Прим. :Не рекомендуется к прочтению несовершеннолетним, людям с неустойчивой психикой и беременным женщинам.
Раньше здесь был совхоз и каждая улица в этой деревеньке была наполнена жизнью. По обочинам дороги благоухали яблони и черёмуха. Туда сюда носились чумазые и счастливые дети, наполнив воздух звонким смехом. А скамейки возле домов никогда не пустовали. Женщины что-то обсуждали. Мужчины играли в шахматы или пили пиво после тяжёлого, но плодотворного рабочего дня.
Но потом совхоз развалился. Работы не стало. Кто- то уехал. Кто-то умер. А брошенные дома загрустили, потемнели и нахохлившись, потихоньку умирали за покосившимися заборами.
Деревня опустела. Но не вся.
Неподалёку от станции в дряхлом домишке, возле старого тополя осталась жить Надежда с мужем. Им нравилось уединение, чистый воздух и тишина. Так и жили они много лет. А потом совсем состарились. Хозяйство вести им было уже не под силу. Сын жил в другом городе с женой и детишками и помочь им было некому. Поэтому мы навещали их иногда. Привозили продукты, лекарства.
И летом, это ещё куда ни шло, а вот зимою часто приезжать не было возможности из - за того, что дороги были заметены высокими буранами. Так было и в ту зиму...
Долго не получалось прорваться к ним. Очень долго.И когда мы всё таки с Тимофеичем добрались до деревни, очень нервничали.Всё ли у них в порядке? Но увидев дым из трубы, вздохнули с облегчением.
Надежда открыла нам дверь, что-то радостно бормоча. А я отметил, что она ещё больше постарела и осунулась.
В доме же стоял какой-то жуткий, просто невыносимый запах. Гарью. Сыростью. Старым затхлым тряпьём. И чем- то ещё, от чего в горле становилось сладко и хотелось это выплюнуть.
-Как вы тут? - спросил Тимофеич, переглянувшись со мной и зажал нос тайком от Надежды.
-Хорошо милые, - улыбнулась та, ставя чёрный от сажи чайник на печку, -сейчас чайку попьём.
-А Егорыч как?
-Да как, как... Плохо. Разобиделся он на меня чего-то. Дуралей старый. Уже несколько дней со мной не разговаривает. Поговорите с ним. Может он вам расскажет, что такое приключилось.
-А где он?
-В комнате сидит,телевизор смотрит.
... Мы опять переглянулись и откинув грязное одеяло служившее дверью, прошли в комнату. Там было холодно,а
Егорыч сидел к нам спиной, низко опустив голову. Телевизор был выключен и покрыт толстым слоем пыли.
-Эй! - сказал я и слегка хлопнул его по плечу.
Но он и не шелохнулся. Тогда я сел на корточки и заглянул ему в глаза. И обомлел. Глаза были мертвы. Причём уже давно. Затянутые серо- жёлтой поволокой, а пергаментное лицо было всё измазано, то ли рвотой, то ли ещё чем- то. Как впрочем и грудь и колени.
Тут в комнату вошла Надежда с тарелкой каши в руках. Мягко оттолкнула нас с Тимофеичем,присела на стул возле мужа и стала кормить.
-Может хоть сейчас он поговорит со мной, пока вы здесь, - сказала она,
запихивая кашу несчастному в приоткрытый рот ,которая тут же вытекала обратно и капала ему на колени.
Мы с горечью переглянулись с Тимофеичем и молча пошли на станцию, чтобы звонить в город. Тяжко стало на душе. Очень тяжко.
Мы шли по заснеженной дороге. Холодный и колючий ветер дул нам в лицо.И я думал о том,что Надежда никогда теперь не поймёт, что её любимый муж умер и о том, что она теперь осталась совсем, совсем одна...