В воинской части, где я служил, в Тайцах под Ленинградом, была очень хорошая библиотека. Полными годовыми комплектами стоял Новый Мир и Иностранная литература начиная с 1962 года, целую полку занимал пятнадцатитомник Антология Фантастики, разрозненные тома Всемирки, Хемингуэй, Ирвин Шоу, Фейхтвангер, Джон Чивер, первое советское зеленое издание Бунина с предисловием Твардовского, полное собрание сочинений Эренбурга. В первых томах ранний настоящий живой французский Эренбург: «Тринадцать трубок» и «Необычайные похождения Хулио Хуренито». Я много читал.
Шла служба. Подъем, зарядка, завтрак, дежурство, обед, дежурство, отбой. Режим, как в детском саду. Я брал книги из библиотеки и читал в ночную смену.
Каждое утро я застилал и разглаживал табуреткой свою постель и однажды, сочиняя письмо домой , индуцированный дерзкой эренбурговской прозой, в поисхах метафоры, написал, что моя койка похожа на маленький детский гробик. Через неделю на самолете прилетел мой папа. Еще совсем не старый, ему было 48 лет, он стоял на КПП, маленький в шляпе, в костюме с галстуком с фотоаппаратом на боку, с сумкой домашней еды. Зачем-то надел орденские колодки. У него было два ордена Отечественной войны и один Красной звезды. Я знал сержанта из роты охраны, который дежурили на КПП. Он выпустил меня за ворота. Мы обнялись. Папа взял меня за руку отвел в сторону и пытливо глядя в глаза спросил:
- Вова, у тебя все в порядке?
У меня действительно все было в порядке. Я попал в воинскую часть с хорошей солдатской столовой. Жил в теплой, с водяным отоплением, казарме, служил в бункере, который прятался на глубине 30 метров под землей, в штабе армии ПВО, обслуживал первые советские компьютеры. Служить оставалось каких-нибудь четыре месяца.
- Все в порядке, - сказал я.
- Тогда, что значит этот твой детский гробик, засранец? - спросил папа.
Лысый, Медя и продавщица из мясного отдела
Лысому еще и восемнадцати не было - пацан, кулак у него маленький. Не знаю, чем его эта баба разозлила, он ей в глаз заехал и выбил. Как выбил. Глаз остался, но перестал видеть. А баба та, в самом деле не баба еще, девка лет двадцати пяти, работала продавщицей в гастрономе на Вогоградской , в мясном. И все менты из девятого отделения у нее кормились, начиная от начальника до простых оперов. Стали по приметам искать и нихера не могут найти. Потерпевшая совсем не те приметы дала. Что-то у нее в голове от удара повернулось. Лысый сам - беленький и голубоглазый, а искали менты темного, с карими глазами. Дергали пацанов. Все на поселке знали, кто это сделал, но молчали. И тут, Медя по пьяной бакланке похвастался официанткам в Каменном Цветке, что это он продавщице глаз выбил. Дурной был этот Медя. Он и трезвый был дурной, а пьяный тем более. Не успел закончить рассказывать свою историю, как его опера взяли. По приметам все совпадает: он - брюнет и глаза карие. Менты приковали Медю наручниками к батарее и стали пи3дить всем отделением. Приходят на работу — пи3дят, уходят с работы, снова пи3дят. Даже начальник отделения - старый подполковник выходил из своего кабинета, чтобы пнуть Медю ногой в печень. Жрать дают, а пить не дают. Меде нужно отдать должное, он держался, хотя и знал, кто выбил продавщице из мясного отдела в гастрономе на Волгоградской глаз, но не сказал. Два дня его продержали в ментовке. Девка из гастронома из мясного отдела его не опознала, смотрела одним глазом. На третий день Медю отпустили. Медя Прямо из отделения милиции Медя пошел к Лысому домой и, не раздеваясь, грязный лег в Лысого родительской кровати спать.
Лысый проставлял тогда Меде ящик водки, за молчание. И вся Медина семья и мать и отец и брат с женой и, конечно, сам Медя, пили этот ящик два дня.
----------------
Санек и АКМ
----------------------------------
Санек тогда в Уручье в спортбате служил. Каждое воскресенье дома. Приходил ко мне в шахматы играть. У него странная была особенность, как бухнет, так не драться, там или телок трахать, а играть в шахматы. И нужно сказать, что чем пьянее он был, тем лучше играл. И вот однажды разыгрываем мы с ним Индийскую защиту, он, уже прилично выпивший, говорит:
- Бля, у нас в роте эти автоматы вообще не охраняют. Я смотрел, можно с****ить.
Я ему говорю:
- Ты идиот, нафига тебе автомат, что ты с ним будешь делать.
Знаете, что он мне ответил?
- Пусть будет, мало ли что, может пригодиться.
Я его уговаривал, брал с него слово и все равно, через две недели этот дурак, притащил в длинной спортивной сумке автомат Калашникова, и я должен был думать, куда его спрятать. Закопали у бабы Зоси в огороде. Баба Зося уже старая была, жила одна и на улицу почти не выходила. Мы с Саньком ее подкармливали, просто так, из жалости.
Прошло несколько лет , баба Зося умерла и дом со двором, где она жила купил богатый еврей из Прибалтики.
Мы не стали трогать тайник, и автомат лежал там два года пока не подвернулся случай продать сухумским грузинам . Это 88-й год был и у них там все только начиналось. Дали двести пятьдесят рублей, потому, что автомат без рожка, а был бы рожок, так можно и за все триста.
Полезли мы ночью к еврею тайник копать, и нас через дверь учуяла его собака овчарка, сука. Принялась лаять. Он взял и выпустил собаку во двор. А у меня с этой собакой была старая дружба, я ее через забор прикармливал, просто так из любви к собакам. Овчарка учуяла меня и кинулась играть, пришла в такое возбуждение, что принялась тихонько кусать меня за руки и за ноги. Хозяин услышал странные звуки - возню, тихий смех и счастливое собачье повизгивание и вышел посмотреть. Посветил фонарем, увидел Санька с автоматом Калашникова, ушел в дом и заперся.