КРЫЛЬЯ, 2010, №2, С.14-18
"Я ХОЧУ БЫТЬ ПОНЯТ МОЕЙ СТРАНОЙ..."
К 80-ЛЕТИЮ СО ДНЯ СМЕРТИ В.В.МАЯКОВСКОГО
14 апреля 2010 года исполняется 80 лет со дня смерти Владимира Маяковского, о творчестве которого и его кончине спорят до сих пор. Мы, Филипп Галлеев и Константин Лёвушкин решили поговорить на эту тему с руководителем Дискуссионного молодежного клуба «Диалогос» Российской государственной детской библиотеки Марком Аркадьевичем Бродским и преподавателем литературы московской школы № 1286, членом клуба Татьяной Юрьевной Железняковой.
Ф.: Марк Аркадьевич, мы знаем, что Вы у себя в клубе говорили о Маяковском. Почему именно о нем? Ведь не секрет, что среди молодежи даже интересующейся поэзией, Маяковский, мягко говоря, не самый популярный.
М.Б.: Да, факт малорадостный, но вполне объяснимый. У каждого поколения свои поэты, выражающие чувства, мысли, настроения именно этого поколения. А время уже само отбирает, кого из них забыть, а кого оставить на века.
К.: И Вы, конечно, уверены, что Маяковский – это «на века»?
М.Б.: Давайте честно. Я принадлежу к старшему, даже очень старшему поколению, у которого есть один общий недостаток: мы все хотим, чтоб наши дети были умными и хорошими во всех отношениях, а чтобы они были хорошими, им надо читать хорошую литературу, то есть книги, которые нам когда-то нравились!
К.: Ну да, Вы-то хорошие…
М.Б.: Ну, может, чего-то недочитали, старших недослушались…
К.: Нет, серьезно: сейчас ведь время совсем другое, другие идеалы, нормы поведения, ритм жизни, другая жизнь.
М.Б.: Кто спорит? Хотя отсюда вряд ли следует, что пора, наконец, «сбросить Пушкина с парохода современности», а вместе с ним Достоевского и Льва Толстого, как предлагал ваш ровесник Володя Маяковский сто лет назад. Но если есть книги, «значит – это кому-нибудь нужно. Значит – кто-то хочет, чтобы они были», как сказал он же, правда, по другому поводу. Во все века люди любили, боялись смерти, уважали героев и ненавидели предателей. Это вечные темы поэзии, и если поэт раскрывает их точно, образно и глубоко, его лирика тоже становится вечной, как сонеты Шекспира или поэзия Пушкина. «Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг» – это «ЛИЛИЧКА! Вместо письма» Маяковского. И если кого-то эти строки не зацепили, значит, он еще не влюблялся.
Ф.: Ну а его восторги по поводу «товарища маузера», «атакующего класса» пролетариата и вообще советской власти тоже, по-вашему, вечные темы поэзии?
М.Б.: Разумеется, нет. Хотя сейчас сложно представить себе время, когда люди искренне любили советскую власть, возлагали на нее свои надежды. А искренность, открытость перед читателем – важная особенность настоящей поэзии. И я убежден, что Маяковский всегда хотел быть искренним перед собой и своим читателем. Возможно, поэтому (правда, только отчасти) он и покончил собой.
Ф.: То есть Вы отвергаете распространенную сейчас версию о том, что поэт не застрелился, как говорили в советское время, а его убили, возможно, даже по указанию самого Сталина.
Т.Ж.: В связи с этим позвольте встрять. Я думаю, что и раньше в этом вопросе не было ясности. Когда я пришла работать в школу, а это было еще в советские годы, меня отправили на урок к одной словеснице, опытной и яркой учительнице. Она как раз начинала со старшеклассниками разговор о Маяковском и, помню, тоже с гибели поэта. Конечно, об убийстве речь тогда идти не могла, но вопрос мучил всех: как мог покончить с собой «агитатор и горлан», публично осудивший за то же самое Сергея Есенина! Что примечательно, вопрос этот учительница подняла сама: видимо, чтоб заинтересовать аудиторию, но ответить на него ей никак не удавалось, и она его быстренько замяла.
К.: А нам, вы считаете, ответить удастся?
М.Б.: Попробуем. Вообще версия убийства мне нравится. Если Маяковский не покончил собой, а его убили сотрудники ОГПУ, значит, было за что. Например, за нелояльность к советской власти («Маяковский – первый русский поэт, который осознал и …отторг коммунизм – как…религиозное зло XX века», за желание во Франции жениться («Отпусти такого в Париж — останется навсегда!», а его слова «Я подниму, как большевистский партбилет, все сто томов моих партийных книжек!» даже не фальшь, а скрытая ирония
Ф.: В Ваших словах тоже слышится ирония.
М.Б. И я не собираюсь ее скрывать. Я вполне допускаю, что мотивы появления подобной версии могли быть самыми благородными. Почему нет? Во-первых, она объективно оживляет интерес к великому (тут сомнений нет ни у кого!) поэту. Во-вторых, если Маяковского убили большевики, значит, они догадались, что он «не воспевал Октябрьскую революцию, а боролся с нею и теми, кто ее вершил», «скоморошествовал», так сказать. А это, конечно, приближает к нему большинство сегодняшних читателей, особенно молодых.
Ф.: Вы считаете, что это плохо?
М.Б. Я считаю, что это замечательно. Более того, не они первые.
Ф.: То есть, по-вашему, версия об убийстве Маяковского абсолютно не обоснована?
М.Б.: По крайней мере, аргументов против нее не просто много, они явно сильнее и убедительней. Как вам, например, такой образец: «Поэт Маяковский играл с огнем, позволяя себе такие очень опасные рифмы, как: «В СССР от веселости стонут целые
губернии и волости»? Опасно когда? В 1924 году, когда в ВКП(б) была еще оппозиция Троцкого и других, или в разгар коллективизации, когда уже не было ни Троцкого ни самого поэта? Совершенно неисторический подход! А вот еще: «Ленинское «живое удовольствие» от стихотворения «Прозаседавшиеся» на время отвело поэта «от края расстрельной ямы». Ильич, к счастью, невнимательно вчитался в стихи, иначе узрел бы в гениальной сатире призыв к искоренению самой системы». Прямо как у нас в школе, когда объясняли, что И.А.Крылов писал басни, чтоб царское правительство ни о чем не догадалось.
К.: Но ведь не на пустом же месте появилась эта гипотеза.
М.Б.: Гипотеза? Ни один серьезный исследователь творчества В.Маяковского не отрицает сегодня подлинности предсмертной записки поэта, воспоминаний В.В.Полонской (единственной свидетельницы того, что было до и после рокового выстрела) и, главное, мотивов самоубийства, которых, к сожалению, у поэта было более чем достаточно. Кстати, если его убили, зачем в них копаться? Вот и выходит, что версия «убийства» не просто слаба, но еще и вредна, так как делает ненужным стремление понять душевное состояние поэта в последние месяцы его жизни.
К.: А Вы считаете, что молодежи легче читать самоубийцу, чем того, кто любил советскую власть?
М.Б.: Конечно. Вообще самоубийство любого поэта не мешает людям его воспринимать. Что же касается Маяковского, кто-то высказал неожиданную, но, по-моему, замечательную мысль. Вот вдумайтесь: «Давайте считать, что его убили, чтоб не лишать его Царствия Небесного». Понимаете? Неважно, что было на самом деле. Неважно, что он был человеком неверующим, и так сложилось, что не покончить с собой не мог. Важно, чтобы мы, благодарные читатели, в сердце своем не лишали его спасения.
Ф.: А разве Маяковский был неверующий?
М,Б.: Не знаю. Суеверным – да. Тут тоже как смотреть. Читателю важно, чтоб его поэт, его кумир был такой же, как он. Для кого-то и Пушкин атеист, для кого и Маяковский христианин.
Т.Ж.: Но он мог и не покончить с собой. Останься Вероника Полонская с ним, не спеши она на репетицию, возможно, все было бы иначе. Вообще мне помнится, что в револьвере был один патрон. И я где-то читала, что в этот период его жизни настроения Маяковского резко менялись. Он был, мягко говоря, неуравновешенным человеком.
М.Б.: Насчет настроения – это точно, а про один патрон в револьвере, по-моему, это было в предыдущий, второй из трех (начиная с 1916 года!) его попыток суицида. «Мысль о самоубийстве была хронической болезнью Маяковского, и, как каждая хроническая болезнь, она обострялась при неблагоприятных условиях» – это из воспоминаний Л.Ю.Брик. А вот его собственные стихи: «Все чаще думаю – не поставить ли лучше точку пули в своем конце» («Флейта-позвоночник» 1914-1915), «А сердце рвется к выстрелу, а горло бредит бритвою» («Человек» 1916-1917), «Стоит только руку протянуть – пуля мигом в жизнь загробную начертит гремящий путь («Про это» 1923). По-моему, тут всё ясно.
Ф.: А как насчет советской власти? У меня сложилось впечатление, что он относился к ней, как ребёнок, который во что-то играет. Он играл в любовь к власти. Он хотел любить и делал проекцию своего идеального представления о власти на реальную власть.
М.Б.: Согласен, но, мне кажется, что тут всё может быть сложней. Понятно, что поэт и его лирический герой – не одно и то же. Но, применительно к Маяковскому, я думаю, что писал он всё же «от себя». Иначе, зачем ему надо было провозглашать своей обязанностью(!) наступать «на горло собственной песне». Он искренне стремился «к штыку приравнять перо», чувствовать себя «советским заводом, вырабатывающим счастье». Здесь, на мой взгляд, пример того, как лирический поэт может бескорыстно любить власть.
Ф.: Бескорыстно? Он ездил по заграницам постоянно, был, наверное, единственным в СССР, кто имел собственный автомобиль…
М.Б.: А ты всегда сможешь отличить, где любовь по расчету, а где по любви? На одном выступлении его спросили в лоб: «Вы хорошо зарабатываете. Ваша любовь в советской власти небескорыстна». Что ответил Маяковский? «Вы хотите сказать, что я продался советской власти? Да или нет?» – зал молчал.
Ф.: Но на вопрос он не ответил.
М.Б: А какой ответ ты хотел бы услышать? Вот тебе ответ Юрия Карабчиевского, автора уникальной по глубине книги «Воскресение Маяковского»: «Он чувствовал двусмысленность своего положения, тому свидетельством множество оправдательных слов: «Не по службе, а по душе», «Вот этой строкой, никогда не бывшею в найме»… – он выстраивает сложные сооружения, чтобы объяснить себе и читателю кажущуюся принужденность своего пути». Точнее не скажешь.
К.: Как же Маяковский согласился на такую незавидную для поэта роль слуги режима?
М.Б.: Не слуги, а союзника. Они подходили друг другу, вернее, власть большевиков подходила футуристам идеально, по крайней мере, вначале. Новое время требовало нового искусства. Эту функцию взял на себя Маяковский, создатель новых ритмов, новых слов, новой поэзии. Знаете, как назывались лекции о футуризме, с которыми Маяковский выступал после Февральской революции? «Большевики искусства» – тогда это был вызов!
Ф.: Но поэт и власть в разных плоскостях. Там политика, а тут искусство
М.Б.: Конечно, но любой власти нужен рупор, чтобы нести свои идеи в массы. А Маяковский хотел быть официальным рупором власти. Опора большевизма — люди малообразованные, в большинстве своем не склонные к анализу. А Маяковский выступал против «психоложества искусства», объявлял, что газеты важнее книг. Но, оговорюсь еще раз, так было вначале. Потом любить власть становилось всё сложнее и сложнее.
Т.Ж.: Маяковский очень хотел, чтобы его творчество было благом для страны, и чтобы его поэзия была нужна людям: «Я хочу быть понят моей страной. А не буду понят, что ж. По родной стране пройду стороной, Как проходит косой дождь». Кажется, иногда у него возникало ощущение, что его не понимают. И это было очень грустно.
М.Б.: Вы знаете, в этих стихах действительно слышится крик души поэта.
Т.Ж.: Мне кажется, он не дошел до мудрости Пушкина, говорившего «Ты сам свой высший суд…». Ему хотелось, чтобы его любили. Ведь на самом деле его как-то не очень и признавали.
М.Б.: Да, он жаловался, что его стихи, вроде правильные и нужные, не брали в библиотеки. А стихи Сергея Есенина, его антипода, брали всегда и даже прятали, когда наступили другие времена.
К.: Маяковский хотел быть народным поэтом, а Есенин им был.
Т.Ж.: Просто Есенин писал о том, что близко всем и всегда. А Маяковский хотел быть еще и полезным обществу, как он это понимал.
М.Б.: Я хотел бы здесь высказать одну мысль, которая, если ее, конечно, принять, объяснила бы многое. Вам не кажется, что гениальный и громоподобный, “наглый и едкий” поэт Владимир Маяковский, был на самом деле из тех, кому всегда нужен лидер, мнению которого он мог бы доверять, на кого мог бы положиться. Маяковский был человеком ведомым, к тому же из однолюбов. Само по себе это ни хорошо и ни плохо, но для него обернулось трагедией в его отношениях и с властью, и с женщинами.
Ф.: Люди, когда любят, очень многого требуют. Маяковский был очень требователен.
М.Б.: Он не мог, чтобы его не любили, и как поэта и как человека. С возрастом это всё обострялось.
Т.Ж.: Он был не просто однолюб, он был слишком сосредоточен на любви и любимой женщине: влюбился и баста! Причем, и от объекта своей любви требовал такой же силы и такой же верности.
М.Б.: Ему, я считаю, не повезло с женщиной, которой больше нравилось покорять, чем любить. И ни Татьяна Яковлева, ни Вероника Полонская так и не смогли «перебить» его любовь. «Лиля – люби меня», написал он в предсмертной записке. Ему не повезло и с властью, которой он отдал «всю свою звонкую силу поэта», но наступило время, когда исполнительность стала цениться выше искренней преданности.
Ф.: Он всегда писал «от себя», агитировал «через себя», но оказался, если можно так выразиться, слишком громоздким для тех, кого сам преданно и верно любил.
Т.Ж.: Ему было 36 лет, и в этом тоже была проблема. Он дожил до возраста, когда люди обычно понимают, что любовь народная — дело непостоянное. И тем более любовь власти!
М.Б.: Власти был нужен надежный рупор, а художнику искреннее чувство.
К.: То есть для Вас стихи Маяковского имеют ценность, только если написаны до 1917 года, ну до 1920-го. «Нигде, кроме, как в первом томе», как кто-то сказал?
М.Б.: Это вопрос не времени написания, а качества произведения. Первые послеоктябрьские годы, «воскресенье революции» рождали в самых разных областях искусства шедевры, которые до сих пор ценятся в мире. Но после воскресенья наступает понедельник, любовь к власти становится работой, а шедевры превращаются в агитки. Маяковский не был исключением. Но его любовная лирика, я убежден – на века. Хотя лично я все же больше люблю молодого Маяковского, яростного, нетерпимого, гениально изобретательного в выражении своей ярости и нетерпимости. «Время, хоть ты, хромой богомаз, лик намалюй в божницу уродца века! Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека». Это выражение предельного одиночества и, согласитесь, поэзия высочайшего уровня.
Т.Ж.: Но не слишком ли сложна его поэзия для сегодняшнего читателя? Тут нагромождение образов такое, что современный читатель через них не продерется.
М.Б.: Во-первых, смотря какой читатель. А, во-вторых: а что делать? Можно сказать гениально и просто: «Мы все учились понемногу,/Чему-нибудь и как-нибудь». Но когда энергия рвется через край, когда поэт яростно кричит: «Долой вашу любовь, вашу мораль, вашего Бога!», так не напишешь. Замечательно сказал Юрий Карабчиевский: «Неутоленная жажда обладания – вот первоисточник всех чувств раннего Маяковского. Здесь, конечно, на первом плане женщина… Но это одновременно еще и знак,
физиологически ощутимый символ НЕ отдающегося мира!». «Вашу мысль, мечтающую на размягченном мозгу, как выжиревший лакей на засаленной кушетке, буду дразнить об окровавленный сердца лоскут досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий. У меня в душе ни одного седого волоса, и старческой нежности нет в ней! Мир огромив мощью голоса, иду —красивый, двадцатидвухлетний.
К.: А не кажется ли вам, что у поэта должно быть чувство меры?
М.Б.: У молодого Маяковского меры нет! Именно за это его любили и любят до сих пор. Для меня Маяковский – подлинно молодежный поэт! Поэт для тех молодых людей, из кого жизненная энергия “бьет ключом”, кто способен искренне и верно любить, ну и, конечно, для девушек, которым такие молодые люди нравятся.
К.: Скажите, а в каком классе сейчас преподают Маяковского
Т.Ж.: В каждом понемногу… Про «Солнце» – это в седьмом, а вообще в одиннадцатом.
Ф.: А, на ваш взгляд, в каком классе его лучше изучать?
Т.Ж.: Ну, наверное, в одиннадцатом… Другое дело, что там уже все думают о ЕГЭ, и для Маяковского времени ни у кого не остается. А вообще Маяковского, я думаю, надо начинать читать в семье, детям. Мой отец любил Маяковского, постоянно цитировал его, цитирует и до сих пор. И у нас в семье повелось то же. Я цитирую – дети знают цитаты. Кстати, по-моему, Маяковский для людей – это поэт цитат. Вряд ли кто в состоянии прочитать наизусть какое-либо его стихотворение целиком. Слишком наворочено. А отдельные строки и кусочки есть гениальные.
М.Б.: Я согласен с Вами, но мне, если честно, его детские стихи не очень нравятся. Я своей дочке их не читал и не жалею об этом. Наш век стремителен, и люди в оценке чего-то или кого-то теперь слишком часто ограничиваются первым впечатлением. И если таким впечатлением о Маяковском будет в лучшем случае «Солнце» в гостях у Поэта, а в худшем – агитка «Про Тита и Власа», то, глядишь, на «любовь со второго взгляда» времени и не найдется. К Маяковскому надо придти, предварительно влюбившись в кого-нибудь – как минимум.
Т.Ж. Цитировать необязательно только детские стихи. То-то и оно, что с детства помню строчки «Не домой, не на суп, а к любимой в гости две морковинки несу за зеленый хвостик» «а в нашей буче, боевой, кипучей, – и того лучше» . Это строки из поэмы
«Хорошо», не детской вроде.
К.: Значит, пока не влюбишься, Маяковского не брать
М.Б.: Я не специалист, я библиотекарь и ничего не утверждаю. Но если б меня спросили, что бы я предложил почитать в младших классах, я бы назвал одно из первых его стихотворений – «Ночь»: «Багровый и белый отброшен и скомкан, в зеленый бросали горстями дукаты, а черным ладоням сбежавшихся окон, раздали горящие желтые карты». Это ребус, в котором название – подсказка, но, согласитесь, не только ребус. Как вам «черные ладони сбежавшихся окон»?
Т.Ж.: Это здорово! А что, вот приду сейчас в школу и скажу: «Дети, все отложили, читаем Маяковского». Только надо будет поискать картинки, а, может, и предложить их нарисовать, чтобы стихотворение это стало более зримым.