Формально относится к циклу «Всего лишь оруженосец», действие происходит в том же мире, примерно через 350 лет после окончания "Верности". Героев "Оруженосца" вы тут не встретите, но... Круг замыкается.
Направленность: Слэш
Авторы: Дэлора и Таэ Серая Птица
Рейтинг: R
========== Глава первая ==========
Эррика бесило все.
Неспособность сладить с собственным телом — хотя врачи и храмовые целители в один голос твердили, что паралич временный, и нервная чувствительность восстановится, а с ней и все остальное.
Слепота, которую, к сожалению, вылечить было невозможно. По той простой причине, что вместо глаз у него теперь было... ничего не было, только месиво медленно заживающих шрамов. Нечего там было лечить. Если бы помощь пришла раньше... Если бы щиток шлема не разбился...
Друзья и сокомандники, какого-то рожна таскающиеся в клинику, как на тренировки, натужно-фальшиво пытаясь ободрить. Смысл в тех ободрениях, если авария перечеркнула жирным крестом все его будущее?
Полицейский детектив, так же фальшиво каждый раз обещающий отыскать злоумышленника, испортившего байк. Эррик только горько хмыкал: чего его искать-то? Белый лог, шестая аллея, место три тысячи двадцать, на могильной плите имя, фамилия, даты. Но ничего этого, конечно, не говорил: не имело смысла. В какой-то мере высшая справедливость восторжествовала, сука-Ирриш хотела, чтобы он умер, но вместо этого подохла сама.
Видит Прародитель, Эррик хотел не этого.
Старший сын богатых и влиятельных родителей, он достаточно рано понял, какую судьбу ему готовит отец. Пронырливый и любопытный, как и все дети, Эррик с младенческих коготков умудрялся увидеть и услышать многое, что творилось за кулисами большой политики. И влезать в это дерьмо отчаянно не хотел. Для этого нужно рождаться с гибкостью змеи и хваткостью выкусня, а он, увы, родился с прямолинейностью дракона. И с таким же желанием ветра в морду и дикой скорости полета. Матушка, когда отец не мог услышать, говорила, что это у него от какого-то совершенно легендарного и далекого предка. Эррик в эти исторические сказочки не верил. Зато верил в собственное нежелание ломаться в угоду отцу и его планам. В конце концов, был еще Миррин, и он, сколь Эррик мог судить, был именно таким, каким отец хотел видеть его — старшего, наследника. И категорически не понимал, с какой стати отец цепляется за давно отжившие свое предрассудки. Что с того, что Эррик старше?
В общем, в семнадцать он показал зубы и когти и ушел из семьи. Могло показаться, что с психу, спонтанно и без малейшего плана, но идиотом он тоже не был. Он все продумал за два года, пока зрело решение. Подготовил себе возможные пути отхода и денежную подушку: пришлось изрядно поднапрячь мозги, чтобы отцовские ищейки не отследили, куда это хозяйский отпрыск просаживает довольно-таки крупное содержание, переводившееся на карманные расходы. Выпросил себе мощный байк, на таких не катаются просто так, чтоб покрасоваться. Эррик тоже не ради этого год приседал отцу и матери на уши.
За год, всего лишь за год он успел многое: сунул нос на три десятка выступлений местных и заезжих команд «драконов дорог», покрутился перед глазами у тренеров, показал, что умеет. Ничего он тогда не умел, кроме как в седле сидеть и за руль держаться. Хаорр, тренер «Когтей Прародителя», ему так и сказал. Но в команду принял — то ли увидел, что Эррик готов перед воротами их базы палатку поставить и брать измором, то ли еще что углядел — хитрый гад так потом и не признался. С «Когтями» Эррик тренировался еще три года. А потом случилась та глупая ссора с Варро, ведущим группы, и ни один из них языка на привязи не удержал, так что с Эрриком по итогам ушли еще трое. С них-то он и начал сколачивать собственную команду. «Черные крылья» — в честь того самого, легендарного, давным-давно всеми забытого предка.
Не так-то просто было пробиться в этот мир, байкар* — не большая политика, конечно, но Эррик быстро понял, что в спорте, особенно в таком зрелищном и травмоопасном, крутятся не менее большие деньги и ломаются чужие судьбы. И взвыл бы — да вот только отступать уже было некуда, никак... и незачем. Втянулся, как котик в пылесос. Это в самом деле затягивало, и он, пожалуй, начал понимать своего отца, который часто говорил, что из политики уходят только в крематорий. Из спорта, конечно, еще можно было уйти в тренерство, да и в принципе куда угодно, но... Скорость была наркотиком, опасность была наркотиком, овации толпы, стоя приветствующей победителя заезда — все это проникало в кровь и отравляло, пропитывало насквозь. Среди «драконов» была самая высокая смертность, среди тех, кто уходил из этого спорта — самая высокая статистика самоубийств. Эррику скорость и азарт время от времени заменяли секс, а испытать сухой оргазм, пересекая финишную ленту первым — вообще считалось нормой.
Эррик принял свою судьбу, он с головой окунулся в круговерть спорта. Он впахивал так, как не впахивал во время учебы, чтобы поднять рейтинги своей команды. База, тренерский состав, техобеспечение, страховки, спонсоры, реклама... Все это требовало недюжинных нервов, сил, ума и изворотливости. Пожалуй, даже отец бы им гордился, но Эррик не заглядывал домой, только изредка писал матери на электронную почту.
Пять лет. Он умудрился вывести «Черные крылья» в чемпионскую десятку всего за пять лет. Он смог собрать команду универсалов, чего до него еще не делал никто. Наряду с обычными гонками они участвовали в гонках на выживание, соревнованиях по высшему пилотажу и вольтижировке. И молоденькие соплюшки текли и верещали, сдергивая с голых сисечек майки с узнаваемым логотипом и цифрой «1» — его номером.
Сколько таких соплюшек перебывало в его постели — Эррик не считал. Как и не запоминал имен этих дурочек, польстившихся на его славу и тело. Просто не забывал пользоваться защитой, не жалея средств ни на магические, ни на обычные аналоги. Потому что кроме славы и тела были еще и деньги. О да, деньги! Чемпионские премии были ничто, капля в океане тех денег, которые крутились в тотализаторах и в рекламе. Эррик не мог бы сказать, где больше, потому что подняться сумел именно на ставках: он ставил на победу своей команды тогда, когда их еще не знал никто, и гонял своих парней до кровавого пота. И они побеждали.
Эррик прекрасно знал: все, кто попадает в его постель, сперва хотят его тела, потом славы, а потом, если хватает времени осмотреться — денег. Он не считал, что нужно экономить на комфорте, не говоря уж о безопасности и здоровье. Каждый член его команды был упакован от кончиков ушей до кончика хвоста: комфортабельное жилье, самая дорогая и полная страховка, самые лучшие байки. И сам он тоже обитал теперь не в палатке на территории базы, а в загородном доме, в десяти лигах от базы. Было дело: после первой серьезной травмы пришлось отлеживаться там же, где жил, а жил он тогда на втором этаже административного корпуса. Пять недель слушать, как тренируются парни, ревут байки и орут в «рычальники»** тренеры, ему хватило по самую макушку.
Теперь... теперь он благодарил свое здравомыслие, потому что дорога туда, на базу, была закрыта — он понимал это со всей ясностью. Почти полная потеря нюха гонять не мешала. Со зрением же он лишился не крохотной части жизни — ее всей.
Мускулистый черный красавчик с горбатым от перелома носом заставлял девок течь еще больше. Самому Эрику с потерей нюха секс стал не так уж и важен, хотя, казалось бы, все то же, те же старые как мир движения, то же удовольствие, когда горячая тугая плоть охватывает узел и быстро сжимается, «выдаивая» из яиц все до последней капли. Но нет, не хватало чего-то... Эррик был способен почувствовать резкую бензиновую вонь, запах паленых шин, прошибавшие до мозжечка «ароматы» приторных духов поклонниц, ядреный духан, стоявший в раздевалках после заездов. Но не мог ощутить те тонкие и самые нежные, неуловимые ароматы, которые воспринимало даже не сознание человека — подсознание.
Ученые и храмовые маги в один голос утверждали: потеря нюха чревата социальными проблемами. В подростковых журналах, которые иногда валялись на базе в комнате отдыха — для самых младших членов команды, — стращали, что человек без обоняния не сможет влюбиться.
Эррик смог.
Влюбился глазами, если так можно сказать. Увидел ее — словно лепесток рыжего пламени на ветру — и только чудом вписался в ворота после заезда, все выискивал на трибунах. На тренировочные арены приходили только свои: семьи гонщиков, тренеров, иногда, редко — спонсоров. Эту рыжульку Эррик увидел в первый раз.
Кто-то провел ее на трибуны. Нарушил правила. Эррик хотел разобраться, но внезапно вспыхнувшая влюбленность спутала все мысли и планы. Тем более в тот раз рыжую он после заезда не нашел, а по пропускам смог отыскать только ее имя. Ирриш Варрм. После хотел дать задание службе охраны вычислить, кто такая и кто ее провел, но закружили повседневные и тем не менее важные дела, ругань с техниками, переговоры с очередным спонсором...
На следующий день она снова была на трибуне. И вот тогда-то он ее не упустил, бросил байк у ворот, взлетел наверх...
Ах, какая она была! Тоненькая, хрупкая, но как вытягивалась в острый клинок, как смело смотрела в его глаза своими — громадными и многоцветными, как мозаичная яшма! Он засмотрелся на игру света в переплетениях зеленых, золотистых, серых, карих прожилок — и потерял голову.
Ирриш-Ирриш... Сука, какая же ты сука оказалась... А как играла, как изображала из себя неприступность. Очумевший от первой в жизни влюбленности Эррик творил натуральные безумства. Купить десять тысяч роз, чтобы засыпать лепестками путь от дверей скромной квартирки до двора, до того места, где он будет ждать? Как раз плюнуть! Выложить горящими свечами огромное пылающее сердце под ее окнами? Помогала вся команда. Купить ей гигантского, в полтора роста самого Эррика, плюшевого зайца? До сих пор вспоминал, как пер его через весь город, усадив за спиной и привязав ремнями. Еще и шлем на заячью башку приспособил.
Он нашел группу, которая играла на настоящих, не электронных инструментах, он вспомнил, как держать в руках миолу — неделю убил на репетиции, пальцы горели огнем от струн и смычка. Он даже запихнул поглубже собственную нелюбовь к пению — и целый вечер исполнял все, которые только успел выучить, любовные баллады под ее окнами.
Кажется, именно на этом ее терпение лопнуло. Обломанный о его бока веник стал последним ее оружием. Ирриш сдалась — и он был счастлив, как обокравший алмазную шахту дракон.
Он забывал с ней обо всем. Забыл и об осторожности. Полгода он летал, как на крыльях, на волне своего счастья исполняя такие трюки, что тренеры хватались за головы и пили сердечные капли как воду. А потом она сказала, что беременна — и за голову схватился уже он. Потому что — помилуй Бесхвостая Мать! — он гонщик! «Дракон»! Любое соревнование может стать для него последним, особенно в гонках на выживание или по вольтижировке.
И он сделал ей предложение, так, как было принято у них: с торжественным проездом, с оглушительным ревом движков и сигналов, с фейерверками, с брошенной у ее ног «драконьей» курткой и алым шлемом, преподнесенным впереди колечка. Ну, и кольцо было тоже — и он не поскупился. А потом, надев золотой ободок с крупным «булыжником» на тонкий пальчик, отправился в нотариальную контору, которая с самого начала обслуживала их команду. И переписал завещание. Так-то оно уже давно было написано, он хотел, чтобы команда продолжала существовать и после, если что-то случится с ним. Теперь он должен был обеспечить и будущее своих невесты и ребенка.
Эррик ей доверял. Но все-таки он был осторожен — сказалось детство за кулисами политической сцены. И он хотел быть уверенным: Ирриш, если останется одна, не будет обманута и ограблена, к примеру, ближайшими родственниками. Сама она отказывалась говорить на тему семьи, да и он не горел желанием распространяться, чей сын. Но выяснить-то было необходимо! Так что он нанял частного детектива.
Детективу понадобилось три недели, чтобы раскопать все. Когда пухлая от фотографий и документов папка легла перед Эрриком на стол, он сперва не поверил. Ирриш была в городе, обещала приехать на такси через два дня — и два дня Эррик читал, перечитывал, пересматривал откровенные фото, слушал записи с подслушек. Потом заставил себя прекратить самоистязание, договорился с детективом об очной ставке — тот должен был вызвать любовника-подельника Ирриш на встречу от ее имени. Эррик не знал, что сделает — то ли убьет обоих, то ли просто швырнет лицемерную суку в те руки, которые так нагло ее ласкали все то время, что он был на соревнованиях и тренировках.
Он лег спать, заставив себя выпить легкое снотворное — без него не засыпалось. А проснулся, когда она уже хозяйничала на кухне, весело напевая. Видимо, именно в то время, пока он спал, она и испортила тормозную систему. А ведь мог же заподозрить, когда отказывалась сесть на байк, изворачивалась змеей: «укачивает, я лучше вызову такси». Нет, чуть ли не силой заставил ее сесть.
«Ненавижу тебя!» — до сих пор звенел в ушах ее дикий вопль, когда байк несся с обрыва, ломая кусты и мелкие деревца — он пытался затормозить хотя бы обо что-то, хотя мощная машина играючи снесла отбойник...
Их не сразу нашли. Тревогу поднял детектив, когда они не явились на встречу. Не явился и любовник Ирриш. Поисковики прочесали всю дорогу от дома до базы — знали традицию «драконов» разбираться среди своих. И только после начали искать по дороге в город. Эррик не хотел выносить такое на люди, сперва увериться, что все правда.
Потом ему сказали, что она погибла мгновенно — размозжила голову о камни. Потом ему сказали, что не было никакой беременности. Потом... что вернуть ему зрение может только чудо, потому что бессильна даже храмовая магия.
Первым в клинику приехал отец. Эррику не нужен был нюх или глаза, чтобы узнать ту жесткую, холеную, но крепкую руку, что так осторожно держала его ладонь. И слух — единственное, что у него осталось — чуть не отказал, когда услышал:
— Я всегда в тебя верил. И сейчас верю, слышишь, Эри?
***
Предгорья были восхитительно красивы. После редкой городской зелени деревья, стеной встающие по обе стороны дороги, выглядели почти нереально, лаская глаз неяркой листвой и темной хвоей. Сдержанная, неброская красота, смотреть бы и смотреть.
Ньярр усмехнулся: он прекрасно понимал, почему его будущий подопечный забрался в такой прекрасный уголок. Деньги есть — хоть где построишься, а раз есть возможность, то зачем в чем-то себе отказывать? Жаль, хозяину местные красоты уже без надобности. Но зато хоть он полюбуется.
Водитель на прилипшего к окну пассажира внимания не обращал, с нейтральным лицом крутил руль, съезжая с основной дороги на второстепенную, однополосную. Понятно, видимо, прямо к дому и ведет. Ньярр еще раз отметил возможности больших денег, дернул ухом, решив, что мог бы и побольше запросить. Хотя нет, у кого есть деньги — тот их, как правило, считать умеет, так что наглеть не стоило. Не такой уж он и незаменимый.
Честно говоря, когда ему позвонили из службы подбора персонала, Ньярр сначала растерялся, услышав адрес, куда ему полагалось прибыть для собеседования. Еще больше растерялся, когда, просмотрев бумаги о его медицинском*** образовании и опыте работы, спросили о его... доступности, да. Можно было бы оскорбиться, но, во-первых, все становилось слишком интересным, во-вторых, уже тогда Ньярр учуял деньги. И потому не стал кочевряжиться, а выложил как на духу: доступен, не против, только фото покажите?
Фото показали. На морду Ньярр глядел не особо — чего там глядеть, повязки одни. Понятно, что кривая, раз в аварии разбился так, что даже храмовники не обещали вернуть зрение, ни за какие пожертвования. А вот все остальное ему понравилось.
Чернявый, довольно пушистый, подопечный мог похвастаться крепким телосложением и рельефной мускулатурой. На руки Ньярр так и вовсе засмотрелся — чудо, а не руки, с густой блестящей шерстью и крупноватыми длинными пальцами. Как представил их на своем загривке...
Надо ли говорить, что далеко не сумма в контракте стала решающей?
И вот теперь он стоял на небольшой площадке, предназначенной для разворота машин, и задумчиво смотрел на свое будущее обиталище, пока за спиной водитель выгружал из багажника невеликую поклажу.
— Спасибо, — поблагодарил Ньярр, когда он закончил. — До встречи?..
Протянутая рука, как и намек на вопрос были всего лишь проверкой. Ньярр не любил вступать в конфликты с другой прислугой, а именно этот мужчина будет привозить сюда еду и прочее, если он верно понял. А значит, именно ему нужно будет оставлять заказ, если что потребуется... И желательно понять, как он относится к сиделке своего нанимателя. Хотя нет, слово «сиделка» тут не подходит. Вот «лежалка»...
Водитель коротко, но крепко пожал протянутую ладонь, так же коротко кивнул, указывая на широкую металлическую платформу, обнесенную невысокой кованой оградой:
— Подъемник. Зеленая кнопка — ход, красная — стоп. Наверху остановится автоматически. В холле есть телефон, он спутниковый, коды доступа на стене в рамке.
И, не прощаясь, развернулся и сел в машину.
Ньярр глянул на подъемник. Рядом с ним начиналась узкая лестница, теряющаяся в нагромождениях камней. Видно было только то, что поднимается она круто и с изгибами, если проследить за линией одинаковых кустиков, высаженных вдоль нее. Что ж, лестницу он исследует в другой раз, а то можно представить, какой от него будет запах, если он в такую жару поднимется пешком — а подниматься тут изрядно, если с поворотами. Направляющие подъемника были проложены хотя бы ровно.
Закинув на плечи две сумки с нехитрыми пожитками и сменной одеждой, он пошел к подъемнику, стараясь усмирить с чего-то начавший своевольничать хвост. Чтобы отвлечься, шлепнув по зеленой кнопке, обернулся — и замер, любуясь открывающимся видом.
Дорога и отъезжающий автомобиль его нисколько не портили, подъемник шел ходко и плавно, и вскоре Ньярр любовался верхушками деревьев и разворачивающимся с высоты горным пейзажем, ежесекундно одергивая себя, чтобы не обернуться, заглядывая — а как же там, там-то что?
Остановилась платформа тоже плавно — он даже не понял сперва, что все. Мимоходом восхитился: вот это обслуживание у здешних механизмов, впрочем, опять дело в деньгах! Развернулся — и замер, забыв прихлопнуть рот. Подъемник донес его до верхней террасы, по краю которой длинной узкой полосой проходил бассейн — или, скорее, искусственный пруд: у дна колыхались водоросли, между ними скользили красные, черные и серебристые рыбки, а у дальнего конца воду покрывала глянцевая листва водяных лилий, над которой тяжелым, бархатным багрянцем горели крупные цветы. Редкость какая, не белые и не розовые — «драконья кровь»! Там же, частью под крышей, частью под открытым небом стояли деревянные шезлонги и низкий столик. Стояли прямо на траве — ровно подстриженной, но совершенно точно живой, а не на искусственном газоне. За ними голубым зеркалом бликовал небольшой бассейн, уже для плавания: Ньярр видел уходящие в воду поручни и край мостика.
А прямо перед ним была полностью стеклянная стена, сквозь которую было видно просторный холл с уютными даже на первый, беглый взгляд диванами — длинными, видимо, под высокий рост хозяина, и широкими, цвета темного шоколада. Диваны стояли углом, повернутые к камину из дикого камня и стекла, сейчас погашенному. Между ними, вершиной этого угла, расположился столик. Темный деревянный пол покрывала то ли шкура, то ли ковер. Что-то еще стояло вдоль стен: мебель, на фоне светлой штукатурки — темная, лаконичных очертаний, с матовыми стеклянными дверцами. Ньярра удивило, что не было еще одного диванного уголка, развернутого, к примеру, к видеосистеме или экрану. То ли в этом доме его не было, то ли был — но не здесь, в этом холле-гостиной ничего похожего не наблюдалось.
Он сошел с подъемника и чуть не шарахнулся, когда стекло бесшумно и быстро отъехало в сторону. Заметил себе, что придется быть поосторожнее: границы проема не были обозначены ничем. Потом присмотрелся повнимательнее и все-таки различил прозрачную полоску уплотнителя. Ну и ну, интересно, а как тут зимой? В горах, вообще-то, ветры и все такое. Неужели стекло так хорошо удерживает тепло? Шагнул внутрь, любопытно завертел головой и тихо хмыкнул: ага, вот оно что! Вдоль стеклянной стены в полу виднелись узкие решетки воздуховодов. Тепловая завеса, значит. Еще один признак безусловной и значительной роскоши. Хотя тут вообще все буквально кричало о ней, если, конечно, знать, что и сколько стоит. Потому что никакой позолоты, хрусталя, финтифлюшек-безделушек не было. А, нет, ошибся: одна была. На органично вписанной в мебель подставке стояла небольшая, в ладонь, статуэтка: вставший «на дыбы» байк с всадником. Статуэтка сдержанно поблескивала белым полированным металлом.
Пока он изучал обстановку, в глубине комнаты так же бесшумно раздвинулись еще одни двери. Ньярр заметил-то только потому, что уловил краем глаза движение, обернулся — и понял, что к нему вышел не хозяин — с чего бы, тем более, с его травмами. Конечно же, тоже прислуга.
Пожилая, невысокая, гладкошерстная, простецкого трехцветного окраса, женщина тем не менее держалась со сдержанным достоинством, уж Ньярр-то сразу оценил и спокойно покачивающийся в такт шагам хвост, и расслабленные, без всякой настороженной приподнятости, уши.
— Мирра, — коротко представилась она.
Ньярр кивнул — ему представляться смысла не имело, и так ясно, кто, если вообще тут оказался. Да и выглядела Мирра как прислуга, которая, случись что, и хозяевами покомандует. Не то что он — случайный-залетный. Кто кого слушается, было высказано сразу, без лишних слов и расшаркиваний.
— Пройдемте, я покажу вашу комнату. Часа вам хватит с дороги? — негромко уточнила Мирра.
— Вполне, спасибо.
— Ваша комната — следующая от спальни эрла Эррика.
Они прошли по широкому коридору, освещенному с двух концов такими же полносветными окнами от пола до потолка, направо, до самого конца, где обнаружилась лестница вниз. По ее краю шла стальная полоса направляющего рельса небольшого подъемника — для инвалидной коляски.
Внизу тоже тянулся длинный широкий коридор, выстланный темно-зеленым ковром, приглушающим шаги. Такая же светлая рельефная штукатурка, четыре матовых плафона светильников. И снова — никаких картин-фото-украшений. Крайняя от лестницы дверь была стеклянной, сквозь нее Ньярр видел спортивный зал, и на полу отражались блики — крыша у него оказалась тоже стеклянной и была, кажется, дном того самого плавательного бассейна. Остальные двери — самые простые, темного дерева, с округлыми металлическими ручками.
— Что-то кроме уже полученных инструкций? — осторожно уточнил Ньярр, когда ему указали на нужную.
— Эрл Эррик никаких приказаний не отдавал. Думаю, если ему что-то понадобится, он скажет вам сам. Душ и туалет справа. Рядом — гардероб. Располагайтесь. Обед будет через полтора часа.
Значит, только и успеть, что представиться друг другу, а потом сразу в бой. Паршиво, Ньярр предполагал, что успеет хоть немного изучить подопечного, прежде чем придется помогать ему в подобных щекотливых вопросах. Сколько там прошло с момента травмы... Месяца два или меньше? Может, и научился держать ложку сам, сходу ранить наверняка болезненно раздутую гордость не хотелось.
Комнату ему выделили просторную, гораздо больше той, которую снимал во время учебы. И — все такую же сдержанно-стильную. Черненая сталь и темное дерево мебели, стеклянная дверь, выводящая на неширокую террасу, она же окно. Вид на лес и горы открывался потрясающий, Ньярр как прилип к стеклу, так только через пять минут и сумел отклеиться. Хотел выйти наружу, но понял: проторчит там еще полчаса, вдыхая запахи леса. А следовало хоть как-то разложить вещи, благо, было куда. Кроме встроенной гардеробной были еще стеллаж и пара полок над небольшим столом, притулившимся напротив кровати. Разобравшись с этим, не удержался: проверил собственной задницей мягкость матраса. М-да, он на таком, ортопедическом, повышенной комфортности и с функцией автоподстройки, поспать и не мечтал раньше. Теперь мог предвкушать, и так, предвкушая, Ньярр отправился в душевую. Следовало появиться перед подопечным в приличном виде... Пусть даже тот не видит и не чует.
Вот не повезло же парню, а?
Ну... как — парню. Взрослому мужчине. В досье был указан возраст — двадцать шесть лет. На год всего старше самого Ньярра. Краем уха он слышал, что вроде как в этой аварии погибла и невеста эрла Эррика. Нет, вот правда — не повезло так не повезло. Будто сам Прародитель-Хвостатый наказал!
Так, нет, подобные мысли стоит гнать как можно дальше. Ньярр уже убедился, что жалость — худшее, что только можно придумать в такой ситуации. Увечные эту жалость будто шкурой чуют, как ни скрывай, и злобятся от нее дико. Или впадают в старательную саможалость, что ничуть не лучше, а на и так подточенном здоровье сказывается откровенно паршиво. Так что всю жалость — в воду, с концами.
Из душа Ньярр вышел, как заново родившись, чуть не мурлыча от удовольствия. Вот что значит — отменная сантехника. Еще разобраться с управлением, и жизнь окончательно засияет яркими красками: кажется, там и массажный режим есть?
Одно это вкупе с открывавшимися видами стоило половины обещанной ему платы, так что на встречу с эрлом Эрриком Ньярр шел в самом что ни есть боевом и рабочем настроении.
Дверь его комнаты была пятой от спортзала, предпоследней от конца коридора. Так что он без особого промедления постучал в соседнюю, четвертую, гадая, что за остальными. Ну любопытно же, как-никак. На стук ответил такой раскатистый, сочный голос, какого он ну никак не ожидал услышать от переломанного калеки:
— Входи.
Вот так, без обиняков: на «ты». И этот человек явно привык командовать. А еще привык, наверняка, к тому, что эти приказы-команды исполняются мгновенно.
Как Ньярр оказался за дверью — сам не понял. Как открыл, как шагнул — вымело из головы, осознал себя уже внутри, навострившим уши, с хлещущим по ногам хвостом.
— Имя!
Да Боже-Прародитель, ведь не было же в этом слове ни единой рычащей ноты, но прозвучало, как будто из драконьей глотки!
— Ньярр, эрл.
И само, само вырвалось, потому что нельзя было иначе обращаться к этому мужчине, пусть даже и лежал он, поломанный так, что не всякий выдержит. Ньярр мимоходом отметил отменного качества медицинскую кровать — деньги, деньги! — корсет, лубки на обеих ногах и левой руке, повязку, скрывавшую всю верхнюю часть лица... Но все это как-то меркло, стоило вдохнуть поглубже, ощутить, насколько же... какой же...
Эрл Эррик был крупным, но одно дело — сухие строки «рост-вес» и фото, а другое — увидеть эти широкие плечи и не спавшие даже после болезни мышцы вживую. Фото не передавали и малой доли величия, а лежавшая на тумбе возле кровати одинокая гантель намекала, что единственную рабочую руку продолжают нагружать.
Но мало габаритов... Ньярр малодушно порадовался, что его не видят: во рту пересохло, хвост вообще жил своей жизнью, выдавая хозяина с головой. Потому что смотреть на это великолепие было просто больно.
На шикарную гриву, заплетенную в толстенную — с руку Ньярра! — косу, и это при том, что виски эрл Эррик выбрил начисто. На абсолютно р-р-роскошный, пусть и лежащий неподвижно хвост — пока, Ньярр читал заключения медиков, все должно было наладиться, не зря же его спрашивали о готовности к определенным услугам...
Но добило не это.
Добили змеящиеся по могучей груди выбритые полосы. В черной шерсти их так сразу было и не заметить, во многом потому, что там таилась великолепно прорисованная, темная, почти черная же, лишь с едва-едва заметным зеленым проблеском, чешуя. Татуировка наверняка стоила безумных денег, требовала ухода, но выглядела как настоящая.
Ньярр с трудом сглотнул.
— Ньярр-р-р-р. Хор-рошо. Без «эрлов», хватит мне и Мирры с ее ретроградством. Эррик, — в сторону Ньярра вытянули руку, и — помилуй Прародитель-Хвостатый! — была она именно такой, чтобы у Ньярра ослабели колени, а хвост мелко-мелко задрожал.
Шагнуть вперед и умудриться нормально пожать эту руку стоило ему неимоверных усилий. Хотелось растечься мурчащей лужицей от одной мысли, что вот когда... вот потом, наверное... От мысленной оплеухи Ньярр мысленно же взвыл и немного пришел в себя.
— Как скажете, Эррик. Могу я задавать вопросы?
— В р-разумных пр-ределах, — коротко хохотнул тот. — Не стой над душой, кресло у окна. Должно быть. А. Ты, надеюсь, парень сильный? Поднимешь?
Голос был ровный, не дрогнул, не сорвался, но самую малость дернувшуюся щеку Ньярр заметил мгновенно. Да, этому крепкому и сильному мужчине наверняка было трудно смириться с временной неспособностью обслуживать себя. И какое же счастье, что врачи давали однозначно оптимистический прогноз по поводу его выздоровления! Иначе это была бы ну просто вопиющая несправедливость!
— До ваших статей не дотягиваю, — искренне откликнулся Ньярр, примеряясь к массивному креслу, обитому темно-шоколадной замшей, — но справиться должен. Секунду...
Краем глаза он наблюдал за повернувшимися в его сторону ушами Эррика. Слух у слепцов, говорят, становился такой, что и глаза заменял. Но это со временем, а пока...
Подтащив кресло ближе, аккуратно свернув брошенный на нем мягчайший шерстяной плед и осторожно водрузив свой хвост на широкое сиденье, Ньярр выдохнул, собираясь с мыслями.
— Собственно... — проклятье, мысли откровенно разбегались, пришлось ущипнуть себя за кончик хвоста.
На еще один длинный выдох Эррик недоуменно приподнял уши, но Ньярр уже справился с собой.
— Собственно, вопросы касаются моих обязанностей. Мне нужно узнать ваш распорядок дня, ваши привычки и пожелания... С рекомендациями врачей я уже ознакомлен, но врачи это врачи, а вы это вы, верно?
Теперь еще и язык болтался из стороны в сторону, вместо хвоста, не иначе, рождая кучу лишних слов. Одновременно с этим пришло понимание: жалости не будет ни капли. Никакой и никогда. А вот бить наотмашь, возможно, придется, и скорее всего вовсе не понукая что-то делать, а наоборот.
В ответ снова прозвучал этот пробирающий до самой глубины нутра короткий густой смех.
— Я-то, несомненно, я. Ладно, — черное ухо с кисточкой слегка подергалось, словно выражая затруднения хозяина с формулировкой. — Режим, да? Вставать я привык рано, в шесть утра. Водные процедуры принимать... Кор-роче, из душевой меня тащить придется за хвост. Люблю вкусно пожрать. Готовить тоже люблю, но пока что придется смириться с тем, что кухню у меня отхапала Мирра — и с жиром, который нарастет на боках, пока не встану. Или они меня там чисто диетической пакостью кормить приказали, а? Тогда придется как-то с этим бор-роться! Я люблю мясо!
Ньярр против воли расплылся в улыбке: невозможно было среагировать иначе. И пусть лично он старался выдерживать чисто деловой тон, но все равно, было приятно слышать такую... живую, что ли, речь. И даже перспектива ранних побудок не пугала, он привык подстраиваться под графики подопечных.
Через полчаса, когда постучалась Мирра, привезшая тележку с сервированным обедом, он уже достаточно свободно общался с Эрриком, чиркая заметки в найденном в ящике стола чистом блокноте. Получалось... Неплохо получалось, если не считать необходимости сразу окоротить подопечного.
— Нет, Эррик, согласно рекомендациям врачей вам еще рано пересаживаться в кресло, — отрезал он. — Потерпите, как только — так сразу, пока вот лучше поешьте. Вам помочь с этим?
Подопечный тяжело вздохнул, но Ньярр совершенно явно понял, что это не настоящий вздох. Наигранный наполовину, на большую, наверное — это такой метод прощупывания его на слабину.
— Ну, и что там? Кашка?
— Овощи и мясо, — усмехнулся Ньярр. — Вы же не против вареных овощей, Эррик?
— А если против? — ухо снова настороженно развернулось к нему, уголок красиво очерченного рта дернулся в намеке на усмешку. — Впрочем, ладно, договоримся: я не капризничаю и ем все, а ты подтащишь кровать к двери на террасу. Там вроде бы должны быть колеса.
— Когда вы поедите, — внес коррективы Ньярр, тихонько выдохнув — кажется, на компромиссы его подопечный идти умел. — Иначе мне неудобно будет помогать с тарелками.
— Само собой. Насчет жратвы: дай мне вилку и держи тарелку как-нибудь в одном положении. Я справлюсь сам.
Ну, учитывая наличие рабочей правой руки и в принципе хорошего слуха, позволявшего ориентироваться на голос — Ньярр даже не сомневался, что Эррик справится.
— Тут есть подлива, можно я...
— Нужно, — не дослушав предложение, слегка досадливо скривился мужчина. — Скажи потом Мирре: я не люблю подливы. Пусть готовит на пару или отварные, но без соплей.
— Как скажете, — Ньярр мысленно поморщился: ну вот, влезать в отношения между хозяином и другой прислугой. Ладно, вывернется.
Расстелить салфетку поверх одеяла было недолго, и Ньярр замер с тарелкой в одной руке, отметив, что движения Эррика не столь уверены, как ожидалось. Левша? Возможно, надо будет поглядеть потом.
В общем и целом, знакомство удалось. Напряжение возникло только один раз, причем, весомое такое, ощутимое: когда ему пришлось подготовить подопечного ко сну. А, соответственно, проверить катетер и калоприемник, ну, и сменить нужное. Для него, с почти четырехлетним опытом ухода за самыми тяжелыми пациентами, ничего такого в этом не было. Но он прекрасно понимал, как этот процесс ранит гордость человека, который вот совсем еще недавно был вполне самостоятелен.
Он честно думал, что все пройдет в напряженном молчании, нарушаемом только звуками процесса, так сказать. И не ожидал, что Эррик, хмыкнув, посоветует ему включить музыкальный центр. Тут уже Ньярру пришлось отгораживаться привычным «как скажете», проводя тонкую, но вполне ощутимую черту, разграничивавшую хозяина и прислугу.
В остальном же... В остальном, решил он, уже укладываясь спать в своей комнате, все шло к лучшему. Его опасения и ожидание увидеть избалованного богатенького сыночка не оправдались, а с остальным он прекрасно справится. Ну а «бонус»... Тут перед глазами сама собой встала мощная фигура, без лубков и прочего, и Ньярр прикусил губу, чтобы не застонать.
Пока мысли занимали привычные рабочие моменты, подобным образам в голове места не находилось, а вот теперь ничто не мешало немножечко... пофантазировать, вспоминая. Линии татуировок и свесившаяся через плечо толстенная коса так и манили, и Ньярр понял: пережить время до полного выздоровления будет тяжко не только подопечному, но и ему.
Ничего... Справятся!
_____________________________
* Байкар — мото-спорт, включающий в себя гонки разных уровней, состязания по высшему пилотажу и каскадерские трюки.
** «Рычальники» — обиходное именование громкоговорителей.
*** В этом мире собственно медицина подразделяется на целительство — магическое исправление поражений организма и разума — и медицину — немагическое. Ньярр считается медбратом, а не братом-целителем именно потому, что занимается немагическим уходом за больными. Точных границ ни одно, ни второе не имеет, так как в целом медики и целители сотрудничают очень тесно.
========== Глава вторая ==========
Когда с левой ноги подопечного сняли лубки, Ньярр познал, насколько велико шило в подхвостье этого... мужчины. Учитывая еще, что примерно тогда же у него восстановилась чувствительность ниже пояса — это самое «шило» Эррик ощутил всеми нервами... О, да! Ньярр был прав в своих первичных заключениях: осаживать подопечного нужно было, и как можно жестче. Потому что буквально на следующий же день тот потребовал посадить его в кресло-каталку, до сих пор стоявшее в кабинете без использования. И это несмотря на рекомендации ногу и позвоночник не перегружать!
— А я и не буду, — заявил Эррик. — Но два разрешенных часа — мои.
Ньярр поскрипел клыками, но вынужден был согласиться: два часа целитель в самом деле разрешил.
Кто ж знал, что в первый раз будет так сложно поднять этого здоровяка и пересадить в кресло?
— Так, постой, — Эррик длинно и тяжело выдохнул, упираясь ладонью в грудь Ньярра, когда с первого раза не вышло — отвыкшее от активного движения тело оказалось неповоротливым и неподатливым, а еще очень тяжелым. — Ты вообще сколько весишь?
— Десять с четвертью мер*, — откликнулся тот, и сам отдуваясь. — А в вас не меньше пятнадцати!
— Почти угадал, пятнадцать с половиной, — хохотнул Эррик.
Ньярр не стал говорить, что считал не на глаз, а припомнил цифру в медицинских отчетах. Вместо этого он прикинул, как лучше действовать.
— Давайте так: упретесь сюда и сюда, — он мягко переставил действующие конечности Эррика в нужную позицию. — А я помогу перенести вес.
— Если не получится — не переживай, придумаем что-то еще, — усмехнулся тот. — Только не надорвись, тростиночка, этого я себе не прощу.
Ньярр вспыхнул. «Тростиночка», значит? Да он... Да у него вообще-то самое обычное телосложение! И до сих пор силы хватало на то, чтобы ворочать лежачих больных!
— Ньярр? Эй, ты обиделся?
Уши Эррика настороженно поднялись и развернулись к нему.
— Нет, что вы. Просто вспоминаю, не придумано ли что-то на такой случай, другие мои подопечные были немного... изящней, — откликнулся он максимально обыденным тоном. — Пробуем?
— Пробуем.
Что ж, в тот раз все получилось, правда, Ньярру пришлось нелегко — он старался максимально принять на себя вес подопечного, чтобы тот не упал, не приведи Прародитель-Хвостатый, и не повредил себе еще что-нибудь. Взмок, как свалившийся в воду мыш, конечно. И почти сразу заметил, что к нему принюхиваются, когда укутывал легким пледом осторожно уложенные на подставку кресла ноги.
— Эррик? — позвал, не зная, что именно тот потребует: бежать в душ или же наоборот, подойти поближе, «познакомиться» хоть так.
Обычно подобное происходило сразу же, Ньярр к запаху подопечного, изрядно забитому лекарствами и прочей дрянью, принюхался в первую же встречу, оставшись довольным. Но Эррик до этого общался только голосом, даже не попытавшись ни разу на ощупь понять, кто рядом с ним. То ли привычка не выработалась, то ли не осознал еще, что отныне познавать ему мир только так.
— Соль, белоколос и полынь... Пахнешь, как степь вблизи океана. Жаль, что я так плохо чувствую запахи...
Голос у Эррика был немного напряженный, видимо, перемещение все-таки причинило ему боль. Или дело было в другом?
— Дай руку.
— Мои предки из южных краев, — не стал отрицать Ньярр. Ему было любопытно, и он расслабленно вложил ладонь в протянутую руку. Эррик... Его запах почти подавлял, но в то же время манил — тяжелый и металлический, он отдавался на языке привкусом крови и огня, заставляя дрожать хвост.
Некстати вылезла мысль о дополнительных... функциях его работы, и Ньярр невольно сглотнул. Как-то подзабылось, сгладилось привычными действиями, было отложено им самим на дальнюю полку — до этого вот момента. Жесткие пальцы с широкими подушечками медленно прошлись по его руке от запястья до локтя. Ньярр, вообще-то, должен был одеваться в приличную рубашку, но жаркое лето диктовало свои правила, а слепота подопечного позволяла немного вольности, и Ньярр уже пару недель довольствовался легкими безрукавками. Прямо сейчас он проклинал себя за это всеми известными проклятьями: Эррик притянул его локоть к лицу и уткнулся носом прямо в сгиб, в чуть влажную от пота шерсть. Ньярр чувствовал его медленный вдох, холодок по коже.
— О да. Море в крови и горечь полыни. Светлая масть?
— Палевая, э... Эррик.
Опять этот тон — и пусть Эррик немного научился сдерживать мощь своего голоса, но от тона «эрл» так и рвался с языка.
— И темные подпалины?
Эррик отодвинулся от локтя, но возблагодарить богов Ньярр не успел — его потянули за руку, вынуждая или наклониться, или встать на колени перед креслом. Он предпочел второе, потому что позвоночник намекал: хватит на сегодня нагрузок, еще же подопечного обратно перекладывать.
— Едва заметные, у матери куда ярче. Эррик?
— Постой так, хочу попробовать... Потом извинюсь за вторжение в личное пространство, — блеснули в ироничной усмешке кончики клыков.
Эррик неторопливо провел по руке выше, заметил:
— Крепкие руки. Еще немного меня потаскаешь — станут еще крепче.
— Если позволите — я и вашим спортзалом воспользуюсь, — нахально откликнулся Ньярр. — Если будет время, конечно же. Вы разрешите, Эррик?
— Спортзал, бассейн — в твоем распоряжении. Умеешь плавать?
— Конечно!
Да, Эррик был леворуким, и действовать одной только правой ему было непривычно — поначалу. Сейчас Ньярр отмечал, что движения стали увереннее, одновременно и плавнее, и скупее. Никаких резких взмахов и рывков. Жесткие подушечки с нажимом прошлись по плечу и шее, скользнули по щеке до скулы. Очертили глазницу, провели по носу и... поднялись вверх. И Ньярр не мог сказать, что было бы чувственнее: прикоснись Эррик к его губам или же вот это собственническое, властное движение, которым обхватил ухо, наверняка горячее, провел по раковине до кончика. И сжал, невольно уколов когтями, когда Ньярр выдохнул:
— Ур-р-рмя... — и тут же оборвал зародившееся в горле мурлыканье, сконфуженно буркнув: — Простите.
Эррик только расхохотался, отпуская его ухо.
— Да ладно тебе. Я тоже тащусь, когда меня по ушам гладят. Ну, довольно нежностей. В кабинет! Я абсолютно разленился и запустил дела.
— Два часа, — только и мог обреченно напомнить Ньярр, поднимаясь на ноги.
***
Эррик удивлялся сам себе: с какого рожна он сделал то, что сделал? Уж себе-то он мог не врать — не было это обнюхивание и ощупывание «попытками увидеть» своего помощника-сиделку. Это был грубый и практически неприкрытый флирт с его стороны. Вот это-то и вгоняло в ступор, потому что до сих пор парни его не интересовали. Вернее, нет, и тут себе лучше было не врать. Просто до аварии его больше интересовали девушки, а за годы работы в спорте он как-то привык к тому, что вокруг одни здоровенные самцы, с которыми флиртовать — значит нарываться на драку. В школе, там да, было всякое. Но детишки его круга общения привыкали к сдержанности порывов, потому что несдержанность могла принести проблемы родителям.
Одуревшее от неподвижности тело, возвращение чувствительности ногам — и всему тому, что ниже пояса, желание почувствовать хоть что-то... Да, флирт. И — да, «что-то» он, несомненно, почувствовал. Но так, вялое шевеление. И потому прекратил издевательство над парнишкой. А что это издевательство — был уверен. Не в кондиции — и нечего. Вот как только вернет себе хоть намек на былую форму — вот тогда...
Запах. Он смог ощутить запах Ньярра. Нерезкий, не слишком насыщенный — но приятный и будоражащий. И это тоже было золотым «лисом» в копилку желания. Потому что соль, полынь и белоколос не могли скрыть мягкую, чувственную нотку. Он не смог ее идентифицировать, но подсознание распознало влет.
Два часа он тогда не высидел — просто не смог. Времени хватило только на грубую настройку голосового управления компьютера и на звонок матери. Отчитался, что уже гораздо лучше себя чувствует, можно приехать в гости. Знал: матушка обрадуется. А еще знал, что ни в коем случае не покажет ей, как на самом деле слаб и зол на эту свою слабость. Потому что не мог и не должен был ее расстраивать, достаточно было уже случившегося. Отцу — да, отцу он мог показать все. Мог злиться и рычать, мог кривиться от непреходящей, вгрызающейся в кости боли — особенно сейчас, когда чувствовал ее, словно перемалывающую левую ногу в каменных жерновах. Знал, что это ненадолго, сейчас, когда восстановилась проводимость нервных окончаний в позвоночнике, выздоровление пойдет быстрее. Но все равно было больно до такой степени, что иногда просил Ньярра сделать обезболивающий укол, чтобы спать ночью. Тот ни разу не отказал, только серьезно велел ложиться удобней и шумно лез за всем необходимым. И, хвала Бесхвостой Матери, никогда не разражался нотациями, как некоторые врачи — о привыкании и прочей дури. И рука у него была легкая, хотя это Эррик отмечал уже постольку поскольку — просто еще и зад не зудел после укола.
Вообще парнишка был хороший, жаль только, общался так... почти официально, никак не удавалось вывести его на более неформальное общение, как Эррик привык среди своих парней. Но это ничего, не все сразу.
Вернувшись в постель с его помощью, Эррик предупредил, что в выходные дом подвергнется нашествию дорогих родичей.
— Поможешь мне привести себя в божеский вид. Приедут матушка и мой младший брат, не хочу выглядеть перед ними чучелом.
— Вы отлично выглядите, — последовал ответ, — но я вас понял.
Эррик только фыркнул на это заявление.
— Оброс уже, виски подбрить сможешь? И все остальное, — провел по груди, намекая на татуировку. — В ванной лежит где-то крем, потом намажешь, чтоб шерсть не росла. Сумеешь?
— А татуировке это не повредит? — в голосе Ньярра прорезалось... предвкушение?
Эррик навострил уши.
— Храмовая разработка, — усмехнулся он. — Через год-полтора применения убьет волосяные луковицы, и в бритье не будет нужды. А татуировка останется в неприкосновенности, ну, разве что придется потом подновить цвет, но не факт, что даже это потребуется. Нравится тебе?
Даже не видя, не трогая уши и почти не ощущая запаха помощника, Эррик понял, что тот и смущен, и сгорает от предвкушения. Просто знал, как на окружающих действует его внешность, как млеют и текут девчонки, когда позволяешь им потрогать «драконью чешую». Татуировку он сделал себе после того, как «Черные крылья» вышли в десятку чемпионов мира. Возни и мороки с ней было, правда, много — до того как появилась эта храмовая разработка, специально для таких придурков, которым не хватает шкуры без шерсти для татушек. Эррик только посмеивался: храмовые маги шли в ногу со временем.
Вообще-то, он хотел другую татушку — именно крылья, драконьи крылья на спине. Тату-мастер его отговорил, мол, у каждого второго «дракона» такие — и теперь Эррик был ему благодарен. Впрочем, он с самого начала был благодарен за нетривиальность своего «украшения», но сейчас — особенно. Ньярра хотелось заинтересовать. Почему? Да кто бы это самому Эррику объяснил! Он часто действовал по наитию, под влиянием эмоций и чутья. Часто же и огребал за это. Последний — фатальный! — раз, похоже, все равно ничему не научил.
«Кобель ты, Эррик, кобелина!» — мысленно почесал он себя за ушком и довольно ухмыльнулся.
— Эй, Ньярр, так что, нравится?
— У-у-у... Конечно!
Эррик еще более довольно рассмеялся.
Банно-помывочные процедуры, уточнив, когда дражайшая матушка с братцем намерены явиться, Эррик своим произволом назначил на завтрашний день. И даже сумел заснуть без обезболивающего, предвкушая: пока не было возможности садиться, приходилось довольствоваться очищающими артефактами, а они, как ему казалось, все равно оставляли на коже ощутимую пленку, то ли побочка от магии, то ли его личный загон и глюки. В общем, искупаться хотелось до дрожи хвоста. И плевать на то, что самостоятельно не получится. Ньярр уже показал себя достаточно аккуратным и отличным профессионалом во всем, что касалось ухода за подопечным, так что Эррик был готов довериться его рукам.
И на следующий день, после того как пообедали, по установившейся традиции — уже вместе, Эррик давно наловчился есть и одной рукой, и вслепую, и запретил себе помогать, настало время «заняться кр-р-расотой».
— Прародитель-Хвостатый, ну наконец-то будет нормальный душ! — почти сладострастно выстонал он, с помощью Ньярра перебравшись в специальное, не артефактное кресло. — Ньярр, не приведи боги тебе узнать, каково это — не мыться два месяца!
— Охотно верю, Эррик, — откликнулся тот. — Начнем с помывки?
— Сперва стрижка-брижка**, потом мытье. Сухую шерсть и волосы сбрить проще. Так. В шкафчике слева сверху — такая байда, я все время забываю, как ее называют, выщипывалка такая, ну?
— Триммер?
— О! Голова! Именно он. Берешь — и проходишься по татушкам. Только плешей не понаделай, лады?
— Доверьтесь мне, Эррик.
Откинувшись на спинку кресла, Эррик довольно промурлыкал:
— Я в полном твоем распоряжении, Ньярр-р-р.
***
— Я в полном твоем распоряжении, Ньярр-р-р.
У бедного Ньярра, разбиравшегося в управлении навороченного дорогущего триммера с кучей насадок, от такого затряслись руки, а в голове поплыли сплошь неприличные комментарии, от которых с огромным трудом получилось избавиться, а с еще большим — не озвучить парочку особенно двусмысленно-намекающих. Даже предложение расслабиться и не дергаться было... кхм. Или мррр?
— Минуту, разберусь с техникой, Эррик.
Разбирался с собой Ньярр куда как больше минуты, но когда зажужжал триммер, уже сумел унять даже хвост. И сначала не понял, почему тихое жужжание сменилось басовитым гулом. А когда понял...
— Эр-рик?..
— Пр-р-родолжай, пр-р-родолжай, Ньяр-р-р, — вымурлыкал тот, — я р-расслабляюсь и не дер-р-ргаюсь, пр-равда же?
— Уж лучше бы ушами трясли, с этим справиться проще! — в сердцах выдал Ньярр и замолчал, закусив губу.
Так и работал дальше, с закушенной губой, прижав уши и весь тая внутри от басовитого мурлыканья, не ставшего ни на коготочек тише. Сам бы замурлыкал, проводя пальцами по гладкой коже, втайне ожидая рельефа чешуек, да... подопечного поберечь стоило. Он сидеть-то пока едва-едва может, какой тут большее!
На полосах рисунка отросшая шерсть была тонкой, скорей уж подпушком, чем шерстью. Но прикосновение к голой коже казалось все равно... чем-то более чувственным, чем даже к этому нежному пушку. Ньярр закончил с татуировкой, еще раз куснул губу, заставляя себя вынырнуть из полутрансового состояния, в которое вгоняло мурлыканье этого большого... кошака.
— Отличненько, — Эррик провел по линиям и довольно улыбнулся. — Теперь — гр-р-рива. Бр-р-рить без насадок, наголо.
— Косу сушить-переплетать доверите? — уточнил Ньярр, защелкав насадками.
— Тебе и мыть ее, и не только ее. Кому же еще, мой хор-р-роший?
И почему нельзя отвлечься хоть ненадолго, постучаться головой о холодную плитку стены? А ведь правда, впереди еще помывка! Ньярр представил себе, как он намыливает этот великолепный хвостище, эти плечи, эти... да все!
— Не засыпай, Ньярр, — выдернул его из мечтаний насмешливый голос.
И пришлось уже браться за Эррикову голову, и почему-то это показалось ему еще более интимным действом, чем даже бритье его татушек. Под пальцами, там, где прошли лезвия, было замшево-нежно, основания ушей и кожа почти обжигали, или просто Ньярру так казалось? Мурлыканье Эррика сменило тональность, в воздухе почти зримо разливалось его удовольствие, густое и острое, как настой перечника. Жесткая ладонь словно случайно поймала кончик хвоста Ньярра, мягко растеребила, заставив до крови закусить губу, чтоб не застонать в голос.
Никогда еще Ньярр не желал своему подопечному скорейшего выздоровления столь рьяно и искренне.
А на следующее утро случился обещанный визит родственников. Ньярр ждал всего: слез, скорбных лиц, сюсюканья... Не ждал, что в двери столовой вдвинется — по-другому не скажешь — воистину монументальная дама. Одного взгляда на нее хватало, чтобы понять, в чьи стати и масть пошел Эррик. Что интересно, шедший за ней молодой мужчина был совершенно другим — и ниже ростом, и в плечах поуже как бы не вполовину, и с шерстью дымчато-серой, довольно нейтральной окраски, попушистее и подлиннее. Ньярр вежливо кивнул, ничего не сказав, но для себя отметил: отношения родителей Эррика в какой-то момент ощутимо поменялись, судя по сыновьям. Эрл ур-Фиор после рождения старшего, кажется, как-то завоевал любовь своей супруги? Выходило, что так.
А подопечный, услышав пришедших... надел маску «несгибаемого героя». То есть, он и без того все это время держался так, как не всякому недавнему калеке дано, но с появлением матери и брата начал излучать оптимизм, как мощная бестеневая лампа в операционной — свет. И тени в самом деле спрятались — боль, неуверенность в будущем, горечь, временами все-таки проглядывавшая в изгибе губ и том, как прижимались уши. Все спряталось под этой маской.
Захотелось отвесить подзатыльник: это твоя мать, идиот, неужто она не видит? А Ньярр видел таящееся в глубине глаз этой потрясающей во всех смыслах женщины понимание. Но молчал, расставляя дополнительные тарелки. И вообще молчал, открыв рот только пару раз, когда спрашивали врачебную информацию. Эррик ее упорно не запоминал — или делал вид, что не запоминает, а Ньярра положение обязывало.
Эрлеа Кьярра — имя ей удивительно подходило — видела и понимала гораздо больше, чем того хотелось бы ее сыну, потому что первый визит не затянулся дольше, чем Эррику пока что было позволено сидеть целителями. Перебираться в кровать при ней он категорически не желал, и мать понимала это. Эрлеа Кьярра не сюсюкала и не жалела сына. Она верила в него и его жажду жизни.
— Я привезла тебе документы. Только те, которые требуют твоей личной визы, с остальным пока справится отец.
— Мама, ты чистое золото!
— О, да, четырнадцать мер чистейшего золота, — рассмеялась она глубоким грудным смехом.
Ньярр подумал, что и этот смех Эррик унаследовал от нее же. И что, кажется, в ужин сегодня придется подмешать немного успокоительного — для Эррика же пользы, потому что визит и обещание работы взбудоражили его неимоверно.
Если бы Ньярра спросили, как он может оценить брата своего подопечного, он бы сказал: «мутный тип». Не в том смысле, что странный или неприятный. Просто этот молодой мужчина был ему пока что совсем непонятен. У него был цепкий взгляд — ярко-голубые глаза в первые же минуты словно просветили насквозь. Улыбка, шутки, реплики ни на полшерстинки не казались фальшивыми, он в самом деле скучал по старшему брату, это было заметно. Был рад его увидеть, почти ластился, норовя отереться о здоровое плечо, взять за руку. Но было что-то в глубине, под всем этим...
Только ночью, усыпив перенервничавшего и все-таки слишком перетрудившего спину Эррика, Ньярр смог остаться наедине с собой и проанализировать все, что увидел. И вспомнить, кем, собственно, был отец этих двух непохожих мужчин.
Эрл ур-Фиор был политиком. Миррин ур-Фиор, несомненно, был его наследником. Его с молочных клыков наверняка жестко натаскивали на это, раз уж старший сын по складу характера не подходил. По крайней мере, Ньярру так казалось. Он все еще понятия не имел, чем занимался его подопечный до аварии, а выспрашивать не позволяла этика профессии. Но он обязательно разберется во всем этом. Не может не разобраться — завяз всеми когтями, уж в этом-то можно себе признаться. И, кажется, вовсе не из-за денег.
______________________________________
* Мера — 6,5 кг (исторически обуславливалась примерным весом ядра для катапульты и гири для измерения зерна). То есть, если Ньярр будет весить десять с четвертью мер — это 66,6 кг, а вес Эррика — пятнадцать с половиной мер, 100,7 кг.
** исторический языковой курьез: «как правильно: «стрижка-брижка» или «стрижье-бритье»?»
========== Глава третья ==========
Ньярр искренне считал, что учиться в старшей школе целителей было нетрудно. Еще в четыре года, выявив у него слабенький дар травянистого спектра, наставница Алерра посоветовала родителям присматриваться, к чему он-ребенок выдаст склонность. Ну... Ньярр, сколько себя помнил, подбирал и лечил увечных птиц, котят, щенков, даже змею однажды. Детское желание не угасло с течением времени. Школу целителей он выбрал уже совершенно сознательно. Было только жаль, что обучение в высшей школе, с получением уже какой-то определенной специализации, родители не потянут, а у него вот только этот, последний подопечный был единственным «денежным». До сих пор его заработки позволяли кое-что отправлять родителям, нормально питаться и одеваться, но не откладывать на дальнейшую учебу. Подписывая контракт с эрлом ур-Фиором, Ньярр специально оговорил условие: три четверти еженедельных выплат идет на накопительный счет, четверть — перечисляется на мамин. Ему самому деньги были практически не нужны, он не мог покидать своего подопечного, его поили и кормили, обеспечивали абсолютно комфортным жильем, ему дали разрешение пользоваться бассейном и спортзалом. Его даже без малейших возражений допустили до компьютера, правда, не того, что стоял в кабинете Эррика — выдали небольшой и немного потертый, «заслуженный» миник.
— Сам понимаешь, моя «машинка» нужна мне для работы, а я — тот еще собственник, — сказал Эррик, усмехаясь.
Ньярр и не думал возражать, даже мысленно: был благодарен уже за имеющееся, и за гарантированные три часа свободного времени не ночью, а в течение дня, пока стремительно идущий на поправку Эррик занят своими делами. Правда, когда он, вернувшись после тренажерного зала и душа, застал подопечного в натуральном бешенстве, приоритеты пришлось пересмотреть.
Компьютерные программы, хоть какой сложности, все равно были и оставались программами. Не всегда срабатывало голосовое распознавание текста, вылезали какие-то совершенно нелепые ошибки. Ньярр быстро понял, что в работе Эррик — тот еще перфекционист и не терпит небрежности. И что гораздо, гораздо больше вынужденной осторожности из-за сломанных конечностей и пока еще не выдерживающей больших нагрузок спины, Эррика бесит его слепота.
— Никогда не умел печатать вслепую, — губы кривились в усмешке, но это была неправильная усмешка, слишком уж много в ней было горечи. — Я не хотел бы отбирать у тебя назад то, что сам же и дал, но...
— Эррик, я с радостью вам помогу, — заявил Ньярр. — Только я же ничегошеньки не понимаю в этом вот... Боги, да этими терминами можно спокойно устроить какой-нибудь ужас и хаос, как каким-нибудь заклятьем!
Он не сразу заметил, что усмешка подопечного поменялась. И не сразу понял, что послужило причиной. А когда понял — уже снова к ночи, когда по привычке делал анализ прошедшего дня, схватился за голову: как, когда, почему он отступил от собственного правила и вбитой во время учебы этики поведения медбрата? Как, когда, почему он переступил грань «слуга — хозяин», или, вернее, «персонал — подопечный»?
Хуже всего было то, что он не мог вернуться к привычному. Понял кристально-четко: сделай он это — и будет плохо Эррику. А этого он позволить не мог. Никак. И разговоры, прежде касавшиеся по большей части повседневных дел, стали куда как более подробными.
Не могли не стать — Эррику нужно было общение, он не привык говорить днями сам с собой или молчать. Ньярр невольно оказался единственным собеседником. Больше, конечно, слушателем, особенно в моменты, когда Эррик ругался сквозь зубы или говорил о том, о чем, по-хорошему, только себе сказать и можно.
Ньярр чувствовал, как его потихоньку то ли впускают в этот узкий круг посвященных — из одного Эррика, то ли затягивает медленно раскручивающимся вихрем соскучившегося по хоть какой-то деятельности подопечного. Пришлось вникать в те самые «жуткие» термины, мозголомные формулировки, чтоб ничего не напутать.
— Вообще не понимаю. Риски, доверенности, фонды. Наверное, этому было трудно учиться?
Эррик фыркнул:
— Вообще нет, вернее, мне некогда было пугаться трудностей. Гораздо сложнее было все вычитанное в учебниках применить на практике — поди еще пойми, что там к чему относится и как динамически меняется.
— А разве наставники не объясняли? — ляпнул Ньярр и прижал уши: куда лезет, помилуйте боги!
— Какие наставники, Ньярр, я учился заочно, не было у меня времени на полноценную учебу.
— Но... — Ньярр непонимающе переводил взгляд с компьютера на Эррика, с трудом подбирая слова. — Мне казалось... Вы занимались этим и раньше? В смысле, разве не это было вашей работой?
— Это не работа, это призвание. Сперва я ухнул во все это с головой, а потом уже, когда началась серьезная работа, со своей командой, спонсорами, рекламой, только тогда понял, что без базовых знаний не потяну — и начал учиться. У меня все больше было шиворот-навыворот, сперва дров наломаю, а потом разгребаюсь, что же я натворил и как было надо.
— Это вам везло, что можно было исправить, — вздохнул Ньярр. — Я вот... Эррик, если мы все равно говорим — может, вы лучше переберетесь в кровать? Досидите потом.
Эррик повел плечами, губы мимолетно дернулись в оскале.
— Ладно, хотя я тут подумал — что мы все в доме да в доме сидим, как выкусни в норе? Поможешь мне подняться на верхнюю террасу, позагораем хоть.
— Хорошо, только спрошу у Мирры подушек, — решил Ньярр. — Вы тогда сможете полежать в шезлонге.
— Во, это дело, — обрадовался Эррик. — Давай, бегом!
И безошибочно шлепнул уже повернувшегося к двери Ньярра пониже пояса, легко, но ощутимо. Тот послушно прибавил ходу, взвякнув от неожиданности, но промолчав в целом. И, пока ходил, перетаскивал на нужное место шезлонг, пока вместе с Миррой взбивали и раскладывали подушки, пока спускался обратно — думал.
Думал о том, что это было... неожиданно приятно? В смысле, не унизительно, вот. И одновременно радовало: Эррик, кажется, начинает ориентироваться! На звук, на движение — не важно, все равно, было радостно, как за младшего, которому, наконец, далась какая-нибудь головоломная задачка.
Значит, все будет хорошо. Совсем уже скоро, вот только заживут все переломы — и... И что его дернуло высказаться в этом же духе, когда устроил уже Эррика в шезлонге, уложил его ногу, все еще закованную в артефакт, даже сам устроился рядом? Определенно, язык надо было прикусить, потому что от Эррика в ответ шибануло такой густой, концентрированной тоской, когда он с кривой ухмылкой покачал головой:
— Увы, Ньярр, в мою профессию без глаз не вернуться, мне только и останется — перебирать бумажки да заниматься финансами и продвижением команды.
Что на такое вообще можно ответить? Вот и Ньярр не нашел слов. Вместо этого, вопреки всему, вопреки истошному «Дур-р-рень!» в голове, нашарил здоровую ладонь Эррика и прижал ее к губам. А там и само нашлось, упрямое и неожиданно злое:
— А я говорю, все будет хорошо, Эррик.
И в первое мгновение, когда эту ладонь выдернули, готов был сам себя сожрать, но не успел даже мысль внятно сформулировать — Эррик запустил пальцы в короткие пряди на загривке, сжал, заставив порадоваться тому, что сидит и ноги не подогнутся, притянул ближе, так близко, что Ньярр легко разглядел тонкое переплетение нитей в ткани, закрывающей верхнюю половину лица, пробивающуюся над губой черную щетину, трещинку на нижней губе, темное пятнышко родинки у края повязки, совсем близко к глубокой, глянцево-красной полоске шрама.
— Обещаешь, мой хор-р-роший?
— Разве я врал вам, Эррик? — укоризненно фыркнул Ньярр.
Не врал, да, не договаривал только — ну, про успокоительное в вечернем питье. Но не врал точно!
— Вер-р-рю.
Пальцы разжались, отпуская, и кто бы сказал Ньярру, почему так остро продрало сожалением и даже разочарованием?
Ньярр не врал и врать не собирался. И потому, едва Эррик уснул, утомившись за день и даже, кажется, чуть-чуть обгорев на солнце с непривычки — ага, ага, нечего было от крема отмахиваться! — ушел к себе, с радостью нашарив в ящике стола наушники. Получил вместе с миником и забросил за ненадобностью. Тогда за ненадобностью — теперь же нацепил, сделав звук потише, и отправился искать, кем же был Эррик ур-Фиор раньше.
Зацепка у него была, и даже не одна, две: название того... что уж оно там было, чем Эррик командовал — «Черные крылья», ну и, собственно, имя подопечного. Вот только по имени он нашел единственную относительно свежую — трехмесячной давности — заметку об аварии, все остальное относилось к его отцу и, кажется, младшему брату. Пришлось менять запрос. Поисковик высыпал целый ворох ссылок на видео и... новостные спортивные сайты.
Для начала Ньярр понял, что сглупил: надо было сразу понять, что Эррик взял материнскую фамилию Риорн, даже в бумагах местами она значилась, в тех, что заполнялись от руки. Наверное, врачи сами путались, или подопечный их старательно путал.
Потом взгляд скользнул дальше броских заголовков, и вот тут Ньярр едва сдержал глухой вопль. Так вот почему!..
На большей части фото Эррик красовался вместе с такими же крупными мужчинами, затянутыми в кожу, и байками. Огромными, хромированными или разрисованными, окутанными дымом, словно драконы, или мнимо безобидными байками!
Откинувшись на спинку стула, Ньярр потер руками лицо, помотал головой. Да, действительно, слепец водить не сможет, о чем это он. Вот... Вот идиот!
«Дракон». Эррик «Бешеный» Риорн, капитан «Черных крыльев», пятикратный чемпион мира по вольтижировке, трехкратный чемпион по гонкам на выживание... Ньярр слышал все эти термины не раз, как любой человек в мире — просто потому, что, как вид спорта, байкар был самым популярным, самым зрелищным и опасным, а чемпионы-«драконы» — столь же знамениты, как в глубокой древности были знамениты выдающиеся рыцари-драконоборцы. Просто одна легенда сменила другую, живые рыцарские тяжеловозы уступили место стальным коням. Ну и драконов больше не воевали, да, не было необходимости. Зато ни один рыцарь древних эпох, наверное, не мог похвастаться такими армиями фанатов. Да что там, Ньярр сам в сопливом детстве собирал вкладыши с историческими байками и обклеивал спальню плакатами...
Хотелось побиться головой об стол, и Ньярр даже не стал отказывать себе в этом, для тишины подложив ладонь. Потом включил первое попавшееся видео... и залип намертво, круглыми глазами глядя на знакомую массивную фигуру, казалось, сросшуюся со своим байком.
Несмотря на габариты, они летали. Крутили мертвые петли в воздухе, переворачивались и парили над головоломными пропастями, спусками, препятствиями — словно оба были в весе пера. Проносились с такой скоростью, что воздух после еще долго выл, разорванный черной кометой, сыпались искры из-под стальной брони на безумных поворотах, визжали и горели шины, горела земля под колесами, бесновались комментаторы и фанаты. Ньярр задыхался, не осознавая, что задерживает дыхание на особенно крутых трюках. Это, черная бездна его побери, был не спорт — это был секс, безумный, беспощадный, выжимающий все соки секс — как в последний раз.
И от этого из глубин души поднималась обида: да как вообще так? Как вот это... чудо могли лишить полета?! Как могли так нагло привязать к земле, лишив возможности творить то, от чего в низу живота скручивался тяжелый, горячий ком?
Нет, Ньярр не кончил, но был близок к этому, когда миник, мигнув экраном, погас. Разрядился. А то бы он так и переходил с видео на видео. Наручные часы показывали четыре часа утра. Ньярр еще раз побился головой о стол: спать ему оставалось два часа.
***
— М-м-м, что это? — Эррик старательно потянул носом, но смог различить только ноту меда и сливок поверх запаха, кажется, еще горячей выпечки.
— Ячменные коржики, — в голосе Ньярра было ясно различимо смущение. — Сегодня же Свадебник и Благая Ночь. Я обычно в наш храм наведывался, но...
— Это так важно для тебя?
— Да, — прозвучало после паузы.
— И ты не попросил выходной. Почему?
— Разве я могу оставить вас сейчас? — искренне изумился Ньярр. — До храма и обратно день пути, там еще минимум сутки. Как вы тут один с Миррой? Нет, вот встанете на ноги, тогда отпрошусь. А пока, Эррик, мне ни совесть, ни долг не дали бы вас оставить!
— Иди сюда.
Звякнула поставленная на столик тарелка и кувшин. Эррик протянул руку и поймал Ньярра за локоть, притягивая ближе, дождался, когда тот, смущенно сопя, устроится на краю кровати, и только тогда отпустил. Ладонь легла на обтянутое легкой гладкой тканью бедро, не сжимаясь и не шевелясь, просто не позволяя вскочить или отодвинуться. Ньярр уже привык к подобным безмолвным приказам, Эррику было жаль только, что увидеть, какое у него при этом выражение лица, он не мог.
Еще никогда он не был настолько неуверен в себе, в том, как к нему относятся. Нет, он чувствовал временами возникающую в запахе Ньярра нотку желания, но не понимал — это просто нереализованное желание молодого здорового человека, вынужденного неотлучно быть в этом доме и не имеющего возможности устроить свой личный досуг кроме как в компании своей руки, или это желание, направленное именно на него? А может ли он, калека, вызывать это самое желание, или вместе со всем прочим ушла и эта часть жизни?
— Расскажи. Я, видишь ли, не особенно верующий. Как-то все это мимо меня прошло.
— Прародителя с Матерью чтите — уже хорошо, — вздох у Ньярра вышел каким-то особенно прочувствованным. — А то как погляжу на некоторых...
Возразить у Эррика не вышло бы: действительно, встречались люди, которые, видя дарованную богами магию, все равно... не верили! Он только морщил нос с таких бредней, а Ньярра они, кажется, задевали за живое. И тут же выяснилось, почему.
— Я ведь зеленушка, — признался он. — Слабенький, но что уж есть. Сколько себя помню, на все праздники всегда в храме, всегда после выезд — от и до, сколько сил хватает. Мама поначалу переживала: как же, и взрослые иногда целый день не выдерживали, а я малявка — и до самого заката рядом с братьями.
— Но ты не пошел в храмовые маги, — заметил Эрик. — Почему?
— Слабосилок, — в голосе Ньярра не было ни капли сожаления или жалости к себе. — Я не смог бы стать храмовым лекарем, Эррик. Но ведь не обязательно быть в храме, чтобы лечить? Жаль, только...
— Никогда не жалей о том, что не сбылось, — хмыкнул Эррик. — Если б ты пошел в храм, разве у меня появился бы такой помощник?
— Что?.. — Эррик почти видел, образно представляя себе, как Ньярр ошеломленно заморгал — и рассмеялся. — Нет, что вы, я не об этом! Всего лишь о том, что пока не скопил денег, чтобы доучиться нормально!
Эррик усмехнулся: в самом деле, это поправимо.
— Значит, молодец, что поставил себе цель и идешь к ней. Коржики-то сам пек?
Ну, да, смена темы была резковата, но Эррик мысленно лукаво сощурился: однако шанс кое-что выяснить, да какой!
— Мирра со сливками помогала, у меня почему-то никогда не выходит их с медом нормально взбить, — смущенно сознался Ньярр.
Что интересно, в последнее время Эррик все лучше выделял в его голосе самые тонкие оттенки интонаций. Вот и сейчас: смущен, да, но немного и гордости есть. И едва уловимая опаска.
— Не вздумай сказать, что врачи мне их запретили.
— Что? Нет, что вы!
— И накормишь сам? — Эррик специально спросил это самым нейтральным тоном, на какой только был способен, с трудом заставив хвост не дернуться. Только уши насторожил, вслушиваясь в самый малейший звук, словно это могло помочь распознать настоящие, искренние чувства парнишки. Как же ему хотелось в такие моменты сорвать к выкусням повязку, всмотреться в лицо... Вот только нечем было всматриваться. Оставалось слушать, затаив дыхание.
Слышать, как рядом так же замерли, не дыша. Эррик был уверен — Ньярр знает о древнем обычае*, не может не знать. А вот согласится ли...
— И даже от сливок сам ототру!
Голос сел, и вышло непривычно низко даже для себя:
— Кор-р-рми, мой хор-р-роший.
***
Со Свадебника минуло всего три дня, но их вполне хватило Ньярру, чтобы известись до кругов под глазами. В Благую ночь вообще уснуть не смог, до рассвета вертелся, закрывал глаза — и видел летящий на фоне облаков байк со всадником. Распахивал — и начинал вслушиваться, не заскрипит ли в соседней комнате кровать. Понимал, что дурит, что нужно спать, но...
Кончик носа от сливок он Эррику оттирал лично. Салфеткой, даже найдя силы посмеяться его рвению — так широко куснуть попытался, что разом полкоржика оттяпал.
А вот после смеяться уже не получалось: за руку поймали. Сомкнулись на запястье ласковым капканом стальные пальцы — и потянули ближе, и потом, когда шершавый, широкий и жесткий язык вылизывал с подушечек сливки с медом, сердце заходилось, а дыхание Ньярр с трудом утихомирил, только когда вылетел из комнаты, отговорившись тем, что отнесет тарелку и кувшин на кухню. И сам не помнил, нормальным ли тоном это проговорил, или нет.
И как эти дни прожил — тоже. В памяти не отложилось толком ничего, кроме долгих, искренних молитв Бесхвостой Матери. Ньярр знал — Она все слышит, все видит. Для Нее нет ничего невозможного. Нужно только верить.
Как в детстве, когда давит горло обида за птицу с переломанным крылом — и как сдавливает горло до жалобного всхлипа радостью, стоит снять лубки и увидеть, что крыло снова целое! Он верил тогда, верил и сейчас, и молился, без заученных слов, без заученных движений, садясь — и проваливаясь в себя, благодаря за все, что случилось — и прося, прося не для своей жизни — для чужой.
Чтобы срослось освобожденное из лубка крыло.
Маррун с утра привез целителя-мага, он его раз в три дня привозил, осмотреть, просветить заклятьями срастающиеся кости, поправить настройки артефакта на ноге, проверить общее состояние Эррика. Но Ньярр, да и сам Эррик, кажется, не ожидали, что в этот раз целитель довольно покивает... и снимет лангету с левой руки, и даже позволит потихоньку начинать ее разрабатывать.
— Ну и массаж, конечно. Эрл Эррик, только, ради богов, не хватайтесь сразу за полумерную гантелю!
Ньярр заверил, что не позволит, и что подопечный ничего тяжелее ложки в ближайшее время поднимать не будет. Ему целитель почему-то верил, хоть и посматривал эдак... снисходительно. И чего, спрашивается? Хотя... дипломированный целитель и простой медбрат, да. Или в другом было дело? Ньярр предпочел не задумываться, просто проводил целителя до машины, по пути выспрашивая, как вообще состояние подопечного. Был за целителями грех — не любили они при пациенте распространяться, даже специфическими медицинскими терминами описывать процесс излечения или, не приведите боги, осложнения. Но наедине, вот так, целитель Каррай спокойно рассказывал, и Ньярр только кивал, старательно запоминая и дивясь про себя: здоровье у Эррика было феноменальное, на нем все заживало, как... как... да как на нем, целитель не уставал удивляться! Ньярр только плечами пожимал на все вопросы, честно перечислял, что именно он делает — выполняет рекомендации, не более — и снова кивал уже восхищениям подобному могучему организму.
С определением Ньярр был согласен на все двести. И только прикидывал, как ему теперь Эррика осаживать, чтоб не перенапрягал в самом деле едва-едва сросшуюся руку. Наверное, придется заглянуть в спортзал, поискать самую легкую гантель. А лучше — заказать такую Марруну, что-то он сомневался, что там есть какой-нибудь снаряд меньше того, которым Эррик тренировал здоровую руку. А в нем, если судить по маркировке, ровно мера. Ньярр как-то, проверки ради, попытался сделать хотя бы один полный подход с парным ему, который оставался в тренажерке на стойке. Эррик делал двадцать пять поднятий прямой рукой, еще двадцать пять — от локтя, крутил «мельницу»... Ньярр смог поднять эту проклятую гантель шесть раз. И рука после болела так, будто сейчас отвалится.
Именно об этом Ньярр подумал в первый момент, когда, выйдя из душа, хотел заглянуть к Эррику перед сном. После сеанса массажа он всегда уходил помыться, а уж теперь, когда к ноге прибавилась еще и рука — шерсть под конец и вовсе слиплась от пота. И, услышав еще от двери негромкий болезненный стон, уже собирался высказать Эррику все, что думает о желающих заново сломать едва сросшуюся руку, занимаясь с таким грузом. Но не высказал. Потому что гантель Эррик не тронул.
В доме всегда было тепло, даже когда за окнами горные ветра гнули верхушки елей в непогоду, или бил в стекла дождь. И поэтому на Эррике все время, после того как были убраны все катетеры, когда прошел паралич, не было ничего кроме легкой полотняной фазии. Сейчас и она, размотавшаяся, свисала с края постели, позволяя увидеть его во всей красе. Особенно — остро вставшую проблему, да. Каменно, можно сказать, вставшую. На которую явно не хватало сил едва-едва шевелящейся левой руки, а правой Эррик все-таки не привык действовать в таких ситуациях. Это тебе не ложку с вилкой держать.
Ньярр посочувствовал, опомнился, отвесил себе мысленную затрещину, хотел было выйти, благо дверь закрывалась совершенно бесшумно — и снова опомнился. Просто на мгновение вбитое наставниками поведение в... неудобных ситуациях взяло верх над разумом. Которого, честно говоря, и так почти не оставалось. Пришлось постоять, чтобы собраться с мыслями и понять, что вообще делать. Некстати вспомнились собственные перемазанные в сливках пальцы...
Дальше все вышло само собой. Если до этого Эррик, возможно, и не слышал ничего, то когда Ньярр шагнул в комнату — услышал точно. И нарочито со щелчком закрытую дверь. И шаги, все ближе и ближе. Ньярр почти ощущал, как это все выглядит со стороны, тем более, собственное возбуждение изрядно мешало. Но и оно отодвинулось на задний план, когда осторожно присел на край кровати, вымурлыкав:
— Я помогу.
Вопрос? Какой вопрос, ха, утверждение и только утверждение! И отвести руку Эррика в сторону — нечего ее нагружать, рано. Это Ньярр, кажется, сказал вслух, потому что последовало сдавленное хмыканье. Или потому что он наклонился и занялся, наконец, помощью?
Что интересно, Эррик всю дорогу лежал тихо, то ли боясь спугнуть, то ли сосредоточившись на ощущениях, то ли опасаясь собственной силы. Ньярр был бы не против пальцев на загривке, но да: поза не очень удобная, еще дернет не туда в порыве. Подобные мысли заодно помогали держать себя в руках до самого конца и сдавленного рыка Эррика. И даже после, когда, сглотнув и утершись, скомкано пробормотал, что упаковка влажных салфеток лежит на тумбочке справа, и попросту сбежал обратно в душ.
Что о нем после этого бегства подумал Эррик, Ньярр не знал. И не был уверен, заглушил ли душ его заполошный мяв, который так и не смог удержать за стиснутыми клыками.
_______________________________
* Свадебник — традиционный праздник последнего летнего месяца, когда было принято устраивать свадьбы. Ну а Благая Ночь — ночь, когда Бесхвостая мать благословляет пары на зачатие здорового и сильного потомства.
Главное угощение Свадебника — двойные ячменные коржики с начинкой из меда, взбитого со сливками. Символ любви и брака. Но то сакральное значение, нынче — просто традиционное угощение. Раньше ими кормили новобрачных, теперь едят все.
Так же в древности это был последний шанс на выяснение отношений: влюбленный/ая могли поднести такой коржик тому, в кого были влюблены, и если из рук съест — можно надеяться на взаимность, если просто возьмет — раздумывает, если откажется — ну упс, никаких шансов.
========== Глава четвертая ==========
В последние две недели между Эрриком и Ньярром были два камня преткновения: обращение и костыли. С обоими Эррик боролся так, как мог. И по въевшейся в кровь и суть привычке — побеждал.
С левой ноги сняли, наконец, артефактный лубок, но зафиксировали легкой пластиковой лангетой, чтоб не рванул сразу с места в карьер. Однако стало намного, в самом деле, намного легче — проклятый артефакт весил меры полторы. Целитель Каррай предупредил: кости срастаются правильно, но колено потеряет в подвижности, и, скорее всего, он теперь на всю жизнь останется хромым. Если не согласится на операцию по замене сустава. Эррик раздумывал: согласие навсегда закроет ему двери в байкар. Кто б ему сказал еще те же две недели назад, что внутри внезапно юркой травяной крайтой* спрячется надежда — крохотная, но отравившая насквозь — он бы только горько усмехнулся: на что надеяться? Но сейчас... Слова Ньярра словно раздули искру из почти уже погасших углей. Эррику хотелось жить, хотелось снова сесть в седло байка. Не одному.
Ньярр осторожничал, Эррик чуял это всей битой-латаной шкурой. Боялся навредить, вернее, боялся не уследить за ним, глупыш. Нет, Эррик не собирался быть врагом сам себе. Стоило Ньярру сказать, что время, отведенное на «костыльные скачки» закончилось, он пересаживался в кресло и без малейших возражений занимался отсиживанием хвоста. Ньярр почти пугался этой его покладистости. Эррик внутренне хохотал: правильно, мой хор-р-роший, бойся! Но привыкай.
Со вторым было сложнее, но Эррик попросту отказывался реагировать на «выканье» Ньярра. Делал вид, что в упор не слышит ни «неправильных» реплик, ни сердито-смущенного пыхтения своего компаньона. Ньярр, конечно, был нанят отцом как сиделка и медбрат, но наверняка и все остальное входило в круг его обязанностей. Вот только для Эррика формальности в этом самом остальном были неприемлемы. Он спокойно воспринял то, что в рабочем контракте Ньярра оговорена плата за «доступность». Стоило потребовать у отца информацию, и тот не стал держать Эррика в неведении. Только спросил, устраивает ли сына компаньон.
— Устраивает. Твои люди проверили его на десяток кругов, я прав?
Отец почти оскорблено фыркнул:
— Ты сомневался?
— Нет. Просто хотел услышать подтверждение.
— Он нравится тебе?
Эррик знал, с чего такой вопрос, и почему задан таким осторожным тоном. Отец прекрасно помнил скандал десятилетней давности и собственное, высказанное в сердцах «какой же ты наследник с такими замашками?» Именно тогда он задумался — а, собственно, какой? И многое понял о себе и своих желаниях. Сейчас уже не было обидно, он давно изжил эту детскую обиду. Так что просто положил отцу руку на плечо и ответил:
— Я хочу, чтобы он стал моими глазами, отец.
Он в самом деле этого хотел. Оставалась сущая малость — подвести Ньярра к осознанию и принятию этой мысли. А тот все еще упрямился, цепляясь за этику профессии и прочие заморочки. Эррик же отказывался слышать «выканье» из тех губ, которые хранили горьковатый вкус его собственного семени, и которые было так упоительно целовать после.
***
Ньярр кипел. Молча, неторопливо, нагреваясь с каждым днем все сильнее и сильнее, будто камушек на слишком ярком солнце. На вид всегда одинаковый, но коснись с утра — почуешь последние отголоски ночной прохлады, а в полдень... А полдень можно и руку обжечь.
Он чуял: еще немного, и жар станет настолько обжигающим, что скрывать его уже не получится. Жар, рожденный в основном противостоянием его собственных чувств. Ну и Эрриком. Немного так. Самую малость!..
Этот... У Ньярра язык не поворачивался обозвать подопечного, как хотелось бы. Просто «этот». Невыносимо властный, невыносимо нахальный. Невыносимо! Пятнадцать с половиной мер поди вынеси, да. Особенно если они мурлычут так, что все нутро сводит, целуют тогда, когда Ньярру полагается сбегать как можно быстрее, и упорно отказываются общаться так, как положено, притворяясь глухими. О, Эррик, как выяснилось, мастерски умел игнорировать обращенные к нему слова!
На «ты» ему!
Как бы Ньярр ни кипел, но стоило только заставить себя произнести это самое «ты» — и внутри тонко пела струна, откликаясь на широченную улыбку подопечного. Довольную-у-у! Ар-р-р! Хотелось взять — и покусать: за уши с кисточками, за наглый хвост, оглаживающий ноги, за длинные пальцы, безошибочно и молниеносно ловящие его, Ньярра, хвост за самый кончик, и тогда ни убежать, ни с места сдвинуться уже не выходит, только хватать воздух ртом, потому что — откуда?! Откуда он вообще узнал, что Ньярра с ума сводит, когда пушат темную «кисточку» на кончике хвоста?!
И как вообще быть, если все происходящее совершенно не сочеталось с теми правилами, которые Ньярр учил и сам для себя определял, долго и упорно? Он пытался совмещать их с требованиями Эррика, но получалось только хуже. Может быть, поговорить откровенно? Объяснить, что... А, собственно, что объяснять? Что помощь со всеми физиологическими трудностями и проблемами вообще-то оговорена в его трудовом договоре? Что это ему платят, и он не знает, как воспринимать эти ответные поцелуи? Что он не может переступить последнюю грань и без сопротивления говорить Эррику «ты»? Хочет — о, себе-то можно не врать! — но не может. Пока еще сопротивляется, но сил все меньше.
Эррик был похож на море. А море точит скалы, и упорства ему не занимать. Незаметно, слово за словом, разговор за разговором. Эррик валялся на солнышке, Ньярр плескался в бассейне — и, подплывая к бортику передохнуть, обязательно оказывался втянут в шуточный спор, рассуждения обо всем и ни о чем. Или, сидя рядом и помогая с делами и бумагами, невольно заслушивался объяснениями, пытаясь разобраться в ставших лишь немногим понятней терминах. Или, как сейчас, прогуливался с Эрриком в окрестностях дома, смотрел на чернявую макушку — и сам не замечал, как окончательно размываются границы между личным и рабочим.
— Матушка у меня ведь не отцовского круга.
У Эррика явно было хорошее настроение с лирическим уклоном, и эти слова он произнес с предвкушающей усмешкой; чувствовалось по тону, что не будет ничего в истории тяжелого или неприятного. Может, на самом деле и было, но Эррик эти моменты обойдет, обтечет, как вода — острые камни.
— Сколько он с нею намаялся, пока добился хотя бы не уставного «Да, эрл!» или «Нет, эрл!». Она в отставку-то вышла, только когда целитель, моим батей подкупленный, сказал, что в ее положении сдавать нормативы равносильно моему убийству. Батя говорит: выходит мамуля из кабинета, как грозовое облако, только что молнии не мечет, а тут он, на коленях, с букетом... Об его голову четыре букета и обломали, и только пятый мама приняла. В смысле, батя шесть заказал, перестраховался. Как только кончался один — из-за угла выходил наш шофер, ты его знаешь, Маррун, вручал бате новый, тот преподносил его мамуле, не поднимаясь с колен — и на новый круг.
Представляя эту картину, Ньярр смеялся, зная, что Эррик не обидится — да на что тут обижаться, Бесхвостая Матерь! Тут впору за голову хвататься и хохотать в голос, одновременно сочувствуя бедному его отцу!
— Не... розы... хоть? — сквозь смех простонал он.
— Нет, конечно! — заржал Эррик. — Батя у меня хитрый и продуманный. Ему как раз на следующий день предстояли предвыборные дебаты, так ты себе представляешь, каким бы он был после роз? У мамули рука очень нелегкая. Ему и ее любимыми лилейниками — уж на что хрупкие цветы — от души досталось. Ньярр, — Эррик поймал его ладонь, подтянул к губам так близко, что кончики пальцев обжигало и холодило его дыхание. — У меня ни букетов, ни терпения, ни продуманности батиных нет. Да я и не хитрый политик, как он, а прямолинейный «дракон», поэтому спрошу открыто: может, перестанешь уже пыхтеть, как во-о-он тот ежик, когда я прошу мне не «выкать»?
— Нет там никако... Эррик! Да что вы... ты... — Ньярр не выдержал и с рыком выдернул руку. — Да ты издеваешься, что ли?! И кто я после этого буду, а?!
Вода таки пролилась на раскаленный камень, и теперь Ньярр исходил шипением, окончательно растеряв любое понимание, как себя вести.
— Это не смешно!
— Совсем не смешно. Так и я серьезен сейчас, мой хор-роший, — Эррик рывком поднялся, балансируя на здоровой ноге.
Только позже Ньярр понял — тот сделал это именно для того, чтобы он, отскочивший отшипеться, вернулся в пределы досягаемости его рук. Не хитрый и не продуманный, да как же! Потому что Ньярр, конечно же, испугался, что Эррик сейчас упадет, кинулся поддержать — и оказался в жестких, но на удивление аккуратных объятиях. Держали его так, что не вырвешься, одна широкая ладонь грела его зад, устроившись прямиком у основания хвоста, а вторая — затылок.
— А насчет того, кем ты будешь, я отвечу: компаньоном, другом, любовником. Но прежде всего — моими глазами.
— Ты еще... — дыхание у Ньярра перехватило. Хотел продолжить «сердце дракона к моим ногам положить предложи», но вовремя прикусил язык. У Эррика же невеста была, а он... Компаньон, друг, любовник. Глаза.
Почему, собственно, и нет? Если обоих это устраивает — Ньярр уж хоть в этом мог себе честно признаться, взаимной симпатии именно для дружбы и совместной постели у них с лихвой хватало. А еще — деньги. Потому что, если так, то... Доучится, он накопит и доучится, а не вылетит отсюда через пару месяцев, как Эррик окончательно восстановится и перестанет нуждаться в сиделке! И наконец можно будет перестать с собой бороться, выталкивая непослушное «вы».
— Я согласен быть твоими глазами, Эрр-рик, — церемонно, нараспев, будто в храме, выговорил Ньярр.
— Вот и славно, мой хор-р-роший, — во все клыки улыбнулся тот — и поцеловал. Так, что глаза у Ньярра сами собой закрылись, а колени ослабели, и кто кого тут собирался поддерживать — вообще вопроса не было. Эррик и на одной ноге умудрялся стоять, как вросший в землю.
Что-то сдвинулось. Не только «ты», надежно и с концами заменившее «вы», но и в самом Эррике. Ньярр осторожничал, но видел: какое-то предвкушение толкает его вперед, заставляет выздоравливать еще быстрее — хотя, Бесхвостая Матерь помилуй, куда уж?! Целитель Каррай чесал в затылке, Ньярр сам готов был повторить его жест — но не успевал. Эррик был везде и всюду, Эррик заполнил весь мир собой, оставляя Ньярру лишь недолгие часы сна и краткие минуты уединения в душе.
Не то чтобы это было мучительно — Ньярр привык не принадлежать себе, полностью отдавая все свое время подопечным. Но... иногда это все-таки утомляло. И тут же забывалось, смывалось, стоило увидеть улыбку Эррика или услышать его раскатистый смех, завершающий очередной рассказ, в котором творилось что-то невообразимое. Ньярр только головой качал: какая жизнь, какая жизнь! Ему о такой и мечтать...
— Да я и рассказать ничего не могу, Эррик, — разводил руками он на вопросы о себе. — Родился, учился, сюда вот попал.
— И все же, мне ведь интересно. Начни с начала, с «родился».
Ньярру только и оставалось, что подчиниться. А так как слушали его очень и очень внимательно, с неослабевающим интересом, он и не заметил, как разговорился. Больше, конечно, не о себе — о родителях, младших братьях и сестре.
— У меня ведь многодетная семья. Ну, то есть, у нас, — смутился он оговорке. — Трое младших. Аррис и Аррим, близнецы, шебутные-е-е... просто как электровеники. С самого младенчества такими были, только успевай за хвосты ловить. Илорра поспокойнее, в маму характером.
— Как и ты, мой хороший, да?
— Наверное, не знаю, — всерьез задумался Ньярр. — Я вообще, наверное, в деда. Близнецы — они в папу, он тоже вечно как подхватится что-то исследовать, так несется хоть куда, хоть на другой материк, хоть хвост в океане мочить. Он у меня биолог, — пояснил Ньярр на не озвученный, но явственно повисший в воздухе вопрос. — Дома бывает налетами, полгода поживет — и опять, я его из-за этого толком в детстве и не помнил.
— Но, наверняка, гордишься им. Теперь, когда вырос.
Ньярр помолчал, пытаясь понять. Как-то раньше и не задумывался над тем, можно ли гордиться отцом. После Эрриковых рассказов о своем отце пришло понимание: да, тот в самом деле гордится, но так было не сразу. Эррик не скрывал, что специально взял фамилию матери, чтоб выйти из тени известного и влиятельного политика ур-Фиор, чтоб никто не связывал его с ним и не оглядывался на возможные последствия. Рассказывал и то, как был удивлен, когда очнулся после многочасовой операции, и почувствовал присутствие отца, а не матери или брата.
Это было глубоко личное, и Ньярру казалось странным, что такое демонстрируют ему. Обычной «лежалке», в которую раньше только плакались или кричали от боли, но никогда... Это подкупало — и он невольно делился сокровенным сам, будто отдариться пытался.
— Наверное, не знаю... Мы с ним по-прежнему не очень близки, хотя он и помогал мне подтянуть анатомию, когда я пошел учиться. Хвалил, что помогаю другим, — Ньярр помотал головой так, что уши хлопнули. — Вот мамой — горжусь!
— А она?..
— О! Она художник по стеклу!
— Это как? — заинтересованно поставил уши торчком Эррик.
— Витражи! — Ньярр невольно расплылся в широкой улыбке. — В храмах бывал хоть раз? Должен был видеть!
— Да я... Хотя да, в столичном бывал, что-то такое видел. Но там вообще красочно, фрески всякие, сюжеты мифические. Про Иеррона-Освободителя нам чуть ли не лекцию прочитали.
— О, про сюжеты я могу и сам лекции читать! Мама столько их переделала, начиная от классических, вроде королевы с рыцарем и драконом — и на вольную тематику! Я чуть было не начал подумывать тоже в художественный идти один момент, но вовремя сообразил, что не мое это. Хотя рисую до сих пор хорошо, мои шпаргалки по анатомии нарасхват были!
— Хотел бы я... — Эррик прикусил губу и тряхнул головой так, что мотнулась коса. — Давай-ка, расскажи мне, что там за сюжеты?
— Аккуратней, — Ньярр вернул косу на ее положенное место, на плечо, сделав вид, что ничего не заметил. — Сюжеты... Разные. Передача цветов Бесхвостой Матери — ну, когда один настоятель сменяет другого. Вживую-то это немногие видели, но в росписях и на витражах встречается часто, там обязательно изобразить гирлянду этих самых цветов, золотом, и столб света вокруг передающих. Наверное, это ты и видел — передачу Иерроном цветов Саварру-Всеотцу.
— Знаешь, не помню точно, давно было дело. А в том храме, в который ты ходил — какие?
— Там больше про рыцарство и драконов. Над входом огромный витраж: королева над павшим рыцарем на зеленом холме, а над ними в небе — черный дракон, — Ньярр прикрыл глаза вспоминая. — Красиво очень, дракон как настоящий, кажется — летит, сейчас на волю вырвется. Но я этот витраж не любил с детства, пусть даже там и дракон. На королеву смотреть неприятно: она такая... холодная, что ли.
— Рэнэа Керриса, первая рэнэа Севера и Юга, — откликнулся Эррик. — Мама говорила, когда-то наши предки служили то ли ей, то ли рэну Ррайдену. Хотя у нас ведь копни глубже — все им служили, кто как.
— Ну да, не удивлюсь, если и у меня в предках какие-нибудь эрлы с Юга, — фыркнул Ньярр.
Эррик почему-то рассмеялся густо и неожиданно весело:
— А мои предки, как раз, эрлами никогда не бывали, Ньярр! Мамуля говорит — у нашего рода девиз такой: «Всегда за плечом». И традиция оттуда же — все деды, прадеды служили, кто военный, кто в полиции, а мама — единственная дочка, сыновей не было — она и пошла по стопам деда Ррома.
— С ее статями и не пойти! Я вообще как ее впервые увидел — дара речи лишился, — честно признался Ньярр. — Она у тебя... Уххх!
— Она така-а-ая, — довольно ухмыльнулся Эррик. — Тут ты на все сто прав — уххх, и все. Я, признаться, думал и сам податься в полицейскую учебку. Да только уже тогда бредил байками. Поговорил с ней — как раз за пару дней до того, как дверью хлопнул, понимал, что вроде как от традиций семьи отступаю... Мама сказала: «Твой предок говорил когда-то, что сердце и разум должны вести человека наравне. И куда они ведут тебя, мой дракончик?». Это все и решило.
— Особенно «дракончик», да? — неожиданно сам для себя хихикнул Ньярр, представив этого «дракончика» с маму ростом.
— Попрошу ее привезти мои старые фотки, — хлопнул по колену Эррик, смеясь. — Сам поймешь: не был я в семнадцать таким, как сейчас. Это после, года через три, когда свою команду собирать стал, меня можно было уже называть «драконом». А тогда — высоченный, плечи широкие — а вот свой байк я впервые еле-еле поднять сумел.
Ньярр почти не поверил, хотя с готовностью подхватил его смех — заразительный, особенно когда искренне веселый. Только и подумал, что был бы очень не против посмотреть семейные фото Эррика. На официальные-то, в сети, уже насмотрелся, втайне глубоко сожалея, что не сможет вживую увидеть эти дикие, горящие безумным азартом, оранжевые глаза.
***
«Хотел бы я увидеть твои рисунки и витражи твоей матушки, да хоть что-нибудь! Что угодно!»
С каким трудом Эррик смог прикусить язык, не дать вырваться горьким словам — одни боги знали, да он сам. Кажется, даже его чуткого Ньярра удалось отвлечь, чтоб забыл о том, что чуть не выплеснулось.
Радовало одно — Ньярр потихоньку раскрывается, доверяется ему, рассказывает о себе. Эррик хотел знать о нем все. Гораздо больше, чем написано было в сухих строках отчетов, которые переслал по электронке отец. Там было именно «родился-учился-работал», пусть и едва ли не помесячно описанная биография, систематизированная информация о семье. Эррик знал, кем и даже где работает отец Ньярра, но сумел не выдать свои знания. Он и так уважал парнишку за его целеустремленность, но сейчас, узнавая ближе и полнее, начинал чувствовать что-то большее.
Что именно — могло показать только время.
__________________________________
*травяная крайта - самая ядовитая змея Северного региона.
========== Глава пятая ==========
Эррик установил для себя четкий распорядок дня: проснуться в шесть утра, встать и умыться, не дожидаясь, пока проснется Ньярр — он практически силой заставил парнишку спать на час дольше, чтобы хорошо высыпаться. Не зверь же он, в конце концов? После умывания — первый проход тренажерки, упражнения на укрепление спины, рук, ног, на разработку плохо сгибающегося колена. Потом душ, и к этому времени как раз являлся Ньярр, расчесывал и заплетал высыхающую после душа косу, помогал сбрить щетину, потому что Эррик все еще пропускал временами колючие клочки.
После завтрака — в компании Мирры или без нее, если женщина уезжала вместе с Марруном за продуктами или чем-то еще нужным, — наступало время работы над документами, общения с командой по голосовой связи и переругивания с техниками. Пока он гавкался со своими ребятами, договаривался с рекламщиками, пытался разобраться в ставках и прогнозах спортивных комментаторов, Ньярр тихим сусликом сидел рядом. Эррик чувствовал его присутствие, как тепло от разожженного камина, время от времени ощущал прикосновение горячих пальцев к локтю, уступая клавиатуру, чтобы Ньярр мог исправить ошибку в тексте.
Наоравшись до саднящей глотки, отсидев задницу и хвост, Эррик тащил Ньярра в тренажерку:
— По три подхода, мой хороший, пошел! — и брался за себя. Не жалея, не особенно слушая осторожные просьбы Ньярра пощадить едва восстановившийся организм.
— Яри, я себе не враг, не бойся.
Сорвавшееся однажды с языка ласковое «Яри» быстро стало привычно им обоим. Никаких «деток», «котят» и «малышей», упаси Прародитель-Хвостатый! Ньярр для Эрика не был с самого начала их странных отношений равен всем тем дурочкам, которых он раньше валял по гостиничным номерам. Унижать его подобными словечками не хотелось. Ньярр был самим собой, со всеми своими этическими заморочками, истовой верой, желанием оберегать, хотя Эррик уже наловчился жить без глаз, пользуясь только слухом и своим ограниченным обонянием. Хотя иногда ему казалось, что нос начинает чуять все лучше, он уже вполне разбирал запахи пищи, угадывая меню еще на подходе к столовой.
А еще он все лучше чуял запах Ньярра, и даже не только после тренажерного зала, хотя заимел привычку ловить компаньона на выходе, прижимая к себе, утыкаться носом в шею, вынюхивая кружащие голову ароматы летней, прожаренной солнцем степи и моря.
Все это закономерно приводило к тому, что Ньярр почти каждый вечер, заглядывая к нему пожелать доброй ночи, задерживался на полчаса... Хотя левая рука у Эррика уже не болела и была вполне работоспособна. Единственное, что удручало — задержать Яри надольше, чем на пару поцелуев после, пока не выходило. Он мягко выворачивался из рук, а потом Эррик слышал тихий прерывистый скулеж, который не мог заглушить душ, из его комнаты. Ну и почему, спрашивается? Вернее, зачем — зачем себя мучить? Вот этого Эррик, как ни старался, понять не мог. Поговорить серьезно на эту тему почему-то тоже не мог. Вернее, тут он знал причину: не привык он о таком болтать — только действовать, брать свое, все, что так щедро раньше предлагали. Может быть, следовало и сейчас так? Он ведь чуял, чуял прекрасно: Ньярр хочет его, горит от желания, исходит тем пряным, незнакомым Эррику ароматом, что так идеально оттеняется запахом моря, полыни и белоколоса, отдается поцелуям с искренностью, которую не купить ни за какие деньги!
В конце концов, терпение лопнуло.
«Сегодня никуда ты от меня не сбежишь, мой хор-р-роший».
Эррик не привык отступать. Менять планы, лавировать — это все ему, прямолинейному «дракону», было как нож вострый в подхвостье. И сегодня он от своих планов отказываться не собирался, о нет, только не сегодня. И никогда больше!
После того, как целитель совсем освободил его ногу от лангеты, медицинская кровать, аккуратно разобранная на составляющие, с помощью Марруна и братца, заявившегося в гости без предупреждения, перекочевала в кладовую, а в спальню вернулась привычная Эррику — широченная, хоть конем гуляй, хоть всей командой укладывайся. Он аж урчал от удовольствия, валяясь на любимом мягком пледе, отчего Ньярр, увидев эту картину, не сдержался и долго хохотал: должно быть, Эррик в эти минуты выглядел, как дорвавшийся до хозяйской постели домашний кошак.
Мирра перестелила чистые простыни, ни единым словом не высказав свое отношение к намеченному, кроме сообщения, что ужин готов, а за ней через полчаса приедет Маррун. Эррик только кивнул и после ее ухода надиктовал отцу голосовое сообщение с просьбой выписать ей премию. Хмыкнув, добавил: «За понимание» — и отослал.
В душе после вечерней тренировки намывался так, словно собирался на свое первое свидание. Хотя... правильно, в принципе: Ньярр был у него первым любовником. Вернее, должен был им стать. Эррик и себе не признавался в том, что немного нервничает. Когда тихо щелкнула дверь, все волнение как отрубило.
В постель он не спешил, и Ньярра встретил во всей красе, единственной тряпочкой на теле была повязка, скрывавшая страшные шрамы, перепахавшие морду. Эррик понятия не имел, как они выглядят, но подозревал, что это совсем не то зрелище, которое хотелось бы видеть его любовнику во время секса. Потому и надел, хотя она и мешалась, стягивала гриву, распущенную и еще влажную. Промелькнула мысль: а не из-за этого ли Яри от него убегал каждый раз, ведь на ночь он повязку снимал?
— Я думал, ты уже лег... — голос Ньярра прозвучал слегка растерянно.
— Тебя ждал. Иди сюда, мой хороший, — Эррик развернулся к нему от окна.
Потянул носом, ловя в теплом воздухе первые тонкие нотки той незнакомой пряности, от которой тяжелели яйца и хотелось куснуть за загривок, отведя мягкие, шелковистые прядки отрастающей гривы. Поднял руку, безошибочно поймав за плечо шагнувшего к нему Ньярра, притянул еще ближе, скользнул ладонью по лопаткам к тонкой полоске шерстки на хребте, зарылся в нее пальцами, прислушиваясь к прерывистому вздоху.
— Яр-р-ри.
Горячий, такой горячий, так часто и сильно бьется сердце под ладонью...
Наклонившись, мазнул губами по поджавшемуся уху, мягко прихватил у основания. Еле слышный, почти задавленный скулеж бальзамом пролился на сердце и каплей смазки — в шерсть на животе. Эррик шагнул, плавно разворачиваясь, заходя за спину, обнимая уже двумя руками, чтоб даже не вздумал сбежать.
— Мой Яр-р-ри.
Ногами чувствовал, как мечется, дрожит длинный, опушенный густой гладенькой шерстью хвост, почти зажатый их телами. Такой нежный, чувствительный. Жаль было до одури, что у него не десяток рук — ну, или хотя бы четыре, еще парочки очень не хватало, чтоб огладить везде, и этот хвост, и упругие, крепкие ягодицы в легком пушке, и сильную шею, и едва-едва обросшую мягкой шерсткой грудь, и поджимающийся от прикосновения живот с аккуратной маленькой ямочкой пупка. Пальцы медленно бродили по этому восхитительному телу, и Эррик старался прислушиваться к их ощущениям, а не к тому, что чувствовал пониже пояса, опасаясь не сдержаться. Знал, что Яри точно чует, как касается его ягодиц влажная головка, тычется в пушок, оставляя следы смазки. Но это все потом, позже. Потом, когда выцелует, пометит легкими укусами эти ягодицы, когда вынюхает и вылижет каждый кусочек кожи меж ними, каждую складочку... Потом.
— Эррик... — тихий, скулящий всхлип. Крупная дрожь прошивает ставшее еще более горячим тело, когда пальцы зарываются в мягкий пух внизу живота, охватывают кольцом край мехового чехла, сдвигают его, скользящий по жестко-упругому, легко и с готовностью скользящий.
— Ничего не сделаю без твоего желания, Яр-р-ри, — губы щекочут жесткие волоски на основании уха. — Скажи: да или нет?
— Д-да... Да!
Большего Эррику было не нужно, он услышал и почувствовал все, что хотел: искреннее желание в этом хриплом, на выдохе «Да!», скользнувший вбок хвост, прогнувшуюся спину. Мягко подтолкнул к кровати — не стоя же, хотя он бы и так хотел, но пока плохо гнется нога, на колени не встать, чтобы сделать то, что желал. И потому — на кровать, не выпуская из рук, пока Ньярр не коснулся ладонями постели. И еще чуть дальше, выгнуть, поставить на четвереньки, подпихнуть под грудь подушку:
— Вот так постой, мой хор-р-роший. Дай тебя изучить.
Чистый, сносящий голову, туманящий соображение запах ударил в нос, словно напрочь пробило ту преграду, которая мешала Эррику чувствовать раньше. Он помнил еще об осторожности и собственной силе, сжимая Ньярров хвост у основания и запуская под него язык, а больше не помнил ни о чем. И вылизывал с упоением, с жадностью дорвавшегося до колодца в пустыне путника, слушая сперва тихие, потом уже не сдерживаемые стоны, когда запустил в мокрое, разлизанное пальцы, медленно, не торопясь, хотя хотелось иначе. И иного: взять, вбиться, вжать в постель своим телом, укусить, ставя метку: «Мое!». Словно бесновался где-то внутри дракон, которому не давали воли. Не сейчас, не в первый их раз.
Эррик знал, что может сделать больно, поторопившись. Знал, что одарен Прародителем-Хвостатым изрядно, привык быть поосторожнее поначалу. Потом уже будет можно, а пока какие-то крохи разума держали в когтях тело, заставляя медлить, коснуться заласканного головкой — и вжиматься медленно, крепко зафиксировав руками разведенные ягодицы. Слушать хриплый скулеж, отчаянно боясь услышать в нем боль — и только когда он, задохнувшись, прервется, когда соприкоснутся тела — замереть, наклониться, собирая с лопатки соленые капельки пота, нашаривая с трудом разжавшейся ладонью каменно стоящий, подрагивающий почти у живота член. Выдохнул, оглаживая его, и с трудом сумел вдохнуть, ощутив, как еще сильнее сжимает собственный огненно-горячее нутро. Медленно — опять медленно! — качнулся назад, снова вперед, снова, снова, не отпуская из руки, стараясь попасть в ритм.
Свои хриплые рычащие выдохи смешивались с такими же выдохами-вскриками Ньярра, ласкали слух. Не было в его голосе боли — только нарастающая мольба:
— Эр-р-ри... ха-а-ах... Эр-ри... Эр-р-р-ри!
И ликующий, почти безумный вопль, когда не смог, не сдержался — и укусил, почти прокусил клыками кожу на загривке, не обращая внимания на забившуюся в рот гривку.
Сил и соображения хватило только на то, чтоб качнуться вбок, упасть вместе с Ньярром, а не придавить его всей своей тушей. Сжать руки, не отпуская, без слов умоляя потерпеть, пока не перестанет дрожать и качаться мир, пока не замрет в новой точке хрупкого равновесия.
***
Осень в горы уже пришла — пока еще ласковая, если так можно было сказать о времени года. Ранняя тут: Ньярр был уверен, что дома еще только-только начинает желтеть листва. А здесь за панорамными окнами уже вовсю полыхали огненными кострами горные клены, последние лучи солнца, готового нырнуть за зубчатые вершины, золотили березки и делали густую темную хвою елей на их фоне еще темнее. Отсюда, из холла, была хорошо видна обсаженная лиловым купинником дорожка, и шаровидные кустики в самом деле уже залиловели ярко и броско.
Там, за стеклами, воздух был хрустален и холоден, но здесь было тепло — с ровным шорохом работала тепловая завеса, надежно отгораживая людей от холодного вечера. Этот шорох не мешал слушать тихий, какой-то лирический перезвон струн.
— Солнце уже зашло, мой хороший? — Эррик опустил ладонь на гриф и отложил умолкнувшую гитару.
— Почти. Вот сейчас... Все, — Ньярр отвернулся — последняя крошка золота исчезла из виду, пусть небо еще и было светлым.
— Зажжем камин? — на губах Эррика таяла легкая улыбка, такая спокойная, умиротворенная... какой Ньярр у него до сих пор не видел. До вчерашнего дня — ни разу.
Хвост метнулся из стороны в сторону, больше потому, что не знал... Чего именно не знал — сам не знал, вот такой вот каламбур. Внутри почему-то разливалось такое тепло, что и камина не нужно было.
— Дрова уже сложены. Ты или мне?
— Ты, Яри. Мне лени-и-и-иво, — протянул Эррик, откидываясь на спинку дивана и потягиваясь.
Лениво ему... Сказал бы сразу — колено болит, так нет же.
Покачав головой, Ньярр снял с каминной полки коробок со спичками — специальными, длинными, они зажигались с каким-то тихим пшиком и горели после ровным ярким огоньком, долго-долго. Такую и просто в руках подержать было приятно, любуясь медленно затухающим пламенем.
— А?.. — вздрогнул Ньярр, поняв, что засмотрелся — и прослушал какой-то вопрос.
— О чем ты так задумался, мой хороший?
О нет, Ньярр ни за что бы ему не признался в том, какие мысли, вернее, какие воспоминания бродят в его голове сейчас. Хотя бы потому, что от них начинало тянуть и сладко-сладко саднить загривок. И уши горели. И... В общем, лучше бы ему постоять у камина, пока не возьмет себя в руки и не перестанет вспоминать о лучшем вечере в своей жизни.
Ньярр ни капли не льстил, думая так. Просто все, что бывало с ним до — по «рабочей» ли необходимости или по дурному юношескому желанию — так вот, все это благополучно меркло и рассыпалось пылью от воспоминаний о вчерашнем вечере. Эррик подавлял, Эррик был... всем. Ньярр так свыкся с его присутствием, что забыл, каким он может быть. Научился смотреть без желания — ну ладно, ладно, хорошо, по большей части научился. Но все равно, он не думал, что это будет... так. И не думал, что даже лежать после, чувствуя, как медленно опадает чужая плоть прямо в нем, будет настолько здорово.
Принадлежать кому-то настолько полно было ново и пьяняще.
— Осень, — отогнав сумбурные мысли, протянул он. — Огнедар* скоро. Ты отпустишь меня?.. Или отметим дома, как Свадебник?
Спросил и сам замер, осознав, как легко соскользнуло с языка слово «дом».
— Огнедар? — расслаблено разъехавшиеся уши Эррика встали торчком, развернулись к нему. — Что за праздник, Яри? Расскажешь?
Гитара перекочевала на столик, пустой, по счастью, хотя Мирра и обещала им принести травяной чай и пирожные прямо к камину. Скоро принесет, наверное. А пока... пока можно и рассказать, угнездившись под теплым боком, глядя, как пляшет, разгораясь, за огнеупорным экраном живое пламя. И не требовать ответа на вопрос — Эррик ответит в любом случае, когда примет решение, уж это-то Ньярр уже знал.
— В давние-давние времена, — нараспев начал он, — люди не знали ничего. Даже огня — и того не знали, а потому зимы были для них суровыми испытаниями, которые выдерживали не все. И вот одной особенно снежной и холодной зимой людям пришлось совсем худо. Настолько, что испугалась за них Бесхвостая Мать и пошла к супругу своему с мольбой о помощи — пока осталось, кому помогать. Похмурился Прародитель-Хвостатый, но понял: права Она, и осенью, перед холодами, пришел к людям, научив их высекать огонь. Но, поскольку он был мужчиной, то и говорил с мужчинами, передав это знание только им. С той поры и повелось: обязанность мужа — подарить очагу огонь да принести хвороста, обязанность жены — беречь огонь да использовать его.
Эррик негромко фыркнул:
— Мать всегда была сострадательнее Прародителя-Хвостатого. Значит, Огнедар — в честь этого. А что там будет-то?
— Ну, останься мы дома — я бы зажег огонь своей магией, и мы бы принесли его в камин, — дернул ухом Ньярр. — А в храме огонь зажигает на площади или настоятель, или глава боевых братьев, если там настоятельница, как у нас. Потом братья берут этот огонь и несут в те дома, где нет мужчин, оставляют подарки от храма, благословляют. Я обычно вместе с ними ходил, как огонь маме относил, в этот раз... Ты же подождешь, да?
— А если... вместе съездим? — вопрос прозвучал как-то очень осторожно, словно Эррик был не уверен в том, что ему, Ньярру, захочется...
А Ньярр неожиданно понял, что... даже не рассматривал поездку без Эррика. И в слова «ты же подождешь» вкладывал вопрос, подождет ли тот в доме родителей, пока Ньярр будет ходить с братьями!
Пауза вышла сильно сконфуженная, Ньярр пыхтел, пытаясь причесать мысли, Эррик замер, ожидая ответа.
— Прости, я не потому, что ты... В смысле, я дурак! Почему-то подумал, что мы... ну... что ты изначально со мной собирался!
— Так я и... То есть, ты не против? Чудненько! — урчаще рассмеялся Эррик, сглаживая этим смехом всю неловкость, словно теплая морская вода — острые края камешков.
Вот странно: Ньярр все никак не мог определиться, на что же он больше похож — на море или все-таки на огонь? Или и на то, и на другое, потому что — стихия, дикая и приручаемая с трудом? Хотя можно было не обольщаться, это не Ньярр приручил Эррика, наоборот. Но, положа руку на сердце, он не мог бы сказать, что это плохо. Теперь — не мог. Эррик окунул его с головой в себя, и Ньярр с радостью утопился в нем.
«Я — тот еще собственник, Яри».
О да. Когда Эррик предложил ему стать его глазами, а Ньярр согласился, да еще и так, что после, хорошенько подумав, понял: сами боги это его согласие услышали и приняли, все было решено. Был ли он против? Ни на шерстинку! Даже сейчас, когда понял, что это очень надолго, избегая, впрочем, слишком веского «навсегда» — не был.
Эррик тепло выдохнул ему в ухо, заставив захихикать, потом запустил пальцы в гривку, мягко поглаживая, задевая ссадинки от клыков — и Ньярр не смог сдержаться, замурлыкал взахлеб, растекаясь бескостной тряпочкой. Вот когда бы он раньше себе позволил такое? Мурлыкать! Подставляться под нежащие пальцы! Отдаваться поцелую так, чтобы не услышать, как Мирра принесла поднос с чашками и блюдом пирожных и ушла! Ньярр бурно покраснел, осознав последний факт, но было уже поздно и незачем отодвигаться, и он остался в объятиях Эррика.
— Сегодня ляжем пораньше, ты мне завтра нужен хорошенько выспавшимся.
— А? Что будет завтра?
— Это сюр-р-рпр-р-риз, — смешливо промурлыкал Эррик и сожрал последний кусочек пирожного с рук зазевавшегося Ньярра.
— Эй! Вот же!
Было тепло. И вовсе не в камине или тепловой завесе дело.
***
Вечером Эррик на полном серьезе спросил:
— Ты сможешь выспаться, если будешь спать в моей постели?
Ньярру понадобилось минут пять, чтобы справиться со смущением и обдумать вопрос. Как-то это было для него очень... ну просто очень внове — спать с кем-то, точнее, делить одну постель именно для сна.
— Я не уверен... Если тебе нужен именно хорошо выспавшийся я, то давай с совместным сном поэкспериментируем завтра?
Эррик усмехнулся и согласился.
А вот Ньярр часа два прокрутился в своей постели, раздумывая, не сделал ли он ошибку, и если уж они любовники — то... надо привыкать? Пока, наконец, не наподдал себе по глупой голове подушкой, и только после этого сумел уснуть.
Особенно выспавшимся он себя утром не ощущал, хотя и продрых без снов до семи утра, и то еще не сразу услышал тонкий писк будильника. Но чашка замечательного травяного чаю вернула его к жизни и способность соображать. Эррик выглядел необычайно взбудораженным, буквально фонтанировал каким-то внутренним задором и кипучей энергией. Ньярру бы насторожиться, но он решил, что это последствия первого за месяцы реабилитации секса. Идиот!
К десяти утра Эррику кто-то позвонил, и он, недолго пообщавшись с собеседником короткими малоинформативными фразами, оскалился в предвкушающей улыбке:
— Яри, оденься тепло, но функционально. В гардеробной найдешь коробку — разбери, это все твое. Давай, мой хороший, бегом, — и привычно уже хлопнул по заду, придавая ускорения.
Не менее привычно потерев зад, Ньярр пошел... И долго лупал глазами на содержимое коробки. В смысле, он примерно понимал, что к чему и почему, что куда надевается, и вообще... Но зачем ему защита для байка?!
Вернее, непосредственно защитой была только куртка — плотная, непродуваемая, из какого-то новомодного материала и без малейших нашивок команды, которые так и просились на пустующие места. Ну еще сапоги, высокие, с защитой для голеней. Ну а свитер с высоким воротом и утепленные штаны с кожаными штанинами были просто удобной и практичной одеждой. И такой же неимоверно дорогой и качественной, как и куртка. И подогнанной на него, Ньярр в этом не сомневался, хотя никто никаких мерок с его хвоста не снимал.
Что задумал Эррик, он попросту не понимал. Разрывался между желанием одеться, выйти — и быть подхваченным несущимся в неведомые дали потоком — и желанием сначала вытрясти ответы на все вопросы. Закрыв глаза, Ньярр вспомнил счастливое лицо... партнера. И принялся одеваться.
А когда вышел... Захотелось срочно прикусить собственный хвост, чтоб не завопить то ли от восторга, то ли от чего-то еще, непонятного и самому, потому что прямо посреди комнаты возвышался «Бешеный». Тот самый «Бешеный» с видео, с плакатов, с рекламных карточек, и шибало от него таким мощным потоком мужественности, азарта, адреналина, что Ньярр мгновенно взмок и начал понимать тех девчонок, которые без памяти и всяческого соображения срывали с себя одежду прямо на гоночных аренах. Единственным отличием была повязка на лице. И только она не давала забыться и забыть о своих обязанностях.
Черная полоска ткани, перечеркнувшая глазницы. Как бы Ньярр хотел, чтобы ее не было... Чтобы Эррик развернулся к нему и взглянул, а не навострил уши.
— А теперь — пояснения, — чуть охрипшим голосом выдал Ньярр. — Эррик, я не понимаю...
— Ты все поймешь, когда увидишь, мой хор-р-роший.
Боги милосердные, да у него и голос даже изменился, от него хвост так и норовил нырнуть между ног или отъехать вбок, и непонятно, что первее!
— После, если понадобится — объясню. Идем, они уже должны были подъехать.
«Кто — они?!»
Ньярр вдохнул, выдохнул, ущипнул себя за хвост — и покорно пошел за Эрриком.
Только у дверей холла тот приостановился, позволил взять себя за руку и провести на площадку подъемника. Не то чтобы не помнил количество шагов или не мог сориентироваться на террасе — просто выполнял уговор, буквально выпрошенный Ньярром. Тот слишком хорошо себе представлял, что может произойти, если Эррик хоть на шаг ошибется: терраса-то ничем не огорожена! А вниз, до нижней, полных пять размахов**... Бррр!
Стоило выйти на террасу, вернее, на площадку подъемника, и дыхание перехватило: там, внизу, взрявкивали двигатели доброго десятка байков, толпились громадные мужики в черной коже с нашивками команды, в серебристых шлемах с логотипом в виде стилизованных распахнутых драконьих крыльев. Ньярр сходу не смог их сосчитать, но слаженный вопль: «Капитан!» — из этих луженых глоток заставил с заполошным граем сняться с деревьев стайку птиц. Сердце Ньярра от этого стукнуло не в такт, пропустило, кажется, удар — и забилось ровно-ровно.
Пока они были наедине — Мирра не в счет, Ньярр прекрасно понимал ее обязанности и отношение к нанимателю — он мог вести себя так, как того хотелось им обоим. Сейчас же, перед всеми этими людьми...
— Мы внизу, — едва слышно шепнул он Эррику, когда подъемник остановился. И остался подле него, а не отошел на полшага назад, только из-за шума и толчеи, которая кого угодно бы с толку сбила.
— Тихо! — перекрыл все звуки командный рявк, и... упала тишина, нарушаемая теперь только ровным и удивительно негромким порыкивающим звуком работающих моторов. Через пару минут молчания Эррика его парни понятливо заглушили их, выстроились ровным полукругом.
Их было восемь, Ньярр успел сосчитать. И девять байков. Девять? Девять?!
Девятый был другим, немного отличным от остальных. «Рога» рулевой вилки были удлиненными, как и седло, сам он выглядел слегка попроще тех, что стояли по обе стороны от него. И на нем, опять же, не было логотипа команды и рекламных надписей и значков.
— Кто разрешил на рабочих лошадках кататься, балбесы?
— Прости, капитан, больше не повторится!
— Но мы же не могли не приехать, Рик!
— А ты познакомишь?
Ньярр с изумлением, от которого едва не отвисла челюсть, опознал в задавшей последний вопрос девушку. Да, ничуть не уступающую комплекцией остальным, с такой же прической с выбритыми висками, с украшающими эти виски татухами в виде крылышек, как на логотипе — но девушку!
— Конечно, — Эррик легко и без усилий выдвинул Ньярра вперед, поставил перед собой, опустив руки ему на плечи. — Прошу любить и не жаловаться потом: Ньярр, мои глаза отныне и навсегда.
Отчаянно не хватало гладкой плитки в ванной, об которую так упоительно было биться лбом. Ньярр бы сейчас с удовольствием предался этому незамысловатому занятию, потому что внутри все кричало: «ты что творишь, придурок?!»
О, Ньярр мог бы многое высказать Эррику. Начиная от того, что он не равен им, всем собравшимся, не равен и равен не будет никогда, а значит, нельзя его — так. Так представлять, так легко и беззаботно поднимать на одну высоту, вынуждая соответствовать. Ньярр не мог — и потому вежливо склонил голову.
— Доброго дня.
— Божечки, какой стесняшка, капитан, — смешливо прищурилась девица, остальные грохнули хохотом.
— Айрра.
— Мне уже стыдно-стыдно, Рик! Честное слово, хвостом клянусь!
— Я запомнил. Яри, не вздумай тушеваться, а то эти балбесы тебя тут же начнут подкалывать, а юмор у них... впрочем, у меня такой же, ты уже должен был привыкнуть.
— Да, я понял, — спокойно кивнул Ньярр. — Эррик, вопрос: как ты собираешься сесть на байк?
А ведь ответ зудел, зудел уже...
Эррик наклонился к его уху, выдыхая негромко, но раскатисто:
— За твоей спиной, мой хор-р-роший.
— Я тебя убью, Эррик.
_____________________________
* Изначальный Праздничный Круг в этом мире был не особенно сильно привязан к сельскохозяйственной деятельности и включал в себя четыре основные вехи:
— Снегобаба и Тихая ночь (новый год);
— Пахотник (середина весны, когда начинается сев);
— Свадебник и Благая Ночь (конец лета);
— Огнедар (середина последнего месяца осени, время первых заморозков).
Праздники традиционно подразделялись на женские и мужские, соответственно, их покровителями были или Бесхвостая Мать, или Прародитель-Хвостатый. Женские: Снегобаба и Свадебник, мужские: Пахотник и Огнедар. В Огнедар принято собираться на площади перед храмом или просто в центре поселения всем мужчинам, разводить огонь любым доступным способом подручными средствами, хоть трением, хоть высекать искры, хоть магией — для тех, кто владеет огненной силой, зажигать от него хоть свечу, хоть факел, и нести в дом. От этого огня в доме должен быть зажжен любой другой. В нынешнее время, когда камины есть далеко не у каждого, для таких целей стараются держать маленькие жаровенки, на которых можно вскипятить хоть кружку воды — в продолжение опять же традиций праздника.
** Размах — мера длины, равна 1,2 метра.
========== Глава шестая ==========
— Я тебя убью, Эррик.
Ньярр сказал это совсем негромко, но услышали, что характерно, все. И смешков не прозвучало, тишина после этого повисла страшная, настороженная, готовая взорваться... Он даже не знал чем. Успел ужаснуться — слова соскользнули с языка сами собой, без всякой задней мысли, только потом дошло.
Смех Эррика разорвал эту тишину. Тот запрокинул голову и смеялся от души, спокойно и беззаботно.
— Ну не злись, — фыркнул он, и Ньярр зарычал.
Да за кого его тут держат?!
— Ты справишься, — оборвав смех, Эррик крепко сжал его плечи. — Не смей в себе сомневаться. Твоя задача — смотреть за дорогой и рулить. Остальное сделаю я. Ну?
— Эррик, это — сумасшествие. Я никогда не был за рулем, никогда не водил, никогда!.. — взорвался Ньярр. — Нет, ни в коем случае! Я не возьму на себя такую ответственность!
— Ты уже взял, парень, — хмыкнула та девица, Айрра, кажется. — Или Рик зря решил, что мы все должны доверить его тебе?
Вдох-выдох. Ньярр прикрыл глаза, хвост метался, оббивая ноги Эррика.
— Хор-рошо, — вырвалось глухим рыком. — Раз вы все решили... Значит, тоже отвечаете. Я не сяду на байк вместе с ним, пока не научусь ездить сам. Поняли?
Вскинув голову, он обвел взглядом всех собравшихся.
— И научите меня вы.
— Вот теперь я верю, капитан, что тебя не бешеная белка под хвост укусила, — первой рассмеялась Айрра, за нею смех подхватили и остальные.
А за спиной стоял и довольно-предовольно скалился выкуснев сын Эррик «Бешеный» Риорн.
***
«Ты сможешь выспаться, если будешь спать в моей постели?»
Ньярр усмехнулся, вспомнив эти слова Эррика. Повернул бы голову — да, казалось, в затылке плескался расплавленный свинец, тягучими каплями стекая вниз, на плечи и спину. Оставалось только шевелить ушами, прислушиваюсь к негромкому, с посвистыванием из-за перебитого носа, храпу раскинувшегося рядом Эррика.
Этот... кошак разлегся на огромной кровати, разметался, оставив Ньярру лишь крохотный уголок, на котором тот свернулся клубком и честно собирался закрыть глаза — но не мог. Лютая усталость, от которой последние несколько дней засыпал где угодно, едва закрывались глаза, сегодня достигла своего апогея, не давая расслабиться вымотанному сознанию. Такое с ним бывало после особо сложных экзаменов, и оставалось лишь лежать, пялиться в темноту за окном и думать.
И на что он согласился?..
Одно дело — быть помощником. Поводырем, секретарем и любовником в одном флаконе, немножко другом сверх того. Разве он не был им раньше, будучи обычным медбратом? Ньярр вспоминал своих прошлых подопечных и понимал, что, в принципе, поменялось немногое. Разве что Эррику он искренне симпатизировал и действительно хотел помочь, чтобы тот не угас. Но байки!..
Наверное, он просто разозлился, ничем иным свое поведение Ньярр объяснить не мог. Вернее, сначала испугался — их, этих «драконов», огромных, ярких, общающихся рыком, даже если принижали голоса. Испугался, услышал заявление Эррика, разозлился... И едва не надорвал спину в первый же урок.
Байки его тоже напугали — вблизи. Огромные и очень тяжелые махины, от работы мотора вибрирующие так, что сперва только чудом не прикусил себе язык. Но прежде чем сесть, он попытался хотя бы поднять уложенный на землю байк, самый маленький из тех, что были в наличии. Помнил слова Эррика, что тот в семнадцать едва мог поднять свой первый байк — именно вот этот, черный, без единой хромированной детали, с матированным металлом, правда, восстановленный после аварии и немного пересобранный с учетом особенностей тандема. Но ведь ему-то уже не семнадцать, да?
Лучше бы семнадцать, лучше бы осознавал, что худосочный пацан, а не взрослый, казалось бы, мужик, который не может совладать с железякой. И в семнадцать проще ждать громового хохота над неудачником.
Конечно, ему бросились помогать. Никто не смеялся, Айрра так вообще рявкнула: «А вы чего стоите, идиоты? Нет бы подсказать!», принялась объяснять куда поставить ногу, как ухватиться. Наверное, эти объяснения и стали причиной. Потому что «вот так взялся, ноги вот так поставил, колени присогнул, бедра напряг, живот поджал — и плавненько, плавненько, говорю, толкаешь вбок-вверх» у Ньярра ассоциировалось только с одним.
Байк стал для него еще одним подопечным. Тяжелым, раздражающим, чем-то напоминающим Эррика поначалу — таким же неповоротливым и неудобным. Но если Эррик не капризничал, то эта махина явно имела свое мнение, ни капли не считаясь с седоком. То заваливалась набок, то отказывалась заводиться.
Пытавшегося помочь Эррика Ньярр отгонял коротким злым шипением. И учился, учился так же зло и сосредоточенно, как когда-то постигал нелегкую науку целительства. Учился, понимая, что теперь у него появилась еще одна обязанность, которую он должен делать так же безупречно, как все остальное. Учился, по вечерам не обращая внимания на вопли своего тела и умудряясь находить силы, чтобы размять ногу Эррика.
Первая и единственная его состояние заметила Айрра. «Драконы» к тому времени уже давно не наезжали всей толпой, установив Ньярру график тренировок, на которых присутствовал кто-то один из команды. Остальным прохлаждаться в приказном порядке запретил Эррик, у них вообще-то гонки и все прочее. Так что к визиту девушки Ньярр таскал ноги на одном упрямстве и смутно подозревал, что придется заглядывать в храм, лечить зубы — так сжимал их то и дело, до боли и скрипа.
Айрра не только заметила, она еще и без особых церемоний за шкирку притащила Ньярра в тренажерку, где, кроме всего прочего, был и массажный стол, туда же пригнала своего капитана и пока, без малейшего стеснения вытряхнув Ньярра из одежды, месила его замученную тушку, как тесто, песочила Эррика. Впрочем, не переходя неких границ.
— Я все понимаю, Рик, ты не можешь увидеть и учуять...
— Вообще-то, учуять — могу.
— Так какого выкусня не чуешь, что пацан скоро ноги с хвостом протянет?!
— Э...
— А ты чего молчишь, дурень? Вот же упертое создание! Тоже понимаю: доказывать собрался всем вокруг и себе особо, что справишься. А ты подумал, что мы не один год учились и тренировались, и таких достижений от тебя не требуется? Рик! Вправь ему мозги!
Ньярр, который на эти сентенции мог только полупридушенно стонать, протестующе замычал, но Эррик внезапно наклонился к нему и мягко погладил по ушам.
— Прости, Яри. Я в самом деле виноват, не понял, насколько серьезно ты воспринял мое желание вернуться в седло. И Айрра права — ты себя загнал. Так нельзя, и мы что-то придумаем, мой хороший, чтоб и драконы были сыты, и овцы — целы.
Придумать не успели — Айрре надо было бежать, Ньярр после ее рук мог только сипеть невнятно, пока Эррик тащил его в душ, пожрать — и в кровать. И теперь лежал, не в силах заснуть.
— Йа-ар-ри?.. — зевнул за спиной тот, о ком он только что думал.
— М-м-м? — на большее сил у Ньярра не хватило, язык не ворочался.
— Устал, мой хороший? — горячие руки осторожно обняли, перекатывая безвольное от полной потери сил тело и прижимая к твердой, как доска, груди. — Надо было бы тебе сообразить успокаивающего чаю. Или молока с медом.
Кажется, Эррик с каждым словом просыпался все больше, сонливости в голосе почти не осталось.
— Не поможет, — Ньярр с трудом, но все-таки нашел силы на относительно связную речь. — Это... голова, не усну. Как после учебы. Расскажи... что-нибудь?
И, в подтверждение просьбы, слабо боднул, так и оставшись лежать.
— Рассказать... Хорошо. Мне было семнадцать, и я был таким же упрямым, как ты, — в голосе Эррика упрека не было, но зато Ньярр почувствовал, что он улыбается, и желание возражать увяло на корню.
— Упрямым и жаждущим доказать всем этим большим парням, что чего-то стою. А еще, конечно, отцу — о, как я старался, из шкуры был готов выпрыгнуть. Ну и, конечно, тренеру Хаорру Каарту. Тот был такой ядовитой заразой, что, если бы его словесный яд был кислотой — на мне бы живого клочка шкуры не осталось уже через неделю. И, конечно, я доводил себя тренировками до такого же состояния, когда ни сесть, ни встать, но встаешь и идешь, садишься на байк... И ничего не получается, потому что байк — он живой, почти артефакт. Закрывай глаза, Яри, и слушай, — Эррик взялся гладить его по голове и за ушами, твердые пальцы умели быть удивительно ласковыми, а мягкие массирующие движения в самом деле расслабляли, унимая тяжесть в голове.
— Ты знаешь, что любой байкэрл должен привязать свой байк кровью? Не сразу, конечно, когда сумеет почувствовать его, научится угадывать любой косяк по звуку мотора, самолично проверит до последней заклепки и винтика, узнает до последней царапинки на броне. Как рыцари в древности — своего коня или меч. Тогда и только тогда можно дать байку свою кровь, просто царапнуть когтями ладони и взяться за руль — и он твой навсегда. Сам довернет на повороте, сам сбросит обороты, если ты голову потерял. Но для меня мой первый байк поначалу был своенравной и неприрученной зверюгой, которая норовит если не скинуть, так хоть на ногу наехать, а уж весит... Я назвал его Жуть. И я понял, что мы с тобой делали не так. Завтра начнем сначала, правильно. А теперь спи, мой хороший, спи.
Ньярр не знал, приснилось ли ему такое странное имя для байка, или это было взаправду — волшебные Эрриковы пальцы совершили чудо, и голова отключилась.
***
Айрра, даже без магии, была, наверное, чудотворцем: утром у Ньярра ничего не болело, не ныло и не тянуло. Хотя тело все равно ощущалось немного тяжелым, как после болезни, но поднялся он довольно бодро. Глянул на часы и ужаснулся: время подбиралось к одиннадцати. Да как так-то?!
Последнее он, кажется, выдал вслух, потому что в дверях кабинета воздвигся Эррик, и его усмешка была разом и виноватой, и довольной:
— Я решил, что тебе нужно выспаться. Ну а раз ты встал — марш умываться и завтракать. И я перекушу, чтоб не сделать этого с проводом от клавиатуры!
— О... Ты не завтракал?
Виноватости в усмешке стало больше.
— Эрр-р-ри!
— Привык садиться за стол с тобой, уж не обессудь, мой хороший. Так что бегом-бегом, я голоден, как настоящий дракон!
Ньярр не стал дожидаться напутственно-ускоряющего хлопка по заднице — метнулся в душ, чистить зубы и одеваться. Так что завтракать, хотя тут было бы уместнее сказать «полдничать», вышли уже через пятнадцать минут, и поели быстро, только за ушами трещало. Ньярра собственный аппетит аж удивил: до этого от усталости еле запихивал в себя положенные порции, только чтоб не протянуть ноги, а тут... Схомячил все, что положила Мирра, наперегонки с Эрриком!
И еще во время завтрака в душе копилось какое-то предвкушение, что ли. С тонкой ноткой холодка, как в детстве, когда ждал на Снегобабу подарков. И в святая святых дома, — по Эрриковым же словам, — в гараж, спускался с невольным замиранием сердца. До сих пор ему туда хода не было, байк выкатывал кто-то из команды, чья очередь была возиться с непутевым партнером их капитана. Сам Эррик туда тоже не спускался, так что Ньярр даже не был в курсе, как, собственно, попасть в гараж из дома. Оказалось — в конце коридора верхнего этажа есть лифт, небольшой, вдвоем они в крохотную кабинку еле упихались. А вывалились из него уже в поистине огромный ангар. Ньярр бы ни за что не сказал, что такое может таиться в недрах скалы, на которой был построен дом. Но вот, таилось. И было оборудовано, если он хоть что-то понимал, по последнему слову техники и магии, уж рассмотреть артефактные накопители на стенах он сумел. А еще в гараже замер спящим драконом байк, и Эррик, безошибочно, на одном чутье, кажется, подошедший к нему, остановился, не прикоснувшись к рулю.
— Байкэрлом тебе не стать, Яри, но тебе оно и не нужно. А значит, нет нужды рвать жилы. Но ты, как в древности оруженосец рыцаря, будешь моим соратником, помощником. Иди ко мне. Дай руку.
Замерший в трех шагах от него Ньярр глубоко вдохнул пропитанный запахом смазки, стали, горючего и чего-то еще воздух, подошел и вложил в требовательно протянутую ладонь Эррика свою.
— Я сглупил. Ни сам с Жутем не поздоровался как следует, ни тебя не познакомил. А ведь он спас мне жизнь.
Ньярр слабо представлял себе, как такое могло быть, но смотрел во все глаза и слушал во все уши. Эррик провел выпущенным когтем по его ладони, потом по своей. Короткие царапины чуть защипало, их края обросли бисеринками крови. Эррик протянул свободную руку и щелкнул тумблером зажигания. Байк содрогнулся, словно проснувшееся живое существо, недовольно зарычал, извергая клубы дыма из сопла выхлопной трубы.
— Здравствуй, брат. Я пришел не один. Прими Яри, как меня — отныне нам сидеть в твоем седле вместе и делить одну дорогу.
Повинуясь направляющему движению его руки, Ньярр коснулся окровавленной ладонью сперва жесткой ребристой рукояти руля, потом, оставляя алый отпечаток — матового черненого металла бака, потом — новенькой, еще не потертой кожи седла. И рядом с его отпечатками такие же оставлял и Эррик.
И, наверное, это в самом деле было магией, или просто он поддался торжественности момента и впечатлению от действий Эррика, но Ньярру показалось, что мотор байка заурчал куда благосклоннее и даже, вроде бы, мелодичнее. Вибрация мотора уже не заставляла отдергивать руку, металл не бил по пальцам. И Ньярру почему-то показалось, что на завтрашней тренировке все будет хоть немного получше, чем раньше.
А пока он не наглел, даже в седло залез только потому, что Эррик подтолкнул, подержался за руль, почему-то чувствуя себя малышом — наверное, из-за лежащих на плечах широких ладоней. Ньярр действительно знакомился с байком заново, Эррик не скупился на объяснения, указывая на все, что казалось ему стоящим внимания, оглаживая байк кончиками пальцев. Назначение всех шкал и тумблеров на приборной панели под этими объяснениями на удивление легко укладывалось в память, хотя раньше Ньярр бы не вспомнил, какая шкала — давление масла, а какая — скорость, и где посмотреть уровень горючего в баке.
— Жуть — умница. Он сам тебе подскажет, что нужно. Я не шутил, говоря, что он спас мне жизнь. Это я в тот день дико сглупил, правда, я и был тогда на взводе, в ушах шумело от ярости. Наверное, даже если б Жуть внезапно заговорил человеческим голосом, я бы его не услышал... — Эррик помолчал, перекинул ногу через седло и устроился за спиной Ньярра, обхватив его за пояс и опустив тяжелую голову на плечо, уперся подбородком. Было немного неудобно, но Ньярр замер, впитывая его близость и, до боли насторожив уши, слушал с трудом выталкиваемые из горла слова:
— Помнишь, как вскинулись ребята на твое «убью»?
— Помню. Прости, я не должен был говорить такие слова, и тем более, напоминать...
— Тш-ш. Не в том причина, Яри.
Ньярр замер, не понимая, о чем конкретно тот говорит, но осознавая: о важном. Очень-очень важном.
— Ты же не знал ничего, да и сейчас пока не знаешь. Никто не знает, кроме команды, даже отец. Их-то я обязан был обезопасить, как мог, — тяжелый вздох пошевелил гривку на затылке. — Авария случайностью не была. Я говорил: байкэрл обязан уметь слушать и слышать свой байк. По звуку мотора можно распознать многое, в том числе и неполадки в системах и узлах. Жуть в тот день отказывался заводиться трижды, но я не внял... Сам идиот, признаю. Тормозная система была повреждена. И это сделала моя так называемая невеста. Хотела, чтоб я сдох, завещание-то я на нее оформил, пусть и не целиком, но жирный кусок бы ей достался. Там все сложно было... Такую комбинацию провернули, чтоб меня сперва захомутать...
— Ты ее любил, — Ньярр не спрашивал, утверждал. Слишком хорошо успел изучить Эррика, и теперь понимал: просто так тот не стал бы настолько злиться.
Нет, Эррик мог быть компанейским и дружелюбным, Ньярр не раз видел эту его сторону на видео, во время многочисленных интервью, но вот чтобы влипнуть в человека — такое Эррик позволял себе с немногими. С семьей. С командой. С Ньярром.
— Любил, — согласился тот. — Влюблен был, если точнее, до безумия. Такое творил... Летал, как на крыльях, с ума сходил, боготворил ее, такую неприступную поначалу, такую горячую потом... Когда узнал, что отцом буду — готов был землю у ее ног целовать. Я-то даже не надеялся, что у меня своя семья будет, всего себя отдавал байкару и команде, горел спортом, на что-то еще времени оставалось мало. А тут она, и принимает меня таким, как есть, и не пилит, что времени ей уделяю мало. Конечно, я ее любил. Пока не узнал, что эта сука, пока я жилы рву на тренировках и выступлениях, чтобы обеспечить будущее семьи, трахается со своим подельником и ржет надо мной, какой я тупой увалень, как меня легко удалось обвести вокруг пальца.
С минуту Ньярр сидел неподвижно, переваривая обрушившуюся на голову информацию. Потом поднял руку, ловя Эррика под затылок, вывернулся сам — и ощутимо куснул за ухо.
Тот только сипло выдохнул, но даже не дернулся.
— Я же знал, что байкар — спорт суровый и ошибок не прощает, любой заезд мог стать если и не последним, то оставить калекой. Подстраховаться хотел — чтоб она, если что, не осталась ни с чем. К свадьбе готовился... К отцовству. Про беременность она солгала, конечно. Это теперь я понимаю, что она знала — я с моим кастрированным нюхом не различу, что ее запах ничуть не изменился, а убрать меня планировалось до того, как станет заметно, что никакой беременности нет и в помине.
Эррик приподнял верхнюю губу в беззвучном рычании, слегка тряхнул головой.
— Только вот я — сын своих родителей и привык все проверять. Нанял частного детектива... Два дня читал и бесился, потом понял, что сдохну от злости, и надо поспать хоть немного, а документы в сейф не убрал. Наверняка она увидела, запаниковала, решила, что пора меня убирать... Ньярр, хочу чтоб ты знал и не обижался: тебя тоже проверяли на десяток кругов. Семью, биографию, связи. И до того, как я сказал отцу, что доверяю тебе стать моими глазами, и после — в сто раз тщательнее.
— Мои конспекты по анатомии нашли, надеюсь? — с интересом уточнил Ньярр. — Я их как раз потерял и, подозреваю, с чьей-то помощью.
Он помолчал, давая Эррику осознать нехитрый юмор. И, со всей возможной серьезностью, велел:
— Отпусти.
Сцепленные в замок пальцы разжимались медленно, нехотя. Но разжались, Эррик уронил руки на колени, сдвинулся назад, освобождая его.
— Не меня отпусти, дурень, — вздохнул Ньярр, разворачиваясь, насколько вышло, не слезая с байка. Провел пальцем по горбинке на переносице, потеребил покусанное ухо. — Все это — отпусти. Тебя же оно до сих пор держит, не дает... собой стать.
Эррик вскинул голову, настороженно разворачивая к нему уши, подаваясь вперед так, что чуть не врезался лбом в лоб.
— Обязательно, мой хороший. Но для этого мне нужно знаешь что? Как в байкаре — если ты завалил трюк, упал, расшибся — сядь в седло и повтори, пока не получится.
— С ума сошел?! Ты и со мной с дороги нырнуть хочешь?! Я так и знал!
Эррик рассмеялся, сгребая его в охапку, как-то незаметно и невесомо разворачивая совсем, так что Ньярровы ноги сами собой улеглись ему на бедра.
— Ни в коем случае. С тобой я если куда и хочу нырнуть, то это в бассейн и в постель — и не по разу. Но на Жуте проехаться — тоже. Я ведь сюда сегодня шел — и внутри аж бултыхалось все, стыло. Страх нужно победить. Ты поможешь мне, Яри?
— Помогу. Но только если ты будешь меня слушаться, — упершись ладонями ему в грудь, серьезно сказал Ньярр. — Целителю виднее, как лечить, понял?
— Понял. А ты доверишься мне, байкэрлу виднее, как учить новичка, верно? — Эррик притягивал его все ближе, неторопливо и неотвратимо.
— Эрр-рик!..
— Что, Яри?
Байк стоял на подножке, стоял, как влитой. В какой момент его движок снова заработал — Ньярр не смог бы сказать, только всем телом ощутил эту вибрацию, так похожую на мурлыканье огромного зверя, на мурлыканье Эррика. Наверное, что-то в его мозгу перемкнуло и переклинило, иначе как можно было объяснить то, что вместо опасения сверзиться с седла он ощутил дикое и зашкаливающее возбуждение?
— Байк — это я, и я — это байк. Изучи меня, Яри, — вплелся в рокот мотора урчащий голос, и Ньярра окончательно повело.
Он оглаживал мощное тело, впервые дорвавшись до его изучения не в рамках массажа или помощи в душе. Стягивал с него безрукавку, носом терся о полосы татуировки, вылизывал их — а в голове почему-то все это отражалось не менее непристойными картинками мытья байка. Чуть не когтями располосовал домашние спортивные штаны, не замечая, что уже не кожаного сидения байка касается задом, а сидит верхом на Эррике. И когда сам остался безо всего — тоже не заметил, не до того было. И вообще не понял, как оказался снова в седле, но уже лицом к рулю, лежа на плоской верхней крышке бензобака грудью и крепко цепляясь за рукояти. Отпустить их не мог — это было единственное, что давало его рассудку опору, потому что все остальное ее отнимало — особенно жадные прикосновения мокрого языка под хвостом, слегка нетерпеливые движения пальцев уже в нем.
Ноги уперлись в жесткие ребристые подножки, позволили привстать, выгнуть спину сильнее. Податься назад, насаживаясь на эти пальцы, снова вперед, жестко прижимаясь пахом, членом к кожаной обивке седла. И когда Эррик решил, что подготовки довольно — Ньярр сам ускорил его осторожное проникновение, вжался задом в него, снова в седло... Его словно брали с двух сторон, и это был полный крышеснос и улет. Он, кажется, орал что-то, возможно, просил или даже требовал, потому что Эррик дал то, чего ему так отчаянно хотелось, жестко и бескомпромиссно втрахал в седло, вжался, заполнил собой до конца, до втиснувшегося в его нутро горячего, пульсирующего узла — и Ньярра вышвырнуло в гудящую бездну.
========== Глава седьмая ==========
Негромко урчал мотор. Байк казался Ньярру хищным зверем, без устали мчащимся вперед, пожирая дорогу кусочек за кусочком. Обернуться страшно — а вдруг не вьется позади серая лента, вдруг правда сожрал, перемолол и утаил в нутре, вот и ворчит так басовито?
Впрочем, обернуться Ньярр не смог бы: позади сидел Эррик, надежно перегораживая ненужные виды, а в боковых зеркалах виднелись байки остальных «драконов».
Да, к своему ужасу, на праздник Ньярр ехал с полным кортежем. Девять зверюг, пожалуй, в самом деле могли легко сожрать горную трассу и закусить равнинной. Хотя это были не те байки, на которых команда «Черные крылья» появилась возле дома Эррика в первый раз, те были для выступлений. Эти — попроще, попотрепаннее, но вернее и надежнее, свои. Как Жуть.
Несмотря на ужас осознания, в какой компании он заявится в свой родной городок, Ньярру все равно было спокойнее от присутствия всех восьмерых «драконов». Хотя это уже не первый их с Эрриком выезд, но первый — на такое расстояние. До сих пор дальше чем от дома до базы «Черных крыльев» они не ездили, но там десяток лиг, а тут — полторы сотни.
И пусть он уже немного освоился, пусть Эррик сжимал руль уверенно и легко, требуя минимальной помощи, но все равно, Ньярр бы ни за что не хотел оказаться на трассе лишь вдвоем, и потому был «драконам» благодарен. Но это не мешало напряженно обдумывать, как бы их сплавить аккуратно в гостиницу, в идеале — до того, как понесет огонь в дом матери. Если Эррика она еще переживет как-нибудь, то всю компанию...
Но пока они просто ехали, и Ньярр потихоньку вливался в общее медитативное состояние, тем более, никто не лихачил и не гнал, как на пожар. Скорее... Скорее это было похоже на переход отряда боевых храмовых братьев, да. От этого казалось, что со всех сторон обнимают крепкие руки друзей, готовые поддержать. Как там Эррик говорил? Байкэрлом ему не стать, но ведь байкар никогда не начинался и не заканчивался на членах команды. Байкар — это все, кто обеспечивает зрелищность представления: техники, тренеры, обслуга арен и трасс, медики сопровождения, группа поддержки, охрана. В общем... Ньярр чувствовал себя так, как, наверное, чувствует любой новичок, вливающийся в коллектив команды. Немного неуверенно, немного со страхом, и много-много — с гордостью и желанием стать своим.
Что там Ньярр думал в тот первый раз, когда спускались к команде? Идиот был, да. Может, и не равен им до сих пор, но уже чувствовал себя любимым младшим. Необычное и очень непривычное чувство, в своей семье-то он всегда был старшим братом.
Бедная мама...
Если бы Ньярр ехал своим ходом, на перекладных и попутках, добирался бы часов восемь, а то и все десять. Байки, как хвастливо утверждал рыже-белый здоровяк с густыми пушистыми усами, чье имя Ньярр, к своему стыду, постоянно забывал, могли домчать и за три — но то если гнать. Они же никуда не спешили, даже остановились перекусить в какой-то деревушке по дороге, чтобы непривычный к долгим поездкам Ньярр мог размять ноги и хвост. И все равно уложились всего в пять часов, выехали рано утром — и подъезжали к Маркарту-Подгорному всего ничего за полдень, как раз к началу празднества.
Родной городок встречал пустыми улицами и пустыми с виду домами, рождая в груди предвкушение. Ньярр знал: все мужчины, от мала до велика, сейчас на площади. А все женщины сидят возле жаровенок и каминов, ждут, когда же хлопнет дверь и войдет тот, кто принесет их дому огонь.
Чего он не ожидал совсем, так это того, что Эррик накроет его кисть своей и сдвинет чуть в сторону, где в ребристой рукояти утоплена гладкая полоска сигнала. И Жуть выдаст переливчатую, резкую трель, которую следом тут же подхватят остальные восемь байков. И убрать ладонь с сигнала никак не получалось — Эррик держал крепко. Впрочем, не до самой-самой площади, как только впереди между домами замаячило широкое пространство, отпустил.
Ньярр, онемевший от такого, сделал мысленную пометку: спросить, что это было и зачем? Но пока что мог только таращить глаза, постараться вписаться в поворот на площадь и вовремя заглушить мотор на стоянке.
Центральная улочка родного Маркарта носила совершенно незамысловатое название «Центральная» и, проходя через площадь, вела от одной окраины города — Садового района — до второй — Каменки. С одного бока площади расположился приземистый, основательный магистрат, со второго — такой же приземистый и основательный храм, но если магистрат окружали другие административные здания: библиотека, суд, единственная на весь город гостиница, то все пространство с другой стороны площади принадлежало храму и, по древнейшей традиции, было обнесено стеной. Правда, невысокой: Ньярр при желании легко мог заглянуть за нее. Давно прошли те времена, когда храмы отгораживались от людей стенами выше десяти размахов.
День праздника выдался ясным, солнечным и довольно прохладным, так что собравшиеся на площади мужчины, юноши и подростки на булыжной мостовой не сидели, ожидая начала, кучковались и переговаривались стоя, разглядывали, кто с чем нынче вышел на добывание огня. На неожиданное вторжение головы повернули все, и Ньярр почувствовал, как невольно вспыхивают уши: подумать только! Он, скромный дома до невозможности, и явился вот так...
— Ребят, только потише! — взмолился шепотом, зная, что «драконы» услышат.
И сам услышал басовитые смешки и один чуть позвонче — Айрры.
— Не бойся, младший, буянить не станем.
А к ним, уже выстроившим привычный полукруг, но еще не спешившимся, размеренно зашагал, раздвинув толпу, словно горячий нож — масло, глава боевых храмовников, брат Коррвин. Ньярр знал его, не мог не знать, хотя и не встречался особо. Когда учился — общался с братьями в лекарне, когда приходил на праздники — невольно тянулся к ним же, робея в присутствии этого уже пожилого, но не растерявшего прежние стати мужчины. Как-то так повелось, что худосочных среди боевых братьев не было, пусть теперь они и не таскали у пояса тяжеленные мечи. Магия, что ли, требовала вместилища себе под стать?
— Боевая дружина приветствует вольно летящих, — громыхнуло над площадью.
— «Черные крылья» принесли нас на праздник, досточтимый брат, — Эррик спешился и шагнул на голос, тут ошибиться в направлении не получилось бы никак.
Шагнувший следом Ньярр только головой вертел, не понимая, что происходит. Что-то из ряда вон выходящее и одновременно жутко обыденное, кажется, но что?
А они хороши были: брат Коррвин в неизменном уже многие века балахоне серой ткани, и Эррик, затянутый в черное, едва успевший стянуть с головы шлем и теперь придерживавший его на сгибе руки с деланной небрежностью.
— Милостью Прародителя-Хвостатого, да возгорится сегодня огонь для каждого из вас.
— Благодарю, досточтимый брат. Позволь моим «драконам» влиться сегодня в твою дружину и нести огонь тем, чей дом выстыл без мужской руки.
— Дозволяю.
Эррик поклонился — достаточно низко, чтобы выказать благодарность и уважение, но и не слишком глубоко, чтобы это могло показаться заискиванием или чем-то таким же неприятным.
Ньярр всем телом, каждой шерстинкой ощутил, что стал свидетелем какого-то ритуала, что ли? О котором, к своему стыду, не имел прежде никакого понятия. Хотя — откуда бы? В Маркарт-Подгорный раньше «драконы» на праздники не залетали даже проездом.
Расспрашивать было не время и не место. «Драконы» отошли в сторонку, он — вместе с ними, все еще лупая глазами и то и дело косясь через плечо на уходящего брата Коррвина.
— Так, я — в гостиницу, — первой определилась Айрра. — Есть у вас тут, Ньярр?
— Э, да, конечно... Да вон она, напротив.
— Номера как обычно?
Удовлетворившись согласным гулом, девушка деловито направилась прочь, понимая, что будь она хоть и десять раз «драконом» — мужчиной ее это не делает.
Остальные семеро «драконов» как-то очень быстро рассосались по площади. Ньярр знал, что каждый из них что-то да привез свое, вроде пары кремней или трута и огнива, а у Оррла вообще была «струнка» и кусок смолистой коры с дырочкой. А горшок с растопкой всегда можно было попросить в храмовом притворе, об этом им Ньярр сам рассказал. Ему же, как магу, пусть и слабому, «зеленушке», но умеющему немного управлять огнем, надлежало в этот час быть среди храмовников, как и всем остальным магам. Вот только... Эррик.
— Ты с кем-то из своих побудешь? — тихо спросил у него Ньярр, коснувшись локтя.
— С тобой, Яри, если позволено. Огонь мне все равно не разжечь, я и на колени-то не встану, — губы тронула чуть заметная грустная усмешка. — Но рядом с тобой постою.
— Я... давай спросим у брата Орраса, — закусил губу Ньярр.
Найти в такой толпе одного из храмовых братьев-целителей было сложно, но он справился и, к своей радости, получил разрешение на сопровождающего. «Да, я вижу Ньярр, вам и правда — не разделиться», — сдержанно кивнул брат Оррас на попытку объяснить, в чем дело. И только тогда Ньярр выдохнул окончательно.
— Идем, — позвал он Эррика, осторожно поймав его ладонь. — Мне в храм зайти нужно.
— Веди, мой хороший, — усмехнулся тот. — И, если нетрудно, описывай, что видишь, я хоть так... представлю. Мы, хоть и базируемся неподалеку, но больше все-таки в Рондарре бывали, окружной центр, как-никак. А сюда ни разу не попадали.
Эррик заговаривал ему зубы, это Ньярр понял абсолютно точно. Но... зачем? Чтобы он снова не услышал его тоски по утраченному зрению? Вот же...
— Хорошо, как скажешь. Мы сейчас по площади идем, тут... ничего интересного. У нас даже фонтана нету, только купинник по краям, как лиловой лентой площадь опоясали. Ну, еще булыжники в фигуры разные складываются, но это заметно только если долго смотреть под разными углами. Так, ступени, их тут шесть, широкие, осторожно... Ага, — он вытянул руку, толкнув высокую и толстую, но на удивление легко провернувшуюся на петлях дверь храма.
Замер на пороге, невольно покрутив головой, пытаясь понять, с чего начать, благо, помещение стояло пустое — все действо разворачивалось сегодня снаружи, а братья выходили и входили через более удобную калитку, ведущую прямо в хозяйственный двор. Не тут же горшки щепой набивать.
— У нас обычный храм, ничего особенного. Осторожно, порожек высокий... Мы сейчас в общем молельном зале, я думаю, ты такие видел. Светло, своды высокие — да ты и сам чуешь, как легко дышится. Над дверью витраж, помнишь, я рассказывал? Через него сейчас солнце светит, к полудню блики будут на полу, но сейчас они на платье Бесхвостой Матери — очень красиво, будто она в пестром таком, как на праздник надевают, — Ньярр замолчал, переводя дыхание. — Напротив нее Прародитель-Хвостатый, но это ты, наверное, и так додумал?.. Не знаю, Эррик, мне здесь все такое привычное, что говорю — и самому скучно.
— Яри, — Эррик фыркнул и негромко засмеялся, эхо в храме подхватило его смешок и усилило. — Я не самый ревностный прихожанин, так что не особо-то я и запоминал, что там, как и где. Помню только, что у Матери на голове всегда венок из цветов, да в руках еще один. И уши странные, нелюдские, и хвоста нет. А у Прародителя-Хвостатого — меч, и он на него опирается.
— Не меч, а дубина, огромная такая, суковатая, и одет он всегда в шкуру.
— Это в старых храмах, да?
— Да. А у нас он очень старый, — Ньярр подвел Эррика к статуе Прародителя, подтолкнул руки к дубине. — Потрогай, чувствуешь, камень шершавый от времени.
— Угу. Ого, у вас Прародитель еще и большой, кажется? Ох!..
Эррик задел одну из ваз, стоявших у постаментов статуй, та опрокинулась с глухим стуком, хвала богам, не разбилась — деревянная же — но ветки с сухоцветами и разноцветными осенними листьями разлетелись по всему приалтарному пространству широким веером.
— Да не страшно, они старые и очень неустойчивые, — вздохнул Ньярр. — У нас их все перероняли, некоторые — по три раза. Давай, я собираю — ты за мной.
И опустился на колени, подбирая первые веточки, бережно передавая их Эррику, который при всем желании не смог бы так ползать по полу — не с его коленом. Да и смысл — на ощупь, что ли, искать? Зато вот он вполне справлялся, стараясь двигаться пошустрее, передавая собранное по большей части не глядя. А когда бросил взгляд на Эррика, не удержался и захихикал: тот с охапкой веток в руках выглядел препотешно, а в его заплетенной в косу гриве, как украшение, запуталась пара листочков.
— Тут так пахнет лимонной травой и полынью, — принюхавшись, заметил Эррик, разворачиваясь туда, откуда по большей части исходил запах — к еще двум огромным вазам, стоящим у стены с древней, чуть ли не времен постройки храма, фреской. — Очень приятное сочетание. И необычное.
— А, это традиция. Кажется, только в нашем храме, — подобрав последние веточки, Ньярр поднялся и шагнул вперед. — Знаешь, а о ней я забыл тебе рассказать. В смысле — привык так... Это не витраж, фреска. В память о тех, кто когда-то жил на этой земле и защитил ее. И полынь с лимонной травой — в память о них же, о победителях двенадцатирогого дракона.
— Я помню эту легенду. Матушка рассказывала что-то... Кажется, их послали на верную смерть вдвоем, никто не ждал, что один-единственный рыцарь сможет убить старого дракона?
— Рыцарь и его оруженосец, Весенний Пес. Он там им и стал, оруженосец, когда понял, что дракон вот-вот спалит его рыцаря, — Ньярр смотрел на фреску.
Та, вот удивительно, ни капли не потемнела от времени. Краски, яркие, будто легли на штукатурку вчера, складывались в нарисованную чуть грубоватыми мазками картину: застывший в готовности выдохнуть пламя дракон, рыцарь, пытающийся подняться с земли — и почти мальчишка, худенький и взъерошенный, подпирающий собой тяжелый рыцарский щит. Подпирающий, вскинув руку, вокруг которой горело яркое зеленоватое сияние готовой сорваться вовне магии.
— Мхм.
— Так, только не говори, что о Весенних Псах ты ничего не знаешь! — покосился на Эррика Ньярр.
— Знаю, — медленно, словно раздумчиво, сказал тот. — Мой предок был им. Так говорит матушка, а я не склонен ставить под сомнение ее слова. Это, видишь ли, ее большое увлечение — построение родового древа. Еще не все ветви обозначены, но до истоков она, кажется, докопалась.
— Покажешь как-нибудь? — Ньярр осторожно потянул его обратно к статуям, поставил вазу стоймя, принявшись наполнять ее заново. — Моя собирает легенды, но не делает различий, о ком они.
— Надо их как-нибудь познакомить. И вообще, перезнакомиться семьями. А то я, видишь ли, собственник, каких мало, и отпускать тебя не намерен.
Глухо стукнуло — ваза упала во второй раз.
— Я... Э... Эрр-рик! Только не говори, что ты это!.. — зло вскинулся Ньярр, оборачиваясь, и закончил, едва шевеля неожиданно пересохшими губами: — ...серьезно...
Эррик не улыбался, даже намеком. И, судя по тому, как нервно дергался кончик его хвоста, был напряжен если и не до предела, то где-то близко. Хотя следующий вопрос прозвучал очень спокойным тоном:
— Ты против, Яри? Да или нет.
Отчаянно хотелось сказать «нет, но». Эти самые «но» теснились в голове огромной толпой, пихались, решая меж собой, какое выпрыгнет на язык первым, и в ушах от этого стоял несмолкаемый звон.
Ньярр смотрел на Эррика и облизывал губы, почему-то думая обо всем, кроме нужного. О том, что черную повязку хорошо бы сменить на... зеленую, там, или синюю. Все не так мрачно, а концы тогда можно вплести в косу. О том, что, кажется, слепота сильно повлияла на организм, и нюх у Эррика обострился даже несмотря на травму. О том, что эти руки все-таки удивительно аккуратные — вон, пальцы подрагивают, но держат сухие веточки осторожно, ни одна не хрустнула. И о том, что он не представляет, что скажет мама, если к их дому приедут «драконы», свататься по всем правилам...
— Не против.
— Спасибо, мой хороший.
Ньярр смотрел, как зримо уходит из этого огромного, сильного тела напряжение, как слегка обмякают плечи, как приподнимается, вытягиваясь в струнку, пушистый хвост, кажется, еще больше распушаясь, как встают торчком, но уже не в тревоге, уши с кисточками. Как на губах рождается мягкая улыбка — та самая, которая для него. Только для него.
***
Маркарт-Подгорный был, на самом деле, городком почти игрушечным, с населением всего в двадцать тысяч человек. Но когда добрая пятая часть от этих двадцати тысяч собиралась вместе — на Огнедар или на Пахотник, — большая, вымощенная узорным булыжником площадь с трудом вмещала всех пришедших. Наверное, потому не было на ней ни клумб, ни фонтана, как в других городах, побольше, где площадей порой было не одна и не две.
Огромные, с тремя циферблатами, старинные часы на башне магистрата захрипели, перекрывая негромкий гул голосов, который почти тотчас стих, и принялись отбивать удары. Бом-м-м — тирлинь-тирлилинь-тирлинь... Бом-м-м — тирлинь-тирлилинь-тирлинь... И так пять раз. И когда смолк отзвук последнего перезвона малых колоколов, брат Коррвин поднялся на ступени храма, вскинул руки, оглядывая прихожан.
— По милости Бесхвостой Матери, по воле Прародителя-Хвостатого, да возгорится в ваших руках благодатное пламя!
Все как один мужчины опустились на колени, и перед каждым стоял горшочек с растопкой. У кого-то — старинный, у кого-то новенький, особенно, если это — глава молодой семьи. У пришлых, кто оказался в городе волей случая — потрепанный храмовый, все бока в подпалинах, навроде того, что красовался перед Ньярром. Правда, ему мешало сосредоточиться присутствие Эррика, точнее то, с каким трудом тот сел на хвост, чтобы не возвышаться над окружающими. На колени он бы не смог встать, да и брат Оррас, глава храмовых целителей, не позволил бы, он и сесть предлагал на маленькую скамеечку, и коврик принес, чтоб Эррик не устраивался на холодных — глубокая осень, как-никак — камнях. Так что сидел тот, подвернув правую и вытянув левую ноги, и никто не возмутился, что занимает много места, а огня не разжигает.
Где-то там трудились остальные «драконы», звучно щелкал кремнями пожилой мужчина рядом — Ньярр помнил его смутно, кто-то из обычных семейных, кого в городе хватало. Выдохнув, он постарался освободить голову от ненужных мыслей и обхватил ладонями бока горшка, прикрыв глаза и представляя, как рождается между ними в переплетении щепок растопки искорка пламени.
Огонь его любил. Взаимно, причем — Ньярр и сам с детства был тем еще... огнелюбом, пока не родились близняшки. С мальчишками бегал за город, поджигал сухую траву, пока не отхватили всей компанией от одного из боевых братьев, а потом лозинами — от матерей. А кое-кто и ремня, от отцов. Потом-то нужно было помогать маме с мелкими, и стало не до развлечений....
Ньярр не мог сосредоточиться. Точнее, мог, но... внутри, там, где обычно чувствовал теплое средоточие своей невеликой силы, было пусто. Крохи, которых не хватало даже на искорку.
Он... Он никогда не чувствовал подобного. Даже когда под руководством храмовых братьев учился, уставал — и то, всегда было что-то. Хвост скользнул под брюхо сам собой, Ньярр почти не замечал, как дрожит, закусывая губу: ну не может же быть, чтобы не вышло! Он же хоть и слабенький, но зеленушка!
На плечи уверенной тяжестью легли горячие ладони, сжали.
— Зажги огонь, Яр-р-ри.
Бока горшка под пальцами оставались все такими же холодными. Ньярр до слез вглядывался в переплетение щепок, ища — ну где же, где огонек? Он же так хочет увидеть его, почему не получается?!
И искорка все-таки вспыхнула, но было это так тяжело, что Ньярр чуть носом вперед не полетел — только руки Эррика и удержали.
— Молодец, мой хор-р-роший. Обопрись на меня, отдохни.
Наверное, Эррик решил, что такая магия для него слишком тяжела. Признаваться в том, что на самом деле просто выгорает, как маг, Ньярр не хотел. Потом, может, когда смирится с этим сам. Сейчас он только обессиленно откинулся спиной на твердую грудь и старательно пытался сглотнуть шипастый ком, перекрывший горло.
Передыхать долго не вышло. Впрочем, сейчас Ньярр был этому даже рад: спина под плотной курткой взмокла, а руки, когда поднимал горшок с весело пляшущим в нем пламенем, изрядно дрожали. Пришлось прижать к груди. Они с Эрриком устроились почти на краю площади, и потому ушли одни из первых, молча, как положено. Когда перед храмом останутся только братья, прозвучит короткая речь-напутствие, но прихожан она не касается, лишь тех, кто понесет огонь в дома одиноким женщинам. Наверное, «драконы» тоже будут там, но Ньярр понимал: сил, чтобы присоединиться к ним, не хватит. Рассиделся бы дольше — вообще не встал, а так передвигал ноги, шагал к дому.
Способности этой — шагать — очень способствовала рука Эррика, так и оставшаяся на плече. Вроде бы, это он вел своего... партнера... к дому, а выходило так, что это Эррик его вел, наверняка, если бы мог видеть и знал куда, нес бы на руках, колено там или не колено. Ньярр не знал, откуда в нем эта уверенность, но она была — угнездилась под ребрами, заполнила пустоту в магическом средоточии, выгоняя стылую горечь. Помогла пройти по выложенной камушками дорожке к родной двери, шагнуть в нее, незапертую, хлопнувшую за спинами, свернуть на кухню — да, в их доме был очажок, мама любила подвешивать над ним чайничек с травяной заваркой. Ньярр заметил блеск натертого медного бока на полке, прежде чем опустился на колени перед очагом, протягивая горшок матери.
— Я принес огонь этому дому. Храни его, моя мать.
— Я принимаю его, мой сын, и обязуюсь беречь и использовать во благо этого дома, — торжественно произнесла мама, приняла горшочек, бережно выкатила из него на горку растопки угли. А когда занялось веселое пламя, принялось с треском поедать уже более крупные щепки и чурбачки, развернулась к сыну и крепко обняла:
— Милый, ты все-таки приехал! И не один!
— А-а-ага, — счастливо улыбнулся Ньярр. — Это Эрри...
Он, вообще-то, честно хотел сказать «Эррик». Но просто именно в этот момент глаза закрылись сами собой — как в детстве, когда мама несла его совсем маленького спать. Вот он и уснул, кажется — уткнувшись носом в мамино плечо.
========== Глава восьмая ==========
В незнакомых местах Эррик не ориентировался совершенно, он это очень хорошо понял еще в храме, где даже обострившийся слух не помогал. А уж в чужом доме он мгновенно потерялся, стоило Ньярру выскользнуть из его рук и шагнуть вперед, оставив его стоять... где-то. Наверное, у дверей кухни: он чувствовал витающие в воздухе ароматы стряпни, запах разгорающегося очага или чего-то вроде того, теплый и какой-то очень домашний запах женщины — матери Яри. От нее тоже пахло морем и степью, но еще — свежим хлебом и чем-то сладким. И чем-то вроде... меди? Эррик задумался, пытаясь опознать запах, пропустив положенные праздничные слова.
И когда она слегка испуганно охнула и позвала:
— Сынок? — вскинулся и шагнул на голос, мигом споткнувшись обо что-то, кажется, табурет.
Замирать было невыносимо, но нужно. Нужно, чтобы попытаться расслышать и учуять хоть что-то.
— Да что... Эй! Как там, Эрри — что он натворить успел? — в женском голосе теперь звучал неприкрытый испуг, потом шелестнуло, будто на пол уложили что-то... кого-то. — Мне бежать в храм?
— Он, кажется, слишком выложился, пытаясь зажечь огонь. Большего я при всем желании вам сказать не смогу, простите. Если вы мне поможете, я донесу Яри до дивана или постели, — спокойно откликнулся Эррик, боясь, что от тревоги в его собственном голосе женщина начнет суетиться.
Он поднял голову и удостоился еще одного полупридушенного «ах!». Кажется, женщина только сейчас рассмотрела на его лице повязку, закрывающую большую часть шрамов. Но после голос не дрожал, даже приобрел какие-то командирские нотки.
— Ясно, хорошо... Табурет я сейчас уберу, вперед пя... м-м-м, три твоих шага. Он на полу, нашаришь.
И правда — стукнуло дерево по камню, Эррик уловил движение совсем рядом, едва слышное бормотание «огонь» и «ну надо же!..»
Третий шаг он делал осторожно, скользящим, но угадал — или она сосчитала верно ширину его шагов. Осторожно опустился на здоровое колено, нашарил Яри, на короткое время прижал пальцы к его шее, прислушиваясь к тихому дыханию. Это было похоже на обморок — сердце билось, но дышал Яри поверхностно.
— Думаю, нужно все же позвать целителя. У вас есть телефон?
Поднимался со своей драгоценной ношей он очень осторожно. Нога ныла, колено простреливало болью, но на это ему сейчас было откровенно наплевать — только б не подвернулась, не упасть вместе с Яри.
— Все разошлись, сбегаю — быстрее кого-то найду. Развернись полностью, три шага — порожек, — снова четкие инструкции.
По голосу сложно представить человека, но Эррик буквально видел нахмуренные брови и нервно подергивающееся ухо. И начинал подозревать, что командовать подопечными Яри научился именно у матери.
— Еще два шага. Так, по лестнице поднимешься? Здесь его только на лавку класть, а она узкая.
— Поднимусь.
Выкусни с ней, с ногой, потом посидит. Обезболивающее в аптечке, в вещах, их бы еще занести, но это потом, после.
— Подсказывайте, госпожа.
Невнятный звук, кажется, можно было трактовать как «какая я тебе госпожа?!»
— Повернись налево на полоборота. Шаг. Ступеньки шириной с две ладони, высотой в полторы, по двадцать одной на пролет. На площадке направо на полоборо... Стоять!
Последнее слово почти потонуло во внезапно накатившем шуме: грохоте распахнувшейся двери, топоте ног, ворвавшемся в помещение гомоне на два, нет, три почти детских голоса — только один подросток уже басил слегка.
Эррик послушно замер, прислушиваясь. Кажется, домой вернулись младшие Яри? Интересно, где их носило? Хотя нет, сейчас ему это не интересно. Он выдохнул сквозь зубы и продолжил подниматься, считая ступени. Это было не так уж и легко, левую ногу приходилось подтягивать, а делая шаг правой, он слышал, как задевают балясины лестницы — деревянные, кажется — носки сапог Яри. Но не мог понять в воцарившемся шуме, насколько лестница широка, только покрепче прижал к себе безвольно обмякшего партнера, немного придерживая щекой его голову у плеча. Ноги — не страшно, он идет медленно, не ударит сильно, да и обувь защитит.
— А ну тихо! Вещи положили! — доносился снизу голос матери Яри. — Я вас тоже люблю, Илли, потом обниматься будем. Марш в храм, все трое, и найдите нам целителя! Хоть за хвост притащите, разрешаю: у нас тут Ньярр выложился.
Дружное оханье, аханье и возмущенные вопли — кому-то хвост отдавили, что ли? — исчезли так же быстро, как и появились.
— По коридору семь шагов, Эрри! И повернись направо, я бегу, дверь открою! — и правда, за спиной послышался совсем легкий топоток — будто по лестнице бежал еще один ребенок. Сухо скрипнули петли.
— Сюда, прямо два шага, как раз коленом упрешься, клади.
Помимо воли Эррик улыбнулся: нет, точно — Яри у матушки научился. Такой же строгий, спокойный, уверенный голос, простые и понятные команды. Вот бы ему такую помощницу — молодняк натаскивать. Мечты-мечты.
В кровать он в самом деле уперся коленом, не сдержал короткое болезненное шипение, но уложил Ньярра, кажется, все-таки аккуратно. Быстро пробежался по его телу руками, снова прижал пальцы к шее, ловя пульс. Есть, уже поувереннее. Может быть, скоро очнется.
— Простите, госпожа, что так вышло. Яри не успел нас толком представить. Эррик Риорн, его подопечный, к вашим услугам. И можно просто — Рик.
— Мьяррна, Мья, как хочешь — лишь бы не госпожами. — Движение воздуха — видно женщина отмахнулась. — И не ври мне, Рик — какой ты подопечный? Подопечные медбратьев так не таскают. Так что садись — и рассказывай, пока ждем.
В ногу Эррика ткнулся край чего-то, шумно проехавшегося по полу. Плавно поведя рукой, он нащупал обитое жесткой тканью кресло. Интересно, это комната Яри, или первая комната на этаже, и Мья просто сжалилась над увечным, чтоб не таскал довольно-таки увесистого парня? Потянув носом, он почувствовал только едва заметный запах пыли и отдушки для белья. Может, и Яри комната, а его запаха нет потому, что он уже давно не появлялся дома.
— А знаете, Мья, вы правы. Не просто подопечный. Потому что Яри мне уже гораздо больше, чем медбрат и помощник.
Негромкое фырканье теперь, видимо, переводилось как «я же говорила». Эррик неожиданно остро — еще острее, чем обычно — пожалел, что не может взглянуть на эту женщину, узнать, какая же она. Кажется, такая же изящная, как Яри — а лицом? Яри порой корчил гримаски, которые Эррик ловил кончиками пальцев. Но он, конечно же, не будет ее трогать — неприлично. Даже слепцу. Просто представит... Нет, он и Яри-то мог представить с трудом, хотя уж его-то лицо изучил на ощупь и губами от и до. С ней получалось только расплывчатое пятно с белой гривой и темными — серыми? палевыми? — подпалинами.
— Яри... Я не отпущу его, он мой. Совсем мой.
Эррик чувствовал себя каким-то косноязычным дураком, не в силах объяснить толком, что никак, никогда не сможет отпустить от себя ее сына, и потому, наверное, бухнул первое, что пришло в голову:
— А о своих я всегда заботился. И если вам что-то надо — только скажите, — и, вспомнив голоса внизу: — Любая высшая школа, любое образование...
Шорохи напротив — Мья что-то то ли поправляла, то ли комкала в руке ткань — стихли. Вообще все стихло, только Яри дышал негромко. А потом пришла боль.
Боль от вспоровших щеку — странным образом уцелевшую в той аварии, не изукрашенную вязью шрамов — когтей.
— Купить вздумал?! — разъяренное шипение ударило по ушам. — Засунь себе свои деньги под хвост, богатый мальчик!
— Уй! Можно в следующий раз не по голове? Ей уже хватит, честное слово.
За вымученной шуткой пряталась ярость: он не имел права напугать или унизить мать Яри, но как же хотелось распушиться и зарычать! После предательства Ирриш было слишком тяжело переносить любые агрессивные выпады от женщин, сразу хотелось ударить в ответ. Глупо и недостойно, и потому он всеми силами сдерживался. Медленно вдохнув через нос, выдохнул и потрогал щеку. По подбородку текло теплое, капало на грудь и плечо. Да, коготки у матушки Яри — будь здоров.
Ярость улеглась, как и шерсть на загривке. Эррик заставил себя думать, и думать быстро, пока Мья молчит. Чем он ее оскорбил? Предложением помощи? Выкусни забери, как это вообще может оскорбить?! Хотя... Если подумать здраво, с ее точки зрения, наверное, оно так и должно выглядеть: богатенький эрл решил заграбастать себе слугу и спрашивает цену его свободы. Бр-р-р, гадость какая.
— Да, я богатый мальчик. Но почти все я заработал сам и знаю цену труду. Я многое могу себе позволить, но только не пренебрежение нуждами тех, кого считаю своими близкими. По-настоящему близкими, а не удобными слугами. Ньярр не слуга, если вы так подумали — вы ошиблись. Он дорог мне, он — тот, кого я ни при каких условиях не хотел бы потерять. Вы — его семья и так же дороги ему. Почему же я не должен помогать? Не все можно купить, госпожа Мьяррна. Тепло души не продается, ни за какие деньги. Ньярр меня им одарил от всего сердца. Я только хочу отдариться. Он тревожится о вас — и я хочу унять эту тревогу.
«И деньги тут — только удобный инструмент, а не цель. Поймешь ли ты? Должна, если от тебя у Яри его чуткость».
Молчание затягивалось, но наконец Мья шумно выдохнула.
— Думать задним умом — научили, — проворчала она. — А сыпать словами — не отучили. Сиди.
Вот и... сиди, думай, что хочешь. Эррик понял только, что она вроде как больше не злится. Или злится, но... на ситуацию в целом, а не на его слова? Или?..
Легкие шаги снова зазвучали в коридоре, что-то негромко, но увесисто бумкнуло — по столу? Мир вокруг Эррика сейчас состоял из одних вопросов.
— Ньярр, может, и мой сын, но меня ты знать не знаешь, как и младших, — сердито выговаривала Мья, чем-то звеня и шурша. — Вот узнаешь, тогда и будешь такими предложениями разбрасываться, как камнями. И не жалуйся, что за разбитое стекло уши накрутили. Голову подними.
По щеке провели чем-то влажным, зашипело и защипало.
— У-у-уй!
Не было ему так уж больно — на фоне отнимающейся от усталости ноги эти царапины были ерундой, не стоящей внимания мелочью. Но Эррик чуял, что так — правильно, потому и голос был жалобный. Правда, со стороны, наверное, смотрелось... странно и смешно, вот и она фыркнула. Эррик почувствовал смену настроения, тоже улыбнулся.
— Может, и не знаю, Мья, но очень хочу узнать. И вас, и детей. И познакомить со своими родителями и братом.
— Всему свое время, успеешь еще, — щеку намазали какой-то остро пахнущей мазью и... потрепали по ушам. Эррик аж взмявнул, не ожидал подобного, особенно после когтей-то.
На его взмявк со стороны кровати донесся слабый стон, и Эррик крутнулся на кресле, попытался встать, зарычал на подгибающуюся ногу, но все равно поднялся, пересел на край, отыскав на ощупь.
— Яри, мой хороший. Где болит?
***
— Яри, мой хороший. Где болит?
— А почему должно? — сонно удивился Ньярр, не открывая глаз. Было слишком лениво, кажется, проснулся посреди ночи — может, дергался и разбудил этим? Тогда надо успокоить...
— Мне просто тако-о-ой сон снился... будто мы ко мне домой на праздник всей толпой приехали...
Эррик издал странный звук — на полноценный смех не было похоже, скорее, задавленный всхрюк. Потом... потормошил его, мягко провел по лицу кончиками пальцев.
— Открой глаза, Яри. Тебе не приснилось.
— Да? — глаза распахнулись сами собой, и Ньярр заморгал: лицо Эррика на фоне потолка комнаты в родном доме показалось неуместным. И что-то было...
— Эррик! — рявкнул он, рывком садясь. Правда, повело, пришлось вцепиться в Эрриково же плечо. — Куда ты влипнуть успел?! Это что? — он обвиняюще ткнул пальцем в щеку, смазанную, как учуял, любимой маминой мазью.
Ох, сколько ее в свое время было изведено на разбитые коленки...
— Ничего страшного, мой хороший. Просто пара царапин.
Продолжить допрос Ньярр не успел — в комнатку, и без того тесную, крохотную, с шумом и галдежом ворвались все младшие. Вернее, сперва в нее впихнули брата-целителя Орраса, а уж потом все трое застряли в дверях, потому что места не осталось совсем, зато наперебой начали задавать вопросы, пока мама не шикнула на них и жестом не велела закрыть дверь с той стороны.
— Мья, и вы, молодой человек, — брат Оррас почти тут же принялся распоряжаться, — оставьте нас ненадолго.
— Это необходимо?
Голос и отвердевшая линия рта сразу сказали Ньярру, что Эррик фактом своего выгоняния недоволен, и хотел бы знать, что с ним произошло. Но он-то, Ньярр, сперва хотел убедиться, так что пришлось уговаривать.
— ...и тебе самому нужно сесть нормально, я же вижу! Брат Оррас, ну скажите ему: нога же!
Эррик поймал его ладонь, поцеловал кончики пальцев — Ньярр чуть пеплом не осыпался, до того жарко вспыхнули уши.
— Мне помогут, мой хороший. Я буду ждать тебя внизу.
— А-ага... — пробормотал Ньярр, стараясь не смотреть на маму. И выдохнул, только когда дверь за ними всеми закрылась, и они с братом Оррасом остались одни.
Целитель тут же выставил «сферу молчания» — судя по всему, прекрасно понимал, что Ньярру не хотелось бы, чтоб их подслушали. И это яснее всяких слов сказало ему: брат Оррас уже знает, видит его выгорание.
— Все совсем плохо? — убито уточнил Ньярр, падая обратно на подушку — сидеть без опоры было сложно, тело налилось совершенно не сонной, обморочной слабостью.
— У тебя с разумом? Несомненно! — привычный едкий тон царапнул по и без того натянутым нервам. — Безголовый мальчишка! Сколько раз я предупреждал: твой дар не настолько силен, чтобы распыляться на две цели сразу!
— Две цели? — заморгал Ньярр. — Но... я разве не... выгораю? — произнести последнее слово оказалось до жути сложно.
Зато когда произнес, выражение брата Орраса стало уж совсем зверским.
— Чему я тебя учил столько лет?! Выгорает он, подумать только! Балбес! Хотя, нет, вероятно, это моя вина — я плохо учил. Ньярр, ты хоть раз за последние... сколько там ты лечишь своего подопечного?.. месяцы применил заклятье «истинного взора»? Ну хоть разочек?
— А... Э-э-э...
Ну да, невнятные звуки, вылетевшие из распахнувшегося рта, информативностью не отличались.
— Л-лечу?!
Брат Оррас потемнел лицом и навис над ним грозовой тучей:
— Глупый мальчиш-ш-шка! Конечно же, лечишь! Даже сейчас — между вами такая плотная связь, что я удивлен, как ее нельзя потрогать руками! И ты... — он щелкнул клыками, привычно проглатывая неуместные для храмовника ругательства, — ты сейчас сосредоточишься и прервешь ее, потому что требуется время на восстановление. Или я заберу вас обоих в храмовую лекарню.
Еще немного похватав ртом воздух, Ньярр невнятно пискнул и попытался перекрыть отток магии, с перепугу вспомнив все-таки, чему его учили. И чуть обратно в обморок не выпал, так ударило в ответ, воспротивившись всей сутью. Проще было порвать руками стальной трос, чем остановить собственную магию, рвущуюся к Эррику.
— Я так и думал, — судя по сияющим зеленью зрачкам, брат Оррас следил за его манипуляциями тем самым «истинным взором». — Это уже не остановить, но можно немного приглушить. Иначе ты сам сляжешь с таким беспокойным пациентом. Смотри, запоминай. И внимательно отслеживай свое состояние. Я наверняка окажусь прав, если скажу, что примерно недели три назад ты довольно сильно уставал? Так вот — ни при каких обстоятельствах такого больше не допускай! Иначе... быть беде. Руку на средоточие, почувствуй связь. Представь, что это нить, и ты ее прядешь. Выходит очень уж толсто, а тебе надо тоньше. Представил?
— Да, — сумев собраться, Ньярр уже не заикался. Сосредоточившись, он почти увидел выходившую «нить», почти ощутил ее кончиками пальцев. И сам понял, что просто нужно чуть пережать, истончить составляющие ее ниточки, не убрать вовсе, выдергивая из общего рисунка, а превратить совсем уж в волоски, уговорить остаться такими, пока... пока он не сможет вернуть все, как было.
Собственная магия была послушна, ластилась к рукам, грела. Но даже тонкая «нить», по его ощущениям, была прочнее стальной струны, не оборвать.
— Наставник Оррас, это что же, я, выходит...
— Связан с ним. Собственным желанием и подтвержденной Матерью клятвой. Тебе виднее, как и когда случилось, — откликнулся тот.
— Но что с этим делать?! В смысле, я не отказываюсь, но... как теперь быть?
Храмовник молитвенно сложил руки и поднял очи горе:
— Милосердная, вразуми! Ньярр! Мужские браки, конечно, сейчас редкость, но никак уж не под запретом! А если тебя такое не прельщает... Ньярр? Водички? — и ехидно улыбнулся.
— Лучше Эррику ногу посмотрите потом, — убито отозвался Ньярр, пощупав ухо. Странно, пальцы не обожгло, а казалось бы. — Мне сейчас спать, есть и снова спать?
Целитель наклонился, поднял на колени объемистый «тревожный чемоданчик» и принялся доставать флаконы темного и зеркального стекла.
— Посмотрю, конечно. Тебе, думаю, нужно пропить укрепляющий эликсир, полный курс, ты сам знаешь дозировку и время приема. И попить настой сердечника — просто для профилактики. «Золотко» тебе оставлю для экстренных случаев, если опять перенапряжешься. И выпьешь сейчас, три капли на стакан. Ну и спать лечь вовремя, конечно, и в одну постель с подопечным. О боги, да не красней так!
— Ну не каждый день такие новости на голову валятся! — слабо взвыл Ньярр. И, поутихнув, добавил: — Спасибо, наставник.
— Обращайся. В самом деле, Ньярр, у вас там что, нет средств связи? Или ты забыл код доступа храмовой лекарни?
— Или я просто все... забыл.
И почему брат Оррас на этот раз не нахмурился, а улыбнулся, пусть и тревожно?
Ньярр решил подумать над этим после, хотя бы потому, что в дверь уже протискивалась мама, неся подносик, уставленный тарелками. Ньярр почувствовал, как опять краснеет — боги, да куда уже больше? — потому что на нем в этом доме всегда носили еду, если кто-то болел.
— Мам, со мной все хорошо, я, правда...
— Тш-ш-ш. Ешь и спи, к ужину разбужу. И травки свои пей, я что, зря еще и воду несла?
— Хорошо, мам. А Эррик?..
— Дохромал твой Эррик, куда надо. Ньярр!
— Ем и сплю, понял.
К ужину мама его действительно разбудила, как обещала, тихим «Ньярр-ри, пора вставать». Ньярр полежал минутку с закрытыми глазами, пока его не потянули за ухо, а потом сгреб маму в охапку, усаживая рядом. Уткнулся, вдыхая такой родной запах.
Как рассказать обо всем случившемся, он толком и не знал. Что ей наговорил Эррик — так и вообще подумать было страшно. И просто — страшно.
— Мам...
— Тебе с ним хорошо?
Тихий вопрос заставил зажмуриться — и выдохнуть с внезапно затопившим облегчением. Она ведь не просто так спрашивала, мама. Ньярр прекрасно понимал, что ее брак с отцом нужен был всегда именно маме. Что папа вообще для семьи не приспособлен, просто не умеет иначе, кроме как возвращаться сюда — к жене, которая его выбрала, в дом, который она построила, к детям, которых она воспитала.
Наверное, именно поэтому, когда Илорра, по малолетству до одури влюбчивая, начала рассказывать про очередного ухажера — такого же мелкого, с тощим, как прутик, хвостом, мама не спросила «ты его любишь?». Вместо этого мама спросила вот так же: «тебе с ним хорошо?» — и Илли, крепко задумавшись, ушла к себе, а когда вышла к ужину — уже больше не надоедала всем так. И вообще, хоть с парнями и гуляла, но будто приглядывалась к каждому, ища ответ на этот вопрос. Который Ньярр дал, не задумываясь:
— Мне с ним очень хорошо, мам.
***
Дом семьи Яри был маленьким, это Эррик понял почти сразу. Чутьем, слухом. А вот пристроенная к нему мастерская — большой, просторной. Здесь не было эха, как в храме, но он чувствовал, что помещение гораздо больше той же кухни. Правда, свободного места было маловато — это тоже понял, когда Яри вел его к креслу запутанным маршрутом, помогая обогнуть... что-то. Рабочие столы, наверное. Здесь пахло огнем, припоями, химикатами, водой и чем-то еще неуловимым. И медью — вот откуда был этот запах на матери Яри.
— Опиши мастерскую, мой хороший, — попросил он, дождавшись, пока и Яри устроится на чем-то низком рядом с ним, обнимет горячими ладонями ноющее, но уже совсем терпимо, колено.
— Светло, блики, много разных штук, в смысле, станков и инструментов, — уже намного легче, чем в храме, откликнулся Яри. — Для обработки стекла разное нужно, не только руки. Еще три больших стола, чтобы было, где раскладывать нарезанное, и стекло. Много стекла!
Потянувшись куда-то в сторону, он сунул в руки Эррику миску с прохладными окатышами.
— Ух ты, приятное на ощупь. Это мама его так отполировала? — Эррик вытащил один, округло-плоский, принялся вертеть в пальцах. Гладенький, наверняка блестящий, как леденец. Не удержался и лизнул.
— Эрри! Нет, вы только поглядите на него! Ты что — ребенок, все в рот тянуть?
Эррик расхохотался, помотал головой:
— Оно как льдинка, так и хочется пососать, как сосульку. Какого оно цвета?
— Это — голубое в зелень, кажется, от какого-то витража про море. Это остатки, которые в дело не пошли, мама из них иногда игрушки на окна делает. Фигурки всякие, или просто разноцветные пятна, их на нитках здорово вешать там, где солнце. У нас у многих в городе такие по окнам висят, помню, в детстве мы этим так гордились!..
— Я тоже такие хочу! — сразу заявил Эррик. И, поймав нотку недоумения в молчании Яри, пояснил: — Тебе будет приятно, да и мне, зная это, тоже. А еще... ты сказал, я как ребенок. В моем детстве, Яри, было маловато детства. Сын политика и военной... Не самый послушный, конечно, и потому — рамки-рамки-рамки. Много рамок и ограничений. Чтоб держать в узде буйный характер, даже не знаю, в кого из моих такой, но не в родителей точно. Видят боги, я старался, но иногда хочется вернуться лет на двадцать назад и добрать. Понимаешь?
Молчал Яри долго, потом тряхнул головой, задев отрастающей гривой.
— Понимаю. Тогда я тебя сюда зимой обязательно вытащу, на ярмарку! И купишь игрушку у мамы сам, а до этого — мучайся!
Вот только в голосе было такое обещание праздника, что Эррик понял: да, будет мучиться. Предвкушать вот прямо с этой самой минуты — и до зимы, когда уж она там, эта ярмарка.
Где-то слева стукнула дверь, мягко, словно по войлочной полосе. Наверняка нарочно так, чтобы никто даже случайно не мог ею грохнуть. Прошелестели легкие шаги.
— Ньярр-ри, о чем вы хотели поговорить?
— Легенды! Оказывается, у Эррика в предках был один из Весенних Псов! — выпалил тот, и Эррик рассмеялся, почувствовав его нетерпение: хвост так и заметался, задевая его ноги.
— О? Это очень любопытно, погоди, я сейчас достану папку.
Прислушиваясь краем уха, Эррик дотянулся до ерзающего на своем низеньком стульчике или лавочке Яри, погладил по плечу.
— Успокойся, мой хороший. Я все расскажу, правда, сам знаю немного, как-то я в это раньше не особенно верил, считал детскими сказками.
— Ха, сказками! Вот такие дети, как вы, сказками это и считают, — насмешливо фыркнула Мья.
По столу хлопнуло, весьма увесисто, но вместо шелеста бумаг у Эррика отобрали миску.
— Эти я уже рассортировала в дело, лучше вот в этих покопайся, отбери, какие нравятся.
Заместо миски на колени Эррику с пыхтением водрузили, по ощущениям, здоровенный чан.
— Мам, ну лучше бы я...
— Да весу-то, прекрати. Так что там с твоим предком, Рик?
Эррик запустил руку в чан и в первые мгновения выпал из этого мира, наслаждаясь. Гладкое, словно обкатанная морскими волнами галька, стекло шуршало и постукивало, проскальзывало между пальцами, порождая фантомное ощущение воды. Вопрос Мьяррны выдернул его из этого состояния, как морковку из грядки, заставив слегка смутиться. Наморщив нос, он принялся вспоминать:
— Матушка долго собирала сведения обо всех наших родичах и предках. Оказывается, что род-то наш как бы ни лет на семьсот в глубину уходит, а это, сами понимаете, много. Но и память у нас была всегда хорошая, так что до основателя, так сказать, она докопалась. Вернее, до записанной одним из его внуков легенды о вернейшем из верных оруженосце, который настолько любил своего эрла, что однажды волей Бесхвостой Матери стал Весенним Псом. Он был очень силен и одарен магически, но вся эта сила служила ему, только пока его рыцарь-эрл был жив. А когда он погиб, оруженосец должен был умереть тоже и превратиться во что-то ужасное, но стал драконом, сохранив разум и речь. Стал хранителем рода своего рыцаря.
Рядом совершенно некультурно присвистнули.
— Ничего-о-о себе у тебя предок отыскался... Хотя даже масть та же, надо же!
— В смысле? — насторожил уши Эррик, не прекращая перебирать стекляшки. Какие-то он вытаскивал — те, что казались ему приятнее остальных, складывал в подсунутую под руку мисочку.
— Ньярр, ну-ка! — в голосе Мья теперь звучало веселье. — А помнишь сказку, что я вам маленьким рассказывала?
— Конечно! — Яри аж подпрыгнул. — О двенадцатирогом драконе, рыцаре и его оруженосце! Эррик, помнишь, я в храме тебе о них говорил?
— Естественно, это вчера было! Я хоть и стукнутый на всю голову, но потерей памяти не страдаю! — смешливо-возмущенно отозвался Эррик. — Но как оно... То есть, мало ли в те времена бродило по этим землям рыцарей с оруженосцами?
— Немало, но Весенних Псов среди них было раз два и обчелся, — вздохнула Мья. — С момента возникновения, кажется, меньше десятка — а это больше чем за полторы тысячи лет!
— Шесть, если быть точнее, — вставил свою «совку» Яри. — Нам в храме рассказывали. И имена называли, правда, всего четыре — как звали самых первых, история не сохранила. Они, те первые, были близнецами, потом Иррчи-Дракон, Айррис-Золотое сердце, Керран-Шквал, Доррас-Удача-в-пути. И, собственно, все.
— Угадаешь, кто из них?
Наверняка Мья смешливо прищурилась, вон как Яри запыхтел возмущенно.
— Иррчи, — уверенно сказал Эррик, отложив еще пару стекляшек в миску. — Я запомнил это имя, потому что оно звучало непривычно и странно, даже, кажется, для древних времен. И еще потому, что в нашем роду одно время в его честь давали имена. Потом перестали. Мама говорит, хотела меня так назвать, да отец воспротивился, слишком странное имя.
— Имя как имя, — шорох одежды. Пожала плечами? — Ты угадал. И да, Ньярр, именно защищая своего рыцаря от дракона, Иррчи и стал Псом — а после и сам крылья отрастил. Иронично, да? Только тут еще и третья легенда есть.
— Ма-а-ам!
— Что?
— Ну не тяни нас за хвосты-ы-ы!
— Дай развлечься старой одинокой женщине!
— Да не старая вы наверняка, мы же с Яри почти ровесники, вряд ли вы намного старше мамы, а она у меня еще совсем молодая, — хмыкнул Эррик, выслушал легкий смешок женщины, и раздумчиво продолжил: — А вот насчет предка я долго думал, что Дракон — это прозвище, как у остальных, метафора такая, мол, стал драконом — озверел и все такое. Потом, когда узнал о Весенних Псах и что с ними происходит, если рушится привязка, понял, что это не метафора ничуть. Но все равно толком не верил, потому что магия магией, но это же что-то совсем невообразимое. Из человека в дракона...
— Да, над этим ученые долго голову ломали. Жаль, до сих пор не донырнули до того места, где он крылья сложил — так интересно бы было... В городских отчетах писали, что под конец жизни он был просто огромным! А на фото и не заметно.
— Фото? — запнулся о несоответствие Эррик.
— Ну да, он же до нашего времени всего лет триста не дожил! Конечно, тогда уже были фото!
— И ты молчала?! Ма-а-ам!
— Да выкусни побери, это что же, мой сколько-то там прадед Керран со своим многопрадедом, выходит, общался — и даже не знал об этом? Или... может и знал, в его дневниках что-то было про то, что он в Заозерье сам перевелся и попросился на должность наблюдателя.
Эррик взволнованно вскочил, чуть не опрокинув чан со стекляшками на Яри, хвост дрожал от переполняющих чувств: несмотря на скепсис и все такое, история семьи и рода была для него не пустым звуком. Он уважал увлечение матушки и всегда с интересом слушал о ее изысканиях и результатах. Это же не просто байки — это кровь. А кровь — это не просто физиологическая жидкость, это память поколений, это сила, магия. Пусть ему той магии не досталось ни капли, дар уснул еще на деде Рроме, но...
— Сядь! Ну точно как мальчишки... А как я скажу, что этот Иррчи рэнэа Керрисе в войне помогал — что натворишь?
— Тот витраж в храме! — вскочил уже Яри, запнувшись о поставленный на пол чан.
Звон рассыпавшихся стекляшек смешался с возмущенным «мальчики!».
— А я всегда думал, что это был просто прирученный дракон, — растерянно протянул Эррик. — А это он?
С языка так и рвались восхищенные ругательства, пришлось прикусить.
— Мья, я просто обязан вас с матушкой познакомить. Чтоб не передавать все через третьи руки, а вы с ней сами пообщались. Она будет просто счастлива!
— Да познакомишь, познакомишь. Куда деваться-то? — с явной усмешкой проговорила Мья. — Какие интересные стекляшки ты выбрал. Черные, оранжевые и лазурные. Идеально подойдут для... Иррчи-Дракона.
========== Глава девятая ==========
Магия есть намерение.
Эту простую истину вкладывают в головы всем юным мажатам, какого бы спектра силы они ни были. Брат Оррас до сих пор рычал и пытался дознаться, кто и как умудрился из Ньярра это знание выбить, какими словами заставил его поверить, что будущий целитель не способен подняться выше своего уровня. Но это уже в принципе было не важно, главное, что Ньярр снова мог с уверенностью смотреть в завтра и теперь осознанно применять свои силы.
Магия есть намерение, а Ньярру сейчас было нужно обуздать бурный поток в лице Эррика, которого несло куда-то вперед, быстрее, еще быстрее! Словно чего-то он может не успеть, куда-то опоздать. Словно он опаздывает жить.
— Тише, тише, тор-мо-зим, Эри. Слушай меня.
И происходила магия: Эррик замирал под его руками, как послушный воле байкэрла Жуть, только бурно вздымалась грудь и раздувались ноздри.
— Мы все успеем.
— Вместе?
— Вместе.
Только волей магии Ньярр мог объяснить то, что Эррик согласился немного подождать со всеобщим знакомством, хотя с младшими все-таки перезнакомился и мгновенно задружился с близнецами, позволив чуть ли не облизать Жутя. Но в седло не пустил, умудрившись перевести тему и вообще отказать незаметно и мягко. Видимо, опыт сказывался.
Из Маркарта они уехали только через сутки, снова рано утром и в сопровождении «драконов». По дороге Ньярр все-таки выспросил у них, что это было за представление там, на площади, ритуал, что ли?
— Ну, можно сказать, и ритуал.
Они тогда устроились в дорожном ресторанчике в той самой деревушке, что и в прошлый раз, неспешно отдыхая и перекусывая. Ньярр почти ревниво — кто б ему сказал, почему?! — отслеживал взгляды посетителей в сторону его «драконов» и полуосознанно придвигался ближе к Эррику.
— Лет так двести пятьдесят назад, когда байкара как такового еще не было, но гонки на байках уже устраивали, а значит, и команды собирались, байки вообще были одним из самых популярных средств передвижения, — начал рассказывать Эррик, остальные и Ньярр во все уши внимали. — А еще больше было байк-банд, налетавших, грабивших-убивавших, и так же быстро исчезавших с места преступления. Случались прецеденты, что полиция и боевые дружины храмовников загребали ни в чем не повинных байкэрлов, приняв их за бандитов. И тогда кто-то из боевых братьев предложил выход: при въезде в любой населенный пункт команда подает звуковой сигнал, после которого проезжает или к храму, или к магистрату, да хоть к дому старосты, представляясь по всей форме и позволяя увидеть свои лица. Как вы понимаете, бандитам светить лицами было не с руки, а представители власти знали: если даже прозвучал сигнал, но команда не приехала отрекомендоваться — это была не команда. Собственно, вот и все. Традиция укоренилась и жива по сию пору.
Ньярр тогда пофыркал: как все просто! Однако не мог не признать, что байкэрлы и из самого утилитарного действа способны сотворить представление. Реклама, конечно же.
Он успел немного нахвататься знаний, так, по вершкам, слушая Эррика, и уже понимал, что да, любое публичное действие команды тот рассматривает и как шанс отрекламировать ее. Ничего плохого в этом не было, кому, как ни ему, понимать, что деньги не появляются из ниоткуда? Даже сейчас, лишенный возможности полноценно выступать, читай — работать, Эррик умудрялся заниматься раскруткой команды. Это было правильно, хотя Ньярра теперь преследовал закономерный вопрос: а если Эррик в самом деле надумает устроить сватовство по всем «драконьим» правилам — это тоже будет реклама? Но спросить, конечно, не мог. Несмотря на все намеки, причем, абсолютно прозрачные, Эррик так ни разу прямо и не сказал, что их отношения могут быть узаконены. Да, право же, это он сам себе додумал после слов целителя Орраса, а что по этому поводу думал Эррик... Боги ведают.
Ньярр уделял этим мыслям не слишком много времени: его снова не хватало на то, чтобы задумываться, ведь надо было успевать за Эрриком и его сумасбродствами.
— Что это? — удивленно спросил он, обнаружив однажды утром огромную коробку посреди холла.
— О, Маррун уже привез? Отлично! — Эррик, естественно, не ответил на вопрос, но Ньярр и не ждал, все равно сейчас распакует коробку и увидит. И если она стоит здесь, то это явно не новый подарок ему, неожиданный, как та одежда для езды на байке или десяток коробок с самыми лучшими учебниками, справочниками и пособиями по всем базовым дисциплинам для подготовки к поступлению в высшую школу целителей.
— Открыть?
— Конечно, мой хороший.
Ньярр с сомнением покосился на скалящегося в предвкушающей ухмылке Эррика, но принялся открывать. Под плотным картоном был слой мягкого упаковочного пластика, а под ним... В маленьких ячейках, как в сотах, поблескивали серебристыми боками колокольчики. Если Ньярр не ошибся в подсчетах — то сотни три.
— Колокольчики?!
— Именно они, Яри. Это будет весело, — расхохотался выкуснев сын Эррик.
***
Эррик прекрасно понимал: чтобы научиться ориентироваться в незнакомом месте, одного слуха недостаточно. Магом он не был и использовать заклинания из арсенала боевых братьев не мог, но целитель Оррас дал ему хороший совет: развивать чутье. Это, если можно так выразиться, было то самое пятое чувство, присущее человеку наравне со слухом, зрением, обонянием и осязанием. Хотя отец, к примеру, называл так свою отточенную годами политических игрищ интуицию, но Эррик был уверен: это тоже чутье, интуиция — это лишь аналитическая часть его, способность интерпретировать те микроскопические нюансы событий, поведения людей, информационную и магическую наполненность окружающего пространства. Это самое чутье было ему присуще, как и любому человеку, как байкэрл, он развил его в том ключе, что всегда знал, что и как сделать, чтобы выиграть гонку или не навернуться, выполняя сложный трюк. Но то было, можно сказать, грубое чутье, а сейчас ему требовалось более тонкое. Как превратить «рыцарский двуручник» в «шпионский стилет», он представлял смутно. Додуматься пока что смог только до колокольчиков.
Вроде, смотрел когда-то чуть ли не в детстве кино с такой сценой: тренировались маги, владеющие воздухом, и в саду, где на каждой ветке висело по колокольчику, магу нужно было так направить заклятье, чтобы порыв ветра сбил стоящий в другом конце сада вымпел, но при этом не зазвенел ни один колокольчик. Его же задача была куда как проще — научиться ходить по небольшому участку леса так, чтобы чуять все, что его окружает и не напарываться на ветки и стволы. Затем и заказал две с лишним сотни колокольчиков. Осталась сущая малость: развесить их и научиться.
Сваливать всю работу на Ньярра Эррик не собирался. Через день после того как доставили «полную коробку звона», он вызвал на пару часов свою команду — и уж они-то повеселились на славу, украшая окрестные кусты и деревья, распугивая всю лесную живность на пару лиг точно. Хрустела под ногами прихваченная первыми заморозками листва и хвоя, ледяной воздух бодрил и кусал за нос и щеки, девять бешеных драконов с гоготом и шуточками прошлись по лесу, как буйный вихрь, увлекая за собой Яри — единственный глас разума и здравомыслия в этом буйстве. Зато потом был очень приятный вечер со всей компанией у камина.
Эррик чувствовал, что Яри, как бы ни хорохорился, как бы ни старался выставить себя этаким серьезным взрослым и слегка циником, все-таки не настолько уверен в себе. И хотел, чтобы среди команды он чувствовал себя, как в семье, чтобы познакомился ближе, узнал, что Сааррат, несмотря на внешность рыжего разбойника с большой дороги, имеет добрейшее сердце и в свободное от работы время помогает приюту для животных. Что Айрра для сокомандников порой заменяет мать и старшую сестру, заботясь о том, все ли здоровы, сыты и в порядке. Что Ррамик, помимо абсолютно головоломных трюков, умеет еще и ваять, и вот та статуэтка, что украшает холл — отлита по его модели. Что Фаррад пишет стихи, и песня, которая сопровождает каждое представление их команды — его творение. Что все вместе они не только гоняют на байках, но еще и выступают, как музыкальная группа, правда, только среди своих: на это слишком мало времени, да и смысл их жизни все-таки в байкаре, а не в музыке.
Он и сам не понял, как его вообще уговорили взять в руки миолу — он не трогал ее с того дня, как играл для Ирриш. И после всего случившегося не думал, что когда-либо еще станет, но... Хаммерр взял флейту, Айрра отщелкивала когтями и пальцами ритм, кто-то из ребят сбегал вниз — и вот он уже прижимает к груди теплый корпус инструмента, пальцы привычно, несмотря на долгий перерыв, ложатся на струны и сжимают смычок.
— Кружит ветер в небе листья,
Кружит жизни сложный трек,
У судьбы усмешка лисья:
«Все непросто, человек.
Будут горы и равнины,
Повороты и стремнины,
Будет больно, страшно, дымно,
Жарко, холодно, пустынно.
Будь твоя дорога длинной
Или короток твой век».
Я к рулю пригнусь упрямо,
Выжму до упора скорость.
Мне не нужно ровно-прямо,
Будет пусть вираж и пропасть,
Я и байк сейчас едины.
Наживают пусть седины
Комментаторы в кабинах,
Ждет победа только сильных!
Мы — команда! Жжет нам шины
«Черных крыльев» злая страсть!
— Хэй! Хэй! «Черных крыльев» злая страсть!
От слаженного рыка девяти луженых глоток слегка позвякивал даже каминный экран. Эррик вспомнил все, что знал и умел, выдавая почти безумные сольные проигрыши, пока Хаммерр переводил дух, а Сааррат примерялся к гитаре, похлопывая ладонью по прижатым струнам. Эррик не видел, вряд ли слышал хоть что-то, полностью поглощенный своей музыкой, но знал, что все так и есть. Знал, что Яри сидит у самого камина на подушке, обхватив руками колени, обернувшись хвостом, смотрит, не отрывая глаз. Чувствовал его взгляд, словно горячий луч. Очень горячий.
Ребята тоже не остались слепы ко всему этому, наверняка с подачи мудрой Айрры, испарились как-то быстро, вот только что были — а вот уже только тихо шелестнуло стекло, отсекая порыв ледяного ветра. Эррик опустил миолу на столик рядом с гитарой, повернулся и раскрыл руки, почти тотчас смыкая их за спиной Яри, чувствуя, как тот вытягивается на носочках, обнимая его за шею, как прижимается крепче, словно желая врасти и впечататься под кожу, под ребра. Подхватил под бедра, накрывая губы, прерывая жадным поцелуем протестующе-предупреждающий возглас. К выкусням, все к выкусням. Он хотел отнести Яри в спальню на руках — он это сделает. А что медленно — ну так зато больше поцелуев урвет по пути.
***
— Подожди.
— Яр-р-ри?
— Постой. Хочу запомнить, — Ньярр вывернулся из объятий как можно бережней, хоть и странно было говорить о таком рядом с Эрриком.
Но — нога. Но — Ньярр действительно хотел замереть в этом мгновении, не дать уронить себя на кровать, которая почему-то оказалась неимоверно далеко — не меньше чем в сотне поцелуев от гостиной. Хотел смотреть на застывшего, напряженно подрагивая хвостом, Эррика, на то, как он почти неосознанно перебирал пальцами, то ли до сих пор нашаривая струны, то ли стремясь зарыться ими обратно в гриву Ньярра.
— Хочу запомнить тебя таким, — хрипло повторил. — Бешеным.
Бешеным во всем: видео не передавало и сотой доли той энергии, которой от Эррика просто перло, плескало во все стороны даже сейчас. Ньярр шумно вдохнул — не захлебнуться бы, как тогда, у камина, когда буквально накрыло волной, вышибая всякое соображение. Если бы не превратился целиком в слух и зрение, если бы не боялся шевельнуться, помешать — там бы и набросился, забыв о присутствующих. Распахнутые объятья Эррика просто вывели из ступора, стали разрешением. Разрешением на все.
Рубаху с Эррика Ньярр то ли сдернул, то ли порвал в лоскуты, открывая перечеркнутую татуировкой грудь. Провел по этим линиям пальцами, застонал, лизнул. Потребовал:
— Стой. Стой, Эррик.
Сам Ньярр стоять не собирался — мурчал, терся, вылизывал, попадая языком то по голой коже, то по влажной шерсти, цеплялся за широкие плечи, боясь упасть. Голову вело, воздуха не хватало, Ньярр захлебывался — и все равно хотел еще.
Плотная ткань штанов поддавалась с большим трудом, но Ньярр и их разодрал на ленточки, сам не поняв, когда успели сместиться в горизонталь, а он — оседлать бедра Эррика. Изучать его стало даже удобней, и Ньярр только глухо ворчал и порыкивал на любую попытку шевельнуться, пока не осознал, что просто не может втянуть когти, перестать скользить самыми кончиками по коже или царапать покрывало. Но и тогда он сначала обхватил Эррика за запястье, вылизывая ладонь, пальцы, дразня их языком и прикусывая в ответ на попытку погладить по губам. И прогнулся в спине, прижимаясь и отводя в сторону хвост:
— Помогай.
Усмешку Эррика Ньярр сцеловал и слизал, мурлыча в голос, жмурясь и толкаясь навстречу пальцам. Он был безумно благодарен, когда Эррик сам додумался второй рукой нашарить на прикроватной тумбе тюбик, даже не стал кусать за самоуправство. Для того, что хотелось, действительно не помешало бы побольше смазки.
Бешеный? Что ж, Ньярр тоже сегодня был бешеным. Или стукнутым на всю голову, потому что раскачивался и раскачивался, ничего кроме своего мурлыканья не слыша, не понимая, сколько пальцев, сколько времени прошло, чуя ровно одно: все нарастающее нетерпение Эррика. И, когда оно почти достигло пика, выдохнул:
— Нет. Я сам. Сам, слышишь?
Почему так важно было все сделать самому, Ньярр не знал. Потому что иначе уйдет вот это вот бьющее по нервам нетерпение? Потому что иначе не получится впитывать Эррика всем телом, как впитывал до этого его музыку и голос? Не получится вжаться, притиснуться, вцепившись в плечи и принимая разом, до конца, до основания — благо, старательно расслабленное тело не сопротивлялось вторжению.
— Яр-р-ри...
— Молчи! — Ньярр куснул куда-то в шею, сжал клыками, глухо рыкнув, когда Эррик попытался положить ладони на бедра. — Я сам!
И двигался сам, хотя под конец не чувствовал ног, не чувствовал ничего, кроме набухающего и все сильнее растягивающего узла. Сил оставалось только с рыком шлепнуть по рукам Эррика, который — вот дурак — зачем-то пытался прижать, не дать дойти до края, в который раз резко поднимаясь — и так же резко опускаясь, вбивая в себя до пляшущих перед глазами искр.
Ньярр заорал, кончая, без особого удивления ощутил впившиеся в бедра когти Эррика и дернулся еще пару раз, утягивая его за собой. И — обмяк, растекся, почти не дыша, наконец-то понимая, зачем все это сделал. У него не осталось сил, но у Эррика их было достаточно, чтобы запустить пальцы в гривку, расчесать ее, мокрую до сосулек, благодаря и успокаивая одним-единственным жестом. Пожалуй, только он один так и мог. Ньярр закрыл глаза, тихо выдохнул — и провалился в сон.
С утра даже Эррик, обычно подскакивавший неприлично рано, позволил себе разоспаться. Или позволил подольше поспать Ньярру, который с кровати слезал со сдавленным шипением, еле переставляя ноги? Так или иначе, сквозь зубы поутру ругались оба, и близость душа была как нельзя кстати.
Вот только Ньярр, наскоро высушившись, попросил:
— Иди, завтракай. Я сейчас, кое-что сделать нужно.
— Я подожду тебя за столом.
Иногда упрямство Эррика сводило с ума. Упрямое следование какому-то его внутреннему своду правил, не со всеми из которых Ньярр был согласен, как, например, с этим: Эррик отказывался есть один. И ведь давно уже не нуждался в помощи, но...
— Хорошо, я быстро.
Ньярр метнулся в свою комнату, открывая миник. Написать письмо было недолгим делом, тем более, он заранее продумал короткий текст: «Просьба вычесть из моего жалованья оплату за пункт 10.8, что возможно, согласно условиям договора».
Тот самый пункт, который оговаривал предоставление «иных услуг» подопечному, и за который шла существенная надбавка... Которую Ньярр просто не мог принять. Не после вчерашнего, нет. Есть вещи, за которые нельзя брать деньги, которые только от души. Как песня Эррика и смех команды, мешающийся со звоном развешиваемых колокольчиков, как его вчерашний крик — только его, по его же воле.
Ньярр никогда не полагал оказываемые им услуги чем-то из ряда вон. Может быть, потому что для него самого они не слишком отличались от иных процедур? В душе он все еще смущался, если речь заходила о чем-то действительно чувственном, таком, каким было их с Эрриком общение, и перед матерью и наставником краснел безо всякого притворства. И вчера... Вчера он впервые делил постель именно по собственному желанию, не по подростковой дури и не за плату — а потому что сам хотел, хотел Эррика до дрожи хвоста, абсолютно осознанно и отдавая себе в этом отчет. Поэтому и «я сам», поэтому запрещал помогать — чтобы до конца вобрать это понимание: да, он теперь действительно вместе с кем-то, и это не мимолетная блажь. Клятва, до этого воспринимавшаяся весьма абстрактно, вчера стала почти осязаема, как вторая связавшая их нить.
Он даже не успел закрыть почтовик, как на него упало ответное письмо:
«Пункт 10.8 вычеркнут из вашего рабочего договора».
И это, темная бездна его побери, не было ошибкой или намеренным искажением его просьбы. Просто это вполне в духе всей Эрриковой семейки. И значило только одно: его правильно поняли. Можно спокойно отправляться завтракать, что Ньярр и сделал.
Сказал ли Эррику отец о письме или нет, Ньярр так и не узнал, да и не особо волновало. Не случилось никакого разговора — и ладно, тем более уже к вечеру Эррика хотелось покусать, но вовсе не в том смысле.
— Ты долго еще по кустам шариться будешь? Эррик! Как у тебя еще голова от звона не болит?!
— Вот потому и шарюсь, мой хороший, — расстроено — и только частично наиграно — вздохнул тот, выбираясь из очередного куста. — Когда я смогу пройти здесь так, чтобы не задеть ни одной веточки, вот тогда будет все правильно и хорошо.
На щеке, отмеченной тремя тонкими шрамиками, пламенела новая царапина, в гриве торчали сухие иголки и даже ольховая шишка, уши страдальчески прижимались, а рот слегка, почти незаметно, кривился. Вот если бы губы были сжаты в линию — Ньярр бы отступился и позволил Эррику еще побродить по этому лесу колокольчиков. Но сейчас он просто взял его за руку и уволок в дом, отогревать, снимать напряжение от непрерывного звона тихим потрескиванием дров в камине.
Эррик в своем упрямстве иногда был похож на молодого дракончика, который чует где-то под камнем что-то драгоценное, но пока что не соображает, что стенку надо не бодать с разбегу, а копать. Впрочем, Ньярр не сомневался, что это ненадолго, и он вскоре поймет, что делает не так. А пока не мешал Эррику получать ветками по морде, выходя вместе с ним и чаще всего оставаясь на площадке подъемника, на маленькой скамеечке, читая очередной учебник или методичку, или собственный конспект. Иногда сидеть надоедало, и он отправлялся прогуляться, обнаружив, что предзимний горный лес завораживающе красив. Не меньше, чем летний и осенний.
Первый снег его очаровал. Колокольчики, превратившиеся в белые шарики, звучали теперь чуть приглушенно, только добавляя прелести припорошенным снегом веткам. Ньярр, залюбовавшись, угулял от дома довольно далеко, так что и звон перестал слышать. Только не учел того, что горный лес в такую пору — не место для одиночных прогулок. Когда поскользнулся на снегу, потревожив плотный слой опада на склоне, когда прострелило болью застрявшую в корнях щиколотку, когда чуть не остался без когтей, цепляясь за все подряд, глядя, как сползает куда-то вниз, то ли в небольшое ущелье, то ли в овраг, эта листва, по которой только что так замечательно гулялось, а горло перехватило от мгновенного липкого ужаса — и не крикнуть...
Нарисовать себе всякой жути, как грохнется туда же, он просто не успел. Крепкая рука ухватила за шкирку, вздернула, перекидывая через плечо.
— Потерпи, Яри, сейчас до дома доберемся, я вызову целителя.
Голос у Эррика был спокойный-спокойный. Только вот Ньярр уже знал, когда он становится таким. И висел тряпочкой, не смея шевелить даже кончиком хвоста — опасался, что этот хвост ему, идиоту, забывшему, что здесь не леса вокруг родного города, и выдернут. Только вякнул слабо:
— Я сам погляжу?..
— Целителя. Вызову.
Пришлось смириться, тихонечко сидеть на диване у камина, закутанным в плед по самые уши, пить горячий успокоительный сбор, сперва цокая клыками о стенки кружки, потом, когда попустило, просто наслаждаясь тем, как осторожно Эррик придерживает его ногу на коленях, прижимая к слегка напухшей щиколотке пакет со льдом.
Целителя привезла Айрра, незнакомого Ньярру, но, судя по габаритам — командного, с базы. То-то они тут появились в считанные десятки минут после звонка. На вопросы Ньярр старался отвечать максимально коротко и ясно: шел, поскользнулся, застрял. Хруст? Нет, хруста не слышал, да и перелом бы опознал.
Запоздало пришел стыд, но больше на то, что вокруг столько людей суетятся, вместо того, чтобы заниматься своими делами. И удивление: как его Эррик-то нашел?! Он же молчал!
Итогом стала вправленная щиколотка и тугая повязка. А еще — дернувшееся в момент, когда щиколотку вправляли, тело Эррика за спиной.
— Все уже, мой хороший, сейчас перестанет болеть. Но из постели я тебя не выпущу минимум три дня, как и сказано.
— Да я не... — заморгал Ньярр, который уже решительно ничего не понимал.
Кажется, пора было звонить брату Оррасу, потому что происходило что-то совершенно неправильное и необъяснимое! Ну не мог, не мог Эррик почувствовать его боль — кстати, не такую уж и сильную, Ньярр ее перенес без писка, вполне осознавая, что перетерпеть — и ладно, все хорошо будет. На этом «ладно» всегда терпел.
— Я чувствую тебя, — медленно, как всегда, когда пытался одновременно и говорить, и причесывать мысли, сказал Эррик, когда остались вдвоем — причем в его комнате, благо, ширины постели хватало. — Твои боль-страх-боль там, в лесу. Сейчас всплеск, чувствую, как утихает. Знаю, что ты сейчас очень удивлен.
— Это мягко сказано, — осторожно откликнулся Ньярр.
— Это... необычно? — так же осторожно спросил Эррик, наверняка неосознанно прижимая ладонь к его магическому средоточию. Ну не мог он знать и чувствовать, не должен был! Но прижал сильнее, когда Ньярра чуть не выгнуло от того, как всплеснула магия, как брызнувший из-под двух столкнувшихся кремней сноп искр!
— Что с тобой, Яри?
Ответить вышло не сразу, Ньярр долго хватал ртом воздух, пытаясь раздышаться и кое-как отпихивая тянущиеся к нему руки. Хорошо Эррик понял и прибрал их — только хвост туда-сюда дергался, выдавая злость и недоумение.
— Н-надо звонить брату Оррасу, — наконец высипел Ньярр. — Я о таком не слышал. И богами прошу — больше не тыкай так!
— Прости, прости, мой хороший. Я сейчас позвоню, лежи. Брат Оррас все равно раньше завтрашнего дня не приедет, так что можешь просто засыпать.
«Да если бы я мог!» — подумал Ньярр... и уснул, как выключило.
========== Глава десятая ==========
Эррик не злился на Яри. За что? Разве что только на себя: не объяснил, что в горах зимний лес может быть опасен, увлекся своими тренировками, идиот. А ведь клялся, себе клялся, что за всех, кого признал «своими», в ответе. Обязан был предупредить!
Ньярр был больше чем «свой». Совсем не так, как команда, семья или сука-Ирриш, пока был в нее влюблен — и это сбивало с толку. Ньярр — «Яри, мой Яри» — был где-то под шерстью, под кожей, под ребрами. Где-то там, откуда стегнуло болью в лесу, откуда потянулась невидимая нить, которая провела его по следу, позволила выхватить буквально из воздуха уже падающего. Из беспроглядной черноты, наугад — и безошибочно одновременно. Запоздалый ужас заставлял шерсть на загривке вставать дыбом: Эррик прекрасно помнил, что там должно было быть. Далеко не безобидный овражек — два размаха более-менее пологого склона обрывались скальной стеной, на дне бугрились поросшие лишайником обманчиво-округлые валуны, весной там шумел ручей, стесывая им бока. Если бы на секунду позже... Нет!
Боясь разбудить уснувшего Яри рвущимся нутряным рыком, Эррик поспешно вышел. Сейчас бы окунуться, но бассейн давно уже спущен и накрыт, а душ вряд ли поможет. Дошел до спортзала, врубил на максимальную скорость беговую дорожку. Когда шерсть слиплась мокрыми сосульками от пота, нервы пришли в более-менее адекватное состояние.
«Прародитель-Хвостатый, Всемилостивая Мать, я ж понятливый! Что ж я до сих пор дорубить не могу — в чем ошибся-то так страшно?»
Он мог сколько угодно говорить, что верующий из него так себе, но неверующих среди байкэрлов не было. Кому, садясь в седло, вручаешь свою жизнь? Прародителю-Хвостатому. Кого благодаришь за победу в заезде? Прародителя-Хвостатого. А, не приведите боги, кто из команды пострадал — кому молишься о выздоровлении? Бесхвостой Матери, конечно, чтоб ее же жрецы-целители не напортачили, собрали друга-брата по команде, как надо. Только и того, что почти никогда нет времени заехать в храм, все на бегу, на ходу. Здесь и сейчас Эррик пытался понять: где он в своей жизни накосячил настолько, что его уже дважды — мордой в стену? Почти трижды, смилостивьтесь, боги! Ньярр-то перед вами в чем провинился?
Так ни до чего не додумавшись, даже привычным средством — текучей водой — мысли в порядок не приведя, Эррик наскоро обсушился и упал в постель в гостевой. Минут через пять понял, что не уснет, потому что под боком нет уже привычного теплого клубка, который так приятно осторожно разворачивать, просовывая ладонь к беззащитному, расслабленному во сне животу, зарываясь пальцами в нежный пух. Выругавшись вполголоса, поднялся, осторожно прокрался в свою комнату. И почему вообще пошел спать не к себе? Ах да... Не хотел во сне зацепить неосторожным движением поврежденную щиколотку Яри. Знал, что спит часто беспокойно, по кровати раскидывается, как будто стремится захапать побольше места. И как только Яри его терпит?
Теплый, такой теплый.
Эррик буквально вполз, просочился на кровать, стараясь не задеть и не разбудить, напряженно прислушиваясь к тихому сопению Ньярра. И все равно не удержался — придвинулся, просунул руку под голову, уткнулся носом в пахнущую летней степью и морем гривку.
«Мой... Мой, никому не отдам, не отпущу. Только мой».
Утром долго спрашивал, как нога, не болит ли — боялся, что все-таки задел, проснулся-то опять раскинув руки-ноги, оттеснив Яри на край кровати. Тот тревоги не понимал, вернее... Тревожился о чем-то еще? О чем, Эррик сразу и не усек, дошло, только когда Яри его обшипел.
— Я уверен, брат Оррас вот-вот приедет и все объяснит, — разобравшись, попытался разрядить обстановку он. — Будем ждать или позавтракаем?
— Позавтракаем, я же не ужинал.
— Хорошо, тогда сейчас. Завтрак в постели, Яри! Скажешь, не здорово?
По напряженной тишине понял, что опять сказал что-то не то. Да что за утро такое?!
— У тебя их уже было... — наконец негромко напомнил Яри.
— А. Так то те, а это — с тобой!
С кровати раздался звук соприкоснувшейся со лбом ладони.
— Эррик, ты неисправим.
Мирра прикатила тележку с завтраком, пожелала приятного аппетита и удалилась. Эррик понял, что нервничает: кусок в глотку не лез. Что еще скажет брат-целитель? Он, между прочим, так и не объяснил, что случилось с Яри на Огнедар. И Ньярр обошел молчанием эту тему, а сам Эррик — болван бесчувственный! — из-за сказочек про предка про все забыл. Да не все ли равно, что там было в седой древности, если сейчас — важнее Яри нет ничего?!
— Мне можно поприсутствовать? — спросил осторожно, когда утих стук вилки о тарелку.
— Да... Нет... Не знаю! — смущенно выдохнул Яри.
Протянув руку на голос, Эррик потрогал его ухо. Горячее. Горячее обычного.
— Если ты не хочешь... — начал он.
Ухо вывернулось из поглаживающих пальцев, когда Яри замотал головой.
— Я не знаю, что наставник скажет. Может, решит, что хвост мне надо брить в гордом одиночестве.
— Зачем брить?!
— Чтобы всю меру идиотизма надолго запомнил.
В голосе Ньярра слышалась такая обреченность, что Эррик пересел к нему и обнял, успокаивающе гладя по загривку.
— Это из-за магии, мой хороший?
Выслушал прерывистый вдох, шумный выдох, прижал крепче и осторожнее.
— Значит, из-за нее. Не расскажешь, что случилось? Помочь я, конечно, ничем не помогу, но выговориться-то иногда тоже бывает полезно. По себе знаю, Яри.
Замолчал, продолжая мягко перебирать тонкие шелковые прядки, подушечки пальцев уже не чувствовали шершавинок от укуса, и почему-то захотелось обновить. Эррик постарался выкинуть из головы всякое такое. Что за зверские мысли, выкусню их в подхвостье?!
— Я тебя лечу.
— Что?
Нет, сегодня точно было очень странное утро.
— Я тебя лечу, — повторил Ньярр. — И на это уходит вся моя магия. Я потому тот жалкий огонек еле зажег — просто нечем было.
— И поэтому я тебя... Нет, сперва: это для тебя опасно?
Что-то он такое и подозревал. Правда, пока не услышал — даже не понимал, в какую сторону думать.
Когда в первый раз разбил себе морду, расквасив нос так, что целители хрящи собирали буквально как мозаику, ему сказали: чудо, что хоть какой-то процент обоняния вообще остался. Можно исцелить, но на это уйдет много времени, которое придется провести в клинике безвылазно. Он, конечно, отказался. Яри, его Яри был с ним рядом с первого дня неотлучно — и, конечно, магия молоденького, неопытного, почти не обученного целителя воздействовала сперва на самое первоочередное. А что первоочередное было? Вернее, самое заметное после переломов? Башка! В комплексе! Отсюда и вернувшийся нюх, то-то целитель Каррай удивлялся, что Эррик поправляется такими темпами. Вот же сноб! Под своим носом не увидеть очевидного! Р-р-р-р! Яри, мажонок ты сострадательный... Ничего, ничего, всему тебя обучат, уж об этом-то Эррик позаботится.
— Не знаю, — помедлив, все-таки честно признался Яри, за что Эррик был ему очень благодарен. — Вроде, если я не буду перенапрягаться, то нет, но... Я не понимаю, что вчера было!
— Значит, ждем брата Орраса, — заключил Эррик. — А после, когда поговоришь с ним, все мне объяснишь, да, мой хороший?
Брат Оррас приехал ближе к обеду, видимо, были какие-то дела в храме. Эррик лично вышел встречать его на подъемник, кивая задумчивым замечаниям об окружающей местности.
— Да, красиво. И опасно.
Уже знающий о безалаберности Яри, брат Оррас только хмыкнул и попросил рассказать, как оно все было. Понимая, что это не просто так, а для полноты картины произошедшего, Эррик кратко, но емко описал все свои ощущения.
— Эта нить меня вела, как самый лучший навигатор: кратчайшим путем и безошибочно. И я все еще могу чувствовать Яри. Хотя уже не так сильно, словно приглушили...
Реакция брата Орраса была... странной, скорее задумчивой, понять, хорошо или плохо случившееся, Эррик не смог. И только кивнул, когда его попросили выйти из комнаты. И даже вышел, громко прикрыв дверь и пройдясь по коридору к лестнице...
...у которой замер, развернувшись и старательно представляя коридор. Несложное, в общем-то дело, что тут представлять. Ровный пол, равные расстояния между дверями. Просто представить — и пройти точно столько шагов, чтобы оказаться на прежнем месте, под дверью.
Бесшумно сев, Эррик навострил уши, прислушиваясь к разговору. Первые реплики он, конечно же, пропустил, но, судя по услышанному — совсем немного, приветствие, разве что.
— ...посмотрю. Безголовость твоя меня просто удручает, Ньярр. Ты ведь и сам мог бы понять, что случилось. Стресс, травма, ты потерял контроль, фоновая нагрузка связи с подопечным усугубилась такой же фоновой нагрузкой самоисцеления. А две цели, как я уже говорил...
— Но я не хотел! — в голосе Ньярра слышалось почти отчаянье. — Наставник, я почти сразу связь утишил — и все равно!..
— Успокойся. Целитель обязан держать голову холодной в любом положении и состоянии! — почти рявкнул на него храмовник. — Итак. Я прошу тебя сохранять терпение и принять во внимание, что это — лишь гипотеза, и не считать это истиной в последней инстанции. К тому же, я и сам не могу проверить половины сведений со стороны твоего подопечного, но...
— Наставник, да не томите же! Ай!
— Терпение, сказал. Так вот, о магии даже мы, облеченные доверием и одаренные Бесхвостой Матерью, знаем все еще прискорбно мало. Мы застряли на одном уровне пятьсот или около того лет назад, когда кончились подвижки, вызванные одним из Весенних Псов.
— Иррчи-Драконом, да?
— Да. Так вот, несмотря на то, что он был без сомнения величайшим магом своего времени, записей оставил всего ничего. И о многих его открытиях и достижениях мы знаем только со слов его современников, к примеру, Эррнара-Очистителя, который был его названным братом. Именно Иррчи-Дракон заложил основы изучения «связи душ», правда, он занимался этим в аспекте магически одаренных близнецов. Чуть позже сам брат-настоятель Эррнар сделал собственный вклад в эту отрасль, расширив понятие и изучив аспекты связи. Мы тогда еще только ощупью шли к пониманию генетических основ, предрасположенностей и прочего. Но в его трудах было несколько заметок об особенно одаренных Матерью семьях, где Ее волей рождаются близнецы. О том, что не только они, но и остальные дети в таких семьях демонстрируют особенную силу привязанности и взаимопонимания со своими партнерами и супругами.
— То есть... я?..
— Из такой семьи, и, насколько мне известно, в ней по ветви твоей матушки близнецы рождались довольно часто. То есть, предрасположенность есть. Что касается эрла Эррика — я не знаю, но ты можешь спросить его сам. А сейчас используй «истинный взор». Давай-давай, магию он почти не тянет, не перетрудишься. Смотри.
— Связь... Она словно стала толще за счет новых нитей?
— А теперь проверь вектора магического потока.
— О! Но Эррик не маг! Хотя...
— В его семье были одаренные, не так ли?
— Берите выше, наставник. У него в предках сам Иррчи-Дракон.
Эррик слышал, как подавился воздухом и каким-то восклицанием брат-целитель, и мысленно усмехнулся, одновременно и поморщившись: не хотелось ему выставлять на всеобщее обозрение свою родословную. Хотя, если сказать отцу, что ими могут заинтересоваться храмовники, тот сумеет повернуть этот интерес себе на пользу, в чем-чем, а в такой способности эрла ур-Фиора, политика до мозга костей, Эррик не сомневался.
— Значит, если проверить сейчас Эррика, он может тоже быть слабеньким магом?
— Скорее всего, нет. Его предрасположенность только позволила закрепиться этой связи и использовать толику твоей магии, распознавая в ней «эхо» твоего состояния. Так что я не думаю, что тебя должно сильно пугать то, что и он тебя чувствует. В стрессовых состояниях, кстати, это может усиливаться, в спокойном — затухать, что, собственно, сейчас и происходит. Ну а насчет того, что тебе «сплохело», когда он до тебя дотронулся... Мне объяснить, или ты уже сам догадался?
— Сам, наставник, — а голос-то какой виноватый-виноватый.
— Насчет перерасхода сил — повторять не буду. «Золотко» выпил?
— Сейчас обязательно выпью. Простите, что сорвал вас вот так...
— Глупости, Ньярр. Это мой долг, как первого, кто тебя учил. Сам ведь знаешь, первые учителя никогда не становятся бывшими. А ногу я тебе сейчас залечу окончательно.
Эррик понял, что все важное уже сказано, и можно оставить свой пост. Ему теперь и самому было над чем подумать. Одно он понимал точно: с братом-целителем нужно поговорить о семье и интересе храма к ней, а что таковой возникнет — он уже и не сомневался. Он не стал дослушивать разговор, незаметно убрался от двери, встретив брата Орраса у лестницы наверху.
— Можете и мне уделить несколько минут, досточтимый брат?
— Отчего нет, — в голосе брата Орраса слышалась явственная усмешка, и Эррик понял: этот — знал. Знал, что их слушают, но не стал ничего делать.
***
Если Ньярр и боялся, что что-то в их отношениях резко поменяется — то надо было просто в очередной раз постучаться головой о плитку в душе. Потому что ничего не поменялось. Как был Эррик бурным потоком — так и остался, вот разве что поток этот теперь Ньярра не захлестывал и не топил, а бережно нес. Никак иначе он не мог обозначить свои ощущения. Может, потому, что у Эррика наконец начало получаться ориентироваться с помощью того самого чутья? Или потому, что он теперь старательно прислушивался к той незримой и неосязаемой, но неразрывной связи, которая протянулась между ними? А чтобы прислушиваться, приходилось поневоле смирять свой кипучий нрав.
Несмотря на это, Ньярр мог сказать точно: упрямство в Эррике осталось неизменно.
Они могли бы провести Тихую Ночь дома, собственно, Ньярр так и думал сделать. А с утра выехать и к вечеру попасть на ярмарку и после нее — на традиционное сжигание Снегобабы на храмовом огороде. Ага, думал он. Эррику втемяшилось, что надо обязательно приехать в Маркарт накануне, чтоб переночевать в родном Ньярровом доме. Ну кто б еще Ньярру пояснил: зачем?
Нет, повидать матушку и мелких хотелось, но... Ньярр не представлял, как быть: эту ночь его семья привыкла проводить вместе. Мама всегда первой спускалась в мастерскую, потом входил он и мелкие, расставляли фонарики со свечами, глядя на дрожащие поначалу огоньки. Все — молча, как положено, но это молчание было невероятно уютным и родным. В таком же молчании садились делать кто что. Приносили книжки — старые сказки с крупным шрифтом, которые удобно было читать в неверном свете, оживлявшем красочные иллюстрации. Приносили лоскутки и нитки, карандаши и бумагу. Иногда каждый занимался чем-то своим, иногда устраивали лежбище из одеял и заранее натащенных подушек — и тогда засыпали прямо там.
Единственный раз, когда в доме был кто-то еще, это оказался отец. Ньярр помнил, как тот замер на пороге мастерской, как хотел что-то сказать и одернул себя — и именно тогда осознал, что отец от них всех неимоверно далек. Он даже не умел молчать вместе, только в одиночестве, в отсутствие собеседника.
В какой-то мере это был способ узнать Эррика еще ближе, понять... Какой он? Впишется ли в его, Ньярра, представления о семье, в которой уютно не только разговаривать и что-то делать вместе, но и молчать? Эррик с трудом выдерживал долгое молчание, ну, до сих пор так казалось. Вот и посмотрит, прав ли.
— Выедем после обеда и не будем торопиться. Вся команда под новогодье разъезжается по своим родственникам, так что сопроводить нас будет некому, а скорость на зимней дороге лучше выдерживать небольшую. Я с Оррлом поменял шины, так что сцепление будет хорошим, и застрять мы не должны нигде.
— Эррик, ну почему не после? — отчаявшись воззвать к здравому рассудку, спросил Ньярр.
— Потому что мне нужно поговорить с твоей матушкой до Тихой Ночи. Это важно, мой хор-р-роший, — Эррик мягко притянул Ньярра к себе, зарылся пальцами в отросшую уже пониже лопаток гриву, почесал — и Ньярр мысленно махнул хвостом на все, обмякая в его руках. Надо поговорить — значит, надо.
Как бы Ньярра ни пугала перспектива ехать по зимней дороге только вдвоем с Эрриком, путь после, уже в Маркарте, показался ему на изумление коротким. Хотя времени они потратили часа на три больше, чем в прошлый раз — выдерживали минимально возможную скорость сперва на горной трассе, потом очень аккуратно ехали в потоке машин, который тоже не слишком быстро двигался из-за ночного снегопада и работы дорожников. Так что короткий зимний день уже катился к закату, когда Жуть остановился у крыльца, и они оба спешились, радуясь близкому теплу: несмотря на амуницию, слегка подмерзли, особенно хвосты и руки.
Мама распахнула дверь, не дожидаясь звонка; Ньярр заранее сообщил ей, что приедут, а из знакомой уже кафешки на полпути связался еще раз, уточняя время. Да и не услышать Жутя — это надо быть глухим. В крохотную прихожую тут же сбежались и мелкие, повисли на Ньярре, так что он почти не заметил, как и куда ушли Эррик и матушка. И даже не отследил, надолго ли они уходили. Ньярр не сомневался: если будет что-то важное, то ему скажут, не Эррик, так мама. А его куда больше заботило то, что должно было случиться после ужина.
В кухню набились — хвост некуда было положить, пришлось сесть почти на колени Эррику, стоически снося смешки мелких. Только Илли поглядывала эдак... Оценивающе? Но тоже молчала. Ужин в молчании — это была их семейная традиция, о которой Ньярр забыл сказать Эррику. Хорошо, тот понял, хотя бы по отсутствию просьб передать что-то, а все нужное Ньярр ему сам под руку подсовывал. И по мере того, как пустели тарелки, паника становилась все сильнее.
Хотелось в мастерскую. Причем с Эрриком вместе, чтобы и он тоже угнездился на краю одеяла, беря в свою очередь листок и пририсовывая на него новую деталь — уши там человеку, дым из трубы смешному домику. Игра для самых маленьких, но в такую ночь она была очень правильной. Будто делились своими... мечтами?.. ожиданиями?.. Делили на всех, делая общими. Но это Ньярру Эррик стал родным, а маме и мелким — нет. Они просто не смогут ни дорисовать его рисунок, ни отдать ему свои!
Значит, надо уходить вдвоем наверх? Этого тоже хотелось, да, но что тогда мама с мелкими подумают? Что он их бросил ради Эррика?
И Ньярр очень удивился, когда мама выставила на кухонный стол шесть фонариков. Шестой был новым, совсем новым, потому что тот, отцовский, так и остался стоять на полочке над очагом, а этот поблескивал мозаичными стеклышками, легко распахнув маленькую дверцу, открывая доступ к свече. И не осталось ничего другого, кроме как осторожно вложить в руки Эррику уже горящую лучинку и помочь ему зажечь фитилек.
В мастерскую, где ради праздника было расчищено пространство, постелены тонкие маты и одеяла, брошены подушечки, отправились все вместе. И Ньярр чуть не расплакался от облегчения, обнаружив посреди привычного лежбища шестигранный деревянный лист-поддон с закрепленной на нем такой же шестигранной медной рамкой. По всем сторонам стояли мисочки с уже готовыми к выкладке кусочками разноцветного стекла. Эррику, конечно же, никто уже не мог пояснить, что делать, и поэтому Ньярр, усадив его, взял ладонь в свою и подтолкнул к рамке. Изучив ее на ощупь, Эррик улыбнулся и кивнул.
Гладкие стеклышки ложились сами собой, складывались в причудливую картинку. Красное, зеленое, синее и белое — непрозрачное, похожее на косточку. Ньярр, подумав, доложил черное, такое же непрозрачное, таинственно поблескивающее и отражающее огоньки свечей. А рядом легла прозрачная, как хрусталик, капля, уложенная рукой Эррика.
И как мама умудрялась так рассчитывать? Миски опустели ровно тогда, когда закончилось место в рамке. Илли, уже давно зевавшая, тихо засопела, уткнувшись маме в бок, остальные тоже глядели сонно — ну да, наверняка готовились к завтрашней ярмарке, паковали хрупкие фигурки, а мама доделывала последние тарелки. И только они с Эрриком выглядели неприлично бодрыми.
Осторожно переложив рамку на стол, чтобы никто во сне не рассыпал ненароком, мама улыбнулась — и махнула рукой, идите, мол.
Ньярр сжал ладонь Эррика, подставил плечо, помогая подняться, выпрямить затекшую ногу. И удивленно замер на пару мгновений, глядя, как Эррик, безошибочно повернувшись в мамину сторону, медленно и глубоко кланяется. Аж зазудело спросить, что это было вообще?! Ньярр прикусил язык и повел из мастерской, мысленно обещая утром с Эррика не слезать, пока все не объяснит. А пока нужно было преодолеть лестницу. Да, лучше сосредоточиться на таких мелочах, чтобы не истрепать весь хвост в попытках понять происходящее.
Ньярр видел, как беззвучно шевелятся губы Эррика. Считает ступеньки? Откуда помнит их количество? Он сам-то не помнил, даже не задавался этим вопросом. Неужели Эррику теперь важны и такие детали?
Хотелось замереть хоть ненадолго, выдохнуть, собраться с мыслями. Разноцветные стеклышки ответили лишь на часть вопросов — тех, что касались семьи. Но не их двоих. Для них двоих требовались другие ответы. И, усевшись на край постели рядом с Эрриком, Ньярр уткнулся лбом ему в плечо. Открыл рот, закрыл, снова открыл...
Что-то теснилось внутри, и как выпустить это, Ньярр не знал. От руки Эррика, легшей на плечи, легче не стало.
— М... — едва слышно, больше похоже на случайный выдох.
Как Эррик учуял, как умудрился зажать рот ладонью раньше, чем вылетел еще хоть звук? Ньярр уставился круглыми глазами, понимая: дыхание сбивается, как и мысли. Но они же... тут же...
Волна взметнулась — и накрыла, потащив за собой. Вздернула, уткнула носом в письменный стол, причем ладонь так с губ и не исчезла. Стол поскрипывал, Ньярр шумно дышал носом, Эррик, кажется, тихо застонал под конец. Все было как во сне, и Ньярр долго лежал после, вглядываясь и вслушиваясь в темноту, не совсем веря, что все произошло на самом деле. Только слышал: Эррик тоже не спит, и почему-то жалел, что не может провести по его лицу и нашарить глаза. Хотелось знать: были бы закрыты веки или нет? Хотя, какая разница, если все равно темно, и даже из-за окна не пробивается свет уличных фонарей, но зато руки, пальцы сплелись словно сами собой, и меж ладонями словно горячий кусочек гладкого стекла замер.
Кровать была узкой для двоих, особенно если один из этих двоих привык к широченному ложу, да и размером далеко не маленький. Ньярр ожидал чего угодно, даже того, что проснется, свалившись на пол. Но только не того, что Эррик возьмет — и затащит его прямо на себя, еще и прижмет вздумавшего затрепыхаться, властно уложив горячую ладонь на поясницу. Пришлось смириться, опустить голову на мощное плечо, прислушиваясь к ровному пульсу.
Последней осознанной мыслью было то, что сердца у них бьются удивительно слаженно, в одном ритме, несмотря на разницу в статях.
***
Тихая Ночь удалась. И утро праздника тоже пришло абсолютно удачно. Не могло оно быть плохим, не тогда, когда просыпаешься и чувствуешь на шее легкое теплое дыхание любовника, на груди — приятную тяжесть его сонно-расслабленного тела, а в комнате пахнет вашими смешавшимися запахами и бурным ночным сексом.
Эррик, проснувшись, неспешно помечтал, как можно было бы разбудить Яри, придумав навскидку три способа. Отмел два, потому что они оба предпочитали сперва принять душ и почистить зубы, а потом уже лезть к партнеру с поцелуями. Был еще один, но Яри лежал на нем, и выбраться из-под него, не разбудив, было невозможно. Потом за дверью затопотали, по лестнице кто-то прогрохотал, создав впечатление, что свалился набитый камнями мешок. Яри вздрогнул и повел ушами, прощекотав по щеке Эррика, сонно забурчал что-то о мелких, которые топочут, как драконята. Эррик засмеялся, не без толики сожаления понимая, что все его планы придется отложить до дома.
— Уже утро, да? — сонно спросил Яри, поднимая одно ухо. Потом навострил уже оба. — Утро... Мелкие!!!
На пол он скорее свалился, с не меньшим грохотом, скороговоркой выпалив:
— Мама-на-площади, завтрак-мелкие-сейчас-испортят!
— Иди, спасай, — согласился Эррик. — Я смогу спуститься и найти ванную сам.
— Ага, — обрадовался Яри, ткнулся губами в щеку — и был таков.
По лестнице дробно простучало, снизу донесся звон и отдаленные вопли.
Потягиваясь, не особенно спеша вставать, Эррик вспоминал, как обычно начинались его дни в родительском доме. Там никогда никто не создавал излишней суеты и шума, прислуга всегда была незаметна и тиха, отец в силу воспитания и привычки вел себя безукоризненно, матушка, сколько он себя помнил, старалась соответствовать мужу и тому положению, которое заняла в браке, хотя ей, насколько он мог судить, приходилось ой как нелегко. Но военная дисциплина все же сказывалась. Брат мог еще пошуметь — но только по малолетству, уже лет в пять его загрузили этикетом и всем тем, против чего сам Эррик так дыбил шерсть и выпускал когти. Но, даже бунтуя, он предпочитал не создавать в доме лишний шум. Потом, когда выстроил свой дом, считал его своим убежищем и местом отдыха от безумия байкара. Шума ему хватало на треке.
Здесь же... здесь все было иначе. Эти люди были иначе воспитаны, иначе жили, к иным реалиям привыкали с младых когтей. Здесь было шумно и... живо? Не той яркой, с ревом и на грани, жизнью трека, а тепло-уютной, полной звона чайника, стука ложек по столу, приглушенного вопля «хвост!» и общего смеха.
— Эррик, иди сюда, — позвал Яри. — Садись, сейчас быстро поедим — и на площадь.
Кажется, его уже ничуть не удивляло то, что Эррик может ориентироваться и в этом доме. Ну и самого Эррика вышедшее на новый уровень чутье только радовало, он вполне спокойно смог отыскать уборную, почистить зубы и умыться. И кухню тоже нашел — и по звукам, и по запахам, и даже вписался в двери, не зацепив косяки.
— Иду. Куда мне?
Он чувствовал всех собравшихся, но пока еще смутно, хотя и запомнил расположение стола, у которого стояла одна длинная лавка и два, кажется, табурета.
— Сюда! — указали в три голоса и в четыре руки упихнули за стол, сунув кружку с чем-то оглушающе-травяным. Под боком тут же устроился Яри, осторожно подвинул блюдо с пирожками — запах вчерашней выпечки Эррик тоже уловил безошибочно.
— Мама совсем рано ушла, ей палатку обустраивать, развешивать все и расставлять тарелки.
— Тарелки? Разве она их расписывает? — слегка удивился Эррик, потом запустил зубы в восхитительную выпечку и предпочел слушать и есть.
— Расписывает?
— Нет, ты что! — наперебой загомонили мелкие.
— Тихо! — прикрикнула, вот удивительно, Илли. — Мама же витражи делает, а на праздник положено творить особенное, чего в обычные дни не купишь и не закажешь.
Эррик кивнул: о таком обычае знали все, даже он. Наверное, пошло с древней традиции на Снегобабу дарить самодельные подарки. Когда-то, наверное, каждый мог изобразить что-то эдакое... Сейчас же предпочитали покупать у мастеров, но обязательно — сделанное своими руками, чем необычней, для мастера в том числе, тем лучше. И художники расписывали глиняные поделки, гончары брались за проволоку, а ювелиры — клеили бумажные фигурки.
— Мама тарелки не расписывает, а сплавляет. Берет кусочки стекла, посыпает крошкой, и в специальную печь.
— Очень красиво получается, — подтвердил Яри. — Как леденцы или цветной лед, полупрозрачно-узорные и гладкие, вот, потрогай.
В руку Эррику ткнулся край блюда. Он осторожно пробежал кончиками пальцев по волнистому краю, чувствуя, что он неоднородный, где-то тоньше, где-то толще, видимо, там, где стеклянная крошка в печи растеклась, образуя рисунок. В душе в который раз всколыхнулось отчаяние, вернее, отчаянное желание видеть, а не только чувствовать. Он уже привычно подавил его, загнал в глубину: не стоило в такой чудный день испытывать не самые светлые эмоции. Эррику хотелось праздника, и он собирался получить от него все доступное удовольствие, а о недоступных пока что забыть.
— Мы потом посуду помоем!
— Ну пожалуйста, ну Нья-а-арр!
— Ох, ладно, бегите уже.
— Ура!
Топот ознаменовал исчезновение мелких и то, что они с Яри остались на кухне одни.
— И вот так каждый год, сейчас хоть за хвосты их держать не надо. Я приберусь, и пойдем, подожди, хорошо? — попросил Яри. — А посуду сами потом перемоют.
— Да нам особо некуда спешить, еще ж раннее утро, я прав, мой хороший? — усмехнулся Эррик, обнимая его. — Можем и помыть посуду. Я умею, правда-правда.
Яри прыснул ему в плечо, отхихикался и постарался вывернуться из рук, но Эррик не пустил. Поймал за подбородок, наклоняясь и мягко целуя.
— Ты слишком быстро сбежал утром, Яр-р-ри. Я хотел с тобой поговорить, и это даже хорошо, что мы остались одни.
— О чем?
Интерес, нет, любопытство — острое, жадное и настороженное. Немного предвкушения, немного опаски.
— Вы вчера с мамой уходили. Зачем?
— Я официально попросил у нее разрешения начать за тобой ухаживать.
Эррик говорил так, как привык, выражаясь теми категориями, которые впитал с детства.
— На Огнедар я сказал тебе чистую правду: я тебя не отпущу. Ты — мой, и то, что между нами родилась эта связь, только доказало мне, что это так. Я не хочу, чтобы ты был просто любовником, Яри. Я хочу, чтобы мы стали семьей. Ты согласен стать мне мужем, мой хороший?
Он так и не выпустил Яри из объятий, поэтому сполна прочувствовал, как тот замер, как заколотилось сердце. Прерывистый вдох тоже услышал, неожиданно вспомнив, что Яри уже молчал так же — осенью, в храме. Подбирал слова для ответа, и сейчас ждать было еще мучительней, чем тогда.
— Прав был наставник... — наконец непонятно усмехнулся Яри. — Согласен, Эррик. Но, умоляю — не спеши.
— Не буду, — выдохнул Эррик. — Каким бы шалопаем я ни был, воспитан-то я в традициях отцовского круга. И потому, может, покажусь тебе несколько... старомодным, но буду придерживаться именно этих традиций.
Он не стал добавлять, что наперекор им уже сходил, и ничего хорошего это не принесло. Яри совсем не глупый человек, сам догадается, что именно не прозвучало.
— После ухаживаний обычно заключают помолвку на год или около того. И нет, это не значит, что я перестану за тобой ухаживать, — Эррик позволил себе усмехнуться, выражая все предвкушение от предстоящего. — И да, ты можешь отказаться от чего-то, если сочтешь это чрезмерным, я признаю, что иногда перегибаю палку и увлекаюсь. Но это время — ухаживания и помолвка — дается именно затем, чтобы мы смогли узнать друг друга глубже, притереться, привыкнуть и измениться.
— Эррик... — заикнулся было Ньярр, потом умолк. — Просто будь рядом, хорошо?
И обнял, почти вкогтившись в бока, так, что дыхание перехватило.
— А больше мне ничего не надо, никаких безумств. Просто будь рядом.
— Рядом — обещаю. А вот насчет безумств... Я все-таки «дракон», Яри, это у меня в крови, — Эррик поцеловал его в висок, провел носом по кромке уха, тепло фыркая от щекотки. — Мне просто хочется, мой хороший, сделать для тебя что-то приятное, может, исполнить какие-то твои желания. Хоть даже и детские, ведь были же у тебя такие?
— Ну... Тогда пошли!
И Эррик мяукнуть не успел, как его потащили в коридор, сунув в руки куртку.
— Давай, а то все самое вкусное разберут.
О посуде никто и не вспомнил, конечно.
Чутье там или не чутье, а в городе, полном гуляющего народа, Эррик мигом растерялся и покрепче перехватил Ньярра за руку. Голоса, шум, музыка — все это сбивало с толку и почти оглушало, на бедный его нос обрушились сотни запахов, в праздничной толпе чуть не придавили пару раз хвост, а уж сколько раз задели, хоть и извиняясь после — он не считал. Собственные размеры, обычно позволявшие проходить через толпу без потерь, сейчас только мешали. А Яри все тащил его куда-то, подсказывал. На его «осторожно, ступеньки, порожек» Эррик начал догадываться, куда они идут, а когда гомон толпы как отсекло, оставив гулкую тишину, понял точно: храм. Но зачем?..
— Деньги достань, сколько не жалко, — еле слышно шепнул Яри и опять повел, но уже неторопливо, а потом и вовсе отпустил руку. Эррик уловил движение воздуха — кланялся?
— Да будет зима мягкой, а Бесхвостая Мать благосклонной к своим детям, — негромко произнес Яри.
Шелестнуло, потом застучало, перекатилось, ладонь снова поймали.
— Их сюда, — все так же тихо подсказал Яри. — И зачерпни из миски левее.
Эррик выгреб из кошелька все, что лежало в первом отделении — на спонтанные расходы, как он это называл. Во втором всегда была определенная сумма на горючее для Жутя, в третьем — связанные с обычным и кредитным счетами карты. В любом случае ему было ничуть не жаль пожертвовать любимому Яри храму некоторую сумму. Он высыпал купюры, куда было сказано, плавно повел рукой, отыскивая ту самую «миску левее». Она оказалась весьма объемистой, полной каких-то непонятных кругляшков, которых он и нагреб целую горсть.
— Ну вот, теперь все, пошли, — рассмеялся Яри. — На пирог тетушки Юрри тебе точно хватит!
Двери храма закрылись за их спинами, голос Ньярра в нахлынувшем гомоне был едва различим.
— На ярмарке деньги не в ходу, только храмовые. Ссыпь в карман, чтобы далеко не лазить. Торговаться — нужно! Иначе неинтересно. Чего тебе хочется в первую очередь?
— Э... Яри, я не знаю же, что тут есть вообще! Чего хочется тебе?
Наверное, только рядом с Яри он мог себе позволить немного побыть беспомощным, ведомым. И только потому, что в самом деле никак не мог сориентироваться здесь, на ярмарке.
— Позавтракать мы только позавтракали, за пирогами идти рано, на аттракционы тоже... Эррик, а ты родным что подарить хочешь?
Призадумавшись, Эррик покусал губу и расплылся в хулиганской ухмылке:
— Что-то яркое, что будет непривычно для них, но похоже на привычное. Детский пистолетик для мамы, к примеру. Понимаешь, о чем я?
— О! Это к Чирру, он из дерева режет. Обычно — вазы вытачивает и всякое такое, серьезное, но на Снегобабу — детские игрушки! — Яри уже схватил за руку, потащил привычно, не забывая рассказывать, что вокруг: — Мы на храмовой площади, здесь сейчас лабиринт. Настоящий, Чирра еще поискать надо, как и маму. Слышишь, полотнища на ветру хлопают? Это палаточками и просто кусками тента все перегородили, оставив место для аттракционов и танцев. А все остальное перемешали так — ух! И вас с праздником, Дирран! — последнее уже явно предназначалось не Эррику.
Тот только уши навострил, вылавливая из какофонии голосов «Ньярр, Ньярр». Кажется, Яри в городке знали и не забыли за время отсутствия, просто в прошлый раз праздник был другим, не подразумевающим особых поздравлений. Да и не общались они тогда ни с кем, некогда было. Сейчас же Яри вертелся, то останавливался перекинуться парой слов, то тянул дальше, треща без умолку. Казалось, вместо серьезного молодого человека рядом с Эрриком идет один из мелких, у тех тоже рты не закрывались.
Окружающее сыпалось на Эррика вместе с этим треском.
«...тут компот, чуешь, как ягодами пахнет? Но в нас пока не влезет, нет-нет, тетушка Уррна!»
«...вот, потрогай — из глины...»
«...кованное, представляешь! А как настоящее, только на ощупь и отличишь!»
Эррик послушно трогал, принюхивался, ощупывал и только крепче сжимал ладонь Яри, не давая ему улететь в невидимую, но ощутимую всеми боками и хвостом круговерть в огороженных полотнищами проходах лабиринта.
Детский визг, радостный и громкий — «Там карусель! Но тебя не выдержит, прости, Эррик», чей-то басовитый смех, Яри дернулся и заохал — кажется, его по спине похлопали? Сунутый в руки и мгновенно «опознанный» по очертаниям кусок дерева — сколько он в детстве матушкино наградное оружие таскал, получая за это, конечно, но не прекращая — «Вот, как ты хотел, пистолетик!». И голос продавца, удивительно размеренный, почти ленивый — «Ну, молодой человек, сколько камушков за него дадите?»
— Работа мастера — бесценна, я готов отдать за нее все, — изобразил абсолютную серьезность Эррик.
— Э... Да ладно, ему цена — один камушек!
— Ну, хорошо, на один меньше.
— Нет-нет, слишком много. Два — и довольно.
— Да что вы, мастер, хотя я согласен, три камушка себе оставлю на пирожок.
— Ну нет, я так не могу. Три так три — только мне.
Эррик ухмыльнулся, кивнул и протянул на голос три кругляшка-«камешка». Продавец захохотал, забирая их:
— Ньярр, твой парень — просто хитрый выкуснев сын! Со мной еще никто так не торговался, чтоб я сам на свои игрушки цену сбивал!
— Какой есть! — гордо откликнулся Яри, и Эррик невольно приосанился от этой гордости. Приятно ж, что ни говори.
— Идем, помогу упаковать. И скажешь, что еще нужно.
Там, куда утянул Яри, было потише и стояла лавка или что-то такое.
— Закуток со столиками, чтобы можно было передохнуть. Тут щитами огорожено, можешь прислониться к стенке.
Эррик так и сделал, давая отдых уже немного уставшей ноге. Хотя, если сравнивать с тем, как она болела месяц назад — все было гораздо лучше, чем он мог ожидать. А ведь дома не замечал, что даже после долгих блужданий по лесу, со всеми его корнями и камнями, не хромает так отчаянно, как раньше!
— Я очень смутно представляю, что можно было бы подарить отцу, а вот Миру... Он очень любит вести записи в таких, знаешь, строгих ежедневниках — подражает нашему папочке. Есть тут что-то такое... Детское, но в меру, не хочу ранить его гордость, просто показать, что не стоит забывать, что ему всего-то недавно двадцать минуло?
— Блокнот в кожаной обложке? Такой, хм, с состаренной бумагой и отпечатками трав?..
— Чуть более детское. Если там еще и рисунки байков будут — он пищать будет.
— Поищем, — оптимистично откликнулся Яри.
Присел рядом, обвив вытянутую ногу хвостом.
— Спасибо.
— За что?
— Я с детства мечтал показать кому-то нашу ярмарку. Не мелким, не друзьям, а совсем-совсем не знавшему, как у нас бывает.
— Это тебе спасибо, мой хороший, — Эррик приобнял его за плечи, потрогал уши и аккуратно натянул на голову капюшон куртки. — Когда твоя жизнь — сперва чопорные приемы, а потом сплошная круговерть тренировок и выступлений, как-то совсем забываешь, что бывает что-то еще, другое, не похожее. Ты мне это показываешь, Яри, и это очень много значит для меня.
Ньярр уткнулся носом в меховой ворот его куртки, и Эррик не стал бы утверждать, что тихий всхлип ему на самом деле не почудился — вокруг все еще шумела ярмарка.
Передохнув, с новыми силами окунулись в ее круговерть, отыскав и большой блокнот с удивительно детальными, как сказал Яри, рисунками байков, и набор резных костяных ручек, который выглядел вполне респектабельно, если не присматриваться и не видеть, что они украшены символикой молодежных музыкальных групп. Эррик их на ощупь различил и расплылся в широкой улыбке. Описывавший будущий подарок Яри сказал, что издалека в самом деле не понятно, а Эррик припомнил, что в отцовском кабинете на стеллаже с классикой пару раз мелькали обложки со слишком уж узнаваемыми логотипами. Он тогда подумал, что это Миррин притащил, а после как-то стал невольным (и тайным, естественно) свидетелем того, что отец у него не совсем уж плесневелый властный сухарь. Сейчас вот вспомнилось — и подумалось, что подарок будет отцу по душе.
Он с радостью бы продолжал прогулку по ярмарке, но все-таки постоянный шум, толчея и необходимость все время быть на ногах его порядком утомили. Эррик думал, что это все от непохожести окружающего на привычную ему упорядоченную суету тренировочного процесса, о соревнованиях и говорить не стоит — там вообще все иначе, и на волне адреналина все пролетает мимо сознания, а после, в отходняке, команда всегда старается держаться вместе и отдыхает так, как комфортно всем.
Закончилось все тем, что ни Яри не успел заметить его состояние, ни он сам рот не открыл. Свободную руку внезапно сжала тонкая ладошка, увлекая в сторону их обоих.
— Сели. Ну или ты сел, а ты, Ньярр, за прилавком присмотри, — голос Мья звучал строго и сурово.
— Ох, да, мама! Спасибо! — отозвался Яри смущенно: он уже понял свой промах.
— Я в порядке, — запротестовал Эррик, но его с неожиданной для хрупкой женщины силой усадили на оказавшийся прямо под коленями стульчик, а в руки сунули что-то, похожее на толстостенный стакан, источающее тепло и запах трав и меда.
— Пей и отдыхай. Будто я не знаю, как может утомить ярмарка.
— Спасибо, матушка Мья.
— Тут не спасибо говорить надо, тут вам обоим холки мылить... Сиди, я сейчас, — по руке мазнуло пушистым хвостом, видно закуток с прилавком был крошечным.
Разговор с покупателем звучал совсем рядом, Мья торговалась весело и на удивление негромко, Яри поддакивал то ей, то покупателю, внося сумятицу и сбивая с толку. Несмотря на усталость, Эррик наслаждался этим: со стороны все-таки слышится все иначе. Он не выдержал и засмеялся, когда человек ушел от прилавка:
— Это было просто непередаваемо.
— Ну так не передавай, — хмыкнула Мья, садясь рядом. — Ты помнишь, что я тебе обещала, Рик?
— Стеклянного дракона-Иррчи? — подался Эррик вперед. — Да! Хочу-хочу!
Рядом смешливо фыркнул Яри, но Эррик и не подумал смутиться, может же он тоже немного побыть ребенком?
— Торговаться не буду, учти, цена назначена заранее. И она самая большая на ярмарке. Все еще хочешь?
— Да!
Эррик навострил уши: интересно — какая это самая большая цена? Ярмарочных «денег» у него почти не осталось, разве что с пяток «камешков» наберется. Но он чуял подвох. И даже не удивился, когда Мья наклонилась близко-близко, к самому уху. Шепот был еле слышен даже ему:
— Улыбка Ньярра.
И, громче, отодвинувшись и мазнув пальцем по шрамам на щеке:
— Для тебя — всего одна.
Эррик озадаченно почесал в затылке. Если честно — он никогда не знал, как и что делать, чтобы вызвать у собеседника какие-то определенные эмоции. В работе помогало чутье и некоторый опыт, почерпнутый из жизни до байкара, а вот целенаправленно... Махнув хвостом на размышления, он развернулся к Яри, поймал ладонями его лицо и попросил:
— Улыбнись мне, мой хороший.
И почти увидел эту улыбку, почувствовал под пальцами — чуть растерянную, но искреннюю, лучащуюся теплом от глупой, в общем-то, просьбы.
— Эррик? — Яри осторожно взял его за запястья.
— Какого цвета у тебя глаза, Яри? — забыв о торге и всем прочем, спросил Эррик.
— С-синие... А зачем?..
— Я так хочу их увидеть... Больше, чем что бы то ни было еще. Твои глаза, твою улыбку, тебя всего.
Эррик сглотнул, заставил себя замолчать, притягивая Яри к груди и обнимая.
— Выбери украшения на окна сам, ладно? То, что понравится именно тебе.
— Хорошо, Эри.
И кто бы сказал, почему Яри так дрожит под руками?
***
Хорошенько подумав, Ньярр отказался тащить Эррика на сжигание Снегобабы. Ну в самом деле, не последний же праздник в их жизни, а Эри и без того уже устал. Так что, собрав все приобретенное на ярмарке, они тихо ушли домой и почти сразу завалились в постель, согревшись под душем. Правда, спать не хотелось: оба были слишком взбудоражены и на эмоциях. Не хотелось даже ласкаться, Ньярр просто угнездился в теплых объятиях своего теперь уже жениха — жениха, Всеблагая и Всемилостивая Мать! — и попросил:
— Расскажи что-нибудь?
— Рассказать? Хм... Ладно. Но сперва спрошу, Яри: как ты смотришь на то, чтобы поехать завтра к моим? Далековато, конечно, но если выедем с ранья, то к ночи доберемся до Рондарра, там переночуем, и к вечеру будем в Марассаре. Пока новогодние праздники, отец и Мир дома, а я бы хотел, чтобы вы познакомились поближе, да и соскучился все-таки.
— Ну... Если ты обещаешь ехать так же осторожно, как ехали сюда — то согласен, — подумав, решил Ньярр, с удивлением осознав, что не боится встречи с родней Эррика на их территории.
В смысле, видеть он всех уже видел, а что до рассказов о том, как себя положено вести — ну вспомнит обязанности медбрата: не отсвечивать и быть предельно вежливым. Должно сойти, за неимением выучки, уж потерпит, пока Эррик будет отдыхать. А сам расслабится дома.
— Ты в тандеме ведущий, мой хороший, — улыбнулся на его слова Эррик. — Я-то что, я просто держусь вместе с тобой за руль. Ну а что касается рассказа... Ты на ярмарке удивился, когда я сказал про байки в блокноте, я почувствовал. На самом деле, Мир ими увлекся гораздо раньше меня. Мелкий был — только их и рисовал, модельки собирал, гонки смотрел, даже если запрещали или передача поздно была. Когда я уходил из дома, боялся, что Мир меня возненавидит: я ведь не оставлял ему выбора, кроме как пойти по стопам отца, а сам вроде как украл его мечту. А когда он приезжал к нам в последний раз, мы поговорили. Оказывается, я надумал себе много того, чего не было на самом деле. Мир, хоть и выглядит очень взросло и серьезно, тот еще трусишка. Он сам так сказал, не фыркай, как ежик, Яри, — он взлохматил гривку Ньярра.
— Цитирую: «Я мог на этих зверюг смотреть на расстоянии и мечтать, но никогда бы не сел в седло, я не такой безбашенный, как ты, брат». Мир сказал, что гордился мной, когда увидел, как я выступаю, когда моя команда начала выбиваться в лидеры. Молча — понимал, что я не просто так взял мамину фамилию. А ты не представляешь, чего для него стоило это молчание, он-то думал, что родители на меня злы, и ему не с кем было обсудить мои успехи. А потом, незадолго до аварии, узнал — ну, как узнал... подсмотрел и подслушал, это у нас семейное, — что отец тайком смотрит прямую трансляцию с Кубка Северной Звезды. Тогда они и смогли поговорить, понять друг друга.
— И поболеть за тебя вместе? — невольно улыбнулся Ньярр. — Знаешь, не представляю их, сидящих возле экрана. Вернее, брата твоего представляю, даже маму — но не отца.
— Его вообще мало кто знает — настоящего. Даже мы. Он такой... как ракушка — закрытый, строгий, холодный. Так воспитан, и надо очень хорошо присмотреться и... вырасти, наверное, чтобы понять, как он на самом деле к нам относится. Я тебе говорил про его сватовство к маме. Это ведь она нам с братом рассказала, и я долго не верил, что это правда, не мог соотнести отца, каким я его знал, с тем молодым человеком, который был способен на безумства ради любимой женщины. Я ведь, мой хороший, и сам только недавно начал что-то понимать. И не скажу, что так уж хорошо или сразу правильно. Потому — очень тебя прошу, если я вдруг начну косорезить, не обижайся сразу, сперва поговори со мной.
— Я всегда с тобой говорил, — напомнил Ньярр. — С самого начала, помнишь же. И... Эррик, не волнуйся, все будет хорошо. Я думаю, твои родные уже поняли, что я для тебя значу.
«Достаточно вспомнить измененный контракт», — подумал он, но вслух говорить не стал.
Кое-что вообще не стоило озвучивать. Или делать это именно ему. Если эрл ур-Фиор захочет сказать об этом Эррику, то так и сделает. Ньярр почти был уверен в том, что разговор на эту тему у них будет — не тот эрл Таррон человек, чтобы не волноваться о сыне и всех аспектах его жизни, уж это-то Ньярр понял по всем кусочкам мозаики, в которую складывалось все, что он знает об Эрриковом отце.
Пораньше выехать не получилось. Сначала разоспались, даже Эррик проспал свой обычный подъем, а предупредить хоть кого, чтобы разбудили, забыли. Да и кого — весь дом спал носом в хвост, набегавшись на ярмарке и празднике, затянувшемся до самой ночи.
Потом пока запаковали понадежней подарки — под стекло вообще пришлось выделить отдельную сумку, которую Яри бережно повесил на плечо, побоявшись класть с остальными вещами. Пока поели на дорогу и нашли, куда сунуть сверток с пирожками «на перекусить», пока обняли маму и перетискали мелких... В общем, тусклое зимнее солнце уже ощутимо поднялось над горизонтом, когда Жуть вывернул на трассу.
Маркарт-Подгорный не был каким-то особо значимым центром, разве что из-за каменоломен, где добывался лучший на Севере гранит, сопутствующие ему аметисты, хрусталь и гематиты. Так что трасса вела именно к горам и рабочим поселкам, а Маркарт был выстроен чуть сбоку, изначально там селились семьи горняков и пастухов. Собственно, эта трасса и была единственной крупной транспортной артерией, по которой шло все движение на юг и юго-восток. И если перед праздником она была почти забита машинами, то после него — ровно в той же степени пустынна. Изредка попадались большегрузы, ну так работы на шахтах — они и в праздники не останавливаются, неудивительно. А вот легковых машин и байков почти не было, люди-то отдыхают, многие еще и похмельем маются, «напраздновавшись» накануне. Это они с Эрриком ничего хмельного не пили, хотя на ярмарке продавали горячее вино с пряностями и густое крепкое пиво. Но Ньярр привык держать голову чистой, сказывалось храмовое обучение, а Эррик вообще не пил ничего крепкого — не с его занятием. Проверки байкэрлам устраивали жесточайшие, для их же собственной безопасности, и глоток алкоголя мог привести к моментальному вылету с соревнований. Пили вчера весь день подогретый компот тетушки Уррны, впрочем, ни капли от этого не расстраиваясь — после душистого взвара на языке надолго оставался привкус ягод и трав, а уж бодрило и согревало не хуже вина.
Вот и ехали теперь практически в одиночестве, наслаждаясь пустой трассой и снежной тишиной, в которой глох и вяз басовитый рокот мотора, словно в вате. Так же как глохли звуки движков грузовиков, натужно ползущих в одну с ними сторону, которых они обгоняли, или бодренько спешащих по встречке налегке.
Цепко держась за руль, Ньярр следил за поворотами трассы, лениво размышляя, что да — есть прелесть в подобном. Пусть он откровенно побаивался скорости и без поддержки «драконов» не решился бы промчаться, чтоб ветер в морду, но вот такое почти медитативное состояние ему очень нравилось. Шуршали шины, мерно рокотал мотор, грел спину Эррик, мелькали черные росчерки стволов, припорошенные снегом, и хотелось, чтобы поездка длилась и длилась. Эдакая застывшая в безвременье картинка, кусочек витража, выпавший из общего течения жизни.
Они остановились перекусить в уже знакомом кафе, дозаправили Жутя, погрелись — и снова выехали. Ньярр отметил промелькнувший мимо указатель: через двадцать лиг должен был быть поворот на горный серпантин — дорогу к их дому и базе «Черных крыльев». Подумалось: он уже настолько легко говорит это «их дом», что просто не верится. А ведь какие-то полгода назад он смотрел на дом на склоне горы и немного завидовал тому, кто забрался в такую живописную глушь. Считал чужие деньги, прикидывал, сколько получит.
Знал бы, сколько получит на самом деле... Но боги не дали простым людям права видеть свое будущее, и оно, наверное, и к лучшему.
Задумавшись, он не сразу обратил внимания на едущий навстречу грузовик. Вернее, не обратил бы вообще, если бы тот на абсолютно пустой в обе стороны дороге вдруг не завилял, то выезжая на их полосу, то возвращаясь на свою. И если бы он при этом еще и скорость не увеличил: Ньярр видел, как темнеют и густеют клубы дыма, вырывающиеся из выхлопной трубы, выведенной за крышу кабины.
Он даже не испугался почему-то, хотя стоило бы. Вернее, испугался, но не за них с Эрриком: Жуть крохотный по сравнению с грузовиком, юркий, а он уже выворачивал руль, сворачивая на обочину.
По-настоящему испугался Ньярр за водителя грузовика, которому, наверное, стало плохо — за лобовым стеклом виднелась наклонившаяся, приникшая к рулю фигура. Неужели сердце прихватило? Бесхвостая Мать, лишь бы сознание не потерял! Если навалился всем весом, и будет набирать скорость дальше — то на следующем же повороте вылетит с дороги и... И уже не помочь, в кровавую кашу разнесет же!
— Что случилось, Яри?
— Да тут, кажется, водитель грузовика за рулем уснул, его по дороге мотает.
— Нажми сигнал, если уснул — услышит и проснется.
Ньярр мысленно хлопнул себя по лбу, но время терять не стал, вжал пальцы в гладкую полоску, заставляя Жутя выдать свою яростную вибрирующую трель, которую в самом деле невозможно было бы не услышать, даже, наверное, в кабине грузовика.
Показалось — или водитель и правда вздрогнул, сел чуть прямее? И... крутанул руль?!
— Эррик! — хриплый от ужаса вопль вырвался сам собой, когда Ньярр понял, что махина, которая должна была пролететь мимо них, теперь несется прямо на замершего на обочине Жутя.
— С седла, быстро!
Они не успеют — Ньярр понял это совершенно отчетливо. И даже если бросят Жутя и рванут через узкую полосу поля к ближайшим деревьям заградительной лесополосы, тот, кто за рулем, не удовлетворится раздавленным байком.
Все звуки стихли, словно выкрутили на минимум уровень громкости. А вот зрение внезапно обрело четкость и глубину, и Ньярр смог увидеть лицо водителя за стеклом кабины, его бешеные глаза — из них смотрела смерть. Ему вовсе не было плохо. Когда плохо — в глазах стоит боль. Боль и страх собственной гибели, а не злобное желание увидеть размазанными по земле других.
Эррик уже рванул в сторону, вцепился в плечо Ньярра, старясь стряхнуть с Жутя, утянуть следом. Но все это было медленно, как во сне. Ньярр с отстраненным интересом смотрел, как поднимаются его собственные руки — так же медленно, нехотя, складываясь в неосознанном жесте защиты и отрицания, будто пытаясь отпихнуть надвигающуюся громаду.
Отпихнуть.
Остановить.
Не дать убить их с Эрриком. Не сейчас, когда все налаживается. Не дать обречь снова на тот кошмар ран и переломов.
Время замерло — а потом рвануло вперед вместе с ринувшейся из тела магией, стоном корежащегося металла и — или это он себе сам додумал? — истошным криком сминаемого в лепешку человека.
========== Глава одиннадцатая ==========
Эррика бесил запах больницы.
Еще с того раза, когда очнулся от долгого наркоза и понял, что глаз нет. Когда в первые мгновения почему-то подумалось, что остаток жизни придется провести в этой бесприютности, пахнущей антисептиком и лекарствами, в постоянном неумолчном, легком шуме, который обычно не слышишь, потому что быстро привыкаешь к нему, а он есть и исподволь раздражает.
Сейчас он был по другую сторону больничной койки, но бесился не меньше: от неизвестности, от того, с какой осторожностью целители и медики говорили о состоянии Яри. Там, на трассе, оглушенный каким-то совершенно жутким воем-скрежетом, не понимающий, что случилось, он едва не сошел с ума, чувствуя рвущую, выворачивающую боль в каждой жилке — не своей, Бесхвостая Мать, не своей — Яри. Он не понимал, что происходит: Яри застыл, вибрировал как натянутая струна в его руках, и в ладони, которыми схватился за плечи, будто било тысячами крохотных разрядов, а их связь передавала только боль. Напрягая чутье, он вдруг понял: та смертоносная махина, что летела прямо на них, умудрилась остановиться в считанных размахах, а то и меньше. Он чуял исходящий от нее жар, запах горючего, металла, дыма — и крови. Когда Яри внезапно обмяк, теряя сознание, Эррик едва успел его подхватить, прижал к себе — и в нос шибанул уже другой запах — его, Ньярровой, крови.
Сперва Эррик думал, что Яри посекло осколками лобового стекла. Уложив его на снег, на спешно сброшенную куртку, ощупал так осторожно и тщательно, как только мог. Ни ран, ни осколков не было. Кровь шла из ушей, глаз, рта и носа. Понимание забрезжило почти сразу, но Эррик не хотел ему верить до самого приезда медбригады, вызванной водителем какого-то грузовика, остановившегося рядом с местом аварии примерно через час. Точнее Эррик сказать не мог, просто понимал, что прошло немало времени: закоченел изрядно, потому что кутал Яри в обе куртки и старался согреть своим телом, устроившись на седле Жутя, чтоб не на снегу. И не думал. Понимал, но не думал.
Это ведь все были сказки... Страшные сказочки древности!
Реальность. Самая что ни на есть реальная реальность современности и магии. Реальность, которая пришла и больно, до хруста парадигм, ткнула Эррика носом в очевидное: Яри, спасая их, вычерпал до дна не только весь свой невеликий резерв, но и в жизненные силы влез — и тогда не выдержало магическое средоточие, треснуло, позволяя дикой магии мира течь сквозь себя бурным потоком, повинуясь только одному желанию: остановить смерть.
Его, Эррика, смерть.
Это было где-то в нутре, глубже рассудочности, глубже даже чутья — понимание, что Яри из-за него рванул так. За свою жизнь не сумел бы, это Эррик тоже понимал очень остро. Мажонок, целитель, чтоб тебя, не за себя — за других и никак иначе.
Когда Эррика поначалу попытались выставить из палаты — он чуть не взбесился, когти вылезли так точно, грива стояла дыбом наверняка. Целители заохали, что-то там запищало, и его оставили. Рядом с Яри он сидел уже четвертые сутки, отходя только в туалет, даже поесть ему приносили сюда, матушка или брат, появившиеся считанные часы спустя после его звонка. Отец тоже приезжал, выслушал короткий, сквозь зубы, рассказ, хлопнул по плечу и пообещал разобраться. От его тона, спокойного и слегка даже отстраненного, у Эррика снова встала дыбом шерсть, но уже по иной причине. Когда отец так говорил — это означало проблемы у всех виновных. Очень большие проблемы.
Что ж, впервые было почти приятно осознавать, что и ему тоже есть на кого положиться. После той, первой аварии, этого чувства не возникло — наверное, слишком растерян и разбит был, во всех смыслах. Сейчас же хотелось благодарно сжать отцовскую ладонь. Чувство защищенности было странно новым, чувство, что он действительно сын, а не... Жаль, отец ушел слишком быстро. Ничего, еще увидятся*.
Но даже это было так, на периферии. Основные мысли и ощущения касались Яри. Яри, неподвижно лежащего на больничной койке, пусть и в самой лучшей палате, перед которой замерли статуями два лучших отцовских охранника. Яри, опутанного трубками капельниц и почти закованного в браслеты-стабилизаторы.
Брат Оррас, приехавший в больницу вчера, только хмыкнул:
— Что ему те стабилизаторы. У него, вон, один уже есть, больше не требуется.
Говорил он не Эррику, конечно, но достаточно громко и при открытой двери в палату, так что было прекрасно слышно. Это только убедило в своей правоте: уходить нельзя, нужно оставаться рядом. И Эррик сидел, стоял, ходил — от стенки до стенки, когда отсиживал весь хвост. В самом начале ненадолго отвлекло чтение сказок — да, он попросил матушку пересказать все, что та читала про Иррчи-Дракона, и та сидела, читала с листа и рассказывала, что помнила, старательно притишая голос. От последнего было почему-то тошно.
Оставаясь наедине с Яри, он садился на край койки, опирался руками по обе стороны головы бессознательного партнера и почти касался его лба своим.
— Возвращайся, Яри. Возвращайся. Ты мой единственный свет. Ты — мой, ни на какие Вечно цветущие поля я тебя не отпускаю, слышишь? Бесхвостая Мать обойдется без тебя еще лет сто.
Почему-то казалось, что это нужно. Быть еще ближе, чтобы Яри услышал. Единственное, чего Эррик не рисковал делать — это класть ладонь ему на грудь.
— Возвращайся, слышишь?
— Слышу.
Хриплый шепот заставил вскинуться, внутренне заметаться, не зная, что сделать. Эррик не сдвинулся с места, сказал с ласковой угрозой:
— Ах ты ж зловредина, напугал меня до седых ушей!
— Врешь. Черные...
Протяжно пискнуло, кажется, Яри шевельнулся, потревожив аппаратуру. Оставалось только убраться к краю койки, заранее скалясь на топот целителей, спешивших к пришедшему в себя больному. Эррик не собирался отодвигаться ни на волосок, осторожно касаясь плеча Яри. Разжать ладонь... Нет, нереально.
— А что, седые мне бы не пошли?
Ответить Яри не успел: двери распахнулись, вокруг них стаей голодных выкусней закружили целители. На робкую попытку выгнать Эррика они удостоились бессловесного, какого-то абсолютно животного рыка, которого тот и сам от себя не ожидал. Больше его не трогали, да и диагностика много времени не заняла, или что уж там они творили. Целители чем-то позвякали, побулькали, пошелестели, Эррик вслушивался только в их с Яри связь, старательно пытаясь уловить изменения в его состоянии. Наконец, понял: боли стало существенно меньше. Разделяя ее, он точно так же притерпелся, как мог бы притерпеться к своей, вот и не замечал в процессе. Сейчас, когда Яри очнулся, это стало очевидным.
— Что говорили целители? — все еще хрипло и шепотом поинтересовался Яри.
Эррик чуял, что он не надеется на четкий ответ, но вот это он зря: Эррик ловил каждое слово. Ловил и запоминал. И оттарабанил все без запинки, словно урок, почувствовав в процессе все возрастающее изумление Яри. Хоть ситуация и не располагала к веселью, это все равно позабавило. Он-то в начале своего выздоровления старательно делал вид, что ничего не понимает и не запоминает в этих заковыристых медицинско-целительских терминах. На самом деле, понимал и запоминал достаточно, чтобы анализировать свое состояние. Ну и сейчас это помогло понять: случившееся с Яри необратимо.
***
Кровоизлияния. Серьезные, затрагивающие почти все внутренние органы. Вот разве что мозг не пострадал. Резкая потеря веса — первыми при подобном перенапряжении всегда уходили жирок и мышцы, но жирка-то Ньярр никогда не нагуливал. Хорошо, хоть какую массу имел, а то бы совсем в скелет превратился.
Целители почти ничего не могли сделать — убрали кровь, откуда получалось, поддержали организм в целом, восполнили нехватку жидкости, когда он немного восстановился. В основном они просто следили, сохраняя для истории как можно больше данных. Ньярр на это не злился, коллег прекрасно понимая. Свое состояние он тоже понимал... И что это, как бы жутко не звучало — не самое страшное. Излечится. Массу наберет. Куда хуже были неизлечимые последствия. Необратимое повреждение целостности оболочки магорезерва. Это если умными словами, которые внезапно было услышать из уст осунувшегося, но не отходящего от его постели Эррика. А если по-простому...
Сорвался Ньярр. Треснул как стекляшка, в которую плеснули слишком много горячей воды.
Случилось именно то, от чего предостерегал наставник Оррас. Жалел ли он о том, что сделал? Ни на полшерстинки. Если бы снова встал выбор, сберечь свое средоточие или жизнь Эррика — он выбрал бы последнее не раздумывая.
Теперь перед ним, как и перед всеми прочими сорванными, стоял еще один выбор: до конца жизни носить браслеты-ограничители и стабилизаторы или... найти свой якорь. Вернее, выбора-то уже не стояло, что бы там ни плели целители. И он, и брат Оррас уже знали истину. Якорь у него был. Спал на узкой койке, втиснутой у стены — палата, может, и дорогая, но одноместная. Спал, свесив хвост на пол, нервно дергая во сне то им, то ухом, а то и вовсе ворочаясь с боку на бок. Ньярр отвернулся, чтобы не тревожить спящего Эррика своим взглядом.
Его жених. Его любовник. Его якорь. Тот, ради жизни которого он был готов разбить в лепешку еще пару грузовиков. Иррчи-Дракон воевал с драконами, а вот он, Ньярр — с тяжелой техникой. Смешок вышел почти истерическим.
Эррик вскинулся, как укушенный, сел, очумело поводя головой.
— Что, Яри?..
Ньярр чувствовал его усталость, тяжелую, как стылая зимняя вода. Эррику нужно было отдохнуть, судя по всему, он толком не спал все те четверо суток, что сам Ньярр бессовестно провалялся без сознания.
— Иди ко мне, Эри. Койка широкая, поместимся.
И плевать, кто там что скажет, если на широченной горячей груди так сладко-сладко засыпать, зная, что никто не посмеет потревожить. Что, как бы беспокойно ни спал сам Эррик, уложив Ньярра на себя, он становится похож на полноводную реку, бережно несущую на своей глади маленькую лодку. А что пришлось отключить пару датчиков... Не критично важные, уж Ньярр-то в этом разбирался. Не помрут там без этих данных.
Разбудили их возмутительно быстро. Ньярру показалось: только опустил голову — и вот уже рядом слышится неразборчиво-возмущенный возглас целителя, обнаружившего его самоуправство. Спорящих голосов было несколько: Ньярр узнал сердитый фальцет пожилого целителя, который его вел и вчера — вчера же? — командовал армией молодых коллег, которые его и осматривали. Резкий отрывистый бас, запрещавший кому-то входить, пока они спят, был незнаком, как и негромкий, но уверенный голос, абсолютно спокойный, сказавший, что расследование ждать не будет.
— Если нужно, то я уже не сплю, — негромко произнес Ньярр, впрочем, не шевелясь — не знал, разбудили ли Эррика. — И от пары слов мне точно хуже не станет.
В коридоре воцарилась тишина, потом в палату вошли. Ньярр приоткрыл глаза, покосившись на вошедших. Хозяин отрывистого баса — в строгом костюме, с короткой полувоенной стрижкой и повадками телохранителя, видимо, приставленный к ним Эрриковым отцом. Спокойный, с незапоминающейся внешностью, мужчина в таком же гражданском костюме, с небольшим портфелем — следователь. Ну и целитель Аррсен, явно недовольный вторжением в его вотчину.
— Я займу немного вашего времени, эрл Риинар.
— Да хоть бы и много, только говорите потише.
Все-таки Эррик спал, Ньярр чувствовал это по тому, как звучало дыхание, как мерно поднималась и опускалась грудь. Спал крепко, и это даже хорошо — не будет переживать еще больше. Что он может помнить о том моменте? Да ничего, он же почти до конца не понимал, что происходит. Вот и пусть спит, Ньярр сам все расскажет. Только оправится от изумления и проглотит рвущееся с языка «какой я вам эрл». Пора привыкать, если хочет быть достойным Эррика.
Первые вопросы были стандартные, Ньярр, как и все медбратья, проходил краткий курс взаимопомощи полицейским и список помнил: имя, фамилия, возраст, род занятий. Потом его попросили рассказать как можно подробнее о событиях последних двух дней перед покушением. Детектив Расайд именно так и сказал: «покушение». Ньярр с трудом утихомирил зачастившее сердце: не хватало разбудить Эррика!
— Вы уверены, детектив?
— Это рабочая версия, — спокойно отозвался тот, заполняя бланк.
— Хорошо, но, боюсь, я не смогу сказать ничего стоящего. О том, куда мы едем, были осведомлены все, в дороге мы тоже не таились... — прикрыв глаза, Ньярр честно старался вспомнить детали.
Не было ли чего-то, что они с Эрриком упустили? Странных машин на трассе, странного интереса, чужаков на ярмарке? Ньярр поднапряг память — и не нашел ничего. Чужаков в принципе на любой ярмарке всегда много. Кто в гости приехал, родню навестить, кто по делам оказался на шахтах и на обратном пути заглянул. В общей круговерти он особого внимания на чужие лица не обращал, скорей, наоборот, на своих знакомых, на Эррика. Чужого внимания тоже хватало: после Огнедара-то, да учитывая, что слухи в их маленьком городке расходятся мгновенно, и что они с Эрриком вместе, знакомые и друзья знали, наверное, раньше, чем они там появились. Пялились, конечно, а кто бы не пялился? У Эррика внешность колоритная, даже теперь — или особенно теперь?
— На корпусе вашего байка обнаружены остаточные следы «маячка», — сообщил детектив. — Вы оставляли его в открытом доступе без присмотра?
Ньярр похолодел. Конечно, оставляли! Во дворе маминого дома. Жутя просто некуда было загнать — гаража у них не было. Отец тоже всегда ставил машину на маленьком вымощенном участке перед домом, мама потом ругалась, потому что колеса нет-нет да и цепляли клумбы с цветами, слишком мало места было. Ну и они с Эрриком Жутя оставили там, все равно бы никто не тронул, только чехлом прикрыли. А когда все на ярмарке — да кому нужен их дом, кто б вообще увидел, если даже к Жутю и подходили? А самому и в голову не пришло бы поглядеть, не ждал же плохого!
— Следы полицейского «маячка-растяжки» обнаружены на трассе в десяти лигах от места происшествия, — дополнил картину детектив. — Когда вы пересекли его нить, преступник получил сигнал и начал движение вам навстречу.
— Значит, за нами следили... Но зачем?.. — спросил Ньярр.
В голове все еще не укладывалось: кому было нужно, чтобы их не стало? Вернее, Эррика — он не обольщался, сам по себе он наверняка никого не интересовал. Простой медбрат, невелика сошка.
— Мы обязательно это выясним, эрл Риинар. Прошу, продолжайте.
Ньярру пришлось приложить усилия, когда дошел до описания грузовика и всего происходившего на трассе.
— Вы рассмотрели его, эрл Риинар? Сможете дать описание?
— Как вас, — Ньярр невольно прижал уши. — Серой масти, уши небольшие, лицо довольно широкое, глаза серые, круглые — ну, на тот момент. Еще нос такой характерный, сплюснутый, как будто он им хорошо со стенкой повстречался.
— Арран Лакор, — хрипло сказал Эррик, заставив Ньярра вздрогнуть от неожиданности. — Сообщник Ирриш Варрм, моей бывшей невесты.
Когда он успел проснуться, Ньярр не понял, так увлекся разговором. Но...
— Ты думаешь, это была...
— Месть? — Эррик тяжело сглотнул, будто у него во рту пересохло. — Не знаю.
Допрос продолжился после того, как Эррик выбрался из койки и умылся, а потом вернулся и снова сел рядом с Ньярром. И если ему Эррик рассказывал кратко, то детектив Расайд вытянул из него полную историю, начиная с первого появления Ирриш Варрм на тренировочной арене «Черных крыльев» и заканчивая последним, что он помнил в момент аварии.
— Папка с бумагами, записями и фото — у меня в сейфе, — Эррик устало сгорбился. — Я свяжусь с Миррой, она вам ее передаст.
Детектив ушел, пообещав выяснить все как можно скорее и держать в курсе. Ушел и целитель, осмотрев Ньярра и сменив капельницу. Только тогда Эррик снова заговорил.
— Прости меня, Яри.
— За что? — изумился Ньярр. Глаза слипались, все-таки он сильно уставал, да и боль пробивалась сквозь преграду осторожно назначенных ему обезболивающих. Но подобный тон подействовал крайне отрезвляюще.
— За что простить, Эррик?
— Я дико накосячил. Если б я выдал всю информацию по Ирриш — этого выкусня уже бы давно взяли, и ничего бы этого не произошло. Так что в твоем состоянии виноват я.
— Эррик... — Ньярр устало прикрыл глаза. То, что рвалось наружу, следовало сдержать хоть как, потому что приличных слов было мало. — Заткнись и иди сюда, хорошо? Я хочу спать. Потом тебе хвост... побрею.
— Да хоть всего!
Эррик, даром что здоровенная туша, ввинтился под него так, что Ньярр почти и не заметил, как снова оказался распластанным на широкой груди. Только родное тепло обняло со всех сторон, и осторожные пальцы погладили за ухом. А потом... горячая ладонь легла на пульсирующий болью комок под ребрами — и Ньярр не поверил собственным ощущениям, когда боль начала стихать.
Но и об этом он собирался подумать позже.
***
Эррик и в прошлый раз внимательно слушал брата Орраса, но теперь при любом его появлении полностью превращался в слух, ловил каждое слово, каждое объяснение, пусть даже иногда тот честно признавался, что сказанное — не более чем догадки и предположения.
Эррик хотел знать, что происходит с его Яри. Хотел знать, как помочь, облегчить, потому что чуял: Яри больно. Не только из-за физических повреждений больно, с этим справлялись лекарства, но даже после их приема оставалась боль другая, от страданий тела не зависящая. И хотя бы это брат Оррас сумел объяснить, сказав, что магии в Яри теперь слишком много. А когда Эррик понял, насколько же много, то были бы глаза — на лоб полезли.
Храмовые хроники неожиданно стали чуть ли не единственным источником информации. Брат Оррас рассуждал, опираясь на них, и предполагал, что предыдущие сорванные делали это не в один заход, а постепенно, раз за разом. Да, вырастали, но... Но не из зеленушки, неспособной тратить магию на два дела разом, в аквамариновый спектр единым махом! Приводил в пример все того же многострадального Иррчи-Дракона и последнего зарегистрированного Весеннего Пса — Дорраса, того самого знаменитейшего исследователя, который открыл второй континент планеты. Сравнивал факты биографий и отыскивал сходства, доказательства поэтапного срыва. Относительно предка Эррик все это уже слышал: сперва целительство, потом первый серьезный срыв, вошедший в легенды, с тем самым двенадцатирогим драконом, потом — долгое время замалчивавшийся факт предательства тогдашнего эрл-лорда, из-за которого Иррчи вычерпал свои силы снова, устраивая побег эрла ур-Ревалир из Марассарского замка. Потом — раскопанные в архивах Заозерья совершенно древние свидетельства экономического подъема, случившегося благодаря магической поддержке опять же Иррчи. В общем, стоило получить толчок-зацепку, и что матушка, что Мьяррна развили бурную деятельность, отыскивая документальные свидетельства той эпохи. Ну а жизнь Дорраса-Удача-в-пути и вовсе раскладывалась чуть ли не по месяцам в учебниках истории, а тем паче - в храмовых хрониках.
Слово за слово, и брату Оррасу пришло в голову проверить реальный уровень магии Ньярра. Решения с делами у него далеко не расходились, насколько уж успел узнать Эррик. В следующий приезд брат Оррас достал артефакт-определитель, и они с Яри замолчали так резко, что Эрррик встревожился, и не зря.
— Что? Что там, Яри?
— Лазурь. Небесная. Выше уровней не бывает, — как-то сдавленно ответил вместо него брат Оррас. — Не бывает...
— Да чтоб вас, поясните, брат Оррас! — зарычал Эррик, чувствуя одновременно и дикое замешательство Яри, и его же детский восторг, и тревогу, и страх.
— Изо всех сорванных и заякоренных магов, то есть, Весенних Псов, только один демонстрировал чистый лазурный спектр силы. Все последующие были близки к нему, но все-таки не дотягивали. Ньярр — второй.
— Я... Я...
— Что это для него значит?! — взревел Эррик.
— Боль, — просто и без обиняков ответил храмовник. — Без якоря, точнее, при долгом удалении от него, накапливающаяся магия будет выходить из-под контроля, разрушая тело. Единственный способ это предотвратить — в ближайшие пару лет быть рядом. Потом, я надеюсь, Ньярр приспособится и научится контролировать поток.
— Я вас понял. Как еще помочь?
— Высшая школа целителей — лучший выбор. Постоянные затраты магии во время обучения и контроль наставников...
— Отлично. Посоветуете, в какую именно лучше поступить?
— Эй! Я все еще тут! — возмутился Яри.
— Тогда не молчи, мой хороший.
— Я не молчу, но это...
— Это не обсуждается, Ньярр, — жестко возразил брат Оррас. — Тебе это нужно, до смерти нужно, понимаешь?
— А как же Эррик?
Вопрос заставил их изумленно замолчать.
— В смысле — как же я? — недопонял Эррик. Для него все было кристально ясно, он уже мысленно начал планировать дела.
— У тебя команда, — в голове Яри слышалось отчаянье пополам с недоумением. — А любая школа далеко. Ты же не можешь разорваться!
— Яри, — Эррик усмехнулся, поймал его за руку и потянул к себе, не смущаясь присутствия храмовника. — Ну глупости ведь говоришь, мой хороший. Команда без меня справлялась полгода и справится еще два или сколько понадобится. Ты важнее. Для меня — важнее.
_____________________________
*У Эррика нет глаз, но привыкнуть к этому он так и не сумел. Поэтому думает в устоявшихся категориях «показываешь», «увидимся», «посмотрю» и т. д. Это чистая психология.
========== Глава двенадцатая ==========
Полгода назад Ньярр подумал, что Эррик шутит. Ну не мог он всерьез предлагать такое...
Оставить команду, дом, да все оставить и отбыть в полную — для него полную — неизвестность вместе с Ньярром. Нет, конечно, и почта была под рукой, и все остальное, но представить, что Эррик Бешеный добровольно сидит и ждет, пока его жених явится с учебы... Это ж вообще в голове не укладывалось.
И правильно не укладывалось, потому что Эррик не сидел и не ждал. Он тоже учился, правда, взял себе только два лекционных курса в высшей школе экономики и финансов. В первый, наверное, раз не пошел против слов отца, а поступил согласно его совету.
О, когда через неделю после того странного разговора с братом Оррасом в клинику приехали эрл ур-Фиор с детективом Расайдом и вывалили на них результаты предварительного расследования, стало не до шуток. Потому что это уже было не просто покушение — два даже — на жизнь чемпиона. Там оказались замешаны такие силы и такие деньги, что Эрриков отец очень проникновенно попросил обоих тихо посидеть в выбранном ими для учебы городе, не высовываясь. Потому что ставки — во всех смыслах — были слишком высоки.
— А за командой присмотрят мои люди. Я обещаю — шерстинка с хвоста ни у кого не упадет. Эррик, знаю, ты мне никогда особо не доверял, но сейчас прошу — доверься. У меня больше сил и возможностей распутать этот клубок и оберечь и тебя, и твоих.
Смотреть, как Эррик принимал то решение, было больно. Забавно: Ньярр знал боль физическую, узнал боль от собственной магии, а тогда понял, как это — когда душа болит. За кого-то. За Эррика, который буквально с треском, с хрустом рвущихся жил выдирал из себя все то, что мешало поверить отцу, поверить и довериться, доверить самое ценное — после него, Ньярра — команду.
Он сделал это. Пожал отцу руку, а потом, плюнув на все, крепко обнял, и Ньярр поймал себя на том, что широко, счастливо улыбается. Эррик простил семью и снова принял ее — это ли не могло не радовать? А еще — дико смущать, потому что эрл Таррон, улучив минуту, когда Ньярр остался один, подошел к нему и поблагодарил. Именно его. Ньярр понимал, за что — но тогда у него жарко-жарко горели уши и хвост норовил спрятаться между ног.
Окончательно добило заявление, что учебу ему оплатит семья. Вот так просто — семья.
От попытки провалиться сквозь землю спасли взвывшая аппаратура и прибежавшие целители, шустро выставившие эрла Таррона прочь, а в Ньярра влившие успокоительное. Но до сих пор при виде отца Эррика у него начинали пылать уши, а в учебу хотелось вгрызться еще сильнее, хотя куда уж.
Сармаат, огромный и ничуть, ни капли не похожий на его родной Маркарт, на окружной центр Рондарр или даже на столичный северный Марассар, привольно раскинулся на обоих берегах полноводной спокойной Сатьи, заплел реку кружевом пешеходных и транспортных мостов. Как говорили путеводители, сверху он похож на драгоценную друзу: Старый город, словно ее сердце, окружают светящиеся кристаллы высотных построек, а их — гигантское парковое кольцо. В Старом городе и располагался огромный храмовый комплекс, к которому относилась Высшая школа медицины и целительства. Семья сняла для них с Эрриком роскошные апартаменты неподалеку, примерно в получасе неспешной ходьбы от храма. В любую погоду эти полчаса были прекрасным поводом настроиться на занятия, проходя по узким кривым улочкам, обсаженным вечнозелеными свечами кипарисов, с густыми живыми изгородями и роскошнейшими цветущими гиацинтами, заплетающими фасады старинных зданий.
Эррикова школа располагалась в другой стороне, и для него, чтобы мог ориентироваться, специально приобрели собаку-поводыря, под стать Эррику — громадного медведеподобного волкодава, флегматичного и спокойного, как плюшевая игрушка, если не обращать внимания на улыбчивую клыкастую пасть. Эррик не показывал — но обрадовался такой животине куда больше, чем думалось. Всегда мечтал о собаке? Возможно. Ньярр только улыбался и трепал пса по ушам, что тот сносил со стоическим терпением.
Странная у них жизнь началась. Как будто... Как будто с нуля, будто переезд стер все, что было до, выкинув их в какую-то чужую шкуру. И дело было даже не в том, что к жаре почти Юга оба привыкли далеко не сразу — страдали сообща, линяли тоже. Дело было в том, что они оба потеряли себя-прежних.
Ньярр иногда замирал возле зеркала, здесь встроенного прямо в стену, с выложенной мелкой цветной мозаикой рамой. Замирал, разглядывал того незнакомца, который настороженно смотрел из зазеркалья. Касался пальцами крохотных прохладных плиточек, не решаясь прикоснуться к самому зеркалу.
У незнакомца был очень серьезный, сосредоточенный взгляд, отросшая просто неприлично гривка, забранная в низкий хвост. У незнакомца было лицо человека, который четко знает, чего он хочет — к примеру, дослушать спецкурс по устройству органов зрения. Еще от незнакомца шло странное, невероятное почти ощущение шибающей по сознанию магии. Магии, которую теперь можно было без опаски, полноводной рекой, а не тонюсеньким ручейком, сливать в Эррика. Магии, которой хватало на любое заклятье на практикумах. Магии, от которой колдовской зеленью светились зрачки не только в темноте, но и при свете дня.
А еще этот незнакомец притягивал к себе — и не только Эррика. Он был словно яркий костер, разожженный божественной рукой, на свет которого слетались и ничем не примечательные «яблоневые совки» — серьезные, погруженные в занятия ученики, и «лазоревки» — самые яркие, самые выделяющиеся однокашники.
В первые дни Ньярр этого и не замечал, слишком ошарашенный, пытающийся понять, что к чему и куда вообще бежать. Слишком уж резкий переход — от безликости больничной палаты к этой всей зелени и суете. Его ж ведь держали под присмотром до последнего, даже когда исцелился полностью. И потом не было поездки на Жуте, которая бы помогла справиться с переходом — нет, запихнули обоих в салон дорогущей машины и повезли.
Жутя потом тоже доставили, но он как-то сиротливо и, как иногда казалось Ньярру, обиженно стоял под чехлом в подвальном гараже. Ну кто бы Ньярру сказал — да те же полгода назад! — что он будет скучать по неторопливым поездкам на этом своенравном чудовище, зато с Эрриком за спиной — вряд ли он бы поверил.
Однако прошли, пролетели, незаметно испарились невесть куда эти полгода. И Ньярр словно бы потихоньку просыпался, оглядываясь, наконец, вокруг и начиная замечать то, на что не обращал внимания, глубоко погрузившись в привыкание к новому.
Изменился не только он. Изменился и Эррик. Видь он — наверное, возле зеркала бы и вовсе столбом замер, не понимая, кто смотрит на него в ответ. Но Эррик не видел, зато видел Ньярр.
Видел шорты и распахнутую на груди рубаху, выставляющую напоказ татуировку. «Жарко!» — смеялся Эррик, вычесывая отчаянно линяющий хвост.
Видел, как небрежно ложится рука на загривок пса, будто всегда там лежала, как идет, будто и не скрывает верхнюю часть лица залихватская повязка, ярко-зеленая, с логотипом команды.
Эррик обрел уверенность. Не то чтобы она была ему раньше не свойственна, но он словно бы прекратил мучиться своей слепотой. От него тоже шибало во все стороны: силой, спокойствием, жизнью. И чем-то еще, что иногда казалось Ньярру незримыми, но ощутимыми щупами его чутья. О, Эррик был не костром — пожалуй, Ньярр уже точно определился, чем он был. Океанской гладью. Обманчиво-спокойной, под которой легко прятались и подводные штормы, и гибельные течения, и завораживающая красота и опасность рифов. И все это ничуть не меньше привлекало к нему взгляды, как пляшущие на ряби воды солнечные лучи.
Иногда этот чужой интерес приводил к забавным последствиям. Ньярр осознал, к примеру, что собственник ничуть не меньше, чем Эррик, только предпочитает это не демонстрировать... настолько явно.
***
Вырванный из привычной жизни уже во второй раз, Эррик поймал себя на том, что удивительно быстро приспосабливается. Пусть он и не променял бы по доброй воле и в других обстоятельствах свой медвежье-драконий северный угол в горах на этот суматошный, шумный, жаркий, наверняка яркий и пестрый Юг — ну, или почти Юг, но и здесь он быстро нашел то, что ему было интересно. Потому что иначе оставалось бы просто лезть на стенки в ожидании, пока у Яри закончатся занятия, да и после у того были какие-то домашние задания, от которых его не следовало отвлекать еще часа два. Нет, если б не выбранные курсы лекций, он бы с ума тут сошел. А так — забивал себе голову очень нужными для работы знаниями, старательно записывал — и на звуковой кристалл, и кое-что на миник, дома переслушивал, готовясь к опросам, созванивался с менеджерами команды, с ребятами. И время пролетало незаметно — до того часа, когда можно было взять Яри в охапку, вытащить на широкий балкон, увитый гиацинтами и вьюнком, усадить себе на колени и отпоить свежим соком, накормить варварски заказанными из ближайшей кафешки мясными шариками с сыром или рыбными палочками с кусочками сладкого земляного яблока. А потом слизывать с его губ острый соус и привкус маранса, смеясь на его шипение, что люди увидят — и все-таки подчиняться, уходить в прохладную спальню, падать на кровать и любить, заставляя отрешаться от дневных забот.
Плевать Эррику было, если кто-то их увидит: у обоих на пальцах сверкали чистым серебром помолвочные кольца, выполненные по эскизу самого Яри, в виде стилизованных цепочек, перевитых огненными язычками или волнами, на ощупь он этого не смог понять, а спросить почему-то не догадался. Не плевать было, если замечал чужое, слишком уж навязчивое внимание к Яри. Как в тот день, когда пришло в голову не оставаться после лекции обсуждать услышанное с наставниками, как это уже стало привычно, а встретить Яри у ворот его школы, рванув наперегонки с Медведиком под мелким дождем, по лужам, к храмовому комплексу.
— Эррик, ты с ума сошел!
Привычный вопль «неисправимого целителя» заставил слегка сконфузиться, но ровно до момента, когда понял, что Яри слишком уж тесно обступают его однокашники. И дракон внутри мгновенно встопорщил чешую и рога и зарычал, исходя дымом и искрами: «Мое!». Эррик поддался ему, подошел, злобно вздернув губу, оскалился в том, что нельзя было, наверное, даже отдаленно назвать приветливой улыбкой, выдернул Яри из кольца чужих тел, не обращая внимания на то, что кого-то там отталкивает. Прижал, собственнически и властно, не позволяя вырваться и отступить, соблюдая какие-то там смехотворные приличия.
— Р-р-решил пр-р-рогуляться, Яр-р-ри. Встр-р-ретить тебя.
И поцеловал, запустив руку в мигом растрепавшуюся гриву, почти сжимая за загривок. Единственное, на что хватило соображения — не выпустить когти. А хотелось, хотелось процарапать возмутительно гладкую кожу, оставить следы, пропитать своим запахом, чтобы точно знали — его.
— Домой, — услышал, когда все-таки прервал поцелуй. — Домой, Эрр-рик!
Конечно, домой. Эррик был уверен, что сможет дотерпеть до дома. Первые минут десять — был. А потом уже нет, потому что над головой громыхнуло и по плечам забарабанил усиливающийся дождь, и Яри дернул его за руку, затаскивая под козырек чужого парадного подъезда, переждать... Эррик вжал его в двери, упираясь одной ладонью в прохладные шершавые доски, оберегая от соприкосновения с ними, впился в приоткрытые от быстрого дыхания губы жадно и почти жестоко. Медведик подпирал его сзади, прячась от ливня, слегка поскуливая. Эррик мысленно пообещал ему вкусняшку потом, дома, за терпение — и целовал, целовал Яри, рыча на выдохе, вклиниваясь бедром между расставленных ради устойчивости ног, чувствуя отклик тела, льнущего к нему, такое же сумасшедшее желание, плавящее разум и все привычные догматы благопристойности. Что-то еще оставалось — немного, последние крохи. Только на них и добрались, когда ливень стих, словно боги там, в небесах, захлопнули заслонку.
Уже на лестнице Эррик умудрился расстегнуть рубашку Яри, выдернуть ее из-под ремня. Расстегивать пряжку и одновременно пытаться попасть ключом в скважину было неимоверно трудно, но он справился.
В узком коридорчике прихожей было не развернуться, но где-то там Яри потерял туфли и брюки, даже на ощупь так провокационно обтягивавшие его стройную крепкую задницу, а спущенная с плеч рубашка спутала ему руки в локтях. Жадно целуясь, собрали все углы по пути в спальню. Эррик толкнул Яри к стене уже у самой кровати и опустился на одно колено, крепко прикусывая гладкую кожу на бедре, там, где заканчивалась мягкая шерстка. Выслушал рычащий стон и прянул вверх, проходясь языком по ямочке в паху, по бешено бьющейся под кожей жилке. Сжал ладонями ягодицы, слегка выпуская когти.
— Эрр-р-р-р...
Возглас Яри закончился задыхающимся вскриком, когда он все-таки поймал губами, всосал, сдвигая шкурку, до самого узла, сжал, чувствуя, как упруго утыкается острая головка в нёбо, проскальзывая в горло, как напряженно выгибается и дрожит разгоряченное тело.
— Эри!
Он не собирался все закончить так быстро. Нет, не сейчас. Пережимая губами, собрал на пальцы собственную слюну, толкнулся в пульсирующие мышцы, раздвигая, расслабляя и дразня. Отпустил и почти бросил на постель, тут же дернул, переворачивая на живот, сдвигая на край кровати, еще больше спутывая руки. Наклонился и укусил за ягодицу, сжал основание хвоста, размашисто вылизал, снова запустил под него пальцы, пока свободной левой сдирал с себя дико мешающиеся шорты. Наклонился, прихватывая зубами за плечо, судя по вскрику — оставляя чувствительный укус.
Искусать и пометить. Чтоб заживало долго, долго саднило эти следы под шелковыми рубашками. Чтоб поводил плечами — и чувствовал каждый из них, помня, кому принадлежит.
— Эр-р-ри... ха-ах... прошу!
«Проси, да. И я дам — все, что только пожелаешь... Мой!»
Клыки впились в загривок с первым длинным, неостановимым движением — до конца, пока не вжался во вскинутый навстречу зад. Коготь очертил сосок, выверенно сжались пальцы, причиняя сладкую боль. Билась и вибрировала, донося даже малейшие нюансы ощущений, струна их связи. Эррик метил и втрахивал в кровать, не жалея. Пережимал под твердеющим узлом и снова метил и трахал — размашисто и жестко, не слушая мольбы и стоны — только их связь. Только все сильнее захлестывающее Яри сумасшедшее желание. До обессиленного хриплого крика, до момента, когда вспыхнуло внутри головы горячее солнце — и смог отпустить, наконец, и своего дракона в полет.
Опустошительное удовольствие отправило обоих в короткую дрему, даже не дав толком лечь — оба так и остались наполовину на кровати, наполовину на полу, разве что даже во сне Эррик опирался на согнутые руки, не наваливаясь всем весом на прижатого грудью к постели Яри и на его руки, так и зажатые между ними. И очнулся он первым, легко выскользнул из расслабленного тела, мокрого от еще не застывшего семени и не успевшего испариться пота, сел на пушистый ковер у кровати, на ощупь стягивая с Яри растерзанную рубашку. Ею же и вытер, уже осторожно и ласково. Голову вело, внутренний дракон сыто и довольно урчал.
Он поднялся, залез на кровать и подтянул к себе сонно-расслабленного Яри, собственнически прижимая к груди спиной. Оба они — те еще собственники, но он, наверное, просто привык выражать свои чувства и мысли недвусмысленно и четко, поступая вопреки семейным традициям.
***
Шелестнула перевернутая страница, и Ньярр некоторое время неверяще смотрел на оглавление. Он-то ожидал еще одной главы. Но так, наверное, было даже лучше — голова уже начинала побаливать, слишком много пытался в нее, многострадальную, уместить даже сейчас, в первые дни летнего отдыха. Слишком привык учиться, учиться и снова учиться, слишком многое нужно было узнать и понять. Но сейчас, пожалуй, он заслужил немного покоя.
Откинувшись на жестковатую спинку библиотечного стула, Ньярр со вкусом потянулся, вытянув стрункой хвост, и от души зевнул. Собрал книги, невольно улыбнувшись — все, минимум неделю он с ними не увидится. Сам так решил, нужно же и отдыхать, в конце концов — дома вон Эррик измаялся уже, у него занятия закончились раньше на несколько дней, ему не требовалось сдавать последние зачеты. Вот и мучился, даже снова на практику наведался, перепугав всех.
О да, ту первую совместную практику, которую вымолили наставники, прося показать взаимодействие сорванного и его якоря, Ньярр вряд ли когда забудет. Увидев с утра, как Эррик достает из шкафа костюм, Ньярр ненадолго потерял дар речи. Просто потому, что еще ни разу не видел его в чем-то настолько официальном. Обычно Эррик таскал или свой байкэрловский прикид, или кожаные штаны с безрукавками и свитерами, или как вот здесь — фирменные шорты разной степени потрепанности и легкие льняные и хлопковые рубахи с короткими рукавами или без оных. Но сейчас Эррик неторопливо застегивал мелкие перламутровые пуговки белоснежной сорочки, вдевал в петли серебряные запонки — правда, с неизменным лого команды из черной эмали. Светло-серый, в серебристый отлив, пиджак подчеркнул ширину плеч, а брюки — длину ног и хвоста. Ньярр крепко прикусил щеку, чтобы не раздеть его немедленно.
— Эррик, это просто нечестно, они все будут глазеть на тебя, а не на то, что буду делать я!
— Боюсь, меня в шортах на порог храмовой лекарни не пустят, — ухмыльнулся этот выкуснев сын, расчесывая распущенную гриву. — Заплетешь меня, мой хороший?
Ньярру пришлось собрать в кулак все свое самообладание, чтобы в самом деле заплести ему косу, а не... катастрофически опоздать на практику.
А на месте оказалось, что смотреть будут все-таки на него. Это сейчас Ньярр уже спокойней относился к подобным нежданчикам, а тогда искренне растерялся, когда наставник, помявшись, спросил, не согласится ли он вместо запланированного больного поглядеть на только доставленную девчушку. Ньярр согласился — и на всю жизнь запомнил эти огромные глаза, то, как девочка смотрела на «дядю, который сейчас сделает так, чтобы не болело».
Их потом еще много было, в храмовый комплекс входило и детское травматологическое отделение, так что насмотрелись все они, будущие хирурги, на самые разные травмы в том числе и таких крох, что было страшно даже просто трогать, а уж резать-сращивать... Ничего, научились. Он, Ньярр, научился. Во многом именно потому, что все это время, начиная с того дня, чувствовал за спиной незыблемый свой якорь, стабилизатор, опору. Того, в чьи руки можно было упасть, выйдя из операционной, и закрыть глаза, зная, что все хорошо.
— Все хорошо, я больше не удеру от тебя в библиотеку, — сообщил Ньярр Эррику, открывая дверь их квартиры. Знал — тот будет встречать.
— Еще бы, Яри, — расплылся в хулиганской усмешке действительно стоящий в коридоре Эррик. — Потому что сейчас хватаешь рюкзак, кидаешь в него пару маек и шорт, и мы едем к морю. Медведика забрала Илли, обещала, что присмотрит, как за родным.
Илорра, закончив школу, выбрала творческую стезю, но, в отличие от матери, решила учиться на режиссера-сценариста. А одна из высших школ, дающих такое образование, тоже располагалась в Сармаате. Хотя Ньярру было вроде как лестно, что сестренка выбрала быть поближе к нему, он не отрицал немалой вероятности того, что на этот ее выбор повлияло одно случайное знакомство в ее предпоследний приезд к ним с Эрриком в гости с одним из его симпатичных сокашников.
Странно было понимать, что мелкая выросла, но почему-то именно за нее Ньярр почти не беспокоился. Может быть, потому что Илли во всем пошла в маму, а значит — твердо стояла на ногах и понимала, чего хочет? И всегда знала ответ на вопрос, хорошо ли ей. Как Ньярр сейчас.
— Уже бегу! — и правда побежал, сорвался с места, искать рюкзак и все затребованное, потому что Эррик, Жуть, море! Море-е-е!
***
Привычно, басовито и очень-очень довольно урчал мотор. Ньярр вдруг вспомнил свои страхи, когда впервые ехали в Маркарт, и не смог сдержать смех: нет, Жуть не жрал дорогу. Там, за их спинами, оставалась все та же ровная серая лента приморской трассы. Жуть летел по ней, и временами Ньярру казалось, что он не касается ее колесами. Черный прирученный дракон нес их все дальше и дальше на юг, и матовый металл его корпуса по вечерам, когда устраивались на ночлег в придорожной гостинице или ставили палатку, еще долго казался раскаленной чешуей, медленно остывая. Ньярр ни за что не променял бы эту поездку на комфортное, но такое скучное передвижение на рейсовом туристическом автобусе. Да, там был бы кондиционер и удобные кресла, были бы оплаченные комфортабельные гостиницы, но... Но не было бы «ветра в морду и ощущения мощи под задницей». Не было бы крепко сжимавших руль ладоней Эррика, лежащих рядом с его ладонями. Не было бы сумасшедших минут близости, когда укатывались в ближайшие заросли и трахались, как очумевшие, не слезая с седла.
Не было бы вот этого мгновения: трасса взлетела на высокий холм, вильнула в сторону, а они, съехав на узкую однополосную дорогу, пронеслись через поросшие седым белоколосом и горькой полынью дюны к раскинувшемуся на весь обозримый горизонт океану.
Он видел уже море, и не раз — выбирались, урывая момент. Все-таки за минувшие два года была не только учеба. Но каждый раз все равно был как первый, и Ньярр щурился на пляшущую по волнам солнечную рябь, вдыхал полной грудью, забывая выдыхать, и был абсолютно, полностью счастлив.
— Закат, Яри? — Эррик снял шлем и подошел к нему, обнимая. — Заночуем на берегу, как всегда?
— И костер... — Ньярр прижмурился, — Обязательно — костер.
И пусть бродить по берегу, собирая плавник, именно ему, как и возиться потом с розжигом, но видеть, как Эррик осторожно тянется к огню, подставляя ладони теплу, было слишком здорово, чтобы из-за такой мелочи лишаться удовольствия. Заодно и хвост разомнет.
Зато на долю Эри выпадало ставить палатку, а уж это он умел делать и вслепую, и мастерски. Потом-то опять Ньярру читать наговор от ползуче-летучих и кусучих тварей, в том числе и змей, которых тут водились несметные полчища, но и это не работа, а так, чистое баловство. Очень уж ему нравились старинные, певучие, вычитанные в храмовом архиве строки. Тоже в своем роде наследие Иррчи-Дракона, а может, и не его, кто теперь узнает?
— Надеюсь, те сосиски, что мы купили в последнем кафе, не успели зажариться по такой жаре сами по себе, — хмыкнул Эррик. — Хочу мяса с огня, как дикий звер-р-рь!
— Скажи просто — хочешь жр-р-рать! — в тон рыкнул Ньярр и занялся огнем.
— И так тоже верно, — прохохотал Эррик, выгребая из багажника Жутя провиант.
Солнце на Юге садится быстро, так что к моменту, когда над костром шкворчали и сводили обоих с ума ароматом сосиски, над головой уже раскинулось темно-синее небо, словно драгоценным горохом, усыпанное крупными звездами.
— Отдохнем, вернемся — и будет свадьба.
Эррик сказал это так же просто, как мог бы сказать «передай мне хлеба, Яри». Возможно потому, что для обоих оно было уже чем-то... Нет, не свершившимся, но нужным скорее окружающим, чем им самим. И Ньярр кивнул, осторожно вкладывая в руку Эррика веточку с нанизанной на нее едой. Зная, что тот уловит этот кивок, каким-то своим, невообразимым образом.
— Осторожней, горячее. Я надеюсь, твой отец все-таки не соберет на нее весь мир?
— Да ну, ты что, наших мам не знаешь? Они ж его загрызут, он сам так сказал в последнем разговоре. Так что всю организацию спихнул на «хрупкие женские плечи», не смейся, я цитирую.
Не смеяться не получалось — Ньярр ржал в голос, потому что у его мамы плечи при всей их видимой тонкости хрупкими не были, а уж у матушки Эррика!..
— Это мы как-нибудь переживем, — отсмеявшись, заключил он. Куснул сосиску, прожевал. — Эррик, я тут подумал...
Ну как подумал — рылся в архивах лично, до каких мог дотянуться, тряс обеих матерей, тряс всех, до кого только руки дотягивались. Он и дочитывал-то не только учебные материалы, параллельно с остальными делами они втроем с матушками провели исследование — хоть в какую историческую высшую школу подавай в качестве дипломной работы.
— М-м-мргм? — Эррик быстрее заработал челюстями, пережевывая только что откушенное, сглотнул и уже внятно спросил:
— Что подумал, мой хороший?
— Да, ерунду. Просто, кажется, я наконец-то понял, как появляются Весенние Псы, — Ньярр вздохнул. — В смысле, как именно — уже давно выяснили, ломали же еще тогда, в черные годы храмовничества. Но вот про якоря я только сейчас осознал.
— Что именно, Яри?
На губах Эррика почему-то таяла немножко лукавая улыбка, как будто для него уже давным-давно все было ясно.
— Ну, это же дар Бесхвостой Матери, — смущенно прижал уши Ньярр. — А она любит нас, своих детей. Любит, что бы мы ни натворили... А значит, якорем только любовь и может быть.
Он замолчал, потеребил кончик хвоста. Эррик ждал, пока договорит, чуял, что не все сказано.
— Я по крупице перебирал истории всех Псов, кто они были, за кого держались. Долго понять не мог — Доррас-Удача-в-пути мешал. Потом сообразил — он же безумным был.
— Да ну?
— Безумным, безумным, это просто надо целителем быть, чтобы разобраться. Писать такое не писали, но по всем признакам... Только он это безумие тоже в любовь переплавил — к морю. Оно его якорем и стало, понимаешь?
— Иди сюда.
Ньярр отправил в костер свою веточку, пересел, хотя они и так сидели, соприкасаясь боками. Эррик пригреб его на колени, прикрывая от налетающего с моря холодного ночного ветра. Наклонился к его уху:
— Ее, нашу богиню, называли Весенней Матерью. Весной все живое, очнувшись от зимнего холода, спешит вспомнить, что такое радость жизни. А это и есть любовь. В любом ее проявлении. И ее дар людям — дар магии — это тоже любовь. В каком бы аспекте он ни применялся, даже разрушительном, это все равно с какой-то стороны — но будет любовью. Я тоже много передумал за три года, Яри.
— Я тебе потом дам почитать, что мы нашли. Но я еще не все сказал, дослушай, — Ньярр положил ладонь на грудь Эррику. — Дело не только в любви. Якоря... Море Дорраса приняло — и в конце концов убило, так и не покорившись до конца. Такая уж у моря любовь, безумная, как он сам. Но остальные — они не просто любили. Я все думал — почему, чем ближе к нынешнему времени, тем Псов меньше? А потому что раньше умели жить для кого-то. Только у каждого эта любовь была не только якорем, но и шорами, даже у Иррчи — в его время слишком многое было на сословности общества завязано. Он так до конца дней и остался именно оруженосцем. Но сейчас...
Ему потребовалось глубоко вдохнуть, чтобы вытолкнуть эти слова.
— Но сейчас все иначе. Ты мой якорь, Эррик, но не шоры. Ты... ты веришь! Ты веришь так, что сметаешь любые ограничения! Это твое чутье, как ты говоришь... Нет у людей никакого чутья, научно доказано! У магов да, магия — но и только. Наставник Оррас просто не хотел, чтобы ты впал в отчаянье, а ты... Ты так верил, что сумел невозможное! Ты говорил, что из тебя плохой верующий — врал ты все. Ты веришь. Веришь, пусть даже для этого стал немного бешеным. И... рядом с тобой я могу все, Эррик. Все, во что ты поверишь.
— Я верю в тебя, Яри, — Эррик обнял его лицо ладонями. — Ты однажды сказал, что все будет хорошо — и я тебе поверил. Даже в то, что когда-нибудь ты сможешь сделать так, что я увижу тебя. Увижу, что твои глаза — ярче, чем море и небо.
Узел на повязке затянулся за день, Ньярр намучился, почти раздирая его когтями. Сдернул тканевую ленту, всматриваясь в угловатое, не слишком красивое, но по-своему притягательное лицо, на котором вместо глубоких шрамов уже давно остались только светлые ниточки-следы, рельефные, но не такие уж и заметные. В лицо, которое немного портили только сросшиеся веки, но и это было легко поправимо.
— Тогда поверь. Сейчас.
Коснулся губами раз, другой...
— Открой глаза, Эррик.