Первый снег похож на подарок, на старую открытку с Новым годом, вдруг найденную под вечер, после скучного плоского полудня с пустым окном. Долго не включали лампу, словно забыли, что под зеленым абажуром с паутиной трещин от времени хранится вечернее золото.
Открыли зачем-то шкаф – убрать наконец-то вещи, и вдруг наступает вечер, и на верхней полке, там, где детские книги и медведь в клетчатом платье, давно привезенный папой из ГДР, увидели ту открытку. Голубой квадрат картона, по нему кусочками ваты – сугробы. Треугольник красного бархата – грудь снегиря, и каким-то серебряным песком на клеевой основе – слова: С Новым годом! В каком году мы эту открытку клеили, какого счастья мы тогда ждали?
Серебряный песок и вата – это еще не снег, и октябрьский белый иней – это еще не снег, но это уже подарок, как тот, что приходит рано, не ко времени из дальних городов, посланный беспокойной тетей, как почтовый голубь: «А вдруг не получат к тридцать первому декабря? Уж лучше заранее».
И где-то в конце ноября папа приходит домой с белыми от стылой влажности усами и с большой коробкой и говорит: «От тети Ларисы получил сегодня». Первый новогодний ящик, фанерный, заколоченный гвоздями, и с каждым вырванным клещами гвоздем – все ближе чудо, и первое, что видим – снова открытку, но не доморощенную, с ватным снегом, а типографскую, крепкую, купленную в почтовом отделении дальневосточного города, где уже давно зима да мороз. Тетина открытка с Дальнего Востока – тройка с бубенцами, с разноцветным санями, с лихим Дедом Морозом в голубом, прекрасном и богатом одеянии, и открытку эту можно рассматривать до февраля.
Первый снег октября – это первые рукавицы, первый пар из чая в пластиковом стаканчике, купленный на холоде, в киоске с пирогами, и никогда чай не бывает таким сладким, как в конце октября, когда все осеннее – все последнее: яркое, терпкое, сладкое. Рябина и редкая ягода на кусте боярышника, потерявшего все – и плоды, и листья, но тайно светящая алым глазом из черных сплетенных веток под первым снегом.