Дворцы и дачки из золотых кирпичиков

 
Дмитрий Тарасенко
К 150-летию Ивана Бунина


Иван Бунин вошёл в историю литературы как выдающийся прозаик-стилист. Сам Лев Толстой прочитал один из ранних рассказов Бунина и признал его «пустоватым», но добавил, что написано так, как «ни мне, ни даже Тургеневу не написать».

«Выньте Бунина из русской литературы, и она потускнеет, лишится живого радужного блеска и звёздного сияния его одинокой страннической души».
М.Горький

Иван Алексеевич Бунин (1870-1953) был убеждённым жизнелюбом. Он любил природу, звёзды в небе, путешествия, восходы солнца и лунные ночи. Он обожал дорогие вина и красивых женщин. И если Чехов уводил приключения молодости под покров свято оберегаемой личной тайны, то Бунин не просто смаковал их в открытую, но строил на основе романтических воспоминаний свои картинно раскрашенные рассказы. Дворец ли столичный возводил он искусством слова, постоялый двор в уездном городе или укромную дачку в летней Ялте – всегда и на всё применялся материал только высочайшей пробы.
Вот почему зарываемся мы в его книги и вовсе не обязательно следим за сюжетом. В ряде рассказов сюжет кажется вторичным, а то и вовсе ненужным. Потому и говорят, что Бунин больше поэт в своей прозе, чем в поэзии.
Будущий писатель родился в Воронеже, с трёх лет жил в фамильном имении Озерки (в то время Орловской области). Отец его был человеком храбрым и щедрым до расточительности, что и привело семью к разорению. Участник обороны Севастополя 1854-55 годов (доброволец), любитель клубов и заядлый картёжник, детей он любил, но был с ними суров по-мужски и часто бывал в отъезде. Мать очень добрая, начитанная; она-то и привила на редкость впечатлительному сыну любовь к поэзии. Ласковое воспитание не могло не отразиться на характере Ивана. Он тоже рос добрым и дружелюбным, но всегда помнил о своей исключительности – как потомка знатного дворянского рода, а позже и как писателя. В Орловской гимназии мальчик проучился только четыре класса (не стало денег на оплату), но с помощью старшего брата получил приличное домашнее образование. Читал много, беспорядочно. Обладал прекрасной памятью, а ещё с детства отличался удивительно острым зрением и слухом. И подростком, и юношей он охотно бродил по окрестностям, обожал лес, поле, речку – всё живое, красивое, и уж конечно, – себя, тоже молодого красавца, неповторимого и единственного в этом прекрасном мире.
Свой первый стишок Бунин сочинил ещё семилетним, а в девятнадцать издал в Орле первый сборник стихотворений.
Первым крымским городом, который увидел он в тот же год, был Севастополь. Мы узнаём об этом из автобиографической повести «Жизнь Арсеньева», написанной уже в эмиграции:
«…Где-то там, вдали, ждала меня
отцовская молодость. Видение этой  молодости  жило во мне с младенчества. Это был какой-то бесконечно-давний  светлый  осенний  день.  В этом дне было  что-то  очень грустное, но и бесконечно счастливое.  Было что-то, что связывалось с моим смутным представлением дней Крымской  войны:  какие-то редуты, какие-то штурмы, какие-то солдаты того особенного времени, что называлось "крепостным"…»
Да, подобно многим горожанам средней России, Бунин безумно любил Крым. Щедрую нашу природу он живописал, не жалея красок, но собственные восторги сдерживал. Так же отстранённо лепил он своих героев, и даже самые пикантные, даже самые трагические происшествия изображал как посторонний, за что некоторые критики называли его холодным. Но то была сдержанность художника, обязанного воссоздать события по своему видению, а проявления эмоций предоставить читателю. 
Много раз приезжал Иван Алексеевич в Крым, особенно после  того, как в Ялте поселился Чехов – милейший, гостеприимный, заботливый. Приходи в гости когда захочешь, заводи с хозяином интересные и очень полезные беседы о литературе, да что там, можно неделями жить в его «Белой даче», с балкона любуясь пейзажем, про который Антон Павлович писал не без иронии: «Не вид, а рахат-лукум». Для него-то самого переезд в Ялту был вынужденным, а для Бунина – очередным путешествием, полным красок и ароматов. Пейзажи Крыма вросли в сознание; как тонкий художник, он прорисовывал ими разные произведения, в том числе и те, что были написаны гораздо позже. Своим теплом, своим сочетанием моря и гор южная Франция очень похожа на Южный берег Крыма. То была страна столь же благодатная, и прожил он в ней ещё тридцать три года, но так и не смог назвать второй родиной.
Из числа рифмованных строф о Крыме часто упоминают переводы сонетов Мицкевича, ради которых Бунин специально выучил польский язык. Есть и собственные стихотворения; классическим примером для путеводителей стала зарисовка «Учан-Су:

Свежее, слаще воздух горный.
Невнятный шум идёт в лесу:
Поёт весёлый и проворный,
Со скал летящий Учан-Су!
Глядишь – и, точно застывая,
Но в то же время ропот свой,
Свой лёгкий бег не прерывая,
Прозрачной пылью снеговой
Несётся вниз струя живая, –
Как тонкий флёр, сквозит огнём,
Скользит со скал фатой венчальной
И вдруг, и пеной и дождём
Свергаясь в чёрный водоём,
Бушует влагою хрустальной…

Безукоризненность формы и содержания – рифмы, ритм, краски, глубина, чистота и шум водопада... Картинка мастера, тщательно отгранённый образец горного хрусталя. Не хватает разве что солнечного зайчика – того, которым может блеснуть даже случайное стёклышко на дороге. Ревниво относился Бунин к другим поэтам, а когда спрашивал вскользь о своих стихах, слышал привычное, деликатное: «Стихи ваши мне нравятся, но больше люблю прозу». Было ещё неприятней, когда приводили в пример Аксандра Блока с его скупостью на детали, с его намёками и символами, уводящими в недосягаемые сферы. Наверное, чувствовал Бунин некоторую несправедливость: как же так, ведь он и в поэзии самый способный, он лауреат двух Пушкинских премий, почётный член Академии наук, да он мог любой свой рассказ, даже самый длинный, изложить в рифму! Оказывается, не надо. Вообще с возрастом Бунин становится нервно самолюбивым и особенно ревнивым ко всему, что касалось творчества...
Но тогда, в свои неполные двадцать лет, он работал библиотекарем, газетным корреспондентом, корректором. И, конечно, вовсю терзала юную душу властительница-любовь. Притом, как чаще всего бывает, – любовь лишь формально взаимная, а по сути своей всё-таки безжалостно-безответная, что всегда чувствуют оба, сколько бы лет ни прожили вместе. Обмануться можно, разве что, в самом начале.   
Позже была ещё одна попытка создать семью, поспешная и опять неудачная. Возраст самый подходящий – двадцать восемь лет, а невеста едва окончила гимназию. Красивая гречанка из обеспеченной семьи, в Балаклаве у них дача, Бунин туда несколько раз приезжал. Тесть относился к нему очень хорошо, даже предлагал переселиться в Балаклаву и заняться хозяйством. Но как обманчива женская красота, сколько страданий она приносит! Слишком разными были эти двое; в свои годы писатель уже мог бы это понять и судьбу предвидеть. Да видно надеялся воспитать молодую жену, поднять до своего уровня. А в письмах брату слышались одни жалобы:
«Сказать, что она круглая дура, нельзя. Но её натура детски тупа, самоуверенна… Беда в том, что она меня ни в грош не ставит. Мне самому трогательно вспомнить, сколько раз и как чертовски хорошо я раскрывал ей душу, полную самой хорошей нежности, - ничего не чувствует... и вообще гораздо пустей её натура, чем я думал».
Казалось бы, всё ясно, разводитесь! Но вот другое письмо, оно ужаснуло бы и чужого человека. Можно представить, что испытывал брат:
«Если бы не слабая надежда на что-то, рука бы не дрогнула убить себя. И знаю почти наверняка, что этим не здесь, так в Москве кончится… Я погиб – это факт свершившийся. Давеча лежал часа три в степи и рыдал, кричал, ибо большей муки, отчаяния, оскорбления… не переживал, может быть, ни один человек… Как я люблю её, тебе не представить. Дороже её у меня нет никого».
Они расходятся. Иван Алексеевич очень привязан к сыну, часто встречается с ним, хоть и живёт отдельно. И вдруг от болезни пятилетний мальчик умирает…
Подробности личной жизни писателя высвечены здесь только потому, что они чрезвычайно повлияли на творчество.
 «Мне крикнуть хотелось вослед: «Воротись, я сроднился с тобой! Но для женщины прошлого нет. Разлюбила – и стал ей чужой».
В его рассказах почти всякая встреча просто обязана закончиться трагически – либо неоправданным мучительным расставанием, либо смертью одного из двоих. Но даже это несовершенство сюжетов не нарушает гармонии, потому что её с лихвой перекрывает волшебная палитра Слова. Душа хоть и стремится к совершенству, а переизбытков прекрасного тоже не выдерживает. Так не выигрывает, скажем, песня хрипловатого барда, когда её исполняет оперный певец своим чистейшим баритоном. Или-или. Если бунинским языком написать «Братьев Карамазовых» (кстати, Иван Алексеевич не любил Достоевского), то можно ожидать, что сердце разорвётся от переполнивших чувств. А на деле просто ничего не получится. Захлестывал молодого мастера и соблазн подправить Льва Толстого, да, к счастью, удержался.
Бунин – художник в чистом виде, и кощунственно такую словесную вязь выверять на степень достоверности или высоту гражданской позиции. О каких сюжетах и позициях может идти речь, когда прочтёшь одни только названия рассказов, хотя бы вот эти, оставшиеся как память о путешествиях по странам Востока: «Тень птицы», «Море богов», «Роза Иерихона»? Читай, заучивай, записывай на диктофон, чтобы и по ночам не расставаться, впитывай поэзию в прозе! А если, чего доброго, решил попробовать и себя в литературе, не отыщешь лучше пособия.    
Вот, к примеру, «Сны Чанга». О чём это? «Кислоглазый» китаец хотел продать рыбёшку, а чудак капитан купил у него щенка по имени Чанг. Вернувшись из рейса, разгадал неверность жены и чуть не убил её, задыхаясь от ревности. А потом… Бывший капитан и его пёс, оба пьяницы, переселились в какую-то чердачную каморку. Да там и умирает хозяин на своем нищенском ложе, а Чанга берёт к себе его друг, художник. Всё! Стоит ли читать такое, ведь в жизни бессчётное число подобных историй!
«Жутко жить на свете, Чанг, - сказал капитан, - очень хорошо, а жутко, и особенно таким, как я! Уж очень я жаден до счастья и уж очень часто сбиваюсь: темен и зол этот Путь или же совсем, совсем напротив?»
Всё недолгое счастье промелькнуло между этим отрывком надежды, пока ещё с малым привкусом сомнения, – и последним, когда «не стоит на пятах дверь комнаты». «В тот день задрожат стерегущие дом и помрачатся смотрящие в окно; и высоты будут им страшны, и на дороге ужасы: ибо отходит человек в вечный дом свой…»
Это может показаться странным, но и при таком содержании рассказ оставляет чувство светлое. Да и другие, как правило.
«Вечер был мирный, солнечный, с инеем на деревьях; на кирпично-кровавых стенах монастыря болтали в тишине галки, похожие на монашенок, куранты то и дело тонко и грустно играли на колокольне… Я шёл за ней, с умилением глядел на её маленький след, на звёздочки, которые оставляли на снегу новые чёрные ботики – она вдруг обернулась, почувствовав это.
 – Правда, как вы меня любите! – сказала она с тихим недоумением, покачав головой».
Это из позднего рассказа «Чистый понедельник», написанного под впечатлением разных отрезков судьбы, но с одинаково сладкой болью неразделённого чувства.
Наконец пришла в его судьбу новая женитьба, последняя, уже на всю жизнь. Но не последняя любовь. Вышла из-под ног родная земля в 1920 году, когда утвердилась и на юге России ненавистная Ивану Алексеевичу власть большевиков. Одесса, пароход, несладкая жизнь эмигранта: Балканы, Париж, Приморские Альпы. Неустроенный, ненормальный быт – до последних дней.
Как много и откровенно об этом быте пишет Бунин в своих дневниках! Доверяет будущему читателю? Знакомясь с этими записями, особенно поздними, периода бедности, болезней, да ещё среди оккупировавших Францию, люто ненавидимых фашистов, – мы, пожалуй, перестанем видеть то «розовое сияние», о котором сказал Максим Горький. В дневник этот надо заглянуть непременно, чтобы хоть немного снизить градус восторга. Вот несколько цитат:
«Перечитываю Гоголя – том, где «Рим», «Портрет»... Нестерпимое «плетение словес», бесконечные периоды. «Портрет» нечто соверш. мертвое, головное».
«Кончил перечитывать рассказы Бабеля «Конармия», «Одесские рассказы» и «Рассказы». Лучшее – «Одесск. р.». Очень способный – и удивительный мерзавец. Все цветисто и часто гнусно до нужника. Патологическое пристрастие к кощунству, подлому, нарочито мерзкому... И какое сходство у всех этих писателей-хамов того времени – напр., у Бабеля – Шолохова. Та же цветистость, те же грязные хамы и скоты…»
Вот так любил всё советское первый русский литератор, удостоенный нобелевской премии! Даже слова здесь совсем другие, прежде не встречалось таких слов у Бунина-писателя. Запрещённые в СССР «Окаянные дни» читать и вовсе мучительно, хотя мы давно всё поняли и во  многом согласны. В поздние дневниковые страницы въелось ещё и старческое брюзжание, и жалость к жене Вере Николаевне, которая была потрясающим, мало кем из женщин понятым образцом самоотверженности. Даже расположение их могил на парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа будет казаться нечаянным символом: жена в ногах у мужа. А ещё в своих записях стареющий писатель бесправно взывал к законам природы, той самой, с детства обожаемой, но теперь нагнетающей на человека и жалость к себе, и ужас перед неизбежным:
«Я был умен и еще умен, талантлив, непостижим чем-то божественным, что есть моя жизнь, своей индивидуальностью, мыслями, чувствами – как же может быть, чтобы это исчезло? Не может быть!»
Да-да. Чем ты впечатлительней и тоньше, тем острее чувствуешь вечную трагедию разумного человечества – осознание своей смертности. Вот мы любуемся заснеженными вершинами гор, солнечной дорожкой в море, невыносимой небесной лазурью, а придет час – и останется весь огромный мир таким же ароматным и красочным, только мы его не увидим, не услышим, не почувствуем. Ну как смириться?
Есть весьма выразительный фильм «Дневник его жены» – о последних годах Ивана Алексеевича, русского эмигранта во Франции. Картина интересная, глядишь и веришь, что да, главный герой мог быть именно таким. Чего только не проделывает жизнь с одарёнными людьми – точно так же, как с человечками заурядными! Вот только не отбил бы этот замечательный фильм интерес у начинающего читателя, который ничего другого не знает про Ивана Бунина. Посмотрит юноша-максималист, составит личное мнение – и пройдет мимо, искать себе настоящих героев.
А между тем, именно в эмиграции создал Иван Алексеевич свои лучшие рассказы, в том числе ностальгический, мучительно-прекрасный цикл «Тёмные аллеи». Там же он получил Нобелевскую премию, которая, кстати, была очень быстро растрачена. Достойный сын своего геройского папы, Иван Бунин щедро одаривал нищих литераторов, а когда деньги закончились, почти сравнялся с ними в материальных возможностях.
Заметим, что ненависть Бунина к большевикам вовсе не означала его любви к капиталистам. Ему ли было не понимать, что большевики, по крайней мере рядовые, пытались-таки вылечить мир от зла, но при этом неизбежно сеяли зло ещё большее, только другое. Как же достичь мировой гармонии? Не знал он этого, да и теперь вряд ли знает хоть кто-нибудь в мире. Свою гармонию Бунин любил и умел находить на белом листе бумаги.
 Рассказ «Господин из Сан-Франциско» (не из Парижа, Берлина, Петербурга, а именно из Сан-Франциско!) можно рассматривать как исключительно действенное, ибо переданное в высочайшей художественной форме, развенчание мифа об американском превосходстве. В «стране равных возможностей» сей господин, так и оставшийся безымянным, проявил бешеную энергию, чтобы догнать по богатству других капиталистов, намеченных им заранее как путеводные звёзды. Догнал – и, наконец-то, позволил себе взять паузу, порадовать семью долгим беззаботным путешествием, «пожить для себя» в свои пятьдесят восемь лет. Но изнурительная гонка настолько вымотала сверх меры богатого безымянного господина, всегда окружённый подобострастной прислугой, что так и умер он на острове Капри, в самой дорогой гостинице. Вмиг улетучилось почтение к его вдове и дочери, ведь они уже не оставят в отеле таких денег! Тело спешно, ночью, запихнули в ящик из-под минеральной воды, чтобы на рассвете вывезти прочь, загрузив сперва на катер, а затем на тот же огромный, как плавучий город, пароход с символическим названием «Атлантида»...
Одни только блага духовные живут в памяти, а всё материальное вот так же, вдруг, может кануть в пучину моря, и не останется у будущих поколений ничего, даже интереса к их безымянным накопителям. Хочется закончить очерк словами поздно поумневшего капитана из рассказа «Сны Чанга»: «Таков Путь всего сущего, коему не должно противиться ничто сущее».
22.10.20