Дуняша, единственная дочь вдового деревенского мельника, была завидной невестой. По стати складная, с лица пригожая, к кулинарному и рукодельному делу способная. Бисерное шитье девушки украшало церковный аналой приходской церкви, а испеченные пасхальные куличи и свадебные караваи на заказ, от коих отбою не было, сохраняли сдобную пышность и ароматную свежесть целую неделю.
Отец Герман, местный священник, после великого поста частенько разговлялся в доме мельника. Созерцая цветущее буйство на подоконниках и снимая пробу с румяного печева, батюшка не сомневался, что эту светлую обитель частенько навещают легкокрылые ангелы.
Завистники поговаривали, что у мельниковой дочки сей домовитый дар от отцовской праведности. Ведь мельник Иван не корыстничал, от того и был в фаворе. С помола любого зерна он брал себе только десятину от веса, а не треть, как в других местах. Ассортимент Ивановой мельни был на любой карман, но особым спросом пользовалась его мука тонкого помола. По легкости она выгодно отличалась от продукции иных мельниц, походила на дамскую пудру из модных лавок и радовала сельский люд румяной праздничной выпечкой.
После каждого трудового дня, не смахивая мучную пыль с лица и одежды, Иван бросал под мельничное колесо пригоршню зерна, черпак муки и ломоть домашнего хлеба. Часа не проходило, как в заводи начинала играть рыба. Та, что посильнее, из воды выпрыгивала, прошивая гибкими спинами вечерний туман. Красноперая мелочь благодарно бороздила плавниками речную зыбь, радуясь тишине и доброму прикорму.
- « -
Недолго терпели злопыхатели Иванову фортуну. Верили нехристи, что скорешился местный мельник с лешим-покровителем, который речным руслом правит, колесо исправно крутит и послушную рыбу в заводь загоняет. Подпустили завистники к Ивановой мельнице красного петуха. Дружно вспыхнула мельня с четырех углов. Едкий дым затянул небесную лазурь. Испуганно смокли крылатые певуньи в ивовых купах. Едкий пепел запорошил заводь. Порыжел от жара прибрежный рогоз. Алчный огонь, злобно шипя от встречи с речной влагой, упорно сползал к мельничным опорам.
Надрываясь от тяжести, Иван взваливал на закорки трехпудовые мешки клиентского зерна и выносил их на речной берег. Сгорело бы чужое добро, кабы не помощь чужака, проходившего мимо.
Когда последний мешок с зерном перекочевал в безопасное место, обугленный остов мельни со скрипом сполз в реку. Запузырились быстрые воды от нежданной тяжести, утопив каменные жернова в вязком придонном иле. Быстрый поток подхватил закопченные останки мельничного колеса, отправив горький плот Ивановых надежд вниз по течению.
- « -
Прибежавшая на пепелище перепуганная Дуня утешилась при виде живого отца. Пока промывала его порезы да ссадины, приметила пригожего помощника. Забилось юное сердечко пойманной птахой. Зарделись алой зарей щечки в ямочку. От трепетной истомы затеребили искусные пальчики атласный бант в косе. Встретившись с ясными глазами чужака, Дуняша невольно поверила в судьбу.
Не стал перечить Дуняше отец. Благословил молодых. На Покров их обвенчал в местном приходе отец Герман. Под слаженный хор клироса засияло паникадило. Многосвечие церковной люстры, схожей с ободом мельничного колеса, проникало в сердца прихожан Божественным сиянием. Легким веретеном возносилось молитвенное ликование к куполу, где играли святые Серафимы на небесных трубах. Дружные ангелы, написанные местным богомазом, ворожили счастья новобрачным счастья и доброго приплода.
А как не быть приплоду при такой взаимности. Троица сынов-погодков вскоре наполнила дом мельника детским гомоном. Кучерявые в отца, голубоглазые в мать, они засыпАли под рассказы деда о мельнице, быстрой речке с мудрым лешим, об играющей рыбе на вечерней зорьке, о волшебных жерновах, привезенных из стольного города. Разметавшись по уютному теплу печных изразцов, убаюканные внуки видели себя именитыми мельниками, которым под силу смолоть любое зерно в невесомую муку.
- « -
Не успели сыновья опериться и войти в жениховскую пору, как началась война с немцем. Эта безжалостная бойня обездолила Евдокию, разбросав могилы сыновей и мужа по всей Руси. От скорбных визитов местной почтальонки, обезножил старый мельник и вскоре упокоился на местном погосте.
Окаменела от горя Евдокия, превратившись в одинокую скалу на бескрайнем поле. Ее осиротевшая душа промерзла безразличием до самого донца. Запали выцветшие от слез глаза. Посерело лицо с заострившимися скулами. Обесцветилась былая смоль густой косы, оттенив траур платка.
Ко всем напастям добавилась бессонница. Желанное забытье зачастую обрывалось пугающим скрипом половиц, шарканьем чугунка по холодной плите, тихим детским всхлипыванием. Леденело от страха вдовье сердце, отлетал сон, одеревеневшие губы до утра шептали спасительные молитвы.
А накануне Рождества причудился Евдокии шум падающей воды с мельничного колеса и поплывшие по стылой избе забытые запахи смолы, хлеба, дегтя, повилики. Эта осязаемая зыбкая явь напугала бедняжку сильнее колдовских звуков и подстегнула прервать добровольное заточение.
- « -
Храм встретил Евдокию хвойным убранством, томным духом ладана, слаженной певучестью церковного хора. Торжество гимнов возносилось к расписному своду, где трубный аккомпанемент Херувимов старательно следовал рисунку голосов. Солнечно и радостно вспыхивали лампадные блики на лаковых поверхностях икон. Празднично потрескивали горящие свечи паникадила.
Теплые волны благостных басов перенесли Евдокию в мир забытого покоя. Душевная мерзлота дала течь, вызвав слезную резь. Привыкший к молчанию язык, стал выталкивать из уст слова псалмов. Молитвенный гипноз погрузил прихожанку в желанный мир, где по весне шепчутся ивовые почки, резвится в речке рыба, где отливает золотом зерно в потряске жерновов.
Очнулась Евдокия от звона собственного голоса. Наполненный истинной верой, он гармонично вплетался в речитатив хора. От импульса звучного потока, истерзанное сердце Евдокии оживало от накопленной печали.
- « -
Сироту Федьку Евдокия углядела на паперти. Мальчонка хрипло клянчил у прихожан милостыню, вытянув перед собой ковшик ладони в рваной варежке. Евдокия натянула свои рукавицы на окоченевшие руки мальца, набросила на его тонкое пальтишко клетчатую шаль с головы и, присев на корточки, тихо спросила:
- Пойдешь ко мне жить? -
Вместо ответа парнишка доверчиво уцепился за руку прихожанки в черном платке.
Федька, осоловевший от сытости и тепла, быстро уснул в хозяйской постели. Евдокия прикорнула рядом. Детское посапывание убаюкало ее, и, впервые за долгие годы, она крепко уснула до утра.
Правда, на рассвете ей привиделся чудный сон. Как будто распахнувшийся потолок избы обнажил небесную синь. Там, в беспредельной дали, споро вращалось мельничное колесо. Пять пар родных рук без устали засыпали в жернова горы материнского страдания и сиротства, чтобы перемолоть их в невесомую снежную пыль.
Когда взошло солнце, помолодевшая Евдокия разожгла подтопок и принялась жарить картошку для названного сына Федора.
За окном медленно опускался искристый снег.
На душе было светло и покойно.