Направленность: Слэш
Автор: Таэ Серая Птица
Рейтинг: PG-13
Формально относится к циклу «Всего лишь оруженосец», дополнение к повести «Бешеный».
========== Его глаза ==========
Умываясь, Эррик старается не особо рьяно тереть эту часть лица: ощущения не из приятных. То, что за сросшимися веками что-то есть, что-то выпуклое — он знает, но целители еще в клинике, после аварии, говорили, что в глазницах, скорее всего, нарастет соединительная ткань, именно так он это образование и воспринимает: бессмысленные комочки плоти, защищающие глазницы вместе с тонкой кожей век. Как вера в обещание Яри сочетается с этим? Да кто бы объяснил! Вера — это вера, она логике не поддается.
Он привык к повязкам, знает, что Яри по какой-то собственной прихоти убрал из его гардероба все черные тканевые ленты, заменив их яркими, цветными, на что он только улыбается: пусть, если ему так хочется. Да и черное здесь, на юге, носить слишком жарко, он и сам выбирает теперь только светлую одежду, чтоб хоть как-то прикрыть шерсть, чер-р-р-рную шерсть! Уже даже высказал в сердцах малодушное желание побриться целиком. Жарко, за два с половиной года так толком и не привык.
Он бы и повязки не носил, но где-то в глубине души сидит нежелание выставлять напоказ лицо. Повязка — это то, что делает его неузнаваемым. Не «драконом», не Бешеным. «Бешеный» — это товарный знак, это лого. Здесь и сейчас он позволяет себе на некоторое время забыть об этом. Все равно иногда узнают, но больше все-таки нет, и это радует. Для тех, с кем он учится, он «эрл ур-Фиор», и почему-то пережить то, что его начинают сравнивать с отцом, сейчас, по прошествии почти десяти лет, гораздо проще и легче, чем в юности. Видно, подростковый максимализм в подхвостье поутих, хвала богам. И Яри, да, Яри — тоже хвала.
Говоря с ним о семьях, о родителях, Эррик заново переосмыслил все, нашел в себе силы обдумать все поступки — и свои, и отца. Принял его, такого, как есть. И отец сделал то же. А не случись с ним Яри? Что было бы с ним, Эрриком, если бы вместо Ньярра отец выбрал какого-то другого медбрата? Эррика передергивает только от одной мысли о таком, и он возносит истовые благодарности Прародителю-Хвостатому и Бесхвостой Матери. За Яри, за свой единственный свет. За того, кто два с хвостом года назад твердо, зло даже сказал: «Все будет хорошо!», заставив поверить в это.
Эррик верит. Эта вера больше когда-то сказанных целителями слов и знаний о бесполезности заполняющих глазницы тканей. Это она — безумное желание посмотреть в глаза любимого человека. Это она говорит его голосом:
— Я верю, что ты сможешь все.
— Тогда поверь! Сейчас!
И Эррик верит, вышвыривая из памяти и разума все, что говорили другие. Остается только Яри — безоговорочно и бескомпромиссно. Бешено. Как всегда.
Сначала приходит боль, острая, как будто Яри не целует его в этот момент, а проводит когтем поперек лица, там, где были глаза, где сетью лежат шрамы. Словно вспарывает сросшиеся веки острым ланцетом, четким, отточенным движением хирурга. Стон застревает в горле, не выходя наружу. Эррик верит: так надо, просто перетерпеть немного.
— Открой глаза, Эррик.
Тело помнит, что нужно сделать, само. Тело распахивает веки, как слегка приржавевшие ставни: сперва с усилием, а потом — попробуй удержи…
Это больно. Это ярко — слишком ярко! Эррик кусает губы, но держит веки открытыми, в каком-то дремучем безумном страхе, что все исчезнет, если он их сомкнет. В первые мгновения он не понимает, что видит, не может осмыслить пляшущие тени и световые пятна, он просто знает, что видит свет и тень. Это, наверное, шок, но об этом он не думает. Он просто смотрит.
До мозга доходит, медленно, но доходит: он не просто смотрит, он еще и видит! Да, все расплывается, но это от слез. У него есть слезы! Он может повернуть глаза, а не пялиться прямо вперед!
Может, да. Но зачем? Прямо впереди — синяя бездна, в глубине которой сияет зеленый огонь магии. Его путеводный свет. Эррик знает, что это — тот самый маяк, который зажегся ради него, и который он будет хранить теперь всю жизнь.
— Твои глаза, Яри… Они глубже океана…
Он моргает — ничего не меняется, зрение не исчезает, глаза напротив все так же сияют колдовской зеленью в зрачках, и на густых темных ресницах в их уголках дрожат хрустальной чистоты слезы. Эррик зажмуривается без страха, тянется вперед, снимает губами эти слезы, сладкие, как нектар. И говорит в первый раз в жизни совершенно трезво, осознанно, взвешенно, полностью отдавая себе отчет о своих чувствах:
— Я люблю тебя, Яри.