Как же так получилось, что Анастасия осталась совершенно одна? Ни мужа, ни детей рядом. И от родины за тысячи километров. Тишина в доме, особенно по вечерам, такая, что слышит свое дыхание – ровное и спокойное, а временами прерывистое, похожее на всхлипывание. Не дай Бог, если кошка спрыгнет с табуретки за мышкой в кухонном углу, либо стрельнет угол дома от сезонных невзгод, беда – хуже некуда. Она вздрагивает как сама не своя, встает, тревожно оборачиваясь к окну, а потом на образок посмотрит широко открытыми глазами, мол, защити беззащитную.
- Ах, ты, Господи! Неужели вот так остатний век вековать?- Спросит в сердцах саму себя и скороговоркой зашепчет коротенькие душеспасительные молитвы.
Сиюминутная слабость скоро проходит. Анастасия, как и все женщины в преклонном возрасте, сентиментальна, но не настолько, чтобы заливаться слезами по каждому поводу. Она видала и перевидала на своем веку разных разностей, не гнушалась самой тяжелой работы, не согнулась под бременем невзгод. Нет уж, не поклонится одиночеству, при своих убеждениях и верованиях лучше и легче жить – раз так случилось, что осталась на старости лет одна, да еще в чужом краю, значит, и быть тому. И не горе, ежели лишняя слеза упадет с лица на ладонь. Чуть-чуть и высохла. Еще немного и настроение другое. А на утро и вовсе благодать – столько дел по хозяйству, некогда унывать и печалится. «Да что, в самом деле-то. Разве я живу хуже других? Есть у меня и дом, и земля. Пенсии-то хватает, даже детям помогаю». Так думает она себе в утешение, а у самой кошки в душе скребутся. Все-таки это село не родное ей. В каких-то степных опалинах оно. Нет в нем сибирской первозданной красоты и силы. «И что из этого, в конце-то концов? Но живут же люди-то. И ей не пристало канючиться».- Мысленно выговаривает себе Анастасия. Так во внутренних распрях и спорах ведется вечер.
На дворе светлая лунная ночь. Таинственны и неоглядны чужие просторы, напоенные густым осенним ароматом. В окно видно даже, как выползают из оврага ежики, шустрые и вездесущие, они сейчас будут грабить Анастасию, снимая потихоньку урожай, выращенный ее заботливыми руками. «Пускай полакомятся,- с улыбкой шепчет она, и мне хватит».
Днями выручают соседи. Под улыбчивым напоследок осенним солнцем перекидывается словом через межу, когда возится в огороде. Заходит в гости, будто понаведовать, а на самом деле скоротать часок другой в разговорах. Да и соседи не считают за труд лишний раз заглянуть в ее дом – чаи погонять, тоже посплетничать. Социальный работник не забывает, ее визиты как по расписанию. И хотя по дому Анастасия убирается сама, все же ей льстит: «Вишь как, на учет взяли, хотя и не местная». Когда сказала об этом опекунше, то услышала в ответ ободряющие слова:
- Все мы россияне, одним миром мазаны. А ты давно наша. Запросто ходишь по селу, хотя и одеваешься не по-нашенски – по-городскому. И в хоре не хуже других поешь.
- Дык, я что? Стараюся,- певуче отвечает Анастасия на сибирский лад.
Улица, всегда теплая и ласковая, манит ее своими дорожками, ублажает зеленью палисадников, завораживает цветами. В этом закутке всегда тихо. Прошли те времена, когда она наполнялась днями детским смехом, а вечерами заливистыми молодежными песнями. Иной раз выйдет из-под своих хоромов старичок, тяжело припадая на клюку, и стоит себе в нерешительности.
- Ты что, Анастасия, гуляешь никак? Вот я тоже чертыхаюсь.
- Да, прошла жизнь-то. Захирело село, как и мы сами.
Когда накапливается мужская работа, выслеживает беспризорника – мужика лет пятидесяти, одинокого, запущенного, вечно пьяного, но сообразительного и уважительного. За стакан водки он что угодно смастерит. Пока возится, трезвеет, взгляд от того у него делается осмысленным, пытливым. А выпьет – снова в лице беспросветная серость. Глядя с сожалением на него, Анастасия вспоминает своего бывшего мужа, имевшего творческую натуру, но спившегося под одобрительные рукоплескания журналистской богемы. С ними рядом сейчас поставить бы десятки других мужиков, не глупых, хватких в работе, но под ударами судьбы скисших и нашедших себе отдушину в стакане.
- Тебе не надоела эта жизнь-то? - Наставительно спрашивает мастера Анастасия.
- А чего? Все нормально,- с ухмылкой отвечает мастер.
- Пропадешь-то, потеряешься совсем, как лешак в бору.
- Не беда. Кому жалеть обо мне? Ни кола, ни двора – ни родных, ни детей. Один конец.
- Жалко-то как мне тебя, малахольного.
- Пустое.
И снова Анастасия оборачивается на улицу, где еще щедро ерошится разнотравье, а гулкие тополя, как на параде, выстроились в ее конце над загадочным оврагом, откуда и днем, и ночью ползет наверх сырость. Улица, нищенская людом, молчит: то ли одобряет мужика, то ли корит за безволие. Не поймешь. Не понимает и Анастасия, почему спиваются люди, родившиеся для плодотворной жизни.
А с чего все началось, что она забилась в самый угол чужого села, уподобившись птице, потерявшей в полете ориентиры? Для нее родная сторона Сибирь, а не средневолжские лесостепи. Ей больше по нраву тайга, вечно зеленые сопки. Здесь же, где нашла пристанище - овраги и балки, расчертившие серебристые просторы на неровные межевые квадраты и треугольники, внутри которых раскинулись улочки с усадьбами поселян. Разве что парадный въезд когда-то впечатлил ее. Веселый микрорайон из двухквартирных особняков, напротив сельская школа и Дом культуры, выстроенные в современном стиле. Но она свернула на неприметную улочку налево, наверное, самую короткую: начиналась неподалеку от автобусной остановки, а заканчивалась тупиком через какие-нибудь триста метров. Улочка напоминала зеленый отросток, отпочковавшийся от парадного микрорайона, богатого наследством от былых легендарных времен, когда в село вкладывались немалые деньги. Во время реконструкции, впрочем, и улочку не обделили вниманием. Она цепко опутана газопроводными трубами, выкрашенными в желтый цвет, электросетями, навешанными на железобетонные столбы. Каждый дом облицован на современный лад и, как правило, с палисадниками, усадьбы окружают разного рода сараи и сарайчики, погребки и бани.
Грунтовая колея с выбоинами, берущая начало от асфальтированного шоссе, плавно ныряет в травостой, густой и высокий даже осенью. Она вьется с отметинами от автомобильных колес узким переулком и дальше тянется вдоль огородов по кромке глубокого оврага, за которым начинается поле из разнотравья, отороченное вдалеке витиеватой летной смешанного леса. На углу угнездился с незапамятных времен небольшой дом с горницей, кухней и неказистыми сенцами, вытянувшийся в одну линию. Побелка на его стенах поблекла, завалинка, выложенная из красного кирпича, просела, да и сам дом ссутулился, как человек, доживающий свой век под бременем седой старости. Однако баня, что укоренилась напротив дома, добротная, с просторным дровяником с поленницами. Вот в этом невзрачном домишке она и обосновалась, и пустила корни, возится на огороде, где у нее все вперемежку быстро принимается и вырастает – картошка, лук, красная свекла, капуста, перец, а также крыжовник, смородина, клубника. Складывается впечатление, что это вовсе не сельская усадьба, а своего рода дача. На самом деле, так и есть, потому что осенью уезжала в далекую Сибирь к сыновьям, чтобы с мартовским теплом вернуться сюда. Как перелетная птица, только птица стремится с холодами на юг, а она наоборот рвется в северную сторону.
- Ты опять уезжает от нас? – Завидя ее с поклажей в руках, спрашивают соседи.
- Дети-то зовут. Да и сама-то я соскучилася.
- А назад возвернешься?
- Конечно же. Там у меня квартирка в бетоне, а здеся домушка в цветах. Так-то лучше проживать - на природе-то.
Всю зиму стоит дом без хозяйки, занесенный снегами. Озорной ветер метит подслеповатые окошки порошей, словно пытается вдохнуть былую жизнь. Но тихо в нем, как в заповеднике.
Этой осенью переезд не состоится. Виной тому - пандемия. Сибирь будет радовать или печалить гулкими морозами и буйными метелями ее сыновей. Она же останется здесь, в своем неказистом домике, станет усердно топить печь газовой горелкой и вглядываться в старенький телевизор, который начал барахлить, так же, как и она, от старости. По субботам, перед баней, обязательно сходит на кладбище, где покоится прах ее мамы. С ней-то и связаны крутые перемены в ее жизни.
Х Х Х
История мамы - трагический роман, где все вперемежку: произвол властей, самопожертвование, людская несправедливость и большая любовь. Она родилась в зажиточной семье, в том самом селе, где сейчас проживала Анастасия, ее дочь. В суровые годы коллективизации, в составе так называемой кулацкой семьи, была выслана в далекую Сибирь. В окружение конвоя, под улюлюканье сельской бедноты лишенцы покидали насиженные места. Истово крестились напоследок и, конечно, плакали, как могут плакать люди, обреченные на смертную неизвестность.
- Эй, лишенцы! – кричала им вслед голыдьба.- Коровы и кони у вас добрые, дома обжитые. Они нам пригодятся. А вы еще себе наживете.
- Оставайтесь с миром, коли так, пользуйтесь, да чтобы вам поперек горла не встало наше добро,- крикнул старик с переднего воза, не выдержавший оскорбления.
- Но. но! Разговорчики,- забеспокоились конвойные. - в острог захотели.
- А хотя бы и в могилу. Один конец.
- По дороге я исполню твое желание. Лично закопаю,- свирепо огрызнулся один из конвойных.
Улица заходилась суровой пылью. Под тарахтение телег и плач детей открывалась новая страница сельского бытия – трагическая, но далеко не бессмысленная, по определению властей, переворошившая до основания патриархальный уклад деревни.
Отец и мать были людьми хваткими и не дали пропасть себе и детям. Перед войной мама нашла себе пару, связав свою судьбу с хохлом, семья которого в свое время добровольно перекочевала из теплых, но голодных, просторов Малороссии в холодные, однако хлебные, сибирские земли. А во время военного лихолетья в составе трудармии, возводившей сызраньскую железную дорогу, побывала в родных местах. С сожалением смотрела она на взлохмаченное войной село, накоротке разговаривала с сельчанами, не забывшими разгрома кулацких семей, стойко переносила насмешки бывших недругов и завистников. А на вопрос близкой родственницы, искренне сочувствующей ей, «Останется ли она на родине?»,- решительно ответила, что нет, не останется.
- Мой муж возвернется домой с войны, а меня нет. Как же я могу остаться?».
- А ты его сюда сманивай.
- Ладно бы, коли так. Но начинать жизнь на пустом месте… Сил не хватит.
Тем же маршрутом, как и много лет назад, отправилась она в далекую Сибирь, но на этот раз добровольно, с сознанием долга перед семьей, с невысказанным чувством любви к мужу, который в это время громил ненавистного врага.
Война пожалела семью, победу встретили все живыми, хотя и не совсем здоровыми – и те, кто воевал, и те, кто трудился в тылу. Так и укоренилась семья в Сибири. По вечерам мама бредила родным селом, рассказывая, какие там рассветы и закаты, а папа заливался о прелестях далекой Украины с золотыми житницами, каменным углем и вышиванками, какие носили там миловидные глазастые женщины и девушки, а также чубатые казаки с вислыми усами.
Эту историю Анастасия частенько рассказывала артельщикам, которые весело хмыкали в знак одобрения и называли ее дочерью двух великих наций. И на этот раз, под занавес сезонных работ, она не поскупилась на эпитеты, когда характеризовала своих родителей.
- Золотенькие они у меня. Правда, папы давно нетути, а мама жива. Вот завтра встречуся с ней и зацелую.
- А еще с кем встретишься?
- С детушками.
- И только?
- И только - отшутилась Анастасия.
Полевой сезон завершился у золотопромышленников поздней осенью. Базу, как могли, подготовили к зимовке. Анастасия с артелью, в которой работала рядовым поваром, спустилась по серпантинам с горного хребта в долину. Всю дорогу она любовалась величественной панорамой гор, первозданная стать которых приводила ее в неописуемый трепет. Ее даже не волновали неполадки коробки передач автомобиля, отчего водитель всю дорогу едва удерживал рычаг большой грубоватой рукой – одно неверное движение и хоронить было бы некого. Люди и техника работали на износ, частники, заключившие договоры с государственными корпорациями, выжимали из машин все до капли, как перед судным днем, экономили на большом и малом, стараясь приумножить и без того баснословные барыши.
Начальник артели, встретивший их на центральной базе, сказал, что все они родились в рубашке.
- А ты, дорогуша, в сорочке.
- Почто?
- Вот не удержал бы Егорыч рычаг коробки передач и поминай вас, как звали.
- Ах, ты, Господи? Да у меня же крестик на груди-то. Когда я его одеваю, то в дороге ничего такого не случается.
- Ладно, если так. Значит, ты всех нас и спасла? –Загоготал Егорыч.
- Выходит, что так-то. – Ответила не без гордости Анастасия.
Под ядреные предзимние морозы люди разъезжались и разбегались, кто куда. В этот раз подфартило им, с барышом покидали забой, неплохо заработала и Анастасия, хотя ее прибыль, как повара – сущие копейки.
Когда миновали золотопромышленную вотчину, на перекладных добралась до дома. Сама она проживала в трехкомнатной квартире в пятиэтажке, а у мамы был свой дом – уютный пятистенник со всеми удобствами, палисадником и огородом. Каково же было изумление Анастасии, когда она повстречалась в нем с чужими людьми. Оказывается, старшая сестра, Людмила, определила маму в пансионат для престарелых, а ее дом по выгодной цене продала – срочно нужны были деньги.
- Мы здесь не причем. Мы купили то, что нам предложили,- отнекивались новоселы.
- Оно, конечно. Ах, сестренка, сестренка! И что ты натворила-то, непутевая!
Характер старшей сестры, с его материальными пристрастиями, на раз обескураживал Анастасию - крутила деньгами, как хотела, и считала это в порядке вещей. На все вопросы родственников отвечала односложно и грубо: «Так надо, не мешайте мне». Со временем от нее отступились – пускай, дескать, творит, что хочет. Кто мог предположить, что, потеряв чувство стыда и меры, она замахнется на родовое гнездо, а самое главное – на собственную мать.
Анастасия, ни минуты не раздумывая, забрала маму к себе домой. Никаких чувств по отношению к сестре она не испытывала, может быть, от того, что была в шоке. Трудно было поверить в то, что она совершила истинное святотатство. Анастасия видела и чувствовала, каким сокрушительным ударом был для мамы поступок старшей дочери. С тяжелым сердцем перешагнув через порог пансионата для престарелых, она посчитала себя не то, чтобы обделенной, ведь ее не оставили нищей и даже поместили в светлые теплые апартаменты, где хорошо кормили, поили, лечили. Дочь унизила маму до положения попрошайки, нищенствующей особы, тогда как она в старости имела все и еще могла обихаживать себя. И это чувство, что она с каждым разом, как только ей хотелось есть или пить, должна была говорить: «Пожалуйста, принесите!», а потом с кривой улыбкой мямлить: «Большое спасибо!», приводило ее в полное замешательство. К тому же опека не сберегла ее от травмы, мама в доме престарелых сильно расшиблась, и ее пришлось долго лечить.
Людмила поначалу не испытывала угрызений совести – раз Таська решила так, то это ее личное дело и пусть парится на здоровье. Ведь она хотела сделать как лучше, не считая, конечно, денег, которые присвоила себе самым бессовестным образом. Однако недовольный ропот со стороны близких с каждым днем крепчал. И ей уже в глаза говорили, кто она такая и чего стоит. Анастасия и словом не обмолвилась о деньгах, которыми сестра должна была с ней поделиться. Но как раз это обстоятельство больше всего раздражало злоумышленницу. Она, было, пыталась помочь младшей сестре по уходу за мамой, но Анастасия не пустила ее на порог своего дома, она как бы вычеркнула вообще из жизни непутевую сестру. Людмила запаниковала, жить в изоляции не так-то легко, а если ее устроили близкие тебе люди, то это становится настоящей пыткой.
К этому времени мама хорошо подлечилась, пришла в себя и запросилась на родину. Как утопающая за соломинку, младшая дочь ухватилась за эту ее просьбу, возможность реабилитироваться натолкнула ее на мысль пойти навстречу маме.
- Я поеду на родину мамы. Я куплю ей там хороший дом. Я перевезу ее туда и буду ухаживать за ней,- горячилась Людмила.
- Ты Хорошо подумала? Или совесть замучила?
- Я не виновата. Я хотела сделать, как лучше.
- А получилося как всегда. И когда ты только насытишься-то?!
Х Х Х
Старшая дочь исполнила свой замысел, но настолько топорно и неряшливо, что Анастасия до сих пор не может взять в толк, какими чувствами руководствовалась сестра. Прежде всего, она кинулась в родное село мамы, присмотрела там заброшенный дом, купила его по дешевке, но не довела дело до конца. Требовалось отремонтировать его, обустроить газовое отопление, провести воду, создать элементарные удобства. Этого ничего не было сделано. Но инициатор преуспела в главном, как бы сняла с себя часть вины за содеянное. Во всем остальном положилась на сердобольность младшей сестры. К тому же, по своему обыкновению, наказала ее, заняв кучу денег без отдачи. Дальше – больше. Сделала так, что Анастасия купила себе дом и взяла маму, к тому времени изрядно ослабевшую, под свою опеку. Умыв, таким образом, руки, посчитав, что ее миссия закончена, Людмила уехала в Крым, где нежданно-негаданно у нее образовался неплохой домик у моря.
Анастасия два года ходила за мамой, кормила и поила ее из ложечки, чуть ли не на руках носила в баню. До последней минуты мама была в своем уме. И до последней минуты она не сказала плохого слова о дочери, которая лишила ее родового гнезда, посчитала, что так-то лучше сделалось, умрет она на родной стороне. Анастасия, по своему обыкновению, отмалчивалась. Она считала, что младшую сестру не исправить. А переливать из пустого в порожнее было не в ее привычках.
Вот и коротает Анастасия длинные, осенние вечера одна одинешенька. И чудится ей, что нет-нет, да и скажет откуда-то издалека мама ласковым голосом: «Живите, доченьки, в мире и согласии».