ЕЩЕ О ДОСТОЕВСКОМ
Мне случилось не так давно присутствовать на спектакле артистов небольшого театра из Македонии по инсценировке романа Достоевского «Неточка Незванова». Актеры, хоть и знали русский язык, но говорили с таким акцентом, что понять что-либо, особенно в шуме звукового сопровождения, было невозможно. От этого спектакль, фактически лишенный текста, стал походить то ли на балет, то ли на пантомиму, лишь иногда сопровождаемый некоторыми понятными словами из романа.
Все это создавало какое-то новое впечатление, пожалуй, еще отчетливее выявляя определенные особенности гения Достоевского. Бывает так, что внезапное исчезновение какого-то качества предмета или явления позволяет нам взглянуть на него под другим ракурсом и увидеть в нем что-то более ясно. Видимо это был, как раз, тот случай. Отсутствие текста, более или менее известного мне, в данном случае помогло мне разглядеть в этом писателе нечто такое, что я ощущал и раньше, но не видел так отчетливо, как в этот раз.
Героями романов Достоевского, как правило, являются люди из униженных слоев общества, раздавленные этим миром, живущие и страшном городе, Петербурге конца XIX-го века.
И вот, что пришло мне в голову в этой связи.
Никогда, ни у какого другого автора я не сталкивался с таким явлением. Люди, фактически выкинутые на обочину жизни, у этого писателя, вдруг, становятся центром мира. Как будто бы какие-то таинственные, теплые лучи из глубины вселенной освещают их, выделяя из окружающей толпы, и делают их солью земли. Становится, вдруг, почему-то ясно, что именно из-за этих людей Бог терпит остальной мир. А жестокий город превращается в место, загадочное и уникальное, именно потому, что в нем обитают такие жители.
В наше время, в девяностые годы, например, появилось много рассказов и пьес о пьяницах, бомжах, проститутках и так далее, словом, о людях, униженных, выкинутых из жизни. Но в этих рассказах они так и остаются этими самыми бомжами, персонами, быть может, и интересными, достойными сочувствия, но, тем не менее, точно такими, какими мы их воспринимаем в реальной жизни. Автор же продолжает смотреть на них свысока, хоть и сочувствует им. Никакого смещения акцентов, перемещения этих героев в центр мироздания в моем сознании не происходит.
У писателей западных, как у современных, так и у классиков, я тоже не могу такого припомнить. Мир диккенсовских героев, например, совершенно иной. Бездомные дети у Диккенса, хоть и вызывают симпатию и сочувствие, однако явно не являются тем обществом, в которое и автору, и читателю хотелось бы попасть даже ненадолго.
И только Достоевский наполняет своих несчастных таинственным и теплым светом, заключающим в себе какой-то глубинный смысл, не выразимый в словах. Но смысл этот не просто вызывает у нас сочувствие к его героям, а заставляет нас любить их, превращая их образы в непреходящую ценность нашей собственной жизни, без которой далее уже не существуют, ни наш интеллект, ни наши души.
И когда кто-либо из его героев, принадлежащих к образованному сословию, как, например, Раскольников или главный герой в романе «Униженные и оскорбленные» попадает в дом к таким людям, мы не только не видим какого бы то ни было снисхождения с его стороны, но наоборот, понимаем, что это честь для него, которую не так-то легко заслужить. Нам ясно, что этот визит больше нужен ему, а не им, живущим в своем собственном достоинстве, которое невозможно унизить.