Глава 8
Чумазое чудо 1657 год.
УРАЛЬСКИЙ тракт.
Бедный малый чуть не плакал. Его подопечные, наверно, впервые попробовавшие хмельное, сил не рассчитали и были пьяны в лоскуты. В этот кабак на Большой Дороге в Шацке они зашли купить еды и узнать про ночлег. На постоялый двор, хоть деньги и были, идти не с руки – там публика побогаче, посерьезней, да и немного ее. А не надо было, чтобы их запомнили.
В лесу больше не ночевали, напуганы были тем нападением до смерти. Если бы не Зосим с его звериной силой, и вовсе прибили бы их. Надо теперь как-то провести ночь, а утром, когда откроются лавки, купить еды, одежды и двигаться дальше. В кабаке бы остаться тем сподручней, что народу много, все пьяные, полно проезжих, и если не привлекать к себе внимания нарочно, никому они не нужны.
Митяй (да, это был он) выпросил у хозяина угол в сенях, для ночлега, отдав при этом рвачу целовальнику чуть ли не половину монет. Уже отволок туда спящего Олега, а Мишка, временами приходя в сознание, пытался еще что-то доказать большой пустой крынке из-под браги, и с ним было сложнее. Наконец, вовсе потеряв терпение, пристукнул его немного по лбу (уж больно неугомонный), оттащил к брату. Вскоре и Мишка захрапел. А Митяй еще долго сидел рядом, не смыкая глаз, пока хозяин, выкинув последних пьяниц за дверь, не запер ее на громадный засов и пошел спать сам, наказав им с места не сходить. А ближе к полудню их разбудила жена хозяина – толстая визгливая баба, пришедшая убираться. Тройкой жалких нахохлившихся воробьев поехали в город – по лавкам.
Деньги Зосим отдал все, но наказал не тратить почем зря, не выделяться. На княжичей надежды не было – глупы еще. Митяю всего 23 стукнуло, да дворовые люди хитрые, изворотливые, ко всему приспособятся. Вот Зосим и наказал ему малым опекой быть, а ежели что, и ввалить для ума, волю дал. А парням велел слушать – не перечить и исполнять. Митяю много чего пообещал и денег, как от себя, так и от князей, было для чего стараться.
После той страшной ночи, когда двух врагов Зосим порешил, а третьего Мишка загнал в трясину, их неразрешимая проблема - замести следы - решилась сама собой. Покойники оказались не старыми, скорей всего, были беглыми крепостными. Одного из них, отдаленно похожего на Олега, вымыли общими силами в ручье, обкорнали немного поприличней светлые космы, переодели в княжичево платье. Потом Зосим, отогнав всех подальше, несколько раз ударил его по лицу сучковатой дубиной, бросив ее после в догорающий костер, где тлело разбойничье тряпье. Второго переодели в митяево. А ребята переоделись в то немногое запасное, что хозяйственный Зосим брал в дорогу на всякий случай. Прибрали за собой поляну, пошли за ручей к болоту, где утоп третий бандит. Там все было, как надо, и кочка оборванная и поваленная, и кусты обломанные, и следы натоптанные – это Мишка, добрая душа, увидев, что тот в трясину попал, в полной почти темноте, с риском для себя пытался спасти несостоявшегося своего убивца.
Да не получилось, слишком вязким, жадным оказалось болото. Резким движением Зосим сорвал с Мишкиного плеча сумку с сокровищем и со всего маху запустил в болото. Оно на секунду распустило ряску, показав черный страшный рот, сыто чавкнуло, выпустив большой вонючий пузырь, и вновь скрылось под красивым зеленым ковром. Прищурившись, Зосим поглядел на не особенно удивившегося парня и понял, что тот подмену заметил. Задавать вопросы Мишка не рискнул.
На поляне долго кликали собаку, но так и не дождались. Полазили немного по кустам округ – без толку, пропала. Обговорили все и на рассвете разошлись. Зосим с Василием (страшные, специально не мылись) с ряжеными покойниками, как и планировали, на Муром. А княжичи с Митяем в один из мордовских станов к Зосимову знакомцу на постой до будущей весны.
Так вот, к вечеру приободрившаяся и приодевшаяся молодежь добралась до большого села Конобеево и осталась ночевать невдалеке, на берегу широкой чистой реки. Двое легли спать на мягкой охапке срезанного камыша, а Олег остался караулить на сменках. Долго смотрел на тихую темную воду, в которой слегка колыхался красный отблеск их маленького костерка, слушал пение лягушек да звон комаров. Долго считал красиво сиявшие холодным светом равнодушные звезды и очень испугался, поздно услышав звуки сзади. Едва успел обернуться, как был повален на спину и облизан горячим шершавым языком. Угадай – их пропавшая собака. Услышав возню, испуганно повскакивали Митяй с Мишкой. Им тут же было выдано по полной порции слюнявых собачьих ласк. От радости они гладили и тискали здоровенную дворнягу, но она вырывалась и отскакивала в сторону и негромко лаяла, будто звала с собой.
Идти за ней никто не хотел, боялись. Напряженно вглядывались во тьму, но хоть и была луговина, выеденная коровами, чистой, ничего, кроме редких кочек, не увидели. Вот у одной из таких кочек и отплясывала, уже зло тявкая, собака. Мишка не выдержал, вытащил из углей головню и пошел на зов. Через короткое время окликнул спутников, которые бросились к нему. Митяй склонился над кочкой, которая при свете головни оказалась кучей темного тряпья с выглядывающим из него перепачканным светлым личиком. Это была девушка, и она была без сознания.
До зари они хлопали ее по щекам, брызгали в лицо водой, растирали уши и пятки. Девчонка, на пару секунд приоткрыв мутные глаза, снова пропадала в беспамятстве. Поднесли поближе к костру, стали ждать. Когда за спиной показался край красного утреннего солнца и по реке поплыл плотный белый туман, парни пошли купаться. На заре нового дня всегда свежо и зябко, особенно в середине лета. На траве бриллиантами искрится холодная обильная роса, а вода, теплая, как парное молоко, нежно ласкает молодые крепкие тела. Освежившись, оделись, снова склонились над девчонкой. При утреннем свете стало ясно, что личико не просто светлое, а бледное той синеватой бледностью, которая выдает крайнюю степень измождения. Худое, но милое лицо с тонкими правильными чертами. Опять похлестали по щекам, принесли воду – ничего.
Разозлившись, Митяй схватил её и прямо с берега кинул в воду. Раздался истошный визг, и вода сомкнулась над барахтающейся девчонкой. Все, не сговариваясь, бросились за ней. Больше мешая друг дружке, вытащили мокрый комок на траву. Девчонка не орала больше, дрожала так, что зубы клацали, и исподлобья зло на них глядела.
Митяй подбросил в костер сушняка и из лучших побуждений стал стаскивать было с девчонки тряпье. Та вскочила, да сил бороться не было. Упала, сжалась, заплакала. Нет, даже скорее заскулила, как обиженный новорожденный щеночек. Угадай прыгал вокруг, лизал ей худенькое личико. Парни растерянно переглядывались. Митяй первым сообразил, что напугали они до смерти девчонку, бросив сначала в воду, а потом начав сдирать с нее сырую одежду. Вынул сухую рубаху, тихонько подошел к ней, гладил по рукам, щекам, что-то тихонько приговаривая. А у нее не было сил даже оттолкнуть эту руку. А он, что-то бубня себе под нос, поднял ее, принес к костру. Взгляд девчонки устремился на уже обглоданный собакой мосол, и из глаз снова полились слезы.
Мишка стукнул себя по лбу, полез в туес, достал кусок мяса, каши, положил на лопухе рядом с девчонкой. Митяй замахнулся на него, запричитал, отщипнул от каши маленький кусочек, протянул на ладони, остальное сунул обратно в туесок.
- Нельзя ей сейчас, помрет! Изголодалась очень.
Девчонка кашу с руки буквально слизнула, умоляющим взглядом просила еще. Митяй не дал.
- Потом, милая, потом, попей вот – налил в ковшик травяной отвар. – Это вдоволь, это можно.
Так за хлопотами прошло утро. Девочка слегка отошла. Митяй дал ей еще щепотку каши и крошечный кусочек хлеба. Идти никуда не решились, да и спешить пока вроде надобности не было. Ловили рубахами рыбу на уху. Митяй заявил, что девочке полезно будет. Она уже не боялась их больше, не смотрела затравленно. Улыбалась даже, глядя, как Митяй лазает по брюхо в тине за раками. С обеда, поев ухи, уснула. Но это был уже настоящий сон, который дает силы и прогоняет хворь.
Парни весь день купались сами, купали и холили лошадей. Раздурачившись, вымыли даже Угадая, постирали исподнее, благо, мыльного корня была тьма вокруг. А после ужина, который для девочки состоял из рыбки, заботливо очищенной от косточек, да ковша ухи, она спросила чистую рубаху, набрала в подол мыльного корня и пошла на речку за кусты.
Все трое мужественно сидели на берегу очень долго, время от времени кликая Ульку ( девчонка назвалась Ульяной Романовной). Наконец, показалась из кустов с ворохом выстиранной одежды. Среднего роста, худая так, что рубаха болталась на ней, как на колу, с длинными светлыми волосами, востроносенькая, она не была похожа на крепких, кровь с молоком, дворовых девок. Да и на румяных чернобровых княжен, сестер Мишки и Олега, тоже.
Все завороженно смотрели, как девчонка развешивает на кустах и кольях возле костра тряпки, как играет с собакой. В этом было что-то даже нереальное – такая хрупкая и будто прозрачная в золотых лучах заходящего солнца, она, не заплетя еще в косу влажные волосы, и в слишком просторной рубахе казалась бестелесной.
Митяй смотрел, смотрел да сплюнул – не его поля ягода. Ему баба нужна, а не картинка эта бесполезная – ни работы с нее, ни детей поди не дождешься – переломится. А ребята, те обалдели от диковинной девки. На ночь ей постелили совсем близко у костра – мерзлявая оказалась. Да и свой лежак подвинули ближе, в охрану поставили Угадая. Ночь, звезды, тихая вода да костер, как известно, располагают к беседе. Вот и поведала им Ульяна Романовна свою печальную историю.
Жила она в Моршанске в богатой купеческой семье приживалкой. Мать ее, проезжая молодая красавица полячка, умерла при родах. А отец, убитый горем, не пожелал даже взглянуть на виновницу смерти любимой. Уехал, забрав с собой тело жены, а малышку велел бросить собакам.
Никто, конечно, младенца собакам не скормил. Умиляясь и дивясь такой невозможной любви ее родителей, сентиментальная купчиха воспитывала девочку наравне со своими детьми. Ее любили и баловали, записали на фамилию купца – Потыгина, и отчество он ей дал свое – Романовна. Девочка тем не менее место свое знала, нрав имела кроткий и послушный, никого не раздражала. До тех пор, пока ей не исполнилось 15 лет и она превратилась в красавицу. Даже не в красавицу, всего-то и было, что милое, правильное и чистое лицо да хрупкая, но красивая фигурка. Скорее, она была совсем другая, и именно на нее, а не красивых купеческих дочек засматривались самые завидные женихи. И тогда Роман понял, что девку надо срочно сбывать с рук, пока свои кровиночки в засиделках не оказались.
И как любой купец ищет для себя выгоду во всем, он приглядел ей жениха – в который раз вдового пятидесятилетнего Степана Савельева. Очень богатого, но всегда пахнущего несвежим ртом сластолюбца. Ходили про него среди домашних нехорошие слухи – будто своих жен он загубил, бил смертным боем невесть за что. Ульяна слезно упрашивала названного отца не отдавать ее ему. Уж лучше отправить в монастырь. Но Роман, видя хороший откуп за сиротку да и избавление от своей проблемы, был неумолим. За день до свадьбы девочка и зарылась в воз с мехами, отправленными на Москву, и отправилась, куда глаза глядят. Ехала, потаясь, сколько можно, а потом соскочила с возка неведомо где. Перебивалась больше года, как могла, к людям пыталась прибиться, но у бедноты своих ртов полно, а у тех, кто побогаче, хозяйки не терпели, видя, как при ней у мужиков глаза маслеными становились.
Убежав в третий раз от «добрых» хозяев, прибилась по весне случайно к лесным разбойникам – беглым крепостным, таким же несчастным бедолагам, как сама. При них прикинулась больной, лицо замазывала, не мылась. Жила, хоть плохо и голодно, но спокойно, о будущем не думала. Разбойники ее даже по-своему пожеливали. В ту ночь они взяли ее с собой, чтобы поклажу красть, а их у нее на глазах и порешили. Сама вовремя сбежала, утащив чуть еды, да еще к ней собака пристала и не уходила. Не знала, как быть дальше, сидела наблюдала из-под вывороченного корня. Потом пошла за ребятами. Зосим ей больно лютым показался. Но в лесу остаться одна не могла.
Так и пошла за ними в надежде выйти из лесов, кралась все время сзади с собакой по следам. Ребята же, испуганные нападением, летели до Шацка, как оглашенные. Они на лошадях, а она пешком за ними, из сил выбилась, устала, оголодала. Шла уж к ним вчера на Божью милость, но не дошла, так и померла бы там на лугу, если бы не собака. Угадай почувствовал, что говорят о нем, подставил под узенькую ладошку крутой широкий лоб, завилял хвостом, высунул от удовольствия язык и улыбнулся.
http://proza.ru/2020/10/25/629