Прерванная свадьба
«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное».
Все, взрослые и дети, звали её просто Вера, хотя она была пожилой женщиной. Нам, детям, она казалась совсем старой. Припоминая теперь, я понимаю, что было ей пятьдесят с небольшим. Нескладная и некрасивая, она жила, не имея ничего своего, в семье младшей сестры Ани, помогая по хозяйству и приглядывая за её детьми.
Детей было четверо. Трое совершенно разных, даже внешне непохожих мальчишек и долгожданная девочка, которую назвали Ниной. Многочисленная семья Иткиных ютилась в двух комнатках небольшой коммунальной квартиры, где помимо нашей семьи с тремя детьми и бабушкой, в крохотной коморке у входа вековала незамужняя тетя Шура. Та жила, как барыня – одна. А Иткиных было семеро. Сейчас мне трудно даже представить, как они все там помещались, где спали?!
Дядя Боря с утра уезжал на работу. А тетя Аня и Вера оставались на хозяйстве: провожали детей в школу, готовили, стирали на нашей общей кухне. Жили они довольно дружно благодаря исключительной покладистости Веры, которая всё сносила от сестры и всегда защищала её перед соседями. Характер у тети Ани был нелёгкий. Всегда озабоченная, недовольная и раздраженная, она покрикивала на детей и больше всего на безответную Веру. Она запомнилась мне в байковом скушно-бордовом халате, с глубокой складкой между бровями, хлопотливо склоненная над корытом с мыльной пеной, либо над доской с тестом.
Дядя Боря жену свою любил и очень жалел. А дети, и свои и соседские, льнули к этому высокому, худощавому, светловолосому мужчине, хотя был он неразговорчив и с детьми не заигрывал. Да и некогда ему было играть. Возвращаясь вечером с работы, он приносил дрова и воду, топил печь, а потом пристраивался на краешке кухонного стола и что-то чинил, мастерил, подрабатывая, чем мог. Мы замирали, глядя, как ловко он паяет, режет, пилит. Иногда он протягивал нам, улыбаясь, кусочек палочки, преображенный его руками в свистульку или маленькую ложечку.
Случались порой на нашей кухне женские баталии. Вот тут-то и обнаруживался в дяде Боре неожиданно громкий голос:
- Аня, марш домой!
Тетя Аня сразу исчезала в своей комнате, на кухне воцарялась тишина. И хотя бывало это редко, но почему-то запомнилось.
Телевизоров тогда ещё не было, и наш досуг заполнялся книгами да играми. Летом мы допоздна пропадали во дворе, и взрослым было посвободнее. А зимой крутились под ногами, получая легкие подзатыльники. По вечерам родители расходились по комнатам, на кухне оставались Вера с тётей Шурой, и начинали свои нескончаемые разговоры. Одинокие, примерно одного возраста, они дружили, и потому каждый вечер им было о чём поговорить. Повседневные их новости нас не интересовали. Но иногда они вспоминали молодость, рассказывали, «как было при царе» и пели странные, неведомые нам, грустные песни. Тогда мы усаживались кучкой на полу и слушали, открыв рты.
Из песен мне до сих пор помнится одна, про «бедного Аршака», которого темным вечером встретили бандиты и убили, вонзив ему в грудь «16 столовых ножей». А когда Вера пела последний куплет:
«А чья это могилка травою заросла?
А сторож отвечает: «Могилка Аршака»,
мы обмирали от жалости к Аршаку и сидели тихо, глядя сочувственно-печальными глазами на Веру и тетю Шуру. Но больше всего Вера любила вспоминать фильмы про любовь. Содержание их она пересказывала в упоении, с мельчайшими подробностями. А однажды вечером, забыв о нашем присутствии, словно воскрешая в памяти некий старый фильм, она поведала тете Шуре историю своей единственной любви и несостоявшейся семейной жизни.
* * *
Родом они были из небольшого села на Украине. В огромной семье дети подрастали, мальчики шли работать, а девочек выдавали замуж. Выросла и Вера. Соседский парень, статный красавец, к которому она с малолетства привязалась всей душой, решил жениться пусть на некрасивой, но трудолюбивой и самозабвенно любящей его девушке. На свадьбу, как принято в еврейских семьях, созвали родственников со всей округи.
Женщины в разноцветных нарядах хлопотали, готовя угощение, и выносили блюда на расставленные во дворе столы. Мужчины в черных костюмах, в застегнутых под горло белых рубашках встречали гостей и занимали их разговорами. Когда солнце стало пропадать за вершинами деревьев, и длинные благодатные тени легли на притихшую улицу, на уставленные снедью столы и томящихся гостей, к дому подошел жених со своими родственниками. На крыльцо вывели разрумянившуюся, похорошевшую от счастья Верочку. Все загалдели, засуетились и стали рассаживаться по лавкам.
Веселье уже набрало силу, когда к дому подъехала запылённая бричка. Из неё вышли приехавшие из города дядя Нёма с женой и их единственная красавица-дочка Милочка. Они по очереди подошли к стоящим в торце стола жениху с невестой, поздравили их и раскланялись с остальными. Все оживились и стали освобождать почётным гостям места поближе к молодым. Городские родственники принялись рассказывать о своей жизни, о беспорядках и забастовках на шахтах и фабриках. Гости поначалу слушали их, вытягивая шеи, и, как глухонемые, напряженно следили за губами говоривших. Но вскоре притомились, расслабились и вернулись к своим бесконечным разговорам о доме, детях, скоте, урожае и погоде.
Городские новости их не трогали. Даже фантастические байки странников, которые иногда проходили через село и передыхали на долгом пути к Киево-Печерской Лавре, рассказы удушливо-страшные: о кладбищах, вурдалаках, о выходящих из гробов покойниках, казались им понятнее и ближе. А то, о чем говорили Нёма с женой, было для них вроде газеты для неумеющего читать человека. Казалось, что та, городская жизнь никогда не коснётся их. И не знали они, что всего через несколько лет взбаламученные волны этой жизни накатят, как лава, поднимут и разметут их всех по свету. Но не об этом речь.
Красавица Милочка сидела между отцом и матерью, поставив на стол локти и опрев о сложенные в замок ладони подбородок. Она оглядывала всех огромными, слегка на выкате, фисташковыми глазами, с удивительно голубыми белками и длинными пушистыми ресницами. Оттого, что не было в ней обычного для деревенских девушек смущения, взгляд её казался дерзким и непочтительным. Но более всего гостей коробило то, что в отличие от деревенских женщин, которые тихонько беседовали с соседками, она принимала участие в разговорах, которые вели мужчины. Перебивая плавное течение отцовского повествования, Милочка вставляла живые, остроумные замечания, и сама же первая смеялась, показывая в улыбке великолепные сахарно-белые зубы и облизывая розовым, как у кошки, язычком яркие, пухлые губы.
Старики недовольно морщились, поджимали губы и отворачивались. Мужчины, сидевшие рядом со своими женами, бросали на Милочку взгляды, в которых угадывалось возбуждение от слишком откровенной женской её притягательности. Молодые же парни просто не сводили глаз с красивой и диковинной горожанки. Жених сначала украдкой, исподтишка приглядывался к Милочке, потом стал смотреть, не отрываясь, опустив на колени сжатые в кулаки руки.
Верочка сидела, опустив голову, и изредка робко поглядывала на красавицу-сестру с благодарностью за то, что она осчастливила её свадьбу своим лучезарным присутствием. В какой-то момент Вера повернулась к жениху, как бы прося разделить восхищение и гордость за своих родственников, но, почуяв неладное, застыла с налипшей на губах улыбкой.
Музыканты, в начале праздника примостившиеся в конце стола, быстро поели и стали играть сначала тихо, под сурдинку, не мешая тостам и застольным беседам. Но постепенно стройность степенной трапезы сбивалась, усиливался разнобойный шум веселеющих голосов, и музыканты играли всё громче и забористей. А когда они грянули Хава нагилу, многие не выдержали и, переступая через лавки затёкшими ногами, закружились в танце посреди двора.
Молодых тоже заставили выйти, и они топтались в центре, осыпаемые взглядами и шутками, которые становились всё более бесцеремонными и откровенными. Однако вскоре внимание от употевших от жары и смущения молодых переключилось на Милочку, которую наперебой приглашали мужчины и парни, что побойчее. Остальные сидели и смотрели. Милочка кружила со сменявшими друг друга кавалерами и смеялась громко, запрокидывая голову и глядя на партнеров призывно и дерзко. В том, как танцевала Милочка, как двигалось ее тело, было нечто откровенно-притягательное, что одновременно останавливало взгляд и заставляло отводить его.
Верочка, задохнувшаяся от поднятой пыли и неосознанного смятения, в минутном затишье между танцами прошептала жениху, что устала, и пошла к столу передохнуть. Жених направился за нею, но натолкнулся на стоявшую в окружении парней Милочку. Она, улыбаясь, смотрела на него, облизывая пересохшие губы и обмахивая раскрасневшееся лицо платочком. Жених потупил глаза и слегка замедлил шаг.
- А жених со мной не станцует? – кокетливо проворковала Милочка, потянув его за рукав.
Он поднял на неё ожидающие глаза, оглянулся вслед уходящей невесте и обреченно протянул Милочке руки, будто и не для танца вовсе, а словно для того, чтобы на него надели наручники. Милочка, потушив улыбку, вошла в развилку его рук, и, не дожидаясь музыки, они тихо закружились по двору. Музыканты, спохватившись, заиграли тягуче-грустную мелодию, и праздник сразу потух. Все замолкли, как животные перед грозой. Те немногие, что ещё оставались в центре двора, постепенно отходили в сторону, глядя на Милочку с женихом и невольно любуясь. Одного роста, статные и ладные, они подходили друг другу, как пара хорошо подобранных лошадей в упряжке.
Жених, словно заговорённый, смотрел на Милочку и немо следил за движением её губ. Но вскоре она замолчала, сведя брови и напряженно задумавшись. Гости, притихнув, старались не смотреть на Верочку, которая одиноко сидела во главе стола и улыбалась закостеневшими губами, глядя поверх танцующих. Наконец дядя Нёма встал, сопровождаемый взглядами гостей, на негнущихся ногах подошел к дочери и сжал её локоть так, что костяшки пальцев у него побелели. Милочка остановилась, разгневанно выдернула руку и быстро пошла к распахнутым воротам. Тут она замедлила шаги и оглянулась на всех с вызовом.
Жених, забыв о свадьбе, провожал Милочку глазами, полными какой-то детской потерянности и мольбы. Он продолжал держать руки так, словно Милочка всё ещё была рядом, словно пытался удержать в объятиях хотя бы пустоту, сохраняющую её очертания.
Милочка остановила взгляд на женихе, сделал еле заметное, призывное движение подбородком и, не оглядываясь, побежала туда, где стояли поджидающие гостей брички. Жених сначала медленно, а потом, ускоряя шаги, последовал за нею. Следом, не прощаясь и не оглядываясь, заторопились дядя Нёма с женой.
Все застыли. Даже зазвеневшие цикады разом смолкли. И тут грянул гром. Внезапный дождь шрапнелью ударил по пробуждающимся от оцепенения гостям, по оседающей пыли двора, оставляя на ней глубокие и заметные отметины. Вера, опустив голову, смотрела, как капли черными шляпками кованых гвоздей вбивались в иссохшее, но живое тело земли. Вбивались как в гроб.
Родители тихо увели дочь в дом. Женщины принялись спешно убирать со столов. Гости незаметно разошлись.
Когда Верочка поняла, что произошло, она в первый и единственный раз в жизни упала в обморок. А потом, хоть и пришла в себя, но разум её как бы застыл, одурманенный налипшей, как паутина, болью, которая с годами утихала, но так и не прошла до конца.
За неё еще пару раз сватались деревенские ухажеры, которых привлекал тихий нрав Верочки и её трудолюбие. Но как только отец заговаривал о замужестве, она, молча, уходила в угол плакать. Так она больше ни за кого и не пошла, а осталась сначала при отце-матери, а после их смерти переехала жить сюда, к многодетной сестре Ане.
* * *
Когда сносили наш дом, вся семья Иткиных переехала на Малую Мещанскую, где им дали трехкомнатную квартиру. Вскоре дядя Боря неожиданно умер от инфаркта. Недолго его пережила и тетя Аня. Мальчишки переженились и зажили своими семьями, а Вера осталась с Ниной, которая удивительно походила на неё лицом и характером. Вера всё мечтала выдать Нину замуж, но та оставалась одна, и одиночеством своим нисколько не тяготилась. По вечерам, когда Нина возвращалась с соседней почты, где она работала, обе уютно устраивались у телевизора и с одинаковым удовольствием смотрели фильмы и входившие тогда в моду сериалы. А потом тихо расходились спать.
Утром Вера, встав пораньше, готовила нехитрый завтрак и будила любимую племянницу. Однажды Нина проснулась от яркого солнца и поняла, что проспала. Кинулась в комнату Веры. Та лежала, обратив застывшие глаза вверх, словно вглядываясь в тех, кто ждал её там, куда отлетела ее безгрешная, бескорыстная, безропотная душа. И кроткая, блаженная улыбка освещала её лицо.