ПРОЛОГ
- Папа, смотри! – Джек буквально летел по берегу Шингу, перескакивая через корневища деревьев, рискуя поскользнуться на мокрой, глинистой почве и скатиться в реку, таившую в своих темных водах немало смертельных опасностей для человека.
- Джек, осторожнее, – Персиваль Фосетт привстал с пенька и, не спеша, направился к сыну, внимательно глядя под ноги: смерть в сельве таилась и под ногами, шуршала в густой траве, бегала, перебирая ножками, по жухлой листве, почти неслышно скользила по стволам и ветвям могучих деревьев, пряталась в кустах.
Сын подлетел к отцу. В руках он держал какой-то облепленный грязью предмет.
- Что это у тебя? – Персиваль протянул руку к вещице.
- Полюбуйся, - Джек тряпочкой тщательно вытер находку – и взорам отца и сына путешественников предстала каменная фигурка.
- Человек, – Фосетт-отец извлек из кармана куртки лупу и принялся разглядывать статуэтку.
- Ты уверен? Погляди внимательнее, - сын покрутил штуковину в руке. – Ты обратил внимание на форму головы.
- Вытянутая, продолговатая, а еще необычной формы зубы, - бормотал Джек. – А это что вот здесь? – он ткнул пальцем в живот странного создания.
- Индейский божок. То ли зверь, то ли человек… - Фосетт-отец провел лупой от головы к животу непонятного существа. А, может, зверочеловек… вроде египетских богов…
- Проклятье! – парень резко отпрянул. Прямо на рукав к нему с листа пальмы, раскинувшей свою крону над головами искателей, свалился крупный паук. Он тотчас принял угрожающую позу, его многочисленные глаза смотрели в смертельно бледное лицо человека.
- Сгинь! – Джек дернул рукой, сбросив паука в траву. Его пальцы непроизвольно разжались – и фигурка божества полетела вниз с невысокого, но довольно крутого бережка реки.
- Боже… – прошептал Джек. – И тут же еще один паук шлепнулся ему прямо на голову.
Отец действовал молниеносно – он резко и вместе с тем очень аккуратно насадил его на кончик перочинного ножа, который молниеносно извлек левой рукой из кармана. Исчадие зеленого ада не успело пустить в ход свои смертоносные хелицеры. Персиваль отшвырнул агонизирующее членистоногое в кусты.
- Проклятье, он сбил мне прическу! - Джек, как настоящий лондонский денди, всегда заботился о своих волосах, тщательно укладывал и расчесывал их – даже здесь, в дремучих бразильских дебрях, где другим было не до шевелюры – выжить бы среди сотни подстерегающих на каждом шагу угроз.
- Русские говорят: снявши голову, по волосам не плачут, кажется так? Ты понимаешь, чем чреват укус этого маленького монстра, тем более в голову? Яд проникает в мозг…
- Черт, куда запропастилась моя расческа? – юноша лихорадочно шарил по карманам. – Наверное, в палатке ее оставил…
- А где артефакт, который ты нашел? – Фосетт-отец шарил глазами вокруг.
- Недалеко отсюда нашел, на берегу, река выбросила… Ой, а правда, куда эта штука упала?
Он также принялся осматривать траву под ногами, кусты, камни, корневища, подошел к краю невысокого обрыва, глянул вниз. На маленьком песчаном выступе над самой водой и приютился необычного вида человек. Встав на колени, молодой человек попытался дотянуться до находки, грозившей стать потерей – но пальцы беспомощно шевелились в каком-то ярде от нее.
- Что тут происходит? – другу Джека Рэйли наклонился над водой.
- Оригинальный индейский артефакт. Не могу до него дотянуться, - Джек тщетно пытался достать божка.
- Обезьяна в таких случаях пользуется палкой, – засмеялся острослов Рэйли. – На, вот, возьми, – и протянул обломанный сук подходящей длины. Подтяни поближе к себе и ухвати.
Медленно, пядь за пядью. Все ближе и ближе Джек подтаскивал первобытную скульптурку.
Одно неосторожное движение – и изваяние неизвестного мастера полетело в воду. Бульк – и находка утрачена.
- О духи сельвы! – завопил Джек. – Быть может, я сделал великое открытие в этнологии – и тут же оно пропало безвозвратно! – в голосе его звучало отчаяние.
- Я верну это! – Рэйли проворно скинул куртку, резко сорвал с себя рубашку – так, что пуговицы посыпались в траву, закатал штанины до колен и кинулся в воду.
- Куда ты?! – закричал Джек. – Кайманам на ужин?
Но молодой человек уже шарил руками по дну. Вот голова его показалась над поверхностью реки, он разочарованно замотал головой.
- Вылезай! – в один голос кричали Фосетт-папа и Фосетт-сын.
Он упрямо нырял еще и еще раз, безуспешно копаясь в тине, и только зря взбаламутил и без того мутную воду Шингу. Лишь металась вокруг распуганная рыба, добавляя еще больше мути. Рэйли в очередной раз нырнул, принялся распутывать хитросплетения водорослей, однако вместо статуэтки неизвестного божества вытащил какую-то гнилую корягу. Бранясь и отплевываясь, он зашвырнул ее далеко в реку.
- Рэйли, перестань! – кричал Джек с берега. – Вылезай же, наконец! Если наглотаешься грязной воды, непременно подхватишь какую-нибудь заразу.
- Еще одна попытка, - парень набрал в легкие больше воздуха – и голова вновь исчезла в волнах, несмотря на предостерегающие крики друзей.
Взбаламученная вода мешала разглядеть дно, руки вновь цеплялись за ветки, натыкались на раков и улиток, ползающих по дну. Неожиданно впереди мелькнуло длинное, извивающееся тело. «Неужели змея? – в груди у Рэйли похолодело. – Но нет… кажется, рыба, судя по морде. Точно рыба!» Он протянул вперед руки, намереваясь ухватить скользкое тело и вынырнуть вместе с добычей.
Душераздирающий вопль взлетел в небо над Шингу – и затих. Облепленный тиной, с пеной, застывшей на губах, широко распахнутыми глазами, Рэйли всплыл на поверхность, его безжизненная голова ударилась о бревно, торчащее из воды. Рядом кверху брюшками плавали мелкие рыбешки.
- Рэйли! Что с тобой?! – истошно заорал Джек. Он порывался броситься в воду, и отец с трудом удержал его, решительно ухватив за плечи.
- Увы, твоему другу уже не поможешь… - и он указал на скользящее в волнах змеистое тело.
- Но что это было? – задыхаясь, пробормотал Джек.
- Это электрический угорь, гроза амазонских вод. Он убивает жертву мощным разрядом.
- Угорь?!
- Да, угорь, прикосновение к которому смертельно!
- Я читал, но я не верил…
К качающемуся на волнах Рэйли уже подгребали на каноэ двое индейцев-проводников.
Попытки вернуть к жизни друга оказались тщетны. Сердце молчало, пульс не прощупывался, тело остывало. Как ни хлестал Джек по бледно-синюшным щекам, сколько раз ни прибегал к искусственному дыханию, как ни припадал в слепой надежде ухом к сердцу, все его усилия были тщетны: душа покинула тело молодого путешественника. Слезы струились по щекам Джека и капали на мертвое лицо Рэйли, словно дождь на бесплодную, каменистую почву пустыни, неспособный пробудить ее к жизни. Всевозможные насекомые уже слетались к друзьям, живому и мертвому, назойливо гудели, жалили, неприятно щекотали кожу Джека, который почти не замечал их присутствия, оглушенный горем утраты, облепили тело мертвеца, залезали в рот, уши, ноздри, под смеженные веки.
Его похоронили на поляне под рулады птиц и крики обезьян. Отец и сын сделали импровизированный салют на могиле – несколько холостых выстрелов: патроны надо было беречь, экспедиция вступала на малоизученную территорию, которую населяли племена, практически незнакомые с белыми людьми и их цивилизацией. Умевший находить общий язык с самыми дремучими дикарями, Фосетт в то же время предпочитали держать порох сухим. Вечером того же дня отряд, уже много дней не имевший связи с внешним миром, углубился в сельву… и без следа растворился в зеленом мареве бразильских дебрей.
Через десять лет не осталось видимых следов и на могиле Рэйли. Джунгли, поглотившие экспедицию, точно так же поглотили и поляну: рухнул крест, скромный могильный холмик зарос буйной травой.
МАЙОР КАРМАКУЛОВ И МАЙОР ШНАЙДМЮЛЛЕР
На террасе небольшого кафе, расположившегося прямо над рекой, давшей имя стране, сердцу Южной Америки, за столиком сидели три офицера парагвайской армии. Впрочем, двое из них совершенно не походили на классических парагвайцев, испано-индейских метисов. У одного из них, лет шестидесяти от роду, были светлые, уже изрядно тронутые сединой волосы и голубые глаза, он походил скорее на скандинава или финна, чем на уроженца экзотической латиноамериканской республики. Другой был заметно моложе, волосы его были темно-каштановыми, глаза – большими и карими. Третий же являл собой типичного парагвайца, в котором кровь конкистадоров была изрядно разбавлена кровью аборигенов этих мест гуарани. Или наоборот: конкистадорская кровь слегка «разбодяжила» индейскую.
Первый носил эполеты майора, второй был капитаном, третий, самый молодой, не поднялся пока выше лейтенанта. Говорили все трое, разумеется, по-испански, при этом старшие – с заметным акцентом.
- Рассказанная вами история, лейтенант, конечно, захватывает воображение. Но, поверьте человеку, который годится вам если не в деды, то в отцы уж точно – за свою бурную жизнь я наслушался немало подобных историй, – седеющий блондин приложился к бомбилье, с наслаждением втянул в себя струйку ароматного, крепко заваренного мате.
- Клянусь вам всеми святыми, апостолами, мадонной, - парагваец едва не вскочил из-за стола, но жест каштаново-кареглазого остановил его.
- Добавьте в вашу клятву еще Святую Троицу, - широко улыбнулся седовласо-светлоглазый. – Наверное, в этом свитке есть и карта местности с изображением…
- Там нет карты, но зато подробно написано, как добраться до пирамиды Чемагуа, – нетерпеливый спорщик перебил старшего по чину. – Написано по-испански, старинным слогом, но смысл слов, в общем-то, понятен, хотя некоторые фразы настоль туманны…
- История повторяется, - в голосе майора скепсиса немного поубавилось. – В молодые годы мне довелось разыскать сокровища Красной Месы в Соединенных Штатах. Там была старая карта и толпа разномастных негодяев, мечтавших завладеть золотом.
- Интересно… - лейтенант-парагваец буквально перегнулся пополам через стол и уставился жгучими индейскими глазами на майора. – Вы мне не рассказывали эту историю.
- Я мог бы многое рассказать о своих странствиях и необыкновенных событиях, в которых довелось принимать участие, - майор помешал бомбильей в калебасе густой мате. – Когда будет время и, главное, желание.
- Если вы познакомитесь с моим братом Алехандро, то, я уверен, обретете интереснейшего собеседника. Ему приходилось участвовать во всевозможных заварушках и любит поболтать, он разговорит кого угодно…
- Поморы не любят пустопорожней болтовни, - отрезал майор. – Я готов поговорить о деле, и, если эта вещица заслуживает того, приобрести ее у вашего брата.
О, да, - парагваец снова зарядил скороговоркой. – Эту пирамиду искали бандейранты, охотники за рабами и золотом.
- Рабы мне не требуются, тем более что я прибыл из мест, где никогда не было рабства, - широко улыбнулся майор. - Что до золота, то мои аппетиты весьма скромны…
- Прочтя написанное в свитке, вы, я думаю, тотчас же «проголодаетесь», - снова включил словесный «пулемет» лейтенант. Я помогу вам разобраться в написанном – как я уже говорил, там немало старинных, подзабытых ныне слов, а вы владеете только разговорным испанским, и вам, возможно, окажутся неясными некоторые языковые тонкости и нюансы.
- Занятная идея! – помалкивавший до поры до времени капитан включился в разговор. – Если бы появилась возможность снарядить экспедицию к древней пирамиде, я бы не преминул принять в ней участие. Насколько я понял, она расположена…
- На территории Бразилии, - лейтенант опять перегнулся через стол, но уже в направлении капитана. – В свитке сказано, как до нее добраться: сначала достичь Шингу, затем спуститься по ней, а дальше…
- Топать через заросли, сквозь тучи мошкары, отгоняя выстрелам ягуаров, отбрасывая палкой с дороги ядовитых змей, рискуя нарваться на недружелюбное племя, - майор еще глотнул мате. Он внимательно поглядел на парагвайца, чье лицо постепенно приобретало кисло-лимонное выражение из-за тщетности усилий убедить синьора майора – и неожиданно выпалил, как из гаубицы: - Ну, так, черт возьми, я готов тряхнуть стариной!
- Взвод моих храбрецов будет к вашим услугам! – воскликнул лейтенант. – Эти ребята прошли огонь и воду, и готовы пройти еще сколько угодно. Сейчас они дислоцируются на занятой нами боливийской территории. Поднимемся по реке до Консепсьона, оттуда пройдем на северо-запад. Война вот-вот закончится, а мои бойцы, поверьте, не прочь поучаствовать в новых приключениях…
- Вы хотите вторгнуться с ними в Бразилию и начать новую войну?
- Нет, конечно, мой народ слишком хорошо знает, что такое воевать с бразильцами, но их можно будет переодеть в штатское платье… - пробормотал обескураженный парагваец.
- Переодетый взвод останется взводом! – отрубил майор. – Русские так вымуштровали их, что одень этих парней хоть в лохмотья, хоть во фраки, хоть в монашеские сутаны – солдатская суть будет выпирать отовсюду. Я возьму в путешествие только двух офицеров – вас, синьор Фернандо, и капитана Луиса Баррьехоса. Четыре офицера, двое из которых прошли сквозь мясорубку Первой мировой и Гражданской войны в России, обратят в бегство любую шайку бандитов, жадных до золота, или толпу дикарей, охотящихся за головами.
Главное для нас – найти хорошего проводника, для которого бразильские дебри – все равно, что родной сад. Что же до солдат, то они будут сопровождать нашу экспедицию по занятой парагвайскими войсками боливийской территории – строго до государственной границы! Я не хочу стать виновником еще одной войны. Договорились?
- О, да, конечно! – вскочил парагваец, уронив калебас и расплескав мате. – Я готов выступить в поход хоть завтра!
- Завтра или послезавтра, но сегодня нам необходимо приобрести у вашего брата свиток. Так что, я думаю, нам пора наведаться в антикварную лавку синьора Алехандро! А пока что я расплачусь за выпитый нами чудесный чаек. Сегодня я угощаю! – Он подозвал официанта.
Расплатившись, майор встал, и капитан поднялся следом за ним, лейтенант был уже на ногах.
- Ведите же нас! – торжественно провозгласил майор. И все трое двинулись по направлению к антикварной лавке, располагавшейся на тихой улочке, ведущей к набережной. Впереди шагал лейтенант Фернандо Вакерос, за ним следовал майор Николай Кармакулов, а замыкал шествие его соотечественник капитан Арсений Елютин. Быстрой, уверенной походкой шел лейтенант мимо особняков, исполненных в классическом колониальном стиле, раскидистых пальм, витрин магазинов и лавчонок, зазывавших покупателя аляповатыми вывесками. Мимо проносились экипажи и нечастые еще в столице бедной страны автомобили. Фернандо свернул в неприметную улицу, можно сказать, переулок, насквозь пропахший гнилыми фруктами, жареной рыбой и крепко заваренным мате. Улочка была узкой, как в старом квартале какого-нибудь европейского средневекового городка, и если бы наши герои шли шеренгой, то локти крайних елозили бы по фасадам и витринам, и компания ни за что не смогла бы разминуться с идущими навстречу прохожими. Впрочем, последних здесь почти не наблюдалось: в часы фиесты и более шумные и оживленные улицы пустели.
… Примерно в то же время, за много миль от парагвайской столицы в местечке Вилья-Эсперанса двое офицеров в форме боливийской армии склонились над столом. От прирожденных боливийцев их отличала более светлая кожа. Один из них был средневысокого роста блондином, с аккуратно зачесанными назад волосами, серыми, как дождливое небо глазами и благородным профилем, казалось, скопированным с античных статуй. Другой же был роста весьма среднего, с темно-русыми, коротко постриженными волосами, желтыми глазами, широким носом, под которым кустились короткие усики.
Первый, по всей видимости, принадлежал к североевропейскому типу, второй - к альпийскому. «Скорее всего, это немцы на боливийской службе», - решил бы человек, впервые их увидевший. Окончательно убедиться в этом ему помогли бы значки со свастикой, красовавшиеся на мундирах южноамериканской страны. Да, оба были не просто гражданами далекой Германии, а нацистами, не спешившими возвращаться в родную страну: их планы спутала ночь длинных ножей. Оба были штурмовиками, близко знакомыми с вожаком штурмовых отрядов Эрнстом Ремом по совместной службе в Боливии, капитан и раньше.
- Жаль, что Эрни не остался здесь, как мы… - произнес «альпийский» капитан. – Он мог бы благоденствовать под пальмами, пить текилу, есть фрукты и не нуждаться ни в чем.
- Если бы только он не проявлял свой нездоровый интерес к молодым лейтенантам боливийской армии! – отрезал «нордический» майор. – Увы, эти грязные метисы, оказывается, ревностные поборники католической веры и проистекающей из нее морали.
- По мне так арийцу жить с метисом не так страшно, как с метиской. Во всяком случае, от такого сожительства не бывает потомства. Кому из наших охота плодить расово нечистых ублюдков? – захохотал капитан.
- Наш фюрер против гомосексуализма, - небрежно бросил майор. – Что-то тоскливо мне, не включить ли настоящую германскую музыку? – Он достал с полки пластинку, извлек ее из конверта, включил патефон. Игла заскользила по желобкам, ликующая музыка Вагнера наполнила комнату.
- Прелюдия к третьему акту «Лоэнгрина», - майор зажмурился, вбирая в себя божественную мелодию. – С детства обожаю.
- Я тоже, - промолвил капитан. – Даже в Байрейте доводилось бывать. У меня там казус один вышел. В оркестре, который Вагнера исполняет, какой-то еврей играл – я издалека заметил, в бинокль, что у него черты лица явно семитские. Меня это, как говорится, до глубины души…
Я в антракте юркнул за кулисы – и к дирижеру. Так и так, как это может быть, что в немецком оркестре, исполняющем Вагнера, играет еврей! Я так разошелся, с трудом меня от того дирижера оттащили. А на следующий день вызывают меня в штаб СА. Захожу в кабинет, а там такие важные господа сидят, явно не из нашего брата штурмовика, серьезные, мрачные, в дорогих костюмах. Один, самый главный из них, и говорит: вы, господин Кельнер, вчера в опере дебош устроили, накричали на дирижера. А этот дирижер, оказывается, был Вильгельмом Фуртвенглером собственной персоной! Вы, молодой человек, порочите не только штурмовые отряды, а и всю нашу партию! А она, партия, как вас из дерьма вытащила, так же и обратно окунет в дерьмо! Готовьтесь к партийному суду! А я как услышу слово «суд», так сразу мерещатся арест, допрос, тюряга, кислая баланда…
- Мой друг, не путайте партийный суд с уголовным, - засмеялся майор. – Я думаю, дело ограничилось бы партийным взысканием – и не более того.
- Может быть… Но я предпочел покинуть Германию. Накануне я получил письмо от своего друга, который служил в этой Богом забытой дыре Боливии вместе с Ремом, дрессировал и натаскивал этих никудышных метисов. Ну и я с моим фронтовым опытом решил найти применение своим силам здесь, в сердце Южной Америки. Эрни, едва увидев меня, заключил в крепкие объятия: «Готфрид, да мы с тобой горы свернем, поставим чертовы Анды на попа!»
Услышав про «крепкие объятия», майор хитро улыбнулся, но капитан не заметил его ухмылки и продолжал:
- С тех пор-то я здесь, пью текилу вместо шнапса, сплю с немытыми индианками, а не с белокурыми красотками моей родины, трачу на удовольствия эти чертовые бумажки, именуемые «боливиано». А последние годы пришлось еще и воевать за одних метисов против других метисов, которых, надо признать, превосходно вымуштровали русские офицеры. Жаль, что их не добили в свое время большевики…
- Придет время, фюрер разберется и с большевиками, - небрежно бросил майор. – Когда начнется большая война, разве будут вспоминать, кто там служил в СА и был близок к Рему.
- О, тогда мы отправимся на русский фронт сделать то, что не получилось в прошлую войну.
- Но это – будущее, - майор выключил патефон. – А пока для нас найдется не менее интересное дельце. Я говорил о письме моего папы Отто Шнайдмюллера, отправленное моей матери с берегов Шингу, когда меня еще не было даже в проекте?
- Что-то про поиски Эльдорадо? – фыркнул капитан. – Я слышал здесь десяток историй про сокровища инков и прочих краснокожих, клады конкистадоров, которые грабили этих краснокожих, но не встретил еще ни одного убедительного свидетельства, что все эти богатства действительно существуют. По мне так лучше отправиться на Антилы искать сундуки флибустьеров.
- У тебя, мой друг, имеется подробная карта с точным указанием места, где зарыт сундук какого-нибудь чертова капитана Кидда? – засмеялся Георг Шнайдмюллер.
- Мечтал бы раздобыть такую… - улыбнулся Готфрид Кельнер.
- Мечты так и останутся мечтами, а письмо моего покойного папеньки – вот оно! – майор поднял с полу саквояж, водрузил его на стол, расстегнул и извлек оттуда сложенный вчетверо лист желтоватой бумаги, потертой на сгибах, развернул, разгладил ладонью. – Вот что писал мой отец, мир его праху, много лет назад моей матушке. Послушай:
«Индейские племена, обитающие по берегам Шингу в ее среднем течении, рассказывают о некоем народе, жившем в тех краях еще до прихода первых индейцев. Эти существа оставили после себя каменную пирамиду, которая и скрывается где-то в глубине бразильской сельвы.
Никто не знает, откуда пришел народ, построивший ее, и куда исчез. Индейцы твердят, что древние жители Амазонии внешне походили на обычных людей, но имели определенные отличия в физическом облике…»
- Они были арийцы! – вскричал Готфрид. – Белая цивилизация, затерянная в тропических зарослях! И нам, немецким патриотам, суждено найти ее! Мы не только станем первооткрывателями, но и обогатимся – пирамида наверняка хранит сокровища древних!
- Слушай дальше! – недовольно пробурчал Георг и продолжил чтение: «В физическом облике и способе размножения, имели удлиненные черепа…»
- Ну не знаю, что там имели в виду дикари насчет размножения, но про черепа – в самую точку! Это, несомненно, были древние арийцы!
Майор снисходительно оглядел круглую, как помидор или яблоко, голову капитана и вновь принялся читать, точнее, патетически декламировать письмо отца:
«Моя дорогая, я думаю, именно на мою долю выпадет высокая миссия – отыскать следы древней цивилизации. Думаю, это открытие превзойдет то, что сделал Генрих Шлиман, нашедший Трою или тот русский путешественник, забыл его фамилию, который определил местонахождение столицы монголов Каракорума. Я поведаю миру о культуре, про которую не знает никто из европейцев!».
Георг закончил чтение.
- Ну а где же координаты Эльдорадо? – спросил Готфрид.
- Вот! – Майор вынул второй лист письма и раскрыл его. – Вниз по Шингу до этого места, помеченного крестом, далее – в глубь сельвы.
СВИТОК
Настойчивый звонок разбудил безмятежно дремавшего в час фиесты Алехандро Вакероса, хозяина антикварной лавки на одной из улочек парагвайской столицы. «Вот черт – и угораздило же кого-то беспокоить меня в неурочный час», - ворчал он себе под нос, вылезая из тесной каморки, загроможденной старой рухлядью: трухлявой, тронутой жуком мебелью колониальной эпохи, чучелами экзотических птиц, над которыми уже «потрудились» личинки моли, кирасой конкистадора со следами индейских копий и палиц, канделябрами времен истребительной Парагвайской войны, дикарскими идолами, щитами и головными уборами из перьев… Все это при прикосновении к ним разбуженного антиквара скрипело, гремело, дребезжало, звенело, что-то с глухим стуком падало на пол.
- Открывай! – услышал он знакомый голос.
- Фернандо, ты? – изумленно хлопал глазами хозяин лавки, возясь с замком.
Он отворил дверь – и отпрянул: рядом с братом стояли двое, своим видом резко отличавшихся от креолов и индейцев – основного населения республики.
- Привет, братец! А это кто с тобой?
- Русские друзья! – Фернандо представил своих товарищей. – Благодаря им, наша армия гонит в шею боливийцев.
Лицо Алехандро расплылось в улыбке.
- Буэнос диас, синьоры! Чем могу служить?
- И вам всего самого… то есть – не хворать! - с такой же улыбкой по-русски приветствовал хозяина заведения капитан Арсений Елютин, хотя неплохо говорил и понимал по-испански.
Алехандро понял приветствие русского офицера без перевода и рассмеялся от души.
- Всегда рад принять в моей скромной лавочке русских друзей.
Майор Николай Кармакулов, поздоровавшись с антикваром на его родном языке, вошел последним. Он оглядел обстановку: громоздкая ампирная мебель, занимавшая две трети торгового помещения, на стене – портрет Хосе Франсия, когда-то превратившего Парагвай из провинциальной глуши в динамично развивающуюся региональную державу… увы, экономический расцвет был недолгим и закончился при его преемниках страшной катастрофой, от которой страна не оправилась и по сей день.
- Что желают русские синьоры? – Алехандро широко раскинул руки, как будто стремясь объять все, что находилось в антикварной лавке – от набитой опилками тушки каймана до продырявленного пулями аргентинского знамени, захваченного парагвайцами во время войны с Тройственным альянсом, от панциря броненосца до аркебузы без приклада.
- Донесение иезуита отца Лауренсио, - полушепотом проговорил Фернандо. – То самое! Я надеюсь, ты не продал его какому-нибудь любителю раритетов или искателю сокровищ?
- Так ты хочешь ознакомить с ним этих русских? – догадался Алехандро.
- Ты правильно догадался. Мы хотим отправиться на поиски пирамиды Чемагуа. Если нам повезет, и мы обнаружим сокровища, ты – в доле.
В душе Алехандро проявленное им радушие к русским боролось с желанием извлечь максимум выгоды в случае успешного завершения экспедиции в бразильское Эльдорадо. Но благодарность к русским офицерам, собратьям по оружию (Алехандро не так давно сам сражался с боливийцами и был ранен) быстро взяла верх над жаждой сказочно обогатиться, не делясь с посторонними. В конце концов, без русских экспедиция в дебри Бразилии может окончиться провалом и даже гибелью дорогого брата. «И вообще, что бы мы делали без русских? Быть может, сейчас в моей разгромленной лавке сидели бы боливийские солдафоны и жрали текилу, а меня допрашивали с пристрастием, требуя выдать им золото и прочие ценности, которых в моей скромной лавке никогда не водилось. Или я уже валялся бы в подсобном помещении с дыркой во лбу».
- Свиток лежит в ящике комода, - Алехандро вынул из кармана связку всевозможных ключей и не без труда отыскал нужный. Он выдвинул ящик, достал оттуда свернутый в трубку кусок полотна, развернул его и торжественно продемонстрировал гостям еще одну маленькую трубочку из плотной бумаги. С величайшими предосторожностями Алехандро развернул ее, прижал углы бронзовой чернильницей и медным подсвечником, извлек из ящика стола лупу.
Фернандо подошел к Алехандро и тоже нагнулся над расправленным свитком. Русские майор и капитан встали по бокам.
- Бумага выцвела, местами протерлась, но большую часть текста прочесть можно, – заявил лейтенант. – Итак, слушайте и внимайте! Братец, дай-ка лупу мне, я лучше тебя понимаю в этой средневековой писанине. Почерк у святого отца, конечно, совсем не каллиграфический, дорогие амиго, но я, кажется, разобрался в этих закорючках. Отец Лауренсио совершил путешествие в глубь Бразилии, которая в ту пору была португальской колонией, и обнаружил в дебрях сельвы нечто…
«Любезный мой брат во Христе, - зачитывал письмо Фернандо. – Необходимость обратить к Богу прозябающие во тьме язычества племена побудила меня предпринять путешествие вверх по реке, которую местные племена именуют Шингу. Мой путь по реке был полон опасностей, не единожды мне угрожала смерть от диких зверей и не менее диких людей, обитающих в дебрях по берегам этой реки, но всякий раз упование на Бога, горячие, искренние молитвы и храбрость моих спутников, крещеных индейцев-гуарани, спасали меня от неминуемой, казалось бы, гибели. Достигнув определенной точки на карте, мы углубились в лес. После нескольких дней пешего пути мы достигли становищ народа тобуари. К счастью для нас всех, в отряде нашелся индеец, владеющий наречием этого племени. Нам удалось убедить вождя в мирных намерениях, и он милостиво разрешил нам пройти через его земли, однако же, настрого запретил приближаться к некоему древнему строению, ибо тех, кто потревожит покой обитающих в нем языческих духов, ждет скорая и страшная смерть. Но любопытство моих спутников и мое бескорыстное желание рассеять мрак языческих суеверий, довлеющих над младенческим разумом детей сельвы, побудили нас предпринять розыски древнего строения, даже приближаться к которому запретил вождь. Ранее до меня уже доходили смутные слухи…».
Дверь растворилась – и в помещение вошел невысокий, светловолосый человек с густыми усами и аккуратными короткими бакенбардами, в старомодном пенсне, сползавшем на кончик носа, скромном дорожном костюме. Хозяин антикварной лавки, его брат и двое русских не заметили его – они всецело были поглощены историей, которую нацарапал на бумаге старый иезуит.
«Смутные слухи о том, - продолжал Фернандо, - что в глубине сельвы скрываются руины древней пирамиды. Теперь мне представилась возможность выяснить, существуют ли эти развалины в действительности или сведения о них всего лишь легенда. Шесть дней продирались мы через заросли, претерпевая всевозможные муки, как-то: укусы насекомых, в изобилии обитающих в этих местах, нападения ядовитых гадов и хищных зверей, из-за которых наш отряд лишился четырех человек, а еще двое индейцев заболели лихорадкой…».
Человек, зашедший в лавку, прислушался.
«Мы достигли пирамиды, которая была выстроена неведомым народом в глубокой древности, видимо, еще до Потопа. Те, кто создал ее, отличались от людей и многих зверей тем, что…»
- Я не могу прочесть конец фразы. Здесь бумага протерлась, - прервал чтение Фернандо. _ и вместо слов – дырка, - он продемонстрировал истертую бумагу.
- На этом текст заканчивается? – спросил майор.
- Нет, - ответил Алехандро и вдруг воскликнул: - Синьор Мортон, я ожидал вас завтра.
- Извините мое нетерпение, - отвечал незнакомец с заметным акцентом. – Сегодня я не спал всю ночь. Только закрою глаза, и мне привидится ваш удивительный камень…
- Вы слышали содержание этого письма? – с тревогой в голосе произнес антиквар.
- Да. Я, признаться, не ожидал, что неожиданно столкнусь с еще одной тайной.
- Вы подслушали, пусть и невольно, что написано в письме иезуита, а я, в свою очередь, продемонстрирую моим гостям камушек.
- Но вы продадите его мне, как обещали?! – воскликнул гость.
- Я никогда не обманывал клиентов! – с деланной обидой в голосе ответил Алехандро. Его рука тотчас извлекла из кармана связку ключей. Найдя нужный, он тотчас же отпер ящик старинного резного комода. Запустив руку вовнутрь, извлек гладкий, овальной формы камень, покрытый рисунками. Взоры присутствующих с неожиданного гостя сразу же переключились на необычный камень величиной с ладонь антиквара, который протянул его покупателю. А тот извлек из кармана лупу и принялся разглядывать рисунок.
- Андезит! – произнес Мортон. – Над ним хорошо поработала вода. Но самое необычное здесь – рисунок. Странные существа с копьями отбиваются от какого-то хищника. Причем это определенно не ягуар и не пума. – Он поднял голову и встретился глазами с русским майором. – И сами эти люди… какие странные у них головы, удлиненные, вытянутые.
- Если бы тот ваш камушек не был найден в Парагвае, я бы сказал, что это древние кочевники азиатских степей. Например, знаменитые гунны. Они соответствующим образом бинтовали своим младенцам головы – примерно так же, как китайцы ноги девочкам – и в результате растущий череп приобретал продолговатую форму. Но если молодые китаянки, когда их очаровательные ножки избавлялись от тугих бинтов, зачастую не могли ходить самостоятельно, то молодые степняки с деформированными головами не становились после этой «операции» идиотами.
- Вы полагаете, что у индейцев тоже существовали… компрачикосы? – сказал капитан Елютин, нагнувшись к гостю, чтобы лучше рассмотреть артефакт.
- Извините, вы не представились, - Николай Кармакулов испытующе поглядел на гостя.
- Чарльз Мортон, англичанин, давно живу в Парагвае. Я археолог, занимаюсь историей доколумбовых цивилизаций обеих Америк, с древнейших времен. Черт возьми, вот это существо поразительно напоминает одно древнее создание, на которое, вероятно, охотились первые индейцы. – Англичанин обвел пальцем прорезанное в камне изображение животного, напоминавшего черепаху, но с длинным хвостом, на конце которого имелось нечто вроде боевой булавы. - Глиптодонт, ей-богу глиптодонт!
- Кто-кто? – переспросил Фернандо.
- Гигантский броненосец! – почти кричал англичанин. – Хоть я и не специалист в области палеонтологии, но, по крайней мере, базовые знания по этой дисциплине у меня имеются. Да и как археологу не знать, хотя бы в самых общих чертах, родственную науку!
- Тише, тише! – замахал руками хозяин антикварной лавки. – Иначе сейчас сюда сбежится вся улица, чтобы поглазеть на камень, который вы желаете приобрести.
Фернандо попытался переключить внимание гостей:
- Господа, мы с вами остановились на том месте послания отца Лауренсио, где он…
Чарльз Мортон, словно опасаясь, что кто-то из присутствующих опередит его и предложит хозяину куда большую сумму, быстрым движением извлек из внутреннего кармана бумажник и принялся торопливо отсчитывать купюры.
- Как мы и договаривались… - так же быстро и суетливо проговорил он и сунул деньги антиквару. Тот, даже толком не пересчитав (видимо, доверял постоянному клиенту) отправил пачку банкнот в резной сундучок и запер его.
- Знаете, недавно я приобрел у мистера Вакероса половину панциря глиптодонта! Самое замечательное в нем было то, что на поверхности имеется длинная царапина, как будто дикарское копье скользнуло по нему. Я думаю, эксперты-криминалисты могли бы подтвердить, что это след от оружия, – обратился к Кармакулову Мортон, поглаживая камушек, словно домашнего кота. – А камушек стоит десяти таких панцирей, уж поверьте мне как археологу.
- Так на чем мы остановились? – спросил майор антиквара. Ему начал несколько надоедать велеречивый англичанин.
Встрепенувшись, Алехандро снова уставил глаза в свиток и продолжил чтение:
«…А еще двое индейцев заболели лихорадкой. Преодолев все ниспосланные свыше тягостные испытания, в конце концов, мы нашли местоположение языческого города».
Англичанин, забыв о своих глиптодонтах, жадно внимал каждому слову из уст антиквара.
«Пирамида сия воздвигнута неведомым народом в допотопные времена. Развалины ее заросли дикими травами и кустарниками, а вокруг буйно раскинулась сельва, поглотившая все, что напоминало бы о том, что здесь кипела когда-то жизнь. Но пирамида Чемагуа, как прежде, высится среди кущ. Индейцы в суеверном страхе называют ее «шепчущей пирамидой», ибо внутри языческого святилища таится зло. Ужас сельвы стережет ее. Я видел эту пирамиду, и никому не советую даже приближаться к ней».
- Вот и все, - Алехандро аккуратно свернул свиток. Воцарилось молчание, все присутствующие осмысливали услышанное.
- Меня, признаться, очень заинтриговала эта история, - нарушил его капитан. – Но где здесь упоминание о золоте, о сокровищах Эльдорадо, которые стережет этот самый «ужас»?
- Меня, как археолога, интересует решительно все – от золота до глиняных черепков, которые могут рассказать о древней истории этой земли порой куда больше, чем золотые безделушки.
- Очень может быть, что пресловутый «ужас сельвы», всевозможные «заклятия», «проклятия гробниц» и прочая мистика – всего лишь неуклюжая попытка отпугнуть тех, кто придет за сокровищами пирамиды, - высказался майор. – Я предполагаю, что часть содержимого пирамиды хитрый иезуит извлек оттуда на нужды своего ордена. Хотелось бы верить, что он вывез оттуда не все. В любом случае нам надо достичь этого сооружения, какое бы зло там не таилось. Надеюсь, вас не отпугнет «ужас сельвы», - он посмотрел в глаза капитану и лейтенанту. – Ведь вам не раз приходилось видеть безглазый лик смерти?
- На германской, на Гражданской и здесь, в Гран-Чако! – не без хвастовства произнес Арсений Елютин. – После отчаянных схваток с немцами, большевиками и боливийцами, бояться зверей или дикарей…
- Не хвалитесь прежде времени, капитан, - выразительно посмотрел на него Кармакулов. – Мы еще не знаем толком, с чем там придется столкнуться. А что думаете вы, лейтенант?
- Я не боюсь чертовщины, - нарочито громко засмеялся Фернандо Вакерос. – И мне льстит оказаться в числе первых, кто достигнет легендарного Эльдорадо.
- А я бы отдал десять лет жизни за то, чтобы стать первооткрывателем древней цивилизации, - заявил англичанин. – Сделать то, что не смог мой соотечественник.
- Вы о ком? – удивленно спросил майор.
- Сэр Персиваль Фосетт. Десять лет назад он пропал в тех местах, куда мы направимся.
- Я читал об этом в газетах, - Николай Кармакулов вздохнул. – Похоже, он был храбрый малый. Но я сомневаюсь, что мы найдем его живым.
- А я не теряю надежды! – горячо воскликнул Чарльз Мортон. – Ведь я знал Фосетта! И дорого бы отдал за то…
- Еще десяток лет жизни? – усмехнулся капитан.
- Не стоит хихикать! – обиделся археолог. – Если даже мы не отыщем великого исследователя сельвы, то, я уверен, прольем свет на тайну его исчезновения. Конечно, за прошедшие годы бурно растущая сельва поглотила его следы, но кто знает…
- А вы? – Кармакулов посмотрел на хозяина антикварной лавки.
- На кого я оставлю свое заведение? – по лицу Алехандро было видно, как в душе его борются заурядный торговец и любитель старины и связанных с ней тайн. – Кто знает, найдем ли мы эту древнюю пирамиду, а если найдем, то обнаружим ли в ней золото Эльдорадо. Сколько дней уйдет на путешествие туда и обратно? На кого, повторяю, я оставлю все это? - он обвел руками помещение. - А мне еще надо содержать семью, возвращать долги, которых накопилось немало… Кто сделает это за меня?
- Как говорят у нас в России, вы предпочитаете синицу в руках журавлю в небе, - подытожил речь антиквара майор, с трудом вспомнив испанские названия привычных для нас птиц.
- Если хотите – да… - развел руками хозяин лавки. – Я не хочу ловить райских пташек в сельве, которых там может и не оказаться.
- Итак, нас четверо. Я думаю, капитан Луис Баррьехос охотно поддержит наше начинание! Как я уже говорил, с солдатами мы дойдем до бразильской границы, а дальше будем надеяться на себя и на Бога! – воскликнул Николай Кармакулов. – Дело за проводником.
- Когда отправляемся в путь? – спросил капитан Елютин.
- Завтра же, немедля! Садимся на пароход, прибываем в расположение роты – и ведем бойцов через кампос к границе.
- Если мы найдем золото древних, ты получишь причитающуюся тебе долю, - обратился к брату Фернандо. – Непременно получишь!
… Вечером того же дня Георг Шнайдмюллер обсуждал планы похода в Бразилию на поиски Эльдорадо со своим боливийским тезкой, однополчанином и равным по чину майором Хорхе Сеговией. По жирным щекам метиса катились крупные капли пота – дневная жара еще не уступила место живительной вечерней прохладе. Хорхе нервно теребил в желто-коричневых от табака пальцах огрызок сигары.
- Так, значит, Эльдорадо – не байка для простофиль? – он пристально глядел в лицо немца.
- Как видите, коллега, - немецкий майор помахал перед носом боливийского офицера письмом своего отца. – Если есть пирамида, в ней должны быть сокровища. И обладание ими не только позволит вам и мне провести всю оставшуюся жизнь, ни в чем не нуждаясь, но и развеет хандру, вызванную поражением боливийской армии, которую вы совершенно напрасно топите в текиле.
- А что мне еще остается делать? – боливийский офицер дыхнул крепким перегаром от трехдневного запоя. – Я мечтал о славе, о лаврах победителя, вдобавок, хотел хорошо поживиться в завоеванном Парагвае, если б не эти проклятые русские, которых сам дьявол занес в Гран-Чако.
- Ну, так в скором времени и поживитесь, и разживетесь, - засмеялся немец. – Вы вместе с Готфридом поведете солдат в это самое сказочное Эльдорадо, я же буду сопровождать вас в самолете знаменитого аса Людвига Мольбаха.
- Вам, значит, лететь, а мне с бойцами топать по сельве, в дороге постоянно натыкаясь на ягуаров, змей, дикарей. Все вы гринго такие… - рука боливийского вояки потянулась к стакану. – Вдобавок, идти придется в компании с этим наглецом, который не считает нас, честных патриотов прекрасной страны, равными себе людьми? – Икнув, он проглотил половину содержимого стакана. – И когда же мы отправляемся в поход, позвольте спросить?
- Послезавтра, - Георг шумно высморкался. – Завтра вы должны привести себя в полный порядок! И никакой выпивки в пути, вы меня поняли?
- Алкоголь – лучшее средство от всякой заразы, - возразил боливиец. – Как без него в сельве, где в два счета можно подцепить лихорадку?
- У нас есть хорошая аптечка, - сказал, как отрубил Георг. – Более возражений не принимаю!
Боливиец вытер пот со лба носовым платком, шумно высморкался в него и тяжело вздохнул.
- Вы свободны, - махнул рукой немец, вынужденный терпеть присутствие грязного и вечно нетрезвого полудикаря. Хорхе Сеговия шагнул в сгущающиеся сумерки, полные стрекотания насекомых и криков тропических птиц, ворча:
- Этот белобрысый колбасник имеет наглость поучать, пить мне или нет! Можно подумать, что немцы – трезвенники, ха-ха!
РОТА
Наверное, нет нужды в подробностях описывать, как двое русских, англичанин и парагваец плыли на пароходе по реке, давшей имя многострадальному государству. Ибо этот отрезок их путешествия прошел без приключений. Свежий ветерок теребил волосы, развевал накинутые на плечи трех офицеров плащи цвета хаки и клетчатый плед англичанина, сдувал назойливых москитов и прочую летучую нечисть, долетавшую с болотистых низин до середины реки. На палубах гомонила пестрая креольско-индейская толпа, среди которой попадались и европейцы, поселившиеся в этой стране, в основном – итальянцы, направлявшиеся в облюбованный ими Консепсьон. Впрочем, густой тропический загар и энергичная жестикуляция делали их почти неотличимыми от урожденных парагвайцев. Разве что Николай Кармакулов, владевший разговорным итальянским, мог почти безошибочно различать их. Изредка у противоположного, чакского берега встречались стройные силуэты парагвайских канонерок, часто – вооруженные пулеметами боевые катера. Война, неумолимо шедшая к победному для Парагвая концу, напоминала о себе. Порой пароход вынужден был прокладывать путь в хаосе рыбацких лодочек: тогда отчаянно голосил гудок, капитан кричал в рупор, не стесняясь самых забористых испанских выражений, а рыбаки нехотя, лениво гребли к берегу, расчищая путь для парохода. В Консепсьоне они сошли на берег и быстро растворились в многолюдье приречных кварталов.
Покинув Консепсьон, наши герои двинулись на север, в сторону селения Эстрелла де Навидад, где дислоцировалась рота, которой командовал капитан Баррьехос. Пройдя несколько миль в глубь Гран-Чако, наши герои остановили двигавшийся по дороге грузовик.
Водитель его, узнав, что в пестрой компании есть двое русских, выразил непритворную радость и был готов подвезти «русо амиго» до места расположения роты бесплатно.
- У меня в Эстрелла де Навидад живет племянник – заодно навещу его. Давненько уже не виделся с Эстебаном.
Приличное расстояние отнюдь не смущало шофера. Николай все-таки вручил ему деньги.
- Это на бензин. Все равно в дороге придется заправляться, – убедил он шофера взять деньги.
Тот, смущаясь и отнекиваясь, все-таки принял деньги, не желая отказывать русскому офицеру. Николая он услужливо подсадил в кабину, остальные устроились в кузове.
«Такой народной любви я не встречал в России, – думал Николай, вспоминая солдатские бунты семнадцатого и последующих годов, поднятых на штыки, расстрелянных, забитых до смерти нижними чинами.
Дорога вилась меж холмов, огибала колючие кустарники, из которых порой выползали змеи, выбегали мелкие зверьки, чтобы сгинуть под колесами. Чем дальше вглубь Гран-Чако, тем чаще попадались свидетельства еще недавно гремевших в этих краях сражений. То брошенная отступавшими боливийцами разбитая вдрызг гаубица, то руины хижин, оказавшихся в зоне артобстрела, то превращенный в бесформенную груду металла автомобиль, часто встречались воронки от снарядов, иные из них приходилось объезжать.
Проехав полосу боевых действий, где еще не так давно грохотали взрывы и гибли солдаты, машина спустилась в долину. Вокруг, насколько хватало взора, тянулись кукурузные плантации. Казалось, этому однообразному пейзажу не будет конца. Но вот взорам наших героев предстала река, один из притоков Парагвая. На другом берегу, подобно кубикам в детской, были рассыпаны убогие домики здешних индейцев.
- Уже рукой подать, - облегченно вздохнул Кармакулов, когда грузовик въехал на скрипучий мост – новенький, построенный взамен разрушенного отступающим неприятелем. Журчащие струи обегали новые, совсем свежие и старые, замшелые и облепленные водорослями сваи; в густо заросшей тростником заводи розовый пеликан ловил рыбу. Заслышав звук приближающегося автомобиля, он встрепенулся, поднял набитый рыбой клюв-мешок и, пару секунд спустя, вновь принялся за свое привычное занятие.
Водитель прибавил скорость. Теперь машина, подпрыгивая на ухабах, летела между двух зеленых стен – на этой стороне реки кукурузные поля уступили место плантациям парагвайских падубов, из листьев которых делают чай мате. В зеленых кущах порой попадались бреши, выжженные участки – тоже следы войны, этой губительницы садов и нив, стальной и свинцовой саранчи, безжалостно превращающей в сор и пепел плоды крестьянского труда на Кубани и Паране, в африканских оазисах и балканских виноградниках. Сколько слез прольют труженики, сколько проклятий тысячи лет несутся в адрес неумолимой Беллоны!
Величественный кондор проплыл над дорогой, на секунду накрыв своей тенью спешащий автомобиль. На тронутой ржавчиной колючей проволоке посреди изрытого траншеями луга беззаботно щебетали какие-то пташки радужной расцветки, кокетливо покачивая длинными хвостами. Николай, с детства питавший слабость к пернатым, особенно певчим, высунул голову в окно, чтобы лучше разглядеть птиц, но машина сделала резкий поворот, и тропические щебетуньи исчезли, зато взору предстало живописное озерцо с утками, лениво плававшими по его зеркальной поверхности. Здесь, на чакских холмах, снова надолго утвердились мир и покой, за что парагвайцы искренне благодарили своих неожиданных друзей, учителей и боевых товарищей – изгнанников далекой и загадочной северной страны.
Солнце, медленно, но верно, уже опускалось за неровную, прерывистую линию поросших кустарником холмов, когда грузовик въехал в селение, название которого переводится с испанского как «Рождественская звезда». На бледно-синем холсте вечернего неба отчетливо прорисовывался силуэт церкви, давшей имя селению. Жители, индейцы и метисы, высыпали на улочки, провожая любопытными взорами подпрыгивающий на ухабах грузовичок – до войны автомобиль был в этой глуши нечастым гостем. Казармы располагались на противоположном конце селения. Лохматые псы заливистым лаем провожали автомобиль, некоторые бросались за ним вдогонку, рискуя оказаться под колесами. Веселым гомоном встречали его местные мальчишки.
Вот машина преодолела подъем – и помчалась вниз с горушки, под которой были разбросаны бедные хижины окраинных обитателей, а чуть в сторонке тянулись четыре одинаковых параллелепипеда, выстроенных еще во времена сурового, но справедливого диктатора Франсия. Над плацом на длинном и тонком флагштоке висел, колеблемый легким вечерним ветерком, флаг Парагвая. Между четырьмя «одинаковыми с лица» одноэтажными строениями, располагавшимися строго параллельно друг другу, как койки в солдатской спальне, суетились обитатели казарм.
Шофер по просьбе Кармакулова троекратно просигналил – условный знак. Из будки тотчас выскочил часовой, другой принялся отворять ворота и поднимать шлагбаум.
Машина въехала на территорию военного городка. Отсалютовав офицерам, сержант машинально проверил документы русских офицеров и Фернандо Вакероса, при этом, бросив едва заметный недружелюбный взгляд на англичанина – сынов туманного Альбиона парагвайцы недолюбливали. Водитель попрощался с «русо амиго» и, хотя Кармакулов вновь предложил деньги за оказанную услугу, категорически отказался от платы. Николай тотчас распорядился вызвать к нему капитана Баррьехоса. Солдат пулей полетел к офицерской гостинице, где в это время отдыхал командир пятой роты.
Через несколько минут из дверей гостиницы выкатилась его тучная, но необыкновенно подвижная фигура. Со стороны могло показаться, что по плацу катится колобок… нет, скорей Ванька-встанька: круглая голова на круглом же туловище, которое плотно облегал мундир, готовый треснуть по швам от любого неосторожного движения. Глаза навыкате, черные, как смазанная гуталином сапожная щетка, усы; при этом левый конец уса глядел вниз, а правый почему-то торчал кверху, что вносило известную дисгармонию в имидж бравого офицера, всегда щепетильного в вопросах уставного внешнего вида и подчиненных, и себя самого. Быть может, он намеренно оставлял в своем безукоризненном облике черточку, которая нарушала предусмотренную уставом гармонию и как бы говорила: «Я не автомат, не военный механизм, обученный только командовать и подчиняться, атаковать и обороняться, я – человек, как и вы, со своей особинкой, слабостями и достоинствами».
Подлетев к майору, он лихо отдал честь.
- Синьор капитан, постройте пятую роту! – отчеканил Кармакулов. – Я буду выступать перед солдатами. – «Слушаюсь! – прозвучало в ответ. В следующий момент щелкнули каблуки, офицер лихо развернулся и помчался исполнять приказание еще быстрее, чем снаряженный за ним солдат. Скорость его передвижения так же дисгармонировала с обширными и тяжеловесными телесами офицера, как неаккуратно расчесанные усы – с идеальной выправкой и безупречной амуницией. Майор Кармакулов не мог сдержать улыбки, следя за летящим через плац бравым служакой – так биллиардный шар, который отправил в дорогу кий игрока, уверенно летит в лузу.
Капитан Баррьехос так же быстро собрал и построил на плацу солдат пятой роты. На лицах многих Кармакулов заметил плохо скрываемое неудовольствие: бойцы отдыхали, курили, грамотные писали, а неграмотные диктовали товарищу письма к родным – и тут вдруг примчался этот русский… О, они уважали майора Кармакулова, проверенного в бою, относившегося к мобилизованным парагвайцам как к соратникам по оружию, а не просто к расходному материалу, мишеням для брани и мелочных придирок, как это было свойственно офицерам-креолам. Он видел в них не только солдат и сержантов, но, прежде всего – живых людей со своими страстями, недостатками, пороками, но и достоинствами, среди коих одним из важнейших была самая беззаветная любовь к своей невеликой и небогатой стране, пережившей в предшествующем столетии трагедию, которой с лихвой хватило бы на долю нескольких европейских наций. Они стояли перед ним – прошедшие сквозь огонь Чакской войны, со шрамами на полуиндейских-полуиспанских лицах и медалями на груди.
- Солдаты! – обратился к ним русский майор. – Война пусть медленно, но неуклонно подходит к своему естественному концу – победе парагвайского оружия и поражению Боливии. Враг еще огрызается, но победа не за горами, - он на секунду ухмыльнулся – боливийские части располагались за дальней грядой холмов и изредка постреливали оттуда. – Да, не за горами, а вон за теми холмами. Но нам предстоит в ближайшие дни другая задача: мы с капитаном Баррьехосом, лейтенантом Вакеросом и моим соотечественником синьором Елютиным отправляемся в научную экспедицию в Бразилию. Вам же предстоит дойти до парагвайско-бразильской границы, сопровождая нас – и повернуть назад. Дальше роте идти нельзя – государственная граница. Но мы собираемся отправиться дальше и найти дорогу к заветному месту. Небольшая группа легче сумеет проникнуть в сердце сельвы и избежать нежелательных столкновений с бразильцами, чем целая рота. Я надеюсь, что наше путешествие будет успешным, мы вернемся и привезем для вас сюрприз… - он хитро подмигнул бойцам, которые, застыв как изваяния, ловили каждое его слово. – Я не обещаю, что мы найдем Эльдорадо, но что-то там, в Бразилии, у берегов Шингу, определенно есть. И мы обязательно вознаградим вас – вот слово русского и парагвайского офицера!
Воины зашушукались, ряды их всколыхнулись, и только окрик капитана Баррьехоса утихомирил солдат. Каждому из них уже представлялись груды золотых монет, штабеля слитков, набитые доверху златом-серебром окованные железом сундуки. Некоторые буквально ерзали на месте, представляя, как вернутся домой, в убогую хижину с вещмешком, набитым сокровищами, как выкарабкаются из наследственной бедности, в которой прозябали поколения их предков.
Но больше всех нервничал Габриэль Торрес – невысокий и плотный солдат, притулившийся в конце строя. «Офицеры всегда обещали солдатам золотые горы, а в итоге вместо вожделенных богатств рядовые труженики войны получали кусочек земли со скромным крестом, - размышлял он. – Можно, конечно, надеяться на будущее обогащение, но боливийцы, точнее, их немецкие союзники платят за любую информацию уже сейчас. Тем более, что заполучить сокровища Эльдорадо они тоже будут не прочь. Бразилия, Шингу, группа офицеров. Черт возьми, скорее бы закончилось это построение, и я мог отправиться в город для связи с немцем Эрманном. У меня уже ноги затекли, а все тело чешется от нетерпения, как будто его атаковала туча москитов».
Грянула команда «Разойдись!» - и Торрес подбежал к своему сержанту, чтобы отпроситься на часок – прикупить всяких мелочей, и, прежде всего – хорошего табачка.
- Но ведь время уже позднее, лавки закрыты, - удивился сержант.
- Так этот торговец, Кристобаль его звать, он меня хорошо знает, его двери открыты в любое время дня и ночи, - выдал словесную очередь Торрес. – Я туда и сюда, одна нога здесь…
- Другая в казарме, - фыркнул все еще недоумевающий сержант. Обрадованный Габриэль бегом бросился к воротам.
- Раньше не мог подсуетиться, - проворчал младший командир. – Без русских дисциплина у нас на обе ноги хромает.
Капитан Баррьехос подошел к Кармакулову и шепнул ему на ухо:
- Синьор майор, я считаю, что вы зря сказали солдатам про экспедицию.
- Солдат должен ясно сознавать, почему и за что именно он рискует жизнью, - отрубил Кармакулов. – Если найденных сокровищ не хватит, чтобы осчастливить всю роту, то я готов пожертвовать своей долей. Ибо меня с юных лет влечет отнюдь не золото, а тайны древности.
- И все же… - не соглашался капитан. – Во-первых, они разболтают все о предстоящей экспедиции. Во-вторых, зачем солдатам золото? Они перегрызутся за эти сокровища и…
- И, в-третьих, сокровищ может не оказаться, не так ли? – русский майор пристально посмотрел на Баррьехоса. – Стоит ли рисковать ради призрачного Эльдорадо, так ведь?
- Нет, рисковать, конечно, стоит! – быстро заговорил Баррьехос. – Но делиться с солдатами…
- Благодаря мужеству и стойкости которых мы остановили боливийцев, и теперь они долго будут зализывать раны. Я верю бойцам, ибо не раз убеждался в их верности. Думаю, и вы того же мнения о своих соотечественниках?
Баррьехос замялся. Кармакулов с воодушевлением продолжал:
- Дня через три, самое большее – четыре-пять мы выдвинемся и отправимся в сторону бразильской границы, далее, по течению великой Шингу – в неизвестность. Игра стоит свеч.
Баррьехос кивнул. С русским майором он готов был идти на край света.
…Торрес выписывал зигзаги по темным переулкам городка, его путь змеился между убогих лавчонок, зарослей кустарника, обывательских домов, хозяйственных построек. Фонари здесь были редкостью – и частенько ноги Торреса спотыкались о камни, выбоины, разбитые ящики и прочий мусор. Один раз он едва не растянулся, запнувшись о бревно.
Домишко, в который он так спешил, располагался на другом конце Эстрелла де Навидад.
Габриэль припустил по склону невысокого холма, у подножия которого притулился старый двухэтажный особнячок, верхний этаж которого пустовал, служа местом жительства для диких голубей, сов и летучих мышей, а нижний представлял собой комплекс складских помещений. Одно из них арендовало у владельца здания, мелкого предпринимателя, местное представительство компании «Зингер». В крохотном офисе, наполовину загроможденном швейными машинками, трудился скромный служащий конторы Альфред Эрманн. В этом глухом и бедном краю швейные машинки не пользовались большим спросом. Однако торговый представитель отнюдь не бедствовал, арендные платежи вносил регулярно, в деньгах явно не нуждался, хотя торговля у Эрманна шла со скрипом, точнее сказать, буксовала на месте. При том что коммерсант не унывал. Совсем другое занятие приносило ему приличный доход. Среди хаотического нагромождения швейных машинок была спрятана рация. Эрманн регулярно выходил на связь с Георгом Шнайдмюллером, сообщая ему последние новости о том, что происходит в городке и его окрестностях: передвижениях войск, боевой техники появлении новых лиц в Эстрелла де Навидад, особенно же Георга интересовали русские офицеры на парагвайской службе. Торрес уже несколько месяцев продавал неприятелю военные секреты. Вот и сегодня он постучал в дверь: три быстрых негромких удара пальцами, два громких и крепких – кулаком. Эрманн встал из-за конторки, застегнул пиджак и жилетку, глянул на часы: что-то подозрительно поздно явился сегодня завербованный им парагваец, на всякий случай проверил наличие двух заряженных револьверов – в левом боковом кармане пиджака и в правом, подошел к двери.
- Кампос горит! – полушепотом произнес Торрес.
- Не беспокойтесь, огонь далеко, он до нас не дойдет, – отвечал немец, держа обе руки в карманах. Различимая сквозь дверной глазок физиономия изменника, его легко узнаваемый голос побудили Эрманна снять дверную цепочку, однако за спиной Габриэля была густая тьма, в которой могли таиться враги. Да и голос звучал как-то неестественно возбужденно.
Поэтому Эрманн отворил дверь левой рукой, в правой сжимая пистолет, нацеленный сквозь полу клетчатого пиджака во тьму глухого переулка. Парагваец юрко проскользнул в контору, немец тотчас закрыл дверь на оба замка и цепочку.
- Что у вас на этот раз? – Альфред в упор глядел на Габриэля своими пепельно-серыми глазами с желтыми искорками, похожими на слабые проблески светила сквозь пелену пасмурного неба над Балтийским морем.
Габриэль выпалил разом все, что услышал на построении про поход в Бразилию за сокровищами, инициатором которого стал русский майор с труднопроизносимой фамилией.
Эрманн несколько секунд осмысливал услышанное от завербованного им парагвайца, затем, поймав красноречивый взгляд изменника, запустил руку в карман и извлек оттуда стопку парагвайских песо.
- Информация стоит хороших денег, - лихорадочно бормотал он, вручая банкноты Торресу и похлопал Габриэля по плечу. Когда агент покинул помещение, Эрманн, заперев дверь, тотчас же бросился к рации, опрокинув на пол пару швейных машинок. Спохватившись, подскочил к окну, уронив еще четыре, задернул шторы.
…Ночью в Вилья-Эсперансе Георг Шнайдмюллер корпел над шифрограммой. Дойдя до середины сообщения, он подпрыгнул в кресле:
- Эти чертовы русские нас опередят! Вонючий городок, где обосновался трижды проклятый майор, расположен куда ближе к бразильской границе. Надо выступать завтра же!
Он растормошил Готфрида Кельнера, растолкал и спящего пьяным сном Хорхе Сеговию.
На следующее утро, когда началась лихорадочная подготовка к выступлению, внезапно хлынул ливень, продолжавшийся долгие три дня с незначительными перерывами. Потоки низвергались в долину по склонам холмов, улицы превратились в быстрые ручьи, ведущая в селение дорога – в бурную реку. За сплошной стеной дождя потерялись, будто растворившись в многочасовом «водопаде», корпуса казарм и другие здания, столбы, деревья, кусты, холмы. Казалось, в отдельно взятой провинции случился всемирный потоп.
Крыши старых казарм протекали, капли барабанили по днищам подставленных бойцами ржавых тазов. Шнайдмюллер метался по комнатам, отчаянно бранясь на языке Канта и Гете.
Он скрежетал зубами, получая каждодневно шифрограммы от Эрманна: подготовка к походу-путешествию в неизвестность идет полным ходом, погода благоприятствует. Наконец, на четвертый день тропическое солнце выкатилось на ясное, безоблачное небо, отразившись во множестве луж и мутных потоков, в которые превратились улицы и переулки городка.
- Срочно! Собираемся!! Сегодня же!!! – Шнайдмюллер и Кельнер трясли едва очухавшегося после вчерашней пьянки (да, как тут не пьянствовать, когда погодка предрасполагает к унылому каждодневному поглощению текилы?). Боливиец ворчал, периодически прикладывая мокрое полотенце к болящей голове и косясь на бутылку, которую Готфрид решительным жестом отодвинул на противоположный край стола.
- К чему такая спешка? Пусть дороги подсохнут, - хрипло рычал Хорхе. – И что с того, что парагвайцы под началом русских раньше достигнут бразильской границы? В дороге всякое может случиться. Например, вступят в перестрелку с бразильцами… Или тоже попадут под многодневный ливень, как мы. Дайте глотнуть, в конец концов! Я помираю от жажды!
- Подавись ты, расовый ублюдок! – Готфрид с грохотом поставил бутылку перед носом боливийского офицера. Тот судорожно схватил ее обеими руками и принялся вливать в себя ее содержимое.
Через час рота боливийских солдат под командованием капитана Диего Мендеса – невысокого, крепко сложенного метиса, уже стояла на плацу, слушая речь Шнайдмюллера.
- Солдаты! - восклицал он, театрально вскинув руки навстречу утреннему солнцу, выкатившемуся из-за холмов и совершавшему каждодневное восхождение. – Вас ждет награда за годы тяжкой борьбы! Мы сегодня отправляемся в неведомый мир, в легендарное Эльдорадо, где каждый получит причитающуюся ему долю. В пути нас ждут опасности, но те, кто одолеет все препятствия, все тернии на тяжком пути, обретут заслуженную награду.
- Вы все поняли? – рявкнул майор Сеговия, дохнув крепким перегаром. Георг инстинктивно отшатнулся, как будто повеяло не алкоголем, а ипритом или еще какой-нибудь убийственной химической гадостью. «Как он будет обходиться в сельве без текилы? – подумал немец. – Впрочем, свинья грязи всегда найдет. Наверняка добудет выпивку в первом же индейском селении. Мендес – другое дело, этот избегает алкоголя». И это было правдой: Диего Мендес предпочитал возбуждать себя с помощью листьев коки и производимого из них порошка. И если бы сейчас Шнайдмюллер внимательно присмотрелся к нему, то заметил бы неестественный блеск глаз у боливийского офицера, странную суетливость, заметную даже в те минуты, когда капитан вместе со всей ротой стоял по стойке «смирно».
- Не слышу! – выждав несколько секунд, рявкнул боливийский майор. – Языки проглотили?
- Так точно! – нестройно откликнулись бойцы.
- Вы… хоть… поняли, что спросил синьор майор!? – выпалил капитан, резко дернув головой.
Солдаты зашушукались. Капитан подскочил к первому подвернувшемуся под руку бойцу.
- Ты… понял… Росас, о чем тебя и остальных спросили? – и без того круглые глаза капитана под воздействием кокаина стали еще круглее и вращались, как две планеты, оказавшихся почему-то на одной орбите.
- Виноват! Понял! Нам обещали… это… - он мучительно напряг мало привычные к мыслительному процессу полушария.
- Тебе обещали дозу… то есть долю. Золота!!! – проорал Мендес прямо в ухо солдата. – Ты вернешься домой богатым. Или ты не хочешь стать богатым? – он вперил в него полубезумный взгляд крутящихся в разные стороны черных шариков.
- Никак нет… То есть есть! Я хочу стать богатым! – последние слова боец четко отчеканил.
- Это другое дело! Хвалю за службу! – офицер треснул Росаса ладонью по плечу так, что тот на мгновение изогнулся в форме восклицательного знака.
- Готов… служить… сложить голову во имя республики! – бравым голосом крякнул он.
…А колонна отобранных капитаном парагвайских солдат уже маршировала по дорогам Гран-Чако. В голове шел флейтист, периодически выводивший на своем нехитром инструменте мелодию национального гимна «Республика или смерть». Бойцы дружно подпевали.
Коварная стихия, помешав боливийцам и их немецким инструкторам вовремя выступить в путь, решила преподнести неприятный сюрприз и их противникам. На третий день марша вдалеке, за изломанной линией холмов зоркий взгляд Баррьехоса различил еще одну: там громоздились дождевые тучи, которых постепенно усиливавшийся ветер гнал в сторону движущейся колонны. Казалось, сизые горы сдвинулись с мест и тяжко поползли.
- А вот и тучки небесные, вечные странники! – невесело присвистнул Елютин. – Наступают с левого фланга и через пару часов обрушатся на наши головы, расстреляют дождевыми струями как пулеметными очередями. А то и разбомбят градом.
Кармакулов, держа перед собой планшет, молча водил карандашом по видавшей виды топографической карте восточного Гран-Чако, повторяя линии дорог.
- Так и есть! – неожиданно воскликнул он, губы растянулись в радостной улыбке.
- Что есть? – спросил Елютин? – Нас ждет впереди какой-то сюрприз?
- И весьма приятный, если учесть, что армия туч неуклонно приближается. В нескольких милях отсюда – развалины старой иезуитской редукции Сан-Хосе. Там с восемнадцатого столетия никто не живет, кроме летучих мышей, птиц и, наверное, всякой ползучей нечисти. Так что комфорт нас едва ли ожидает. Но это все-таки лучше, чем быть застигнутыми ливнем в дороге. – Он обратился к Баррьехосу. – Капитан, скомандуйте солдатам прибавить шагу!
Перспектива вымокнуть до нитки отнюдь не радовала парагвайцев. Потому приказ исполнили с большим энтузиазмом, чуть было не перестарались, попробовав перейти на бег.
Часа через полтора впереди показались заросшие лианами развалины старинных строений.
РЕДУКЦИЯ САН-ХОСЕ
Белые стены полуразвалившихся зданий, составлявших некогда селение, давно приобрели темно-серый цвет. Вдоль и поперек избороздивших стены трещин свисали зеленые плети, на крышах росли деревца, в ветвях которых дикие голуби и другие пернатые свили гнезда. Меж ними зияли дыры, обнажавшие гнилые стропила. В черных проемах окон кое-где сохранились обломки рам, оконных переплетов и даже осколки стекол, покрытых толстым слоем грязи. Посреди миссии высилась старая церковь, еще сохранявшая черты былого величия, несмотря на царящую снаружи и внутри мерзость запустения.
Если общественные здания представляли собой величественные руины, то жилые строения давно превратились в бесформенные груды камня и кирпича, торчавшие посреди густой травы и бурно разросшегося кустарника.
Туча накрыла уже полнеба, когда солдаты достигли обвалившейся стены, некогда окружавшей поселение руководимых отцами-иезуитами индейцев. Внезапно налетевший ветер погнал тучи к юго-востоку – и едва накрапывавший дождь вмиг превратился в затяжной ливень. Сплошная стена воды рухнула на людей, руины, деревья, кусты. Офицеры и солдаты кутались в плащи, тщетно искали спасения под сенью пальм, ныряли в дома – но и там яростно барабанили капли, и потоки хлестали сквозь прорехи в крышах.
- Вот там… похоже, это здание совета! – крикнул лейтенант Вакерос. – Оно двухэтажное и, я думаю, нижний этаж будет посуше, там и разместимся?
- Хотелось бы верить… - пробурчал Кармакулов из-под низко надвинутого капюшона.
Бегом, расплескивая воду в рытвинах, спотыкаясь о камни и корни деревьев, солдаты и офицеры устремились к двухэтажному корпусу, высившемуся напротив церкви. В доме не было входных дверей, пол первого этажа был покрыт густым слоем птичьего помета. А в дальнем углу большого зала с потолка низвергалась вода, заливая трухлявый, разбитый пол.
Кармакулов оглядел потолок. К счастью, он оказался прочным, только в одном-единственном месте через дыру хлестала вода. Баррьехос немедленно распорядился:
- В том углу будет караул с ведрами. Смена каждые три часа. Воду выносить через окно.
Два караула выставили и за пределами здания. Гроза, ливень, ураган – что бы ни случилось в природе, а солдатскую службу, тем паче в военное время, требуется блюсти неукоснительно.
Опять же к счастью, пол в зале на первом этаже имел заметный уклон как раз в ту сторону, где через брешь в потолке ниспадал «водопад». Поэтому можно было смело располагаться на полу, не рискуя проснуться плавающим в луже. В середине зала чернел импровизированный «очаг», сложенный из кирпичей, по-видимому, какими-то бродягами.
Под аккомпанемент капели, стучащей по жести ведер, Кармакулов рассказывал Елютину о том, кто и зачем организовал в Парагвае редукции.
- Отцы иезуиты, - просвещал он соотечественника, - задумали воплотить на этой земле, населенной невежественными дикарями, идеал христианского общества – так, как они его понимали. Сначала проповедники приобщили индейцев к католической вере – они это умели.
Однако просветить племена светом истинной веры, убедить их отречься от идолов – для предприимчивых служителей ордена Иисуса это было лишь полдела, даже четверть дела.
Так святые отцы замыслили создать для гуарани государство, основанное на нехитрых принципах, известных любому христианину: молись, трудись, не ропщи. Все кругом общее, кроме крохотного клочка земли и семьи. Даже собственного дома у индейца не должно было быть: несколько семей селились под одной крышей. Все поселения-редукции строились по единому плану. В центре – церковь и здание совета, где мы с вами пережидаем ливень.
Каждое утро индейцы, едва пробудившись, дружно шли на молитву, созываемые звоном колокола. Из храма строем и с песнями шагали на общественные работы: собирать урожай маиса, мате, фруктов и злаков, рубить деревья, чинить мосты и дороги… и что еще необходимо для местного хозяйства? Весь собранный продукт свозили в пакгаузы, которые выдавали индейцам все необходимое для пропитания. Земля, на которой трудились в поте лица работники гуарани, выращивая и сбирая плоды земные, считалась общей.
- Что-то до боли знакомое… - Елютин наморщил лоб. – И при этом не имеющее к иезуитам ни малейшего отношения. Сама организация этих хозяйств, редукций напоминает мне…
- Да это же большевистские колхозы! – воскликнул Кармакулов так громко, что многие парагвайцы повернули головы в его сторону и беспокойно зашептались: что там стряслось между русским офицерами? – Просто вы знаете о них из газет, а я, вернувшись в Россию, столкнулся с этим у себя в архангельском Поморье! Представьте себе колонну крестьян, шагающих на полевые работы после молебна (в нашем случае – торжественного митинга), бодро распевая песни (духовные гимны и псалмы). Потом бригада Ивана Филиппова (Хуана Фелиппе) соревнуется с бригадой Педро Мартинеса (сиречь Петра Мартынова), кто больше соберет маниоки (в нашем случае – картошки). Так же состязаются между собой редукция имени Святого Иосифа (колхоз имени товарища Сталина) и редукция имени Архангела Михаила (колхоз имени товарища Калинина). А руководит всем и там, и здесь Совет
- А какова же разница между коммунистическими колхозами и редукциями иезуитов? – спросил Елютин. – Только ли заменой святых на партийных вожаков?
- Ваш вопрос вполне закономерен, - тотчас нашелся с ответом Кармакулов. – Ибо служители ордена Иисуса вытаскивали индейцев из трясины варварства, пусть порой им и приходилось больно тянуть их за волосы. А большевики норовят погрузить наших несчастных мужиков обратно в омут нового крепостничества. Почему я снова покинул Россию? Я не мог мириться с этими безобразиями. Но заявлять о том публично было бы равносильно подписанию себе каторжного или смертного приговора. И мне пришлось в очередной раз оставить родной край и всех, кого я знал, помнил, любил. И вот я снова странник, и едва ли вернусь домой.
- Мне понятна история ваших бедствий, - после недолгого молчания проговорил его собеседник. – Но я уехал из России намного раньше, и поэтому не знаю многих подробностей совдеповской жизни. Признаться, мне трудно поверить услышанному. Выходит, что коммунистические эксперименты практиковали еще несколько веков назад?
- Даже тысячелетий. – поправил Кармакулов соотечественника. – Еще перс Маздак устроил в своей стране мятеж под красным знаменем. При этом Маздак не был революционером в привычном для нас понимании – он был верховным жрецом Персии. Представьте себе, что революцию в России возглавил бы патриарх, а комиссарами стали монахи.
Елютин мрачно ухмыльнулся, вообразив столь колоритную картинку.
- Каков же был итог, спросите вы? – продолжал майор. – Я отвечу: глубокий и долгий упадок.
- А в Парагвае? – вопрошал капитан. – Здесь тоже был крах и хаос? Что же ждет Россию?
- Португалия, владевшая тогда Бразилией, и Испания, которая хозяйничала в Парагвае, добились того, что государство было ликвидировано. Да, я забыл еще добавить: отцы иезуиты за образец своего «богоугодного» государства взяли империю инков. Там тоже произведенный крестьянами продукт обобщался и перераспределялся среди подданных.
Так что товарищи большевики не придумали ничего нового. Ничего принципиально нового: их самые замысловатые политико-экономические фантазии уже пытались воплощать на практике в разные эпохи и в разных государствах мира. Вот только результат был неизменным: упадок и деградация, бедность, голод и одичание. Впрочем, нет правил без исключений: парагвайским индейцам коммунистический эксперимент иезуитов послужил во благо. В противном случае они и далее продолжали бы бегать голышом в сельвах и пампасах; христианский социализм позволил приобщиться к цивилизации столь экзотическим образом.
- Красные плохо учили историю, - заключил капитан. – Если вообще заглядывали в учебники.
- Почему же? Они их читали, - подытожил исторический экскурс майор. – Только запоминали лишь те страницы, которые им нравились, те факты, которые вписывались в рамки доктрины.
Все остальное, что не помещалось в прокрустово ложе, беспощадно отсекалось. Что получилось в итоге? Набор басен, баек, назидательно-поучительных историй, которые, как мясо шашлыка нанизано на вертел марксистской догматики, которая еще более скучна и убога, чем прежняя, самодержавно-православная политическая догматика. Хотя… о чем это я? Какое отношение все эти рассуждения имеют к цели нашей экспедиции? Нам предстоит увидеть воочию следы давно исчезнувшего в водоворотах веков неведомого мира. Но мы, русские, уж так устроены, что даже на руинах индейских пирамид готовы спорить до хрипоты, до взаимного ожесточения, до драки о проблемах сегодняшнего дня. И идолы древних богов с ухмылками на каменных лицах будут наблюдать за нашими спорами и сварами. Но что я говорю. Задача текущего момента, как говорят большевики, пережить этот затяжной ливень, чтобы отправиться в путь к бразильской границе.
Чарльз Мортон, едва оказавшись в четырех стенах под крышей, тут же свернулся калачиком и задремал, тихое свистящее сопение постепенно перешло в мерный храп, а храп – в сон. Его голова покоилась на узелке с инструментами археолога – молотком, кисточкой, складной лопатой, блокнотом и планшетом.
Лейтенант Вакерос проскользнул мимо беседующих русских – пришла пора проверить посты. Едва он шагнул за порог, как неистовые плети тропического дождя обрушились на него, едва не сорвав плащ-дождевик. Земля под ногами за считанные минуты превратилась в мокрую кашу, сапоги вязли в чавкающей жиже, низвергающаяся с небес вода обволакивала офицера. Караулы, стоявшие по периметру здания совета редукции, тщетно прятались под сенью невысоких пальм, плохо защищали от потоков дождя и растянутые над головами плащ-палатки. Казалось, кто-то там, среди облаков, могущественный и жестокий решил подвергнуть людей пытке водой.
Мокрые дозорные должны были еще два часа стоять на посту, рискуя простудиться, подцепить одну из лихорадок, которыми столь богаты тропические широты. Но служба есть служба. Проверив караулы, Вакерос вернулся, промокший до нитки – и бросился к предусмотрительно разожженному очагу, возле которого отогревались несколько солдат: они уже несколько раз выплеснули содержимое ведер и теперь сушили одежду. Они встали при появлении лейтенанта и почтительно расступились, выделив ему удобное место у огня.
Неистовый ливень был проклятием для всех – парагвайцев, боливийцев, русских, немцев, индейцев в джунглях, зверей, птиц. Потоки воды мчались по узким улочкам парагвайских городков и селений, устремлялись по склонам холмов в реки, и без того уже переполненные, увлекая с собой всяческий мусор. Здесь не выдержал казавшийся крепким мост и обрушился в реку, там сорвало стоявшую на приколе баржу и понесло по течению Параны, где-то деревенские жители вынуждены были карабкаться на крыши хижин.
На второй день ливень превратился в дождь, на третий – постепенно сошел на нет. Над развалинами редукции воссияло солнце, над буйной тропической порослью раскинулся арочный мост радуги. Сотни, тысячи капель блестели в лучах светила, утренняя роса сливалась с дождевой влагой, умытая долгим ливнем листва приобрела изумрудные и нефритовые оттенки. Лужи сверкали, как зеркала. Колонна парагвайских солдат извивалась, как змея, обходя глубокие лужи, хлюпала по грязи. Птицы приветствовали божественное утро. Над полуразвалившимися постройками надменно парил кондор, выискивая добычу.
А вдали, над горной цепью взмыл аэроплан. Ас Первой мировой, блистательный Людвиг Мольбах, отправивший на дно Английского канала и обильно политые солдатской кровью поля Фландрии нескольких британских и французских коллег-соперников, выследил колонну парагвайских солдат и теперь возвращался в расположение боливийской армии, к свои соотечественникам Шнайдмюллеру и Кельнеру. Внизу, куда ни кинь взор, раскинулись плантации сахарного тростника, апельсиновые рощи, протянулись шпалеры винограда и, конечно, кусты мате, национального символа этой малоизвестной в Старом свете страны.
Кондор с криком метнулся в сторону от механической птицы, струя воздуха отбросила его еще дальше. Мольбах, погрозив птице пальцем, набирал высоту. Как хорошо было бы в этом нежно-васильковом небе бросить вызов чужому авиатору. Например, русскому. Или американцу. Или все тем же французам. Или… неважно, кому. Небо – поле для поединка; когда-то рыцари так же, как он, сходились на земных просторах. Мечи сталкивались, высекая искры, звенели под ударами доспехи и трещали щиты, покрывались трещинами и вмятинами, сплющивались шлемы. Отныне небеса – поле чести: пулемет – разящее копье, таран – меч, бомба… В старину копыта рыцарских коней равнодушно вытаптывали мужицкие посевы, а ныне бомбардировщики стираю с лица земли деревни землепашцев.
Людвиг вскинул голову: над ним плыла вереница пушистых белых облаков, похожая на караван каких-то экзотических птиц. Красота парагвайского небосвода очаровала его. Хотя…
небеса везде одинаковы: серые и унылые в сезон дождей, ослепительно-голубые в ясные дни, свинцовые в грозу и шторм, угольно-черные ночью. Только земли и населяющие их людские племена разнятся меж собой. Аккуратная, расчерченная, много раз обмеренная, поделенная на четкие топографические квадраты Европа непохожа на Парагвай и Боливию, где между бедными индейскими деревнями с клочками полей, плантациями латифундистов и редкими городками – просторы невозделанных пампасов, хитросплетения кустарниковых зарослей, кишащие насекомыми и змеями, дикие скалы и ущелья. Станет ли когда-нибудь эта земля хоть отдаленно похожей на Германию, такой же расчерченной, обмеренной, просчитанной, ухоженной? Впрочем, ему-то какое дело до этого, он не собирается задерживаться тут.
Аэроплан еще набрал высоту. Дома стали похожими на спичечные коробки, раскидистые деревья – на венчики укропа, телеграфные столбы – на спички. Машина сделала крутой разворот; земля под крыльями уподобилась на большой чаше, ее левый край заметно приподнялся. Ас вспомнил статьи другого германского авиатора Питера Бендера, считавшего, что Земля – полая и вогнутая, наш мир, включая Солнце, Луну, планеты и видимый нами космос находится внутри громадной каменной тверди, уходящей в бесконечность. Разумеется, все это – бред, но правящие «бонзы» охотно верят ему. Самолет выровнялся, и взял курс на северо-запад, в сторону позиций боливийской армии.
Спустя полчаса самолет приземлился на кукурузном поле, выжженом в ходе боевых действий, тарахтя, помчался, подпрыгивая на ухабах, к купе деревьев, возле которой стояли немецких офицеры и несколько боливийцев. Георг Шнайдмюллер сделал несколько шагов вперед, аэроплан остановился в нескольких шагах от майора. Обер-лейтенант Людвиг Мольбах вылез из кабины, отдал нацистский салют, снял шлем, перчатки, Георг крепко пожал руку соотечественнику.
- Немецкие асы востребованы везде, - улыбнулся он. – Даже здесь, на обочине цивилизованного мира.
- Небо будет принадлежать Германии, - Людвиг пожевал пышные желтые усы, сверкнул такими же светло-желтыми глазами из-под очков. – Помнится, старина Герман любил говорить это за кружкой баварского… Теперь он стал еще шире в талии, чем был, - усмехнулся летчик. – Настолько шире, что едва ли влезет в кабину, - он рассмеялся рокочущим басом. – Пиво и колбаса сыграли с нашим героем недобрую шутку.
- Ему больше нет нужды залезать в кабину, у него есть кабинет, - напомнил Георг. – И едва ли ему понравятся такие шуточки старого товарища. Ведь Геринг теперь – один из властителей новой Германии. Но мы не в рейхе. И можем говорить, что думаем… - майор похлопал по плесу немного сконфузившегося аса.
- Вы готовы лететь со мной, герр майор? – перевел разговор Людвиг.
- Мне не раз доводилось путешествовать между землей и Валгаллой, потому не беспокойтесь: меня не стошнит на кожаное кресло, когда аэроплан будет набирать высоту или снижаться. Я летал и на цеппелине, я поднимался на аэростате…
- Я это знаю, - обветренное лицо аса снова украсила широкая улыбка, которая встопорщила усы и сделала глаза узкими, как у монгола.
- Возьму с собой патефон, - так же лучезарно улыбнулся Шнайдмюллер. – Будем бороздить небеса и рассекать облачную вату под музыку Вагнера.
- Точь-в-точь как наш Герман! – опять засмеялся летчик. – Только сначала прикажите этим дикарям (он кивнул в сторону боливийцев) добыть керосина. Нам понадобится много топлива, ближайший аэродром далеко. И еще неизвестно, как воспримут бразильцы наш визит. Когда на ваши головы с неба сваливаются иностранные подданные и требуют горючего для заправки…
Майор тотчас распорядился послать грузовик в расположение ближайшей боливийской части за керосином, на ходу состряпав нужную бумагу. Официально самолет должен был совершить разведывательный полет в тыл к парагвайцам. На самом деле аэроплан пересечет бразильскую границу, и направится в сторону реки Шингу. В том же направлении, через кампос и сельву двинутся и боливийские солдаты под командованием майора Сеговии, а с ними – Готфрид Кельнер. Сеговия предлагал раздобыть бразильскую форму и переодеть в нее солдат, но Георг и Готфрид с ходу отвергли его предложение. Никто из бойцов не владел португальским, а бразильские солдаты, переговаривающиеся меж собой по-испански, сразу же возбудят подозрение у жителей деревушек, через которые будет проходить отряд. Потому решено было переодеть солдат и офицеров в повседневную одежду местных обитателей. У Шнайдмюллера были предусмотрительно заготовлены бумаги, где значилось, что означенный отряд являет собой немецкую географическую экспедицию, призванную исследовать растительность и фауну долины Шингу.
КЕРЖАКИ
Кармакулов так и ахнул, Елютин вскрикнул, когда перед изумленными русскими офицерами за очередным поворотом дороги вдруг выросла настоящая изба! Такие крепкие бревенчатые жилища можно встретить в Сибири повсюду, но здесь, в центре южноамериканского континента… Вместо сосновых бревен она была построена из крепчайших стволов кебрачо, то есть из того же дерева, что и парагвайские форты, способные выстоять под неприятельским артобстрелом. Непривычно, просто дико было видеть русскую избу на фоне пальм и других экзотических растений. Еще больше поразила часовенка, похожая на те, что украшают таежные скиты. Чешуйчатая маковка с крестом четко вырисовывалась на фоне тропической яркой зелени. Будто некая неведомая сила забросила ее сюда из хвойных просторов Азии к пальмовым рощам Америки. В стороне маячили еще несколько изб.
С подворья доносилось коровье мычание, стук топора, детские голоса, говорившие по-русски, но с заметным акцентом. На высоком заборе чирикали яркие тропические птицы.
Подойдя к воротам с навесом, майор постучал железным кольцом:
- Хозяин, отвори! Нам бы жажду утолить в такую жару.
Послышались твердые мужское шаги, ворчливый и удивленный голос:
- Русский что ль?
- Так точно! Майор парагвайской армии Николай Кармакулов!
- Из белых, что ль? Эка же тебя занесло-то! – невидимый за воротами человек произнес это с присвистом. – В России войну проиграл, решил теперь здесь вот довоевать… И стоило ради этого через полсвета…
- А ты-то как здесь очутился? – перебил Николай.
- А нас всегда за веру гнали. С Ветки да на Иргиз, с Иргиза к киргизам, в степи, оттуда – в Сибирь. Теперь вот опять выгонка – с Бухтармы на реку Параньку, в чужедальние края. – Человек уже подошел к воротам и возился с засовом, шумно сопя. – Сколько ж вас?
- Двое русских, англичанин, остальные – парагвайцы. Отряд в двадцать душ.
- Ого! – засов загрохотал. – Это куда ж вы путь держите. Али военный секрет?
- Секрет, но не военный. У нас научная экспедиция…
Ворота со скрипом раскрылись. Перед Кармакуловым стоял кряжистый бородач, которому, верно, перевалило уже за полвека, в русской рубахе с опояской, сапогах, синих домотканых портах. Левой рукой он держался за створку ворот, правой опирался на увесистый дрын.
- Кержак… - вырвалось у майора.
- Не нравится? – прищурился мужик. – Ну так. значится, зря пожаловал… Незваный гость хуже никониянского попа и красного комиссара. Не любо – так проваливай, служивый!
- Ну что ты… - Кармакулов доброжелательно улыбнулся. – Неужели русский русскому не поможет на чужбине? А старую веру я уважаю. У меня много знакомых было из ваших.
- Истинную веру, - весомо проговорил мужик. – Ну тогда давай знакомиться. Меня Федором Даниловичем звать, фамилия Варгасов. Зятья все шутят – ты, говорят, часом не родич бразильскому президенту? Его ж Варгасом прозывают?
- Варгасом, - кивнул Кармакулов. – А меня вот, потомственного помора, за ирландца принимают с моей фамилией.
- Поморец? Что ж тогда без бороды? Борода – пропуск в рай! – весомо высказался кержак.
- Да не поморец-старообрядец я, а помор, из тех, которые в море ходят… - Кармакулов обернулся. Колонна парагвайцев уже превратилась в толпу, кучковавшуюся за спиной.
- Угу, понял, - сквозь пышные русые усы пробубнил Варгасов.
- Пустишь? – Кармакулов уставился в светло-зеленые глаза кержака. – Между прочим, фамилия у тебя самая что ни на есть поморская.
- Мы – часовенные, - Федор по-прежнему путал архангельских поморов со старообрядцами- поморцами. – Ну заходите! Эй, где ты там. Марья? Покажи-ка служивым колодезь.
Хозяйка, дородная, круглолицая, в строгом белом платочке, подошла к мужу, одернула сарафан, спросила:
- Эдакую ораву напоить?
- Воды на всех хватит, - сказал, как отрубил, Варгасов. – Только ведро возьми, которое для мирских, чтобы не оскоромиться. Большое, кожаное, черное.
Величавой походкой хозяйка поплыла на двор. Кармакулов повернулся к Вакеросу и Елютину, переминавшимся с ноги на ногу, ожидая, когда хозяин дозволит войти. – Заводите нижних чинов.
Вышколенные русскими парагвайцы тотчас из толпы перестроились обратно в колонну и строем зашагали к колодцу. На дворе резвились ребятишки: двое мальчиков и трое девочек, больше похожие на юных индейцев, чем на Варгасова и его супругу.
- Внуки вот, - улыбнулся Федор. – Две дочки у меня, сын в Сибири погиб, его банда Сеньки Сокола зарубили за то, что коня разбойникам не отдал. Антихристы окаянные!
- Анархисты, - поправил майор.
- Вот и я говорю – сущие антихристы! Дочурок-то за местных выдал. Покрестили их в нашу веру. Дениска Гомес да Савка Лопес. Манефа замужем за Дионисием, двух внучек мне принесла, Матрена – жена Саввы, двое внуков от них и внучка. Ты не гляди, что лица у них нерусские, чумазые. У нас в Сибири тоже целые деревни есть, где у детей папы русские, а мамы тунгусские или наоборот. Лишь бы веру истинную в чистоте хранили.
На подворье кипела жизнь. Старовер Дионисий Гомес колол дрова, другой последователь дониконосквой веры, Савва Лопес, орудовал молотком – кажется, сколачивал лавку. Оба в подпоясанных русских рубахах, портах и сапогах, только бороды по-индейски реденькие, да черты лиц неславянские. Завидев русских и парагвайских офицеров, степенно поклонились.
Марья появилась из подклета с кожаным, немного потертым ведром для тех, кто не исповедует древлего благочестия, и такой же «мирской» кружкой. Ведро трижды опустилось в колодезь. Первыми зачерпывали студеную водицу офицеры, Кармакулов по-джентльменски протянул кружку Мортону, потом уже хлебнул сам. Затем настал черед солдат, колонна превратилась в очередь. По требованию русского майора посудину всякий раз ополаскивали из ведра, протирали тряпицей, протягивали следующему. После «водопоя» хозяин поманил русских офицеров в свою избу, Кармакулов и Елютин расположились на диване, покрытом шкурой «барса» (ягуара), дочь Манефа поставила им «мирские» чашки с ароматным мате. И перед Варгасовым стояла чашка с блюдцем и ложечкой, никакой тебе калебасы с бомбильей, традиционное русское чаепитие. Елютин был немало удивлен:
- Ваши единоверцы чая избегают, говорят: пить чай- отчаиваться. А здесь, на чужой земле…
- Так матешку эту никоновские попы не освящают, как прочие колониальные товары. И латиняне здешние тем паче. Оттого и пьем траву это, что вера дозволяет. Оскверняет не то, что в уста входит, а что выходит из них: брань, мат, богохульство, ересь всякая… А вы, значится, за ради науки в эдакую даль собрались? Только вы на ученых людей что-то не шибко похожи. Вижу, что вояки бывалые, стрелки да рубаки, а ученые – они не такие.
- А какие же они, по-вашему? – опять не удержался от вопроса Елютин.
- Видал я их. По холмам с молоточками лазают, отобьют какой камушек – и через круглое стеклышко его разглядывают. Может, золотишко ищут, может, еще что. Вы не такие.
- Геологи, - бросил майор капитану.
- А, может, и мы тоже золотишко…- неожиданно проговорил Елютин, подмигнул староверу – и осекся: Кармакулов лягнул его ногой под столом. – Ну, или какой другой металл ищем, - нашелся он. – Или нефть.
- Я что, золотодобытчиков не встречал? Я же коренной сибиряк, - ухмыльнулся Варгасов. – И этих искателей на своем веку довольно повидал. Народ разный, есть варнаки отпетые, есть проходимцы, а есть те, кто из бедности выбраться хотят, как звери из ловчей ямы. Только вы ни на кого из них непохожи. Вы же офицеры, по повадке, по походке видно. Вы золото не добывать пойдете, а отымать…
- Ну, «отымать», как вы изволили выразиться, это не про нас. Мы не мародеры! – возмутился Елютин. – Почем зря на нас напраслину… - Он хотел, было, вставить еще пару слов, нелестных для хозяина, но Кармакулов быстро перевел разговор в другое русло:
- Много ли ваших-то в здешних краях поселилось? – спросил он хозяина.
- Окромя меня с дочками да зятьями – еще две семьи. Сестра Марьи, Марфа замужем за Прохором Агапудовым, еще Сергий Ступилин, вдовец, с отцом и матерью. Наших больше в Боливии обитает, там, за горами, - он указал в сторону далекой гряды. – А мы тут неплохо обжились. Чаек, вон, ихний пьем, плоды земные едим.
- И картошку? – удивился Николай, знавший о пищевых табу старообрядцев.
- Да кто его знает, как эту растению кличут, - развел руками старовер. – Вроде манивокою эти клубни прозываются.
- У Аввакума про маниоку ни слова – значит, можно! - засмеялся Елютин, а Варгасов нахмурился: ему надоели бесконечные подковырки и смешки офицера.
Беседу прервало появление Саввы Лопеса. Он робко стоял на пороге, глядя во все глаза на русских офицеров и, время от времени, переводя взор на зятя.
- Ну что тебе, Саввушка, надобно? – раздраженно проворчал кержак. – Иди покуда, на повети побудь, мне надо с господами офицерами перемолвиться.
- Я… потом с ними… буду тоже молвиться… - с сильным акцентом проговорил парень. – И Динисий тоже… хочет говорить…
- Ступай давай… - буркнул Федор. – Когда мы перетолкуем, тогда и вы с ними. Иди же!
Православный индеец потопал через сени.
- Вот всегда так, встревают, когда чужой кто пришел, - старовер шумно дышал широкой грудью, пышная борода его вздымалась и опускалась, толстый нос сопел. – Народец добрый, но уж больно назойливый. Вот и Дениска точно такой же, все норовит выпытывать.
Кармакулов ненароком выглянул в окно. Возле дровяного сарая торчал Дионисий, сиречь Дениска, и о чем-то оживленно беседовал с двумя парагвайскими солдатами. Николай невольно насторожился: уж не проболтались ли бойцы о цели их путешествия?
- Отобедать не желаете ли? – старовер вышел в сени, окликнул супругу.
- Да нет, спасибо… - отнекивались офицеры. – Мы скоро вас покинем, бивак разобьем за рекой, - Кармакулов достал карту Парагвая.
- Неужто от русских щей на чужбине откажетесь? – недоумевал кержак.
В итоге ограничились пирогами и очередной порцией мате – Марья поставила самовар.
- А хорош, и вправду – всякому питью мать. И не запретно для истинно верующего, - старообрядец смачно прихлебывал.
Елютин бросил взгляд на змеиную кожу, висевшую в углу. Хозяин заметил направление его взгляда и внушительно произнес:
- В прошлом годе убил я гада, змия во-от такой длины, - он широко раскинул руки. – Он, окаянный, пса Играйку задушил. А я его со всего-то размаху, со всей силушки лопатой – р-раз! – и еще – р-раз! – и пополам разрубил, будто бревнышко какое. Потом кожу ободрал да засушил. Это как военный… ну, добыча…
- Трофей, - подсказал Кармакулов.
- Именно так. С той поры висит эта кожа. Надо было местным-то продать ее, чтобы из змеиной шкуры мошну сшили или ремни. Да жалко с трофеем расставаться. А Играйку лохматого во сто крат более жаль – не уберег, - в глазах старовера блеснули слезы. – Я ж с ним на охоту здесь хаживал – на курей рогатых («Паламедей» - догадался влюбленный в орнитологию Кармакулов), у них еще на крыльях шпоры, что у твоего кавалериста на сапогах, одни такая птичка Играйку ранила, долго его выхаживал. На журавлей тутошних охотились («Кариамы» - сообразил майор), на уток, гусей всяких. А барса я уж сам добыл.
Кармакулов понял, что о своих охотничьих подвигах старовер может рассказывать бесконечно, и резко переменил тему разговора:
- Во имя кого часовенка ваша наречена?
- Рождества Пресвятой Богородицы, - гордо заявил хозяин. – Мы этот день пришли сюда, на чужую сторонку. У нас-то на Руси в это время осень, деревья стоят изукрашенные. А тут у них – весна начинается. Хотя кто их тут разберет, весна или осень на дворе, круглый год лето, все плодоносит… - он осекся: на пороге светелки мялся Дениска Гомес.
- Чего тебе, зятек? – фыркнул кержак. – Еще один пожаловал в избу не ко времени. Все они вот такие, эти гурани… вроде наших сибирских гуранов: вроде числятся русскими, в церкву ходят, а рожи-то басурманские, - он резко переменил тон, снова обратившись к зятю. – Иди на двор, неча тебе нашей беседе мешать. Надобно будет – сам позову.
- Я к господам… - молвил индеец-старообрядец.
- Иди! – замахал на него тесть, Дениска покорно покинул дом.
Попрощавшись со старообрядцем, Кармакулов и Елютин оставили избу, бросив прощальный взгляд на иконы старого письма, глядевшие из красного угла темными ликами.
У крыльца их уже дожидались зятья Варгасова, Дионисий и Савва. Дениска-Дионисий, как старший, первым подошел к офицерам, важно поклонился в пояс и, сбивчиво, путаясь в русских словах, заговорил:
- Я знаю… вы за золотом идете… дозвольте и нам, - он кивнул на Савву. – Мы пампасы и сельву знаем с детства…
- Вы бывали в Бразилии? – перебил Кармакулов. – Знаете там все дороги?
- Да… я был в Мату-Гросу… - взгляд у индейца был жалобно-просительный, как бывает у ребенка: «Папа, ну возьми меня в цирк, что тебе стоит, в синематограф…» Но тут был не цирк, не театр, не ярмарка или кино, в экспедиция, которая неизвестно чем могла окончиться.
- У тебя жена, дети. и у него тоже… - Кармакулов кивнул на Савву, тоже просительно глядевшего на русских офицеров парагвайской армии. – А если ты, или он, или оба не вернетесь? Ты обдумал это?
- Я сельву знаю… - упрямо твердил индеец-кержак.
«Черт бы побрал этих языкастых бойцов, - думал майор. – И получаса не прошло, а уже растрезвонили, растрясли, как сороки, как попугаи в сельве!»
- Господа, вы у старшего на хуторе спросите дозволения! – нашелся, наконец, что ответить Николай. – Идите в избу и спрашивайте, можно ли.
Индейские зятья, так же степенно откланявшись, поспешили в избу Варгасова.
- Да, шила в мешке не утаишь… - развел руками Елютин. – Успели братцы-парагвайцы проболтаться своим соплеменникам. Скоро полстраны узнает про наш поход к пирамиде.
Кармакулов кивнул. Он был не на шутку встревожен: слухи разлетаются быстро и могут достичь неприятельских ушей.
Из избы доносился громовой глас кержака. Кто бы подумал, что у этого человека в минуты гнева может прорезаться прямо-таки шаляпинский бас, напрочь перекрывший голоса зятьев.
Даже Манефа заслышала издалека громовые нотки и подбежала к крыльцу с пустым ведром, офицеры переглянулись: мы, конечно, люди не суеверные, но примета нехорошая, да еще и в начале экспедиции. Елютин лихорадочно перекрестился. Манефа тревожно вслушивалась в доносящиеся из избы раскаты грома. Загорелое под парагвайским солнцем лицо вновь стало по-русски белым, почти молочным. Она беспокойно теребила углы ситцевого платка.
Наконец. дверь распахнулась на крыльцо вышел сияющий, как утреннее солнышко над пампасами, Дионисий, а за ним, грустный и печальный Савва.
- Иду с вами… папа дозволил, - громко провозгласил Дионисий Гомес, называя «папой», естественно, тестя. – Я как старший…
- Куда ты?! – всплеснула руками жена.
- За золотом! – воскликнул индеец-старообрядец. – Для себя и для Саввы.
- И в казну общины! – уже не так громко и сурово, но наставительно произнес Федор Варгасов, выходя на крыльцо. – За детьми твоими Марья и Матрена присмотрят.
- Не надо! Пропадешь ты! – заверещала Манефа, бросаясь к мужу.
- Большак так сказал… отец твой, - сойдя по скрипучим ступенькам, старший зять Варгасова обнял жену. – Я не пропаду. Для нас сельва – второй дом.
Манефа плакала, закрыв лицо ладонями, плечи ее содрогались. Индеец ласково гладил русскую жену, что-то шептал ей в ухо, мешая русские слова со словами из языка гуарани.
- Золото – зло, да куда ж без него, - пророкотал Варгасов. – Иди с детишками попрощайся, да и в дорожку собирайся.
После сборов и проводов Денис Гомес присоединился к экспедиции.
Лагерь разбили на берегу речки, впадающей в более крупную реку, несущую свои воды в Парану. Выставили караулы. Тропическая ночь быстро накрыла реку и галерейные леса по ее берегам, гомон дневных птиц сменился посвистами, вскриками и уханьем ночных. В травах зажглись крохотные живые лампочки – светляки. Множество крылатых насекомых устремились к огню, для самых неосторожных это стало самоубийством: маленькие «аэропланы» на лету превращались в пепел. А в десятке миль к северу на большой поляне приземлился настоящий аэроплан.
КАМПОС
Прошло два дня. Отряд шагал по полупустынной местности с редкими индейскими деревушками по берегам рек. Оркестранты периодически по команде капитана Баррьехоса начинали играть «Республику или смерть», пара парагвайцев, стремясь попасть в такт мелодии, взмахивала трещотками-мбараками, напоминающими широко известные маракасы.
Майор Кармакулов тоже «вооружился» какой-то странной деревянной трещоткой. Его соотечественник капитан Елютин на привале подсел к майору и поинтересовался: что это за странный предмет – то ли музыкальный инструмент, то ли просто безделушка?
- Шаркунок, - ответил тот. – Поморская погремушка. Это стрекотанье убаюкивает младенцев в северных городах России. Сегодня шаркунок – то немногое, что осталось у меня от далекой Родины. Еще образок Николы Морского на груди да выцветшая окутка, шейный платок. Как и многие тысячи собратьев по несчастью я унес ноги из России, но, как говорил некогда Дантон, родную землю не унесешь на подошвах башмаков. Однако можно взять с собой образы и звуки Родины – лик любимого святого и знакомую с колыбели игрушку.
Наконец. настал день, когда экспедиция приблизилась к наименее охраняемому участку границы с Бразилией. Впереди раскинулся пышный тропический лес. Пестрые попугаи перелетали с дерева на дерево, в густой траве суетились мелкие животные, змеи, тихо шелестя, скользили по стволам деревьев, почти незаметные в листве, извивались среди подлеска, заставляя все время быть начеку – кому охота погибнуть от укуса ядовитого гада, когда пройдено совсем чуть-чуть. Огромные яркие бабочки, трепеща крылышками, порхали над цветами, и часто были неотличимы от них размерами и окрасом. Жужжа, взмывали похожие на тяжелые бомбардировщики жуки, зависали над кустарниками планеры-стрекозы.
Археолог Чарльз Мортон пожалел, что он не натуралист. «Какую изумительную коллекцию чешуекрылых, пластинчатоусых и прочих членистоногих созданий можно было бы привезти отсюда», - подумал он – и тут же вскочил, отпрянув от большого мохнатого паука, уже изготовившегося вскарабкаться ему на левую ногу.
- Его укус неопасен, - засмеялся Баррьехос, лягнув восьминогого монстра, который отлетел в заросли. – Впрочем, довольно болезнен.
- Здесь, в лесу всегда надо глядеть по сторонам, - включился в разговор индеец-старовер.
Вечером все бойцы переоделись в штатское: хлопчатобумажные рубахи, штаны, башмаки, широкие шляпы делали их почти неотличимыми от бразильских крестьян-метисов: охотников, собирателей каучука, скотоводов, сплавщиков. Лес погрузился в непроглядную темень, только огни костров вырывали из сплошного мрака стволы, кусты, палатки…
Русский майор, вороша веткой угольки в костре, рассказывал капитану о перипетиях эмигрантской судьбы.
- Первый раз я покинул Россию через родной Архангельск, на пароходе «Козьма Минин». В течение нескольких дней нас качало в студеном море, пока, наконец, мы не достигли берегов гостеприимной Норвегии. Была ранняя весна двадцатого года. Пожив некоторое время в Тромсе, я перебрался в Германию. Я мог бы уютно устроиться в этой стране, хоть и повоевал с немцами в Первую мировую. Но черт дернул меня заступиться за старого друга и схлестнуться в одной из пивных с национал-социалистами. Я не сильно-то разбираюсь в тонкостях всех этих социальных доктрин, но эта мюнхенская публика мне показалась особенно отвратной. Побитые мной последователи господина Гитлера объявили охоту на меня, пришлось нам вдвоем с Куртом Штальбергом, тем самым моим старым другом, пробираться через Швейцарию горными тропами при содействии проводника из местных.
Там, в этой чудесной, живописной стране, я попал в совершенно невероятную историю в самом чреве хребта, в сталактитовых пещерах. Об этом я расскажу как-нибудь потом. Там же, в Альпах я наткнулся на моих итальянских знакомых, некогда давших клятву расправиться со мной. Так мне пришлось улепетывать сразу от двух шаек преследователей, через Прованс. О, я и сейчас вспоминаю эти чудесные дни на берегах Роны, утопающих в розах, кабачок, в котором мы сиживали с Жозефом Д’Арбо, рассуждая о том, чем.русский помор из Соломбалы отличается от французского помора из Камарга, а что их объединяет.
Наконец. когда мне наскучило многомесячное блаженство в этой прекрасной земле… Знаете, провансальцы, наверное, единственный народ в мире, который не стыдится того, что они провинциалы и даже гордятся этим! Ведь Прованс – производное от латинского «провинция». Я направил стопы в совдеповское консульство – проситься назад, на мою несчастную Родину. Ленин к тому времени уже умер, и я наивно надеялся, что жизнь скоро повернет на круги своя. После долгой бюрократической волокиты я все-таки добился права возвратиться в Россию. Путь возвращения вновь, как этой уже было в моей судьбе, пролегал через Одессу. Там встретил старых знакомых… и едва не угодил в тюрьму стараниями одесской милиции. Если бы не Мария Климова… Не знаю, что побудило эту железную девушку отпустить меня на все четыре. Быть может, сыграло роль то, что мы оба – северяне, я – из Архангельска, она – из Великого Устюга.
В конце концов я добрался до Архангельска. Отца уже не было на свете, матушка доживала последние годы. Несмотря на белогвардейское прошлое и отнюдь не юный возраст, меня охотно приняли на работу в Убекосевер. Так несколько лет я проработал в гидрографическом отделе этой конторы, ведавшей всеми маяками, створными знаками и прочими навигационными элементами. За пять лет посетил самые дальние уголки Мурмана, Новой Земли, острова и берега Белого моря… Казалось, мои странствия и приключения закончились. Но мировая история распорядилась иначе. Мои протесты против сноса православных храмов Поморья и попытки выступать в защиту так называемых «кулаков», в большинстве своем – четных поморских тружеников, обратили на меня внимание ОГПУ. Я мог оказаться в ненасытном брюхе СЛОНа.
- Где-где? – удивился Елютин.
- В Соловецком лагере особого назначения. Или на строительстве Беломорско-Балтийского канала. Когда-то там пролегала Осударева дорога, и поморы волокли петровские корабли, теперь же тысячи каторжников копали канал. Один старый знакомый вовремя предупредил меня о готовящемся аресте. И я ушел – через Карелию, через финскую границу, опять-таки при помощи хитрого крестьянина-финна, с которым я за услуги расплатился фамильным серебром. Знала бы об этом моя мама… но она умерла двумя годами ранее. Так я очутился в бывшем великом княжестве, оттуда добрался до Франции, но уже не в Прованс, а в Бретань, к тамошним поморам. Кстати сказать, когда-то эту землю именовали Арморика – корень один и тот же. Я хотел осесть там, но один бывший однополчанин однажды позвонил мне в гостиницу и предложил бросить все дела и ехать в Андорру, где намечались большие дела.
Русский офицер Борис Скосырев объявил себя королем это крохотной горной страны. Он не был обычным узурпатором, коих много на страницах мировой истории. Совет Андорры почти единогласно проголосовал за то, чтобы русский изгнанник возглавил этот испано-французский протектора. Он царствовал всего-то неделю, даже меньше – шесть дней. И за это время успел сделать то, что было в его силах – издал указы, согласно которым андоррский народ становился хозяином своей земли, а страна, до недавнего времени бывшая медвежьим углом Европы, могла привлекать иностранный капитал. Борис Первый позвал меня, чтобы я возглавил королевскую охрану – и я, недолго думая, сел в поезд и через всю Францию направился в Пиренеи, даже не успев посмотреть Париж, которым грезил с юности.
Эти шесть дней… Я никогда прежде не был особой, приближенной к королю. Хотя очень короткое время мне довелось поработать африканским вождем-корольком. Теперь же я поселился во дворце, пусть и скромном на вид, и, как бывалый вояка, муштровал неотесанных андоррских пастухов. Но моя жизнь при дворе была недолгой.
В тот день, когда за королем Борисом пришли жандармы, я охотился в горах на серн. Это было неслыханно: какие-то иностранные фараоны врываются в королевские покои и арестовывают монаршую особу. Замещавший меня Санчес сплоховал! Он боялся людей в жандармской форме куда больше, нежели монаршего гнева. Узнав о случившемся, я почел за благо покинуть эту маленькую и чудесную страну. И отправился в далекий, загадочный Парагвай, где наши русские воины…
Внезапный крик тукана заставил говорящих вздрогнуть. Пестрая, носатая птица пронеслась мимо, напуганная кем-то или чем-то. Спустя полминуты из гущи леса долетел глухой рык.
- Ягуар, - Елютин зевнул, дремота начинала одолевать его. – Я мечтал бы обзавестись такой же пятнистой шкурой, которая украшает избу этого старовера.
- У нас все впереди, - усмехнулся Кармакулов.
Прогремел выстрел, затем – злобное рычание. Кто-то из дозорных попытался отпугнуть или подстрелить зверя. Над лагерем раскинулось черное небо, усыпанное бисером звезд. Из множества созвездий южного небосвода выделялся Южный Крест, путеводных знак для старинных капитанов и конкистадоров, когда-то сумевших открыть и покорить этот огромный, хранящий множество тайн и загадок материк. Звезды на небосклоне, светляки в траве – природная иллюминация… Шелест листвы, стрекот насекомых, вскрики птиц, шорохи и рыки зверей… Все это будет сопровождать их много дней. Елютин поднялся:
- Пойду проверю наши караулы. Он бесшумно растворился в черной гуще леса. Вскоре издали донеслись пароль и отзыв. Кармакулов приложился к фляжке с остывшим мате.
Утром следующего дня они, по колено в воде, перешли вброд речку на границе Парагвая и Бразилии. Рубикон был перейден. Впереди ждала неизвестность, полная тревог и опасностей.
Вереница людей шла через высокотравный кампос. Шли, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить на ядовитую рептилию, местами прорубаясь сквозь густые и жесткие кустарники, искали броды у многочисленных речек. Путь их пролегал через малонаселенные территории, где изредка встречались индейские деревушки, жители которых говорили на различных диалектах языка гуарани и прекрасно понимали парагвайских солдат, таких же, как они индейцев, охотно доставляли им продовольствие. Не только Денис Гомес, но и целый ряд бойцов знали тропы в Мату-Гросу, так что заблудиться было мудрено. Пока… Пока они не вступят под зеленые своды сельвы, прозванной «зеленым адом». Они прятались от жары, натянув на шесты брезентовые тенты, так же скрывались от дождя, однако брезент служил слабой защитой от тропических ливней, как и разбросанные среди кампоса купы деревьев.
Иногда на пути попадались заброшенные хижины. Там можно было переждать ливень и скоротать ночь, когда бы покой людей не тревожили вездесущие гады из разнообразного племени гремучников. Баррьехосу с двумя-тремя солдатами приходилось зачищать ветхие лачужки от злобно шипящих и трескучих гадин. Бойцы проворно накалывали извивающихся змей на штыки и выбрасывали прочь, добивали прикладами. Но они не могли убить страх перед этими смертоносными созданиями. Многие солдаты, почуяв среди ночи подозрительное шевеление, просыпались, жгли спички, зажигали свечи, тревожа товарищей, которые ворчали, бранились и долго сами не могли заснуть, оглядываясь кругом и прислушиваясь к шорохам. Утром, злые и не выспавшиеся, проклинали змей, а еще больше -своих слишком бдительных товарищей.
В кампосе и по берегам рек встречалась всевозможная съедобная живность. Кармакулов подстрелил тапира, неосторожно высунувшего свою любопытную морду из тростников и ставшего ужином. Солдаты-индейцы охотились на крупных грызунов, похожих одновременно и на бобров, и на огромных крыс.
Однажды Елютин указал своему соотечественнику на странную крупную птицу, карабкавшуюся по веткам.
- Клянусь христианским Богом и всеми идолами индейцев, но у этой пташки на когтях крылья, как у окаменевшей первоптицы! – воскликнул он., глядя в бинокль.
- Археоптерикса из Золенховена? – уточнил Кармакулов. – Да, мне рассказывал о нем Курт Штальберг. Только сдается мне, что это гоацин. У него и правда на крыльях есть рудиментарные коготки.
- Я подстрелю это создание! – офицер схватился за винтовку, но друг движением руки остановил его и засмеялся.
- Плохо же вы знаете здешнюю орнитофауну! Вы испортите нам обед! Мясо гоацина отвратительно и на вкус, и на запах. В старину индейцы использовали его мясо как способ пытки. Пленников насильно кормили этой гадостью, и те становились словоохотливыми. Я предлагаю вам переключиться на уток и других водоплавающих, которых полно в здешних зарослях. Такая пища привычна для нас, бывалых охотников. А незнакомых зверей и птиц лучше избегать. И вообще… взгляните на эти яркие грибы, - майор поддал ногой какой-то высокий гриб в красивой, аппетитной шляпке. – Вы же не будете лакомиться с незнакомым грибочком, рискуя покинуть этот мир раньше срока? Или собирать вон те ягоды, - он указал в сторону густых кустов.
- Я сперва уточню у индейцев, - заявил Елютин.
- Вот именно! – воскликнул Кармакулов. – Индейцы – большие специалисты в том, какие дары природы можно есть, а каких нужно избегать. Вот та лягушка, - он указал на пеструю квакушку, молчаливо сидевшую на большом листе какого-то растения. – Знаете ли вы, что в ее организме содержится так называемый батрахотоксин, и одна эта милая амфибия способна отправить к праотцам весь наш отряд?
После этих слов лягушка прыгнула в заросли трав и исчезла с глаз.
- Я люблю французскую кухню, но не поклонник ее гастрономических изысков в виде лягушатины, - развел руками Елютин, и они оба от души рассмеялись.
В дальнейшем русские офицеры по всем кулинарным вопросам советовались с Баррьехосом.
Постепенно тающие запасы провианты пополнялись благодаря сбору дикорастущих фруктов, отстрелу дичи, рыбной ловле. Земля штата Мату-Гросу обильно плодоносила и была населена всяческими годными в пищу тварями, крылатыми и четвероногими. Да и местные индейцы, как уже сказано выше, охотно снабжали своих собратьев всяческим провиантом.
Случались и казусы. Однажды двоим парагвайским солдатам пришлось улепетывать от толпы разгневанных индейцев, волоча за собой трепещущий и хрюкающий мешок. Как выяснилось, бойцы не нашли ничего лучшего, как похитить среди бела дня упитанного хряка.
Толпа из двух десятков индейцев была настроена воинственно, и свинокрады едва унесли ноги. Между тем крестьяне, вооруженные мачете и всяческим сельхозинвентарем, явились в лагерь и потребовали вернуть им украденную скотину. В итоге хряка купили у его владельца, заплатив в полтора раза больше, чем он стоил, индейцы успокоились и ушли, а незадачливым солдатам устроили показательную выволочку перед строем. Конфликт был исчерпан.
Экспедиция медленно продвигалась по малонаселенной территории, переправляясь через реки, прорубаясь в зарослях кустарника, ориентируясь по карте, компасу и звездам южного неба, охотясь на дичь или покупая провизию у местных жителей.
Две колонны неуклонно двигались навстречу друг другу, подобно тому, как Шингу несет свои воды к Амазонке. Однажды они должны были неминуемо пересечься, и этот момент приближался с каждым днем. А пока…
ИНТЕГРАЛИСТЫ
Солнечным утром русско-парагвайская экспедиция вступила в деревушку Сан-Бернарду, населенную представителями трех рас, составляющих бразильскую нацию и давно перемешавшихся друг с другом. Мулаты, метисы, кабокло, десяток чистокровных индейцев и несколько негров плюс единственный стопроцентный белый – католический священник. Над хаотично разбросанными хижинами высился тонкий шпиль церковки, где служил отец Жозе.
Но центром селения был не храм, а двухэтажное здание бывшего общежития серингейрос, которое, аккуратно отремонтированное, приятное взору снаружи и изнутри, теперь представляло собой местную штаб-квартиру партии интегралистов. О новом предназначении здания свидетельствовал потрепанный бледно-голубой флаг с греческой буквой «сигма»,
Внутри здания, в кабинете, украшенном таким же флагом, портретами президента Варгаса и лидера интегралистов Салгаду, и плакатом (сидящий на карте Бразилии ягуар, над головой его сияет сигма, под ногами девиз «Единая Бразилия – великая страна»), восседал в кожаном кресле средних лет мужчина, классической негритянской наружности, в ярко-белой рубахе с короткими рукавами, контрастировавшей с окрасом кожи. Перед ним на столе стояли два стакана – с остывшим кофе и вином, телефон, высилась аккуратная стопка бумаг, прижатых мраморным пресс-папье, которое венчал металлический всадник со знаменем. Человека звали Жоан Помбал, его предки, обращенные в рабство в восемнадцатом веке, получили от плантатора фамилию известного португальского политика того времени. Прадед Жоана, скопив деньжат. выкупился на волю. Его нынешний потомок до того, как ступить на стезю политической борьбы, торговал каучуком. Теперь же под его началом находились уже не одни серингейросы, а разноплеменные, разновозрастные и предававшиеся разным занятиям активисты со всей обширной округи. В сухой сезон сюда съезжались бойцы интегралистской милиции для тренировок: обучения тактике уличных боев с врагами интегрализма (например, коммунистами) и пропагандистской обработки. Самое крупное здание в деревне вмещало не один десяток воинствующих патриотов. Пока оно пустовало, но готовилось в скором времени вместить в свое деревянное нутро бравых борцов за великую Бразилию.
Жоан Помбал протирал стеклышки очков носовым платком, лениво позевывал, изредка прикладывался то к одному, то к другому стакану, смачно хлюпая и облизываясь. Ему было откровенно скучно: уже третий месяц в его партийной вотчине не происходило сколь-нибудь значимых событий. Ну, разве что подерутся пьяные серингейросы или опрокинется на реке индейская пирога. Тишь, гладь и скука. А так хотелось развернуть активную деятельность, привлечь в стройные ряды интегралистов новых членов, проводить шумные акции. Тогда-то на него обратят внимание соратники в столице штата, а потом и в Рио. Помбал мечтал о карьере политика; конечно, таким, как его знаменитый однофамилец, он не станет, но уж в депутаты законодательного собрания штата пройдет: деньги на избирательную кампанию у него есть, люди есть. Что еще нужно? Ах, да, еще необходим имидж, как говорят гринго. Ну, за этим дело не станет: надо делать подарки избирателям, вникать в их проблемы, обещать решить их после избрания – и тебя на руках внесут в законодательное собрание. А с конкурентами на выборах его молодчики легко разберутся. Зря, что ли, инструкторы тренируют их. Скоро вся Бразилия будет в наших надежных руках – и вот тогда-то он докажет всем, что черные могут быть настоящими патриотами Бразилии, дай только власть!
- Синьор. там незнакомые люди, говорят по-испански… - на пороге стоял Педру да Сильва, верный соратник Помбала, Жоан встрепенулся. Как некстати этот пронырливый метис прервал его размышления.
- Какие испанцы? Что ты несешь? – Помбал был весьма недоволен тем, что парень прервал его сладкие мечтания. – Кто и где, говори толком?
- Колонна людей, говорящих по-испански. Во главе колонны – белые люди, они непохожи на наших соотечественников. Я из кустов наблюдал. Прошли между старой плантацией каучука и рекой, недалеко от вашей фазенды, синьор.
Помбал шумно засопел, на эбеново-черных щеках его заиграли желваки. Он терпеть не мог подозрительных незнакомцев и вообще всяких неожиданностей поблизости от своей фазенды. Он вперил выпуклые акульи глаза в лицо «соратника на побегушках».
- Так. говоришь, говорят по-испански? Боливийцы, парагвайцы? Что им тут у нас надо?
- И я бы хотел знать, - Педру переминался с ноги на ногу. – Они похожи на солдат, а белые – на офицеров. Я разглядел их…
- Вот что, - Помбал тяжело поднялся из кресла. – Беги, собирай наших людей, пошли пару гонцов по соседним деревням. Мне все это категорически не нравится. Боливия воюет с Парагваем, и если…
- Слушаюсь! – не дослушав фразу до конца, бойкий молодой человек сорвался с места и помчался по деревенской улице, расплескивая грязь, к дому старосты. Но, пробежав метров сто, вдруг резко остановился. Навстречу ему шагала колонна людей, одетых как простые крестьяне, но, тем не менее, в них без труда можно было признать солдат. Большинство из них были индейцами или метисами, только возглавлявшие колонну двое – белыми, еще один белый с большим рюкзаком за плечами тащился в хвосте. Да Сильва оторопело смотрел на приближающихся незнакомых людей.
«Если я даже соберу всех наших сторонников в округе, то едва ли мы сможем одолеть двадцать воинов. Некоторые из них вдвоем тащат ящики, в которых наверняка скрыты винтовки. Война идет у самых границ штата Мату-Гросу, а эти, переодевшись в штатское, похоже, решили пройти через бразильскую территорию в тыл противнику. Кто бы они ни были, боливийцы или парагвайцы, они явно заблудились, так как отсюда до государственной границы – изрядное расстояние».
- Вы владеете португальским? – между тем спросил у Баррьехоса Кармакулов. – Нам надо поговорить вон с тем молодым человеком, - он указал на Педру.
- Немного знаю, - откликнулся Баррьехос. – Я вырос в поселке близ бразильской границы.
Тогда спросите его: какой дорогой лучше проще и быстрее выйти к Шингу? Увы, наша карта не отличается топографической точностью.
Баррьехос, покинув строй, подошел к оробевшему молодому бразильцу. При виде подтянутого, решительным шагом идущего к нему человека, его горячий бразильский патриотизм устремился вниз, в область пяток. Но спасаться от незваных пришельцев бегством было уже поздно – пуля все равно быстрее.
- Вы можете показать кратчайшую дорогу к Шингу? – капитан остановился в паре шагов от съежившегося Педру. Говорил он по-португальски более-менее складно, но с заметным акцентом, выдававшим его парагвайское происхождение. – Мы научная экспедиция, занимаемся археологическими разысканиями, - последнюю фразу Баррьехос с трудом проговорил на испано-португальской смеси, отметив, что удивленно захлопавший глазами молодой человек не очень-то понимает его словесный винегрет, к тому же едва ли ему ведомо значение слов «экспедиция» и «археологический».
«Отведу его к Помбалу, у него карты. Как он решит, так тому и быть. А я человек маленький…» - подумал Педру и выпалил, будто выстрелил из пушки. – Вы можете узнать дорогу у синьора Помбала, я отведу вас к нему!
При этом словесный «снаряд» заметно дрожал, вылетая из пропахшего пивом и жареной свининой жерла. «Да он струхнул, - догадался Баррьехос. – А это значит, что раскусил нас как переодетых солдат чужой страны. Надо быть настороже. Парень растрезвонит о нашем появлении по всей округе, и тогда мы можем привлечь к себе внимание официальных властей Бразилии. А это чревато скандалом. Попробуй тогда докажи, что мы занимаемся научными исследованиями, а не шпионажем и не подбиваем здешних индейцев к мятежу. Ведь у Парагвая давние счеты к Бразилии».
Баррьехос позвал Кармакулова. Да Сильва с любопытством воззрился на белого человека, пытаясь определить, к какой нации тот может принадлежать.
- Проводите нас, - вежливо обратился Кармакулов к бразильцу по-испански, капитан парагвайской армии тотчас перевел его слова.
- Пойдемте, - Педру указал в направлении партийного штаба, думая про себя: «Скорей бы уж эти непрошеные гости убрались из деревни, куда угодно – хоть на Шингу, хоть обратно на свою Парану. Нечего им тут делать, шляются по нашей бразильской земле».
…Помбал вскочил из кресла, как ужаленный в зад. На пороге стояли два незнакомца, один из которых был точно метисом, а второй – явно европейцем. Да Сильва робко прижимался к косяку, переводя испуганный взгляд с метиса на белокожего и обратно.
- Здравствуйте! Мы – научная экспедиция, собираемся исследовать берега Шингу, - немолодой светловолосый и светлоглазый человек глядел на Помбала дружелюбным взором, а тот настороженно вглядывался в его североевропейское лицо, подозревая, что перед ним, вероятнее всего, немец или уроженец одной из скандинавских стран, которые он постоянно путал: Финляндия – это где много озер, а Норвегия – где много скалистых заливов или наоборот? – черт бы побрал эту Европу с ее путаной географией! Помбал украдкой нащупал в заднем кармане револьвер. Еще неизвестно, что взбредет в голову этому иностранцу.
Кармакулов говорил, Баррьехос переводил. Наконец, Помбал прорычал как голодная пума:
- Значит, вам требуется карта местности, так? Но с какой стати я должен давать ее чужакам? – он снова незаметно нащупал оружие. – Вы вообще из какой страны прибыли, господин…
- Кармакулов. Я – русский, - простодушно ответил Николай.
Если бы Помбал был белым, его лицо стало бы красным, но, поскольку он был черен, как ночь в сельве, кровью налились лишь его глаза. Кармакулов заметил это и прибавил:
- Я не большевик. Я русский офицер, вынужденный покинуть Россию.
- Скажите лучше – «бежать из России». - Настоящий офицер сражается до конца, - процедил сквозь зубы негр. Николай про себя подумал, что этот детина едва ли станет сражаться за Бразилию до конца – в его глазах явно читался страх перед явившейся в поселок силой, который он скрывал напускной словесной бравадой. Однако он не стал пикироваться с бразильцем, а лишь гордо, с нажимом проговорил. – Мы и сражались до конца. Но нас было слишком мало.
- И спартанцев было мало, всего-то три сотни, - пробурчал Помбал. – Значит, карты нужны? – голос его стал чуть мягче, рука соскользнула с оттопыренного пистолетом кармана. Ученые, значит? Наверно, ищете развалины, как тот англичанин? А что… - он хлопнул в ладони. – Это хорошая идея. Бразилия – наследница Атлантиды. Нам, - он указал на плакат с ягуаром и сигмой, - это придется как нельзя кстати.
- Вы знали мистера Фосетта? – раздалось из-за плеча Кармакулова. Мортон протиснулся между русским и парагвайцем. – Это мой соотечественник…
Кармакулов толкнул англичанина локтем в бок: не болтай лишнего, ни слова про манускрипт, про поиски золота… Мортон сразу понял, что к чему, и заткнулся.
- О чем он там тараторит? – Помбал уставился на Мортона. – Это тоже русский?
- Англичанин, - ответил Баррьехос. – Он хочет знать, общались ли вы с его соотечественником Фосеттом?
- Я слышал о нем, - Помбалу начал надоедать этот разговор с тремя вооруженными людьми; уж скорей бы ушли на Шингу и оставили его в покое. А он тем временем сообщит куда надо – и доблестная армия Бразилии встретит этих русско-парагвайских бродяг и угостит свинцом.
– Я снабжу вас картами – и проваливайте из моего селения хоть в самое пекло!
- Мы готовы заплатить вам за ваши карты, - шагнул вперед Баррьехос.
- Родиной не торгую! – отрезал Помбал. И правда: ему, человеку по местным меркам весьма состоятельному, несолидно было требовать денег с каких-то иностранных проходимцев-«путешественников». Он проворно сунул руку в ящик стояла. Баррьехос напрягся, рука его скользнула к кобуре. Кармакулов, взглянув на него, лишь беззвучно усмехнулся: пистолет торчит у этого бразильца из кармана, вряд ли он полез в стол за вторым стволом. Руки Помбала долго шарили в недрах стола. Наконец, он извлек оттуда… колоду карт и захохотал:
- Вам эти картишки, синьоры? – Но, прочитав в выражениях лиц иностранцев «ну и дурак же», тотчас сунул колоду обратно и извлек сложенную в четверть карту, затем другую.
- Забирайте, - он швырнул карты через стол. – И проваливайте!
- Честь имею, - Кармакулов, взяв карты, развернулся и вышел, за ним – парагваец. Да Сильва остался стоять.
- А ты чего тут торчишь? – накинулся на него Помбал. – Пошел прочь!
Молодого интегралиста как ветром сдуло. А Помбал тем временем схватился за трубку телефона: надо срочно вызвать войска, чтобы они блокировали этих проходимцев в сельве и вынудили их сложить оружие. Ведь Бразилия не участвует в войне за Гран-Чако. Так какого дьявола парагвайцы вкупе с русским и англичанином шастают тут, за много миль от границы? Их надо немедленно интернировать. А этого русского допросить: сдается мне, что он коммунистический шпион, как пить дать шпион! А контрразведка и политическая полиция умеют выколачивать показания! Что же до отданных иностранцам карт, то, что ему оставалось делать? Они же вооружены, этот метис и русский. Будет суд – скажу, что заставили выдать им карты, направив на меня оружие. А Педру с готовностью подтвердит.
Он набрал номер… Увы, в телефонной трубке царила гнетущая тишина. Опять где-то оборвался провод. Подождав с часок, пока парагвайцы покинут поселок, вышел, озираясь по сторонам, из штаба. Вдали, на выходе из поселка, в клубах дорожной пыли ускользающей анакондой извивалась колонна. Зашел в местную почтовую контору, надеясь, что обрыв произошел где-то поблизости. Но и там телефон был безжизненным. Видимо, обрыв случился в гуще сельвы, и пока найдут повреждение и восстановят связь…Придется посылать в ближайший город старосту или верного соратника Педру. Хотя до города…
Помбал крепко выругался и швырнул трубку. А на пороге уже стоял верный Педру, почему-то побледневший; эта бледность явственно проступала сквозь смуглую кожу метиса.
- Поедешь в город. Грузовик в гараже… - начал политический лидер местного разлива, но, увидев испуганное выражение и изменившийся оттенок лица, спросил: - Что с тобой, парень?
- Там… боливийцы и немец… они идут сюда.
Немцев Помбал обожал. Немцы – это порядок, сила, мощь, величие государства. Он застегнул все пуговицы, встал. В кабинет, грубо оттолкнув Педру, вошел Кельнер.
- Зиг хайль! – лихо вскинул руку Помбал. Это была его роковая ошибка. При виде зигующего черномазого Готфрид выхватил пистоле и выстрелил, не в силах стерпеть такое кощунство.
- Грязный унтерменш! – пролаял он, плюнув на труп. Да Сильву как ветром сдуло.
Кельнер и боливийцы буквально выпотрошили шкаф, стол, заглянули в соседние помещения, но не нашли подробных карт местности, по которой им предстоит идти. Кельнер злобствовал.
АЭРОПЛАН и АНАКОНДА
Самолет рассекал небеса над зеленым океаном сельвы, прорезанным голубыми зигзагами рек.
Георг Шнайдмюллер откинулся в кресле, прикрыл глаза. На коленях к него стоял патефон, из которого доносились ликующие звуки увертюры к третьему акту «Лоэнгрина». Он снова и снова представлял себя в Байрейте: вокруг – дамы в изысканных туалетах, респектабельные господа во фраках, стекла и золотые оправы их пенсне пускают зайчиков, блестят натертые бриолином шевелюры и опрысканные дорогими одеколонами лысины, сияют бриллианты.
И среди этой публики – промышленников, финансистов, генералов, чиновников и светских дам – он, в аккуратном, но скромном костюме-«тройке», с партийным значком на лацкане, внимает божественной музыке, заполняющей, затопляющей зал – словно напор воды прорвал плотину, и неистовый поток устремился в брешь…
- Герр майор! – Мольбах указал вниз. – Видите эту вереницу? Кажется, наши…
Шнайдмюллер высунулся из кабины. Внизу вилась темная нить, словно гигантская анаконда пробивала себе дорогу в зарослях.
- Сверху не различишь. Может, наши, а может – парагвайцы. Надо снижаться, тогда увидим.
Самолет пошел на снижение. Внезапно бывалый ас Первой мировой дернулся влево, потом вперед, отпустил штурвал и схватился за сердце.
- Черт возьми, мне плохо, я забыл нитро… - Людвиг захрипел. Уже второй год в его груди барахлил «мотор», но он крепился. Скрывал опасную болезнь от сослуживцев, но в его кармане непременно лежали таблетки спасительного нитроглицерина. Ловя ртом воздух, пилот завалился набок.
- Что с вами? – Георг схватил Людвига за плечо.
- Сердце… - это было последнее слово, вырвавшееся из уст умирающего летчика. Его глаза закатились, голова была запрокинута в неестественной позе, на губах застыла пена.
«Боже, он умер», - с ужасом осознал непоправимое Шнайдмюллер. Игла соскочила с пластинки, Георг поставил патефон на пол. Самолет потерял управление, а майор не знал, как управлять машиной. Оставалось единственное – прыгать вниз, в зеленый ад сельвы, чтобы не угодить в другой ад, которым в детстве стращал настоятель католического собора в его родном городке. К счастью, Шнайдмюллео предусмотрительно надел парашют.
Машина, как покойник за ее штурвалом, стала заваливаться набок. Колонна (это были ведомые Баррьехосом и Кармакуловым парагвайцы) осталась далеко позади. Нить реки, притока Шингу, превратилась в зелено-голубую веревочку, затем в широкую ленту.
Майор, шепча молитву, прыгнул. Купол парашюта раскрылся над самыми кронами деревьев, затем, как огромный белый платок, скользнул вниз, ноги Шнайдмюллера с хрустом ломали ветви и раскидистые листья, стропы, зацепившись за сучья, натянулись – и немец повис метрах в трех над густым подлеском. Вокруг щебетали на разные голоса птицы, хрюкали и фыркали звери, нудно гудели насекомые. Где-то вдали прогрохотал взрыв – это упал самолет.
Шнайдмюллер отчаянно дрыгал ногами, при этом руки его отгоняли назойливых мух и москитов, слетевшихся, как стервятники на падаль, на потную человеческую плоть. Сучья, за которые цеплялись стропы, затрещали. Еще рывок…
Из-за деревьев бесшумно выскользнули с десяток почти обнаженных людей, чьи тела были разукрашены желтыми полосами. В руках они держали копья и луки. «Это племя калапало», - догадался Шнайдмюллер по раскраске дикарей. С изумлением глядели индейцы на белого человека, упавшего к ним с неба. Георг немного знал наречие этого воинственного племени – спасибо отцу, исследователю бразильских дебрей. Он набрал воздуха в легкие и прокричал:
- Эй, вы, перед вами – сын Карла фон Штейнена! Штей-не-на!
Дикари, состроив еще более изумленные гримасы, переглянулись и что-то забормотали между собой. Шнайдмюллер, пользуясь их замешательством, вынул пистолет тз кобуры, пальнул в воздух и вновь воскликнул:
- Я – сын Штейнена!
Это была ложь, но ложь, обитающая по соседству с правдой. Отец Шнайдмюллера Отто знавал Карла фон Штейнена, и тот был частым гостем в их доме.
Услышав вновь знакомую фамилию, индейцы дружно опустились на колени. Георг, наконец освободившись от лямок парашюта, удачно спрыгнул в кущи подлеска, распугав копошащихся там зверьков.
- Где ваш касик? – рявкнул, будто отдал команду, немец. – Отведите меня к нему.
Один из дикарей привстал и показал копьем куда-то на север, в сторону деревни.
Немецкий офицер в компании размалеванных дикарей, которых его соратники по партии не считали за людей, двинулся по лесной тропе. Двое охотников расчищали перед ним путь: копьями отшвыривали и отпихивали прочь ядовитых пауков и змей, швырнули камнем в ягуара, весьма некстати выглянувшего из кустов.
…Тем временем Готфрид Кельнер и боливийцы, которые были-таки вынуждены переодеться в штатское после того, как появление иностранных солдат перепугало двух случайно встреченных серингейросов (Кельнеру и Сеговии пришлось пристрелить их), уже наступали на пятки парагвайской колонне. Оставляя Сан-Бернарду, штурмовик предусмотрительно вложил свой пистолет в руку убитого им негра. Получилось не очень-то убедительная инсценировка самоубийства. Соратник Помбала задал деру и прятался в зарослях до тех пор, пока «экспедиция» не оставила городок, провожаемая взглядами перепуганных обитателей.
Телефонную связь восстановили только на третий день. Тело несчастного Помбала уже отпели в церкви и несли на кладбище, когда в штабе задребезжал телефон. Звонили из Куябы, столицы штата, интересовались, почему синьор Помбал не выходит на связь с соратниками.
Да Сильва дрожащим голосом (страх еще не выветрился из души Педру) сообщил, что его шефа убил немец, приведший с собой отряд боливийцев. На том конце восстановленного телефонного кабеля гневным голосом спросили, сколько текилы с утра вылакал соратник, пообещав скоро приехать и разобраться. Через час старосте Сан-Бернарду позвонил младший брат Помбала и получил скорбную весть, что его родич найден мертвым в штабе и что застрелился он после краткого визита в поселок двух отрядов людей, говоривших по-испански, во главе с европейцами. Ошеломленный братец, отойдя от шока, пообещал сегодня же выехать, проститься с несчастным, а после вступить в управление его активами (у бездетного Жоана не было наследников).
В это время боливийская колонна была уже далеко. Если парагвайцы шли степями и лесами (кампосом и сельвой, становившейся с каждым днем все гуще и выше), то боливийцы, ведомые Кельнером и Сеговией, предпочли водные пути. Явившись в индейскую деревушку, они обнаружили там моторные катера, а не только примитивные пироги (живущие здесь индейцы давно приобщились к цивилизации), под дулами пистолетов реквизировали моторки и отправились вниз по реке, надеясь опередить русско-парагвайский отряд.
Река была узкой – так, что кроны прибрежных пальм почти смыкались над нею, и выглядела вполне мирной. При этом она была глубокой, изобиловала всяческой живностью, представлявшей угрозу для беспечных пловцов. Древесная сень создавала романтическое настроение, тишину нарушала лишь перебранка попугаев да рокот катеров, рассекавших темные воды речки. Спокойствие реки оказалось обманчивым. Уже упомянутый нами солдат Эстебан Росас плыл в четвертом, последнем катере. Он беспечно перегнулся через борт, следя за стайками цветастых рыбок – и через полминуты оказался за бортом: нечто длинное и тяжелое ударило его и, обвив кольцом, выдернуло из лодки и потянуло на дно.
- Спасите! – заорал солдат. – Оно… это душит меня!
- Анаконда! – истошно заорали на катере. Услышав шум и отчаянные крики, Кельнер, находившийся на головном катере, приказал повернуть его. Судно сделало резкий разворот, едва не врезавшись в торчавшие из воды у самого берега стволы-топляки.
Росас отчаянно барахтался; уже третье стальное кольцо сдавило его тело. Его ноги и голова то исчезали в волнах, то через секунду-другую опять выныривали на поверхность. Он фыркал, отплевывался – и начинал голосить, потом змея вновь резким движением погружала его в мутные воды реки. Вот над взбаламученной водой появилась зловещая треугольная голова чудовища, стеклянные глаза уставились на быстро приближающийся катер. Хорхе Сеговия прицелился в голову анаконды. Выстрел – и трепещущий в объятиях змеи Эстебан взвыл, потом завопил, перепугав птиц в прибрежных кустах:
- Что вы делаете? Вы меня ранили! Боже…
Из простреленной ноги хлестала кровь. Голова анаконды качнулась и исчезла в волнах.
- Идиот, промазал! У тебя руки дрожат с похмелья, скотина! – набросился на Сеговию немец.
- Как в нее попасть, когда она извивается? – прохрипел в ответ боливийский майор.
Змеиная голова вновь показалась над водой и принялась раскачиваться из стороны в сторону, словно дразня людей. Выхватив парабеллум, Кельнер выстрелил, почти не целясь, одновременно грянули три винтовочных выстрела с последнего катера. Веером кровавых ошметок разлетелась треугольная башка, обезглавленное тело гадины, судорожно подергавшись, растянулось на поверхности реки. Росас освободился от стальных объятий.
- Ловите парня, вытаскивайте его! – кричал с третьего катера Мендес. С четвертого стали протягивать навстречу бултыхающемуся Росасу дула и приклады винтовок, предусмотрительно разрядив их. Но Эстебан быстро терял кровь, и не в силах уже был сопротивляться течению, увлекавшему его. Наперерез двигался первый катер, оттуда также тянулись стволы винтовок навстречу едва не погибшему бойцу.
- А-а-а! – разнеслось над рекой. – Что это?! Их много… - солдат в отчаянии стал бить по воде руками и здоровой ногой, а вода вокруг стремительно темнела. – Они грызут меня!
Привлеченные кровью, пираньи налетели на раненого и принялись терзать его плоть. Десятки укусов заставили солдата истекать кровью. Голова несчастного снова исчезла под поверхностью воды, через несколько секунд вынырнула, отплевываясь и вереща:
- Помогите же мне! Их тут целая стая! Избавьте меня от этих маленьких бестий!
- Боже мой, пираньи, - произнес Сеговия и стиснул зубы. До тонущего Росаса оставалось метра три, рука Эстебана пыталась ухватиться за ствол винтовки, но немеющие пальцы соскальзывали в воду, при этом заживо пожираемый солдат отчаянно голосил. Но никто не решался броситься в реку ему на выручку, слишком велик был страх перед пираньями.
Окрашенные кровью волны сомкнулись над головой Росаса. Рука его, ловившая винтовку-выручалочку, бессильно шлепнулась на воду и тоже исчезла. Все, находившиеся в катерах, дружно сняли шляпы, иные перекрестились, набожные шептали молитвы. Готфрид тоже снял шляпу, пробормотав себе под нос: «Что ж, одним расово нечистым ублюдком меньше…»
- Вы что-то сказали, синьор? – спросил Сеговия, прикладываясь к фляжке с текилой.
- Пусть душа его упокоится с миром, - ответил немец, неодобрительно косясь на фляжку.
Взревели моторы – и катера устремились вниз по реке. Потревоженные пираньи вновь вернулись к пиршеству, принявшись пожирать плоть мертвой анаконды и отправившегося на дно обескровленного солдата. Красное пятно колыхалось на успокоившейся речной глади, хладная кровь гигантской змеи перемешалась с горячей человеческой. А на дне булькало и бурлило: рыбы очищали от остатков плоти змеиные позвонки, человечьи бедра и ребра.
ЖОАКИН
Тропы, по которым двигалась русско-парагвайская экспедиция, были таковыми лишь на карте. Даже лесовозная дорога, которую не эксплуатировали последние десять лет, густо поросла кустарником, вымахавшим кое-где в человеческий рост, и парагвайцам приходилось прорубать себе путь мачете. Что уж говорить о просеках в сельве… Они миновали заброшенную каучуковую плантацию, где хозяйничали обезьяны, тапиры и огромные грызуны, Лес изобиловал пернатыми, ежечасно дававшими бесплатные концерты. «Глушь, - думал Кармакулов. – Как где-нибудь на Енисее или в верховьях Пинеги. Можно идти целый день и ни разу не наткнуться на человеческое жилье». Впрочем…
- Слышите, колокольный звон! – Елютин подбежал к Николаю. – В той стороне, - и указал рукой на северо-восток. – Наверное, там находится католическая обитель? Может быть, нас пустят на ночлег?
Скептическая улыбка на губах Кармакулова смутила его. Николай отрицательно помотал головой. Раздосадованный офицер отошел в сторону, решительно не понимая скепсиса соотечественника. Между тем майор крикнул ему:
- Если хотите узнать, что это за «колокола» – обратитесь к Вакеросу или Баррьехосу.
Через пару минут к Кармакулову подбежал Мортон:
- Мистер майор, вы слышите мычание? Оно совсем рядом. Верно, это бразильцы пасут скот.
- Почему же тогда мычание доносится сверху? – рассмеялся Кармакулов. – Взгляните туда.
Англичанин запрокинул голову. На фоне ядовито-зеленой листвы ярким пятном выделялась крупная розовая птица.
- Вы утверждаете, что этот петушок мычит?
Словно в ответ на вопрос Чарльза петушок раскрыл клюв, тоже запрокинул голову и замычал как бык на пастбище. Кармакулов, Мортон и подошедший Елютин дружно расхохотались. Но скоро смех уступил место тревоге: местность была совершенно безлюдной, а припасы – на исходе. Ночевали в палатках и шалашах их наломанных ветвей, дым костров отгонял жалящих насекомых, способных преподнести неприятные сюрпризы путешественникам. В последнем наши герои убедились, когда вышли на широкую, утоптанную тропу, ведущую к индейской деревушке. Неожиданно дорогу им преградили двое вооруженных солдат и трое человек в белых халатах.
- В деревню нельзя! – боец многозначительно потряс винтовкой.
Предвосхищая вопрос «почему», пожилой доктор, поправив очки на переносице, произнес:
- В деревне – вспышка геморрагической лихорадки. Половина жителей слегла, трое умерли.
- О чем это он? Какая лихорадка? – Елютин обратился к Кармакулову. – Если это малярия, то у нас хинина хватит на целый полк!
- Какая, к чертям, малярия! Все куда хуже. Вы же не хотите, чтобы ваши внутренности превратились в кровавое желе? Придется делать крюк через дебри.
- Проклятый карантин! – бурчал Арсений, неистово круша колючие кусты.
Наконец, к вечеру они вышли к другой деревне, давно заброшенной.
- Надеюсь, ее население не вымерло от этой… геологической или ка там… - Елютин переступил через порог покосившейся тростниковой хижины, чья крыша походила на огромное сито, пропускающее лучи вечернего солнца, что создавало фантастическую картину: столбики света, просеянного сквозь прорехи в кровле, мягкий полумрак, таинственная темнота в углах. Но представьте, что на дворе – тропический ливень, и на головы безмятежно спящих в хижине внезапно обрушивается «душ»!
…Импровизированный очаг пылал посреди ветхой хижины. Елютин, промочивший обувь в какой-то мочажине, вытянул ноги к огню. Он помешивал уху в котелке и мычал сквозь зубы далеко не бравурную мелодию. «Соли маловато», - произнес он, отхлебнув из котелка и неожиданно обратился к соотечественнику:
- Помнится, вы обещали рассказать историю своей итальянской любви…
Кармакулов тяжело вздохнул. Заметно было, что само упоминание о давнишнем романе болезненно для русского майора. Он прокашлялся и, тоже продегустировав уху, начал:
- Я прибыл в Мессину на следующий день после страшного землетрясения, разрушившего город и окрестные селения, - рассказывал Николай, периодически вгрызаясь в кусок жесткого мяса дикого кабана, подстреленного на краю брошенной деревушки. Прожевав кусочек, он продолжил: - Среди руин бродили стенающие люди, в одночасье лишившиеся и крова, и домочадцев. Тем, кто разбирал завалы, помогали русские матросы с броненосца «Цесаревич».
Надо ли говорить, как я рад был увидеть соотечественников. С десяток моряков трудились в развалинах какого-то богатого особняка – и я присоединился к ним. Мы извлекли из-под груд кирпича бездыханное тело пожилой женщины, судя по одежде – служанки в богатом доме, потом откопали мертвого пса-далматина. И вот, когда большая часть деревянно-кирпично-мраморного хаоса была расчищена, я услышал то ли тонкий голос, то ли писк. «Вам померещилось, - сказал мне подошедший мичман. – Пойдемте, вы утомились». Но я отмахнулся и снова начал вслушиваться. И опять из-под бесформенной горы обломков донесся голосок. Я подозвал двух матросов, и мы вновь принялись за расчистку завала, хотя изрядно устали и перепачкались в кирпичной пыли.
И вот на свет божий показалась головка миловидной девушки, которая тихо стонала. Я поднял ее на руки… - и тут мне в бока уперлись два револьвера. Какие-то разбойного вида детины со свирепыми ухмылками потребовали отпустить «дочь нашего дона». Я подчинился и аккуратно опустил красавицу на землю. Тотчас же она вскрикнула и упала – у девушки была вывихнута левая лодыжка. Один из бандитов неуклюже подхватил ее, не выпуская из руки нацеленный на меня пистолет. Она опять вскрикнула от боли. Тогда я снова попытался подхватить ее на руки – и получил от другого бандита чувствительный удар револьвером по затылку, едва не уронив девушку вторично. И тут раздался властный голос:
- Не троньте этого человека! Он спас мою дочь, которую вы не уберегли, бездельники!
Это был всесильный Франко Кардуччи, державший в кулаке полгорода. Так я познакомился с предводителем могущественной тайной организации…
- Мафии? – догадался Арсений.
- Да, представьте. Отец юной Лючии был безмерно благодарен мне и предложил стать во главе его разбойников. Моей задачей было охранять жизнь и спокойствие почтенного дона и его очаровательной дочери. Я должен был сопровождать Лючию…
- Так между вами родилась симпатия, завязался роман… - продолжил Елютин.
- До чего же вы догадливы, мой друг, - с сарказмом произнес Николай. Его раздражало то, что Арсений постоянно перебивает его рассказ о сокровенной странице своей жизни. – Итак, наши отношения зашли очень далеко. В обширных владениях дона Кардуччи было немало укромных и уютных уголков, где мы могли бы… Увы, за нами начали следить…
- По приказу ее отца, который начал догадываться… - опять не утерпел Арсений.
- Нет, старик долгое время ни о чем не подозревал. Но я приобрел заклятого врага в лице одного из тех разбойников, охранявших особу дона. Это был молодой и наглый Луиджи Чезини. Он долго следил за мной, но мы с Лючией всякий раз обводили его вокруг пальца; я уже говорил, что во владениях Кардуччи много уединенных уголков. Он бегал и вынюхивал, как пес, пытаясь подловить, подстеречь нас, но все было чинно-невинно: я вовсе не выглядел в глазах дона и его ближайшего окружения эдаким чичисбеем – всего лишь иностранец, приставленный охранять дочь дона. Однако Чезини был дотошен: не имея возможности поймать нас на недозволенном, он устроил за нами слежку с помощью местных мальчишек, которые снуют по городу, клянчат денежки у состоятельных господ и готовы за небольшую плату исполнить их деликатные поручения. И однажды мы попались. Я ничего не знал об этом, и Лючия тоже, ибо мы конспирировались не хуже карбонариев старого времени. Отец девушки не хотел верить рассказанному Чезини и даже накричал на него. Но на всякий случай решил проверить нас. Для этой секретной миссии он использовал другого сподручного, Джакомо Бальцони, который не имел ко мне предубеждения или неприязни, при этом был по-собачьи предан хозяину. Он застал нас врасплох в беседке, где мы предавались жарким объятиям и поцелуям. Джакомо взял с собой фотографа, которому хорошо заплатил за молчание. Они спрятались в кущах акаций и засняли нас, ничего не подозревающих… Мне пришлось спасаться бегством на судне, идущем в Одессу. Я прекрасно знал крутой нрав хозяина и понимал, что этот страшный, хотя внешне любезный, щедрый и великодушных человек, способен на все. Через много лет я случайно столкнулся с Чезини в Альпах. И он перед смертью рассказал мне о судьбе Лючии. Ее постригли в монахини, а сын…
- Он жив? – участливо поинтересовался Елютин.
- Жив и не знает, кто его отец, и думает, что мать его умерла… - Кармакулов умолк. В индейской хижине стало тихо, только потрескивали дрова в очаге и булькала уха.
- Пора снимать, - Елютин потянулся к котелку, но рука его повисла в воздухе. – Там, в углу…
- Что? – насторожился Кармакулов.
- Кто-то шевелится. Слышите шорох?
- Мышь? Крыса? – Николай включил фонарик и посветил в угол. – О, Господи!
Луч высветил в темном углу серо-коричневые кольца, лежавшие друг на друге. Одно из них неожиданно приподнялось, послышалось зловещее шипение. В лицо Кармакулову смотрели недвижные глаза страшной рептилии.
- Ради Бога, не шевелитесь, - прошептал Елютин. – Она готовится к прыжку. Одно неосторожное телодвижение…
В нескольких шагах от них лежала большая живая пружина, готовая сей же миг распрямиться. Русские офицеры, не шелохнувшись, глядели на ядовитую гадину.
В тишине отчетливо прогремел выстрел. Голова змеи резко подскочила вверх и упала, повиснув на лоскутке кожи. Тело содрогнулось и затихло.
- Кайсака. – прозвучал глухой голос. – Вам повезло. Укус – и любой из вас, а, скорее всего, вы оба через несколько минут были бы мертвы. Эти змеи любят заползать в человеческие жилища, ведь там тепло и водятся мыши. – Человек говорил по-испански с акцентом.
Офицеры, еще не отошедшие от шока, мгновенно развернулись к входу в хижину. В дверном проеме стоял, освещенный заходящим солнцем, человек не старше сорока лет, метис (черты лица почти европейские, но кожа смуглая, как у типичного бразильского индейца), в руках он держал ружье, изготовленное, судя по всему, еще в прошлом веке. С плеча свисала холщовая сумка. Человек вежливо снял шляпу, поклонился и представился:
- Жоакин Агуэйра, потомственный проводник.
Офицеры встали и тоже представились.
- Так вы русские? Один из моих прадедов был проводником в экспедиции Лангсдорфа, русского консула, так что уважение к России, можно сказать, у меня в крови. Я не совсем индеец, но в своем племени пользуюсь авторитетом и уважением…
- Как вы прошли мимо постов? – прервал его словесные излияния Кармакулов.
- Для индейца это не составит труда, - мягко улыбнулся человек. – Я, наверное, мог бы проникнуть в резиденцию синьора Варгаса…
- Спасибо за подсказку, мы усилим охрану лагеря, - ехидно промолвил Елютин.
- И это правильно! По вашим следам идут ваши недруги, - Жоакин шагнул через порог.
- Они далеко отсюда? – встрепенулся Николай.
- Полдня пути. Я догадываюсь, куда направляетесь и вы, и они, - Жоакин прислонил к стене винтовку. – И знаю кратчайший путь, который позволит вам избежать опасностей.
- Откуда вы узнали о нашей экспедиции? – майор, прищурившись, смотрел в глаза таинственного гостя.
- Индейская почта, - развел тот руками. – Вы позволите присесть у очага?
- Садитесь. У вас речь и манеры белого человека.
- Спасибо падре Рикардо из католической миссии. При ней была школа для индейских детей, а я – лучшим учеником. – в гордых словах Жоакина звучала легкая ирония, свойственная умным людям, что не преминул отметить Николай.
- Простите, а к какому племени вы принадлежите? – задал Арсений логичный вопрос. - Я не силен в индейской этнографии, так что хотел бы просветиться.
- Я из народа тобуари, - ответил индеец. – Мы не столь многочисленны, как другие племена сельвы, так что, вполне возможно, вы никогда не слышали о нас. – И тут же Жоакин переменил тему разговора: - Насколько подробны ваши карты?
- Нам дал их один бразилец, - Кармакулов, надев перчатки, чтобы не обжечь руки, снял котелок с очага. – Как потомственный помор я в своей жизни съел, наверное, не одну тонну рыбы, но прежде мне не доводилось вкушать уху из обитателей притоков Амазонки.
В руке Елютина появился черпачок, он наполнил миски – и все трое заработали ложками и челюстями, изредка отрываясь от процесса поглощения пищи и нахваливая супец.
- Прелесть! Плесните нам еще, - Кармакулов быстро осушил миску. – Я вижу, наш гость того же мнения, что и я.
А между тем вечерние сумерки быстро поглотили сельву и заброшенную индейскую деревню. Жоакин расположился на лежанке из пальмовых листьев в одной хижине с русскими. Уже укладываясь спать, Елютин задал резонный вопрос:
- А не заползет ли в наше обиталище очередная кайсака? Надо устроить ночное дежурство, - Кармакулов заерзал на лежанке.
- У меня есть надежный защитник, - усмехнулся Жоакин и, при свете догорающих дровишек в очаге, опорожнил сумку. На пол плюхнулась… змея и недовольно зашипела.
Русские офицеры оцепенели, уставились на иссиня-черную рептилию, извивавшуюся в нескольких шагах от них, потом перевели взгляд на индейца.
- Это мой друг муссурана. Не бойтесь ее, яд этой змеи не повредит человеку. Простой уж, который питается гремучниками и прочими гадинами без особого ущерба для своего здоровья и с большой пользой для людей. – Хоакин встал, взял ружье и подтолкнул своего ползучего друга, который тотчас же устремился в угол, где валялась мертвая кайсака и принялся ужинать, толчками заглатывая тело ядовитой бестии. Кармакулов и Елютин с отвращением отвернулись.
- Настоящий индеец в сельве не пропадет, - резюмировал Елютин, укрываясь плащом.
- Как настоящий помор на Груманте, - Кармакулов повернулся к стене.
- Он будет сторожить наш сон, - Жоакин прикрыл дверь, поставил оружие на прежнее место.
Скоро большинство обитателей лагеря погрузилось в сон, одни только часовые, охранявшие подступы к заброшенной деревушке, зорко вглядывались в тропическую тьму и вслушивались в звуки ночи.
- А знаете, Арсений, я соврал в прошлый раз, - произнес Николай, борясь с зевотой. – У меня был короткий роман с Марией Климовой. Короткий и бурный. Потому-то я и отправился из Одессы в Архангельск, а не на Соловки. И мои одесские друзья оказались на свободе…
- Богатая биография, - Арсений тоже зевнул: сон неудержимо затягивал его в свой омут как русалка простофилю-купальщика. И лаже назойливые насекомые, летающие и ползающие в хижине, не могли одолеть эту тягу.
СТРАХИ ШИНГУ
Утром экспедиция тронулась в путь. Кармакулов представил проводника Жоакина боливийским офицерам. Жоакин подсказал кратчайший путь к Шингу (начертанный на карте завел бы в болото) и карандашом нарисовал квадратик – очередную индейскую деревню, которую почему-то проигнорировал топограф. К полудню они вышли к притоку, на берегу которого раскинулось скромное селение. Жоакин быстро договорился с местными обитателями (их язык был родственен тобуари) и добыл три длинных пироги; при этом к последней пришлось привязать еще плот со всяческим скарбом. Туземцы охотно поделились лодками: к путешественникам-иностранцам они относились с большим доверием, чем к бразильским властям, источнику всяческих притеснений и произвола, к тому же, как убедились наши герои, авторитет Жоакина среди автохтонов сельвы был велик.
- Час-другой – и течение этой реки приведет нас к Шингу, - Жоакин налегал на весло как бывалый гребец. – Совсем немного осталось…
…Самолет с мертвым пилотом, кувыркнувшись несколько раз в воздухе, ударился о землю на большой зеленой поляне, раздался взрыв. Пламя взметнулось выше макушек деревьев. В сельве стояла жаркая, сухая погода. На беду людям и лесным обитателям, она была еще и ветреной, так что огонь стал быстро распространяться в дебрях. Звери и птицы, рептилии и насекомые спешили к берегам многоводной Шингу, спасаясь от беснующегося пламени и удушливого дыма. Надрывно клекотала орлица, к ее гнезду с птенцами подбирался огонь; самка ягуара хватала за шеи детенышей и перетаскивала их в безопасное, как ей казалось, место, но и там семейство настигала огненная стихия. Нескладные обезьяны с криками перепрыгивали с дерева на дерево, спасаясь от пожара. Голенастые кариамы сначала убегали от огня, потом вспархивали и, пролетев некоторое расстояние, вновь пускались бежать.
Хищники и травоядные, не замечая друг друга, мчались, не разбирая тропы, а сзади неудержимо наступал огненный вал, треща, рушились охваченные огнем деревья, летели сверху сучья, рассыпая фейерверками искры, кружили вспыхнувшие пальмовые листья.
Спасались от огненной стихии и ядовитые обитатели сельвы: одни, стремительно ползя-скользя, другие прыжками, третьи на крылышках. Все, что могло двигаться, покидало «зеленый ад», ставший огненно-красным и черно-дымным. На второй день пожар, поглотив старую кофейную плантацию, подступил к индейской деревне, вынудив ее жителей, собрав немудреные пожитки, погрузиться в пироги и отправиться вниз по реке в поисках пристанища. В очаге пожара, посреди выжженного на много миль леса, торчал обезображенный взрывом и огнем хвост самолета. В развороченной кабине, среди расплавившегося стекла и оплавленного металла – крошево обугленных костей пилота, так и не узнавшего, что его скорая и нелепая смерть произвела катастрофу в сельве. В стороне, выброшенный взрывной волной, валялся бесформенный кусок обугленного пластика, винила и металла – то, что было когда-то патефоном и грампластинкой.
Ничего этого не ведали ни вырвавшиеся вперед на своих моторных катерах боливийцы, ни парагвайцы, двигавшиеся следом на индейских пирогах. Только сидевший в головной пироге Жоакин, оглядываясь по сторонам, проговорил:
- Птицы и звери сильно встревожены. Сдается мне, впереди горит сельва.
Катера, выскочив из-за песчаного мыса и взбудоражив блаженно нежившихся крокодилов, оказались на просторе Шингу. Кельнер поправил повязку со свастикой, с которой никогда не расставался, прихлопнул на лбу москита, замахал измятой, видавшей виды тирольской шляпой. Майор Сеговия, с утра приложившийся к фляжке. («Где он только добывает себе текилу здесь, в сельве? – подумал Готфрид. Боливиец же был рад тому, что накануне «реквизировал» алкоголь в индейском селении, пока немец возился с катерами), дважды пальнул в воздух, следом за ним салютовал Мендес. Из тростников взлетели перепуганные выстрелами цапли и фламинго.
Спустя полчаса на вольных волнах великой бразильской реки появились пироги с парагвайцами, русскими, англичанином и проводником-тобуари. Жоакин снял шляпу, и, привстав, отчего пирога закачалась и зачерпнула бортом воды, поклонился и произнес:
- Слава тебе, великая мать Шингу! – и снова сел.
Над рекой сияло солнце, и отражение его расплывалось большим золотым ковром по зыбкой поверхности реки. Казалось, что пироги экспедиции плывут по золотой реке к золотому царству Эльдорадо, к таинственной пирамиде неизвестного народа, которую искал Фосетт.
Боливийцы решили поохотиться. Катера пристали к песчаной косе, Мендес и трое солдат спрыгнули на влажный песок. Офицер оттолкнул черепаху, лежавшую у него на пути, поднял из зарослей двух упитанных уток, подстрелил одну. Солдаты привычно взялись за мачете.
Так, прорубая заросли, они вышли на обширную поляну. Мендес, махнув рукой соотечественникам – мол, я скоро вернусь, - углубился в чащу, не забывая оставлять на стволах надрезы, чтобы отыскать обратный путь. Солдаты тем временем принялись собирать орехи, разбивая скорлупу прикладами или вскрывая их штыками. Хохлатая кариама, выбежав на поляну, остановилась м с любопытством наблюдала за людьми. Один из бойцов заметил ее, вскинул винтовку, прицелился, но птица в мгновенье ока исчезла в кустарниках.
- Черт побери, паук! – солдат сдернул шляпу, членистоногое упало на землю, ботинок бойца размазал его по траве.
- Ядовитый? - вздрогнул сидевший рядом, вскочил, огляделся вокруг, потом поднял голову и вскрикнул: по стволу пальмы, росшей всего в трех шагах от него, ползали десятки тварей.
- Что прохлаждаетесь, бездельники? – на поляну вышел немец, в руке он держал подстреленную колпицу. – А куда подевался синьор офицер?
Кельнер нагнулся, чтобы сорвать красивую фиолетовую орхидею и украсить ею тирольскую шляпу – и тотчас с отвращением отдернул руку: из-под цветка выбежал паук, мигом принял боевую стойку.
- Шайзе! – немец смачно раздавил паука и снова обратился к солдатам. – Где ваш начальник, я спрашиваю? Где его черт носит? А чего это вы уставились…
- Охотиться пошел… - прошептал один из солдат и дрожащей рукой указал на ближайшее дерево. – Там… Их столько!
Немец обернулся. Ствол банановой пальмы был облеплен мохнатыми монстрами. Они шевелились, копошились, одна из тварей упала прямо на повязку со свастикой, паук нашел паука. Содрогаясь от омерзения, Готфрид стряхнул его и завопил:
- Бежим к лодкам! Они ядовитые!
- А как же наш командир… - робко спросил один из солдат, топча бегущих по траве пауков.
- Найдет дорогу. Живо, бегом! – и понесся к реке, бросив охотничий трофей. За ним дали деру боливийцы. Странствующие пауки падали с деревьев, как перезрелые плоды, гибли под ногами бегущих. И впереди всех удирал от нашествия восьминогих убийц Готфрид Кельнер.
«Вдохнешь щепотку – и мир вокруг преобразится, - Мендес извлек из кармана тряпицу, поднес к носу… - Сейчас все чувства обострятся, душа взбодрится…» Запас кокаина подходил к концу, а без него мир в глазах боливийского офицера тускнел, на душе поселялась тревога. Вдобавок, и сердце его стало сдавать – частые вдыхания порошка коки изнашивали его «пламенный мотор». «Это потому, что доза маленькая», - наивно думал он.
Едва Мендес приготовился втянуть в себя очередную порцию «дури», как что-то плюхнулось ему на плечо. От неожиданности он рассыпал порошок из тряпицы, чертыхнулся. Нагнулся, чтобы собрать вожделенное вещество… и вскрикнул от боли: нечто мерзкое и мохнатое, резво сбежав вниз по руке, впилось в запястье. Мендес с ужасом уставился на страшное существо. Он хотел сбросить его – и не мог: прежде, чем яд парализовал его нервную систему, животный страх парализовал душу. Он знал, чем чреват укус бродячего паука. А вокруг него уже суетились десятки отвратительных бестий. Вот еще один, упав с дерева на голову офицеру, нацелил свои хелицеры в толстое, волосатое ухо, но Мендес, отчаянно мотнув головой, скинул его и опрометью ринулся в сторону реки, спотыкаясь о пни, наталкиваясь на деревья, отбрасывая лианы, ветви хлестали его как розги. Еще один паук упал ему за шиворот. Он отшвырнул винтовку, попытался скинуть на бегу промокшую от пота рубашку, но не смог, яд начинал овладевать организмом человека…
- Пожар близко! – категорично произнес Жоакин. Кармакулов принюхался, запаха дыма он не ощущал. Заметив это, проводник указал на бегущих к реке юрких ящерок, перепархивающих с ветки на ветку ярких птиц самой невероятной расцветки, спешащих дикобразов… - Они спасаются от огня. Ого! – воскликнул он, указав на мохнатого паука. – Да их тут сотни! Бежим к воде, там наше спасение.
- К пирогам? – машинально переспросил Николай.
- Нет, пока добежим, нас закусают до смерти. Они всюду – на деревьях, в кустах, в траве. Вы умеете плавать?
Кармакулов кивнул. Они кинулись к реке, гладь которой просвечивала сквозь зеленую стену зарослей, каждый успел стряхнуть с себя двух-трех пауков. Николай готов был уже прыгнуть в воду, но Жоакин остановил его:
- Смотрите! Нам туда нельзя.
Впереди был длинный песчаный остров, поросший невысоким кустарником и тростниками. В воды Шингу плюхнулась большая, грузная капибара, но, не проплыв и половины расстояния, отчаянно заверещала, стала биться в волнах, которые окрасились в алый цвет.
- Там пираньи – прошептал проводник. – Сзади смерть и спереди смерть. – Он коснулся рукой толстой лианы. – А что, если попробовать перепрыгнуть?
Они выбрали самые длинные и толстые лианы, держась за них, отбежали назад, раскачали – и взлетели над волнами Шингу, над агонизирующей капибарой, которую заживо поедали пираньи. До берега они не долетели, плюхнулись на мелководье, угодив ногами в вязкую глину – и рванулись вперед, обгоняя устремившихся к новым жертвам пираний. Только что они были по грудь в воде, через несколько секунд уже по пояс, вот по колени. Выскочив на песок, Жоакин отчаянно замахал левой рукой – одна из пираний вцепилась-таки в мизинец.
Они были примерно посредине небольшого. узкого островка. На берегу валялся выброшенный рекой ствол дерева, на который наши герои присели перевести дух. Но не тут-то было: раздался шорох – и из густой травы показалась морда каймана, весьма крупного для представителей этого вида. И почти одновременно с противоположного конца острова послышалось громкое урчание – спасшийся от пожара и каким-то чудом избежавший погибели от пираний ягуар двигался к ним, недвусмысленно облизываясь.
- Прямо-таки сюжет из «Приключений барона Мюнхгаузена», - пробормотал Николай, глядя на подползающего каймана и нащупывая в кармане боевую гранату.
- Что? – не понял проводник.
- Так, из книжки. Мы должны действовать одновременно, не дожидаясь, пока эти чудовища друг друга пожрут. У меня есть граната, и передо мной кайман.
Словно услышав свое видовое название, рептилия выразительно лязгнула челюстями.
- У меня пистолет… - прошептал Жоакин, следя за крадущимся ягуаром.
- По счету три вскакиваем, вы стреляете, я- бросая – и мы падаем на песок, закрывая головы.
- Раз! Два! Три! – сорвав кольцо, Кармакулов швырнул гранату прямо в разинутую пасть желающего полакомится человечиной каймана. Жоакин поразил в голову приготовившегося к прыжку ягуара. Оба дружно упали на песок. Взрыв разнес каймана в клочья, которые кровавым градом пробарабанили по спинам людей. Первым встал, отряхивая крокодильи ошметки, индеец.
- Я оглох от грохота…
- Это на время, - прокричал ему в ухо русский. - Скоро слух прорежется.
Они побежали вдоль берега. С далеко вдающегося в реку мыса были хорошо видны пироги.
- Эге-гей! – заорал Кармакулов и замахал руками. А из-за стены леса уже вырастали клубы черного дыма, подсвеченные снизу языками пламени. Зеленая масса сельвы, черный дым, взлетающие вдали языки огня – будто зелено-черно-красный стяг неведомой страны. Из гущи леса доносились отчаянные крики птиц, обезьян, рычанье хищников.
Пироги забрали индейца и русского и направились к противоположному берегу Шингу, надеясь, что огонь туда не доберется. А передовые «отряды» лесного пожара уже вышли к Шингу, занялись большие деревья, огонь взбегал по лианам – словно сгорали бикфордовы шнуры. Вот один из них, причудливо извиваясь, полетел в воду… нет, это вспыхнул удав боа.
- А вот и он… - воскликнул Готфрид – да так и застыл с разинутым ртом. Майор Сеговия, оторвавшись от калебаса с каким-то мутным пойлом местного индейского разлива, хотел тоже что-то сказать – и едва не выронил сосуд. Навстречу, шатаясь из стороны в сторону, шел Мендес. По нему ползали, перебирая щетинистыми лапками, пауки-бродяги. Шаг, еще один шаг – и рухнул с перекошенным от ужаса и боли лицом. Паучий нейротоксин сделал то, что не успел кокаин – остановил сердце парагвайского офицера.
- Надо похоронить его. – майор громко икнул, рыгнул и опять присосался к калебасу. – Жаль среди нас нет падре.
- Пока мы будем рыть могилу, нас насмерть закусают пауки или пожрет огонь. Оставьте его здесь… для естественной кремации, - он указал на поднимающийся над лесом дым.
- Но вы же католик! – воскликнул Сеговия. – Оставить мертвеца без погребения…
«Слишком большая честь для расово нечистого», - подумал немец, а вслух сказал: - Если вы хотите копаться в земле вместе со своими солдатами, оставайтесь, а я ухожу. – И обратился к скучившимся на берегу бойцам. – Ну, кто со мной? Кто не желает сгореть или задохнуться в дыму? Или вам не страшны пауки-бродяги? – Он пнул паука, пытавшегося вскарабкаться на его ногу.
Солдаты переводили взгляды с немецкого офицера на боливийского и обратно, не решаясь сделать выбор.
- Горелым пахнет, - повел ноздрями сержант. – Огонь уже близко.
Едва услышав эту фразу, солдаты бросились к катерам, едва не сбив с ног Сеговию, допивавшего остатки пойла из большого калебаса.
Бросив последний взгляд на бездыханное, облепленное пауками тело, майор снял шляпу, пробормотал молитву и перекрестил покойника, затем проворно прыгнул в катер.
«Черт, где самолет с Георгом! – думал Готфрид, глядя на занимающиеся пламенем прибрежные заросли. – давно должен был найти нас и приземлиться на какой-нибудь лужайке. А, может, у них топливо кончилось или что еще приключилось? Ну так горючее можно было отнять у этих полуобезьян-бразильцев и наполнить бак. Странно все это…»
Катера помчались вниз по Шингу, мимо берегов, уже охваченных пожаром, и тех, куда огонь еще не добрался. Вот рухнула в воды реки огромная пальма, чья пылающая крона походила на огненно-рыжи космы. Следом другая повалилась, пустив в небо сноп искр. И всюду носились, кричали, свистели, каркали, клекотали сотни, тысячи птиц, поодиночке, парами, стайками и тучами – огнь уничтожил их гнезда, погубил птенцов.
…Пироги уткнулись носами в противоположный берег реки, куда не смог добраться через блестящий в лучах солнца простор Шингу всепожирающий огонь. Здесь, под сенью диких гевей, до которых пока что не дошли руки у добытчиков каучука, и решили заночевать.
Жоакин, с кошачьим проворством наловив в кустарнике каких-то местных мышек, развязал свой мешок и угощал муссурану. Один из парагвайцев, заметив это, приволок убитую им гремучую змею, так что ползучий друг человека был накормлен до отвала и лежал, непомерно раздувшись, на травке, переваривая ужин.
Парагвайцы, выстрелами разогнав кайманов, довили с берега рыбу. Кармакулов у костра рассказывал соотечественнику очередную историю из своей чрезвычайно богатой событиями жизни. Мортон вел дневник. Баррьехос и Вакерос отдавали приказания: принести хворост, ощипать подстреленных на реке гусей, оборудовать точку для наблюдения за рекой. А в это время из кустов за ними внимательно наблюдали три пары глаз: одна – светло-голубая, нордическая, и две черные, индейские.
- Вот он! – Шнайдмюллер указал на человека в зеленой куртке. Это был Торрес, изменник, завербованный неприятелем. – Утром возьмете его.
Крылья ночи раскинулись над сельвой. В четырех милях ниже по течению, на такой же вот опушке прибрежного леса, расположились боливийские солдаты. Хорхе Сеговия громко храпел, и храп пьяного майора дополнял разноголосицу ночного леса новой нотой. Кельнер
клевал носом у костра. Во сне он снова очутился в Германии, на собрании штурмовиков, кричал что-то, ощущал во рту позабытый вкус настоящего баварского пива, рука его тянулась к настоящей колбасе, а не этой креольско-индейской дряни, отличающейся от настоящей немецкой колбасы как «Нибелунги» от Талмуда. Но магия сна переносила его из облюбованной соратниками пивной в уютную спальню. Телефонный звонок: «Рем арестован! В Бад-Висзее бойня!» Он открыл глаза – и снова оказался в бразильских джунглях, среди чернильной тропической ночи, с ало-желтыми бутонами костров и криками ночных птиц.
Вот глаза его снова сомкнулись – и он уже на площади, а крики приветствуют ораторов НСДАП. Скоро должен прибыть сам фюрер, все в напряжении, предвкушении, сам Готфрид взволнован, как и его сподвижники по СА, призванные охранять собрание: прошел слушок, что на площадь могут просочиться коммунисты или бойцы «Рейхсбаннера», этого нельзя допустить. А вот уже в Боливии, инструктирует бестолковых метисов…
- Синьоры офицеры! Пропал русский индеец! – чуть свет разнеслось над лагерем. Первым вскочил Кармакулов, растолкал Елютина, послал солдата, принесшего весть, будить Баррьехоса и Вакероса.
- Видать, по нужде вышел, тут его и… - произнес Арсений, подбирая оброненную лестовку.
- Их было трое. Один – в сапогах, в Бразилии таких не делают, за ним – еще двое, босиком, следы глубоко вдавлены в глину – похоже, тащили кого-то или что-то на плечах, - проводник внимательно изучал следы. – Они шли в сторону деревни племени калапало.
Лучи утреннего солнышка пробивались сквозь зеленую занавесь листвы, над рекой медленно таял туман, отступал в гущу леса, цепляясь за ветви деревьев, стелился по траве. Ветерок приносил едва уловимый запах дыма с противоположного берега, где полыхала сельва.
- Что же теперь делать? – Баррьехос не находил себе места. – Напасть на деревню и отбить нашего человека?
- И нажить себе врагов? – Жоакин оторвался от чтения следов. – Ссориться с калапало – себе дороже. Тем более сейчас, когда до пирамиды Чемагуа осталось пройти не так уж много…
- И что ты предлагаешь, лесной бродяга? – накинулся на него Вакерос. – Бросить на произвол судьбы того, кто добровольно присоединился к нам, доверился…
- Дайте мне двух солдат, которые хорошо ориентируются в зарослях и умеют передвигаться бесшумно, - ответил проводник.
- Есть такие! Они выросли среди лесов, и я часть посылал этих парней в разведку. Серхио, Карлос! – крикнул офицер. – Быстро ко мне!
Два солдата – небольшого роста, подвижных, с хитроватыми физиономиями – выросли перед Вакеросом, ожидая приказаний.
- Поступаете в распоряжение этого господина, - он кивнул на проводника. – Слушаться его как вашего непосредственного командира и выполнять все требования. Вопросы есть?
Вопросов не было. Через десять минут, после короткого «инструктажа» от бразильца, все трое бесшумно нырнули в ядовито-зеленые дебри сельвы.
…Георг был в ярости. Эти безголовые дикари захватили не того парагвайца. Он тоже был в зеленой куртке, накинутой на плечи, да и рост, и фигура похожие на Торреса, но это оказался совсем другой человек. В спешке Шнайдмюллер не заглянул в лицо похищенному, которого индейцы калапало завернули в ватное одеяло. Один удар сзади по голове – и он погрузился в беспамятство, а потом – кляп в рот, мешок на голову, путы на руках и ногах – и вперед, по лесной тропе, в дикарское селение. Только там, когда размотали одеяло и сняли мешок с головы, выяснилась ошибка. Что ж, этого тоже можно допросить и разузнать у него, у кого в парагвайском биваке находятся точные карты местности. А потом – дерзкий набег, отнятие карт, ликвидация русских и парагвайских офицеров. Топографические карты нужны позарез, ибо оставленные в наследство отцом изображения Шингу и ее притоков более чем приблизительны. А пока выясним у этого незнакомца, что он знает. Ведь не ходить же к парагвайцам второй раз за сутки – там наверняка уже подняли шум, сбились с ног в поисках одного из своих людей. Можно самим очутиться в роли пленников, а то и убитых. Напасть надо будет позже, лучше всего глубокой ночью: калапало перережут караулы (тихо просочиться мимо них уже вряд ли удастся), заодно вытащат этого горе-шпиона Торреса.
- Эй, тебя как зовут? – Шнайдмюллер подошел к человеку, лежавшему на циновке. Рядом возвышался мужской дом – место собраний взрослых мужчин племени. С раннего утра бесстрашные охотники сельвы стягивались туда. Только двое их соплеменников продолжали следить за похищенным ими человеком. Гомеса раздели до исподнего и за руки привязали к столбу. На груди индейца красовался серебряный русский крест!
- Меня зовут Дионисий, - промычал индеец.
- Что за имя! – Георг протянул руку к кресту, индеец дернулся, мотнул головой, отпрянул – и уперся головой в столб. – Ты не католик?
- Православный… - индеец дрыгнул ногами.
- Не дури! – немец пнул его. – Ты знаешь, у кого карты?
Гомес ничего не знал про карты. Он отрицательно покачал головой.
- Странно: православный индеец. – задумчиво пробормотал Георг. – Где тебя крестили?
- В церкви. Мой тесть русский. Иначе я не мог жениться на его дочери.
- Ладно. Вернемся к нашим картам. Ты как зять русского наверняка общаешься с этими двумя офицерами. И мог видеть…
- Синьор, я не разбираюсь в картах, и я не видел…
Майор потерял терпение. Он обратился к стерегшим Гомеса – размалеванным с босых ног до голов, украшенных перьями попугаев и цветками орхидей, свирепого вида воинам:
- Ребята, вы умеете развязывать языки. Заставьте его выдать все, что знает. Я буду задавать вопросы, а вы…
Калапало молча улыбнулись. Пытать они умели.
Шел второй час допроса. Георг по-турецки сел напротив пытаемого. Один индеец держал в руках плетеный короб, из которого просыпал на голые ноги жертвы рыжих муравьев, тоже бродячих, о которых за пределами Бразилии рассказывают много небылиц. Насекомые бегали по ногам индейца-старовера, нещадно жалили его. Ноги распухли, как у страдающего слоновой болезнью, пленник то вскрикивал, то стонал. Немец каждые пять минут повторял вопрос про карты, а муравьи продолжали терзать Гомеса. Внезапно полог, скрывающий вход в хижину, откинул молодой индеец и крикнул майору с порога:
- Молодой Штейнен, тебя желает видеть вождь. Приходи на совет племени.
Шнайдмюллер не сразу сообразил, что эти слова относятся к нему. Он привык к обращению «герр майор» и своей родовой фамилии.
- Тебя зовут, белый друг! – индеец поманил его рукой.
- Иду, - «Штейнен» скрылся в доме, воины калапало продолжили мучить пленника – они не любили чужаков.
- Это русский индеец, - шепнул бывалый разведчик Карлос бывалому следопыту Жоакину и указал на Гомеса и его палачей, сыпавших на искусанные ноги очередную порцию муравьев.
- Их – двое, нас – трое, - прошептал в ответ бразилец. - Они заняты пыткой этого несчастного и не заметят, как мы подкрадемся. А все остальные их соплеменники сейчас в мужском доме.
Все произошло в считанные секунды. Жоакин оглушил индейца, возившегося с муравьями, Серхио почти одновременно с ним погрузил в забытье второго. От коротких ударов разлетелись лепестки орхидей, украшавшие растрепанные шевелюры дикарей. Карлос, приложив палец к губам, склонился над Дионисием-Денисом.
- Идти можешь? – тихо спросил он, впрочем, предполагая отрицательный ответ. Гомес замотал головой и тяжело простонал. Серхио и Карлос принялись яростно топтать копошащихся насекомых. Жоакин, глядя на раздутые, в волдырях ноги индейца, которые парализовал муравьиный яд, сказал:
- Сам идти он неспособен. Берите циновку, поднимайте и несите его. У меня есть в запасе мази и притирания из трав сельвы, которые лечат муравьиные укусы. Через несколько дней он может ходить самостоятельно. – Жоакин осмотрелся по сторонам. Тихо, женщины и дети сидят в хижинах, дожидаясь мужчин с собрания. Подхватив Гомеса, они нырнули в зеленую чащу, провожаемые лаем какого-то индейского барбоса.
- Что там такое? Опять ягуар? – выглянула из лачуги старуха, выплеснула из горшка объедки; пес, виляя хвостом, побежал к ней. Старая индианка заметила только шевелящиеся папоротники там, где спешили в парагвайский лагерь Жоакин и два солдата с Гомесом.
Час спустя из мужского дома вышел Шнайдмюллер, увешанный ожерельями из цветов и просверленных раковин, с орлиным пером в волосах. Его признали другом племени лучшие воины! Он довольно огляделся – и улыбка мигом слетела с губ: пленник пропал, оба допрашивавших его индейца валялись без сознания, из опрокинутой плетенки разбегались муравьи. Немец истошно заорал:
- Он бежал! Его надо догнать… - Потом, сообразив, что человек на может бежать с ногами, парализованными ядом Бразильских муравьев, - закричал снова: - Его похитили!
Индейцы, выскакивая из мужского дома, тормошили своих соплеменников, валявшихся среди живых и раздавленных муравьев. Калапало готовы были отправиться в погоню за пленником и его похитителями, но неожиданное вторжение в деревню незваных гостей сорвало это намерение и спасло Жоакина, Гомеса и двух парагвайцев.
Боливийцы ворвались в деревню, паля в воздух, хватая визжащих поросят, корзины с бананами, пристреливая собак, атаковавших пришельцев. Впереди шел Кельнер. За ним поспешал, стреляя из двух браунингов одновременно, Хорхе Сеговия. Он первым делом принялся искать в деревне алкоголь и, обнаружив сосуды с индейским самогоном и пару бутылок купленной у белых огненной воды, победно возгласил:
- Хвала Всевышнему, Пречистой Деве и всем святым, мне снова есть чем утолять жажду!
Калападо схватились за луки и прицелились в непрошенных пришельцев отравленными стрелами. Но Георг, услышав крики на испанском и завидев боливийский отряд во главе с Готфридом, скомандовал:
- Опустите луки. Это свои!
Кельнер приветствовал Шнайдмюллера нацистским жестом. Тот салютовал в ответ.
- Я вижу, ариец стал вождем краснокожих дикарей, - насмешливо бросил Готфрид.
- Я не вождь, а культуртрегер в этом диком мире, - отшутился тот.
- Как будто им нужна наша великая культура…
- Жив, тезка! – крикнул Георг Хорхе, который уже откупоривал зубами бутылку.
- Жив! – тот сделал большой глоток и засмеялся. – Пока есть вода жизни, я жив!
…С реки тянуло дымом: пожар продолжал распространяться по сельве. Поэтому парагвайцам пришлось перенести свой лагерь на другую лужайку, подальше от берега. Жоакин колдовал над истерзанными ногами Гомеса. На следующий день зарядил дождь, скоро переросший в классический тропический ливень, растянувшийся на трое суток. Шингу затопила берега, из-за чего пришлось заблаговременно оттащить в глубь леса пироги; небесный «душ» потушил пожар. Горелый лес напоминал теперь огромную мокрую черную курицу, раскидавшую не десятки миль свои обугленные кости (стволы вечнозеленых деревьев) и превращенные в пепел перья (некогда цветущие кустарники). На противоположном берегу Шингу, не затронутом пожаром, дождь размыл и индейские тропы, и заброшенные лесовозные дороги., потому двигаться можно было только по рекам, когда они войдут в привычные русла. Гомес, благодаря знахарским секретам Жоакина, быстро поправлялся, и через три дня уже мог передвигаться на своих двоих.
В боливийском биваке двое немцев рассказывали друг другу о том, что довелось испытать: Георг – о смерти летчика, крушении самолета и своем счастливом спасении индейцами, Готфрид – о нашествии ядовитых пауков и бегстве от пожара. Какие еще испытания выпадут на их долю? Решено было, когда кончится ливень, отправиться вверх по реке, найти Торреса и дать ему новое задание – похитить карты.
Катера летели по Шингу. Вода уже спала, и можно было продолжать путешествие. Индейцы калапало, которые из поколения в поколение передавали смутную легенду о затерянной пирамиде, сказали Шнайдмюллеру, что, спустившись по реке еще на пару десятков миль, а потом свернув в один из притоков, можно добраться в неисследованный европейцами район, где с незапамятных времен высится Чемагуа. Они готовы были сопровождать «сына Штейнена» в поисках следов древней цивилизации, но разнузданное, мародерское поведение его соплеменника и приведенных Готфридом боливийцев, заставило индейцев затаить злобу, которая вскоре проявила себя, стоив жизни большинству солдат.
Судно с офицерами в этот раз поменяло флагманское место на скромное третье: если впереди подводные камни, топляки, мель, водоворот, пусть пострадают катера с солдатами, а отцы-командиры останутся целы. Где-то здесь, ниже по течению, находится устье небольшого притока, которое пометил крестиком отец майора.
Сплетение лиан, переброшенное через реку индейцами калапало, было не видно под водой, как не заметно и спрятавшихся в прибрежных кустах индейцев. Вот первый катер вылетел из-за мыса – и перед самым носом его взлетел из мутных волн зеленый «канат». Налетев на преграду носом, катер взметнул вверх корму и опрокинулся. Через несколько секунд в него врезался второй, тоже с солдатами, и опрокинулся на левый борт.
- Поворачивай назад! – завопил Шнайдмюллер. Выписав на воде загогулину, катер резко развернулся. Сеговия расплескал дрянное пальмовое вино и грязно выругался. Четвертый катер повторил маневр третьего. Барахтающиеся в реке солдаты привлекли внимание гревшихся на отмели кайманов, которые устремились к нежданно свалившейся в реку поживе. На берегах тотчас выросли фигуры индейцев-лучников, принявшихся пускать в несчастных боливийцев стрелы, отравленные ядом кураре. Отрава парализовала мышцы солдат, они переставали бороться с быстрым течением и захлебывались. Другие, избежав попадания стрел, оказывались в пастях голодных рептилий, два ряда зубов смыкались, ломая и дробя кости, откусывая головы, конечности.
- Стреляйте же! – отчаянно взвизгнул полупьяный Хорхе
- В крокодилов, синьор майор? – уточнил сержант.
- В дикарей на берегу, идиот! – заорал Сеговия. – Передай команду на второй катер!
Прогремели недружные залпы. На том и другом берегах остались валяться с полдюжины убитых калапало. Оставшиеся в живых пустили стрелы, смертельно ранив двоих солдат на четвертом катере. Ядовитая стрела сбила с головы Кельнера тирольскую шляпу, которая упала в воду. Из дебрей раздались пронзительные звуки священных флейт калапало, призывая соплеменников покинуть берега, пока их не перестреляли. Георг заметил в густых зарослях мелькнувший пышный головной убор вождя, пальнул из пистолета. Пуля сбила пару перьев, не задев голову. В адрес боливийцев и немцев раздались ругательства: «гремучие гадины» и «вонючие гоацины». Стрела ударила в борт всего в нескольких сантиметрах от руки Шнайдмюллера.
- Господа офицеры, надо вытащить из воды тех, кто еще жив, - взмолился сержант, наблюдая за теми соотечественниками, кто не был сражен стрелой и еще не угодил в пасть каймана. – Прикажите вытаскивать их из воды…
- Отставить! Черт с ними, нам надо спешить! – гаркнул Готфрид. – К тому же они перевернут наш катер. – А про себя подумал: «Слишком велика честь для межрасовых ублюдков!»
И катер с офицерами пронесся мимо плавающих на поверхности реки истыканных стрелами трупов, мимо других мертвецов, растерзанных кайманами, мимо самих кайманов, плотоядно клацающих челюстями-пилами, мимо еще живых людей, барахтающихся в кровавых волнах.
Один из парагвайцев схватился попробовал вцепиться рукой в борт катера, но Кельнер ударил его по пальцам пистолетом - и человек исчез за кормой, а через полминуты страшный вопль потряс реку и лесистые берега: голова бедняги исчезла в страшной пасти каймана.
Четвертый катер все так же следовал за третьим. Численность экспедиции уменьшилась почти вдвое. Впереди слышался отдаленный гул, который постепенно нарастал.
- Сдается мне, что там водопад, - Георг водил пальцем по большой карте Бразилии. – Вот тут черточка пересекает реку в среднем тече…
Гул превратился в грохот. Течение ускорилось. В воздухе висела водяная пыль.
- Рискнем! – завопил, перекрывая шум водопада, Шнайдмюллер.
Сеговия отчаянно стал креститься, не забывая при этом «причащаться» из очередного калебаса. Кельнер побледнел. Сидевшие в катере солдаты затаили дыхание.
Катер взлетел над низвергающимся водопадом – не очень высоким, но весьма грозным на вид; внизу валялись каменные глыбы, за тысячи лет превратившиеся в гладкие, окатанные водой валуны. Георг вспомнил падающий самолет, сердце его замерло. У опьяневшего Сеговии перехватило дух, он едва не поперхнулся вином.
Врезавшись в водную гладь, катер всплеснул массы воды, которые обрушились на него и промочили с ног до головы всех сидевших там. Судно подбросило вверх, Георг едва удержался, схватив Сеговию за рукав так, что тот выронил за борт сосуд и чертыхнулся.
Последний катер вел молодой солдат Рамиро. Он намеревался пристать к берегу, дабы все, находящиеся на судне, могли без риска спуститься вниз, мимо грохочущего водопада. А там уж как-нибудь пробираться по берегу вслед за катером с офицерами…
Но, как назло, заглох мотор. Катер не в силах был противостоять бурному течению, неумолимо увлекающему его. Он подпрыгнул – и рухнул, трижды перевернулся в полете, люди попадали вниз и разбились о камни.
Только на берегу уцелевшие перевели дух. Шнайдмюллер, Кельнер, Сеговия и четверо боливийских солдат. Гофрид сидел, склонившись над речной заводью, и стирал повязку со свастикой. Рядом двое боливийцев целились в омут, откуда мог появиться крокодил или змея. Вот один из них, Алонсо, опустил в воду винтовку и подцепил несомую течением тирольскую шляпу Кельнера. Тот, сухо поблагодарив метиса, выжал ее и повесил сушиться.
Георг в сопровождении двух боливийских солдат прошел полторы мили вниз по Шингу и наткнулся на устье небольшой мутно-коричневой речки. На пригорке торчал покосившийся деревянный крест. Немец взошел на вершину холмика. На кресте было нацарапано ножом по-немецки: «Здесь покоится мой верный сподвижник и проводник Гаэтану Агуэйра».
- Отсюда – и вперед! – вскричал Георг, сбегая вниз по склону. – Я, кажется, нашел то самое место, которое обозначил мой отец.
Пироги с парагвайцами причалили к берегу. Жоакин объяснил, что впереди – водопад, и экспедиции грозит верная гибель. К тому времени поток уже унес и катера, и трупы боливийцев, разбил, размолол их о камни, и ничего уже не напоминало о разыгравшейся здесь не более часа назад страшной трагедии.
- Оставьте лодки и идите за мной, - обратился он к офицерам. Колонна вновь вошла под полог влажного тропического леса. В дебри углубились и боливийцы с немцами. Две людские ниточки текли навстречу друг другу и должны были однажды пересечься. Где-то в чаще, слева и справа от боливийской колонны, шныряли индейцы калапало. Вот среди зеленого хаоса раздался звук флейты, а затем просвистели несколько стрел. Сопровождавший Готфрида боливиец Алонсо вскрикнул и упал со стрелой, торчащей из горла. Немецкий капитан метнулся в сторону – и это в очередной раз спасло его: стрела угодила в дерево над его головой. Размалеванный дикарь вдруг выскочил из густого кустарника, как черт из табакерки перед Шнайдмюллером, и, увидев кто перед ним, изобразил на лице величайшую почтительность к «сыну Штейнена». Но майор не оценил этого, и пуля прошила сердце простодушного дикаря, все еще наивно считавшего упавшего с неба белого человека благодетелем племени и не собиравшегося убивать его, в отличие от прочих участников экспедиции, нанесших урон его деревне. Готфрид, Хорхе и трое боливийцев дали залп в заросли. Раздались предсмертный крик, стон от боли – попали! Снова запели флейты, на этот раз вместо сигнала к бою выводя печально-тоскливую мелодию. Калапало исчезли, и больше уже не беспокоили сильно поредевший отряд.
Над зеленым адом Амазонии рассыпала крупные звезды тропическая ночь. Взошедшая над сельвой луна своим мертвенным светом делала картину фантасмагоричной, таинственной и жутковатой. По тропе к лагерю парагвайцев бесшумно пробирался капитан Кельнер и с ним солдат-боливиец. Они сумели просочиться между постами и были близки к цели.
Накануне, поднявшись на холмистую гряду, боливийцы невдалеке увидали идущую через редколесье парагвайскую колонну. Хорхе, с трудом продирая глаза, сквозь похмельный туман следил за неприятелем. Георг не слишком вежливо вырвал оптику у него и сам стал рассматривать идущих. Он без труда узнал Торреса. Тот, как ни в чем не бывало шагал в середине колонны. Гомес, замыкавший вереницу (последствия пытки муравьями еще сказывались) так и не узнал, с кем его перепутали (во время перебранки «сына Штейнена» с индейцами он был оглушен). Торрес же был рад, что его не разоблачили, и не горел желанием снова встретиться с немцами. Они, конечно, заплатили бы ему за ценные сведения, но впереди его ждало золото, так что… Днем незамеченные боливийцы и немцы спустились с возвышенности и отправились по следам своих неприятелей-конкурентов.
Лагерь был разбит на окраине старой вырубки, успевшей быстро зарасти молодым лесом, с противоположной стороны к нему подступал не тронутый лесозаготовками участок сельвы. К месту расположения экспедиции подкрался Георг и с полчаса наблюдал за происходящим в нем, выискивал палатку Торреса. Наконец, он обнаружил ее: парагваец-изменник расположился в нескольких шагах от офицерской палатки.
- Ночью я разбужу его и заставлю снова поработать на нас, - ухмыльнулся Кельнер. И вот эта ночь настала. Две тени метнулись через освещенное костром пространство; солдат, варивший в чайнике кофе, чтобы не уснуть, не заметил их, возясь с убежавшим кофе. Вот и палатка; немец при поднял угол брезента. Внутри безмятежно спали три бойца, Торрес – посредине.
Боливиец залез в палатку и резко встряхнул шпиона. Тот нехотя разлепил веки и, увидев перед собой незнакомого человека в гражданской одежде, недоуменно спросил:
- Ты кто? Я тебя не помню…
- Для тебя я свой, - прошептал тот и прикрыл рот Торреса пахнущей порохом ладонью.
Услышав в словах незнакомца легкий боливийский акцент, тот сразу понял, что к чему, остатки сладкого сна как ветром сдуло.
- Пойдем, только тихо, - приказным тоном сказал боливиец.
Кельнер недвижно лежал в тени палатки. Две подползли к нему. Будучи вне поля зрения человека у костра, он некоторое время шушукался с Торресом.
- Заберешь карты и уйдешь с нами. Знаешь, где они?
- В сумке у русского майора… - прошептал Торрес. – Но я рискую.
- Так рискни, если хочешь разбогатеть и до конца дней своих ни в чем не нуждаться. Нас мало, золота хватит на всех в избытке.
- А мои соотечественники, - все еще колебался он.
- Мы приготовили им ловушку, - блефовал немец. - Они не вернутся отсюда живыми, в отличие от нас с тобой. Хотя… ты ведь можешь отказаться! – и немец, притянув его к себе за рукав, приставил к горлу предателя охотничий нож. – Не вздумай поднять крик. Да и если ты останешься жив, а меня схватят, я все расскажу. И отказываться не советую, - он недвусмысленно провел концом ножа по пижамной рубахе. – Выбирай да быстрее, что ты предпочитаешь. Время слишком дорого мне…
- Я согласен… - выдохнул тот, косясь на нож.
Луна, проглянув меж густых пальмовых крон, бросила бледный свет на палатку и лежащих рядом трех человек. Повинуясь приказу капитана, они отползли в укромное место. Человек у костра, несмотря на выпитый кофе, уже клевал носом, дремота одолела его.
Похитив карты, Торрес должен был дождаться рассвета, а потом бежать в джунгли по тропинке, которую указал ему Готфрид. Так он выйдет к стоянке боливийцев. Маршрут немец описал Торресу во всех подробностях, трижды повторив и заставив повторить его.
Немец и боливиец так же бесшумно ускользнули из лагеря, а их легкий шорох в кустах караульные приняли за суету мелких зверьков или змей, охотящихся ночью.
Заслышав шаги Торреса, костровой встрепенулся, оглянулся:
- Ты куда, парень, за полночь.
- В кусты… - пролепетал тот, остановившись.
- Ясно. Смотри, аккуратней, а то какого-нибудь кусачего гада потревожишь, так он тебе укусит за то самое место… - и полусонный костровой рассмеялся.
Для видимости Торрес юркнул в кусты. Через несколько минут появился, демонстративно застегиваясь на ходу. Но в «конспирации» уже не было смысла: солдат у костра тихо похрапывал с присвистом. Постояв с полминуты на месте, Торрес прошмыгнул к офицерской палатке. Сердце его бешено колотилось. Дрожащей рукой приподнял полог. Господа офицеры блаженно спали. При свете луны была отчетливо различима сумка. Только протянуть руку и отстегнуть ремешок, придвинуть сумку поближе и запустить туда руку. И тут русский майор зашевелился!
Рука Торреса мигом вынырнула из палатки, брезент опустился, шпион резко отпрянул и поднялся на ноги.
Через минуту, потягиваясь, палатку покинул Кармакулов. Угловым зрением он заметил Торреса, вполне дружелюбно спросил:
- Что, солдат, не спится?
- Так точно, синьор майор, - выпалил тот под аккомпанемент стука нечищеных зубов.
- Пойду к реке освежиться, - Николай направился по узкой стежке на берег притока Шингу.
Когда его спина исчезла в зарослях, Торрес кинулся к палатке, осторожно заглянул: все спят, как убитые. Протянул руку, отстегнул ремешок, подтащил сумку, запустил руку внутрь, нащупал карты, вынул, застегнул, подвинул обратно запихал карты под рубаху. Он стоял и переводил дух, прислушиваясь к звукам, доносящимся из палатки. Только храп и невнятное бормотание. Когда он уже залезал в свою палатку. услышал за спиной голос Кармакулова.
- Сон вернулся?
По спине изменника заструился холодный пот. Не оборачиваясь (что было весьма невежливым), чтобы офицер не увидел его перепуганного лица, Торрес сказал:
- Я постараюсь заснуть, синьор майор.
- У меня валерьянка есть в сумке, - добродушно произнес русский.
- Спасибо, не стоит. Я этим аптечным пузырькам не доверяю, - полуобернувшись, ответил изменник. При словах Николая похолодел не только пот, но и кровь изменника.
- Как знаешь, - махнул рукой русский офицер и направился к себе.
Надо ли говорить, что всю оставшуюся ночь Торрес не сомкнул глаз, весь обратившись в слух. Он слышал, как проснувшийся костровой шуршал хворостом, сменялись караулы, солдаты бегали до ветру. Соседи по палатке изредка ворочались с боку на бок. Наконец, рассветные лучи стали пробиваться сквозь прорехи в сплошной зелено стене леса…
ТРЕЩОТКИ И ШАРКУНОК
Утром Кармакулов обнаружил пропажу карт. Он перевернул вверх дном палатку, поднял на ноги весь лагерь – тщетно. Пока он терялся в догадках, куда могли подеваться карты, обнаружилось исчезновение Торреса. Нетрудно было догадаться, кто похититель. В погоню за изменником отправились Жоакин, Кармакулов, Вакерос и двое солдат. Жоакин безошибочно находил следы беглеца: то оборванную пуговицу, то клочок ткани на шипе колючего куста, то след крови на другом шипе, то след обуви, отпечатавшийся в глине…
Торрес начинал выдыхаться. Он, пыхтя, взбежал на вершину утеса, откуда открывался живописный вид на море сельвы с синими прожилками рек, несущих свои воды к Шингу, которая, в свою очередь, вливалась в великую Амазонку. Здесь должны поджидать его немец и боливийские солдаты. Он присел на камень, с трудом перевел дыхание. Вот он заметил вдали вереницу из пяти человек, идущую по направлению к нему. Сердце радостно забилось.
Он нащупал карты под одеждой – на месте! Но, повернув голову в сторону, откуда прибежал – и душа покатилась в пятки: по его следам двигались еще пятеро, вчерашние собратья по оружию, которых он предал. Кто поспеет быстрее? Казалось, что боливийцы проворнее, тем более что склон, по которому они подымались, был пологий. Но вот парагвайцы, бразилец и русский прибавили шагу. Первые появились на вершине на несколько секунд раньше вторых.
- Давай карты, дружок. И иди к нам! – крикнул Кельнер – и тут же осекся: на вершину буквально взлетел Вакерос.
- Вот ты где, свинья! Отдавай карты, подонок! – в руке Вакероса блестел револьвер.
Рядом с Вакеросом выросли Кармакулов и Жоакин, за ними маячили фигуры однополчан подлого изменника.
- Господин Кармакулов, вот так встреча! Или, может быть, товарищ Кармакулов? – ехидно прокричал немец.
- Ага, старый мюнхенский знакомый! – не менее язвительно произнес Николай. – У вас быстро зажила ссадина на вашем арийском черепе, герр Кельнер?
Позже, на привале он расскажет Елютину историю своего знакомства с Кельнером.
…В пивной «Король Людвиг» было шумно. Активисты Баварской народной партии совмещали приятное с полезным: пиво с политикой. Зашедший на огонек Николай (тогда, в двадцатых в Германии он любил шататься по собраниям самых разных партий – от коммунистов до монархистов). Неожиданно на глаза ему попался давний знакомый (еще по американским приключениям) палеонтолог Курт Штальберг.
- Признаться, не ожидал встретить вас здесь, - старый ученый, искатель окаменелостей, протянул руку русскому искателю приключений.
- Неисповедимы пути русского странника, - ответил тот, подсаживаясь к палеонтологу и крепко пожимая ему руку.
- Давно ли в Германии?
- Уже с полгода. Не так давно был в Берлине, слушал лекцию Альфреда Вегенера о движении материковых плит.
- И как вам эта сумасшедшая гипотеза?
- Она кажется мне весьма убедительной. Ведь и Коперника, и Дарвина когда-то считали сумасшедшими. А сегодня этот диагноз ставят Эйнштейну.
- Я не силен в большой физике, но что касается геологии… - и они пустились в споры, не забывая время от времени смачивать горло пивом. И даже не заметили, как речи ораторов сменились шумом, криками и звоном битой посуды. Только когда возле их столика вырос штурмовик и решительно потребовал выметаться, Николай отставил кружку и издевательски-вежливым тоном, предваряющим кулачную потасовку, осведомился, по какому праву господин мешает интеллектуальной беседе двух почтенных людей?
- Умойся, русская свинья! – догадавшись по акценту, кто перед ним, Готфрил плеснул в лицо Кармакулову пиво.
- Николай, не надо, - взмолился Штальберг, но Кармакулов, оскорбленный до глубины души, уже подхватил стул и обрушил на голову наглого штурмовика, умыв того кровью из рассеченного лба. Вдохновленные примером русского посетителя пивной, активисты баварской партии перешли в контрнаступление: большинство нацистов вылетели через дверь, кто спиной, а кто головой вперед, а некоторые, в том числе Кельнер – через витрину, при этом последний искупался в луже. К пивной уже сбегались полицейские, с ними был важный господин в черном пальто. Подойдя к Кармакулову, он осведомился:
- Это вы выкинули молодчиков из пивной?
Получив утвердительный ответ от Николая, он пожал ему руку:
- Спасибо. Вы сделали нашу работу за нас.
- Простите, с кем имею честь?
- Я – полицай-президент Мюнхена.
Побитые штурмовики разбредались, обещая непременно отомстить, свести счеты и с политическими противниками, и с этим проклятым русским.
- Надеюсь, убытки запишут на счет этих? - Кармакулов указал на уползавшего на четвереньках Кельнера, голова которого была обмотана окровавленной тряпкой.
Подкатил открытый автомобиль. Некрасивый человек с крупным носом и черными усиками бросил гипнотическо-демонический взгляд на Кармакулова. Шофер и охранники переглянулись. Машина развернулась – и умчалась прочь.
- Кто это был? – спросил Николай подошедшего Штальберга.
- Это Адольф, вожак их стаи. Разве вы не знаете?
- Да, кажется, я видел его портрет. Рожа довольно-таки отвратная.
- Но многие немцы считают иначе. Берегитесь его!
В правоте предостережения старого приятеля Николаю очень скоро пришлось убедиться.
…Готфрид злобно ощерился, так что стали видны прорези в челюстях, следствия уличных потасовок с коммунистами и социал-демократами.
- С тобой, русский, мы все равно покончим. – прошипел он и снова обратился к Торресу:
- Дай карту и переходи к нам!
- Верни наши карты и убирайся к своему немецкому приятелю! – крикнул Кармакулов. – Но помни, что для него ты существо низшего сорта, говорящая обезьяна.
Голова изменника вертелась волчком. Но точку в его жалкой жизни суждено было поставить природе. Иногда ничтожное сотрясение земной тверди влечет за собой катаклизм не меньший по последствиям, чем серьезное землетрясение. Дело в том, что земля Мату-Гросу изъедена карстовыми пустотами, и иногда небольшого толчка достаточно, чтобы изрядный кусок почвы провалился под землю. Утес гордо возвышался над рекой, а недра его представляли собой цепь небольших пещер.
С грохотом та часть вершины холма или небольшой горы, на которой стоял Торрес, обрушилась вниз, в тартар, в преисподнюю, а точнее – в подземные залы, которые за много тысячелетий прорыла вода. Тело Торреса оказалось раздавлено рухнувшими обломками, карты исчезли там же, в хаосе камней. Кельнер не без боязни подошел к краю образовавшейся пропасти, окинул взором нагромождения.
- Вам не везет в картах, - крикнул ему Кармакулов с противоположного края провала.
- Но и вам тоже! Мы все равно доберемся до пирамиды, - и немецко-боливийская компания повернула обратно, Сеговия привычно приложился к сосуду с вином.
- И как нам теперь быть? – обратился Кармакулов к Жоакину.
- Я знаю дорогу, - твердо прозвучали его слова. – И я доведу вас к цели.
- Смотрите, не это ли наша цель? – воскликнул вдруг Вакерос, шаря полевым биноклем по дебрям. – Видите? – он протянул бинокль Кармакулову.
Наведя оптику на цель, Николай узрел среди зарослей холм, густо увитый лианами. Он был правильной, пирамидальной формы.
- Похоже, - ответил он и передал бинокль Жоакину.
Немец прекрасно расслышал слова Вакероса. Стоя на уступе горы, он тоже извлек из полевой сумки бинокль и после долгих поисков обнаружил странный объект неприродной формы.
Там! – по-спартански кратко воскликнул он. – Туда!
Экспедиция снялась с места и двинулась в том направлении, где высился таинственный «холм». Однако идти пришлось не прямо, огибая болото – а это несколько лишних миль.
- На вашей карте этого болота, конечно, не было, - усмехнулся Жоакин. – И боливийцы, наверное, о нем не подозревают. А я знаю…
Немецко-боливийская экспедиция действительно забрела в трясину, где оборвалась жизнь еще одного солдата, неосторожно сунувшегося в топи. Он, житель горной местности, оказался беспомощен на равнине.
- Синьор майор, спасите Себастьяна, - умоляли его однополчане, но немец лишь ухмыльнулся и выстрели в голову тонущему.
- Он задерживает наше продвижение. И его все равно было не спасти, - отрезал он, а Сеговия помянул бойца, сделав три больших глотка.
- Еще осталось на донышке, - прохрипел он. Кельнер брезгливо посмотрел на боливийца, а Шнайдмюллер сплюнул и крепко выругался. Посовещавшись, офицеры приняли решение огибать трясину с востока., в то время как неприятели-конкуренты обходили его с запада.
- Вот и кончились мхи! – выдохнул Кармакулов. – Куда теперь, синьор проводник?
- Прямо, не отклоняясь, – и они двинулись вперед, привычно работая мачете. То же проделывали и боливийцы. Только Сеговия использовал мачете не по назначению: он извлек последнюю бутылку и попытался открыть ее стальным лезвием, когда же у него ничего не получилось, отрубил решительным взмахом горлышко и пьяно расхохотался.
- Скоро мы отрубаи головы этим проклятым парагвайцам, забыв, что под его началом осталось всего двое солдат, а противник не потерял ни одного, разве что изменника Торреса.
Солдат по приказу Сеговии полез на дерево с биноклем. Усевшись на суку и принявшись озирать окрестности, он вдруг с криком полетел вниз: пестрый аспид полз к нему. Боец, зацепился полой куртки за ветку и повис, бинокль упал прямо в руки Сеговии, прошипевшего, как тот змей:
- Не ори, идиот!
А в это время, по другую сторону болота, Жоакин вдруг встал как вкопанный:
- Смотрите, это знак. Мы почти у цели. – он указал на приземистый замшелый камень.
- Клянусь честью и величием Британии, что это дело рук людских! – буквально возопил Мортон и принялся счищать мох перочинным ножом с поверхности камня.
Прошло несколько минут – и взорам предстало прорезанное в камне изображение разинутой пасти зверя с огромными клыками.
- Это не ягуар… - промолвил археолог.
- Курт Штальберг, как палеонтолог, сказал бы, что это морда саблезубого тигра.
- А я, как археолог, скажу, что техника нанесения и стиль изображения заставляют вспомнить доинкские цивилизации Перу. Постойте… разве саблезубый тигр был современником человека? Он же вымер до того, как…
- Значит, они встречались, - ответил Кармакулов, вглядываясь в изображение. – Я сам видел золотые фигурки саблезубых тигров в Зале зверей Красной Месы. Однако… - он провел пальцем по прорези в камне. – Сдается мне, что это другой зверь: у него клыки растут совершенно иначе. Штальберг сказал бы, что это сумчатый саблезубый тигр, он в свое время просвещал меня касательно южноамериканской фауны.
- Сумчатый? Но он должен был жить в Австралии.
- В Америке обитают сумчатые крысы – опоссумы и плавуны.
- Увы, но не палеонтолог, а археолог.
- Как утверждал Козьма Прутков: специалист подобен флюсу, полнота его одностороння, - засмеялся Николай.
- А кем был этот ваш Прутков? – заинтересовался англичанин.
- Никем. Его не было. Это вымышленный писатель.
- Но, если он писатель, хотя и вымышленный, кто-то должен же был писать за него.
- Это долгая история. Как-нибудь в другой раз… А где наш Сусанин? – обратился Николай к Арсению. – Что-то его не видно.
- Он общается с духами сельвы, - Елютин указал на стоявшего в отдалении на коленях индейца, что-то бормотавшего, обратив очи горе.
- А вон там еще один индеец молится православному Богу, - Кармакулов указал на Гомеса, который, укрепив меж ветвей образ своего тезки, святого Дионисия, горячо молился.
- Вспомним и мы о Господе. – Кармакулов снял шляпу и перекрестился, то же проделал и Елютин. Вслед за ними стали шептать католические молитвы и парагвайцы во главе с Баррьехосом и Вакеросом. Мортон достал из рюкзака англиканский молитвенник.
Николай поцеловал висевший на шнурке старинный образок покровителя всех путешествующих и своего небесного тезки Николая Мирликийского.
Через два часа пути по тропам сельвы Жоакин, раздвинув «занавес» из лиан, воскликнул:
- Вот она, смотрите!
Да, это была пирамида, форма которой больше напоминала египетскую пирамиду Джосера, нежели пирамиды Центральной Америки. Плиты, из которых ее сложили в незапамятные времена, густо поросли кустарником и высокой травой.
Вход в пирамиду нашли не сразу: свисавшие корни кустарников плотно закрывали его.
Жоакин, Мортон, русские и Вакерос прошли внутрь, Баррьехос с солдатами остался на поляне. Близился вечер, красный глаз солнца едва проглядывал сквозь зеленые ресницы деревьев. Внутри пирамиды было прохладно, пахло гнилью. Луч фонарика, который держал Николай, скользил по стенам коридора.
- Что это? – Мортон прикоснулся рукой к стене в том месте, где остановилось желтое пятно света. – Тут рисунки, барельефы! Я никогда не встречал ничего подобного.
Странные существа с яйцевидными головами горделиво шествовали друг за другом; слоноподобные животные влекли повозки; по волнам скользили парусники. Вот мелькнул саблезуб, вот животное, похожее на ламу, вот запутавшийся в сетях напоминавший гиппопотама крупный, массивный зверь.
- Если мне не изменяет память, это – токсодон, - у Николая, как и у Чарльза, от волнения перехватило дыхание. – Он давно вымер…
Между на стенах фигурами и на потолке попадались круглые отверстия. «Скорее всего, вентиляционные» - решил Кармакулов.
Они и не заметили, как оказались в большом квадратном зале. Его стены были также разрисованы, изрезаны, в углах стояли фигуры «яйцеголовых» существ в длиннополых одеждах и с посохами в руках: мудрецы? жрецы? правители? сановники?
- Длинноголовые, долихоцефалы. немцам бы понравились, - Кармакулов провел ладонью по голове одного из «пророков», взметнув облачко пыли, вытер руку.
К свету фонарика присоединился огонь факелов, которые несли замыкавшие шествие Вакерос и Елютин.
- Карта! – вскричал Арсений, подняв взгляд к потолку. – Карта, вырезанная в камне.
- Это Антарктида! - проговорил потрясенный Мортон. – И без ледника.
- Похоже, это их родина, - почти прошептал Кармакулов. – И я, кажется, понял, что это за существа. Мой ответ, быть может, вас шокирует…
Наткнувшись на карстовую пещеру в береговом склоне очередного притока Шингу (боливийцы и немцы вышли к реке), Шнайдмюллер решил разведать, что там внутри, и отправился вперед через подземные залы с высокими сводами. Последний из трех расположенных анфиладой залов завершался длинным коридором с идеально ровными стенами. Хлюпая сапогами по воде, достигавшей почти до колен, он двинулся вперед, также водя по стенам фонариком.
- Лестница! – донесся издали крик Георга, вспугнувший летучих мышей. – Рукотворная лестница, клянусь моим фюрером! Кажется. это тот путь, который приведет нас…
- К пирамиде?! – орал Готфрид, шлепая по воде.
Он позвал боливийцев, и все стали подниматься наверх по довольно-таки крутой лестнице.
…Кармакулов выдержал паузу. Все напряженно вслушивались в его нарочитое молчание.
- Это – сумчатые! – наконец, произнес он – Сумчатый народ, разумный, похожий на нас. Он и сотворил эту пирамиду.
- Но как вы догадались? – обалдело уставился на него Мортон.
- Во-первых. я обратил внимание, что изображенные на стенах женщины с детьми… они непохожи на наших дам. Совершенно плоские фигуры. Где, спрашивается, женские прелести? Вот, взгляните и убедитесь!
Мортон достал лупу и принялся рассматривать росписи и барельефы.
- Да, вы правы, - сказал он. – Вы сразу это приметили. Вот что значит здоровый мужской взгляд. Но, правда, где же они?
- Вот тут, - ткнул Николай в одно из изображений. – Видите эту черточку? Это сумка, в ней и находится молочные железы, которые вскармливают детей. Вспомните, что написано в свитке: они непохожи на людей и известных нам животных. Это сумчатые! Родичи кенгуру!
Эхо его возгласа разнеслось по пирамиде. Шедшие по расположенному ниже коридору
немцы прислушались.
- Боже, они уже здесь!
Нижний коридор заканчивался ведущей наверх каменной лестницей, которая упиралась в плиту-крышку. Георг, поднявшись, приложил к нему ухо:
- Так и есть. Они почти над нами. Слышу голоса…
- Тут еще какие-то странные шорохи, - донеслось снизу. – Как будто в этих стенах кто-то шепчет, ползает, шевелится. Наверно, крысы. С детства ненавижу крыс!
…Ошарашенный Мортон не знал, что еще сказать. Он сделал шаг назад – и оказался у входа в глубокую нишу или маленькую комнату.
- Похоже, это погребальная камера… - он обернулся и от неожиданности вскрикнул. – Там два скелета лежат!
- Синьор Фосетт и его сын, - прозвучал голос Жоакина. – Ваш соотечественник.
- Не может быть!
- Их принесли в деревню воины тобуари. Отец и сын были тяжело больны, бредили, они подцепили лихорадку, и дни их были уже сочтены. Оба скончались с разницей в два дня: сначала – сын, потом – отец. Их похоронили в том месте, которое они искали.
- Ваше племя тобуари… я ничего о нем не знаю, просветите, - заговорил Кармакулов.
- Это племя хранителей пирамиды. Много-много лет тому назад таинственный народ пришел с юга, спасаясь от нашествия холода и льда. Тогда еще на этой земле не было людей, но жили удивительные животные, они украшают эти стены, - повел рукой проводник. – Предки тобуари застали последних людей народа Глат-Ин. Больше их нет в нашем мире. Но мое племя хранит память о странном народе, который вынашивал детей в сумках.
- И вы решили привести белых людей к сокровищнице сумчатого народа? – удивился Елютин. – Как отнеслись к этому ваши соплеменники тобуари?
- То, что вы до сих пор живы, говорит об отношении тобуари к вам. Вождь племени дозволил мне быть вашим проводником.
- А как же боливийцы?
- С большинством из них расправились калапало, с оставшимися в живых разберутся стражи пирамиды Чемагуа.
- То есть придут люди вашего племени? – задал уточняющий вопрос Кармакулов.
Проводник раскрыл рот, чтобы ответить – и так и застыл с разинутым ртом. Тяжелая каменная плита заскрипела, сдвинулась с места – и из люка вылез Георг Шнайдмюллер собственной персоной.
- Ого, какая тут компания собралась! – присвистнул он. Он стоял, покрытый с ног до головы пылью и слизью, со злобной ухмылкой на лице, рука лежала на кармане потрепанного в походе кителя, готовая вот-вот выхватить пистолет
- С кем имею честь? – Кармакулов сделал шаг вперед, его рука тоже скользнула к стволу.
- Георг Шнайдмюллер, сын путешественника Отто Шнайдмюллера, - отрекомендовался немец. – Исследователя Бразилии.
- А не Карла фон Штейнена? – ехидно осведомился Жоакин. – Именно так вы сказали простодушным ребятам из племени калапало.
- Откуда ты это знаешь? – буквально прошипел немец.
- Индейская почта, - развел руками Жоакин. – Сначала они поверили вам… и до сих пор верят. Но приведенные вашим соотечественником боливийцы разорили их деревню… За что и получили достойное возмездие. Но они больше не преследуют вас. Ибо ваши судьбы решит пирамида. Вы слышите шорох? Не пора ли убираться? Это говорю вам я, сын Отто Шнайдмюллера Жоакин Агуэйра.
- Ты… мой брат? – Георг изумленно пялился на индейца. – Брат меня, арийца?
- Да, твой брат, - Жоакин тоже перешел на «ты». – Тебе не нравится, что индеец твой брат? Так слушай! Отто Шнайдмюллера принесли в селение тобуари полуживого. Но его, в отличие от отца и сына Фосеттов, удалось выходить. Мой дед, Гаэтану Агуэйра приютил моего будущего отца. У Гаэтану была дочь, которая, вместе с отцом, выхаживала путешественника. Ведь наша семья – потомственные знахари и потомственные проводники: мой предок сопровождал экспедицию Лангсдорфа.. Между ними вспыхнула искра, которая, разгораясь, стала огнем любви. Когда Отто встал на ноги, он решил во что бы то ни стало идти к пирамиде. Но вылечив отца, мой дед сам заразился лихорадкой и умер. Отто похоронил его на берегу Шингу. Он рвался к Чемагуа, но слабость, следствие болезни, не позволила продолжать путь. И он вернулся в свою страну. А потом я появился на свет. До совершеннолетия я не знал тайны моего рождения, пока отчим не рассказал мне…
- Как складно врешь! – воскликнул немец. – Кто придумал эту легенду и вложил в твои уста: русский или англичанин?
- У меня есть свидетельство, - Индеец запустил руку в карман и извлек оттуда медальон, позеленевший от времени. – Там портрет твоего… нашего с тобой отца. – Смотри! – и он. сделав три шага вперед, выставил руку с медальоном, в котором за покрытыми трещинками тонким стеклом можно было различить потемневшее фото человека с «вильгельмовскими» усами, слегка закрученными на концах, и моноклем. – Узнаешь?
- Ты… твой отец украл у него… неправда, не верю! Хотя в профиль ты похож, бастард!
- Эй, полегче! – крикнул Кармакулов.
Странные шорохи заставили всех напрячься. Выражение лица Жоакина стало тревожным.
- Ради Бога, только тихо… - прошептал он.
Из отверстия в потолке свесился длинный хвост. Георг инстинктивно отшатнулся.
- Только не двигайтесь… - произнес индеец.
«Хвост» оказался не хвостом: в сумраке не сразу различили голову гремучей змеи. Тело ее извивалось, голова поворачивалась то к Шнайдмюллеру, то к Кармакулову и его соратникам по экспедиции. А из «вентиляционных» отверстий уже показывались другие головы. Вот свисавшая с потолка гадина хлопнулась на пол в нескольких шагах от Кармакулова. Она свилась в кольцо, трещотка на хвосте угрожающе застрекотала. И тотчас к шорохам и шелестам добавились такие же трескучие звуки.
- Боже… - шептал Георг, его китель взмок.
- Доставайте эту вашу… мусорану, - обратился к Жоакину Елютин.
- Боюсь, она не справится с таким полчищем змей, - прошептал тот.
В это время Кармакулов быстрым движением извлек из сумки какой-то деревянный предмет.
Змеиные головы повернулись к нему и грозно зашипели. И тут наш герой принялся трясти «погремушкой». Змеиные головы тотчас повернулись к Шнайдмюллеру.
- Умри, лжец! – Георг вскрикнул и упал – пуля застряла в животе Жоакина. Немец нырнул в люк, а за ним устремились змеи: одна, вторая, пятая, не меньше двух десятков тварей.
- Бегите, Готфрид! Бегите все! – раздался снизу отчаянный вопль Шнайдмюллера, а затем -другой, истошный вопль ужаса и боли.
И минуты не прошло, как все гады, шумя трещотками, уползли вниз.
- Как вы это сумели? – обратился Мортон к Кармакулову, вытирая пот со лба.
- Я уже экспериментировал с гремучниками в зоопарке Асунсьона. Шаркунок подал сигнал тревоги. Заслышав пугающие звуки трещотки, змеи уползают прочь.
- Теперь мы можем спокойно покинуть пирамиду, пока они не вернулись, - прошептал Жоакин, пытаясь сдержать сочащуюся из раны кровь. К нему уже склонились Вакерос, Елютин и Мортон. Индеец прохрипел:
- Достаньте из кармана мазь. Только побыстрее… Она заживляет почти мгновенно…
Рана, к счастью, оказалась неглубокой и не задела жизненно важных органов. Жоакин с гримасой боли на лице выковырял пулю лезвием ножа, на которое Вакерос плеснул спирта для дезинфекции, Елютин нашел пузырек с мазью, Мортон подобрал медальон с фото Шнайдмюллера. И вот все двинулись обратно по коридору. Впереди шел Кармакулов, в одной руке держа фонарик, а другая потрясала шаркунком. За ним Вакерос и Елютин несли Жоакина, у которого уже перестала идти кровь из раны – волшебная индейская мазь сделала свое дело. Замыкал шествие английский археолог с блокнотом. торопливо срисовывавший наиболее интересные, с его точки зрения, изображения на стенах. Так они вышли из пирамиды. Вокруг уже сгущались сумерки. Жоакина хотели положить на траву, но он встал на ноги. и, придерживая стремительно заживающую рану, медленно зашагал.
УЖАС СЕЛЬВЫ
Змеи обвили бьющееся в агонии тело Шнайдмюллера, и кусали, кусали… Его соотечественник и боливийцы кинулись прочь, слыша за спиной затихающие вопли Георга, шипение и стрекот десятков трещоток.
Кельнер несся впереди всех. Вот показался черный проем – это был какой-то боковой коридорчик, которого они поначалу на заметили. Готфрид юркнул туда, за ним свернули и остальные, гонимые животным страхом.
Они выскочили из пирамиды почти у самого ее основания – и наткнулись на лагерь парагвайцев. Все взоры устремились к ним, ухмыляющийся Баррьехос, поигрывая пистолетом, двинулся к неприятелям. Готфрид сделал «хэнде хох», за ним последовал Сеговия, не выпуская из руки на две трети опорожненную бутылку, и двое солдат. А из-за угла пирамиды уже выходили Кармакулов и остальные.
- Что вы делаете, майор? – спросил Николай.
- Принимаю капитуляцию! – ответил Луис.
- Сдайте ору… - крикнул, подходя, Вакерос – и осекся: с вершины пирамиды спускался… саблезубый тигр, пятнистый, похожий на ягуара, только шерсть чуть светлее.
- Только тихо… - прошептал на ухо парагвайцу Жоакин.
- Не делайте резких движений, - прибавил Николай.
Тигр присел на одном из уступов и глухо заурчал. Все притихли. Готфрид и боливийцы оглянулись через плечо… и похолодели.
Тигр не спеша спустился на землю и подошел у трясущемуся, словно в лихорадке, Сеговии, обнюхал его, презрительно фыркнул и отошел.
- Он весь проспиртован насквозь, а кошки не выносят резких запахов, - вполголоса проговорил Николай и улыбнулся.
А со стороны леса уже слышалось рычание – оттуда, крадучись, шел еще один тигр. Его огромные клыки нависали над огромной отвисшей нижней губой, похожей на лопасть. Он был пятнистый, как настоящий тигр, желто-рыжеватого окраса.
- А это – сумчатый саблезубый тигр, который изображен на камне, - продолжил Николай.
Тигры смотрели друг на друга и недовольно ворчали. У немца тряслись поджилки. Наконец, сумчатый хищник подошел к плацентарному и обнюхал его, потом, мурлыча, потерся о пятнистую шкуру, настоящий саблезуб лизнул сумчатого.
- Они так похожи, - прошептал Елютин.
- Как большевики и фашисты, - опять улыбнулся Кармакулов. – Они во многом схожи и могут выражать дружелюбные намерения друг к другу, но это заклятые враги.
- Это и есть «ужас сельвы»? – вопрошал Мортон.
- Он еще впереди, - откликнулся Жоакин. – Ждите.
Вдруг оба хищника сорвались с места и пулей улетели прочь. Затрещали заросли, закричали вспугнутые птицы – и на поляну выбрался… живой танк. Покрытое панцирем чудовище волокло за собой хвост, конец которого представлял собой подобие булавы, шар с шипами.
- Ух! – невольно вырвалось из уст боливийцев, парагвайцев и остальных.
- Глиптодонт, - констатировал Николай.
- Вот это и есть ужас, страж Чемагуа! – бросил Жоакин. – Не делайте глупостей, и он не тронет вас.
Все стояли, затаив дыхание и не двигаясь. Застыл и зверь. Единственным, кто решил сделать глупость, оказался Сеговия. Выхватив револьвер и засунув в карман бутылку, он с криком бросился к чудовищу и дважды выстрелил. Пули отскочили от естественной брони. Тогда, отбросив пистолет, Хорхе обрушился на монстра с кулаками. Небрежным взмахом хвоста-булавы тот отшвырнул боливийца, превратив его лицо в кровавое месиво. Сеговия. Судорожно подергавшись, затих.
- Он принял глиптодонта за белую горячку, - бросил Кармакулов. Насмерть перепуганный Готфрид, окончательно потеряв самообладание, ринулся вверх по уступам пирамиды.
Землю потряс ощутимый толчок, с деревьев посыпались листья, загомонили в сгущающемся сумраке птицы. Со страшным грохотом разверзлась земля – и пирамида провалилась в огромную карстовую воронку. С криком ужаса летел вы пропасть нацист. Двое боливийских солдат повисли на краю образовавшегося провала, они отчаянно дергались, пытаясь выкарабкаться. Глиптодонт, увидев, что охраняемый им объект в буквальном смысле провалился сквозь землю, развернулся и побрел обратно в сельву. На краю поляны два саблезуба разноголосо завыли, оплакивая пирамиду.
- Помогите этим, - распорядился Вакерос, указав солдатам на болтающихся над пропастью двух боливийцев, - Теперь они официальные военнопленные. Не обижайте и стерегите их.
- Рухнула пирамида, а с ней сгинуло золото, - тяжело вздохнул Баррьехос.
- Там не было золота, - Жоакин поправил шляпу.
- Как так «не было»? – Баррьехос шагнул к Кармакулову и протянул руку, чтобы схватить за глотку. – Так вы обманули нас, русские синьоры? - его глаза бешено вращались, переходя с Николая на Арсения и обратно. Николай решительным жестом отвел руку парагвайца.
- Да, я не знал в точности, есть ли там золото или нет, - с покойно ответил он.
- Выходит, мы зря проделали этот маршрут, рискуя… - Баррьехос задыхался в гневе.
- Но никто из вас… из нас не погиб, кроме негодяя Торреса. – включился в перепалку и Елютин. - Зато мы нанесли ощутимый урон противнику: из нескольких десятков боливийцев уцелели только двое, погибли их немецкие инструкторы. Это ли не победа, господа?
- Золото имеет печальную особенность быстро или постепенно иссякать. – Это вновь заговорил Кармакулов. – Вчера оно было, а сегодня его уже нет. Зато воспоминания о пережитых приключениях останутся с вами навсегда. Вам будет что рассказать детям и внукам за калебасом с мате или рюмкой текилы.
- Мой тесть говорит то же самое, - подошел Гомес, все еще слегка прихрамывая. – Греховный металл c собой на тот свет не возьмешь, а лучшее, что было в жизни будешь вспоминать и в раю. – И индеец осенил себя двуперстием.
- Но как мы вернемся назад без подробных карт? – это вклинился Вакерос. – Среди враждебных племен…
- Я предупрежу все окрестные племена – и вас пальцем не тронут. Если, конечно, вы не поведете себя как тот тупой немец и свора боливийцев.
- Мы сами наполовину индейцы! – воскликнул Вакеросс.
- Мы отправимся к Шингу, где я и мистер Мортон сядем в катер и спустимся вниз по реке. – заявил Кармакулов. – Очень хочется попасть в Манаус. Там в оперном театре дают «Лоэнгрина». А потом буду сидеть на берегу великой реки и наблюдать, как играют пресноводные дельфины…
- Я с вами! – воскликнул Арсений. – Жаль, наши немецкие «друзья» не попадут…
- Сдохни! Мне плевать, что будет со мной потом. – мокрый и грязный Кельнер, появившийся из провала (зацепился за уступ и потом вылез наверх), прицелился в Кармакулова – и…
- Стрела ударила немца прямо в сердце – и он улетел в пропасть, теперь уже окончательно.
На поляне стояла горстка полуголых людей с духовыми ружьями – это были тобуари.
- Они тоже плевали на тебя, - усмехнулся Николай. Потом подошел к краю образовавшегося провала, снял шляпу и произнес:
- Вечная память вам, отец и сын Фосетты.