«Бунину все время не везет» – так в 2001 г. озаглавил свою статью Борис Липин. Литературоведа возмутили «попытки» Н.Берберовой и В.Лаврова приписать Бунину «тост за здоровье Сталина», «грязный намек» М.Рощина в адрес В.Н.Муромцевой-Буниной (которая на самом деле всего лишь жалела Л.Зурова), киносценарий Д.Смирновой, которая приписала Г.Кузнецовой и М.Степун лесбийские отношения.
В последнее десятилетие «очернительная» тенденция преодолена. Критики, литературоведы, лингвисты, психологи ставят первого нобелевского лауреата из числа русских писателей на самые высокие пьедесталы – как творческие, так и личностные. И тем не менее, говоря о буниноведении XXI в., впору называть статью «Бунину опять не везет».
Вместо стремления принизить значимость творческого наследия обнаружилась новая тенденция: делать икону из Бунина и его творений. Г.Климова и В.Плешков в своих диссертациях видят «попытку особого богоприсутственного настроя ряда его произведений» , уверяют в «христианской сути характера И.А.Бунина, не понятого ни современниками, ни нами» . Однако цитаты из бунинских дневников, приводимые ими в подтверждение этой мысли, говорят скорее об обратном: запись «о неотмщенности за эти оскорбления, о том, что слишком многое прощал, не был злопамятен, да и до сих пор таков»; «Жизнь нам Господь Бог дает, а отнимает всякая гадина» .
Е.Пономарев и Е.Болдырева в этом направлении продвинулись еще дальше и назвали нобелевский роман И.А.Бунина «житийной биографией» . Однако прежде, чем мы приступим к анализу жанровой специфики «Жизни Арсеньева», отметим, что разночтения, диаметрально противоположные оценки бунинского наследия во многом обусловлены и сложной, порой противоречивой личностью самого Бунина, презиравшего всяческие «-измы» и рамки. Исследователями не раз отмечался философский эклектизм Бунина, причудливая смесь религиозных доктрин в его письмах, художественных произведениях, эссе. Одни критики подчеркивают близость Бунина к православию, другие называют его «ветхозаветным» , третьи – «додуховным» , языческим, некоторые декларируют связь с буддизмом и конфуцианством , одни пишут о целомудрии как отличительной черте Бунина среди современников, другие – об эротизме и «темных аллеях греха» .
Отсутствие косности мышления, впечатлительность и импульсивность писателя находили свое отражение и в его поэтике. Широко известно высказывание В.Ходасевича о поэтике Бунина: «<…> Бунин <…> окопался на до-символистских позициях» . Однако это замечание относится лишь к поэзии Бунина, Л.Выготский и А.Жолковский убедительно показали, что в лучших своих новеллах Бунин использовал достижения модернизма. Их наблюдения относятся преимущественно к зрелому периоду его творчества. А начинал Иван Алексеевич в традициях натуральной (гоголевской) школы (рассказ «Танька» и др), на рубеже XIX-XX вв. проявил себя как ярко выраженный романтик. В этом плане программным является рассказ Бунина «Над городом» (1900): «И однажды, поднявшись на верхнюю ступеньку, вдруг увидал я на колоколе барельефный лик строгого и прекрасного Ангела Великого Совета и прочитал сильное и краткое веление: «Благовествуй земле радость велию (курсив мой – К.М.) <…>» .
Однако обилие катаклизмов, пережитых Буниным (первая русская революция, мировая война, вторая и третья революции, Гражданская война), предопределили его холодную объективность, беспощадное бичевание национальных пороков. Бунин вновь приближается к натурализму – однако на сей раз французскому. Ознакомившись с трудами Чезаре Ламброзо, он приходит к биологической концепции личности. В этом плане показателен рассказ «Безумный художник». В начале рассказа художник собирается создать полную света картину, изображающую «рождение нового человека». Однако в итоге его работы появляется нечто противоположное: «На картоне же, сплошь расцвеченном, чудовищно громоздилось то, что покорило его воображение в полной противоположности его страстным мечтам. Дикое, черно-синее небо до зенита пылило пожарами, кровавым пламенем дымных разрушающихся храмов, дворцов и жилищ. Дыбы, эшафоты и виселицы с удавленниками чернели на огненном фоне. Над всей картиной, над всем этим миром огня и дыма, величаво, демонически высился огромный крест с распятым на нем, окровавленным страдальцем, широко и покорно раскинувшим длани по перекладинам креста. Смерть, в доспехах и зубчатой короне, оскалив свою гробную челюсть, с разбегу подавившись вперед, глубоко всадила под сердце распятого железный трезубец» .
Попытки определить жанровую природу романа «Жизнь Арсеньева» так же разновекторны и порой противоречивы, как и оценки мировоззрения Бунина: автобиографический роман, модернистская биография, роман в стиле импрессионизма, углубление реализма, феноменологический роман, антироман, житийная биография, сплав феноменологического романа и житийной биографии.
Автобиографической назвали «Жизнь Арсеньева» современники автора Б.Зайцев и секретарь Бунина А.Бахрах. Этого определения в дальнейшем старались избегать, учитывая энергичные возражения писателя. Известный буниновед О.Сливицкая выделила три уровня перцепции в романе: юного Арсеньева, зрелого Арсеньева и автора, охарактеризовав роман как «модернизированную автобиографию» . Критики, декларирующие импрессионизм Бунина в романе, как правило цитируют один и тот же отрывок: «На Московской я заходил в извозчичью чайную, сидел в ее говоре, тесноте и парном тепле, смотрел на мясистые, алые лица, на рыжие бороды, на ржавый шелушащийся поднос, на котором стояли передо мной два белых чайника с мокрыми веревочками, привязанными к их крышечкам и ручкам... Наблюдение народного быта? Ошибаетесь – только вот этого подноса, этой мокрой веревочки!» .
При этом опускается контекст XI главы книги пятой. В 1932 г., когда Бунин во Франции продолжал работу над романом, в СССР появилось определение «социалистического реализма» как основного метода советской литературы. Бунин передает дух господствовавшей там критики: «Писать! Вот о крышах, о калошах, о спинах надо писать, а вовсе не затем, чтобы «бороться с произволом и насилием, защищать угнетенных и обездоленных, давать яркие типы, рисовать широкие картины общественности, современности, ее настроений и течений» (курсив мой – К.М.).
Таким образом, «импрессионизм Бунина» – это средство противопоставить себя соцреализму и так называемому критическому реализму.
Значимой вехой в изучении романа стал фундаментальный труд Ю.Мальцева «И.А.Бунин. 1870-1953». Исследователь отметил, что «Жизнь Арсеньева» – «это не воспоминание о жизни, а воссоздание своего восприятия жизни и переживание этого восприятия <…>. Жизнь сама по себе как таковая вне ее апперцепции и переживания не существует, объект и субъект слиты неразрывно в одном едином контексте <…>». Следовательно, по Мальцеву, мы имеем дело с первым в русской литературе «феноменологическим романом» . Е.Пономарев и Е.Болдырева назвали бунинский роман «житийной биографией». Одна из последних работ на эту тему – диссертация А.Смоленцева «Роман И.А.Бунина «Жизнь Арсеньева»: «контексты понимания» и символика образов». Стремясь создать собственную концепцию, Смоленцев попытался объединить подходы Мальцева и Болдыревой, охарактеризовав «Жизнь Арсеньева» как сплав феноменологического романа с житийной биографией. Мы рассмотрим в данной статье главные аргументы Смоленцева, однако изначально следует подчеркнуть, что на терминологическом уровне его определение абсурдно: житийный жанр не может быть феноменологическим, так как в житийном жанре герой называет себя великим грешником, а автор доказывает его святость: субъект и объект никак не могут быть слиты воедино.
Поскольку «Жизнь Арсеньева» объявляется «житийным жанром», каждый поступок Арсеньева (даже не самый благовидный) рассматривается едва ли не как свершение библейского масштаба. Так, например, А.Смоленцев обещает вскрыть символическое пространство бунинского романа и узловым эпизодом провозглашает убийство девятилетним героем грача. По Смоленцеву, убийство грача символизирует победу над смертью: «В символическом пространстве художественного мира «Жизни Арсеньева»: творчество (мир творчества) – это то, «оружие» («Кинжал»), которым может быть побеждена смерть («Грач») – Творчество – это Бессмертие» .
Согласиться с данным выводом Смоленцева означает променять литературоведение на черную магию. Помимо этого, «птичку жалко» – и не только нам, но и Бунину, который, по словам В.Н.Муромцевой-Буниной, до конца жизни раскаивался в этом поступке. Кроме того, убийство в мире Бунина, как правило, вопиет о возмездии и уж точно не приносит «победу над смертью», «Бессмертие».
Чтобы доказать неотделимость «Жизни Арсеньева» от житийного жанра, А.Смоленцев утверждает, что бунинскому роману «не просто не чужды “проблемы борьбы с инстинктом”, но что в «Жизни Арсеньева» противостояние инстинкта и Духа – является основным конфликтом произведения и разрешается со всей очевидной авторской трактовкой, безоговорочной победой Духа над инстинктом» . Изменившая супругу Тонька и Арсеньев молоды и красивы, однако их связь порою сопровождается вспышками ненависти.«Потом то любила, то нет, – временами бывала не только равнодушна, холодна, но даже враждебна, – и эти постоянные смены чувств, всегда непонятные, неожиданные, совершенно изнуряли меня. Я порой тяжко ненавидел ее, а вместе с тем даже и тогда одна мысль о ее серебряных сережках, о том нежном и милом, еще очень юном, что было в ее губах, в овале нижней части лица и в опущенных узких глазах, одно воспоминание о грубом запахе ее волос, смешанном с запахом платка, приводило меня в трепет» . Исходя из этого эпизода А.Смоленцев приходит к выводу, что в описании половой страсти, инстинкта Бунин «следует святоотеческой традиции» и в частности Феофану Затворнику. Однако в дневниках, письмах Бунина в конце 20-х – начале 30-х годов (время работы над романом «Жизнь Арсеньева») нет ни одного упоминания о чтении церковной литературы. Феофана Затворника Бунин за свою долгую жизнь не упоминает ни разу. Другое дело – русские классики (Толстой, Чехов, Тургенев, Гоголь), сохранились десятки свидетельств того, что Бунин их регулярно перечитывал. На мой взгляд, истоки непростых отношений между Тонькой и Арсеньевым лежат в романе «Отцы и дети» (который Бунин, несмотря на свое неоднозначное отношение к Тургеневу, всегда высоко ценил). В XVIII главе Одинцова увлечена Базаровым и романтическим вечером просит его остаться с ней. Базаров объясняется в любви, однако терпит неудачу: « – Нет? – Базаров стоял к ней спиною. – Так знайте же, что я люблю вас, глупо, безумно... Вот чего вы добились.
Одинцова протянула вперед обе руки, а Базаров уперся лбом в стекло окна. Он задыхался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжелая – страсть, похожая на злобу (курсив мой – К.М.) и, быть может, сродни ей... Одинцовой стало и страшно и жалко его. <…>
Она не тотчас освободилась из его объятий; но мгновенье спустя она уже стояла далеко в углу и глядела оттуда на Базарова. Он рванулся к ней...
– Вы меня не поняли, – прошептала она с торопливым испугом. Казалось, шагни он еще раз, она бы вскрикнула... Базаров закусил губы и вышел» .
Базаров отвергает религию, культуру, поэзию, музыку, да и в целом искусство – все то, что облагораживает инстинкт. В результате «тяжелая страсть», что-то «похожее на злобу» в его взгляде отталкивает от него Одинцову. Арсеньев и Тонька чуть ли не на десяток лет моложе Базарова, они еще не успели проникнуться скепсисом, но их связь, эгоистическая и бездуховная, также задыхается в тисках чувственности.
Тема очищенного эроса в романе «Жизнь Арсеньева» затронута, на самом деле, лишь однажды. В заключительной пятой части уже после «бегства» Лики Арсеньев находит в ее спальне икону Богоматери. В его размышлениях у иконы проглядывается довольно-таки прозрачная аллюзия к «Мадонне» Пушкина, точнее, контаминация (поскольку пушкинский мотив обыгрывается, а не повторяется): «Потом была другая ночь. Тот же скудный свет свечи в неподвижном молчании спальни. За черными окнами ровно кипит в темноте ночной дождь глухой осени. Я лежу и смотрю в передний угол – в его треугольнике висит старая икона, на которую она молилась перед сном: старая, точно литая доска, с лицевой стороны крашеная киноварью, и на этом лаково-красном поле образ Богоматери в золотом одеянии, строгой и скорбной, – большие, черные, запредельные глаза в темном ободке. Страшный ободок! И страшное, кощунственное соединение в мыслях: Богоматерь – и она, этот образ – и все то женское, что разбросала она тут в безумной торопливости бегства» .
А.Смоленцев (посвятивший пушкинским мотивам в творчестве Бунина отдельный параграф своей диссертации), как и его предшественники, по непонятным причинам не заметил этой контаминации. Быть может, если бы заметил, то не стал бы выносить в свои тезисы утверждение о том, что в романе Бунина эрос очищается верой.
Бунинский текст однозначно показывает, что «очищения эроса» не происходит, и Пушкин, его гармоническая личность остается недостижимым идеалом, Арсеньев приближается к нему в конце романа лишь отчасти (через пустыню одиночества). В целом в «Жизни Арсеньева» нет чудесных преображений, назидательных заключений. Не потому ли так осторожен Ю.Мальцев, полагавший: «Невозможно выразить философские и эстетические взгляды Бунина (заключенные в этом «романе», как впрочем, и в других его произведениях) в рациональных категориях. Едва мы пытаемся сделать это <…> как сразу все опускается на порядок ниже и теряет ту иррациональную и невыразимую логически глубину, которая составляет магическую тайну этой книги» .
Для того чтобы выразить, необходимо, во-первых, избавиться от схоластических штампов, которыми «грешат» наши учебные пособия. Таких как этот: «Мы должны преклонить голову перед Буниным за то, что он сохранил человеческое достоинство истинного русского писателя до последних дней своей нелегкой и многострадальной жизни» . Впрочем, знания о многострадальной жизни могли бы быть полезными для понимания того, как взгляд Арсеньева после грубого натурализма ранней молодости обретает умудренность символистского мировидения. Двадцатилетний герой не переносит «полицейского <...> толстой спины в шинели <...> икр в блестящих крепко выпуклых голенищах» , хотя смотрит на него сзади и ничего не знает о нем. Нечто аналогичное наблюдал А.Бахрах в жизни Бунина, который считал, что может по малейшим деталям, по «чуть взбухшей вене» на икре женщины определить характер наблюдаемого человека. И хотя критики в один голос с самого начала своих трудов говорят о выдающейся творческой натуре Арсеньева, последний в начале романа далеко не Моцарт. Его нетерпимость и ограниченность, постоянное подавление с его стороны творческой свободы Лики, его непобежденный гедонизм и любовь к женской натуре в самых различных проявлениях отталкивают от него главную героиню, что становится началом душевного переворота. Жизнь превращается в пустыню, а Лика становится символом потерянного рая, первой, невинной любви. Для героя Лика – что-то очень дорогое и все-таки не святыня, ради которой он забудет все прочие радости. Это нам подсказывают и мысли Арсеньева около иконы. Пушкиным Арсеньев не стал, Лика не стала Мадонной. Полноценного символизма в «Жизни Арсеньева» нет: в отличие от Андрея Белого у Бунина нет сознательной установки на символизм, и его роман нельзя назвать символистским. Однако роман «Жизнь Арсеньева» символичен в той мере, в какой всегда символично подлинное искусство: в нем показано, как юный Арсеньев от сентиментализма и натурализма (начинает он свое творчество, как и представитель «гоголевской» школы Д.Григорович,с описания уличного шарманщика) «взрослеет» до символистски умудренного восприятия жизни. Каждый период в жизни Арсеньева имеет свой стиль, свой язык, неотделимый от жизненной позиции. В своем взрослении Арсеньев проходит вековой путь русской литературы. При этом приближение к символизму означает возвращение к Пушкину, горячо любимому с детства, а некоторые литературные направления и жанры осмыслены Буниным иронически. Осмелюсь заметить, что в этом и заключается подлинный «символический круг» пространства романа.
По мнению современных литературоведов (М.Г.Меркулова и др.), синтетизм является главным отличительным признаком русской прозы конца XX – начала XXI в. Несмотря на кажущуюся фрагментарность мира в бунинском романе, хронологически разные «куски» мира отнюдь не случайны, они объединены синтезом, лучи от разных этапов в жизни героя тянутся в финале романа к одной точке.
Признанный советский литературовед В.Лакшин в 80-ые годы вопрошал: «Искусство Бунина неподражаемо, но не идут ли от него генетические тупички?» Следует признать, что Лакшин отчасти прав. От творчества Бунина действительно отходят тупики… для соцреализма. Однако для литературы конца XX в. и начала XXI роман Бунина является прорывом, предвозвестником нового синтетизма.*
Список литературы
Бахрах А. Бунин в халате // Бахрах А. Бунин в халате и другие портреты. М., 2005.
Болдырева Е.М. Автобиографический метатекст И.А.Бунина в контексте русского и западноевропейского модернизма. Автореф. дисс. … докт. филол. наук. Ярославль, 2007.
Бунин И.А. Собр. соч.: В 6 т. T. II. М., 1988.
Бунин И.А. Собр. соч.: В 6 т. T. IV. М., 1988.
Бунин И.А. Собр. соч.: В 6 т. T. V. М., 1988.
Выготский Л.С. «Легкое дыхание» // Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1968.
Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994.
Ильин И.А. О тьме и просветлении. М., 1991.
Климова Г.П. Творчество И.А.Бунина и М.М.Пришвина в контексте христианской культуры. Дисc. … докт. филол. наук. М., 1993.
Котельников В.А. Ветхозаветность у Бунина // Христианство и русская литература XX века. Сб. II. Спб., 1996.
Кустов О. Паладины. http://zhurnal.lib.ru/k/kustow_o/glava_3_bunin.shtml 17.08.2007.
Лакшин В.Я. Чехов и Бунин – последняя встреча // Лакшин В.Я. Пять великих имен. М., 1988.
Липин Б. Бунину все время не везет. http://lipin21.narod.ru/rec_01.html 10.11 2011.
Мальцев Ю.В. Иван Бунин 1870-1953. Франкфурт-на-Майне; М., 1994.
Марулло Т.Г. Рассказ Бунина «Братья»: апология буддизма // И.А.Бунин и русская литература XX века. По материалам Международной научной конференции, посвященной 125-летию со дня рождения И.А.Бунина. М., 1995.
Мэн Сю-юнь. Символика природы в поэзии Бунина // И.А.Бунин и русская литература XX века. По материалам Международной научной конференции, посвященной 125-летию со дня рождения И.А.Бунина. М., 1995.
Плешков В.В. Концепция человека в творчестве И.А.Бунина. Дисс. ... канд. филол. наук. Елец, 1997.
Пономарев Е. Россия, растворенная в вечности. Жанр житийной биографии в литературе русской эмиграции // Вопросы литературы. 2004. №1.
Сливицкая О.В. Космос и душа человека (О психологизме позднего Бунина) // Сливицкая О.В. Царственная свободы: О творчестве И.А.Бунина. Воронеж, 1995.
Смоленцев А.И. Роман И.А.Бунина «Жизнь Арсеньева»: «контексты понимания» и символика образов. Дисс. ... канд. филол. наук. Воронеж, 2012.
Тургенев И.С. Записки охотника. Отцы и дети. М., 1981.
Ходасевич В. О поэзии Бунина http://khodasevich.ouc.ru/o-poezii-bynina.html 03.11.2015.
Сведения об авторе: Мартиросян Константин Генрикович,
канд. филол. наук, доцент кафедры мировой литературы и культуры Ереванского государственного университета языков и социальных наук им.В.Я.Брюсова.
E-mail: konsta78@mail.ru
Вестник МГУ, Серия филология, 2015 г., декабрь. С.179-188.
*Автор статьи выражает признательность президенту РА С.А.Саргсяну за открытие в Ереване виртуального зала РГБ, даровавшее возможность ознакомления с новейшими российскими диссертациями