Таракай был бродягой не по судьбе, которая порой так сурово обходится с человеком, а по своему любопытству. Желание знать больше, чем знает осёдлый человек, досталось ему от предков, кочевавших со стадами своих овец по всей Азии. И потому дома у Таракая не было совсем, как не бывает его у полуночных звёзд, сверкающих на небе.
Жизнь бродяги подчинена ветру, но ветру особому. Дующему изнутри, поющему свободу. А в доме, даже в самом просторном, живут лишь сквозняки. Внутренний ветер рождается в душе человека, и его невозможно унять. Каждый листок, упавший с дерева, превращает он в письмо от возлюбленной, каждую птицу, парящую в небе, – в весточку от богов.
Да: дома у Таракая не было, и быть не могло. Зато шляпа, которая защищала бы от солнца и дождя, была ему просто необходима. И потому, когда поклонники творчества Таракая решили изготовить ему шляпу, они попали в цель.
Картон, пропитанный олифой, швы, проложенные шёлковой нитью, и чёрный лак придали шляпе свойства не только практичности, но и красоты. Эдаким американским ковбоем, поменявшим пустынные прерии на Алтайские горы, выглядел в этой шляпе Таракай. Да так оно и было на самом деле, если забыть про коня. Ведь Таракай ходил по Алтаю пешком, навьючив на спину этюдник. Он и сам был конём, резвящимся на свободе. Впрочем, и так сказать будет не совсем верно. Скорее, Таракай летал на Пегасе – придуманном греками коне.
Шляпа была с довольно широкими полями. Она была в самый раз для работы на открытом воздухе, но мала для того, чтоб под ней отдохнуть. И когда я поведал Таракаю о том, что неплохо было бы увеличить поля у шляпы, он со мной согласился.
– Не переживай, – сообщил Таракай, увидев мои беспокойства. – Духи нам помогут!
Вскоре я стал замечать, что шляпа Таракая стала меняться. Её поля росли, как тени у деревьев, и вскоре достигли размеров, сравнимых с размерами человека.
Весь день мы провели в лесу, под старым кедром, где я писал свои рассказы, а Таракай рисовал тушью и пером.
Закончив рисовать, Таракай поднял с земли сухую ветку, заострил её с одной стороны перочинным ножом и воткнул в землю. То же самое он проделал и со второй, и с третьей веткой, втыкая их по кругу. Воткнув шестую и последнюю ветку в землю, Таракай водрузил на эту конструкцию свою шляпу и сообщил:
– Избушка готова!
И предложил мне устроиться под шляпой на ночлег.
– Но уместимся ли мы оба? – засомневался я, залезая под шляпу на четвереньках.
– Ты что, не веришь духам? – удивился Таракай. – Залезай поглубже, и сам увидишь, что будет!
Под шляпой было темно, поскольку солнце уже успело зайти за ближайшую гору. Но в дальнем её конце виднелся просвет, манивший к себе какими-то яркими пятнами. Я полез к этому просвету и к удивлению своему увидел аил, сооружённый из жердей и шкур животных. Желание побывать в нём настолько сильно овладело мной, что я вылез из-под шляпы и пошёл к этому аилу. Облако бабочек, неизвестно откуда взявшихся в эту пору, сопровождало меня в пути.
В аиле горел огонь, но людей не было видно. В котле, висевшем на треножнике, варилось мясо, а возле стены приятно поблёскивал ворох сена, предназначенного для отдыха и сна.
Следом за мной вошёл Таракай и внимательно осмотрел внутренность аила.
– Славный ночлег устроили нам духи! – заметил он. – Шляпа – это дверь, ведущая в их владения. Всё, что ты видишь вокруг себя, я с лёгким сердцем нарисовал сегодня!
Отдохнули мы в аиле как нельзя лучше. На рассвете я вышел покурить, и случайно задев за кедровую ветку, увидел шляпу Таракая. Она лежала на том же месте, куда положил её вчера Таракай, и выглядела как летательный аппарат пришельцев.
Шляпа, без сомнения, была чудом бытия. Существование шляпы удивляло, радовало и могло вдохновить жителя земли на многие технические решения. Но в то памятное утро шляпа не занимала меня. А что действительно меня занимало, находилось на расстоянии руки. Оно пребывало в человеке по имени Таракай, наделённом талантом художника, и могло дарить пищу, ночлег и многое другое. Например, Алтайские горы как обитель счастливой жизни человека, и небо как крышу над головой.
Из цикла "Рассказы о художнике Таракае"