. В итоге получается полное дерьмо.

После того, как меня привезли из психушки, и я постепенно пришел в себя, Марина таскала меня по врачам, которые поставили херовые диагнозы моим внутренним органам, и теперь единственное, что в моем организме нормально функционировало, так это член, что было весьма удивительно, учитывая долгие годы жесткой наркомании и алкоголизма.

«Все, Дима. Теперь давай сам. Надеюсь, у тебя все будет хорошо…».

Я вспоминаю ее последние слова. Лаконичные и не терпящие возражений, как обычно.

«Я больше не вернусь, Дима. Постарайся прийти в себя. Пиши. У тебя талант. У тебя все впереди. Просто будь осторожен…».

Я роюсь в карманах своих вещей и нахожу смятую записку с номером телефона, которую мне дал Степа. Я даже не знаю, кто ответит мне на другом конце, но я почему-то уверен, что позвонить необходимо.

                ВЕРА.

Центр представлял собой что-то среднее между шикарным отелем на берегу моря и частной виллой на Голливудских холмах, которую можно увидеть только в кино. Если бы я знал раньше, что такие заведения существуют, я оказался бы здесь задолго до сегодняшнего дня.

Я понимаю, почему Степа часто заглядывал сюда. Мне кажется, если бы я все время находился в таком месте, как это, мне не были бы нужны наркотики и алкоголь. Хотя перспектива закатить здесь очередную вечеринку выглядела крайне привлекательно. Это была моя первая мысль, когда я увидел здание центра реабилитации для наркоманов, алкоголиков, психов, извращенцев и прочей шушеры, с которой мне придется провести целый месяц.

Это абсолютно бесполезно — надеяться на то, что пребывание здесь поможет мне упорядочить свою жизнь. Думаю, что тем, кто употребляет наркотики по определенным метафизическим причинам, не зависящим от абстиненции, вообще бессмысленно здесь находиться. Это определенный уровень наркомании, находящегося на котором нельзя сравнивать с чуваком, колящим себе дезоморфин в зассанном подъезде под разбитой лампочкой. Это наркомания иного рода. Но вся ирония данной ситуации заключается именно в том, что здесь все мы — одинаковые. И по большому счету это правда. По крайней мере, так считают окружающие.

Наше общество хорошо умеет навешивать ярлыки. Едва появившись на свет, человек начинает принадлежать определенному товарному знаку, который впоследствии смыть с себя очень сложно, все равно, что свести татуировку, след останется, и всегда можно будет увидеть, какой именно штрих-код на тебя нанесли.

Общество ничего не хочет знать о тебе. Все, что ему нужно, это положить тебя в коробку и приклеить бумажку с ценой и названием, а потом оставить пылиться на полке в магазине вместе с такими же помеченными дожидаться того дня, когда одни продадут тебя, а другие купят.

Последнее время спасением от непрекращающейся депрессии для меня стал Макс. После развода я продолжал пить почти все время, и он составлял мне компанию каждый раз, когда было необходимо. То есть, почти каждый день. У Монаха, на стадионе, у меня, у него, везде. Это было абсолютным безумием. После нескольких месяцев пьянства я едва держался на ногах. Вечеринки у Степы были заключительным этапом. Это был финальный рывок. Финишная прямая. Так должно было случиться. Теперь Степы нет, а я тусуюсь на реабилитации.

Удивительно, что я до сих пор жив. Мне понадобилось некоторое время для того, чтобы дождаться вписки в этот центр. Учитывая то, что я здесь по рекомендации Степы, представляю, какая очередь из желающих сюда выстраивается.

Я часто вспоминаю время, которое мы провели вместе с Максом. Он всегда мне нравился, несмотря на разницу в возрасте. Для своих лет он весьма умен. Кроме того, пишет отличную музыку. За время нашего алкогольного загула мы с Максом начали играть вместе и записали несколько удачных тем.

После того, как Марина, выходив меня, ушла насовсем, для меня многое изменилось. Звук в том числе. Мы с Максом теперь работаем вдвоем, и нам это нравится. Он отлично разбирается в музыке. А еще он — самый талантливый звукорежиссер из всех, с кем мне приходилось когда-либо общаться. Надеюсь, он навестит меня здесь. Может, даже захватит с собой что-нибудь запрещенное.

На самом деле, хотя я и собираюсь прийти в себя и постараться завязать со всем этим дерьмом, которым плотно напичкана моя жизнь, мысли о наркотиках и алкоголе не покидают меня. Я не могу найти в себе силы закончить это, несмотря на то, что совсем недавно едва не умер. Я немного жалею об этом, потому что это было бы логическим завершением всего этого бреда.

За время нашей с Максом совместной работы, пока я ждал звонка из центра, я почти завязал с сигаретами. Кроме того, прочистил кровь и подлечил здоровье, некоторое время просидев на таблетках и пялясь в сериалы. Врачи запретили мне употреблять алкоголь и сигареты, и я научился меньше пить. Намного меньше, чем раньше. На самом деле, тревожный колокольчик — сигнал от моего здоровья и психики — уже давно звонил огромным колоколом уже не первый год, и я подумал, если мне так и не удалось загнать себя в могилу за все это время, нужно попытаться жить дальше. Перспектива не из радостных, конечно, учитывая последние события, но я решил попробовать.

Из всех моих друзей и знакомых сейчас только Макс остался со мной. Это не их вина. Все так, как и должно быть. Жизнь не стоит на месте, но мне все же горько осознавать, что люди, которых я знал много лет, сильно меняются с течением времени.

Это естественный процесс, но мне становится тоскливо сейчас смотреть на многих людей, с которыми я рос, которых знал по школе или институту, занятых обсуждением покупки новой машины, ремонта квартиры, новой работы, кредитов и количества денег на электронном счете. Все когда-то были против системы, а теперь сами стали ей. Винтики адской машины, которая перемалывает все чистые и светлые идеи свободы, попавшиеся ей на пути.

Эта ситуация сильно меня печалит, потому что с каждым разом нам все меньше есть, о чем поговорить при встрече. Именно поэтому я и не ищу этих встреч. Я не виноват в том, что не хочу взрослеть, и наркотики здесь совершенно не при чем.

Летом мне исполнилось тридцать лет, а это значит, что половину жизни я уже прожил. Что я оставил после себя? Песни, написанные в наркотическом бреду, несколько алкогольных строк, проебанное здоровье, слезы моей мамы, женщин, которых предал, друзей, которых не сумел сохранить? Это глупо звучит, я знаю, но, если бы мне пришлось прожить жизнь заново, я ничего бы не стал в ней менять. Ведь я — дурак, а не герой…

Я абсолютно уверен в том, что эта реабилитация никак не поможет мне, но идея сменить обычную обстановку на целый месяц выглядит очень заманчиво.

Я прогуливался по огромной территории реабилитационного центра, наслаждаясь чистым воздухом и недавно вдохнутой огромной дорогой амфетамина, которую употребил перед выездом, чтобы справиться с депрессией и стрессом, вызванными переездом и необходимостью общения с новыми людьми, искренне надеясь, как и всегда, впрочем, что эта доза станет последней.

Я шел вдоль бассейна, в котором, к сожалению, уже слишком холодно было купаться, и вглядывался в лица встречающихся мне людей, пытаясь понять, что именно привело их сюда.

Почти все здесь ходили парами, постоянно общались друг с другом. На многих лицах я заметил ярко выраженные печати героина, кокаина, порошков различных форм и оттенков, тяжелые, в основном, наркотики. Но у большинства встретившихся мне людей были явные проблемы с алкоголем. Были здесь и некоторые совсем уж загадочные личности. Они держались поодиночке, ни с кем не разговаривали.

Я гулял по территории и ждал, когда меня пригласят на собеседование. Порошок, нежно массировавший мое тело, был очень неплох. Макс специально ездил за ним в Москву. Все-таки, там товар явно лучше, чем в Дмитрове. От местного дерьма в последнее время вообще не было никакого толку. Кайф заключается лишь в том, чтобы раскатать дорогу, свернуть купюру, занюхать трек, почесать нос и насладиться жуткими отходами. Спасал лишь алкоголь, но в моем случае он же меня и убивал.

Я продолжал изучать людей вокруг, и мне смертельно хотелось закурить. Я почти завязал с сигаретами после выхода из психушки, но дежурная пачка всегда лежит у меня на балконе. По утрам я обязательно съедаю шоколад и выпиваю кофе, и если после этого не выкурить сигарету, то шоколад и кофе вообще не имеют смысла.

На самом деле, теперь мне нельзя употреблять кофе и сигареты, не говоря уже обо всем остальном, но я пытаюсь найти компромисс. Я сам виноват в своем изнасилованном организме, но не стану отказываться от того, что мне нравится, даже если это приведет к печальным последствиям. Я не собираюсь жить вечно, но все же стараюсь не делать так, как делал раньше. В этом появился определенный смысл, и мне это даже нравится. Проверка собственных сил и способностей. Безумно скучное занятие, но мне это необходимо для того, чтобы набраться сил, хотя бы немного восстановить организм и постараться не волновать мать, которая и так уже задолбалась со мной за все эти годы. Она договорилась на моей работе в администрации, чтобы я снова вернулся туда после реабилитации. Сказала им, что у меня проблемы со здоровьем, и мне необходимо стационарное лечение.

Бедная моя мама. Хорошо, что она не все про меня знает. Она думает, что я действительно уехал лечиться. Я ничего не могу поделать со своим сильнейшим эгоизмом. У меня не получается думать о ком-то другом, кроме себя самого.

Она все еще прекрасно выглядит в свои пятьдесят. Лет на пятнадцать моложе. Да и отец тоже выглядит неплохо. Было бы круто вернуться и выпить с ним пива у него в гараже, поговорить, послушать музыку, показать наши новые треки. Нужно вернуться и купить маме цветы, обязательно лилии. Она любит розы, но это так банально. Я подарю ей лилии, потому что сам люблю их, и это будет искренне.

Я вспоминаю те несколько дней, когда она улетала отдыхать. Ее не было всего несколько дней, а я уже начал скучать, несмотря на то, что мы не живем вместе. Мне просто нужно было чувствовать ее рядом с собой, как когда-то Марину. Мне вдруг стало одиноко. Я почувствовал себя брошенным. Забитый щенок, которого вышвырнули из дома под осенний ливень.

Я не ожидал этого, и теперь доволен собой. Я рад, что испытываю эти чувства к маме, потому что я не в состоянии выразить их, рассказать ей о них или сказать ей, что люблю ее. Но на самом деле это действительно так. Я сильно тосковал по ней.

После лечения я начал новую жизнь. Я стал более осторожным. Если говорить начистоту, мне больше не нужно никому ничего доказывать. Алкогольное безумие и наркотический треш остались в прошлом. Я знаю это почти наверняка. Попытаться жить новой жизнью — вот моя задача, однако этот реабилитационный центр здесь совсем не при чем. Я сам сознательно на это иду.

Если честно признаться, я просто устал. Я устал жить, я устал умирать, я устал скучать, я устал веселиться, я устал пить, я устал принимать наркотики, я устал от своих друзей, я устал от своих врагов, я устал от себя самого…

Порошок довольно сильно меня разогрел, я даже не ожидал такого прихода. Вероятно, сказалось волнение, и, когда я стоял и заполнял документы, а потом проходил легкое, но очень утомительное для моего состояния собеседование, я весь взмок от напряжения.

Пока я шел в сопровождении куратора по коридору к себе в номер, обливаясь потом, мне повстречалась девушка. Она шла навстречу, и, поравнявшись со мной, подмигнула и язвительно спросила, окидывая меня снисходительным взглядом: «Тащишься, мистер?».

Ее слова, словно замедленная растянутая кинопленка, въелись в мой мозг, отражаясь размытым эхом внутри всего тела, по которому бежала моя разбавленная химией кровь. Она улыбнулась и пошла дальше, а я остался стоять, вжавшись в стену, застигнутый врасплох ее наблюдением, глупо улыбаясь и провожая взглядом ее сексуальную фигуру, пока ко мне не подошел куратор и не привел меня в чувство.

Я проследовал за ним, снова и снова прокручивая в воспаленном химией мозгу эту странную встречу, пока он не остановился перед дверью моего номера. Он отдал мне ключ, изложив быструю информацию насчет режима, протянул бумажку с планом центра, расписанием групп, телефонами и распорядком дня. Когда он ушел, я, еще немного потупив в коридоре, изучив расположение комнат и еще раз взглянув в том направлении, в котором скрылась загадочная дамочка, открыл номер, затащил в него свою сумку с вещами, закрыл дверь и осмотрелся.

После увиденного мной снаружи, я не был удивлен видом изнутри. Но мне все же стало очень приятно, когда я заметил поразительное сходство этого номера с номерами неплохих отелей среднего звена, в которых я не раз отдыхал с Мариной.

Побродив по номеру и осмотрев его, я не мог поверить, что нахожусь в России. Эта реабилитация определенно будет запоминающейся. Я открыл дверь и вышел на небольшой, но уютный балкон, фасад которого выходил на смешанный лес, плотной стеной окружающий центр. Заходящее солнце запутывалось в ветвях высоких деревьев, немного ослепляя меня, и мне показалось на секунду, что я снова в Аравийской пустыне, и Марина здесь, рядом со мной, на этом балконе. Я сел в удобное кресло и снова пожалел, что не взял сигарет.

В тот же вечер я снова увидел эту девчонку. Она произвела на меня очень сильное впечатление в первый раз, когда мы встретились. Я даже немного запал на нее. Все дело в том, что она олицетворяла своим внешним видом абсолютно точный тип моей женщины, и когда я увидел ее в этом коридоре, внутри у меня что-то перевернулось.

Мы все сидели кругом, друг напротив друга, как в кино в какой-нибудь ****ской клинике для душевнобольных, что, в сущности, было недалеко от правды, и мне стало немного смешно. Хорошо еще, что здесь необязательно было прикреплять табличку со своим именем на грудь. Она опоздала, но, судя по ее внешнему виду, совершенно не была этим смущена. Настоящий возмутитель спокойствия. Я почти влюбился в нее.

Она села прямо напротив меня. Ее коротко остриженные светлые волосы идеально подчеркивали огромные выразительные глаза и сексуальные губы. На ней был длинный широкий вязаный свитер, который полностью скрывал ее потрясающую фигуру, придавая загадочности, узкие джинсы и кеды.

Я достаточно видел женских тел, чтобы научиться определять их качество под одеждой. Охуенность ее тела явно зашкаливала. Я смотрел на нее все время, пока руководитель что-то впаривал всем нам про психологическую сторону вопроса о запрещенных веществах и алкоголе, и о том, как вся эта херня отрицательно влияет на моральное и физическое состояние употребляющего.

Девчонка несколько раз ловила мой взгляд, и мне приходилось отводить глаза. Слишком проницательным был взгляд у этой дамочки, чтобы безнаказанно пялиться на нее в течение всего этого времени. Как будто тебя полоснули заточенным осколком льда. Как будто море слилось с небом у горизонта, и цвета смешались. Она была так возбуждающе красива и полна такой сексуальной энергии, что у меня несколько раз за сеанс случился охренительный стояк.

Все дело в том, что это необычно для моей физиологии. За все время с тех пор, как я начал принимать наркотики, секс отошел на второй план. Я всегда предпочитал химию и выпивку сексу, если, конечно, речь не шла о какой-нибудь шикарной девчонке, от которой даже во время приходов случается стояк что надо. Но это было, скорее, исключение из правил.

Я сидел напротив нее и не мог не заметить едва заметную улыбку на ее лице, когда мы пересекались взглядами, отчего мое тело пробивала электрическая дрожь. Я видел, что заинтересовал ее. Эта игра в гляделки начала меня занимать, потому что и ей и мне было абсолютно неинтересно, что говорит куратор. Хотелось бы знать, что она вообще здесь делает.

Я был конкретно затрахан в последнее время, иначе сразу бы нашел нужные точки соприкосновения. Теперь пришлось немного потупить, прежде чем познакомиться с ней.

Когда сеанс завершился, и все начали вставать со стульев и покидать зал, я остался сидеть на месте. Я видел, что она тоже не встает, сидит и провожает скучающим взглядом всех уходящих, потом начинает что-то искать в карманах джинс и достает смятую пачку сигарет. И не каких-то там дурацких длинных дамских палок, а пачку синего «Честера».

Просто прекрасно. Я смотрел прямо на нее и улыбался. Она открыла пачку и знаком предложила мне сигарету. Я встал, взял свой стул и подошел к ней. Поставив стул напротив, я сел на него и взял предложенную сигарету.

— Дима.

Я протянул руку, и она ответила на рукопожатие. От прикосновения ее ладони по всему моему телу пробежала волна тока.

— Вера.

Она улыбнулась своей очаровательной улыбкой и протянула мне зажигалку. Это было мое любимое женское имя, и в который раз за это время по телу пробежал электрический разряд. Я прикурил сначала ей, потом себе, потом вернул ей зажигалку.

— Давно не курил, — глубоко затягиваясь, выпуская дым и разваливаясь на стуле, проговорил я.

— На здоровье.

Она снова улыбнулась той самой язвительной улыбкой, которой встретила меня утром в коридоре. Я безоговорочно влюбился в нее.

Мы просидели так довольно долго, курили и обсуждали наших кураторов. Потом я предложил ей прогуляться по территории центра, потому что мне хотелось осмотреться здесь, но не хотелось расставаться с ней. Она провела здесь уже неделю и поэтому все знала. Мы гуляли с ней пару часов, непринужденно болтая о музыке, кино, книгах, живописи и меня поразило насколько у нас с ней схожи вкусы в выборе того или иного музыканта, актера, писателя или художника.

Она цепляла меня все больше и больше, одновременно с тем, как долбаный порошок отпускал. Отличная замена алкоголю и наркотикам. Впрочем, так было всегда. Достойный человек рядом, ты испытываешь к нему определенные чувства, это взаимно, общие интересы и взгляды, непосредственность в общении, отличный секс — все это залог счастливых и честных отношений без посредников, какими для меня почти всегда выступали алкоголь и наркотики.

Так действительно было всегда. Как только любовь проходила, появлялись они. Квартиры и стадионы. Но в этот раз, прогуливаясь с Верой около бассейна, полного опавших осенних листьев, я вдруг почувствовал что-то особенное.

В моей жизни были и влюбленность, и любовь, и я знаю, что это такое. Я разбираюсь в симптомах этих болезней, но тогда я начал испытывать что-то новое, что-то еще не познанное мной, что-то, что заставляло меня с не свойственным мне оптимизмом смотреть вперед, в свое будущее.

Вера попала сюда почти по той же причине, что и я. Долгое время она тусовалась в Москве и Питере в компании музыкантов, художников, писателей и актеров. Ее частые романы с нестандартными личностями позволили ей увидеть мир, побывать во многих странах, научиться разбираться в искусстве, и, конечно же, пристраститься к наркотикам и алкоголю. Это увлечение было не таким продолжительным и затягивающим, как у меня, но этого все равно хватило, чтобы начать собирать разломанную жизнь по кусочкам. Один за другим умирали ее близкие друзья, и, в конце концов, она похоронила парня, которого любила. Он играл в одной из питерских групп на гитаре. Обычное дело, передоз. С тех пор прошел почти год. Ей было тяжело это перенести. В итоге — возвращение в Москву и большое количество наркотиков и алкоголя, чтобы убить боль. Финальный рывок, и вот она здесь.

Мы стали постоянно проводить время вместе. Так прошла неделя моего пребывания в центре реабилитации. Каждый день после завтрака мы с Верой шли на групповые занятия, а потом уходили ото всех и проводили время вместе до самого обеда. Потом снова групповые занятия, и снова после них мы оставались наедине, подолгу гуляли, разговаривали, смеялись.

Мы оба уже давно не испытывали ничего подобного. После ужина мы оставались в номере, либо у нее, либо у меня, слушали музыку, ели шоколад, пили кофе и курили сигареты.

Мне не хотелось торопить события, потому что обычно после секса отношения переходят на совершенно другой уровень, и мы оба боялись, что это разрушит прежнюю волну доверительного симбиоза, хотя нам обоим было понятно, что уже скоро это должно случиться. Нас обоих непреодолимо влекло друг к другу, несмотря на то, что мы даже ни разу не целовались.

Однажды я лежал в своем номере, в наушниках играли «Portishead», сливаясь в моей голове с этой депрессивно-счастливой осенью, и я почувствовал нежное прикосновение к своему лицу. Кто-то провел тыльной стороной ладони по щеке. Я открыл глаза и увидел Веру. Она, улыбаясь, хитро смотрела на меня. Я приподнялся на кровати, немного удивленный, сбросил наушники, а она спросила, как мое настроение. Я сказал, что может быть и лучше, и она попросила включить динамик на телефоне, потому что эта музыка очень подходила к случаю, а потом села на край кровати и достала маленький конвертик, аккуратно сложенный до боли знакомым мне образом по краям так, чтобы содержимое его не просыпалось. Я сидел на кровати и наблюдал за тем, как Вера осторожно сворачивает косяк. Мы курили и слушали музыку, а потом я увидел ее лицо прямо напротив своего…

Мы растворились друг в друге, залечивая безумным безудержным сексом наше желание вернуться к прошлой жизни, алкоголь и наркотики манили нас, и мы трахали друг друга настолько ожесточенно, словно этот яростный секс был последним в нашей жизни. Мы слились в едином порыве сексуального разврата, лаская друг друга все ночи напролет. Это было единственным нашим спасением от того враждебного мира, в который каждому из нас, возможно, придется рано или поздно вернуться, и мысли об этом вызывали слезы в глазах даже во время длительных оргазмов. Раз за разом мы сливались друг с другом и понимали, что больше не сможем жить без плоти и крови друг друга, мы просто исчезнем, растворимся. Теперь все стало ясно. Двое против всех. Мы устоим или погибнем окончательно. Нужно было принимать решение…

Я не хотел больше расставаться с Верой ни на минуту, но это значило лишь усилить ее влечение к прошлым грехам вдвое, прибавив к этому еще и мои больные желания. Я мог вернуться в Дмитров, но не думаю, что смог бы начать свою жизнь снова и по-другому. Она могла бы отправиться обратно в Москву, но это было бы, пожалуй, еще хуже. Выход мог быть только один — свалить вдвоем подальше отсюда. Туда, где нас никто не знает, и мы никого не знаем. Туда, где можно было бы спокойно начать новую жизнь. Хотя бы попытаться это сделать…



Я не хочу расстраивать своего куратора, но я действительно не верю в то, что он сможет мне помочь. Как и большинству людей, находящихся здесь. По сути, за эти немалые деньги каждый из нас купил себе все, что угодно, но только не лечение. Чем может мне помочь человек, который не видел мир моими глазами? Здесь не о чем разговаривать, но я стараюсь слушать его и отвечать ему, потому что уважаю его труд.

Если честно, мне становится легче временами, когда я выхожу во двор после сеанса. Несколько минут ощущения причастности к этому миру, несколько капель веры в то, что кому-то, кроме родных, не наплевать на тебя. Эту иллюзию я тоже купил за собственные деньги, как и все остальные.

Каждый из присутствующих здесь готов упасть и расплакаться из жалости к себе, но такие люди, как он, не позволяют это сделать. Он действительно хороший психолог. Бывший алкаш и торчок. Это видно невооруженным взглядом. Видно также, что в завязке уже давно. Может, даже пару десятков лет.

— Знаешь, все ведь очень просто, — он пристально смотрит на меня сквозь стекла своих очков. — Ты победил, Дмитрий. Ты приручил алкоголь и наркотики. Ты научился обращаться с ними правильно. Теперь ты умеешь использовать их. Тебе нужно всего лишь понять, что ты уже не мчишься вперед на огромной скорости. Твоя машина катится под гору на нейтралке, и именно ты выключил передачу. Запомни это. Осталось совсем немного. Скоро она остановится. Включи музыку и наслаждайся моментом.

Я выхожу на улицу после сеанса, встречаю там Веру, и мы прогуливаемся с ней по внутреннему двору, наслаждаясь свежим осенним воздухом, сворачиваем на дорожку, ведущую к бассейнам, идем по ней, болтая о музыке, вспоминаем концерты, на которых нам довелось побывать, выходим на основную территорию, где расположены беседки и столики, и я вдруг замечаю знакомое лицо.

Я не могу поверить своим глазам. Та самая девчонка, с которой мы отлично повеселились в туалете клуба «Blow Up» во время концерта «Heroin» и позже на «Пустых холмах». Она сидит за одним из столиков с каким-то парнем, похожим на фаната, и курит сигарету. Отличное начало, потому что я совсем не против покурить с ней, я тяну Веру за собой, мы подходим к ним, и я спрашиваю сигарету у этой девчонки. Она достает пачку и протягивает ее мне, затем поднимает голову и смотрит на меня, пока я прикуриваю.

— Вот это встреча, милочка! — я весело улыбаюсь и смотрю на нее, вспоминая наши приключения. — Отличное место, чтобы встретиться, спустя столько лет!

Мне действительно приятно вспомнить ее. Это было хорошее время. Еще пока относительно чистое и веселое.

— Вот это да… — ее глаза загораются, и я вижу, что она меня узнала. — Кто бы мог подумать… Как поживаешь?

— Как видишь! — говорю я, и мы начинаем смеяться. — Не возражаете, если мы с вами немного посидим?

Пацан, сидящий напротив, немного напрягается, и меня начинает это заводить. Я не люблю таких, как он. Новый формат футбольных фанатов. Модные тряпки, и больше нихуя. Этот мальчик ел манную кашу в детском садике в то время, когда я уже стоял с фаером на секторе. Я не хочу это вспоминать сейчас, потому что изменил свою жизнь относительно этой темы и не хочу к ней возвращаться. Этот пацан лет на десять ее младше. Какого *** она вообще с ним делает?

— Ну а ты как? — я сижу напротив нее и пытаюсь вспомнить все детали наших неожиданных встреч. — Я тебя что-то не видел тут раньше.

— Это потому, что мы только что приехали. Брата привезли.

— Интересно… А как его зовут?

— Данила.

— Данила? Знавал я одного Данилу.

— Я знаю. Похоже, мы говорим об одном и том же человеке, — она смеется и кивает кому-то у меня за спиной.

— Ну, что, котяра? — чья-то рука ложится мне на плечо, и я узнаю голос своего старого дружка. — Не ожидал меня здесь увидеть?

Я ошеломлен. Я действительно не ожидал его здесь встретить. Странная штука жизнь. Не перестаю ей восхищаться. Данила, оказывается, брат этой сексуальной девчонки. Превосходно. Интересно, он знает, что мы трахались?

Мы треплемся с ним какое-то время, и он рассказывает, как попал сюда. Я совершенно не удивлен. Порошки в смеси с алкоголем — опасная штука. Он уходит со своим куратором, а мы продолжаем наш разговор.

— Я тебя больше не видел на наших концертах с тех пор, — говорю я дамочке. — Ты куда пропала? Я помню, мы договаривались встретиться.

— Я знаю. Все никак не получалось вырваться к вам, — улыбается она. — Я слышала, вы больше не играете.

— Музыкой сложно заработать на жизнь…

— Чем же ты теперь занимаешься? — спрашивает она.

— Пришло время переквалифицироваться в писатели, — говорю я и подмигиваю ей. — У меня есть кое-какой материал. Думаю, роман замутить.

— Надеюсь, я приглашена на премьеру?

— Если только скажешь свое имя, — говорю я ей, и она улыбается.

Я вижу, что все это совершенно не напрягает Веру. Крайне самодостаточная личность. Сигарета в ее руках. Владеет ситуацией. Немного надменна и крайне уверена в себе. Она — сильный человек, поэтому может отлично скрывать свои чувства, если даже они просятся наружу, в отличие от меня. Но я не хочу ее злить, я просто хочу немного поболтать с этой девчонкой, вспомнить прошлое время. Этот тупой мудак, ее парень, похоже, начинает беситься.

— Ты так и не скажешь, как тебя зовут? — я докуриваю сигарету и гашу ее в пепельнице.

— Пусть это останется загадкой, — она перегибается через стол, чтобы затушить свою сигарету, и улыбается.

Ее парень с выражением непроходимого долбоебизма на лице пытается поймать мой взгляд. Видимо, не терпится помахать руками.

— А тебе, дружище, нравится здесь? — я перевожу взгляд с девчонки на него и смотрю прямо в глаза этому дятлу.

Этот пидор смотрит слишком вызывающе. Вера толкает меня ногой под столом. Она понимает, что дело может закончиться плохо.

— Не особо, — говорит он со злостью в голосе. — Не люблю наркоманов.

Космический кретин.

— Из-за чего ты здесь? — девчонка обращается ко мне, пытаясь смягчить ситуацию.

— Алкоголь, наркотики, развязный секс и прочая херня, — я улыбаюсь и смотрю ее парню прямо в глаза, и тот отводит взгляд.

Я так и думал. Большинство из этих мудаков даже на футболе ни разу не были, не говоря уже о масштабных акциях за стадионом, в метро или электричках. Хип-хоповые «Адидасы» с рынка, дебильные джинсы с подворотами до колена, паленый «Стоник», и лицо человека, непривыкшего думать.

— Надо как-нибудь встретиться и выпить, — говорю я девчонке.

— Было бы неплохо, — улыбается она и подмигивает мне. — Очень уж наши встречи надолго запоминаются.

— И в чем маза пить? — этот удод не выдерживает и начинает до меня доебываться.

«Маза в том, дружище, что я **** твою девочку в туалете рок-клуба несколько лет назад во время охуительного концерта, а еще в том, что она сосала мой член в палатке у костра, когда мы оба были объебашенные в хлам, а потом мы еблись там всю ночь до утра, да так, что тебе и не снилось, что можно вот так вот трахаться…».

— Вот, что я тебе скажу, приятель, — я тщательно подбираю слова и смотрю прямо в глаза этому мудаку. — Прекрати курить спайсуху после тренировок и давать в жопу своим корешам на турничках.

Драться, скорее всего, он умеет. Но спортзал — это не улица. Он вскакивает, толкает меня руками и пытается ударить в лицо, но я уклоняюсь и бью его сначала левой рукой в нос, а затем правой в челюсть. Он падает и даже не пытается встать, а только приподнимается на локте и держится свободной рукой за лицо.

Я уже очень давно не дрался, и меня начинает трясти с непривычки, хотя после второго удара захотелось сделать еще, и руку я разбил, потому что ударил неправильно, так как никогда, в общем-то, не умел этого делать, и меня начинает тошнить, тошнить от насилия, поэтому я и перестал ездить на футбол, слишком многое изменилось, и теперь во мне уже почти не осталось агрессии, кружится голова, я теряюсь в пространстве, но Вера держит меня и уводит подальше от этого недоумка. Я не сопротивляюсь. Насилие — отличная разгрузка, но не самый лучший выход из ситуации. Теперь это точно не для меня.

Я позволяю Вере увести себя, и вот мы уже идем, обнявшись, вдоль бассейна с другой стороны аллеи, ведущей во внутренний двор, и я надеюсь, что этому мудаку хватит достоинства не рассказывать никому об этом инциденте, потому что я не хочу, чтобы меня выгнали отсюда за нарушение режима, главным образом потому, что не хочу расставаться с Верой.

— Ты трахал ее, да?

Вера идет рядом со мной, толкая меня в плечо, и улыбается. Обожаю эту девчонку.

— Было дело…

— И как она?

— С тобой не сравнится.

Я говорю абсолютную правду.

— Я знаю, — она останавливается, поворачивается ко мне и целует меня.

Самое интересное, что она действительно знает это.



Вера уехала домой, и мне так тоскливо, что хочется плакать. Она решила покинуть Москву и сняла квартиру на Красной поляне недалеко от аэропорта, чтобы быть ближе ко мне. Сказала, что ей нравится этот район, потому что она выросла там. Когда я выйду отсюда, сразу же отправлюсь к ней.

Время после отъезда Веры я провожу с Данилой в постоянных разговорах и воспоминаниях о том, что мы вытворяли раньше. Мы частенько сидим с ним у бассейна и вспоминаем совместные тусовки, концерты, выезды, вспоминаем наших общих друзей и знакомых, и мне становиться легче пережить разлуку с Верой.

Мой куратор прав. Я получил от наркотиков все, что хотел получить. Мне не нужно большего, и я готов остановиться. Теперь со мной Вера, и мы справимся с нашими проблемами вместе.

Сегодня ко мне приехал Макс, и мы сидим с ним на моем балконе.

— Что за ***ня со мной происходит, чувак? Неужели в моем собственном мире это нормально? Встретить свою любовь в центре реабилитации для наркоманов и алкоголиков?

Я делаю глоток крепкого черного кофе, только что слопав большую плитку шоколада, которую мне привез Макс вместо наркотиков, которые я ожидал, за что, в целом, ему огромное спасибо.

— А что может быть разумнее, Диман? — он достает пачку сигарет, протягивает одну из них мне и закуривает сам.

— Ты прав, дружище. Ничего разумнее в моем случае я не ожидал, — говорю я, допиваю кофе и закуриваю.

— Она, видимо, хороша, — Макс улыбается, и я улыбаюсь в ответ.

— Чертовски, чувак. Я влюбился с первого взгляда.

— Что думаешь делать теперь?

— Не знаю, Макс…

Мне не хочется ему говорить о том, что я собираюсь уехать, ведь мы совсем недавно начали работать вместе, и дело действительно стоит того, чтобы продолжать.

— Я в любом случае на твоей стороне, чувак…

Макс опускает глаза, и я вижу, что он начинает догадываться, о чем я думаю.

— У тебя осталась единственная возможность, Диман, — говорит он после небольшой паузы. — Тебе нужно уехать. Уехать далеко. Туда, где никого не знаешь. Может, на время, не навсегда, но уехать нужно. Вместе с ней.

Мне становится немного не по себе. Получается, что это конец. Конец наших с Максом отношений. Время, проведенное с ним, было чудесным. Оно было очень похоже на то время, когда мы с Романом сидели на берегу маленькой речки на его даче, слушали «Sonic Youth» и пялились на звезды, мечтая о том, как станем знаменитыми.

Я иногда вспоминаю одного моего старого друга. Его зовут Антон. Мы росли с ним вместе, как с Монахом и Костиком, но, в отличие от нас, он уже с детства знал, чего хотел. Все мы стремились быть похожими на старших ребят, типа Степы и других пацанов из его тусовки, а Антон никогда этого не хотел. Его почти все считали странным. Теперь все считают странным меня, а Антон уже много лет живет в Тайланде на собственной вилле и работает в крупной компании, занимающейся передовыми технологиями.

Мы думаем, мы — хозяева своей жизни, но на самом деле для большинства людей это не так. Такой человек связывает свою жизнь с человеком, живущим не далее соседнего района, думая, что он и есть тот самый любимый и неповторимый. Они рожают кучу детей, видя в этом смысл своей жизни, а потом оба умирают в нескольких километров от того места, где родились и выросли.

Большинство людей думает, что у них есть выбор. Но выбирать могут лишь исключительно сильные и свободные люди. Я стремился стать таким, но, похоже, ничего не вышло. Именно поэтому мы с Романом не стали популярными. Именно поэтому мы больше не сможем играть с Максом. Именно поэтому Антон сейчас в Тайланде, а я в реабилитационном центре.

Свобода большинства людей выражается лишь в выборе очередной зависимости. И алкоголь с наркотиками далеко не самые страшные из них.

                ПОСЛЕДНЯЯ ЭЛЕКТРИЧКА.

Я смотрю в окно последней электрички на Савелово, и перрон медленно уходит вдаль, а я сижу спиной по ходу движения, Вера остается позади этой электрички, и люди, дома и машины, аллеи, парки и перекрестки уносятся прочь, а я провожаю их взглядом, думая, что наша жизнь — это железная дорога, для одних — поезд, для других — станция, а электричка несет меня назад в родной город, сейчас я — пассажир, а кто-то — машинист, и он ведет поезд вперед, но рельсы уже проложены кем-то до него, и нам приходится всего лишь ехать по не зависящим от нас уже готовым и данным маршрутам, а тот человек, который продает билеты, не имеет ни малейшего понятия, что за люди проходят каждую минуту перед ним, куда они едут и для чего, более того, ему это даже не интересно…

Я закончил реабилитацию. Нельзя сказать, что стал другим человеком или вылечился от зависимости. Мысли вылечить невозможно, если не чувствуешь непреодолимого желания этого сделать.

Многие не понимают, как это — думать о том, что не хочешь жить. Общественное мнение с самого нашего рождения закладывает в нас навязчивые идеи в отношении того, что жизнь имеет какой-то смысл, что нужно учиться, получить хорошее образование, устроиться на высокооплачиваемую работу, жениться или выйти замуж, завести детей, построить дом, скопить деньги на старость и умереть в так называемом счастье и гармонии. Но гармонии никогда не достичь, если жить не сердцем и душой, а лишь втертыми с рождения сомнительными постулатами мнимой свободы.

Я проживаю совершенно иную жизнь, и многие, кто хотя бы немного знакомится с ней, готовы растерзать меня за мои убеждения. Они ненавидят меня за то, что я сознательно выбрал путь саморазрушения, потому что любой другой путь, кроме навязанного им, будет восприниматься как смертельная ошибка. Но правда заключается в том, что, будь у них воля и смелость, они поступили бы точно так же. Ну, или примерно так. В зависимости от характера. Этот резонанс рвет мембрану нашего общества в пух и прах. И я не ищу их одобрения.

Я сижу в электричке, пялюсь в окно и вспоминаю вчерашний вечер. Вера вышла на улицу, а я сидел у нее на кухне, курил и смотрел на дождь за окном. Из телефона тихо доносилась мелодия «Al Lewis» «Battles», а я сидел и вспоминал время, проведенное в Звездном, понимая, что сейчас со мной происходит нечто другое, и я готов был бы всю жизнь просидеть здесь, на кухне этой квартиры на Красной поляне, и смотреть на дождь за окном, зная, что Вера рядом со мной, просто быть с ней и чувствовать ее запах, и когда она вернулась, мое сердце забилось, словно захлебываясь, и я обнял ее, промокшую насквозь, безумно соскучившись за эти несколько минут ее отсутствия.

Перед тем, как отправиться на реабилитацию, Вера слетала на Кубу. Она провела там неделю и рассказывала мне, как купалась в Карибском море, пила ром и нюхала местный кокаин. Наверняка, это было незабываемо. Она привезла с Кубы бутылку отличного рома и пару сигар, и мы сидели с ней на ее кухне, слушали Ника Дрейка, пили этот ром, курили сигары, и в этом не было ничего необычного, но для меня такие моменты навсегда остаются в памяти.

Я хочу быть с Верой и сильно скучаю по ней. Мне часто бывает пусто без нее. Что же я сейчас испытываю на самом деле? Что это? Секс, какого еще не было в моей жизни, или что-то другое? Любовь, страсть? Привязанность, привычка? И что это было тогда, много лет назад, когда я впервые увидел ту девчонку в красной куртке?

Одно я знаю наверняка. Я не хочу терять Веру, и я буду с ней. Мы выжмем друг друга до конца, если это будет необходимо, и спокойно разойдемся, как взрослые люди. И я знаю, что всегда буду помнить ее глаза напротив моих там, в номере реабилитационного центра, как и десятки глаз до нее. Как глаза той девчонки в красной куртке у стелы с надписью «Звездный»…

Я часто хочу сказать Вере, что люблю ее, но всегда останавливаюсь. Не время, не место. Может, я всего лишь повзрослел. Эти слова по большому счету ничего не значат. Я так и не понял за свою жизнь, что они означают, и что именно вкладывают в них люди, разбрасывая их в лица других людей.

Они навязывают этими словами себя чужому по сути человеку, взваливая иногда непомерную ответственность на неподготовленную свою или чужую психику. Многие даже не представляют, что такое действительно по-настоящему почувствовать эту самую ответственность за другого человека. Проще, особо не задумываясь, потому, что так делают все, поставить штамп в паспорте, привязать себя друг к другу, отчасти лишив возможности принимать самостоятельные решения, от которых может зависеть лишь собственная судьба.

Что если этот человек стал бы великим исследователем или путешественником, спроектировал бы космический корабль, полетел бы в космос, стал бы выдающимся ученым, конструктором или инженером, но люди лишают друг друга такой возможности. Им проще следовать по годами протоптанной дороге и известным маршрутам, чем задуматься о чем-то действительно важном для развития своей личности.

Я многое потерял из-за своего пристрастия, но многое и приобрел. Мне доступно то, что не доступно многим другим. Я многое не видел, но и видел не мало. И теперь мне не нужно врать самому себе. Я знаю, кто я. Я обрел свой путь, встал на него и иду по нему. Я долгие годы провел в его поисках, закидываясь наркотиками и запивая их алкоголем, и теперь я знаю, кто я такой.

                ДОЖДЬ.

Сквозь сон я слышу шуршание дождя. Как давно его не было. Я открываю глаза. Слабый свет едва поступает в комнату через плотные шторы. Я встаю с кровати и подхожу к окну. Я улыбаюсь, глядя на серое небо и стену легкого летнего дождя. Я открываю дверь и выхожу на балкон. Окно открыто, и я закуриваю сигарету…

Я наслаждаюсь озоновым воздухом, смешивающимся с сигаретным дымом в моих легких, совсем как тогда в Звездном… Я выходил на балкон прямо под дождь, и крупные капли падали с неба мне на лицо, а Кристина уже уехала в свою фотомастерскую, и у меня впереди целый день вместе с этим дождем, и свежий воздух наполнял легкие, а я стоял на балконе и курил, глядя на стену дождя, лужи, дома, лес…

Как часто я раньше видел этот сон… Мы бегаем с Кристиной по лужам вокруг домов, окруженных лесом, там, где мы жили с ней когда-то, и дождь вместе с нами, мы — одно, мы счастливы, держимся за руки и смеемся, но что-то тревожит меня, едва заметно крадется внутри, занимая все больше места, неприятное ощущение сменяется тревогой, а потом отчаянием, когда Кристина вдруг останавливается, смотрит мне в глаза внимательно-внимательно и говорит, что мне пора уезжать…

Странно, прошло уже много лет, а я до сих пор не могу забыть это время. Этот дождь всегда со мной, словно, он — живое существо, он — мой друг, и мне кажется иногда, что это один и тот же дождь льется на землю, словно приходит ко мне в гости, как старый друг, с которым видишься теперь время от времени. Иногда он проходит мимо, и ты киваешь ему, машешь ему рукой, иногда долго его не видишь и начинаешь скучать, и приятно думать, что он скучает по тебе тоже, но вот вы встречаетесь, и вам снова есть, о чем поговорить, и так будет всегда…

Я вспоминаю, как работал последние дни в центре Москвы, и однажды вышел под этот самый дождь, ливнем проносившийся по центральным улицам огромного города, а люди бежали кто куда, пытаясь спрятаться от воды, смывавшей с них порок, очищая их, словно младенцев, готовя к новой жизни, и я вышел прямо под ливень и шел к метро, а вода текла по асфальту рекой, смывая грязь и пыль с московских улиц, уставших от людей и машин…

Я смотрю в дождливое небо и вспоминаю, как мы росли вместе с Монахом, вспоминаю наше детство, смотрю на его окна в доме напротив и вспоминаю, как детьми мы играли там в приставку или смотрели «Звездные войны»…

Я закуриваю снова, стоя голым на балконе этим дождливым летним утром, и думаю о Вере. Это был странный вечер. Очередная тусовка на стадионе. Друзья друзей, знакомые знакомых. Мы пили и слушали «Libertines», «Kooks», «Fratellis», снова пили, а потом мы оказались у меня дома. Мы трахались с ней на этом самом балконе, пили виски и курили гашиш, а утром она уехала…

Странно. Хотя, если задуматься, ничего странного здесь нет. Просто женщина. Такая же, как и многие другие. Ты ведь знаешь женщин, верно? Знаешь кое-что о них. Ты любил многих женщин. Многие даже любили тебя в ответ. Правда, заканчивалось это почти всегда печально. Это не их вина, конечно же. Возможно, даже и не твоя, как ни странно. Так бывает. Ничего особенного не произошло. Просто сразу становится трудно дышать, когда вспоминаешь порой дорогие тебе когда-то моменты. Но теперь это происходит все реже и реже с каждым новым прожитым днем. Со временем становится легче. А потом ты начинаешь понимать, что изменился. Стал немного другим. После каждой новой ночи, проведенной в постели с очередной женщиной, ты становишься чуточку другим. Всему виной твоя дурацкая сентиментальность. Предчувствие чего-то романтично-прекрасного в процессе обычного и, в основном, всегда заурядного секса. А после она уходит. Или ты уходишь. Вы оба боитесь наговорить друг другу лишних слов, действительно лишних. Почти всегда. Не стоит, наверное, их говорить. Они остаются внутри, а потом ты загоняешь их все глубже и глубже, так глубоко, что уже сложно становится вытащить их наружу. Да и не нужно это уже никому. Ты что-то чувствуешь внутри. Многие называют это любовью. Но ты теперь знаешь, что это не так. Это всего лишь воспоминания. Звук, запах, вкус. Образы того, что было тебе дорого когда-то. Чувства. Многие ведь даже не знают, что такое любовь. Не имеют ни малейшего представления. И когда она уходит, остается лишь ее запах. Запах женщины, которую ты любил, и которая, возможно, любила тебя. Может минуту, может, час. А теперь ее нет. Зато остался ее запах. Звук минорного аккорда из той самой песни, которую ты слушал, перед тем, как увидеться с ней. Вкус шоколада и кофе. И еще сигаретный дым. Но ты теперь прекрасно знаешь, что это пройдет. Довольно скоро. Теперь уже точно знаешь. Совсем не так, как раньше. И, наверное, правильно было промолчать. Ты знаешь, что это не продлится вечно. И она тоже знает. И оказывается, что это совсем не страх. Это высшая точка извращенной смелости. Мы — герои цинично-пошлого кино, которое называется жизнью. Никто не виноват, что мы носим маски или темные очки. Потому что так легче. Потому что на наших лицах улыбки, а если очки снять, все заметят слезы, текущие по маскам, с которых они смывают плохо наложенный грим. А потом ты приходишь домой и падаешь в бессознательном состоянии на постель, вдыхая едва уловимый запах женщины, которую знал совсем недавно. Или давно. Время проходит, а запах по-прежнему с тобой. Прочно и, скорее всего, навсегда засел в голове. А еще звук минорного аккорда. А еще вкус шоколада и кофе. А еще сигаретный дым. А потом ты стоишь на балконе и куришь. Смотришь в звездное небо и знаешь почти наверняка, что она тоже стоит точно так же на своем балконе и курит и смотрит на звезды. Может, даже думает о тебе. Может, даже весь день, как и ты о ней. Может, нет. Какая разница? Вы ведь промолчали тогда. Когда не нужно было ничего говорить. Или нужно? Спасли карму земной энергетики от очередного занудства. Почему же тогда болит внутри? Ах, да, это снова желудок. Или поджелудочная. Или печень. Все, что ты травил на протяжении долгих лет после того, как впервые почувствовал запах женщины в своей постели. А может, сердце? Слишком пошло, конечно. Но дышать все равно трудно. Это, наверняка, из-за погоды. И нет никаких звезд на небе. Ты куришь на своем балконе этим летним утром, а за окном идет дождь…

                МОНАХ.

Я выхожу на улицу и иду по направлению к стадиону, собираюсь встретиться там с Максом, посидеть, поболтать, выпить пива и насладиться лучами осеннего солнца.

В ушах играет «Red House Painters», и я вспоминаю Марину, нашу с ней прошлую жизнь, и то, что со мной произошло за последние годы. Видимо, я навсегда останусь таким. Я никогда не повзрослею. Инфантильность и замкнутость делают меня труднодоступным для открывающихся передо мной целиком честных и правдивых женщин, а эгоизм только упрочняет эту стену. Стоило бы побороться с собой, но я не хочу. Если я начну что-то менять в себе, то перестану принадлежать себе настоящему. Я чувствую, что время перемен еще не настало, и не собираюсь его приближать. Вера тоже может стать лишь очередной женщиной, с которой я спал, хотя я не хочу сейчас об этом думать. И если я умру в одиночестве, ничего не оставив после себя, пусть так и будет. Я это заслужил.

Я слышу духи, которые мне подарила Вера, и вспоминаю, как совсем недавно обнимал ее там, на склоне огромной горы за сосновым лесом, и мы смотрели на закат, а солнце таяло на глазах, уходя за горизонт, а потом мы пили шампанское, пялились в звездное небо, и все было так сказочно, новые чувства, новые эмоции, взбудораженные новым человеком, еще одна новая жизнь, каких было уже немало, и мне казалось, что я снова начинаю испытывать позабытое ощущение полета, круче, чем экстази, да и вообще круче, чем все остальное, безумный секс, яростный выброс скованных временем тайных желаний, новая любовь, потому что, видимо, это так и называется в данном нам мире.

«Знаешь, ты и правда самый талантливый музыкант из всех, что я знала… Жаль, ты не играешь больше…».

Я вспоминаю ее слова, сказанные год назад, когда я приезжал к ней на Красную поляну, и мы пили виски, слушали наши старые записи, я рассказывал ей про Романа и Монаха, про то, через что мы прошли вместе с ними, про нашу прошлую жизнь, про то, как мы были счастливы…

Мы встречаемся с Максом у нашего заветного магазинчика у стадиона, набираем внушительное количество пива и отправляемся на трибуну. Реконструкция идет полным ходом. Не понимаю, кому это понадобилось. В нашем стадионе больше не останется того стиля и характера, который у него был.

Все это закономерно, конечно же. Все меняется. Жизнь не стоит на месте. Такое ощущение, что сама эта жизнь направляет меня к переменам, но я всегда мастерски умел не замечать лежащие под ногами подсказки.

— Осталась только наша трибуна, — Макс кладет пакет на трибуну и вытаскивает оттуда пару бутылок, протягивая одну из них мне.

Мы делаем по глотку.

— Так-то лучше, — он одобрительно смотрит на этикетку «Хайнекена».

— И не поспоришь, дружище.

Мы сидим на нашем старом стадионе, наверное, в последний раз, потому что мы с Верой всерьез задумались о том, чтобы уехать отсюда, пьем пиво и вспоминаем прошедшее лето. Макс говорит, что уедет из города на несколько дней к себе на дачу, пока еще не слишком холодно. Он всегда делал так, если наступали сложные времена, слишком много алкоголя и наркотиков, слишком много мыслей, которые лезут в голову, нужно немного передохнуть, взять паузу, уехать, а потом вернуться снова. Новая жизнь начинается не только у меня, но и у него тоже. Решение, которое я принял, отражается и на нем, и я чувствую себя виноватым, хотя понимаю, что другого выхода из этой ситуации не может быть, и он тоже знает это.

Спустя некоторое время мы прощаемся, он уходит, а я курю и смотрю ему вслед, пока он идет к выходу со стадиона.

— Вот и все, дружище… Прощай…

Мне не хочется отпускать время, проведенное с ним. Мне грустно от осознания того, что мы больше не сможем так часто видеться с Максом. Тем не менее, я испытываю странное облегчение от чувства чего-то нового, того, что станет чем-то особенным, возможно, началом моей новой жизни. Но я уже скучаю по Максу. Мне просто хочется посидеть с ним в моей комнате в квартире моей мамы, накурившись гашиша на балконе, как раньше, и, посасывая пиво, сыграть с ним на гитарах «Brazzaville» «Rather Stay Home».

Раздается звонок. Я достаю телефон и не могу поверить своим глазам. Я подношу трубку к уху, и слышу на том конце до боли знакомый голос:

— Привет, дружище! Я вернулся!

                ШАЛФЕЙ ПРЕДСКАЗАТЕЛЕЙ.

Я снова стою у этой двери и не решаюсь войти внутрь. Много времени позади, множество прекрасных и невыносимых дней, множество тягостных и возбуждающих воспоминаний. Часть меня за этой дверью. Несколько жизней, таких разных, таких далеких и таких близких одновременно. Я снова здесь, спустя столько времени.

Я звоню в звонок трижды, как и все эти годы, когда я открывал дверь этого подъезда и поднимался по этим ступенькам к квартире своего друга, когда здесь меня ждал целый мир опьяняющей свободы.

Я слышу шаги. Он там, за дверью. Мой друг. Он открывает, как обычно не смотря в глазок. Он знает, что сюда не может прийти посторонний.

— Здравствуй, дружище, — он улыбается мне своей доброй улыбкой, впускает меня внутрь и обнимает меня. — Как поживаешь?

Я все еще не могу поверить, что он вернулся, ведь прошло столько времени, и я улыбаюсь, обнимаю его, какое-то время мы стоим, немного смущенные, а потом он начинает расспрашивать меня обо всем, что случилось в его отсутствие, рассказывает о себе, а я все никак не могу поверить, что он снова здесь.

Я смотрю на Монаха, на его квартиру, на абсолютно не изменившуюся обстановку: два дивана, кресло посередине, турник, компьютерный стол, шкаф, телевизор. Я был здесь сравнительно недавно, но с приходом хозяина эта квартира словно стала другой. Как будто он вдохнул в нее дух старого времени, того самого времени, когда мы проводили здесь втроем месяцы напролет. Я, Роман и Монах.

Я подхожу к окну и смотрю на улицу. Тот же самый вид, и я еле сдерживаю слезы, но это слезы радости, Ромин ноутбук на кровати, я стою посередине комнаты, словно никогда отсюда не уходил, и радуюсь, что все же вернулся сюда снова, радуюсь, что Монах теперь снова со мной.

Мы проходим на кухню, и я вижу, что здесь так же все по-прежнему: холодильник, наверняка пустой, как и всегда, газовая плита с одной лишь работающей горелкой, старый чайник, шатающийся стол, пара стульев, раздолбанная микроволновка. Я смотрю на Монаха, тот улыбается, и я все еще не могу поверить, что он вернулся.

— Давай выпьем пива, дружище? — говорю я. — Я угощаю.

Я выхожу на улицу и иду в магазин по уже до боли знакомому мне маршруту, как и много лет до этого момента, мимо обшарпанных хрущевок и старых дворов, покупаю пиво и возвращаюсь обратно, и воздух на «Космосе» сегодня особенный, я вдыхаю его полной грудью, возвращаюсь к Монаху, мы пьем пиво, треплемся о том, о сем, и нам снова есть, о чем поговорить, словно и не было этих лет вдали друг от друга.

— У меня кое-что есть для тебя, Диман.

Монах уходит в комнату и возвращается с маленькой резной шкатулкой. Он протягивает ее мне. Я открываю крышку, заглядываю внутрь и вижу небольшой характерно закрытый бумажный конвертик со странными надписями на непонятном языке. Я достаю его, распечатываю и вижу на бумаге небольшое количество не знакомой мне сушеной смеси. Я смотрю на Монаха, и тот улыбается.

— Прямиком с Северного Урала, дружище. Шаманская смесь. Я много времени провел в горах под ее действием. Это незабываемо.

— Ты не хочешь поиграть, дружище? — спрашиваю я, с улыбкой глядя на Монаха, и вижу удивление в его взгляде. — Я хочу посмотреть, как ты играешь. Сто лет не видел.

— Я уже очень давно не играл, дружище, — он смотрит на меня и улыбается.

— А я уже очень давно не курил. Мы в одинаковом положении, — говорю я, показывая на шкатулку, и он сдается.

Мы направляемся в комнату, и все начинается сначала, как и множество раз до этого момента, прошлое возвращается, и Монах садится за стол, включает компьютер, а я выбираю на своем стареньком плеере, валяющимся здесь уже много лет, нашу музыку, устраиваюсь в кресле, раскладываю на стуле перед собой все, что мне понадобится: пару бутылок пива, зажигалку, фольгу, стеклянную трубку и горстку шаманской смеси.

Я звоню Вере, и мы непринужденно болтаем, я в отличном настроении и говорю ей, что приеду к ней завтра вечером, она говорит, что скучает и будет ждать меня, и мы болтаем с ней о том, как нам будет хорошо вдвоем, куда бы мы не отправились, о том, что она уже собрала свои вещи и приготовила деньги, и что нам нужно только решить, куда ехать.

Мы прощаемся с ней, я выпиваю немного пива, беру фольгу с сухой травой и аккуратно, чтобы эта волшебная смесь не просыпалась, провожу по дну фольги едва заметным пламенем старой черной зажигалки с едва заметной надписью «Cricket», на корпусе которой остались следы от гашиша, и дно ее поцарапано от нескончаемого количества открытых бутылок, быть может, это та самая зажигалка, которой я прикуривал ту самую сигарету серого «Вэста», стоя у подъезда Монаха, когда возвращался много лет назад из Москвы той поздней осенью под проливным дождем, и здесь меня ждали Рома и Монах и все мои друзья, и Костик весь этот вечер провел со мной в моих светлых воспоминаниях, а дым начинает медленно подниматься с фольги, словно джинн, исполняющий все сокровенные желания, подступает все ближе и ближе, вдох, гортань, словно легкий ожог невидимого пламени сковывает горло, все дальше и дальше внутрь, пробираясь прямо в легкие, откуда невидимые нити нервных окончаний дают сигнал моему израненному сознанию кончить в считаные секунды, все глубже и глубже, захватывает меня целиком, нежно обволакивая мое тело, закутывая в мягкие простыни погребения в безмятежности… сердце бьется невыносимо быстро… а может, невыносимо медленно… я не могу больше различать реальность… это пространство… эта комната… эта квартира… я внизу… вижу себя со стороны, отдаляясь от тела вверх… вверх, навстречу звездам и бесконечным мирам… миллиарды вселенных ждут меня… бесконечность пространства и времени… я отрываюсь от земли… вверх… вверх навстречу солнечным ветрам… едва различимые блики… силуэты невидимых созданий… они зовут меня… я слышу их голоса… они похожи на пение неведомых по красоте существ… их руки, словно крылья… яркий свет ведет меня вверх… избавление близко… мое спасение… они зовут меня, манят меня к себе… в их глазах я вижу свои несбывшиеся сны… они уже близко… я начинаю растворяться в них, словно в бескрайних просторах загадочных морей на неизвестных планетах… их тела — творение неземной природы, их сознание — бескрайние океаны космической материи… они зовут меня… их пение и величественный шепот… здесь нет места земному разуму… сердце бьется невыносимо быстро… а может, невыносимо медленно… моя планета мертва… бледный силуэт растерзанного нами мира, отбрасывающего тень на последний кровавый закат… они забирают меня с собой, в свою реальность… уводят от этого проклятого места… я слышу их… они зовут меня… человеческое существо настолько сильно, что в наших силах сделать мир лучше… вместо этого мы просто уничтожаем его… и мне нет больше места среди людей… космический шепот… параллельное сознание… я устремляюсь вверх, глотая там, на проклятой земле, последними, лишенными всякой надежды на возврат вздохами покалеченный воздух… я смотрю вниз и вижу некогда прекраснейший из миров… до прихода в него людей… волны эфира… ветер… я растворяюсь в ангельском пении и звуках волшебных нот… последний взгляд вниз… мертвое солнце… далеко внизу… за бесконечными слоями пространства и времени… избавление близко… спасение неизбежно… они зовут меня… но эта квартира меня не отпустит… этот город меня не отпустит… мой друг был прав… оно все еще бьется… невыносимо быстро… а может, невыносимо медленно…

                ЗВЕЗДА.

                «Искра света, фейерверк,
                вспыхнул где-то и померк,
                сгорел ярким огнем до тла.
                Успел кто-то сказать: «Звезда!»».
                «Дельфин».
                «Звезда».

Я шел вперед по старой железной дороге с запада на восток навстречу первым лучам восходящего солнца. Я знал, что скоро исчезну, стоит только взойти ближайшей звезде над горизонтом этой планеты, и меня не станет больше среди людей, в мире, живущем по законам, до сих пор мне не понятным. Я смотрел на звезды, не такие яркие, как в том далеком апреле, когда я целовал одноклассницу после выпускного, но такие же завораживающие, и они словно вели меня в нужную сторону, в сторону вечности, моей собственной чистоты. Луна, яркая и небывало большая, указывала мне дорогу.

Я снова и снова бродил по своему ночному городу, и яркие огни освещали мой путь. Я встречал множество знакомых людей, даже тех, кого не видел уже много-много лет, даже тех, кого уже нет здесь, на этой земле, но никто не обращал на меня внимания, никто не замечал, никто не видел меня. В этом мире для меня больше не осталось места. Я понял это еще там, в прошлой жизни. Всего лишь призрак, идущий между людьми в безмятежность.

Я шел вперед по старой железной дороге с запада на восток, и все мои друзья и знакомые, близкие и родные мне люди проходили сквозь мое сознание снова и снова. Теперь я снова мог пережить все, что со мной было, как и хотел когда-то. Уйти, чтобы сыграть эту жизнь с самого начала. Теперь эта самая жизнь, как замедленная кинопленка, прокручивалась в моем сознании обратно, назад, на самое начало, и с начала — далее и до конца.

Я видел, как маленький мальчик ловил ртом снежинки, кружащиеся в свете огромных фонарей, а его мама и папа гуляли неподалеку между раскидистых голубых елей недалеко от дома в городе его детства, они еще любили друг друга, и он чувствовал их любовь, питался ей. Я видел, как этот мальчишка целовал одноклассницу под ярким светом звезд и луны, они гуляли, держась за руки, окруженные огнями домов маленького спального района, и смеялись, то и дело наступая в талые лужи. Я был на крыше старой пятиэтажки в маленьком городке, окруженном сплошной стеной волшебного леса, и видел, как этот парень обнимал девушку в красной куртке, и они сидели, прислонившись к стенке чердака, и смотрели на звезды. Я был в старой квартире на первом этаже дряхлого панельного дома в мрачном районе маленького города и видел, как он сквозь слезы смотрел из окна на дождь, смывающий новогодний снег, вспоминая события того промозглого вечера у метро в центре столицы, насквозь пропахшей дождем и отчаянием. Я был вместе с ним на берегу той небольшой живописной речки и видел, как он и его друг сидели и смотрели в ночное небо, выглядывающее из-за огромной стены могучего леса, и им не нужно было разговаривать, они могли просто сидеть, наслаждаясь музыкой, и молчать. Я снова оказался в городе его детства и видел, как он обнимал девушку с рыжими волосами, укрывая ее от снежного вихря на берегу реки, и они смеялись, и им было хорошо вместе. Я был в пустыне, где яркое заходящее солнце садилось в море, когда они с женой держали друг друга за руки, наблюдая закат в песках, море и горы, и они сидели, обнявшись, на высокой скале, а брызги волн долетали до самого верха, падая на них, и они смеялись. Я стоял рядом с ним на кухне квартиры в старой высотке недалеко от аэропорта и видел, как он курил, смотрел в окно на осенний дождь и ждал, когда она вернется, видел, как он заметил ее, и почувствовал, что сердце его начало биться чаще, и он улыбался, ему не терпелось обнять ее, прижать ее к себе и никогда больше не отпускать…

Я шел вперед по старой железной дороге с запада на восток, и в тот момент, когда звезды на небе сверкали непередаваемо ярко, а луна дарила земле свой загадочный свет, я обернулся и в последний раз взглянул на горку, туда, где нити лунного света запутались среди раскидистых сосновых ветвей. Парень и девушка стояли, обнявшись, на обрыве под старой сосной и смотрели на звезды. Что-то непередаваемо знакомое мелькнуло в моем сознании, когда я увидел их. Я смотрел на них и надеялся, что этот мир еще познает счастье, любовь прольется теплым летним дождем на эту планету, и люди смогут смотреть друг другу в глаза и улыбаться.

Я шел вперед по старой железной дороге с запада на восток навстречу первым лучам восходящего солнца, а двое на обрыве под старой сосной продолжали стоять, нежно обняв друг друга и не заметив, как с неба сорвалась и упала яркая звезда, оставив длинную полосу света на небе и глубокий след в памяти тех, кто видел ее полет и наблюдал за ее падением…



                Д. Трифонов.