Саван век, саван Несы
Принеси, приди!
Матери моей одежды
Принеси, приди!
Предка моего одежды
Принеси, приди!
Я прошу, прошу я!
(Хеттская погребальная песня. Перевод Вячеслава Иванова)
ЖЕЛЕЗНЫЙ ТРОН
Все было готово к исходу из благословенной богами земли Хатти. С утра сотни воинов, слуг, рабов суетились, копошились, носились, как угорелые, по всем дворикам, закуткам и закоулкам обширного дворцового хозяйства, сновали в коридорах царского дворца, взбегали по лестницам и спускались с них, сталкивались друг с другом, ругались, отдавали приказания и команды, спешили их исполнить. Вельможи, которые обычно степенно прохаживались, сметая пыль полами своих дорогих одеяний, теперь так же, как простые работники и дворцовые невольники, бегали, сталкивались, бранились, обменивались короткими фразами.
Царь Суппилулиума Второй в праздничном облачении бродил по тронному залу. Вот он, железный престол его предков, на котором восседали некогда великие законодатели, завоеватели, устроители государства, реформаторы, а меж ними – узурпаторы, беззастенчивые интриганы, временщики и просто бездари, неспособные не то что раздвинуть границы владений и преумножить злато в царской сокровищнице, но и сберечь то, что унаследовали. Но ни один из них не стал бы покидать царство вместе со всеми придворными, высшим жречеством, военачальниками, многочисленной свитой и не менее многочисленной родней. «А разве осталось оно, царство? – размышлял Суппилулума. – После нашествия народов моря, после стихийных бедствий, обрушившихся на страну, после того, как подлые каскейцы спустились с гор и разорили Хаттусу, как некогда мушки, после распада прежде единого тела Хатти на множество самостоятельных уделов, чьи правители чихали и на царство, и на его правителя… У меня нет сил восстановить государственное единство. Сшить лоскуты расползшегося одеяния государственности можно только железными иглами мечей. Но где оно, войско? У каждого областеначальника своя армия, у царя осталась лишь горстка верных ему полководцев да корпус охраны царской особы. Грозное воинство рассыпалось на десятки местных дружин, которые вот-вот начнут выяснять отношения между собой».
Решение уйти далось царю непросто. Бросить царство и подданных – это ли не измена? Но что делать, если нет сил восстановить разрушенное здание некогда блистательной державы? Он не Анитта, на Лабарна, не Муваталлис, не Хаттусилис, не великий тезка Суппилулиума Первый, не… Он слаб, такие властители должны царствовать, когда в государстве мир, покой, достаток, и ничего не угрожает ему ни извне, ни изнутри, в столицу текут налоги, как полноводные реки в море, все беспокойные племена замирены, а цари враждебных государств заняты лишь дипломатическими интригами и внутренними делами, и не пытаются попробовать на зуб твердые, как гранит, границы Хатти.
Внушительных размеров и грозного вида двуглавый орел смотрел на него со стены тронной залы. Он, властитель Верхней и Нижней стран, земель, лежащих на закат и на рассвет солнца, куда направит свой путь, больше похожий на бегство, чем на исход? Идти на север, юг, тем паче на восток – значит, с боем пробиваться через владения мятежных племен, теряя людей.
На западе лежит море, куда каждый вечер уходит спать Бог Солнца. Оттуда явились народы моря – и ушли, сгинули, как шквал на море, как внезапно налетевший порыв ветра, как грозовые тучи. Где они теперь бесчинствуют?
Хаттуса так и не оправилась от разгрома, учиненного варварами. Народ роптал на правителя, не сумевшего защитить столицу от вражеских набегов.
«У Хатти больше нет будущего, - размышлял царь. – Что вырастет на ее обломках, о том, наверное, не ведают даже великие боги. Нет, конечно же, они провидят будущее державы – упадок, распад, распри между мелкими царствами, непрерывные вторжения соседей – и, в итоге, раздел хеттского наследия между ними. Что-то отойдет Ашшуру, побережья достанутся портовым городам Аххиявы. За этим народом большое будущее. Народы Арцавы и Хайасы никого не пустят в свои горы. А хетты? Что станет с ними, какова их судьба?»
Царь взял прислоненный к трону двухлезвийный топор – лабрис, символ власти над Западом и Востоком, над горными и равнинными землями. Кто унаследует его? Конечно. его, Суппилулиумы потомки. Они будут жить и править там, в закатной стороне. А простые хетты… Он де не может забрать с собой в путешествие тысячи и десятки тысяч простолюдинов – пчеловодов, виноградарей, хлебопашцев, торговцев, ремесленников, мелких чиновников.
Только царская свита и прислуга пойдет с ним. А еще с ним будут лучшие воины, которые покорят народы, живущие далеко за морем. Так у него появится новая земля и новый народ.
На площади гомонил народ нынешний. Еще неделю назад глашатаи оповестили, что царь-солнце уходит в ту сторону, куда солнце каждый вечер отправляется на покой. Он вернется в возлюбленную богами землю Хатти… ну, если не он сам, так наследник железного трона. Вернется – и заберет с собой людей. Моряки Аххиявы перевезут всех хеттов через море. Пусть народ поверит этому и успокоится. И найдет себе нового царя или царей.
Он не заметил, как два рослых бородача из царской охраны привели к нему человека. Судя по кифаре, которую он держал в руках, это был аэд, то есть сказитель-песнотворец, как именуют таких людей жители городов Аххиявы, или аркамияла (музыкант), как нарекли бродячих певцов хетты.
Суппилулуима недоуменно уставился на странного человека: средних лет, с коротко стриженой бородкой, глаза смотрели с лукавым прищуром. Зачем он здесь, как будто мало вокруг придворных певцов-поэтов!
- Кто это? – небрежно бросил монарх.
- О, великий царь, мое солнце, - услужливо поклонился один из стражников. – Этот человек хочет сопровождать тебя в походе. Он знает много песен, притч, сказок. Очень много! Больше, чем дней в году.
- Чем колосьев в поле, - ухмыльнулся Суппилулиума. – И чем рыбы в морях. Так? – обратился он к аркамияле.
- Мое солнце, ты переоцениваешь меня, скромного певца, - заулыбался тот. – Но я готов услаждать твой слух все время пути. Некоторые песни столь длинны, что их можно петь несколько дней.
- Услаждать мой слух или терзать его долгими днями? – вопрошал царь.
- Если тебе не понравится моя ишхамай (песня), великий, я всегда могу сменить ее на более угодную тебе, великий! – аркамияла широко улыбнулся.
- Что ж, послушаем, - сухо произнес царь. – Но, если мне твоя песня придется не по вкусу, я велю оставить тебя в первом же селении.
- Ты царь, твоя воля – закон, - развел руками аркамияла, едва не выронив кифару. – Как ты повелишь, так тому и быть.
- Пойдешь со мной! - подумав, воскликнул царь. – Я надеюсь, что услышу из твоих уст совсем новые, незнакомые мне песни.
- Конечно, конечно, - закивал музыкант. – Ибо я редко перепеваю чужое, предпочитая придумывать песни сам.
По знаку царя воины увели аркамиялу. Царь стоял в раздумьях, опершись на священный лабрис. Над ним распростер крылья двуглавый орел – барельеф на стене, еще один символ власти над Верхней и Нижней страной, над западом и востоком, над севером и югом. В когтях он держал разодранного надвое жертвенного зайца. Такова судьба всех, кто посмеет посягнуть на царство хеттов. Так и было. До последнего времени.
На следующее утро Суппилулиума в сопровождении ближайших родичей, придворных, царской стражи, чиновников и жрецов выступил из Хаттусы.
Кони и ослы влачили повозки, нагруженные скарбом. Мускулистые рабы несли паланкины с вельможами. А над потоком гордо вскинутых голов и согбенных спин величественно высился железный трон царей Хатти. Хетты ценили железо превыше золота. Некогда железное оружие помогло им покорить многие народы. Теперь же, когда оно перестало быть диковинкой для соседей хеттов… Солнце славы Хатти закатилось.
Царь отдернул полог паланкина. Народ выстроился по обочинам главной улицы. Одни весело махали пальмовыми ветвями, другие – и их было немало – стояли с мрачными или тревожными лицами. «Догадываются. – тяжко вздохнул владыка. – Царь, недостойный потомок великого тезки, бросил свой народ». Он задернул занавесь с кистями, откинулся на подушки.
Поэт-певец ехал рядом на ослике в сопровождении двух воинов царской стражи, иногда пощипывал струны кифары. извлекая звуки, и улыбался.
Процессия покинула столицу через Львиные ворота. Суппилулиума бросил прощальный взгляд на город, прекрасный лик которого обезобразили рубцы и ожоги – следы недавнего разорения от каскейцев. Больше царь не вернется сюда, не пройдется по дворцовым палатам, не выйдет к народу на площадь…
ТЕХЕНУ
Солнечный диск двигался по лазурному небу привычным и неизменным путем. Начинало сильно припекать. Скакавшие на рыжих лошадках два кочевника-гараманта, Агер и Изем, словно по команде одновременно приложились к бурдюкам. Агер утер тыльной стороной кисти толстые губы.
- Рамсес крепко сидит на троне, - произнес он. – И только боги страны Кемет ведают, сколько еще просидит. Он так и пышет здоровьем.
- Откуда ты-то знаешь? – Изем иронически усмехнулся. – Ты вхож во дворец? Или у тебя есть там надежные уши?
- Ветерок летает по пустыне и нашептывает. Слышишь?
- Я с колыбели слушаю шелест песка, но не понимаю, что там бормочут какие-то песчинки.
- Ничто не вечно в мире. Даже сам мир. Однажды Рамсес отправится на суд своего Осириса, а его сменит какой-нибудь молодой и слабый фараон. Так обычно бывает: на место великих и грозных властителей приходят слабаки и ничтожества. И тогда наступает смута.
- Тебе-то что до этого? Кемет и тогда останется нашим злейшим врагом.
- А у кого-то появится возможность пересесть с лошадиного хребта на трон владыки «Верхнего и Нижнего». А корона с уреем хорошо защитит от палящего зноя.
- А ты что, мог убедиться в этом? – засмеялся Изем - Как бы не переместиться с коня на кол вместо престола! – Практически мыслящий, приземленный Изем любил подкалывать безнадежного фантазера Агера. – Нам-то что до этого? Была бы повязка на голове, что защитит от зноя и ослабит удар врага, бурнус на плечах, водица в бурдюке, верный конь под задницей, горсть сушеных фиников в животе и сладкая жена в шатре. В Кемете все пресмыкаются перед сильными и знатными, все – от первого визиря до последнего пахаря – рабы фараона. Все всего боятся: неосторожного слова, глаз и ушей соседа, сборщика налогов, судьи, тюрьмы, палок, отнятия имущества в казну, казни, рудников и каменоломен. То ли дело мы, вольный народ, гордо несущий головы перед своими вождями, не боясь, что головы завтра отрубят.
За разговором всадники оказались в тени невысокой скалы. На вершине ее росли чахлые деревца и кустарники. Кочевники-гараманты (под этим именем ливийские племена известны в истории) медленно двигались вдоль скальной стены, иссеченной мелкими трещинами. Впереди по скале ползла тень Изема: стройная фигура, крупная голова с орлиным профилем, соответствовавшим имени, следом – тень Агера: бочкообразное тело, широкое в плечах и в талии, круглая как яблоко голова, длинные руки.
Было тихо. Подозрительно тихо. И странно пусто. Вот уже четыре часа промышляли они в песках, но не встретили ни одной антилопы. А ведь прежде их паслось тут великое множество. Может, это проклятые египтяне извели зверей? Эта часть пустыни с незапамятных времен считалась нейтральной территорией, где могли охотиться все. Случалось, и сам фараон выезжал ловить львов и стрелять антилоп. Но уж в эти дни кочевники не рисковали приближаться к ничьей территории.
Ни звука, лишь цокот копыт да шорох рептилий в песке.
Анум вжался в поросший жесткой травой камень. С вершины скалы он видел, как двое техену медленно приближались к тому месту, где залегли египетское лазутчики. Анум осторожно повернул голову к напарнику Зуберу, тот ответил красноречивым взглядом: едва техену поравняются с нами, прыгаем вниз, прямо на головы этих исчадий пустыни. Конечно, оба воина Кемета могли запросто переломать кости… Но им уже приходилось бросаться сверху на врагов, сбрасывая их с конских спин. И в этот раз они должны были рухнуть в точности на спины извечных врагов Кемета.
Так оно и вышло. По кивку головы Анума Зубер взвился, как лев, изготовившийся напасть на ничего не подозревающую антилопу или зебру, одномоментно с ним это сделал и Анум. Изем вскинул голову слишком поздно: враг обрушился на него – и дважды ударил кинжалом. Первый взмах лезвия рассек правое плечо, так что Изем не успел пустить в ход меч. А буквально через секунду второй удар пронзил горло кочевника. В этот же миг кинжал Анума воткнулся в сердце Агера. Конь ливийца встал на дыбы и пронзительно заржал, мертвое тело всадника соскользнуло с его спины и плюхнулось в песок. Анум же сумел удержаться на лошади. Зубер, забрызганный с ног до головы кровью врага, также сбросил истекающую кровью жертву наземь, сам же ловко спрыгнул с коня и тотчас откатился в сторону, чтобы не угодить под удары копыт заметавшегося животного. Анум столь же ловко соскользнул с крупа коня. Проворно вскочив на ноги, Зубер издал разбойничий посвист – и оба коня бросились прочь. Ливийские лошади египтянам были ни к чему. А вот об убитых техену, которые наверняка были лазутчиками, шнырявшими у границ царства фараонов, как и египтяне – в Ливийской пустыне, нужно было отчитаться. Но не тащить же трупы номадов с собой…
Анум кинжалом рассек одежду Агера, хищно ухмыльнулся. Зубер поморщился: ему претил древний обычай египетских воинов брать в качестве трофея срамной уд врага. Иные бойцы носили с собой целые связки высушенных фаллосов, привязанные к поясу. Однако Зуберу подобное глумление над мертвым всегда казалось кощунственным. Забрать оружие врага, талисман – совсем другое дело. А уродовать мертвого…
Анум победно насадил на кинжал вражеский уд, показал Зуберу:
- Бери свой трофей, не смущайся, - и указал кинжалом на бездыханного Изема. Зубера передернуло.
- Режь сам, я возьму его амулеты, они куда нужней.
- Амулеты? Ха-ха, они не защитили этого бедолагу. Зачем тебе бессильные безделушки? Зато уд врага добавит тебе мужской силы.
- Мертвый уд? – фыркнул Зубер.
- До чего ж ты брезгливый! – фыркнул в ответ Анум. – Нам ведь еще головы им резать. Иначе как докажешь нашему командиру, что мы действительно убили этих гнусных техену? Поторопись. Или опять всю черную работу свалишь на меня? – Анум нагнулся и приподнял за волосы голову Агера.
Зубер ничего не ответил. Он наклонился к мертвому Изему, распахнул бурнус, рассек рубашку, под ней обнаружилась связка глиняных фигурок, изображавших львов с оскаленными пастями, изготовившихся к прыжку.
- Ты долго еще? – к Зуберу подошел его напарник с окровавленным кинжалом в одной руке и головой Агера в другой.
Зубер высыпал амулеты в мешочек из верблюжьей шерсти, завязал его, поглядел на овеянное пустынными ветрами, обожженное солнцем лицо Изема, имени которого он не знал и никогда не узнает. Казалось, что в потухшем взгляде ливийца еще догорают последние искорки жизни, проведенной в боях, набегах и дерзких вылазках. Или это отблески божественного Ра отражаются в мертвых очах техену?
- Отойди, - Анум со сноровкой бывалого мясника сперва отсек фаллос ливийца – трофей для себя, затем в несколько движений лишил Изема головы – для военачальника. Протянул мертвую голову товарищу. – Возьми, мы с тобой честно поработали.
Зубера передернуло. Он снял с плеча сумку и затолкал туда голову врага.
Скоро к обезглавленным трупам сбегутся лисицы и шакалы, придут голодные гиены, слетятся коршуны и стервятники – и пожрут плоть кочевников. Песчаный ветер заметет обглоданные, исклеванные кости и лохмотья одежд. Египтяне вечером вернутся в лагерь с трофеями.
СЕБЕК
Благословенная отрада: сидеть в тени большого тента, слегка колеблемого налетающим с Нила ветерком, и лениво отхлебывать пиво. Правда, много пить не позволяет командир Себек: усталый, изморенный жарой, вволю намахавшийся учебным мечом воин может расслабиться и уснуть тут же, за длинным, грубо сколоченным столом, осушив очередную кружку. И тогда не избежать палочных ударов: Себек не прощает своим бойцам расхлябанности.
Оттого-то Анум и Зубер взяли по кружке пенистого напитка и медленно растягивали удовольствие. Все утро до полудня они метали дротики в мишени рубились на деревянных мечах. Конечно, дерево – не бронза и не хеттское железо, но нанести чувствительные ушибы и даже сломать кость вполне способно – такое случалось не раз. За полдень они, едва держась на ногах, дотопали до обеденных столов, где простая вода, сушеные финики, кусок мяса и ячменные лепешки показались им божественным лакомством, а теперь в уютном уголке завершали трапезу. Скоро им вновь предстоит готовиться к будущим вылазкам: до предзакатного часа они будут ползать по песку под низко натянутыми веревками с медными побрякушками. Чуть приподнял голову, лопатки, зад – и металлический звон выдаст тебя. Будут в тысячный раз повторять приемы маскировки. Будут прыгать из засады, как делали множество раз – например. совсем недавно, когда прикончили двух неосторожных техену. Потом – ужин, далее – разбор ошибок, похвала самым успешным и брань в адрес нерадивых – уж на это Себек большой мастер. А потом отдых, сон, утром – подъем – и все по новой…
- А пиво сегодня будет погуще вчерашнего, - Зубер с наслаждением сделал очередной глоток. – Вчера была жидкая водичка… И позавчера тоже. - Он повел хищным, горбатым носом. – Даже запах покрепче будет.
- Наш отряд два пивовара обслуживают, - Анум тоже приложился к кружке. – Когда на столе пиво от Менсу – это не пиво, а и вправду вода, чтоб его лев сожрал! А вот когда Атум напиток готовит, как сегодня, то каждую капельку смакуешь, - и он сделал еще один большой глоток, неспешно побулькал пивом во рту, освежая его, так же, как напарник, повел носом, широким, плоским, со сломанной переносицей, вдыхая аромат напитка.
- Прохлаждаетесь? – за спинами воинов неожиданно прозвучал резкий, хрипловатый голос начальника десятка. Оба тотчас, отставив уже почти опустевшие кружки, встали, резко развернулись и привычно поклонились младшему командиру.
- Вас Себек к себе зовет, - отрывисто прохрипел он. – Так что кончайте лакать пиво и немедленно отправляйтесь к нему. Дело у него до вас, срочное.
- Ну, если сам Себек, - широко улыбнулся Анум, демонстрируя дыры на месте передних зубов – их выбил в схватке хапиру из Ханаана, когда Анум нес службу на восточной границе.
- Немедленно! – гаркнул командир десятка. – Себек ждать не любит.
Да, тезка бога-крокодила отличался пунктуальностью. Опоздал на построение – получишь зуботычину, а может и плеткой огреть по спине. А если нарушение посерьезнее – только держись, на палки не поскупится.
Зубер вздохнул, выплеснул в рот остатки пива – и через мгновение они с Анумом уже спешили трусцой к приземистому глинобитному дому, где располагался командующий стражами западной границы. Себек уже ждал их у входа. В белом переднике, надетом на голое тело, набедренной повязке и истоптанных сандалиях, запыленный и потный он не походил сейчас на того, умного, жестокого и храброго предводителя людей-львов, кидающихся из засады на врага, людей-змей, крадущихся в песках и внезапно разящих неприятельских дозорных смертоносным жалом-кинжалом, людей-волков, рыщущих в чужих пределах. Он напоминал обычного египетского чиновника: плотного телосложения, но не толстый, с хитрыми черными глазками, беспокойно шарящими вокруг в поисках каких-нибудь непорядков, лукавой улыбкой, за которой таится профессиональная проницательность сборщика податей. Но Себек умел преображаться: в походе, в схватке, на учениях это был суровый и беспощадный военачальник. Свою карьеру начальника военных разведчиков Себек начинал накануне великого сражения при Кадеше. Он на свой страх и риск переправлялся через быстрые сирийские реки и возвращался назад, волоча связанного языка. А уж плавал не хуже хозяина нильских вод, недаром же носил имя бога-крокодила, которым гордился и всегда ходил с жезлом, увенчанным крокодильей головой с разинутой пастью и рубиновыми глазками.
Анум и Зубер поклонились Себеку – не машинально, как начальнику десятка, а чинно, даже торжественно. Если сам Себек призвал их пред свои очи, значит, впереди ждет какое-то серьезное задание. Начальник лазутчиков испытующе оглядел воинов, задумчиво постучал жезлом по каменистой почве, шумно втянул воздух мясистым носом. Анум и Зубер терялись в догадках: чего хочет от них Себек?
- Это вы уничтожили недавно двух техену? – прорычал он.
- Мы, - гордо выпятив грудь, произнес Анум и как бы случайно хлопнул себя по бедру, где был подвешен мешочек с трофеями. Однако он тут же замолк и закусил губу, потому что следующие слова Себек произнес ворчливо, с нотками разочарования в голосе:
- Один из них, Изем, был сыном вождя племени. Его следовало бы доставить живым. Об этом свидетельствовали его родовые амулеты. Второй, Агер, не принадлежал к ливийской знати, но был храбрым воином…
Анум и Зубер потупились. «Откуда он все это знает так досконально? - думал Анум. – Впрочем, мне кто-то говорил, что у Себека в каждом племени свой соглядатай, и даже не один». Зубер вжал голову в плечи, ожидая нагоняя.
- Что ж, и это неплохо. Двумя хищниками пустыни стало меньше благодаря вам, - Себек улыбнулся, на этот раз хитрая гримаса уступила место выражению удовольствия. – Правильно я говорю, Анум?
- Истинно так! – выпалил тот. – Чем меньше техену, тем лучше Кемету.
- А тебя зовут Зубером, так? – он пристально глядел на бойца.
- Так точно, предводитель!
- Ты хорошо бьешь из лука, мечешь дротики, ножи. Про тебя рассказывали, что ты на спор сбил метательным ножом большую цаплю? На лету? Правда?
- Правда! – Зубер тоже заулыбался.
Себек немного помолчал, ковыряя жезлом трещинку в почве. Оттуда вы скользнула потревоженная многоножка, он равнодушно пнул ее сандалией.
- И рубитесь вы хорошо, сам наблюдал сегодня, - проговорил Себек. – А скажите, кто-нибудь из вас владеет ханаанским, хеттским, ассирийским, митаннийским… любыми другими языками Востока? Может произнести хотя бы несколько фраз?
«Вот тебе и раз! – подумал Зубер. – С чего бы ему интересоваться знанием восточных наречий? Мы же на ливийской границе служим…»
- В нашей семье был раб-сириец, - почти выкрикнул Анум. – Он по-египетски плохо понимал. Так моя родня обращалась к нему на смеси египетских и сирийских слов. Я тогда мальчишкой был, С полсотни слов помню, могу задать простой вопрос или отдать приказание.\
- Понятно, - оборвал его Себек. – А ты. Зубер?
- Я год прослужил в Мегиддо, - промолвил Зубер. – Охранял городские ворота. Приходилось расспрашивать купцов из северных стран, выявлять меж них соглядатаев. Знаю отдельные фразы по-финикийски, по-хеттски…
- Что ж, этого мало, но основа есть, - задумчиво промолвил Себек. И тут же перешел на высокопарный тон: - Божественный Рамсес снова обратил свой мудрый взор туда, откуда каждое утро появляется в своей золотой ладье Ра.
Анум и Зубер удивленно смотрели на начальника. А тот, немного помолчав, обратился к разведчикам:
- Вы, надеюсь, уже сообразили, к чему я клоню?
- Будет новая война с хеттами? – вопросом на вопрос ответил Анум.
- Зачем? – Себек даже присвистнул. – Какая война? Фараон свято блюдет условия договора с царем хеттов. И Хаттусилис не смеет нарушать принятые условия. Подумайте, зачем я вызвал вас и расспрашиваю о знании языков?
- Мы отправимся в Сирию? В Ханаан? – стал догадываться Зубер.
- Дальше. Прямо в царство хеттов.
Теперь уже Анум чуть было не свистнул от удивления: их пошлют в пределы врага, в львиное логово, в хеттский улей, полный злобных пчел. Боги Кемета!
- А теперь то, о чем никто, кроме вас, не должен знать. На всякий бойкий язык есть острый нож. Так что… - он хитро подмигнул. – Ваша, то есть наша задача (ибо я пойду с вами) – раздобыть секрет изготовления железного оружия: мечей, наконечников, секир… Предстоит захватить одного из кузнецов, которых много на земле Хатти, и добыть этот секрет любой ценой – угрозами, пытками, посулами, подкупом… Я сам прекрасно владею языком этого народа. Вам предстоит научиться более-менее сносно изъясняться на хеттском, а также освоить некоторые другие языки наших восточных соседей. Ведь вы пойдете в Хатти под личиной торговцев египетскими тканями. А хороший торговец должен общаться на двух-трех языках. Вам предстоит многому научиться за три ближайших месяца. Только если раньше вы напрягали мышцы, овладевая искусством боя, то отныне трудиться будут, главным образом, ваши головы. Ведь вы не просто умелые и храбрые бойцы, неуловимые лазутчики, вы способны на большее! – последнюю фразу Себек прокричал с пафосом, ударив жезлом оземь. Из трещины в почве на сей раз вынырнула юркая ящерка. Анум и Зубер медленно осмысливали все, произнесенное начальником.
В тот же день, собрав небогатые манатки, два друга переселились из казарм лазутчиков, действующих в Ливийской пустыне, в другие, расположенные на правом берегу Нила. Парусно-гребная ладья быстро несла их через воды Хапи, только брызги в лицо. Высокая глинобитная ограда охраняла два десятка будущих соглядатаев от чужих любопытных взоров. Три длинных барака, провиантский склад, арсенал, столовая, темница для провинившихся, жилища офицеров, включая Себека, оставившего левобережный лагерь своему заместителю Апопу, небольшой плац. И – никаких отлучек, никаких контактов с жителями соседних селений! Торговцы-караванщики должны были огибать лагерь за десять хетов (более полукилометра). У ворот зорко и бдительно несла службу стража. Останавливаться и глазеть на лагерь никому не дозволялось, таких решительно изгоняли прочь, даже писцов и других важных чиновников. С крестьянами же и вовсе не церемонились, ругали их последними словами, грозились посадить в тюрьму, замахивались мечами, тыкали в спину, а то и в лицо древком копья. Впрочем, и крестьяне, и люди статусом выше предпочитали обходить лагерь стороной.
Изматывающие тело и душу тренировки остались в прошлом; во всяком случае, на них отводилось гораздо меньше времени. Зато уж память лазутчиков здесь испытала, наверное, десятикратную нагрузку. Анум, Зубер и другие, которым предстояло отправиться в азиатские земли, должны были заучивать фразы на ханаанском, хеттском, арабском, хурритском, митаннийском языках. Кроме того, поток сведений о странах, в которых египтянам надлежало действовать, казалось, готов был смыть все остальное содержимое их черепных коробок. География, история, законы, обычаи – все это предстояло вызубрить. Наряду с Анумом и Зубером, которым предстояло путешествие в царство Хатти, учились здесь и те, кто направлялся в Митанни, Вавилон, финикийские города и даже на далекий Кафтор (Крит).
Нерадивых и непонятливых наказывали палками и плетьми. Пару раз досталось и Ануму. Кстати, Анум был уже не Анум, а Шамаш, потому с особым тщанием должен был учить аккадский язык. Его друг стал хурритом по имени Хасим, в силу чего особенно налегал на хурритское наречие, не забывая и о других. Себек принял тоже хурритское имя – отныне он звался Тапсах. Черноглазый, жгучий брюнет Анум больше смахивал на классического семита, ассирийца, вавилонянина или жителя Ханаана, в то время как Себек и Зубер легко сошли бы за малоазийских горцев-хурритов.
Иногда Ануму и Зуберу казалось, что скоро их головы лопнут от избытка всевозможной информации. А она становилась с каждым днем все обширнее и разнообразнее. Кроме страны Хатти им предстояло досконально изучить жизнь и быт Ханаана и Сирии, через которые «купцы» должны были проникнуть в Хеттское царство. Незнание каких-то известных каждому торговцу фактов могло обернуться катастрофой. Такое уже случалось с некоторыми египетскими шпионами. Кроме того, как сказано выше, упражнения с оружием продолжались, хоть и сократились по времени.
Вечером Анум и Зубер, окончательно обессилев, падали в постель. Это повторялось каждый день, даже в дни религиозных празднеств.
Наконец, настал день, точнее – ночь, когда стражи разбудили Анума и Зубера (то есть уже Шамаша и Хасима) и, сонных, отвели в рабочий кабинет Себека.
Там сидели еще двое преподавателей школы разведчиков. Они задавали друзьям вопросы на трех языках и остались удовлетворены их ответами.
Себек сидел, уже облаченный в пестрые хурритские одеяния. Холодно поблагодарив Анума и Зубера за успехи, он приказал следовать за ним в соседнее помещение. Там их тоже переодели. Странно и непривычно выглядели они в тюрбанах, ассирийских и хурритских платьях, похожих расцветкой на птиц, обитающих в дремучих дебрях южной Нубии. Себек придирчиво осмотрел их, дотянулся до анха на веревочке, болтавшегося на шее Анума.
- Сними или хорошо спрячь! – сурово выговорил Себек, и небольшой шрам на левой щеке, некогда оставленный копьем кочевника, побагровел, а щеки покраснели – он не любил таких мелочей, чреватых провалом.
Анум-Шамаш спрятал амулет под одежду. Теперь они были настоящими азиатами: чернобородые (за три месяца бороды и у них, и у обычно гладко брившегося начальника, отросли изрядно), одетые, как настоящие азиатские торговцы, обычные гости в Хеттском царстве. Они покинули казарму: во дворе уже ждали их три навьюченных осла. «Торговцы» должны были везти в Хатти из Кемета тюки с египетскими тканями на продажу.
Отворились ворота – и трое агентов фараона медленно выехали на дорогу, ведущую в сторону Дельты. Ночной прохладный ветерок шевелил раскидистые кроны пальм, в кустах трещали цикады. Небо было усеяно звездами; казалось, что это боги решили продемонстрировать драгоценности из своей сокровищницы и рассыпали прекрасные каменья по черному покрывалу ночи. Полная луна походила на серебряное блюдце. Трое держали путь на северо-восток, в сторону египетской границы, за которой простиралась Азия – отчасти покоренная, но по-прежнему чуждая, со множеством народов, крупных и мелких царств, больших и малых городов, шумная, пестрая, загадочная, приветливая внешне и коварная внутри, с улыбкой на лице и ножом, скрытым в складках одежды. Из ее степей и пустынь однажды нахлынули в Кемет полчища гиксосов, покоривших великую, дотоле непобедимую державу. Яхмос освободил Кемет от иноземного ига, его преемники, заимствовав у вчерашних завоевателей коней и колесницы, сами вторглись в Азию и покорили немало народов, пока суровые владыки севера, хетты, не поставили предел египетской экспансии.
Между тем трое облаченных в азиатские одеяния египтян двигались от города к городу, от одного постоялого двора к другому. Если начальник городской стражи оказывался чересчур дотошным и подозрительным, Себек-Тапсах доставал из просторных одежд небольшой папирусный свиток, на котором была оттиснута печать в виде священного скарабея. И тогда лицо бдительного стража вытягивалось, и сам он вытягивался в струнку. Тотчас гонец отправлялся на лучший из постоялых дворов города, находил уютное помещение, нередко выселяя прежних обитателей, «торговцев» хорошо угощали пивом и мясом, их ослов – сеном. Некоторые особо услужливые начальники собирались приставить к «азиатам» стражу, но Себек решительно отвергал это, дабы не вызывать излишнего любопытства, в особенности не привлекать внимания настоящих иноземных торговцев.
На пятый день они достигли родного города Себека – Авариса, когда-то столицы поработителей-гиксосов, ныне пришедшего в упадок городка на берегу Пелусийского рукава Хапи. Здесь они провели два дня. Себек решил провести последнюю (точнее – предпоследнюю, впереди еще был Пелусий) ночь с супругой Нефрис. Появившись на пороге в азиатском наряде, пышнобородый, с суковатым посохом вместо жезла, который оставил в школе разведчиков, Себек изрядно напугал жену и детей, сына и дочку. А раб-привратник замахнулся на него, гоня прочь «иноземца». Но с недоразумением покончили сразу же. Нефрис с радостным криком бросилась на шею мужа, дети завизжали от радости, узнав отца. Он не стал наказывать верного раба, напротив, поблагодарил его за то, что не пускает в дом подозрительных чужаков. А потом была горячая, полная страсти ночь. Себек и Нефрис долго наслаждались друг другом, и заснули уже на рассвете, когда око Ра загорелось в нежно-лазурном небе. Этот день он провел с домочадцами. А следующим утром «торговцы» тронулись в путь. Себек долго утешал плачущую Нефрис.
- Ты не бережешь себя. В Нубии тебя ранили в грудь около сердца, в Ливии – в лицо. Ты едва не угодил в лапы шайке хапиру в Синае… А там, в Хатти, враждебной стране… Почему ты не откажешься?
- Потому что это мой долг перед фараоном! – отвечал Себек, ласково гладя волосы Нефрис. – Я вернусь! И больше уже никогда не буду участвовать в опасных вылазках. Если все пройдет успешно, меня обещали назначить комендантом города.
- Какого? Опять на границе? – воскликнула жена. – Сколько еще…
- Аварис! – Себек торжественно стукнул посохом. – Наш с тобой родной Аварис. – Если эта вылазка удастся, А она непременно удастся, клянусь львиноголовой богиней Сехмет, покровительницей воинов! – И он крепко прижал к себе супругу, вытер слезы на ее бархатных щеках. Потом взял на руки пятилетнюю дочку, потрепал растрепанные вихры десятилетнего сына.
- Папа, ты мне игруську привезешь? – дочурка теребила его бороду.
- Привезу! И тебе привезу! – он снова потрепал волосы сына. – Учи грамоту, вырастешь писцом. Помнишь поучение Ахтоя своему сыну Пепи? «Полезен для тебя день в школе, ибо вечна работа её, как горы».
- Я воином стать хочу, а не писакой! – с упрямцей в голосе возразил сын. – Привези мне деревянный меч, чтобы он выглядел как настоящий.
- У папы что, других дел нет, кроме как игрушки для вас привозить? – накинулась на детей рассердившаяся мать. Слезы в глазах ее уже высохли, заметил Себек. Он шагнул за дверь, крикнув:
- Ждите через месяц! Или чуть позже…
Трое, «ассириец» и «хурриты» ехали на осликах вдоль сплошной стены тростника, откуда время от времени с шумом вылетали белые или пестрые цапли, розовые пеликаны. Справа тянулись пески, где сновали в поисках поживы лисицы и шакалы, пустынные гадюки, свернувшись колечками, «загорали» на солнце, скорпионы угрожающе вздымали колючие хвосты.
В Пелусии был на редкость бдительный начальник таможенной стражи: даже когда Себек буквально сунул ему под нос папирус, он продолжал колебаться – пропустить ли трех подозрительных торговцев или задержать? Так что потребовалось вмешательство начальника местного гарнизона, чтобы переодетым азиатами египтянам нашли приличный кров и пищу, а утром следующего дня раскрыли перед ними восточные ворота города-крепости.
ХАНТИЛИС
Дети весело смеялись, бегая друг за дружкой по двору. Их отец Хантилис, закинув котомку за плечи, вышел из дома. Было утро, солнце стояло еще невысоко, но жара уже давала о себе знать. Еще немного времени – и зной окутает окрестности, пот пропитает одежду, пересохшие рты будут жадно глотать влагу. Как будто прочитав мысли мужа, Хастияр протянула ему кувшин с чистой колодезной водой.
- Возьми, холодная, как лед.
- Пока я доберусь до Питаны, она станет теплой, - засмеялся Хантилис.
Питана жил недалеко, за рекой. Там, в предгорных лугах раскинулась его пасека. Повелитель медоносных пчел производил на обмен исключительно мед, у него не было своего, даже самого скромного фруктового садика, поэтому Питана регулярно должен был исполнять повинность луцци в царских садах – собирать фрукты и сдавать их в хранилища. А вот Хантилис выращивал прекрасные сливы, которые менял на мед.
- Папа, ты за медом? – Лела подбежала к отцу, обхватила его ногу.
- Да, за медом. Только отпусти меня. Пока ты держишь мою ногу, я не могу идти, - засмеялся он. Дочка тоже весело засмеялась, разжала ручонки. К отцу подбежала ее старшая сестренка Ана. Одной исполнилось четыре, другой скоро семь. Еще бы сына, наследника… Дочери вырастут и покинут родительский кров, уйдут в чужую семью. Хантилис положил кувшин, который продолжал держать в руках, в висевшую на боку сумку, набитую сливами. Сосуд с трудом, но поместился. Крышка плотно прилегает, вода не расплещется. Сливы крепкие, спелые – не раздавит.
Поцеловав на прощанье жену. Хантилис не спеша двинулся к петлявшей невдалеке дороге. Питана уже стар и редко отлучается из дому, так что Хантилис, конечно же, застанет его. Румяные сливы он обменяет на аппетитный медок, ярко-желтый, как солнце или коричневатый, как кора старого дерева у обочины – цвет зависит от того, с каких цветов кормились божественные насекомые.
Дорога, по которой шел Хантилис, была проложена еще в те незапамятные времена, когда предки хеттов жили далеко на севере, за морем Цальпы. Здесь прежде было пограничье, враждебные племена и царства досаждали соплеменникам Хантилиса, шайки хапиру грабили мирных землепашцев, садоводов и пасечников. Но все это в прошлом. Ведь даже фараон признал силу и могущество Хатти. Что уж говорить о мелких царьках. Теперь даже разбойники хапиру, как прозвали их египтяне, и те не смеют тревожить крестьян, предпочитая грабить чужеземных торговцев на большой дороге.
Вот и торговцы, легки на помине. Двое хурритов и один ассириец, судя по их одеяниям, протрусили мимо на осликах. Впереди – важный, степенный, хранивший гордую осанку хуррит, за ним – еще один хуррит, сзади – ассириец. Кроме всадников ослы везли большие тюки с товарами. Хантилис прошел мимо, смачно зевнул: сегодня ночью он неважно выспался, жужжащие и кусачие насекомые, принесенные ветром из речной долины, донимали его и Хастияр, но особенно – детей. У кого-то из соседей есть мазь, вспомнил он, надо бы вот так же выменять ее на плоды родного сада.
Торговцы скрылись за поворотом. Хантилис проводил их равнодушным взглядом. Дорога меж тем медленно шла под уклон. Дальше будет река с крепким деревянным мостом, потом небольшая роща, гряда холмов – и за нею деревушка, где живет Питана.
Солнце припекало все сильнее, и Хантилис возрадовался, когда вошел под сень раскидистых деревьев. Блаженная прохлада! Он присел на придорожный камень, открыл кувшин, сделал несколько глотков. Лучи светила, пробиваясь сквозь пышные кроны, придавали окружающему пейзажу оттенки таинственности. Казалось. что вот сейчас из-за старого тополя выйдет спустившийся с горных вершин бог, один из тысячи, почитаемых хеттами… Хантилис сладко потянулся. Пора в путь! Под аккомпанемент щебечущих в листве птах он двинулся по дороге. Сверху сыпались расклеванные пернатыми скорлупки фисташковых орехов.
Роща закончилась – и он снова окунулся в жар и зной. Только близкое дыхание реки немного освежало. Скоро под его ногами затрещали доски старого, много раз залатанного деревянного моста на каменных сваях. По нему когда-то шествовали хеттские воины, отправлявшиеся на войну с дерзкими египтянами, цокали копытами кони, скрипели колесницы. Сам Хантилис не помнил этого: он был совсем маленьким, когда случилось великое сражение при Кадеше, где хетты истребили отборные части армии фараона Рамсеса. Зато дяде его довелось поучаствовать в египетской кампании. Когда юный Хантилис еще жил в доме родителей, бывалый воин частенько наведывался в гости. Приволакивая поврежденную ногу, опираясь на копье как на костыль, он громко стучал в дверь, и отец посылал раба отворить ее. Дядя неизменно усаживал к себе на колени племянника, а когда тот вырос, подсаживался рядом и в который уже раз пересказывал подробности великой битвы, где покалечился.
- У египтян на колеснице двое: один конями правит, другой стрелы мечет. У нас же – трое: возничий, стрелок и щитоносец, защищающий от неприятельских стрел. Я был щитоносцем! Если бы кони не наскочили на опрокинутую египетскую колесницу, и я не вывалился бы, не сломал ногу, то сколько подвигов мог бы совершить, - горько вздыхал воин. – А мог бы и погибнуть в каком-нибудь бою, и не рассказывал бы тебе о своей жизни.
Между Хатти и Египтом давно заключен мир. Цари двух могущественных держав больше не пробуют на прочность твердыни соседа, не меряются силами в поле. Мир поделен. Север принадлежит хеттам, юг – Египту. При этом хетты считали себя победителями в сражении при Кадеше, а египтяне – себя, о чем гордо сообщалось в хрониках двух великих царств древности.
От размышлений о славных деяниях недавнего прошлого Хантилиса отвлек шедший ему навстречу старый Аммунас.
- Приветствую тебя, - прокричал седовласый старец. – А ты, вижу, меня уже не замечаешь? Солнце, что ли, в глаза слепит?
- Солнце с утра жарит, - пожаловался Хантилис. – Привет тебе, Аммунас, и долгих дней!
- Так всегда перед грозой бывает, - старик остановился посреди дороги и стоял, опираясь на толстый посох. – Вечером или ночью ветер пригонит дождевые тучи. И тогда Тару начнет метать огненные стрелы в змея. Зато потом воздух будет свежий, сладкий…
Хантилис ничего на это не ответил. Он не любил грозы: она пугала детей, которые начинали плакать, забивались в угол и стоило больших усилий успокоить дочерей.
- Ты не встречал на дороге трех иноземных купцов? – неожиданно спросил Аммунас, теребя белую бороду.
- Да, видел, - Хантилис удивился вопросу. – Три торговца…
- Они выехали от Хупасиаса. Что им было надо от вдовца и что Хупасиасу нужно от них?
- Что нужно покупателю от продавца? – улыбнулся Хантилис.
- У них в тюки, в которых перевозят ткани, - озабоченно проговорил Аммунас. – Когда была жива его жена, она охотно покупала их, ибо знала толк в красивой одежде. Но Хупасиас давно вдовец, и не очень-то заботится о том, во что облачиться. Все это как-то странно.
- Может, купцы-иноземцы привезли что-то еще?
- Может… Ассириец и два митаннийских хуррита. Наши хурриты одеваются несколько иначе.
- Да ты разбираешься в одежде не хуже покойной жены Хупасиаса, - от души рассмеялся Хантилис. Но старик сделался еще мрачнее, какая-то дума угнетала его, не давала покоя.
Они расстались, пожелав друг другу счастливого дня. Хантилис, проводив долгим взглядом старика, бросил взор на стоявший особняком дом Хупасиаса, прошел ложбину между холмами. Потянулись поля, виноградники, пастбища – храмовое хозяйство жрецов богини Инары было обширным. Скоро их владения сменились угодьями хеттских крестьян. Вот и дом Питаны.
- Ишха (Хозяин)! – прокричал Хантилис. Если Питана на пасеке, придется подождать. Хантилис подошел к дому.
Дверь распахнулась. Румяный хозяин дома стоял на пороге.
- Да хранит тебя Камрусепа, повелительница пчелиного роя! – воскликнул Хантилис. Они дружески обнялись. Когда два старых приятеля (правильнее сказать – старый и молодой: Питане перевалило за сорок, что в те времена было весьма почтенным возрастом) разжали крепкие объятия, в сердце Хантилиса вдруг неожиданно кольнуло. Как будто иголка ткнула в средоточие человеческой души. Вот так же невидимое острие жалило в сердце его отца, и однажды, схватившись за грудь, он упал в поле и больше не поднялся. Хантилис вздрогнул. Нет, с ним такое не случится, он молод и полон сил. Питана заметил тревожное выражение на лице друга и спросил:
- Тебя что-то гнетет? – обратился к нему Питана.
- Да нет, так, пустяки… - Хантилис, наконец, поставил на землю мешок со сливами, оттягивавший плечо, встряхнул рукой. – Рука устала…
- Она снова устанет, когда я дам тебе взамен большой горшок меда! – засмеялся Питана. – Бедная рука…
- И счастливое брюхо! – натужно улыбнулся Хантилис. – И счастливая семья, особенно дочки! Уж они-то твой мед обожают.
На этот раз вместо укола он ощутил в сердце непривычную тяжесть. И тоже ненадолго: всего-то на мгновение. Неужели с ним случится та же беда, что и с отцом? Не может того быть!
Между тем Питана торопил его. Он как раз собирался наведаться на пасеку:
- Что ты застыл, как каменный истукан Улликумми! Развязывай свой мешок, показывай плоды! А я в дом за медом, - перед тем, как юркнуть в свое жилище, пасечник снял с ветвей одинокого платана почти просохшую скатерть и расстелил ее на траве.
Пока Питана переливал мед из большого, похожего на греческую амфору глиняного сосуда в горшок, Хантилис извлек из мешка кувшин, потом высыпал на скатерть сливы. Сочные, спелые, только два-три фрукта помятые и с легкой гнильцой – их он сразу отбросил в сторону: Питана придирчив.
Обмен состоялся. Большой горшок меда переместился из рук пчеловода в мешок Хантилиса. Чтобы облегчить ношу, Хантилис выдул полкувшина воды, щедро поделился и с приятелем. Теперь в кувшине оставалось на пару глотков. Питана, выплюнув косточку сливы, предложил:
- Ты, наверно, толком не позавтракал? А у меня как раз приготовлен жареный ягненок.
Хантилис отказался. Скоро он вернется домой, где Хастияр выставит ему самые вкусные в мире кушанья: мясо, вареные овощи, свежие фрукты, зелень. А он угостит ее и дочерей медом с пасеки Питаны.
- Приходи в следующий раз, - крикнул пчеловод вдогонку уходящему. – И я угощу тебя вином из твоих же слив. Тех, что ты принес мне в прошлый раз, и сегодняшних. Одним кувшином точно не ограничится!
- Если ты, конечно, не съешь все эти сливы в ближайшие же дни! – оглянувшись, засмеялся Хантилис. Питана работал челюстями, у ног его вырастала горка косточек.
Он возвращался домой, и в мешке его почти пустой кувшин стучался глиняным боком в бок полного медом горшка. Дразнящий запах привлек диких пчел и ос, из-за чего ему пришлось отмахиваться от докучливых насекомых сломанной веткой. Пару раз все-таки ужалили.
Солнце палило сильнее, чем рано утром, и Хантилис пожалел, что выпил с Питаной большую часть содержимого кувшина.
АНХ
Путь через Ханаан был долгим и утомительным. Пески сменялись солончаками или каменистыми россыпями, ослы спотыкались о камни, и к небесам возносилось их протяжное и противное «иа». Приходилось порой прорубаться сквозь заросли терновника, населенные ядовитыми тварями. В пустыне по ночам приходилось слышать рев голодных львов, ищущих добычу; встрепенувшиеся ослы прядали длинными ушами, разведчики подбрасывали сухих веток в костер, и порой его пламя высвечивало на холме или бархане зловещий силуэт хищника.
Но и на караванных тропах нужно было быть начеку. Шайки разбойников нередко нападали на торговцев, обирали их до нитки и бросали посреди знойной равнины. Грабили и целые караваны вроде того, к которому трое египтян примкнули недалеко от Иерихона. В городах также подстерегали опасности. Их правители, демонстрировавшие внешнюю лояльность Кемету, ненавидели выходцев из страны-завоевателя. И если бы городская стража заподозрила в двух хурритах и ассирийце переодетых египтян, могло случиться все что угодно. Города Ханаана кишели ворами и грабителями, охотившимися на иноземных купцов. Пару раз Себеку пришлось выхватить кинжал, чтобы отогнать любителей поживиться за чужой счет. Анум же в одном из постоялых дворов едва не стал жертвой охотников за рабами: какие-то темные личности собирались похитить и с выгодой продать его.
Темной ночью двое неизвестных напали на него во дворе, куда Анум вышел по нужде. Крепкие ребята накинули на него большой мешок. Но Анум вовремя сообразил, выхватил нож и разрезал мешковину, полоснул по руке похитителя, другой, бросив раненого сообщника, трусливо удрал.
Равнины Ханаана закончились, начались хребты и долины Сирии. Здесь, в горах также рыскали разбойники, кроме того, следовало опасаться обвалов и зорко смотреть вокруг. Нередко путь «торговцев» пролегал по узкой тропе над ущельем, по каменистому дну которого бежал рокочущий поток: глянешь вниз – и закружится голова. И в сирийских шумных городах следовало держать ухо востро: не раз переодетым египтянам приходилось отбивать тюки от шнырявших вокруг проворных и юрких жуликов, при этом стараясь не связываться с рыночной стражей – та запросто может отвести подозрительных «купцов» в городскую тюрьму, а там… кто знает, как относится к Кемету и подданным фараона местная власть. Можно, конечно, попытаться откупиться, но злата и серебра у Себека было немного, и им следовало еще расплатиться с агентами в Хатти. Казначеи не слишком щедры, когда дело касается оплаты верноподданных земного бога, норовят сэкономить, не принимая во внимание, что разведка – дело затратное.
Дабы пополнить мошну, пришлось продать содержимое одного из тюков (притом, что ткани «торговцы» везли с собой исключительно ради конспирации), это облегчило ношу ослу Зубера по прозвищу Резвый. На него с завистью смотрели товарищи – Прыткий (осел Себека) и Тихоня (осел Анума). После нескольких дней путешествия в горах, ночевок в пещерах или на открытом воздухе, под сенью скал, защищающих от ночного ветра, они двигались от города к городу. К градоправителям в поисках лучшего постоялого двора не обращались: если те недружелюбно настроены к египтянам, то могут отправить их в самое злачное место, бандитский притон, так что искать место для ночлега приходилось на свой страх и риск. Себек как профессионал нутром чуял, где ждет вкусный ужин и спокойный сон, а куда лучше не соваться. И его интуиция практически всегда выручала, происшедшее с Анумом было досадной случайностью. Пределы царства Хатти были уже близко. Всего один дневной переход – и перед ними предстанет приграничный городок, где правит давний друг Египта, местный царек Шамаль. Дружба его ценилась на вес золота: шпионы, направлявшиеся в землю Хатти, неизменно платили ему за проход. Немало их, переодетых торговцами, странниками, бродячими музыкантами и певцами вошло в городские ворота, посетило дворец и вышло через противоположные ворота.
Город располагался в живописной долине, окруженный полями и фруктовыми садами. Дорога вела через оливковую рощу к городским вратам.
Надвратная башня зорко смотрела дюжиной глаз-бойниц на приближающихся к ней торговцев. По гребенчатой стене и периметру башни лениво прохаживались воины. Внизу стражники придирчиво проверяли всех входящих, осматривали повозки, обыскивали богато или, наоборот, слишком бедно одетых: у первых беззастенчиво брали мзду за проход, а вторых отводили в сторонку и дотошно расспрашивали: что надо в городе голодранцам и нищебродам? Время от времени ворота распахивались, впуская в город одних и выпуская из него других пеших путников и всадников. Перед воротами выстроилась очередь из желающих попасть в город. Люди маялись на солнцепеке, ругались, но ничего поделать не могли.
- Придется нам тут жариться на солнце, - проворчал Зубер. – А в бурдюке воды совсем мало.
- Я поделюсь, - Анум отстегнул свой бурдюк, полный почти под завязку. – Как не поделиться с другом?
Себек равнодушно смотрел, как воротная стража шмонает гостей города.
- Спелые, - стражник запустил руку в корзину крестьянина, достал яблоко, надкусил. – Что еще везешь?
- Фрукты, как видишь, - крестьянин, говоривший по-хурритски, вытер пот со лба. – Все вырастил своими руками. Его длинные жилистые руки натянули поводья осла. Между тем, насытившись яблоком, стражник встал на колесо повозки, принялся шарить в соломе.
- Да нет там ничего, все в корзинах. Возьми дыню, - было видно, что крестьянину до смерти надоели падкие на дармовщинку стражники. – И ягод зачерпни, и орехов. Небось, кормят вас скверно, гнилым мясом да жидкой кашей, - не удержался и съязвил он.
- Поговори у меня! Вот заверну тебя от ворот обратно…
Крестьянин печально вздохнул и пожал плечами. Шутить над вооруженными и облеченными властью людьми – себе дороже. Между тем стражник, обнаружив под соломой свежие смоквы, разжился и ими.
Анум-Шамаш спрыгнул с Тихони и нервно переминался с ноги на ногу, Зубер-Хасим, сидя на Резвом, равнодушно зевал. Себек-Тапсах был внутренне собран, готов к любым каверзам со стороны воротной стражи.
- Господин… - обратился Анум к Себеку и тут же осекся. Еще в Пелусии Себек проинструктировал разведчиков: никаких церемоний, никаких внешних знаков почтения к нему – Тапсах такой же торговец тканями, как два его товарища, при этом все приказы и распоряжения они должны исполнять беспрекословно и не задумываясь. – Тапсах, мы пойдем прямо к правителю этого города с товарами?
- А что нам делать на базаре? – ухмыльнулся Себек. – Сразу во дворец.
Наконец, очередь дошла до переодетых египтян. Их пропустили без лишних расспросов… за небольшую мзду, разумеется. Население союзного хеттам царства состояло в основном из хурритов, ассирийцы тоже селились здесь издавна. Никаких подозрений три торговца не вызывали.
…Шамаль, тридцатилетний правитель города, проснулся, когда солнце заглянуло в опочивальню и разбудило одну из его жен, сладко спавшую под боком повелителя. Она заворочалась – и нарушила безмятежный сон Шамаля. Потом было медленное пробуждение, омовение и умащение гладкого тела с выдающимся брюшком лучшими благовониями, привозимыми из окрестных земель. Умывали и умащали наложницы, одевали – слуги. Далее был обильный завтрак: баранина, хлеб и фрукты, обильно сдобренные пивом (в обед будет вино, перед сном – опять оно), засим следовала прогулка по саду под трели и рулады птиц. Когда правитель, вдоволь надышавшись ароматом роз и усладив слух пением птах не спеша вернулся в апартаменты, его уже ждал секретарь с хатуарсами (письмами с мест) и халуганами (посланиями от правителей соседних городов-царств).
Уныние и скука овладевали в этот час Шамалем. Разбор корреспонденции – занятие нудное. То ли дело, скинув пурпурные одежды, окунуться в бассейн, еще раз позавтракать, развлечься с рабыней… Но что поделаешь: он – правитель хоть и маленького, а все-таки государства, хранящий внешнюю лояльность царю Хатти. Отец Шамаля когда-то пытался перейти на сторону врагов Хаттусы, был уличен, но прощен Муваталлисом. Повелитель могущественной державы великодушен и единожды прощает измену. А если измена длится много лет, никто о ней не подозревает… Шамаль задумался, отложив таблички и свитки. Он пропускает в Хатти египетских шпионов и получает за это мзду. Казалось бы, зачем? Ведь его сокровищница и без того полна. Но кто знает: быть может, завтра Рамсес решит вновь испытать силу хеттов, и в это раз военное счастье будет на его стороне. И тогда-то египтяне по достоинству оценят его заслуги. Если же победа достанется хеттам, то и в этом случае он выиграет: кто усомнится в лояльности пограничного царька, ни разу не давшего повода подозревать его в деяниях, направленных во вред Хатти? Да, он пошлет войско в помощь хеттам, как того требует закон. И он же охотно откроет ворота египтянам. А как иначе? Ведь его город не имеет возможностей сопротивляться армии фараона, многочисленной, как саранча, тем более что большинство способных носить оружие мужчин отправлены им в хеттское войско. А гибнуть за интересы царя хеттов горожане не станут.
Поток его мыслей прервало неожиданное появление начальника дворцовой стражи. Шамаль недовольно воззрился на него:
- Чего ты хотел? Зачем потревожил меня?
- Там иноземные купцы… которые на самом деле никакие не купцы.
- Я тебя не понял. Говори яснее! Какие еще торговцы? – с нескрываемым раздражением переспросил Шамаль. Он не любил визитов непрошеных гостей и вообще всяческих неожиданностей в своей правительской жизни.
- У купца по имени Тапсах папирус со знаком скарабея…
- Так иди и зови их! – воскликнул градоправитель. Начальник охраны, раскланявшись, стрелой полетел навстречу странным иноземцам.
Мрачная и молчаливая дворцовая стража ввела в покои Шамаля трех «торговцев». Все они, как по команде, поклонились до земли градоправителю. Шамаль просиял.
- Приветствуем тебя, царь! – Себек снова почтительно поклонился, его спутники повторили эту церемонию. Шамаль широко улыбнулся, демонстрируя лошадиные зубы. Ему нравилось, когда его называли не просто правителем, а царем и этим самым ставили в один ряд с Хаттусилисом и Рамсесом. Эти египтяне умеют польстить!
- Оставьте меня! – Шамаль отослал охрану, остались лишь двое стражей царских покоев возле входа.
- О достойнейший, возлюбленный богами, - Себек тоже расплылся в улыбке. – Позволь мне преподнести тебе маленький скромный подарок.
Градоправитель сделал несколько шагов навстречу гостю и протянул руку к мешочку из верблюжьей шерсти. При передаче из рук в руки его содержимое зазвенело. «Золото!» - догадался Шамаль.
- Чем мне отблагодарит вас, купцы, за такую щедрость? – с довольным видом пророкотал Шамаль, пряча мешочек с золотом под пурпурными одеждами. – Что вы попросите для себя?
- Всего лишь пропустить нас в землю Хатти, - Себек опять улыбнулся.
- Никто не посмеет задержать вас в моем городе! – воскликнул Шамаль.
За спиной Себека-Тапсаха безмолвно стояли, согнувшись под тяжестью тюков с тканями, Анум-Шамаш и Зубер-Хасим.
- А еще позволь нам, мудрый и справедливый царь, вручить тебе тончайший виссон, сотканный лучшими мастерами, работающими в хозяйстве великого Рамсеса. Ты сможешь по достоинству оценить его качество…
- Сколько? – нетерпеливо перебил Шамаль.
- Это подарок.
- Купец отдает товар даром? Как забавно! – засмеялся градоправитель. – Я все равно заплачу вам серебром. – Он дернул шнурок, из коридора, ведущего в царские покои, раздался гулкий металлический звон: бронзовый молоток ударил в бронзовое блюдо, подобие гонга. Тотчас на пороге вырос казначей – упитанный, круглолицый, с редкой бороденкой, похожий на евнуха, только голос был совсем не евнуховский – хриплый бас:
- Что будет угодно моему повелителю?
- Принеси мне мину серебра. Нет, постой! Отсчитай полторы мины.
«Маленькое состояние», - подумал Анум. Себек едва заметно хмыкнул – он ожидал большей щедрости от Шамаля, слывшего богатым правителем. Зубер же, как человек практичный, мысленно стал подсчитывать, как они могут потратить серебро (разумеется, в соответствии с волей своего начальника): будут столоваться в лучших харчевнях, обновят поистрепавшийся гардероб.
Тяжело дыша, казначей ввалился в покои Шамаля, вручил ему требуемую сумму, которая тотчас же была выдана «купцам» в обмен на сверток виссона.
Себек развернул ткань, Шамаль наклонился, погладил ее – настоящее египетское качество! Еще бы выкрасить финикийским пурпуром…
- Долее вас не держу, дорогие гости. У меня еще много дел. Стража проведет вас в трапезный зал для странников, - Шамаль дернул другой шнур, пронзительно задребезжали медные побрякушки. В покои вбежали двое слуг.
- Унесите вот это в комнату для даров царю, - распорядился градоправитель, указывая на виссон, который Себек уже заботливо свернул.
Слуги проворно подхватили купленный Шамалем виссон и унесли его. Себек и двое разведчиков церемонно раскланялись и покинули покои. В коридоре их уже ждали стражники. Обед был действительно царский!
…Три раза Анум-Шамаш постучал в дверь жилища Хупасиаса. Внутри было тихо. Египтянин постучал сильнее. Ни звука не донеслось из хижины. «Уже солнце взошло, а он все дрыхнет», - подумал он и снова застучал в дверь, прокричав на хеттском пароль: - Сегодня праздник!
- Громовник одолел змея, - раздалось в ответ. – Иду! – послышались шаги, скрежет засова, дверь открылась. На пороге стоял хозяин хижины – высокий, широкоплечий человек лет тридцати с растрепанной бородой и такой же копной темно-русых волос, серо-зелеными глазами – тип, унаследованный от древних предков хеттов, кочевавших в понтийских степях. Было заметно, что человек давно проснулся, выглядел он бодрым, без следов сна.
- Проходите, - он жестом пригласил египтян в дом. – Да хранят вас боги.
- Тебя – Тару, меня – Ра, - ответил Себек и обратился к Ануму. – Отведи наших ослов во двор. – И снова повернулся к Хупасиасу. – У тебя есть, чем накормить их?
- Я сейчас задам корма для таркасни (ослов), - Хупасиас шагнул вперед, но Себек жестом остановил его.
- Шамаш сам справится. Скажи только, где зерно.
Хупасиас в двух словах объяснил. После этого Себек, увлекая за собой Зубера, вошел в жилище Хупасиаса. Его обстановка была весьма убогой: все, что он получал за продажу плодов на рынке, Хупасиас откладывал в «кубышку» - спрятанный под кроватью деревянный ящик. Прежде, чем неожиданные, но привычные для завербованного египтянами хетта гости приступили к делу, тот поинтересовался.
- Чем вас попотчевать? Есть мелит (мед), муриян (виноград), есть свежий харси (хлеб), есть…
- Потом! – прервал Себек. – Сначала – к делу.
- Будь по-твоему, - Хупасиас навострил уши. – С какими вестями пришел ты?
- Мне нужны вести от тебя, - Себек наклонился вперед и уставился на Хупасиаса. Стул под ним угрожающе затрещал.
- Подожди. Я дам тебе асану (стул) покрепче, - Хупасиас выдвинул из-под стола стул с лежащей на сиденье подушкой и подвинул Себеку, тот пересел.
- Так вот, - продолжил Себек. – Нам нужен кузнец, владеющий искусством плавки железа, знающий секреты ремесла. При этом живущий поблизости, не далее, чем в дне пути от твоего селения. Нам нет никакого резона забираться вглубь царства хеттов. Мы перешли эрху (границу) и второй день идем горными тропами, избегая больших городов и селений.
- Я к твоим услугам, - Хупасиас улыбнулся. – Тебе нужен кузнец? Недалеко отсюда живет мастер Тахур. Его знают как прекрасного оружейника. Но он кует не только мечи. Крестьяне заказывают ему серпы, ножи…
- Понятно! – Себек наклонился еще ближе, так, что Хупасиас ощутил его несвежее дыхание – смесь запахов лука, пива и чеснока (накануне вечером египетские шпионы поужинали в придорожном кабачке). – Ты можешь показать дорогу?
- Дай мне папирус и письменный прибор, я нарисую дорогу. – Хупасиас не хотел сопровождать иноземцев к жилищу кузнеца.
- Рисуй! – Себек извлек свернутый в трубочку лист папируса и стило, потом достал палетку с чернилами.
- Вот тут горы, это – река, вот виноградники. Здесь довольно безлюдная местность. А вот деревня, где на окраине стоит дом и кузня Тахура. Он холостой и бездетный, родители его давно умерли, живет один… - Хупасиас быстро набросал карту местности, вручил Себеку.
- Что нам и нужно, - ухмыльнулся Себек. – Родня не поднимет шума.
Он пробежал глазами карту, уточнил некоторые подробности, затем спрятал ее под своими просторными одеждами.
Хупасиас снова предложил египтянам позавтракать. Себек взял одно яблоко и кружку вина, Зубер принялся поглощать виноград. Тут появился Анум и присоединился к трапезе, предпочтя фиги и козий сыр. Холодная баранина осталась нетронутой. Себек и его сподвижники, позавтракав, уходить, однако, не торопились. Они принялись подробно расспрашивать Хупасиаса обо всем, что происходит в пограничной провинции, о настроениях населения, о том, где стоят хеттские войска и отряды их местных союзников, об урожаях фруктов и зерновых, о состоянии дорог и мостов, строительстве новых зданий и сооружений, прежде всего – оборонительных и о многом другом, вплоть до цен на ближайшем рынке. Агент выказал большую осведомленность в делах, к которым он, казалось бы, не имел ни малейшего касательства. Но видно было, что глаза и уши Хупасиаса все видят и прекрасно слышат, несмотря на внешнюю замкнутость и даже нелюдимость, он может разговорить собеседника. Себек был доволен.
- Возьми плату за свои услуги, - Себек, допив кружку вина, запустил руку в сумку. – Тут две мины серебра. – Соблазнительно позванивающий узелок опустился на стол перед хозяином дома. Глаза Хупасиаса алчно заблестели: две мины – ведь это цена коровы! Дрожащими руками он развязал шнурок, заглянул вовнутрь – и в лучах восходящего солнца, проникших в хижину сквозь узкое оконце, засверкал белый металл. Заработанные агентом «сребреники» тут же переместилось в ящик под кроватью.
Когда «хурриты» и «ассириец» покинули дом Хупасиаса. Солнце стояло уже высоко и ощутимо припекало. Скоро им захотелось пить: вино у Хупасиаса оказалось чересчур сладким и не утолило жажду, а, наоборот, разожгло ее.
- Река рядом, - Зубер указал в ту сторону, откуда слышался шум потока.
- Не пей из реки, если не хочешь поносной хвори, - отрезал Себек. – Вот найдем колодец или ключ – тогда и напьемся вволю. Пока же потерпи…
Возражать Себеку было бесполезно – он не терпел возражений и споров.
По дороге встретился старик-хетт, долго смотревший им вслед: как всякий сельский обитатель, он настороженно относился к любым чужакам, появлявшимся в селении или поблизости от него. Затем им попался молодой хетт, идущий с заплечным мешком в противоположную от них сторону. Из раскрытых дверей домов, из уютных садов доносились голоса местных жителей, которым дела не было до каких-то путников, топающих по дороге: пусть идут, куда хотят, а нам нужно собрать земные и древесные плоды, накормить и напоить скотину и напиться водицы самим в этакую-то жарищу.
- Свернем здесь. – произнес Себек. Невдали от дороги высился добротный дом, рядом – колодец с «журавлем» для подъема воды, напоминавшим родной египетский шадуф, чуть в сторонке – фруктовый садик, виднелись хозяйственные постройки. Со двора долетали звонкие возгласы детей. Из-за угла дома вышла высокая темноволосая и белолицая женщина и направилась как раз к колодцу.
Себек быстрым, уверенным шагом направился навстречу ей. Женщина обернулась, лицо ее выразило удивление.
- Моего мужа нет дома, вы разминулись с ним, - громко и отчетливо произнесла она. – Он вернется нескоро.
- Хозяйка, ты позволишь нам испить воды? Мы усталые, жаждущие путники, - Себек старательно, может быть, даже слишком старательно изображал хурритский акцент. – Я готов заплатить…
- Что ты! – воскликнула Хастияр. – Кто же берет плату с изнемогающих от жары путников! Вот колодец, зачерпните воды и пейте.
На бело-розовых щеках хеттетянки проступали синие прожилки, глаза лучились добротой и прямодушием. «У каждого народа свой тип красоты», - подумал Себек, мысленно сравнивая свою Нефрис с дочерью Хатти. Но нет, он не променяет Нефрис на самую прекрасную азиатку. Он возьмет любую красивую иноплеменницу только в качестве рабыни-наложницы. Египтянин отвел взгляд от смутившейся Хастияр и, встрепенувшись, тряхнув головой, чтобы развеять женские чары, крикнул Ануму и Зуберу:
- Что стоите? Подойдите к колодцу, промочим глотки холодной водичкой!
Они жадно отхлебывали воду из деревянного ведерка. Вода, почти ледяная, ломила зубы, перехватывала дыхание. Только Себек пил мелкими глоточками, чтобы не застудить горло – он всегда заботился о своем здоровье. Рисковать здоровьем и самой жизнью надо в бою, а не в быту, хлебая слишком холодную колодезную воду, упиваясь сверх разумной меры вином или лакая из мутной реки, как зверь. Не прикасаться к дурно пахнущему мясу, даже если ты голоден, ополаскивать фрукты прежде, чем вкушать, не объедаться, как фараоновы вельможи на дворцовых пирах, смотреть под ноги, чтобы не наступить на ядовитую гадину,- эти немудреные житейские истины позволят дожить до почтенной старости. Если. конечно, война или очередная вылазка в неприятельскую стран… Что ж. будем надеяться на лучшее. Рано ему на суд Осириса.
- Лела, гляди, какие смешные дяди! – пропищал голосок.
Ана уставилась на мужчин, уже испивших колодезной воды и собиравшихся в дальнейший путь. Себек улыбнулся девочке. Подбежала Лела, Анум, стряхнув с бороды капельки воды, нагнулся и погладил ее по головке.
Когда Анум опустил голову, перетершийся шнурок соскользнул с шеи, анх упал на землю, легонько звякнув о камень. Ни египтянин, ни ребенок не обратили внимания на этот звук.
- Нам пора идти, - Себек поманил рукой Анума, умильно глядевшего на Лелу, которая от души смеялась, и Зубера, протягивавшего Ане сушеный финик, обнаруженный в «закромах» его пестрой и до сих пор непривычной азиатской одежды. – Спасибо, хозяйка, - обратился он к Хастияр. – Да хранят тебя боги страны Хатти.
То, что случилось в следующие секунды, было пустячным происшествием, повлекшим чудовищные последствия. Ана, вертя в руках финик, обронила его. Встав на четвереньки, девочка принялась шарить в траве. Однако вместо подаренного иноземцем финика она наткнулась на странный блестящий предмет. Это был анх, сорвавшийся с шеи Анума. Рядом валялся шнурок.
- Мама, что это? – Ана подбежала к Хастияр. – Это кто-то из дядей потерял?
Анх! Египетский талисман. У отца Хастияр был такой. Он нашел его на поле битвы, только тот был вдвое крупнее, с красивым алым камнем и сделан из серебра, а не бронзы – видимо, какой-то египетский командир обронил его в пылу яростного сражения, в котором решалась судьба двух великих держав.
- Дяди! Кто из вас красивую штуку потерял? – закричала Ана.
«Так они египтяне? Но почему они в одеждах других народов? – Хастияр стояла в недоумении, держа на ладони анх. – Говорят они по-хурристки…»
Догадка пронзила ум хеттеянки: «Это же египетские соглядатаи. Отец рассказывал о них…»
- Дяди! Вы штучку потеряли! – снова крикнула Ана. – Она выхватила анх из рук матери и побежала следом за египтянами. Хастияр бросилась следом за ней, желая отобрать странную вещицу.
- Ана! Куда ты? Вернись!
Трое шпионов медленно обернулись. Девочка уже протягивала Зуберу анх, решив, что это он обронил талисман. Анум протянул руку к анху.
- Дядя, это ты уронил?
Себек увидел блеснувший в руке ребенка предмет, затем – лицо подскочившей к Ане Хастияр – и все понял. Женщина догадалась, кто они на самом деле. Не успел Анум взять анх, а в руке Себека уже сверкнуло лезвие.
Все произошло в несколько мгновений. Хастияр увидела нож и тоже все поняла, но было уже поздно. Смертельный удар, отчаянный крик, унесшийся в лазурное небо Хатти.
- Мамочка! – заголосили Ана и Лела. Между тем Себек нанес второй удар – на всякий случай. Хастияр рухнула к его ногам. Кровь ее забрызгала одежду предводителя египетских шпионов. Анум и Зубер остолбенело смотрели на него, не в силах ни пошевелиться, ни произнести хоть слово.
- Что вы стоите, что пялитесь? – вскричал Себек. – Разберитесь с ее отпрысками. А все из-за тебя, Анум! Надо было оставить анх дома!
Лела тщетно трясла мать за руку, Ана тупо глядела на Себека.
- Ты ее убил! – неожиданно взвизгнула старшая дочь и, наскочив на Себека, принялась колотить его кулачками изо всех своих детских сил.
Кинжал полоснул ее по горлу. Кровь матери на его лезвии смешалась с кровью дочери. Кулачок разжался – и анх, который она доверчиво протянула иноземцу, вновь упал на землю.
Анум, подбежав к телу Хастияр. Схватил Лелу за ногу и с размаху ударил головой о ствол старого платана, потом еще и еще раз…
- Да хватит тебе! Она уже мертва! Ее голова как раздавленная дыня! А ты болван! – Крепкая оплеуха обрушилась на щетинистую щеку Анума, оставив на ней отпечаток хеттской крови. – Из-за твоего анха! Ищи его! Нельзя оставлять такую улику.
Анум, потирая скулу, нагнулся, порывшись в негустой траве, подобрал талисман. Зубер стоял, беззвучно шевеля губами, тело его мелко дрожало.
- Что с тобой? – Себек подошел к Зуберу. – Тебе страшно? Что уставился?
- Нет, я никого не боюсь, но…
- Что «но»? – возвысил голос Себек.
- Но это же были дети!
- И что с того? У меня тоже дети – и тоже двое. Это – дети врага. Женщина врага. Дети вырастут – и будут ненавидеть Кемет!
- Девочки… ненавидеть?
- А ты что думал?! Женщины тоже умеют ненавидеть врага. Они порой ухаживают за ранеными воинами, а иногда и сами берут в руки оружие.
Подошел понурый Анум.
- Кровь сотри, - Себек ткнул ему в щеку. – Из-за твоей глупости я весь перепачкался поганой хеттской кровью. Что теперь делать с одеждами?
- Отстирать, - промямлил Анум.
- Так найди мне щелок. Счастье, что это дом стоит на отшибе и никто из местных не видел, что тут случилось. Придется мне поискать другую одежду.
Зубер все так же смотрел на убитых и только резкий окрик Себека «Идем! Седлай осла!» заставил его, повинуясь команде, взгромоздиться на Резвого и последовать за Себеком и Анумом.
Они быстро покинули место страшного преступления. Вечером, когда в горную долину, по которой они ехали, спустились сумерки, Себек нагнал богато одетого хуррита, спешившего в свою горную деревню. Командир разведчиков легко расправился с ним без помощи кинжала: жесткий захват мускулистых рук – словно удав обвил шею, хруст позвонков – и через несколько минут обнаженное бездыханное тело полетело в горный поток, бегущий по дну ущелья. Труп прибьет к берегу, его надут – но кто подумает на трех мирных купцов, скорее уж на шастающих в горах разбойников. А одеяния убитого хуррита пришлись Себеку как раз по плечу. Старую окровавленную одежду сожгли в костре.
Над мертвой Хастияр и ее маленькими дочерями кружил с протяжным криком коршун. Набравшись смелости, пожиратель падали сел на угол кровли дома Хантилиса. Люди – не птицы, пернатые никогда не убивают особей своего вида. Зато люди занимаются этим постоянно, то в одиночку, то сбиваясь в большие стаи. Старый коршун помнил, как две огромные стаи сошлись под Кадешем и яростно истребляли друг друга. Видел он и немало мелких стычек, видел, как разбойники убивали купцов и крестьян, чтобы завладеть их имуществом, как потом воины убивали этих разбойников… Но зачем было расправляться с человеческой самкой и ее птенцами? Притом убийцы даже не заглянули в каменное гнездо…
Коршун спланировал на траву. Мимо прошмыгнула серая мышь, шарахнулась в испуге от грозной птицы. Пусть себе шныряет в траве, у коршуна сегодня куда более сытный обед, и он может пренебречь ничтожными грызунами. Хищник оглядел мертвую женщину, ребенка с перерезанным горлом, другого с размозженной головой. С кого начать? Он беспокоился: уже послышалось вблизи карканье вездесущих ворон. Если налетят стаей, придется спасаться бегством, толком не пообедав. Ладно, хватит размышлений, пора уже приступать к трапезе…
- Боги! Что же это? Кто это сотворил? – услышал он пронзительный крик человека. У ограды стоял старик и с ужасом глядел на три мертвых тела.
«Пора уносить крылья, - решил коршун. – Иначе этот дед запустит в него камень», - он тяжело взлетел и с противным криком унесся прочь.
ЦАМАНКУР и АММУНАС
Пока Хантилис добирался до дома, его одолевали смутные предчувствия: казалось бы, никаких поводов для тревоги не должно быть. Если только что-то стрясется с детьми… Но что именно может произойти? Упала, расшибла коленку? Однако Хастияр зорко следит за дочками, не позволяя им шалить и проказничать. Набег разбойников? Но они предпочитают ночное время для своих темных дел. Какой дурак вторгнется в деревню средь бела дня? Еще два года назад царские войска основательно почистили горы и предгорья от шаек грабителей и охотников за рабами. С тех пор лихие люди переместились на восток, где в горных лесах легко укрыться от царских слуг.
Снова напомнило о себе сердце. Только вместо игольного укола – чувство стесненности в груди: как будто что-то тяжелое навалилось и не отпускает.
Вот и родной дом. Где жена и дети? Вместо них он издали заметил старика Аммунаса, рассматривавшего что-то на земле. Рядом с ним стоял, опершись на посох, другой дед, еще старше летами, еще длинней бородой и власами, имя которого мало кто в селе помнил, знали только прозвище Цаманкур, что значит «Борода». Прилетевший с гор ветерок трепал его бороду и нечесаные космы, торчавшие из-под бараньей шапки. В стороне кучковались еще трое односельчан помоложе. До Хантилиса долетел гомон голосов, в котором он не смог ничего разобрать из-за дальности расстояния и ветерка, относившего все звуки в противоположную от дороги сторону. Хантилис прибавил шагу.
«Что случилось? Зачем эти люди столпились на его земле? Кто их позвал? И где Хастияр и дочери?» Сердце начало учащенно биться, словно пойманный в силки зверек или птица. Он припустил бегом… и внезапно остановился как вкопанный, не в силах вымолвить ни слова, неспособный больше сделать ни шагу. Ноги его словно окаменели, сердце, мгновенья назад колотившееся в решетку ребер, как узник, требующий зачем-то начальника тюрьмы, теперь вдруг застыло, будто его и нет в теле Хантилиса. Волна подкатила к горлу.
На траве лежала мертвая Хастияр. Две кровавые раны – на животе и на груди – отчетливо выделялись на светлой ткани одежды, а рядом лежали обе их дочурки: одна – в луже крови, вытекшей из перерезанного горла, другая – с головой, похожей на раздавленный плод или разбитый сосуд.
«Каменные» ноги Хантилиса стали подкашиваться, из онемевших уст вырвалось хриплое: - Боги! Что?.. Кто?.. Зачем?..
К нему подошел Аммунас, положил руку на плечо, от прикосновения Хантилис вздрогнул, по телу пробежали мурашки, он зашатался.
- Я шел к нему. – Аммунас указал на Цаманкура, который приближался шаркающей походкой. – И видел издалека, как трое иноземцев, тех самых, что побывали у Хупасиаса, поспешно выехали с твоего подворья, Я удивился этому и решил заглянуть к твоим домочадцам, чтобы разузнать… и вот что я застал. Это враги хеттов, наши враги! Крепись, друг! Я верю, что виновников их смерти скоро найдут и казнят по законам Хатти.
Хантилис оттолкнул участливого старика и с ревом бросился к Хастияр, обхватил ее голову, прижался к груди, стал щупать пульс – а вдруг жена жива? Но по телу уже растекся смертный холод. Слезы душили хеттского крестьянина, он покрывал поцелуями каменеющее лицо, гладил волосы, снова прикладывался к груди – может, сердце еще стучит, и, если позвать лекаря… Тщетно! Потом он встал и шагнул к Ане, взял на руки безжизненное тельце ребенка, протянул его навстречу Аммунасу.
- Смотри, что сделали с моей дочерью…
После этого бережно отпустил мертвую Ану, затем поднял Лелу.
- Что они сделали с ней? Боги! Почему вы не видите творящегося зла?!
Цаманкур шаркающей походкой подошел к безутешному отцу.
- Не осуждай богов. Они все видят и воздают всем злодеям…
- Почему они не спустились из небесного города Куммии и не остановили злодеев? – отчаянный крик Хантилиса потряс его односельчан. Кто-то испуганно шарахнулся в сторону, полагая, что их сосед лишился рассудка, кто-то, напротив, рвался ему на помощь – утешить, успокоить, отвести в дом.
Слезы душили Хантилиса. Он опустил к ногам Цаманкура Лелу, закрыл лицо руками, в следующий момент рухнул на колени и почти беззвучно зарыдал.
- Пойдем. – Аммунас поманил Цаманкура. – Пусть он побудет наедине со своим горем. Мы с нашими утешениями тут лишние.
За стариками потянулись и остальные односельчане. Хантилис по-прежнему стоял на коленях. Выплакав, казалось, все слезы он принялся остервенело стучать кулаками по земле, по забрызганной кровью траве, бил яростно, словно крушил и разил убийц жены и дочерей.
…Тела Хастияр и ее дочерей были возложены на погребальный костер; пламя охватило тело жены Хантилиса, языки его пожирали одежду; вот вспыхнули волосы. Несчастный вдовец, до того лишь тупо наблюдавший за происходящим, едва не кинулся в огонь, стоило большого труда удержать его. Когда же корчащееся в пламени мертвое тело вдруг приняло сидячее положение (такое иногда случается), Хантилис завопил:
- Хастияр ожила! Боги вернули мне ее! Она снова обретет плоть…
Трое молодых крестьян едва остановили его. Хантилис бился и вырывался из их крепких рук, пока тело Хастияр не рухнуло на догорающие поленья. И тогда он завыл, как волки в горах – низко, протяжно, надрывно.
Жену и детей Хантилиса похоронили под порогом его жилища. В яму опустили кости жертвенных теленка и овцы, съеденных на тризне, зарезали и бросили в могилу щенка. Хантилиса, целовавшего обугленные останки супруги и дочерей, едва оттащили в сторону. Землю аккуратно заровняли.
Неделю провел Хантилис в винном забытье: его погреб всегда был полон, к тому же соседи принесли на тризну множество тахукаппи (сосудов) с вином.
Страшно было смотреть на Хантилиса: обильно разросшаяся, нечесаная борода, спутанная шевелюра, в которой застряли соломинки и мертвые насекомые, красные от многодневного запоя и недосыпания глаза, дрожащие руки, сиплый голос… Иногда в полусне-полубреду ему слышался голос Хастияр, смех дочерей. Он вскакивал с постели, метался по дому, опрокидывая мебель, выбегал прочь, в ночь, под многозвездное небо – но лишь привычный стрекот цикад и крики сов нарушали блаженную тишину. И тогда он возвращался домой и пил, пил, напиваясь до бесчувствия, засыпал на полу или за столом, во сне падал со стула, под утро, когда солнце уже золотило горные вершины, просыпался и опять припадал к сосуду с опьяняющим зельем.
Конец беспробудному питью положил старый Аммунас. Он постучал в дверь; обессилевший от запоя Хантилис с трудом поднялся – и упал, громко ругаясь. Аммунас постучал сильнее. Хантилис тотчас вскочил, как будто ужаленный, бросился к двери.
- Хастияр, это ты… вернулась… - хрипло прокричал он и, с трудом справившись с засовом, застыл на пороге, под которым лежала его семья.
- Старик, ты? Пусть хранят тебя боги Хатти… - он с трудом удержался на ногах. Вцепившись в дверь. Аммунас поморщился – крепкий дух перегара ударил ему в ноздри.
- Что ты делаешь. Хантилис? Ты убиваешь себя, а надо жить… - с укором проговорил он.
- А зачем мне жить? – с вызовом почти выкрикнул вдовец. – Для кого?!
- Чтобы отомстить за гибель семьи.
- Кому?
- Убийцам!
- Но где я их найду? – Хантилис наконец-то жестом впустил старика в дом.
- Если будешь все время пить, а не искать, точно не найдешь.
- Тогда где их искать?
- Иди в храм Ишхары, богини войны и мести. Ишхара подскажет ответ на мучающий тебя вопрос. А пока – забудь о вине.
Похмельный Хантилис только промычал что-то невнятное в ответ. Аммунас ушел, опечаленный: жена и дочери Хантилиса убиты, скоро он и сам сгинет, захлебнувшись в винном омуте. Его не протрезвевшая душа будет с трудом карабкаться по небесной лестнице в обитель богов. Горе надломило вдовца.
Однако уже через два дня Хантилис, с аккуратно подстриженной бородой, завязанными в узел волосами (завивать их стало некому), в просторной тунике, сапогах с загнутыми носками отправился в храм Ишхары, находившийся в соседнем селении. За спиной его болталась котомка со скромными дарами: сыром и вяленым мясом. Для угощения богине (точнее сказать, ее жрецу) полагалось вино, но все запасы вина в доме были выпить еще позавчера, Хантилис весь вчерашний день мучался похмельем, но вытерпел муки и наутро следующего дня отправился в путь, опираясь на посох – ноги плохо слушались его, как это обычно случается с человеком, пившим несколько дней и ночей напролет, почти не закусывая.
…В храме, полутемном, с низкими сводами, непохожем на пышные святилища Тару-Тешуба или Телепинуса, высилось мрачноватое изваяние Ишхары, древней богини войны и мести. Еще не было на свете ни хеттов, ни хурритов, ни ассирийцев и многих иных племен и царств, еще великий Вавилон был скромным городишкой Кадингиром, платившим дань загадочным шумерам, а, может, и городишки этого не было в помине, а неизвестные народы, предтечи хеттов, хурритов и даже шумеров уже возносили молитвы грозной Ишхаре, приносили ей жертвы. Никто не знал происхождения имени богини, ибо язык, на котором говорил поклонявшийся ей народ, давно забыт. Осталось только имя ее. В Вавилоне, в Ашшуре, в городах Финикии ее почитали как Иштар, богиню-блудницу и совершали во славу ее бесстыдные оргии. И только хетты, хурриты и родственные племена чтили ее как богиню войны и мести. Величественная и грозная, богиня стояла, опираясь на меч, ее каменное лицо выражало волю и решимость: казалось, вот-вот – и недвижные уста разомкнутся, Ишхара издаст яростный клич, от которого содрогнутся горы, и поведет войска почитающего ее народа сокрушать варваров.
Откуда-то из полумрака появился жрец богини – пожилой мужчина, еще не старик, но уже с сединой в остроконечной, подстриженной на особый манер бороде. Он подошел к Хантилису, оглядел его.
- Ты пришел поклониться Ишхаре?
- Я принес ей дары, - Хантилис снял котомку, принялся развязывать узел. – Вот только вино у меня закончилось.
Желтые глаза жреца испытующе рассматривали жертвователя; наверное, он понял, куда делось вино.
- Что ж, принесешь в следующий раз, - произнес он. – Что привело тебя?
- Мою семью убили чужеземцы, - Хантилис говорил быстро и горячо. – Я хочу заручиться поддержкой богини, ибо собираюсь мстить убийцам, отнявшим у меня самое дорогое.
- Говори не так быстро, чтобы я понял твои речи и передал ей Ишхаре, - внушительно возгласил жрец. – Если ты будешь мстить так же торопливо, как сейчас говоришь со мной, ты не сумеешь свершить задуманное. А сейчас подойди к изваянию богини, поклонись ей до земли и преподнеси дары.
Хантилис волновался, потому вместо того, чтобы развязать туго затянутый узел, сделал его еще крепче.
- Давай помогу, - жрец наклонился к нему, и в глазах служителя богини Хантилис прочел сочувствие. Наконец, упрямый узел поддался. Хантилис подошел к статуе, опустился на колени и поставил содержимое котомки возле пьедестала, на котором стола Ишхара.
- Помоги мне осуществить задуманное, - шептали его губы. – Я возблагодарю тебя большим сосудом вина, положу к твоим стопам вдвое больше кушаний.
Жрец внимательно наблюдал за ним. Когда Хантилис закончил молитву, он подошел к нему, помог подняться с колен (ноги мирянина дрожали – и вовсе не от благоговения перед богиней, догадывался жрец). Медленно ступая, Хантилис покинул храм. Жрец же тотчас поспешил обратно, дабы полакомиться жертвенной пищей.
Когда Хантилис покидал храм Ишхары, случилось маленькое событие, которое окончательно убедило хетта свершить месть. Из-за камня выбежал черный скорпион. Увидев перед собой человека, он принял боевую позу, воздев ядовитый жалящий хвост и изогнув спину. В другой ситуации Хантилис растоптал бы его, не раздумывая. Но теперь… Дорожным посохом он аккуратно отодвинул ядовитое создание в сторону. Скорпион скрылся в густой траве.
«Скорпион – существо, которому покровительствует Ишхара, - думал он. – Если он внезапно явился передо мной, то это, несомненно, был знак свыше и, значит, моя месть освящена богиней. Я буду жалить своих врагов как скорпион, я беспощадно истреблю убийц». И он уверенно зашагал обратной дорогой. Хетт шел, расправив плечи, устремив взгляд в нежно-голубое, с плывущей из-за гор вереницей облаков, небо. Ему встречались редкие путники, спешившие на рынок в ближайший городок, или, как он, в храм – и каждому Хантилис желал успеха в делах и благословения от бессмертных обитателей Куммии. Вернувшись домой, он навел порядок. Прежде всего, дал воды и корма изголодавшимся овечкам, которых во время своей непомерно затянувшейся тризны кормил через день, выпустил их попастись.
Потом заглянул в сад, где под деревцами валялись осыпавшиеся сливы, принялся собирать и перебирать их, выбрасывая подгнившие и изъеденные насекомыми. Свежими фруктами наполнил до краев две больших корзины.
Неожиданно он присел на пенек, едва не выронив корзину и не рассыпав фрукты. Голову посетила неожиданная и, вместе с тем, простейшая мысль: а где я найду убийц? Придется обшарить в поисках все окрестности, если, конечно, они еще не покинули Хатти. Ответ явился скоро и неожиданно.
АНУМ И ЗУБЕР
От громкого, требовательного стука в дверь Хантилис встрепенулся, соскочил с ложа. Кто это может быть?
- Открывай! – донеслось из-за двери. – Начальник пограничного округа требует тебя.
Попробуй тут не открыть. Кто не знал грозу разбойников и вражеских соглядатаев, строгого и справедливого судью, сурового и по-отечески заботливого к своим бойцам командира? Он обладал огромной властью, но всегда употреблял ее к пользе не только государства, чьи интересы представлял здесь, но и людей, населяющих провинцию. Хантилис знал, что Хараш инспектирует хеттские гарнизоны и ополчения местных царьков, но не предполагал, что тот нанесет визит в их скромное селение, да еще и заявится в его дом. «В чем я провинился? – думал Хантилис, возясь с тяжелым засовом. – Я исправно плачу саххану (натуральный налог), никогда не избегал луцци (государственных повинностей), не нарушал закона. А, может, в Хаттусе приняли какой-нибудь новый закон, а я о нем не знаю и по неведению нарушил его?» Ему поначалу и в голову не приходило, что этот неожиданный визит связан с гибелью его семьи. Сельский судья расспрашивал его, записал все услышанное и печально развел руками: поди отыщи теперь этих «торговцев».
- Эй, долго ты там! – человек за дверью терял терпение.
- Сейчас я отворю… - руки Хантилиса опять мелко дрожали, но не от похмелья, а из-за волнения.
Едва дверь раскрылась, воин в доспехах решительно оттолкнул хозяина дома. За его спиной виднелись еще два бойца и военачальник. Имя «Хараш» означает «орел». Он и вправду напоминал орла – и хищным профилем, и стремительностью, с которой двигался – казалось, сейчас человек-орел раскинут руки как крылья и взлетит, а потом хищной птицей обрушится на жертву. Хараш шагнул через порог. Хантилис почтительно склонил голову.
- Ты тот, кого зовут Хантилис? – горящие глаза начальника пограничного округа смотрели в упор.
- Я, господин начальник… - вымолвил Хантилис.
- Пойдешь с нами! Немедленно! – Хараш обернулся еще к двум воинам, топтавшимся у порога.
- Я сделал что-то, противное законам? – робко промолвил Хантилис.
- Ничего! – отрезал Хараш. – Зло сотворили против тебя. Потому не задавай ненужных вопросов, а следуй за нами!
«Это связано с гибелью Хастияр и детей, - только сейчас догадался Хантилис. – Меня отвезут в крепость для допроса».
…Он медленно и осторожно спускался по узкой, крутой лестнице, на мокрых, покрытых мхом, плесенью, паутиной стенах плясали языки факелов.
На щербатой ступеньке Хантилис споткнулся – и едва не полетел вниз, увлекая с собой воина, освещавшего путь впереди.
- Осторожней. Смотри, что под ногами! – громко проворчал сзади Хараш.
Вот, наконец, коридор, вдоль которого – тяжелые двери. О том, что они очутились в застенках, свидетельствовали тошнотворно-кислые запахи: смесь крови, пота, кала, мочи, грязных лохмотьев и несвежей пищи. Из-за дверей раздавались стоны и причитания на хеттском, хурритском, аккадском языках. Последняя дверь была решетчатой. Оттуда время от времени слышались вопли – кого-то пытали. Хантилис внутренне сжался: а что, если и его… Суровый стражник отворил дверь-решетку, один из воинов втолкнул Хантилиса внутрь, за ним через порог шагнул Хараш, присутствующие в комнате для допросов поклонились начальнику пограничного округа.
Над тлеющими головнями извивались два почти голых человека, подвешенных к потолочным крючьям на крепких веревках за связанные руки. Палач резко дернул одну из веревок – и узник (это был Анум-Шамаш) с криком взлетел к потолку, одна рука его неестественно вывернулась. За столом сидел писец и заносил на табличку данные под пыткой признания.
Второй узник болтался на веревке как бессловесный груз, голова его склонилась на грудь. Со стороны могло показаться, что человек мертв. Но подручный палача – мускулистый, лысый или обритый детина в запачканном кровью переднике зачерпнул глиняной кружкой тухлую воду из большого чана и выплеснул на голову Зубера-Хасима, затем повторил это. С уст пытаемого сорвались невнятные звуки, голова замоталась из стороны в сторону, ноги дернулись, руки напряглись.
- Не слышу. Громче! – крикнул Хараш. Подручный палача взял узника за бороду, поднял голову, уставился на него.
Еще один человек, сидевший в углу в полутьме (видимо, главный следователь), встал с места и тоже подошел к Зуберу.
- Еще раз спрашиваю: зачем вы явились в кузницу к Тахуру?
- Он обокрал нас… Мы пришли, чтобы вернуть награбленное… - в который раз повторял Зубер-Хасим сочиненную им совместно с Анумом легенду.
- Врешь! – человек, похожий профилем на Хараша, но ниже ростом и шире в талии, плюнул под ноги Зуберу. – Кузнец Тахур – честный человек, достойный подданный земного солнца Хаттусилиса, в отличие от тебя, жалкого египетского пса, соглядатая побитого на полях сражений Рамсеса. У тебя, кажется, замерзли ноги. – он сделал знак помощнику палача – и тот резко опустил веревку – так, что ступни египетского шпиона оказались на тлеющих угольях. Зубер пронзительно закричал, переходя с хеттского на хурритский, принялся дрыгать ногами, отшвыривая головни.
- Я не египтянин, я хуррит! Я – подданный Хаттусилиса!
- Сейчас проверим! Подними его! – скомандовал ведущий следствие подручному палача и обратился к писцу. – Сходи и распорядись, чтобы привели сюда хурритского аркамиялу. Он уже заждался.
Писец выбежал из пыточного застенка и вскоре явился в сопровождении еще одного воина и музыканта, бережно державшего подмышкой музыкальный инструмент, похожий на арфу. Ведущий допрос указал музыканту на стул:
- Играй, что тебе велели!
Музыкант поклонился ему и Харашу, сел и принялся перебирать струны. Под тяжелыми каменными сводами пыточной зазвучал религиозный гимн. Один из воинов, хуррит, непроизвольно склонил голову. Внезапно ведущий следствие резко взмахнул рукой – и музыка оборвалась.
- Что это за мелодия? Кого из богов она славит? – обратился он к Зуберу.
- Тешуба… - прохрипел тот.
- Врешь, мерзавец, семя гиены! – допрашивающий подскочил к египтянину и отвесил ему крепкую затрещину. – Это песнопение во славу богини Никкалы! Даже хурритские дети знают это! Ты никакой не хуррит! Как и твой сообщник – не ассириец! Всыпь-ка этому, - обратился он к палачу.
Заплечных дел мастер снял со стены плетку и тотчас же обрушил удар на спину Зубера, который завизжал как поросенок. Между тем следователь снова обратился к Ануму:
- Зачем вы пришли к Тахуру? Признайся: вы вынюхивали секрет плавки железа? Фараон ведь нуждается в железе…
- Нет! – простонал Анум.
- Ладно, об этом бесполезно тебя расспрашивать. А скажи-ка мне, как звали того соглядатая, который бросил вас и удрал?
- Тапсах…
- И этот врет! И у него мерзнут ноги и чешется спина.
Ступни Анума уткнулись в горячие головни, он закричал:
- Его зовут Себек! Он готовил нас в школе разведчиков! Ай, больно!
- Уже лучше. Подними его, - обратился допрашивающий к палачу. Тот послушно исполнил приказание. – А как вы попали в Хатти?
- Да. Кто впустил вас в страну? И как вы узнали дорогу к кузнецу? – это уже Хараш присоединился к допросу Анума.
- У нас есть человек… - хрипел Анум.
- Кто он? Где он живет? – наседал Хараш.
- Он хетт…
- Имя?!
- Молчи, шакалий сын! – крикнул Ануму Зубер, переходя на египетский.
- Взгрей его! – рявкнул Хараш палачу так, что тот вздрогнул. В следующий момент плеть ожгла Зубера промеж лопаток. – Он думает, что тут никто не знает язык Кемета. – Палач снова огрел Зубера плеткой. Следователь подошел к теряющему сознание от боли Зуберу и показал ему анх.
- Египетская штучка, да? – и с размаху ударил его египетским крестом в глаз, «украсив» физиономию Зубера фонарем. Шпион тотчас отключился.
- Я скажу, только снимите меня… - взмолился Анум.
- Сначала – имя! – Хараш повернулся к Хантилису и подтолкнул его вперед. – У этого человека погибли жена и дети. И все опрошенные крестьяне утверждают, что это сделали три торговца, один из которых подло удрал, а двое у нас в руках. Вы не только шпионы, но и убийцы! И дорого заплатите за совершенно зло!
- Себек живет в Аварисе. У него там дом и семья. Его обещали должность коменданта города, если мы все сделаем, как надо… - залепетал Анум. Видно было, что он хочет сменить тему, увести разговор в сторону. – Я расскажу о нем. Он участвовал…
- Меня не волнует, в чем он участвовал! Мне глубоко безразличен этот ваш гнусный Себек. Я хочу знать, кто указал дорогу в кузницу Тахура! – ревел как медведь Хараш. – Назови имя этого мерзавца – и пытка прекратится.
- Ху… ху… - забормотал Анум – и тоже отключился. Только дернулась окровавленная голова и щелкнула, а потом отвисла челюсть, уже лишившаяся в застенке половины зубов.
«Его имя – Хупасиас!» – хотел крикнуть на всю пыточную Хантилис, но в последний миг, уже раскрыв рот, сдержался. Он сам покарает виновника гибели Хастияр, Аны и Лелы. Сам вынесет приговор и сам приведет в исполнение. Эти два мешка с мясом и костями, которые висят сейчас в застенке, будут казнены по закону. Хетты умеют быть жестокими. Он помнил рассказ отца о том, как схваченных египетских лазутчиков, таких же, наверное, как эти, долго терзали, а затем, раздев донага, обмазали с ног до головы медом и привязали к столбам на царской пасеке. Потом выпустили пчел, которые до смерти закусали египтян. И этим негодяям придумают казнь. А Себека отыщет и накажет он сам, даже ценой собственной жизни, но сначала – Хупасиас. Если бы не этот жадный змей, продавшийся египтянам, соглядатаи не нагрянули бы в селение и дом Хупасиаса, и Хастияр с дочерями были бы живы. План мести уже почти созрел в голове Хантилиса.
- Ты не знаешь, кто мог указать им дорогу? – Хараш снова повернулся к Хантилису. – Ты подозреваешь кого-то из односельчан.
- Нет, господин начальник, - промолвил Хантилис.
По требованию ведущего допрос палач окатил холодной водой Зубера, встряхнул его. Тот застонал и разлепил веки. Под левым глазом шпиона расплывался огромный синяк, формой похожий на анх.
- Твоему дружку был задан вопрос: кто пропустил вас в страну? Он не ответил, значит, должен ответить ты.
- Правитель города… - сорвалось с уст Зубера.
- Какого города? Как его зовут?
- Я все скажу… - Зубер сломался следом за Анумом.
- Иди, - Хараш подтолкнул к двери Хантилиса. – Жаль, что ты не знаешь, кто из твоих земляков продает Хатти иноземцам.
- Если бы знал или догадывался, сказал бы, - Хантилис шагнул в коридор.
- Градоправителя зовут Шамаль, - отчетливо произнес Зубер. – Мы заплатили ему и нас выпустили из города без задержки.
«Шамаль! – эхом отдалось в голове Хантилиса. – Добраться бы до него».
…Лазутчиков взяли, когда они угрозами и ударами выбивали из кузнеца секрет плавки железа. Себек успел юркнуть в окно, вскочил на коня, сбросив всадника и ускакал прочь. Анума и Зубера скрутили тугими ремнями. Хараш, лично руководивший задержанием, подобрал с пола связку высушенных фаллосов и с отвращением бросил в лицо Ануму. Обнаружили и папирус, на котором были нацарапаны несколько иероглифов – Себек готовился записать секреты кузнечного мастерства и, по привычке египетских грамотеев, начал с витиеватого вступления. Этим папирусом Хараш ткнул под нос Зуберу.
Хараш имел повсюду глаза и уши. Его агенты, на вид простые пастухи, донесли о трех подозрительных торговцах. Когда трое свернули к жилищу кузнеца, воины Хараша были уже наготове.
ХУПАСИАС
Хантилис молча постоял на пороге, под которым лежали дорогие ему существа. Уста бормотали молитву Ишхаре, богине мести. Еще несколько дней назад он в пьяном угаре отчаянно колотил кулаками по порогу, призывая жену и детей восстать из мертвых, повторял имена бесчисленных богов хеттского пантеона, выл и стенал. Теперь он был трезв, сосредоточен, готов к решительным действиям.
Было раннее утро. Большинство крестьян уже трудились в садах и на полях, но Хантилис не спешил. Он привычно прошел в овчарню, задал корма ее кудрявым обитателям, наносил воды в корытца, вышел из душного хлева, вдохнул утреннюю прохладу. Еще вчера он дышал смрадом подземелий, слушал вопли пытаемых египтян… Кстати, когда их казнят? Он хотел бы поглазеть на это зрелище. Но вряд ли это произойдет сегодня. Главное – рассчитаться с подлым изменником Хупасиасом, пока за него это не сделали Хараш и его люди. Месть – священное право хетта, никакие государственные законы не остановят его. Ведь ни один закон не может запретить скорпиону жалить и убивать.
Хантилис шел к дому Хупасиаса. Хозяин жилища любил поспать в свое удовольствие, и сейчас, наверное, еще досматривает последний сон, действительно последний в его ничтожной жизни.
Однако Хупасиас уже проснулся. Он был весьма удивлен, увидев на пороге Хантилиса: что ему надобно в такую рань? Два вдовца несколько мгновений глядели друг на друга. Мститель забеспокоился: уж не прочел ли изменник в его глазах намерения покончить с ним, попробовал отвести вздор? Но тут Хупасиас прервал молчание.
- С чем пришел, сосед? Сочувствую твоему горю. Нужно чем-то помочь?
Раньше Хантилис не уловил бы в его голосе фальшивых ноток, но теперь его слух был до предела обострен. В тоне Хупасиаса помимо неуклюже скрываемого лицемерия и равнодушия к судьбе односельчанина ощущалась и легкая тревога: а что, если Хантилис обо всем знает или догадывается?
- Ты хотел бы разбогатеть? – начал Хантилис сотню раз продуманную речь.
- Кто же не хочет? Ты к чему это? – удивился Хупасиас. В интонации его голоса опять почувствовалось едва уловимое беспокойство: уж не замышляет ли сосед что-либо против него?
- Разбогатеть быстро, чтобы потом заплатить за невесту ее отцу – например, сельскому старосте? У него две красавицы на выданье. И я бы хотел снова жениться, не умирать же бобылем, в самом деле?
На лице Хупасиаса мелькнула кривая ухмылка: хорош, однако: месяца не прошло со дня гибели Хастияр, а уже забыл про нее и мечтает о новой жене.
- И как же мы разбогатеем? – с оттенком недоверия спросил Хупасиас. – Да еще и «быстро».
И тут Хантилис выдал:
- Помнишь недавно была гроза? (Сам Хантилис помнил ее смутно – он в тот день топил горе в вине).
- Ну, помню… И что? Молнии громовержца Тару выбили из земли золото?
- Серебро! И не молнии, а волны! – Хантилис нарочито огляделся, не подслушивает ли кто поблизости, и продолжил уже полушепотом. – Ты ведь знаешь, неподалеку над рекой есть утес? Крутой такой утес, там еще пара сосен растет. Внизу, у подножия обрыва – камни. Так вот, я вчера там бродил и, склонившись над обрывом, увидел внизу разбитый вдребезги кораблик, а посреди обломков – пару больших сосудов, тоже разбитых. Клянусь всеми богами, в них было серебро! Оно блистало на солнце.
- Надо же! – в глазах Хупасиаса вспыхнули плотоядные огоньки, как у волка или льва, учуявшего вблизи мирно пасущуюся добычу. – То-то тебя вчера долго не было.
- Да, я все прицеливался, как бы лучше завладеть этим серебром. («Хорошо, что Хупасиас не знает о том, что я был в темнице, где пытали египтян», - подумал он). Одному-то мне все равно не справиться с такой горой серебра, решил вот тебя взять в напарники. («Жадный Хупасиас может задаться вопросом: почему это сосед такой щедрый, разве бывают такие? Вот и понятное ему объяснение»).
- Как будем доставать серебро? – алчные огоньки в глазах превратились в языки пламени. – У меня нет лодки, чтобы его вывезти, да и у тебя, я знаю, тоже. Придется посвятить в наши планы какого-нибудь лодочника и отдать ему треть добычи!
- Зачем лодка? Там быстрое течение, и лодку просто унесет поток и разобьет о пороги. Мы сделаем иначе. У меня тут с собой моток крепкой и длинной веревки из конского волоса. – Хантилис встряхнул котомку. – Один конец мы привяжем к стволу сосны, я, обвяжусь веревкой, спущусь вниз, и буду наполнять эту котомку серебром, а ты поднимать ее. Когда закончу, поднимешь и меня.
- Не боишься, что я тебя оставлю внизу и завладею всем серебром? – хитро прищурился Хупасиас.
Я же знаю, что ты – честный человек, - Хантилис изобразил простодушную улыбку. – Зачем мне тебя бояться?
Хупасиас тоже улыбнулся, точнее, криво ухмыльнулся, как делал это всегда, его губы расплылись в странной гримасе, неискренней, чтобы не сказать фальшивой. В следующий момент выражение его лица сделалось озабоченным; похоже, Хупасиас ожидал какого-то подвоха со стороны односельчанина. Жадность в душе его сочеталась с недоверием ко всем, он не верил в то, что Хантилис готов поделиться с ним серебром с разбитого парусника. Хупасиас почесал наморщенный лоб, провел рукой по волосам.
- Послушай, а что с людьми случилось? Теми, что вели корабль и охраняли груз. Ты ничего не сказал. Куда они подевались?
- Там два трупа лежат среди разбитых досок, - продолжил сочиненную им вчера легенду Хантилис. – А остальные? Я же говорил тебе: там быстрина, их, надо думать, давно унесло.
Заметно было, что Хупасиас все еще колебался. Чтобы помочь ему сделать окончательный выбор, Хантилис, всем видом показывая, что теряет терпение, заявил:
- Ну так ты решайся. Иначе я другого напарника найду.
- Я вообще-то с утра на ярмарку собирался, - Хупасиас потянулся, и под одеждой его явственно зазвенело серебро.
- Так на разбитом корабле столько серебра, что завтра ты можешь скупить пол-ярмарки! Ты идешь со мной или нет?
В глазах Хупасиаса лед недоверия мгновенно растаял под действием алчного огня. Он еще немного потоптался на месте, и, наконец, раздумья и колебания уступили место твердой решимости. Слова Хантилиса показались ему весьма убедительными. Обогатиться за один день, стать самым богатым в селении, а, может, и во всем округе, опять жениться, построить новый дом, да не дом – дворец, обеспечить себе безбедное существование. Ради этого можно и самому спуститься на веревке за вожделенным серебром. Но нет, пусть это сделает Хантилис. А на обратном пути… Все время, пока они добирались до утеса, Хупасиас размышлял о том, как ему избавиться от компаньона. То ли действительно перерезать веревку, то ли столкнуть с обрыва. едва он вскарабкается. Путь их пролегал по висячему мосту, перекинутому через ущелье (можно было бы и здесь, но для начала завладеть его долей серебра).
Перед тем, как отправиться в путь, Хупасиас забежал в дом «за мешком».
- А ты почему с одной котомкой? Мешок твой где? – в душу Хупасиаса опять закралось подозрение: уж не дурит ли его Хантилис.
- Мешок в ней, я просто аккуратно сложил его, - Хантилис улыбнулся.
Хупасиас размышлял: «Дорога не из легких, а если он пойдет обратно, нагруженный, как три осла, серебром, да еще и прихватив с собой долю Хантилиса? Нет, часть добытого придется спрятать. В горах много пещер, можно укрыть добро в любой, а потом вернуться…» Хантилис с беззаботным видом шагал впереди. Если бы Хупасиас знал, что на душе у лишившегося в одночасье семьи земляка… Под ногами, скрипя, раскачивался висячий мост; боязливый Хупасиас цеплялся за веревки, с ужасом думая, как он потащится обратно с серебром по этому, на вид крепкому и надежному, но кто его знает, мосту. Нет, часть добычи надо спрятать недалеко от места кораблекрушения.
Тропа извивалась среди гор, то поднимаясь по склонам, то спускаясь в расселины. Они шли по безлюдной местности. Только орлы в небе да пасущиеся на склонах горные козлы видели двух путников. Они поднимались по пологому склону, поросшему густой травой, еще не просохшей от росы. Впереди уже слышался рокот потока, разбивающегося о скалу тысячами мелких брызг. Хупасиас прибавил шагу. Возле ближайшей к краю обрыва сосны Хантилис остановился, сбросил котомку.
- Полюбуйся на разбитый корабль, - обратился он к Хупасиасу. Судя по выражению лица, тот предвкушал милое сердцу сребролюбца зрелище.
- Подойди к краю, не бойся, я тебя не столкну! Иначе кто поможет мне поднять наверх серебро и подняться самому, - подбодрял Хантилис. – Только не становись на самую кромку, а то голова закружится.
Велик был соблазн столкнуть негодяя тотчас же. Просто подойти и пнуть в спину. Их разделяло всего-то несколько шагов. Но нет! Удар в спину – удел таких, как Хупасиас. Настоящая месть должна быть благородной.
Хупасиас встал на колени, оперся руками о каменистую почву и глянул вниз.
Ни следа корабля, о котором так живо и убедительно говорил Хантилис, ни доски, ни клочка паруса, ни, тем более, больших сосудов с серебром. Только волны, набегающие на камни, кружева пены вокруг гладких, обкатанных за сотни и тысячи лет водой валунов. Где же обломки корабля?
Хупасиас повернулся – и обомлел. Как изменилось лицо Хантилиса, куда делась маска добродушия? Глаза его сузились и ненавидящим взором смотрели на Хупасиаса, губы были презрительно сжаты.
- Расскажи-ка мне, сосед, сколько заплатили тебе египтяне за то, что ты указал им дорогу. Сколько дали тебе убийцы моих родных? – процедил он сквозь зубы. – Но тебе этого серебра недостаточно, так ведь? Оно не утолило твоей алчности, и ты решил еще обогатиться, да? Поверил, что тебя ждут еще груды серебра? Ты не только мерзавец, но еще и дурак!
- Что ты такое говоришь? – испуганно залепетал Хупасиас. – Никакие египтяне мне не платят, все мое серебро я честно копил эти годы. Вот, возьми, если хочешь. – он запустил трясущуюся от страха руку себе за пазуху, извлек оттуда пухлый мешочек, подкинул на ладони, тот задребезжал. – На, возьми. Отдаю тебе половину моего богатства. – И он протянул серебро Хантилису. Тот взял египетское серебро, повертел его в руках, ни на миг не спуская глаз с Хупасиаса – и резким движение швырнул кошелку с платой за измену в воды реки.
- Пусть речной бог получит это серебро! – воскликнул Хантилис.
- Ты что… - непонимающе пялился на него насмерть перепуганный изменник. – Это же… ты мог бы стать богатым…
Он не договорил. Неожиданно подскочив к нему, Хантилис толкнул Хупасиаса, и тот с криком полетел в реку. Тело его в полете ударилось о выступ скалы, затем рухнуло на камни. Хантилис, превозмогая головокружение, глядел вниз. Стремительное течение у подножия обрыва окрасилось кровью. Был час прилива., поэтому камни едва виднелись из воды. Волны подхватили бездыханного Хупасиаса, и пенистый поток увлек его прочь от места гибели. Тело вертелось в водоворотах; вот оно зацепилось за какой-то камень или корягу, но в следующий момент вновь было подхвачено течением. Хупасиас превратился в крохотную щепку, затем – в черную точку. Хантилис огляделся вокруг, было пустынно и безлюдно, лишь коршун – может быть, тот самый, который хотел попировать на мертвой Хастияр или ее дочерях – выписывал круги в лазури небес. Вот он прокричал что-то на своем птичьем языке – и спикировал с высоты в реку, туда, куда течение унесло мертвого Хупасиаса. Месть совершилась! Хантилис отправился в обратный путь. Солнце как огромный желтый глаз наблюдало за ним сквозь прорезь межгорного ущелья; вот его скрыла лысая вершина. А вот луч его блеснул в другом ущелье, более узком. Хантилису показалось, что бог солнца приветствует его и одобряет месть хетта.
Вечером в селение опять прибыл Хараш с воинами – арестовывать изменника Хупасиаса. Но дом его оказался пуст. Не совсем, конечно: под ложем были обнаружены целые залежи серебра, которые пополнили царскую казну.
Расспросы ничего не дали – изменник пропал, как в воду канул. Через два дня из темницы в суд доставили полуживых после пыток египтян, а еще день спустя их обезглавили. Неделю их головы торчали на кольях у дороги, ведущей в город, где царствовал Шамаль. Градоправителя пока не тронули – нужны более весомые улики, чем речи египтян под пытками.
ХАПИРУ
Он стоял на коленях на пороге своего дома и шептал едва слышно:
- Слышите ли вы меня, души возлюбленной моей Хастияр, детей моих Аны и Лелы? Двое ваших убийц мертвы, третий дождется своего смертного часа – и смерть его будет ужасной. Мертв и презренный Хупасиас, указавший египетским соглядатаям дорогу. Следующим будет градоправитель Шамаль, гнусно обманывающий царя-солнце Хаттусилиса, пособник бесчестных египтян. Я угощу его гнилой кровью лезвие моего ножа!
Во сне ему явилась Хастияр с детьми. Она нежно поглаживала их кудрявые головки и. не говоря ни слова, неотрывно смотрела на супруга. И Хантилиса поразило это сочетание несочетаемого: жесткого, сурового взгляда любимой женщины, в котором ясно читался призыв к отмщению, и, одновременно, ласки к детям. Руки Хастияр гладили волосы Аны и Лелы, глаза же горели огнем. «Я сделаю все, в чем поклялся перед Ишхар», - прошептал Хантилис – и после этих слов Хастияр вдруг преобразилась – теперь это была гневная и грозная Ишхар, препоясанная мечом, в воинских доспехах и высоком шлеме.
Он сказал односельчанам, что надолго отлучится из селения. Сад и овчарню поручил сыновьям Аммунаса, пообещав щедро заплатить им за труды по возвращении с заработков и внеся небольшой задаток.
Хантилис шагал по дороге в город, где правил Шамаль. Он так и не решил, как именно расправится с правителем. Нож в кожаных ножнах был спрятан под одеждой. Сможет ли он пронести орудие мести во дворец? И как он проникнет в тронный зал? Ведь всех входящих обыскивают. Если даже если ему удастся незаметно пронести нож, и он доберется до пухлого тела градоправителя, то убийцу неизбежно схватят и казнят или замучают в тюрьме. И как тогда он расправится с Себеком?
Ответ на вопросы пришел неожиданно. Вечерело. Солнце стреляло своими тонкими лучиками сквозь щетину кедрового леса, нисходящего по склонам гор, на старую утоптанную тысячами ног, копыт, колес дорогу ложились причудливые тени. Близок уже был небольшой городок, где Хантилис рассчитывал заночевать в придорожной гостинице, чтобы утро крупный пограничный город, где властвовал Шамаль.
Дорога была безлюдна. Лишь изредка перебегал ее шакал или бродячий пес, косясь на одинокого человека, бредущего куда-то в закатный час.
- Ты кто? – прозвучало неожиданно, резко, отрывисто, с сирийским акцентом. Из кустов на дорогу вышел коренастый, полный человек, на плечи которого был накинут плащ, в руке он держал большую увесистую дубину. – И куда направляешься? Скоро ночь, одному тут шастать опасно! – и он утробно захохотал, подходя к Хантилису. Тот инстинктивно нащупал под одеждой нож.
Хантилис уже собирался ответить, что идет навестить родных, но тут на противоположной стороне дороги в свете заходящего солнца вырос силуэт другого человека – худощавого, рослого, с копьем в руке.
- Вот и добыча пожаловала, - акцент его был незнаком Хантилису. – Сама в руки спешит. Скоро сумерки, а он ковыляет себе по дороге и, небось, с туго набитым кошельком. Верно я говорю? – он сделал несколько шагов к Хантилису, который превратился в сжатый комок: «Да это ж разбойники!»
- Кто и куда идешь, не слышал, что я спросил? – коренастый несильно толкнул его дубиной в спину. – Отвечай или ты немой? Или тебя в пещере нашей «разговорить»? – он опять утробно хохотнул, как филин.
- Иду дядю навестить, - из пересохшего от страха горла Хантилиса вырвался сиплый возглас. Нож был бессилен против дубины и копья.
- Да неужели? – второй разбойник тоже хохотнул, по-своему, звонко и визгливо. – И добра какого-нибудь прикупить, верно говорю?
Наконечник копья вырос перед самым носом Хантилиса, тот отпрянул – и в шею его уперлась дубина.
- Не дергайся, чтобы худо не стало, - долговязый приставил копье к животу. – Обыщи его, Адад.
Коренастый проворно нащупал нож, с хищной ухмылкой извлек его из-под одежды, затем облегчил Хантилиса от мешочка с серебром.
- А тут совсем немного, Исав, - разочарованно произнес он. – Хватит на ночевку и один разок пообедать. Рассчитывал, видно, что щедрый дядя добавит? – он легонько ткнул Хантилиса под ребра его же ножом в ножнах. – А нож тебе зачем? Думал, отобьешься им от хапиру?
Да, это были хапиру – одна из многочисленных ватаг разноплеменных бродяг, которые шастали в приграничных областях. Иногда эти банды нанимались на службу царями Хатти, Митанни, правителями приморских городов-государств, иные поступали на службу к фараону. Вояки из разбойников выходили храбрые, отчаянные, но ненадежные, готовые переметнуться на сторону того правителя, кто больше предложит. Эта вольница отдаленное напоминала наше казачество времен его становления
- Мой нож для мести! – неожиданно воскликнул Хантилис. И этот возглас стал еще одной развилкой в его жизни.
- «Мститель», ха-ха! – Исав не больно ткнул его наконечником в правый бок, а Адад присвистнул и прищелкнул языком. – И кому же ты мстить собрался?
- Наверное, тому парню, который у него женушку увел, - засмеялся Адад.
- Тому, кто убил мою жену. И тому, по чьей вине убили ее и детей, - возмущенно выкрикнул Хантилис, словно забыв, что говорит не с простолюдинами, подобными себе, а с вооруженными разбойниками, у которых на уме неизвестно что.
- И кому же ты мстить хочешь, чудак? – Адада гневный голос Хантилиса только раззадорил.
- Египтянину Себеку, начальнику соглядатаев, и градоправителю Шамалю! – выпалил Хантилис.
На мясистом лице Адада застыла маска глубокого изумления, он широко разинул рот. Исав же только промолвил: - Ого…
- Как же ты прикончишь Шамаля? – удивленно проговорил Адад. – У него охрана с мечами и копьями.
- Проникну во дворец… - уже не столь дерзким тоном отвечал Хантилис.
- Туда и мышь самовольно не проникнет. – возразил Исав. – Глупец!
Хантилис стоял, понурив голову. Его уверенность таяла… Что он может сделать с ножом против суровых стражников, денно и нощно оберегающих жизнь и спокойствие своего повелителя?
- Ладно! – Исав снова ткнул его в спину. – Пойдем в наше логово, расскажешь все нашему вожаку Анитте. Он, кстати. хетт, как и ты. Идем!
Справа его конвоировал Исав, слева сопровождал Адад. Последние отблески солнца погасли за стеной гор, сумерки окутывали землю, красили в темно-фиолетовый цвет небеса, вдалеке голосили волки и шакалы, мимо проносились летучие мыши, козодои, совы, сычи и еще какие-то ночные птицы, другие посвистывали и покрикивали в кустарнике. Хантилис и разбойники сошли с дороги и двинулись по извилистой тропе, меж колючих зарослей. На небо высыпали звезды, словно жемчужины из дырявого вместилища, луна выплыла из-за кипарисовой рощицы, слабо освещая им путь. В некоторых местах тропа резко суживалась – и тогда шипы акаций царапали незащищенную кожу, протыкали одежду. Хантилис молчал, закусив губу, Адад глухо ругался на своем наречии, Исав что-то ворчал на своем. Тропа стала подниматься в гору, кусты расступились, впереди был пологий склон. Ночное светило постелило на травяной ковер сверкающую дорожку, прямо под ноги идущим. Подъем-вершина-спуск-долина-подъем…
К пещере они добрались ближе к полуночи. «Нерик» - прозвучал резкий оклик. «Куссар!» - отвечал Исав. Впереди были снова заросли, но уже не такие колючие и непролазные. Затрещали ветки, показалась физиономия караульного. «Проходите» - он указал на едва заметную дыру в склоне горы – вход в пещеру. Исав согнулся в три погибели, остальные пригнули головы.
Пещера была просторной, не в пример приземистому входу в нее. Посреди нее полыхал огонь в очаге, куда подбрасывали ветки трое хапиру. Часть пещеры была отделена большим полинялым ковром, расшитым узорами; как предположил Хантилис, там находится разбойничья опочивальня или апартаменты предводителя шайки – и ошибся. Сам вожак сидел на большом камне и гряз баранью ногу, на которой уже не почти не осталось мяса, рядом валялся опорожненный сосуд из-под вина. При появлении Исава и Адада с Хантилисом он уставился на последнего тяжелым взглядом из-под мохнатых бровей, отбросил кость в угол пещеры.
- Кто это? Пленник? Решил обзавестись рабом. Исав? Или использовать его как заложника? Так за такого много не выручишь. На кой он тебе сдался? Не лучше ли скинуть его в ближайшее ущелье?
- О, ты не знаешь еще, чего хочет этот чудак? Он желает отомстить Шамалю!
Анитта выпрямился во весь рост. Его лицо вытянулось, глаза непонимающе уставились на Хантилиса.
- Исав! Адад! К чему нам сумасшедший? Или вы сами оба рехнулись, чтобы тащить сюда этого…
- Он и вправду хочет отомстить, Анитта, - невозмутимо отвечал атаману разбойников Исав. – Впрочем, пусть сам расскажет, что его побудило… - и он подтолкнул Хантилиса вперед.
- Говори, человек, я слушаю, - вожак стоял, уперев руки в боки.
Хантилис рассказал свою трагическую историю, ответил на вопросы Анитты.
- Мы с тобою хетты, и должны понять друг друга, - после продолжительного молчания, показавшегося Хантилису тягостным, молвил Анитта. – Когда-то я служил в войске Хаттусилиса, но повздорил с командиром из-за добычи и бежал из военного лагеря, прикончив эту жадную скотину. И вот уже пятый год обретаюсь здесь. У меня теперь собственная «армия», - он показал на Исава и Адада, потом на остальных пятерых разбойников, с большим вниманием слушавших рассказ Хантилиса. – Я и сам давно мечтаю отомстить Шамалю, по приказу которого жестоко казнили троих моих людей. Но одному идти во дворец правителя или подстерегать его процессию на дороге – верное самоубийство. Надо объединиться и тогда… А пока накормите его, – приказал Анитта своим сообщникам.
За нехитрым ужином Хантилис узнал истории Адада и Исава. Первый был когда-то палачом в одном сирийском городе. Он пять лет избавлял убийц от голов, воров и грабителей – от десниц, насильников и развратников – от той части тела, которая безошибочно свидетельствует о принадлежности к мужскому полу. Он казнил добрую сотню преступников, не испытывая при этом ни малейшего сочувствия к тем, на кого обрушивался его меч. Но однажды его жертвой должен был стать… собственный отец, убивший в пьяной ссоре какого-то знатного господина. В ночь перед казнью Адад освободил отца, и они вдвоем бежали прочь из родного города, подкупив тюремную и воротную стражу (палаческое ремесло позволило Ададу разбогатеть, и средств на подкуп хватило). Долгое время Адад с папой вдвоем промышляли на большой дороге. В одной из стычек отец погиб, а оставшийся в одиночестве Адад примкнул к Анитте и его молодчикам. Исав же был иудеем, невольником у египетского колесничего, который бил его по всякому поводу и без повода, и когда терпение Исава кончилось, он бежал от жестокого хозяина.
У остальных хапиру истории были похожие: кто-то был рабом и, как Исав, вырвался на волю, другой, как Анитта, дезертировал, третий совершил убийство, был приговорен, но сумел бежать из узилища. Они ненавидели любую государственную власть в принципе, но готовы были, если придется, послужить ей за хорошую плату и прощение преступлений как самостоятельная воинская единица. А потом их подразделение неизбежно снова превратилось бы в банду – они уже не способны были жить иначе, даже при полном прощении и забвении властью их былых деяний. Никто из бандитов не с обирался больше плестись за плугом, взращивать сад, ухаживать за скотом или лепить глиняные горшки на продажу. Разбой стал их образом жизни.
Три ночи и два дня провел Хантилис в пещере. Десятки планов расправы с Шамалем были озвучены Аниттой и его сообщниками – и все после долгих обсуждений отвергнуты, поскольку в каждом таком плане были свои изъяны.
Решение пришло неожиданно. Поздним вечером Исав, Адад и еще один разбойник по имени Халак ограбили на дороге торговца тканями и приволокли в пещеру большой ковер – такой большой, что в него можно было запросто завернуть человека, даже такого высокого, как Исав.
- Тащите ковер в нашу сокровищницу, - засмеялся Анитта. Он отдернул занавес – и глазам Хантилиса предстали дюжина таких же ковров, дорогая посуда, роскошные одежды, доспехи, мечи и кинжалы, рукояти которых были украшены самоцветными камнями, сундуки, набитые драгоценностями и еще многое другое. Ковер аккуратно уложили на камни рядом с другими.
Анитта долго в задумчивости смотрел на него и вдруг изрек:
- А ведь в такой ковер можно завернуть Шамаля и вынести из дворца. Мы могли бы переоблачиться в одежды богатых торговцев и уговорить стражу пропустить нас во дворец. Шамаль любит украшать себя и свой дворец всякими дорогими безделушками. Он хочет быть богаче владыки Хаттусы и самого фараона Рамсеса, не говоря уже о царьках-соседях. И он наверняка захочет посмотреть на красивый ковер.
Бывший палач Адад когда-то удостоился чести предстать перед Шамалем, который наградил его за «успехи в труде». Властитель городка, где работал заплечных дел мастер, по просьбе Шамаля на полгода «сдал в аренду» своего ката: слуги Шамаля раскрыли заговор, и требовалось обезглавить три десятка сановников – и настоящих заговорщиков, и тех, кто просто был в немилости у правителя, а тут и повод представился от них избавиться. Адад блестяще справился с задачей и получил в дар от Шамаля перстень с руки Шамаля, который еле-еле налез на мизинец толстопалого палача.
Адад прутиком на песке нарисовал расположение залов и коридоров во дворце, как он их запомнил. Решено было завтра же ехать в город. У разбойников имелась повозка и мулы. Три больших ковра заблаговременно погрузили в повозку. Править повозкой Анитта поручил Исаву. Сам предводитель банды тоже решил принять участие в захвате градоправителя и расправе над ним. Он сумел так преобразить свою внешность (аккуратно подбрил и подкрутил усы, перекрасил бороду в рыжий цвет, оделся как купец или зажиточный крестьянин), что узнать в нем атамана разбойничьей шайки было бы сложно и самым дотошным агентам Шамаля.
ШАМАЛЬ
В город, которым правил Шамаль, они въехали без особых проблем. Лишь один, особо бдительный стражник стал требовать развернуть ковры. Пока Исав и Адад переругивались со стражником, за ними выстроился целый хвост из повозок, всадников на ослах и пеших путников. Все гомонили, размахивали руками, ругались на четырех-пяти языках, свистом выражали негодование. Наконец, прибежал начальник стражи и отругал не в меру ретивого подчиненного.
- Проезжайте вперед, не стойте, тут за вами целый караван выстроился, - он нетерпеливо махнул рукой. Ворота распахнулись, пропустили их и закрылись снова перед груженой дынями телегой, заголосил испуганный ослик. А их повозка, наполовину накрытая тентом, влилась в узкую и длинную улицу.
Солнце палило, и тень от тента не спасала двоих разбойников и Хантилиса, что уж говорить о несчастном Исаве, жертве жары, которого так же не спасала покрывающая голову повязка. Ехали медленно, лавируя в толпе, рискуя сбить какого-нибудь неосторожного прохожего, зацепить и опрокинуть телегу торговца, водоноса, а то, чего доброго, и паланкин со знатным господином внутри, который несли на широких плечах рабы. Адад, чья цепкая память удерживала множество подробностей, подсказывал, куда свернуть. Однако всевозможные дорожные неожиданности весьма затрудняли движение по улицам города. То им преграждало путь небольшое стадо овец, которых погонял хворостиной пастух, то приходилось дожидаться, когда мимо величественно прошествует процессия жрецов храма Бела, который гордо возносился над множеством низеньких домишек.
А недалеко от дворца, на какой-то площади перед храмом Иштар (Хантилис, увидев ее изваяние в глубокой нише, вновь вспомнил древнюю богиню мести) мимо промаршировал большой отряд воинов Хаттусилиса. Анитта машинально, высунувший, было, голову, тотчас нырнул в спасительную тень – вдруг кто-то из воинов (а это была сотня, в которой он некогда служил) узнает его, несмотря на измененные одежду, прическу и крашеную бороду.
Вслед за пешей сотней проехали два десятка конников, покачивая копьями и бряцая мечами. Когда воители скрылись за углом, Анитта скомандовал ехать дальше, а Адад указал, где следует свернуть. Прошло немного времени – и они, миновав квартал пышных особняков городской знати, выехали на площадь, над которой возвышался дворец градоправителя, похожий на рукотворную скалу с утесами-балконами, окнами-гротами, башнями-пиками, колоннами, похожими на стволы могучих деревьев, только без ветвей. У входа прохаживались мрачные стражники. Они бросали недобрые взгляды на остановившуюся посреди площади повозку.
Хантилис задал Ададу мучивший его вопрос:
- А что, если Шамаль признает в тебе бывшего палача?
- Я все продумал, не беспокойся, - отвечал Адад. – Едва ли этот напыщенный болван помнит всех простолюдинов, с кем ему приходилось общаться.
- А охрана? – продолжал сомневаться Хантилис.
- А сколько лет прошло с тех пор, как я бывал во дворце? – парировал вопрос Адад. – Шамаль за эти годы поменял большинство стражников, ведь он очень подозрителен, в каждом приближенном видит заговорщика. Едва ли кто-то узнает меня.
Двое, Хантилис и Адад, выбрались из повозки, Анитта передал им ковер, а потом спрыгнул сам. Втроем они направились ко дворцу, Исав остался стеречь мулов. При виде приближающихся людей с ковром, охрана насторожилась. Четверо вооруженных людей, стоявших на посту, напряглись, выпрямились, став похожими на статуи богов, грозно взирающих на мир из глубоких ниш. Когда до входа во дворец оставалось совсем немного, прозвучал грозный окрик:
- Стоять на месте? Кто вы и зачем пришли потревожить покой нашего владыки Шамаля?
«Если они пекутся о покое хозяина города, значит, он во дворце», - с облегчением подумал Хантилис. Впрочем, в этом и без того не было сомнений: при въезде в город они заметили на надвратной башне синее полотнище с головой бога плодородия Таммуза, покровителя города и правящей им династии. А это значило, что им повезло, и Шамаль находится во дворце. Но ленивый, изнеженный царек имел привычку ложиться спать средь бела дня. И тогда им придется долго ждать.
- Мы – торговцы коврами, - с достоинством в голосе отвечал Адад. – Хотим продать вашему правителю наш товар, которому нет равных…
- Все так говорят! – рявкнул стражник, направляя на Адада пику. – Что вам нужно во дворце, торгаши?
- Чтобы ваш благородный властитель украсил этими коврами свое обиталище, - отвечал Адад. – Мы решили показать образец мудрому повелителю вашего города. Такие прекрасные ковры недостойны того, чтобы быть проданными неизвестно кому на городском базаре. Они созданы для того, чтобы цари попирали их своими дражайшими стопами.
- Разверните ковер, - к Ададу подошел начальник стражи.
- Прямо здесь? Но он испачкается о грязные камни площади, - возразил Адад.
- Подумаешь, немного запылятся, - начальник стражи внимательно вглядывался в лицо Адада, и это снова поселило тревогу в сердце Хантилиса. – Комендант дворца прикажет невольницам выбить пыль.
- Но, когда мы развернем ковер перед великим Шамалем, он будет вынужден вдыхать уличную пыль, - Адад стремился как можно скорее попасть во дворец, чтобы они могли осуществить задуманное. - Тогда драгоценное здоровье градоправителя…
- Царское здоровье – не твое дело! Для этого есть дворцовый лекарь. Давай разворачивай ковер скорее, чтоб вас демоны сожрали! – прикрикнул начальник стражи, не отрывая взгляда от лица Адада.
Они разостлали ковер. Начальник стражи любовался багровыми розами, пестрыми птицами и пальмовыми листьями, вышитыми на нем. Наконец, подняв взор, уверенно высказал: - Властителю это понравится. Может быть… У него такого добра полно. А ты похож на палача, которого соседний царь Намир однажды отрядил Шамалю. Впервые вижу, чтобы палач сменил свое ремесло на занятия торговлей. Ему же платят из царской казны, а торговец вынужден сам крутиться. Может разбогатеть, а может разориться.
Хантилис вздрогнул: неужели их маскарад раскрыт? Но Адад держался уверенно и, мило улыбнувшись, ответил:
- Да, ты прав, господин начальник. Почти прав, - он выдержал короткую паузу. – Я действительно похож на того палача, на покойного брата-близнеца Адада. А имя мое – Ашар. В детстве отец и мать путали нас.
- Ясно. Похож. Но не он. – У Хантилиса отлегло от сердца. - А это кто? – указал он на Анитту и Хантилиса.
- Циданта и Халак, - ответил Адад. Цидантой звали отца Анитты, Хантилис же взял себе имя участника шайки.
- А этот? – он уставился на Исава.
- Он с нами во дворец не пойдет. Пусть мулов сторожит, а то ведь уведут прямо под носом твоей охраны, - хихикнул Адад.
- Еще неизвестно, примет ли вас наш правитель, - буркнул начальник охраны. – Я спрашиваю, звать его как?
- А… Манассия его зовут, - Адад произнес первое пришедшее ему на ум иудейское имя. Исав кивнул.
Начальник обернулся и крикнул одному из стражников:
- Сбегай немедленно к распорядителю царских церемоний и спроси у него, может ли наш повелитель принять торговцев коврами. А вы, - обратился он к переодетым разбойникам, - стойте и ждите. Или лучше залезьте в свою повозку, в тень. Солнце печет нещадно, - он провел рукой по мокрому лбу; из-под кожаного подшлемника струился по вискам пот.
- А сам-то не желаешь посидеть в тени? – участливо обратился Адад-Ашар.
- Не могу. Служба. И не надо обо мне заботиться! – прикрикнул он на Адада. – Сидите и ждите, когда вас позовут. Если позовут, - поправился он.
Ждать пришлось долго. Сперва вернулся стражник и сказал, что распорядитель царских церемоний ушел к Шамалю и вышлет слугу, который и скажет, изволит ли градоправитель принять продавцов ковров. Мучительно тянулось время. «Торговцы» то и дело прикладывались к большому кувшину с водой. Свернутый ковер все так же лежал на камнях. Начальник стражи ушел, приказав одному из четырех воинов отгонять от ковра голубей, способных невзначай осквернить его и тем оскорбить царственного покупателя, который, конечно же, придет в негодование, увидев испачканную пометом дорогую ткань.
Солнце давно уже покинуло зенит и выглядывало краешком золотистого диска из-за башни, когда, наконец, явился какой-то смешной пузатый человечек и пропищал:
- Следуйте за мной. Властитель города изволит принять вас.
На входе всех троих тщательно обыскали. В сопровождении появившегося вновь начальника охраны они двинулись в путь по коридорам и лестницам, покрытым коврами куда более роскошными, чем тот, что несли Шамалю «купцы». Несли бережно, всем видом показывая, как они пекутся о дорогой вещи, которая ляжет под ноги самому правителю. Сначала их завели в большую комнату, где уже ждал распорядитель царских церемоний, подробно проинструктировавшим «торговцев», как держать себя пред ликом владыки, какие знаки почтения оказывать, как говорить с любимцем Таммуза и Бела. Потом был очередной коридор, в конце которого их снова ощупали бдительные стражи. Перед ними распахнули огромные позолоченные двери и ввели в приемную. В ней было пустынно, если не считать двух плечистых детин в доспехах у входа в тронный зал. Слуга юркнул в какую-то боковую комнатку, чтобы, видимо, получить необходимые указания. Через несколько минут вышел в компании секретаря, пристально оглядевшего царских гостей.
Он заставил стражников в третий раз осмотреть троих гостей, пожаловавших среди бела дня с каким-то ковром и почему-то заинтересовавших его господина. Удостоверившись, что ничего недозволенного у царских гостей нет, он проскользнул в тронный зал меж грозными привратниками.
- Внутри дворца за прошедшие годы почти ничего не изменилось, - шепнул Адад Хантилису. – Только драпировка стен стала еще шикарнее…
- Эй, там, не переговаривайтесь, - прошипел начальник дворцовой стражи. – Вы что, заговорщики? Не вздумайте еще шептаться друг с другом в присутствии владыки. Он этого не любит.
«Боится за свою драгоценную шкуру», - подумал Адад, а вслух сказал:
- Прости, я во дворце никогда не был.
Начальник охраны хотел, было, огрызнуться (мол, скажи спасибо, что тебя допустили пред очи градоправителя), но тут двери распахнулись. На пороге показался секретарь.
- Входите, мудрейший и совершенный ждет вас! – торжественно провозгласил он.
Трое вступили под своды тронного зала. Шамаль не восседал на престоле, как подобало ему в соответствии с дворцовым церемониалом, а бодро шагал навстречу неожиданным гостям. Все трое нижайше поклонились, едва не уронив ковер на куда более роскошные ковры, устилавшие зал.
Когда трое разогнули спины и подняли головы, Шамаль, сохраняя на устах добродушную улыбку, впился глазами в их лица. Похоже было, что он пытается прочесть во взорах «торговцев» какой-нибудь подвох, коварный замысел, умысел. Начальник дворцовой стражи, прочтя во взгляде Шамаля тревожащие правителя думы, тотчас же переместился поближе к «торговцам». Два крепких стража, стоявшие подле врат в зале, также насторожились, пальцы их, сжатые на рукоятях мечей, побелели, что не ускользнуло от взгляда Хантилиса.
- Приветствую вас в моем жилище, - слащаво произнес Шамаль. Его цепкий взор неожиданно остановился на Ададе. По лицу правителя было заметно, что он пытается вспомнить, где видел этого человека. И действительно: высочайшие уста произнесли. – А тебя я уже видел. Здесь, во дворце…
У Хантилиса перехватило дыхание.
- Ты мог видеть моего брата Адада, он работал палачом в твоем городе, несравненный, - Адад учтиво поклонился. – А я – его брат Ашар. Мы – близнецы, нас даже родные путали в детстве.
Шамаль улыбнулся шире, при этом его улыбка напомнила оскал тигра.
- А чье ремесло прибыльней – работа палача или торговля дорогими тканями? – правитель еще глубже заглянул в глаза Адада-Ашара, словно пытаясь выяснить: тот ли человек Ашар, за кого себя выдает.
- Владыка, позволь отвечать честно? – Адад улыбнулся, Шамаль кивнул ему – говори правду. – Палач за свой тяжкий труд получает куда меньше, чем выручает от продажи ковров базарный торговец. Но торговец может обогатиться, а может разориться. А палач, который получает жалованье из казны правителя, имеет постоянный доход и никогда не пойдет по миру, пока есть дурные головы, от коих следует избавиться, и пока не иссякает казна властителя и его щедрость.
Шамаль так и просиял. Он ценил работу палачей. А Адад-Ашар продолжил:
- Однако же, купец, если, конечно, он торгует честно, снискал любовь простых людей и благосклонность владык. А палач, каким бы искусным он не был, вызывает ненависть у народа и презрение со стороны правителей.
«Зачем ты говоришь все это?» - едва не выпалил Хантилис. Шамаль задумался, его лоб сморщился, как у старика, улыбка исчезла с лица, но только на пару мгновений.
- А ты и вправду честный парень! – Шамаль опять просиял. – Но таким, как ты, в жизни приходится непросто. Многие сильные и властные люди не любят правду. Кроме меня… - он снова заулыбался неискренней улыбкой. – Я уважаю честных и прямых и не выношу льстецов. А теперь, - обратился он ко всем троим, прошу пожаловать в комнату для приема торговых людей, там и обговорим цену. А вы, - он обратился к секретарю и начальнику царской охраны, - подождите там – и указал через распахнутые двери в приемную. Он величаво двинулся в сторону занавешенного входа в боковую комнатку. Торговаться с какими-то купчишками неблагородного происхождения в тронном зале было ниже достоинства градоправителя.
Наступало время решительных действий. Все трое «торговцев» напоминали сейчас хищников, следящих за каждым движением добычи, и готовых в нужный момент броситься на нее. Адад и по прошествии череды лет отлично помнил обстановку комнаты, где градоправитель награждал его перстнем с драгоценным камнем за успехи в палаческом ремесле. Шамаль самолично отдернул пышный занавес с кистями и пропустил вперед продавцов ковров.
Войдя, Хантилис огляделся. Вот кровать под балдахином, на которой Шамаль отдыхает «от государственных забот», резная мебель, у входа в нише стоя недвижный, как статуя, стражник, держа руку на торчащей из расшитых мелким жемчугом ножен серебряной (или посеребренной) рукояти меча. Десницу украшал браслет с камушками, блестевшими в свете факелов и свечей. Два больших алых камня были вделаны даже в нагрудный доспех.
«В самом деле – живая статуя, а не воин, хоть и грозен видом», - подумал Хантилис. Вчера в пещере они не один десяток раз отрепетировали свои действия. Воина нужно было обезвредить, связать и…
- Ну, расстилайте ваш ковер, - ухмыльнулся Шамаль. – Посмотрим, что за «сокровище» вы предлагаете мне купить, - слово «сокровище» прозвучало с заметным сарказмом. Шамаль слыл капризным и разборчивым покупателем, но уж если вещь ему понравится – не скупился, а порой демонстративно переплачивал за нее, чтобы слухи о его щедрости разлетались в подвластных землях и за их пределы.
Ковер бережно опустили на пол, покрытый десятком других ковров разного размера и расцветки. В глазах рябило от птиц, зверей, цветов, башен, звезд, изображений богов и правителей, мифологических сюжетов… Ковер, отнятый разбойниками у незадачливого купца, выглядел заметно скромнее и стоил явно дешевле. Но кто сказал, что его действительно собираются продавать? Нет, этот большой рулон ткани должен был сыграть совсем другую роль. Адад и Хантилис принялись разворачивать его пред стопами властителя, Анитта прижал сапогом один из углов.
- Неплохо. Хорошая работа. Ткачи на славу постарались, - градоправитель слегка наклонился вперед, рассматривая вышитые на ковре деревья и цветы.
- Пусть твой страж сойдет со своего места и придавит ногой угол ковра. – неожиданно произнес Анитта.
- Сделай, что он просит. – не поднимая головы бросил воину Шамаль.
Настало время действовать. Хантилис стоял справа от градоправителя, Адад – слева, оба нагнулись, внимательно следя за взором Шамаля.
- Владыка, мне кажется, что вон та человеческая фигура под деревом – это твое изображение, - неожиданно произнес Хантилис.
- Где? – Шамаль нагнулся еще ниже, упер руки в бока. – Но это не я, это кто-то из богов. Кажется, это… - он задумался.
Анитта незаметно для Шамаля и стражника убрал ногу с ковра. Только Адад и Хантилис заметили это движение. В мгновенье ока Адад нагнулся и резко дернул край ковра. Воин, у которого ковер выдернули из-под ног, резко качнулся назад и упал, ударившись головой о небольшой куб-постамент в нише, на котором еще полминуты назад стоял. Удар был неожиданным и сильным, стражник «отключился».
- Это определенно Мардук… что тако… - Шамаль не успел окончить фразу: Адад, резко выпрямившись, схватил шандал и обрушил на голову царька. Тот тяжело грохнулся на ковер. Все происходило в считанные секунды. Анитта уже скручивал руки и ноги стражника, потом завязал крепким узлом на затылке тряпку, заткнувшую рот. Одновременно Хантилис и Адад возились с Шамалем. Дворцовая охрана, неоднократно ощупавшая их, искала оружие, а на мотки веревок, сокрытые под одеждами, не обратила внимание: мало ли для чего понадобились веревки торговцам.
Услышав стук, начальник дворцовой охраны встрепенулся.
- Что там? – вопросительно поглядел он на секретаря.
- Разворачивают ковер. Отодвигают мебель, - равнодушно ответил тот.
Сердца разбойников и Хантилиса отчаянно колотились, словно кузнечные молоты. Закатать в ковер градоправителя было делом непростым: тяжелый, откормленный, словно предназначенный к закланию телок, с трудом поддавался трем молодым и здоровым мужчинам, к тому же мог очнуться от неосторожного движения – и тогда… не хотелось думать, что произойдет тогда. Наконец, с большим трудом его завернули в ковер так, чтобы его холеное, упитанное тело полностью скрылось внутри свернутого трубой ковра, и ни ноги, ни голова не были видны. Для этого с двух сторон внутрь вставили тряпки темно-красного, как ткань ковра, цвета.
- Подняли и понесли! Да охранят нас боги! – скомандовал Анитта.
Они медленно двинулись прочь из комнаты, бросив последний взгляд на лежащего без движения связанного стражника. Улар головой, на которую нахлобучен тяжелый бронзовый шлем, был внезапным, сильным и оглушительным, так что очухается он нескоро. Шедший впереди Анитта отбросил занавес – и вот они в зале.
- Ну что, не продали свой коврик? – с оттенком злорадства воскликнул секретарь. – И нечего было властителя по таким пустякам беспокоить!
- Да, он просил его не беспокоить. Велел передать вам, что поспит часок, - проговорил Адад.
- Утомили вы его… - буркнул начальник дворцовой охраны. – Пойдите вон из дворца, дорогу я вам укажу.
Медленно спускались они по ступенькам, боясь споткнуться и уронить тяжелый груз, обременявший их. На обратном пути никого не обыскивали (Адад рассказал, что охраняющие жизнь и покой градоправителя не любят лишних хлопот), стража провожала незадачливых торговцев сочувственными взглядами: не повезло ребятам, не оценил наш хозяин их товар. Шамаль не шевелился – видимо, удар шандалом по голове надолго погрузил в забытье.
- Что вы еле плететесь, - прикрикнул на них главный страж дворца, когда они шли по длинному коридору, потолок которого подпирали десяток тонких пилонов. – Будто я на казнь вас веду. Не понравился правителю ковер – не велика беда, на рынке продадите! Шевелитесь!
Никто из трех не знал, когда происходит смена караула. Что, если сейчас смена уже вошла в комнату, где они оглушили стража и Шамаля, и обнаружила, что первый валяется на полу, связанный, а второй исчез? Надо как можно быстрее покинуть не только дворец, но и город. Сердца то замирали, то начинали опять колотиться в ребра, будто стремясь вырваться на волю из телесной темницы, пот струился ручьями, что можно было бы списать на жару, но во дворце царила прохлада. Это заметил и главный страж, но не понял причины:
- Да вы, купчишки, видать, хорошо выпили вчера. С вас пот градом!
- Похмелье… - просипел Анитта, изображая голос бывалого пьяницы.
- Крепитесь! Недалеко есть несколько питейных заведений, там и утолите жажду. Заодно зальете вином свою досаду. Ничего, на базаре за такой хорошо заплатят, - он говорил почти дружелюбно, но глаза зорко следили за каждым движением.
Наконец, они вышли на площадь. Начальник дворцовой стражи даже не попрощался с ними, а тотчас нырнул обратно во дворец.
- Как вы? – встрепенулся задремавший, было Исав.
- Он здесь! – они аккуратно, словно дорогущую и хрупкую вещь, опустили ковер с Шамалем в повозку. – Лишь бы не начал трепыхаться по дороге…
- А он точно жив? – Исав обернулся.
- Он дышит. Значит – жив, я проверял! – категорично произнес Анитта. – А теперь – трогай! Если во дворце спохватятся, нам – конец!
Народу на улицах малость поубавилось, но именно что малость. То и дело им приходилось то пробивать себе дорогу в толпах народа, отчаянно ругаясь, то пережидать, пока путь им в очередной раз пересечет отара овец или процессия жрецов. Наконец, после виляния по узким улочкам, они увидели впереди ворота – последнее препятствие на пути. Там толпился народ, голосили ослы, бранились люди. Шамаль, завернутый в ковер, не подавал признаков жизни. Они пристроились в очереди. Анитта поглядывал назад.
- Не за нами ли? – он заметил небольшой отряд воинов, быстро двигавшийся к воротам. Хантилиса и его новых друзей в который уже раз прошиб пот. К счастью, это оказалась лишь смена караула, что и вызвало задержку. Пока воины сменяли друг друга, люди шумели, просили и требовали пропустить:
- Я до заката в деревню не поспею. А ночью по дорогам разбойники шляются! – толстый крестьянин размахивал руками.
Анитта едва не рассмеялся: разбойники у тебя за спиной, дурень, но ты нам не нужен. У нас уже есть добыча, такая, что ни одному вору не снилась!
- Заткнись! - замахивался копьем на крикуна воротный страж.
Вот и до них дошел черед. Воин ткнул копьем прямо в ковер с Шамалем.
- За какую цену купили? – поинтересовался он.
- Продать хотели. Да никто не покупает. Обеднел народец.
- Надо было пойти в квартал богачей, по домам. Там золота не пожалеют.
Воин опять ткнул в ковер копьем, словно проверял, что в нем. У Хантилиса внутри все сжалось.
- Ты осторожней. Поцарапаешь, повредишь товар – так вообще продать его не сможем. – прикрикнул Анитта.
- Больно толстый он у вас, - страж убрал копье и подозрительно уставился на Анитту, поняв, что он тут главный. Все замерли, только главарь нашелся:
- Так в него еще три ковра закручены. Если все их тут разложить, в повозке места не хватит.
- А-а… ясно, - пробормотал воротный страж.
- Долго еще нам торчать? – сзади раздался визгливый голос. – Нас дома ждут.
- Меня тоже ждут! – рявкнул воин. – и ты подождешь. А вы, - обратился он к Анитте остальным, - в следующий раз воспользуйтесь моим советом. Идите к особнякам богачей, стучитесь в ворота…
- Я уж как-то пробовал. Там собаки злые и привратники еще злее, - подал голос долго молчавший Исав.
- Я тоже злой. Мог бы заставить вас все ковры разворачивать, но времени мало. Вон за вами целая вереница – и все спешат, торопятся. Проезжайте!
Он дал команду – и ворота раскрылись перед ними. Хантилис рукавом вытер пот со лба. Перед ними вилась дорога, от которой, словно ветви от большого ствола, отходили дорожки и тропинки. Солнце, опускаясь, уже достигло вершин самых высоких кипарисов в роще – небольшом островке дикой природы среди возделанных полей и фруктовых садов. Скоро оно, на прощанье озарив горы и долины, окунется в Западное море, чтобы завтра утром вынырнуть из Восточного свежим, бодрым, умытым.
Мулы бежали резво, несмотря на то что повозка стала тяжелее на целого Шамаля. Тот по-прежнему не подавал признаков жизни, и Хантилис уже беспокоился: не умер ли, не задохнулся ли градоправитель?
- На месте проверим, - Анитта смотрел назад: нет ли погони. Один раз он заметил вдали облачко пыли и велел немедленно свернуть в кедровый лес.
Через несколько минут после того, как они скрылись за деревьями, мимо рысью пронесся конный отряд. Подождав, пока всадники скроются за волнистой линией горизонта, они по команде главаря выехали из леса.
- Теперь уже немного осталось, - сказал Анитта. – Вот там, за поворотом, за горой повернем и окажемся в укромной долинке, которая выходит к реке.
И вот тут-то Шамаль зашевелился. Дорога была безлюдной, но кто поручится, что из ближайшего лесочка не появится крестьянин пешком или на осле, что их не нагонит очередной отряд… Между тем завернутый в ковер градоправитель начал мычать и извиваться змеей. Адад, взяв лежавшую в повозке дубину, ударил Шамаля. Тот, однако, начал скулить и ворочаться еще яростней. Анитта выругался:
- Да чтоб тебя демоны сожрали! Смотри, куда бьешь. Тут у него ноги, а голова – с другого конца ковра!
- Думаешь, я помню? – Адад ударил по тому месту, где должна быть голова.
Похищенный градоправитель притих. Удар был не слишком сильным, ковер еще смягчил его. Дернувшись, Шамаль снова погрузился в забытье.
- Сворачиваем тут, - указал на тропу Анитта.
…Закат алым занавесом уже висел в западной части небосклона. Анитта и Адад развернули ковер. Шамаль с коростой запекшейся крови на лбу предстал их глазам. Адад легонько пнул его. Градоправитель заворчал и заворочался. К нему подошел Хантилис, сорвал с уст повязку.
- Вставай, соня! – он лягнул царя от души. Тот открыл глаза, недоумевающе уставился на компанию разбойников, горы, закатное небо, одинокую чинару, потом перевел взор на горную реку, мулов, щиплющих траву, повозку…
- Где я и кто вы? – он удивленно заморгал. – Это не сон. Кто вы такие и почему я здесь связанный?
- Развяжи его! – бросил Анитта Исаву.
- Царь спрашивает вас, кто вы и по какому праву посмели…
- По праву сильных и справедливых! – заявил Анитта. – Ты, Шамаль, обвиняешься в измене царю Хаттусилису. Ты пропустил египетских соглядатаев в землю Хатти. Они убили семью этого крестьянина! – он указал на Хантилиса. - Мы привезли тебя сюда, чтобы свершить правосудие!
- Вы не можете, вы не посмеете… - по медвежьи проревел Шамаль. – Я – правитель, а кто вы? Вас самих казнят!
- Может быть, - небрежно бросил Анитта. – Но только после тебя, презренный пес, изменник! Адад, достань меч!
Адад проворно запрыгнул в повозку и извлек из ковра клинок.
- Я сделаю это! – воскликнул Хантилис, подходя к Шамалю. Он протянул руку к мечу, но Адад решительно отстранил ее.
- Я сделаю это лучше тебя, с одного удара, и отомщу не только за твоих жену и детей, но и наших друзей, замученных и казненных слугами этого негодяя!
- А, так ты и есть Адад! Недаром я узнал тебя там, во дворце. Ты, ничтожный, неблагодарный! – после этих слов высокомерный и наглый тон Шамаля внезапно, без всякого перехода, уступил место мольбам и стенаниям. – Люди, пощадите меня! Я щедро вознагражу вас!
- Колом или плахой? – деловито осведомился Адад.
- Золотом! У меня много золота. Только отпустите с миром, - он ползал по мокрым камням, пачкая златотканые одежды, снимал с пальцев перстни с каменьями, с шеи сдернул ожерелья, протягивал их попеременно Анитте, Исаву, Хантилису, Ададу. – Я готов отдать вам треть, нет, половину моей сокровищницы, лучших коней из царской конюшни, я…
- Довольно! – оборвал его Анитта. – Все, что нам нужно, мы привыкли добывать сами. – Адад, Хантилис, приготовьте его к встрече с Нергалом.
С Шамаля сорвали царские одеяния, потом, раздетого донага, подвели к дереву. Исав принес веревки. Голый, потный от страха, без пышных одеяний и других знаков монаршего достоинства Шамаль напоминал большую склизкую от пота жабу, сходство дополняли отвислые жировые складки на животе, нездоровая, несмотря на каждодневное умащение маслами и благовониями, в прыщах кожа.
- Согласно законам Хатти предавших царя казнят рассечением надвое, - провозгласил Адад. – Ты решил служить двум владыкам сразу, Хаттусилису и Рамсесу. Ты подло обманул великодушного царя хеттов и должен поплатиться, как и за гибель невинных людей…
- Это клевета! – заорал Шамаль, вырываясь из крепких рук подоспевших Исава и Анитты. Адад заткнул ему рот кляпом. Затем Исав связал правителю руки. Адад присмотрел толстый сук, на котором Шамаля вздернули за ноги.
- Да свершится правосудие! – Адад вскинул меч. Глаза Шамаля на красном от прилившейся крови лице бешено вращались, ноги отчаянно дергались.
Миг – и бывалый палач рассек царька с одного удара, как баранью тушу; половина тела была брошена в стремительные воды реки, на корм рыбам, другая осталась валяться на берегу пищей для воронья, лисиц и шакалов.
- Твоя семья отомщена, взгляни в последний раз в мертвые глаза своего врага, - Адад протянул голову Шамаля Хантилису. Тот брезгливо, двумя пальцами поднял ее за кудри и зашвырнул далеко в реку.
Они молча покидали место казни, сопровождаемые вороньим гвалтом – птицы уже клевали мертвечину. Ночью разбойники вернулись в пещеру, там Анитта, смеясь, показал сообщникам кольцо, которое стащил с туалетного столика в комнате, где они демонстрировали царьку-изменнику ковер. Оно пополнило сокровищницу банды, как и золото с тела Шамаля, которое, уходя, подобрали Исав и Адад.
…Только спустя пару часов после того, как Хантилис и его сподвижники-сообщники покинули дворец, царедворцы спохватились: почему градоправитель не выходит к ним? Вызвали распорядителя церемоний, который стал взывать к Шамалю. Вместо него из комнаты вышел, шатаясь, держась за голову, страж, с обрывками веревок на ногах и на руках.
- Где владыка? – накинулись придворные.
- Его… нет… я упал и ничего не помню… - бормотал тот. – Дайте воды!
Оттолкнув его, вельможи бросились в комнату – Шамаля там действительно не оказалось. Куда и как он мог пропасть? «Ковер!» – догадался секретарь. В погоню за похитителями дражайшей особы выслали конный отряд, который настиг бы их, если бы вовремя не свернули в ближайший лес. Другие конные и пешие воины перевернули вверх дном город и окрестные деревни. Тщетно!
УГАРИТ
Пять дней разбойники не высовывали носа из пещеры, изредка посылая кого-нибудь в окрестности – пообщаться с крестьянами, выменять у них продукты на благородный металл, расспросив между прочим: что происходит в окружающем мире, не беспокоят ли солдаты? Крестьяне отвечали, что к ним наведывались воины Шамаля, дотошно расспрашивали, искали каких-то людей, торговцев коврами. На пятый день розыски в деревнях и на дорогах прекратились, на шестой разбойники решили покинуть свой вертеп, чтобы проводить Хантилиса в Угарит. Здесь он должен был сесть на корабль, который отправляется в Египет, финикийский, кипрский или ахейский. О жителях Аххиявы шла слава как об умелых мореплавателях, не брезгующих, однако, пиратством. В море, помимо пиратов, путешествующим грозили штормы и кораблекрушения. Но все-таки плыть на ахейском корабле из Угарита в Дельту было не так опасно, как пробираться в Египет равнинами Сирии и Ханаана.
Прощаясь, Анитта протянул Хантилису золотое ожерелье с камнями, которое казненный царек-изменник носил на шее. Хантилис резко отдернул руку, будто пальцы опалил.
- Ты что? Я не надену этого!
- И не надо! Ты же не правитель. Расплатишься этой безделушкой с ахейскими корабельщиками, когда сядешь на их судно, отплывающее в Египет. А это тебе – плата за обратный путь. – И он сунул в руку хетта перстень, тоже золотой и с изумрудом. Боги, это был скорпион: тело из драгоценного камня, хвост – золотой, при этом концы хвоста ядовитая тварь держала в зубах. Казалось, боги опять подают Хантилису знак. Исав протянул ему котомку с ячменными лепешками, Халак – баранью ногу, Адад – спелые яблоки, другие участники шайки поделились с ним фруктами, вяленой рыбой, дали запечатанный сосуд с вином. Пеший путь до Угарита занимал три дня, и запас провизии был рассчитан как раз на время в дороге.
- Пусть боги споспешествуют тебе! – провозгласил Анитта голосом жреца, возносящего хвалу небожителям.
- Заверши мщение и вернись живым, - добавил Исав.
- Пусть Себек отправится в ад, где пребывают ныне его приспешники! – воскликнул Адад.
Каждый хапиру нашел ободряющие слова для мстителя-хетта.
Ночью прошел дождь, нечастый в засушливых краях, вода наполнила все ямы и выбоины на дороге в Угарит. Подует ветерок – и с листьев пальм, окаймляющих дорогу, на голову прольется «душ» из дождевой водицы и росы. Блистало утреннее солнце, и дрозды наперебой славили дарующее жизнь светило. В следующие два дня солнечное божество решило повернуться к земным обитателям своей неприглядной стороной: зной был прямо-таки невыносимым. Ночная прохлада становилась избавлением от мук для изнывавшего под палящими лучами путника. Он обыкновенно ночевал под сенью высоких, раскидистых деревьев, подальше от дороги. Сон Хантилиса был чуток: едва поблизости раздавались шаги, он просыпался и нащупывал под одеждой нож: не крадется ли голодный зверь или жадный до чужого добра человек? Наконец, на третий день Хантилис вступил под спасительную сень фруктовых садов, полукругом опоясывавших город.
Вот и ворота, стражи проверяют всех входящих.
- Кто такой? Имя? – щекастый детина внимательно вглядывался в лицо Хантилиса, точно близорукий в таблицу с клинописью.
- Халак, - простодушно соврал хетт, взяв им одного из хапиру.
Воротный страж опустил взгляд, рассматривая скромное одеяние и изрядно потертую обувь Халака-Хантилиса. Что с такого возьмешь? Едва ли у этого бродяги имеется хоть горсточка серебра.
- Что ты ищешь в этом городе? – он покосился на изрядно похудевшую котомку. – Что у тебя там?
Хантилис вздрогнул. Золотые украшения казненного царька и перстень-скорпион были спрятаны в котомке. Если этот воин заставит его предъявить содержимое… Если просто заберет себе – полбеды, а если заинтересуется, откуда у бедного странника такие сокровища? Чего доброго, его отведут в темницу, как вора, грабителя или продавца краденого, а уж там палач выколотит из него признание: где раздобыл золотишко с камушками, негодяй? И тогда… Не хотелось думать, что может случиться тогда. Известия об исчезновении Шамаля наверняка уже достигли Угарита.
- Иду работу искать, - проговорил Хантилис, стараясь, чтобы голос его не дрожал от волнения, а интонация была бесхитростной. – В котомке – еда.
- Проходи, - проворчал воин. Слово прозвучало как «проваливай». – Работу найдешь, не беспокойся. А беспокойся о том, как к хозяину в кабалу не попасть. Это с вами, наемными, частенько приключается.
Хантилис был наслышан о таких историях: как вольного простофилю радушный хозяин нанимал, например, в лавку, обещая ему хорошую плату за труд, кров и пищу. Однако вместо щедрого вознаграждения работник получал упреки, ругань, подзатыльники, а плата либо задерживалась под каким-нибудь предлогом, либо выдавалась в половинном размере или того меньше. Наконец, когда работник выказывал намерение уйти от хозяина, тот внезапно обнаруживал пропажу или порчу дорогого товара. С помощью своих прихлебателей он запугивал наемника и заставлял его отработать ущерб (содеянный не по его вине или вовсе мнимый), превращая работника в бесправного раба. Он жил в хлеву со скотиной, кормили его тоже как скотину, на ночь приковывали цепью к стене, днем зорко стерегли слуги хозяина, а за любую провинность били. Хантилис всю свою молодую жизнь трудился ради себя и семьи и никогда не рискнул бы…
Вспомнив погубленную египтянами семью, он тяжко вздохнул, слезы навернулись на глаза, стало трудно дышать. Он и не заметил, как вступил в город – большой приморский город с храмами-башнями, которые были посвящены верховному божеству Илу и владыке пучины Дагону. В мифах хеттов семитский Илу превратился в дракона Иллуянку, с которым вел борьбу громовержец Тару. Что ж, в истории не раз случалось, что боги одного народа становились бесами в религии другого. Не так ли греческие добрые даймоны станут впоследствии демонами в христианской традиции?
О Дагоне Хантилис знал мало. А то, что знал, внушало страх. Говорили, что жрецы этого божества-человекорыбы приносят в жертву ему иноземцев: ночами отлавливают их на улицах Угарита, а потом, придушенных, полуживых, зашивают в мешки и топят в заливе. Башня-храм Дагона мрачно и угрюмо чернела далеко на западе – там, где жилые кварталы с их относительно аккуратной планировкой сменяются хаосом портовых складов.
Слева он заметил еще одну, похожую на воздетый к небу толстый перст башню – храм Иштар. Ишхара... Но нет. Это была не грозная воительница и мстительница, а похотливая богиня-блудница, в праздничные дни в ее святилище совершались самые бесстыдные и разнузданные оргии. У хеттов не было ни человеческих жертвоприношений (если, конечно, не считать казнь преступников жертвой богу Правосудия), ни «священного» разврата.
Стражник проводил Хантилиса равнодушным взглядом: мало ли бродяг шляется по земле. Хетт вздохнул с облечением: он не вызывает подозрений, золото спрятано в котомке надежно – во всяком случае, ему так казалось.
Хантилис догрыз последний, уже зачерствевший кусок лепешки. Надо было подкрепиться перед тем, как идти в порт и искать корабль, идущий в Египет.
Дорогу, ведущую к городскому базару. Хантилис нашел без труда. Поток торговцев, везущих и несущих на рынок плоды своего труда, подхватил его; живая река текла по пыльной улице, угрюмые быки волокли нагруженные повозки, строптивые ослы гнусавыми голосами терзали слух, ржали взнузданные кони, пешие путники шарахались от паланкинов, в которых прятались от зноя знатные вельможи древнего города. За много веков до того, как хетты расселились в своих нынешних владениях, Угарит уже стоял, его башни тянулись к небу, обиталищу богов, корабли отправлялись в плавания, и так же текли на большой базар потоки торговцев и покупателей.
Древний город манил, влек, но и пугал, заставлял держаться настороже: улицы, закоулки и. особенно, торжища кишели воришками, готовыми поживиться за счет ротозеев. Хантилис прохаживался между торговыми рядами. Тяжелый, терпкий рыбный дух стоял вокруг. На лотках были разложены блистающие чешуей всевозможные обитатели Закатного моря. И не только аппетитные рыбины: съедобные моллюски в больших раковинах, осьминожьи щупальца с присосками, аккуратно нарезанные каракатицы, длинноусые раки, протягивавшие к покупателю мертвые клешни, их ближайшие родичи крабы… Хантилис жадно сглотнул слюну, продавец, заметив это, ехидно ухмыльнулся, тряхнул смоляной бородой:
- Что, парень, рад бы купить, да в мошне пусто?
Хантилис немного понимал жаргон, общий для разноплеменных торгашей.
- Я человек сухопутный. Не подскажешь, где тут торгуют фруктами?
- Вон там, - указал рыботорговец, по-прежнему ухмыляясь.
- Благодарю, – Хантилис направился туда.
- Лучшая благодарность – твоя плата за товар! – бросил ему в спину торговец, процедив сквозь зубы, когда Хантилис отошел на приличное расстояние: - Ходят тут нищеброды! Ничего не покупают, лишь пялятся на жратву, слюни глотают.
Хантилис прошел мимо мясных рядов, отмахиваясь от полчищ зеленых мух; обилие жужжащих тварей, облепивших свежее мясо, отбивало всякую охоту купить хоть кусочек. Тут же под ногами сновали голодные собаки, готовые не только стянуть телячью или баранью ногу, но и вцепиться в человечью.
- Фиги! Покупай фиги! – раздавалось невдалеке. Тут расположились продавцы фруктов и овощей. Хантилис прошел мимо кистей сочного винограда, не удержавшись, чтобы тайком не отщипнуть пару ягодок и не отправить их в рот. Горки румяных яблок напоминали те грандиозные сооружения Египта, о которых любят рассказывать побывавшие там путешественники. Вот и фиги. Продавец, дочерна загорелый, с обветренным морскими бурями лицом финикиянин аккуратно разложил их на прилавке, зорко следя, чтобы бойкие мальчишки или голодный бродяга не стащил плод. Его черные, с перламутровым отливом глаза скользили по фруктам, а в голове торговец наверняка в который раз пересчитывал товар: «Двадцать восемь штук! Было тридцать, две купил какой-то важный господин из Тира».
- Почем фиги? – Хантилис, задав вопрос на все том же «торговом» наречии, наклонился над горкой сладостно-нежных фруктов.
Продавец назвал цену, довольно-таки умеренную. Хантилис скинул заплечную котомку, принялся развязывать ее, чтобы извлечь горстку серебра и положить туда фиги. Боги! Бок котомки был разрезан, пропало серебро, но, что самое ужасное, исчезли ожерелье и перстень-скорпион!
- Что, хетт, обобрали? – без злорадства, но и без особого сочувствия произнес продавец. – Вор вон туда побежал, – и указал налево, в сторону выхода с базара. Еще не отошедший от шока, Хантилис механически повернулся. Меж покупателей шнырял юркий человечек. Вот он притерся к сирийцу, торговавшемуся с продавцом дынь. Подхватив котомку, из которой выпал из разлетелся на осколки глиняный кувшин для вина, Хантилис ринулся к вору.
Жулик краем глаза заметил бегущего к нему Хантилиса – и припустил прочь, только грязные подошвы сандалий мелькали в толпе. Хантилис опрокинул лоток с финиками, которые веером рассыпались вокруг, толкнул какого-то пузатого господина, осыпавшего его вслед самой отборной бранью на трех языках, поскользнулся на гнилой корке и едва не растянулся посреди рыночной площади. Воришка петлял, как заяц, тоже налетая на прилавки и опрокидывая товар и расталкивая людей.
- Вор! Держите его! Он обокрал меня! – завопил Хантилис, как делают все обокраденные на всех рынках мира. Но лучше бы он этого не делал. Все вокруг тотчас пришло в движение, люди метались, налетая друг на друга, под ноги летели корзины, тюки, узлы, все вразнобой гомонили: «Где он, где вор?» - и оглядывались вокруг, ища вора.
- Там он! – заорал во все горло хетт, указывая перед собой. Но жулика уже не было видно – он растворился среди множества торгующих и покупающих. И опять Хантилис налетел на кого-то, раздался звук разбитого то ли горшка, то ли кувшина, проклятия… Теперь он был в той части рынка, где торговали рабами. Финикиянин со сломанным длинным носом и косым левым глазом (это сочетание делало его физиономию бывалого прощелыги еще более отталкивающей) зычным голосом расхваливал достоинства живого товара:
- Вы поглядите на этого египтянина. Мастер на все руки, знает добрый десяток ремесел…
- А чего у него нога кривая? – выкрикнул кто-то из толпы.
- Я же сказал: мастер на все руки, причем тут его нога? - огрызнулся работорговец. – Тебе вообще-то кто нужен: работник в хозяйстве или скороход фараона?
Египтянин стоял, глядя на толпу потухшим взором. Их с Хантилисом взгляды встретились. Это был человек из враждебного хеттам народа, соплеменник тех, кто убил жену и детей Хантилиса. Казалось бы, хетт должен испытать злобное торжество, видя, как страдает захваченный в плен финикийскими пиратами или купленный для перепродажи чужеземец – поделом ему! Но что-то сдерживало эмоции Хантилиса. Он почувствовал в этом человеке собрата по несчастью, при этом несчастья их были совершенно разного порядка. Хотя… быть может, и его родные погибли при набеге, а, может, были проданы отдельно от отца семейства, и он никогда больше не увидит родных. Египтянину, судя по внешнему облику, было уже за сорок, он был лыс, коренаст, одна нога была изогнута, как нос его продавца – видно, сломанная кость срослась неправильно. В глубоких как колодцы глазах читалась полная безнадежность и покорность неотвратимой судьбе. Хантилис глядел на него, позабыв о воришке, которого все равно было не поймать в этой сутолоке. Две беды смотрели друг на друга…
- Я готов купить его для храма, - вперед вышел жрец в высокой тиаре и расшитых бисером одеждах, перед которым почтительно расступалась толпа покупателей и просто зевак. – Плачу золотом! Дагону работники нужны.
- На дне морском? – насмешливо выкрикнул кто-то. – Стада рыб пасти?
- Глупец! Он будет обслуживать храм! – не оборачиваясь, произнес жрец, и тут же обратился к работорговцу: - Что именно умеет он?
- Чинить обувь, лепить из глины посуду, вырезать ее из дерева… - привычной скороговоркой застрекотал финикиянин.
- С гончарным кругом он работать умеет? – перебил его служитель Дагона, обращаться напрямую к рабу он считал ниже своего достоинства.
- Эй ты, умеешь с гончарным кругом работать? – обернулся к своему товару работорговец. Египтянин молчал, только беззвучно шевелил губами – может быть, молитву читал.
- Ты оглох? Я тебя спрашиваю! – рявкнул кривоносый-кривоглазый.
- Умею. Немного… - раб встрепенулся – и тут же снова погрузился в свои скорбные думы.
- Все они «немного», - усмехнулся финикиянин. – Думает, что, если скажется неумехой, ему тотчас руки развяжут и отпустят на волю? Как бы не так!
- Беру. Проверим в деле. Если ни на что не годится – через неделю праздник Дагона, пригодится, чтобы бога возблагодарить. – Жрец крикнул слуг, достал тугую мошну, расплатился, не торгуясь. Египтянина увели; он шел, слегка приволакивая правую ногу. Жрец даже не поинтересовался, как зовут беднягу, финикиянин ни разу не произнес имени – слишком много чести говорящей вещи, чтобы назвать ее по имени и общаться с ней.
Хантилис проводил взглядом невольника-египтянина – и тут собственные беды и горести вернулись к хетту. Он остался без золотых царских побрякушек, которыми должен был расплатиться с корабельщиками, без средств на пропитание, ему не нечем было заплатить за ночлег на постоялом дворе. Он был абсолютно нищ. Мимо него проплывали на носилках и в паланкинах богатые, прекрасно одетые люди, проезжали на осликах горожане среднего достатка, проходили бедняки – и все были хоть на крупинку серебра богаче Хантилиса. Кто-то смачно хрустел на ходу яблоком и бросал огрызок в дорожную пыль. В животе у хетта урчало, хотелось немедленно подобрать объедок впиться в него зубами. Но он – свободнорожденный хетт, а не жалкий раб, не дикарь пустыни, не оборванец из самых убогих кварталов Угарита. Эх, надо было спрятать сокровища Шамаля за пазухой. Что ж, умная мысль часто посещает голову после содеянной глупости. Да и кто подскажет простодушному крестьянину, как он должен действовать в большом, шумном и многолюдном городе, чтобы не стать жертвой грабителя, добычей хитрого обманщика, не лишиться имущества, а то и самой жизни. Отец, когда был жив, говорил ему: в городе надо держать ухо востро, смотреть по сторонам, следить за своими вещами: зазеваешься – и лишишься последнего. Деревенских простаков облапошивают и в Хаттусе, и в Угарите, и, наверняка, в городах Египта.
- Помогите же кто-нибудь! Вытащите мою телегу, помогите собрать скарб»! – пронзительно кричал какой-то бедолага. – Я заплачу вам за услугу.
Хантилис обернулся. На обочине примыкающей к рынку кривой, грязной, пропахшей гнилыми овощами и тухлой рыбой улочки в яму провалилась телега торговца дынями. Он то взбирался на брыкающегося осла, тщетно пытаясь с его помощью извлечь из ловушки плотно застрявшую телегу, то слезал с него и принимался хлестать животное прутиком, отчего осел гнусаво выражал протест, бил копытами, еще сильнее брыкался. Потом вдруг хозяин дынь хватался за постромки, и сам пробовал вытащить телегу с фруктами.
Мимо спешили люди, и никто не собирался помочь продавцу дынь – немолодому, худосочному человеку с клочьями седеющих кудрей на плешивой голове. Он в очередной раз тряхнул головой, взялся за постромки.
- Давай я тебе помогу. Не мучайся сам и не мучай осла, - обратился к нему Хантилис, мешая хеттские и аморейские слова.
- Ты хетт? – хозяин дынь воззрился на него.
- Да. А ты?
- Я сириец, давно поселился в Угарите, - выдохнул пожилой торговец. – Так ты хочешь помочь мне?
- Конечно, - Хантилис, не дожидаясь ответа, спрыгнул в яму. – Берись за постромки, а я подтолкну телегу вверх.
- Давай! - Хозяин дынь оглядел крепкую, жилистую фигуру хетта, тот кивнул ему, сириец впрягся позади осла, который неожиданно тоже стал рваться вперед, силясь извлечь из ямы груженую телегу.
Совместные усилия двух людей и животного помогли извлечь телегу (кстати, не такую уж и тяжелую) из проклятой ямы. Хантилис подобрал дюжину рассыпавшихся по дну ямы дынь и принялся забрасывать их в телегу, закончив, выбрался наружу. Тяжело дыша, торговец подошел к Хантилису.
- Будь же благословен богами, хетт! Да хранят тебя Иштар, Дагон, Милитта, Таммуз, Тешуб, Илу – все боги, какие только есть на свете. – Вдруг лицо его исказилось гримасой гнева, судорожно передернулось, - И пусть покарают боги управителей этого города, которые блаженствуют в неге и роскоши своих дворцов и совсем не заботятся о состоянии городских улиц! Давно пора бы засыпать эту и другие ямы, где люди и скоты ломают ноги, а повозки – колеса и оси! Сотни рабов обслуживают прихоти отцов Угарита, но ни один из них не пришлет и десятка своих рабов, чтобы покончить с канавой-промоиной. Но сколько ни обращайся к ним – все бесполезно. Да чтоб Дагон потопило их суда с заморскими товарами, чтоб Иштар наслала на мужчин бессилие, а на их жен – бесплодие, и чтоб огонь пожрал их дворцы и виллы!
Хантилис широко улыбался, дожидаясь, пока торговец дынями завершит эту пламенную речь. Наконец, тот выдохся и. утерев пот со лба, хлопнул себя по тому же широкому лбу с огромной залысиной:
- Я же совсем забыл, что должен заплатить тебе! Вот, возьми, - и он. развязав тесемки своей мошны, отсыпал в ладони Хантилиса немножко серебра – столько, сколько хватит на самый скромный ужин. По его непритязательной, поношенной одежде, плоской, как лепешка, мошне, было видно, что торговец фруктами небогат. – А у тебя ладони и пальцы в мозолях, будто канатами истерты. Ты не моряк случайно? Мой брат был моряком, его пираты убили…
- Я пахарь, - Хантилис спрятал серебро. – Но я хотел бы наняться на корабль, плывущий в Египет.
- Хетт… и в Египет? - старик подозрительно прищурился. – Что ты там оставил, приятель?
- Я оставил неотмщенной гибель жены и дочерей!
- Вот оно что! – большие, круглые, блестящие перламутром глаза торговца стали еще больше и, казалось, готовы выкатиться из орбит. – Пропадешь ты в этой стране. Вот попадешь в лапы слугам Рамсеса…
- Но прежде, чем это произойдет, в мои лапы попадет убийца. Скажи мне, когда отходит корабль в страну фараона?
Торговец почесал плешь, силясь вспомнить:
- Подожди, дай подумать. Сегодня вечером уйдет «Мелькарт». Но ты это… к финикийцам лучше не суйся. Они пройдохи известные. Они плату с тебя возьмут, а как ступишь на палубу, сразу схватят и в рабство обратят. А то еще в бурю, чтобы своего морского бога умилостивить, в пучину тебя кинут, как наши служители Дагона, вон там их башня торчит, - торговец указал в сторону здовещего черного перста, уткнувшегося в голубое небо над Угаритом. – и сбежать не получится, зорко следить будут. К порту какому приближаться станут, свяжут – и в трюм, и сиди там, пока не отчалили. А потом перепродадут на рабском рынке в том же Египте. Там много простого люда томится. Так что лучше тебе отплыть на ахейском корабле. Он завтра уйдет в Египет, днем, после того как служба в храме Гермеса окончится. Эти ребята честные, да только берут за провоз много. Тебе есть, чем расплатиться? Был бы я богат, помог бы тебе, а то самому средств едва хватает на жизнь да на уплату податей. Торговцев фруктами в городе много, цену на товар сбивают, покарай их всех Илу! Да, парень, звать-то тебя как?
- Хантилис, - ответил хетт, не считая нужным более скрываться под чужим именем. – А твое прозвание?
- Нехар – мое имя, - торговец бесхитростно улыбнулся. – Ну, я поехал на рынок. Пусть помогут тебе боги твоей страны одолеть злодея. Пошел, ушастый, нечего упрямиться! – Телега свернула за поворот, стук копыт и скрип колес растворились в уличном шуме.
Хантилис направился в ближайшую харчевню, откуда доносились дразнящие запахи жареной говядины. В полутемном помещении смаковали пиво завсегдатаи заведения, похожие то ли на бродяг, то ли на уличных воров и грабителей вроде того, что ловко вспорол котомку Хантилиса. Один из них мрачно покосился на вошедшего незнакомца. В харчевне жужжали мухи и кусались цены. «Если здесь, в этой грязной забегаловке такая дороговизна, то что же в других?» - печально подумал Хантилис, покидая заведение. В животе урчало, во рту скопилась слюна и только что не капала под ноги, как у бешеной собаки. Хантилис уныло побрел вниз по улице. застроенной убогими домишками и лавками, где были выставлены на продажу плащи, туники, кожаная обувь всех видов – от детских сандалий до сапог, в которых впору маршировать воинам Хаттусилиса – в общем все, что способен надеть человек. Рядками были выложены головные уборы – меховые, войлочные, тканые, плоские, как блюда, высокие и остроконечные, как башни дворца Шамаля, колпаки, облегающие голову шапки, с ушами и без, шляпы с полями. У всякого народа своя мода, каждый норовит прикрыть голову на собственный, своеобычный манер. Одежда и обувь Хантилиса пока что не износились, шапка лежала в котомке – вор не позарился на нее.
В поисках пропитания Хантилис обошел еще три харчевни. Наконец. уже в портовом квартале наткнулся на невзрачный домик, где пили и закусывали матросы с кораблей, прибывших в Угарит. В распахнутую дверь и оконце врывались запахи, присущие каждому приморскому городу: свежей, жареной и протухшей рыбы, водорослей, соленых волн, чей рокот доносился издали.
В харчевне Хантилис пообедал пресной лепешкой и кружкой мутного пива.
Мореплаватели Аххиявы отплывали в Египет завтра. Надо было где-то переночевать. Все, что заплатил за подмогу Нехар, ушло на скудный «обед», точнее, перекус. Придется искать уютный уголок где-нибудь между портовыми складами, как последний бродяга, и засыпать там под жужжание вездесущих мясных мух, вдыхая запахи гнили, просыпаясь от возгласов пьяных моряков, шатающихся по кривым портовым переулкам. Он вышел из харчевни, огляделся по сторонам. Солнце медленно клонилось к западу, тени удлинялись, над кучей отбросов кричали сизые чайки, пикировали на ворон, обосновавшихся в облюбованной морскими птицами куче, последние, в свою очередь, вынуждены были отбиваться от пары облезлых собак, пытавшихся прогнать птиц. Две серых разбойницы, осмелев, атаковали коричневого пса, норовя клюнуть его в голову. Тот угрожающе зарычал, замахнулся лапой на ворону, птица ловко увернулась от удара. Вся эта катавасия почему-то напомнила Хантилису борьбу царей за гегемонию на перекрестке, где сходятся пути из Европы. Азии и Африки. Пока чайки и вороны – военачальники, шпионы и дипломаты хеттского царя-солнца и египетского фараона – бьются за добычу так, что перья летят, появляются псы и разгоняют их. Такое уже бывало в истории. Только откуда явятся эти псы-победители? Прискачут из пустынь, как гиксосы, покорившие некогда Египет? Спустятся с гор, как каскейцы, однажды разорившие Хаттусу? Или придут с моря. Море… Чужая, незнакомая стихия. Завтра он попросится на ахейский корабль, идущий в землю фараона. Но он никогда не был не то, что моряком – даже моря-то не видел! Его, в лучшем случае, ссадят в первом же порту, наградив прощальным пинком. Или выбросят за борт как балласт. Или закуют в цепи, а потом продадут на рабском рынке. Он нищ, расплатиться за морское путешествие ему нечем. Может, ограбить какого-нибудь захмелевшего торгаша? Вот один уже вышел из таверны нетвердой походкой… Хантилис содрогнулся от шальной мысли: он же хетт, а хетты чтят законы, хоть хеттские, хоть угаритские. Он не базарный воришка и не разбойник-хапиру, он свободный хетт, притом верноподданный и законопослушный. Он в жизни не сорвал даже сливы в чужом саду!
Между тем солнце скрылось за крышами портовых построек. Полумрак вползал в узкие портовые переулки. После долгих блужданий в лабиринте складов, доков и лодочных ангаров он нашел-таки место, где можно приклонить голову и поспать. Кругом было безлюдно, ветерок с моря, продувая закоулок, уносил прочь зловоние, запахи протухшей под палящим солнцем рыбы и дельфиньего жира. Крики пьяных, возня птиц и псов у мусорных куч не доносилась сюда, только близкий рокот моря, плеск волн.
Вот оно, море! Оно блестело в лучах заходящего светила, манило, звало к себе. Хантилис любовался на вечернюю зарю, солнце, уже наполовину скрывшееся за линией горизонта; его отражение колебалось в зыбком зеркале гавани. Прощаясь с миром до утра, светило послало лучистую улыбку в проход между складами, где, прислонившись к глинобитной стене, сидел Хантилис. Кусочек моря ярко засверкал словно драгоценный камушек из сокровищницы какого-нибудь Шамаля. Море! Завтра он узрит его во всем великолепии, он поплывет на корабле, по зеленоватой зыби под лазурным небом. Он увидит удивительных дельфинов, он… Приморские кварталы Угарита погрузились в сумерки, а Хантилис – в сон. И снова грозная Ишхара шла к нему со скорпионом в протянутой руке… А вот это уже не Ишхара, а Хастияр, и дочурки держатся за подол ее одеяния. «Отомсти!» - шепчет она.
Хантилис проснулся глубокой ночью. Выпитое пиво напомнило о себе. Хетт выбрал укромный уголок…
- Смотри, вот и добыча! - послышался сзади вкрадчивый шепот.
- Не торопись, пусть сперва нужду справит… Кому приятно мокрого тащить?
ХЕТИ
Хантилис немного понимал арамейское наречие, да и как не понимать его, живя в приграничной области, где хетты селились вперемежку с семитскими народами. Он напрягся, собрал все силы в кулак, стал поворачиваться- сначала голову (в поле зрения сразу попали два темных силуэта всего в нескольких шагах за спиной), потом резко развернулся всем корпусом. В лунном свете, падавшем на лицо стоявшего слева злоумышленника, он ясно различил злобную гримасу щербатого рта, клочковатую бороду, ястребиный нос, спутанные волосы. Его напарник держался в тени склада, в его руке Хантилис заметил что-то темное и крупное. Он сжал кулаки и приготовился дать отпор двум темным личностям, тихо вынырнувшим из-за угла и враждебно настроенным к нему. Но портовые отморозки опередили хетта.
- Давай! – резко выдохнул освещенный луной негодяй своему напарнику. И тот, и Хантилис одновременно рванулись навстречу друг другу. Удар пришелся в грудь бандита, тот, удержавшись на ногах, в свою очередь, обрушил кулак на голову хетта. У Хантилиса закружилась голова. А нападавший, воспользовавшись его секундным замешательством, накинул на голову Хантилиса холщовый мешок. Второй мерзавец, подскочив, тоже грохкул хетту по голове, но не так сильно, иначе после второго удара он лишился бы сознания. Человек с мешком был на полголовы ниже Хантилиса, но обладал недюжинной силой и взвалил его на плечо, в это время второй связывал крепкими путами болтающиеся ноги Хантилиса. «Охотники за рабами», - сообразил тот, отчаянно трепыхаясь и тщетно пытаясь вырваться.
- Потащили! – крикнул тот, что связывал ноги хетта. – Парень здоровый, крепкий, за него заплатят прилично. Худой, зато жилистый, и мышцы на ногах, словно из бронзы отлитые.
- Дергается, гаденыш! – тот, что нахлобучил на голову Хантилиса мешок, теперь заталкивал его внутрь, натягивая ткань на плечи и грудь сопротивляющейся «добычи», второй мертвой хваткой вцепился в ноги.
- Руки надо связать! – обладатель мешки вдруг отпустил Хантилиса, и тот упал на землю, больно ударившись подбородком об утоптанную почву. – Дай мне второй моток веревки! – похититель прижал ногой к земле левую кисть Хантилиса. – А ты, бродяга, знай: будешь вырываться – все пальцы отдавлю.
Тем временем еще одна нога – тяжелая, будто не в башмаке, а в деревянной колодке, в которые заковывают беглых рабов и преступников, придавила спину. Хантилис понял тщетность сопротивления: похитители сильны, ноги связаны, даже если стянешь с себя мешок – что толку, только хуже будет!
Кто-то из двоих крепко-накрепко связал ему руки. Хантилиса вновь, как груз, охотник за рабами взвалил на плечо, второй держал его за лодыжки. Почти пустая котомка, болтавшаяся на плече, куда-то пропала – видимо, он обронил ее. Вокруг стояла тишина, только звук шагов похитителей и их хриплое дыхание. Вот они свернули в очередной переулок…
- Стой! – услышал Хантилис резкий выкрик. «Если это портовая стража, то я спасен! – в сердце его вспыхнул огонек надежды. Свободных людей в городе похищать нельзя».
- Кто вы такие, чтобы нам что-то приказывать? – отозвался державший Хантилиса за ноги негодяй, который был главным в этой паре похитителей.
- Мы служим Дагону! Куда вы несете этого человека? Вы его украли? – был ответ. Хантилис похолодел: слуги Дагона, из огня да в полымя. Хотя… лучше быть брошенным на дно бухты в таком вот мешке, чем долгие годы быть говорящей вещью, а не свободным человеком, терпеть муки голода, побои надзирателей и надрываться на тяжких работах. Но хуже всего быть вечно униженным и презираемым невольником, живым орудием.
- Вы хотите купить его у нас? Что ж, договоримся о цене, - своими тяжелыми, будто каменными, пальцами похититель до боли сжал лодыжки.
- С тобой? Ха-ха! – раздалось в ответ злобно-насмешливое. – Плата за раба – целость ваших шкур. У нас оружие и нас трое. Мы просто схватим вас и сдадим в руки стражникам, и завтра на площади палач будет щедро угощать вас плетьми. Так что отдавайте этого человека нам и проваливайте отсюда.
- Это беглый раб. Мы должны возвратить его владельцу. – подал голос второй охотник за рабами.
- Тогда у него на шее должен быть след от кожаного ошейника. Давай проверим. Поспорим на ваши спины и задницы, по которым давно скучает плеть из буйволовой кожи, - последовал ответ. Хантилис вспомнил, что у проданного на рынке египтянина было что-то такое на шее – спереди под бородой малозаметно, а вот сзади на шее – отчетливая красная полоса… Его размышления прервал крик похитителя, державшего ноги:
- Да подавитесь вы этим портовым бродягой, чертовы топильщики! – один похититель разжал пальцы, другой небрежно сбросил Хантилиса, буквально смахнул его на землю. Хетт вновь больно шмякнулся о твердь носом и подбородком, вдобавок, его левое колено ударилось о какой-то камен, он ойкнул. Похитители, адресовав служителям Дагона несколько нелестных слов, быстро ушли, шаги их затихли где-то далеко за спиной Хантилиса.
Кто-то подошел к лежащему хетту и сдернул с него мешок. В лицо ударил свет факела, который, впрочем, Хантилис различил и сквозь грубую мешковину, но принял его за блеск луны. Между тем ночное светило скрылось в набежавшей туче, и лишь огонь двух факелов в руках служителей Дагона разрывал тьму. На хетта уставились выпуклые, похожие на рыбьи, большие черные глаза. Недаром Дагона изображают получеловеком-полурыбой, вот и служителям его не хватает только хвостов и жабр. Те, кто отнял Хантилиса у охотников за рабами не были жрецами и даже помощниками жрецов в ритуальных церемониях. Скорее всего, бывшие вояки или матросы, нанявшиеся охранять храм главного морского божества.
- Абед, достань повязки и завяжи ему рот и глаза. Эти полудурки даже не удосужились заткнуть пасть своей добыче! А ноги развяжи. Ты же не хочешь тащить его на себе? Пусть топает своими ногами, а если попробует рыпаться – мы втроем с ним запросто управимся. Погляди, какого тунца поймали! – он посветил в лицо Хантилису, тот зажмурился. Да, это определенно были бывшие моряки, которым надоело мотаться по морю, борясь с бурями и отбиваясь от пиратов. Может, они и сами были прежде пиратами, а теперь охраняют святилище одного из главных богов в пантеоне Угарита?
Из тени вышел второй храмовый страж, он взял хетта за плечи и резким движением поднял его на ноги. Третий с факелом стоял в сторонке, с любопытством разглядывая Хантилиса. Щекастое, плосконосое лицо оказалось как раз напротив лица Хантилиса, они были одного роста. Абед раскрыл рот и дохнул на хетта пивом и соленой рыбой.
- Хоть ночка и темная, а глазки закрыть придется, - прошепелявил он («ночка» прозвучало как «ножка»). Луна вот-вот опять выглянет, а ты и деру дашь. И не вздумай голосить, - сначала рот Хантилиса закрыла грязная, пропитанная рыбьим и мясным жиром тряпка (стол, что ли, ею вытирали?), потом еще одна тряпка скрыла от него окружающий мир. После этого Абед нагнулся и принялся развязывать путы на ногах, предупредив:
- Будешь лягаться – покалечу. Так что стой недвижно.
- А теперь пошли! – храмовый страж опять-таки за плечи развернул хетта на девяносто градусов и подтолкнул его в спину кулаком. – Шагай вперед.
Они шли долго. Отблески факела третьего стражника, шедшего первым, пробивались сквозь ткань повязки на глазах. Счастье определенно отвернулось от Хантилиса. «Помоги. Ишхара. – беззвучно шептал он губами, жуя грязный кляп, - Громовник Тару, ясноокий Эстан, бог солнца, вечно возрождающийся Телепинус, все боги, какие есть в царстве Хатти и подвластных ему землях, помогите мне! Дайте осуществить задуманное!»
- Чего тряпку жуешь? Голодный, что ли? Ничего, мы тебя хорошо накормим, как тельца перед закланием, - раздался рядом голос главного в тройке стражей храма. – Абед, возьми факел и свети по сторонам. Тут много всякой швали шастает. Гляди, чтобы врасплох не застали.
Дорога показалась Хантилису бесконечной. Но вот опять прозвучало: «Стой!» Хантилис едва не уткнулся в затылок шедшему впереди угаритцу.
- Кого привел? – раздался густой бас.
- Ты бы сперва пароль спросил, - громко пробурчал главный из трех стражей.
- Ну, говори пароль…
- Сардина! Отвечай мне!
- Скумбрия! Кого, говорю, привел?
- Он мне не назвался. Да я и не спрашивал. Скоро перед Дагоном предстанет, ему и представится.
- Какого племени?
- Сейчас выясним. Эй, - главный хлопнул Хантилиса по затылку. – Ты из какого народа, приятель? – Он говорил на смеси языков, жаргоне Угарита.
- Кляп-то убери, - засмеялся обладатель густого баса. – Что он там с заткнутой пастью пробормочет?
Абед сорвал тряпку.
- Ты кто, отвечай? Или уши тоже заткнуты? – пробасил неизвестный.
- Я хетт, - вымолвил Хантилис.
- Выговор хеттский, - проскрипел еще один голос. – Точно хетт.
Имя переспрашивать не стали. Какое кому дело, как звать несчастного, который пойдет на корм рыбам.
Сзади подошел третий похититель и соврал повязку с глаз жертвы. Вокруг царила тьма, только факелы в руках храмовых стражей, отнявших Хантилиса у охотников за рабами, и караульных у храмовых врат отвоевывали у ночного мрака кусочки пространства. Они озаряли шершавые прямоугольные плиты, из которых была сложена башня-храм во имя Дагона.
Басистый караульный был невысок, но крепок, востронос, лицо его было гладко выбритым, без единого волоска на подбородке или под носом. Если бы не густой бас, его можно было принять за евнуха. Маленькие глазки, похожие на двух черных жучков, суетливо бегали, разглядывая Хантилиса. А густая кудрявая шевелюра контрастировала с безволосым (не считая куцых, видно, выщипанных бровей) лицом. Второй был высок, жилист, длиннорук, голенаст, бородат, правый глаз его слегка косил, острые уши торчали, как у насторожившегося пса, яйцеобразную башку венчал жесткий ежик волос. И у обоих – почти одинаковые хищные мясистые носы и щербатые рты. У Хантилиса даже возникла мысль: неужели храмовые жрецы намеренно подбирают в охрану своего святилища уродцев, как будто храм Дагона – рыночный балаган? Он усмехнулся. Похоже, первый караульный прочел в улыбке Хантилиса его мысли и, сплюнув под ноги, внушительно гаркнул:
- Вы хорошо поработали. Дагон будет доволен. – Он подошел к хетту и стал светить ему прямо в лицо, поднеся факел так близко, что едва не подпалил растительность. Хантилис зажмурился и отшатнулся.
- Пойдешь с нами! – басистый отворил тяжелую дверь. Хантилис задрал голову к ночному небу, где сквозь набежавшие с моря облака проблескивали звезды, а серебряное блюдце луны просвечивало через темную тучу над самой макушкой храма. Второй караульный ткнул Хатидлиса меж лопаток то ли палкой, то ли древком копья или дротика, хетт не заметил.
- Идите отдыхать. – повелительно произнес басистый, повернувшись к трем ночным стражам-похитителям. – Вас ждет награда за труд.
- Местное или тирское? – полушутя спросил главный.
- Серебро. На него и купите, что вам нравится, - басистый вошел пол низкие своды храма, второй втолкнул внутрь Хантилиса. Изнутри врата храма стерегли два каменных бородатых рыбочеловека. В полукруглом притворе было прохладно, сыро, затхло, десяток факелов, укрепленных по стенам, освещали помещение. Широкая лестница ввела вверх, слева от нее узкая – вниз. Туда и повели Хантилиса. Ныли связанные руки, зудела левая щека (видимо, укусило какое-то насекомое), а он не мог дотянуться и почесать, свербело в ноздре, и он дважды оглушительно чихнул, это гулко отдалось от стен, пока они спускались в подземелье. Басистый недобро пробурчал в ответ: мол, надо бы сдержаться, в храме находишься. Ступени были скользкими, и идти приходилось медленно и аккуратно, чтобы не упасть.
Они миновали три пролета (глубоко же подземелье) и оказались в узком темном коридоре, без факелов на стенах. Блики огня плясали на грязных плитах. Хантилису стало совсем жутко, но и в подвальном мраке-мороке он не терял надежды вырваться из этого узилища. Или бежать, пока его будут препровождать к заливу для жертвоприношения. Или выплыть… Он выберется, он не станет пищей рыб!
Подземелье напоминало то, где допрашивали египетских шпионов, только еще мрачнее. Пахло плесенью и слизью. Тяжелые двери смотрели друг на друга прорезанными в них глазками. Конвоировавшие Хантилиса караульные остановились перед одной из дверей. Лязгнул бронзовый ключ, дверь, невыносимо для слуха и нервов скрипя, отворилась. Внутри была кромешная тьма. Басистый толкнул хетта во тьму, тот зацепился ногой за что-то, это что-то зазвенело, задребезжало. Хантилис едва устоял на ногах.
- Сиди тихо и жди… Утром тебе принесут еду, а потом… - второй проскрипел чуть менее противно, чем дверь. – Готовься завтра предстать перед Дагоном.
Они ушли, дверь снова отвратительно проскрипела, щелкнул замок. Он был в окружении абсолютного мрака. Как будто его уже бросили на дно морское.
Хантилис пошарил вокруг. Пальцы натыкались на какие-то предметы: он ощущал на ощупь углы, округлости, гладкие и шероховатые поверхности, догадываясь: это, вероятно, какая-то мебель, вот это – большой сосуд, это – мешковина. В таких подвалах обычно водятся крысы. Хантилис поежился: эти твари способны стаей накинуться на узника и загрызть его. Но ни шорохов, пи писков не раздавалось во мраке. Или их всех тоже отправили к владыке подводного царства? Он прислушался. Полная тишина! В таких узилищах что-нибудь да услышишь – он знал это по рассказам знакомого крестьянина, угодившего в хеттскую тюрьму по кляузе соседа-богача (тот обвинил парня в захвате части своих пахотных угодий): стук капель, падающих с потолка на замызганный пол, возню мышей и крыс, жужжание насекомых, шаги надзирателей в коридоре. А тут – ни звука, ни стука. И ни лучика, ни огонька, ни светлой точки, в коридоре – такая же тьма, и в замочную скважину не просачивается свет. Может, это пытка, призванная сломить волю жертвы? Ну нет, он не сдастся. Может быть, и сдался бы, если бы не яростное, жгущее огнем душу желание отомстить проклятому Себеку.
Несмотря на сплошную, непроницаемую тьму спать не хотелось. Хантилис перебирал в памяти события последних недель, пытался представить себе, как выглядит Себек, которого видел лишь мельком на дороге, но физиономия египтянина, виновника убийства его семьи, представала лишь мутным и расплывчатым пятном, зато его сообщников, дергающихся и стонущих в пыточном застенке, Хантилис представлял живо и ярко. Жаль, что не он стал их палачом. Впрочем, эти мерзавцы были всего лишь послушными орудиями в руке Себека. Кто станет мстить кинжалу, мечу, стреле, камню из пращи?
Затылком Хантилис ощущал холод стены, правая рука упиралась локтем во-то-то твердое, левая покоилась на колене. Сможет ли он завтра вырваться из лап служителей зловещего культа или … Надо любой ценой выбраться на волю, преодолеть любые препятствия, избежать гибели ради того, чтобы погиб Себек! Сознание Хантилиса рисовало картины расправы над убийцей жены и детей хетта: вот он бросает его с борта лодчонки в Нил – и кровожадные крокодилы (Хантилис видел их изображения) рвут на части тело гнусного убийцы. Вот он водружает Себека на кол, остро заточенный… нет, конец кола должен быть тупым, тогда тело медленнее будет оседать под собственной тяжестью, и страдания будут дольше, мучительней. Вот он бросает Себека в бушующий огонь…
Чу! Шорох. И это определенно не крыса. Что-то крупное ворочалось совсем рядом. Или это лишь мерещится узнику? Так можно и умом тронуться. Тьма, непроглядная, непроницаемая, окружала его. А может, он не заметил, как уснул? Поднял левую руку и укусил ее. Снова что-то зашевелилось, приближаясь к хетту. Он насторожился, напряг все мышцы, готовясь дать отпор неведомому злу, крадущемуся во мраке подземелья. Вот нечто или некто зашуршало еще ближе. А что, если это злой дух подземелий, который кормится такими, как Хантилис? Но зачем жрецам держать его здесь, рядом с узником, который завтра отправится к Дагону? Хантилис, набравшись смелости, резко дернул рукой навстречу неизвестному существу – и уткнулся во что-то теплое. Пальцы явственно ощутили ткань. Человек! Неизвестный ойкнул и отшатнулся назад, рука Хантилиса повисла в пустоте.
- Ты кто? – прошептал он.
- Жертва, как и ты, - произнес невидимка со странно знакомым акцентом на смеси хеттского, угаритского и финикийского наречий.
- У всякой жертвы есть имя. Назови его! – потребовал Хантилис.
- Хети, - произнес узник.
- Я сам хетт. Хантилис, - недоверчиво ответил он таящемуся во тьме человеку. – Но ты говоришь не как хетт.
- Хети – мое имя, - отозвался голос из мрака. – Я египтянин.
Теперь уже отшатнулся Хантилис. Египтянин, враг, соплеменник подлого и жестокого Себека! Придушить бы его в темноте… Хантилис уже протянул навстречу человеку враждебной нации скрюченные пальцы, но удержался, только процедил:
- Ты-то как здесь оказался, крокодилье семя?
- Меня купил жрец на рабском рынке, - вздохнул Хети. – Скоро меня бросят в море, и на этом все муки закончатся.
«Да это тот самый египтянин, которого продали жрецам Дагона! Как я мог запамятовать? - вспыхнуло в мозгу Хантилиса. - Хотя, после стольких злоключений, немудрено забыть увиденное днем на рынке».
- А я знаю тебя, - произнес он после недолгого молчания. – Я был там, когда эти отродья подводной тьмы покупали тебя.
Рука египтянина слегка коснулась плеча хетта. Она была шершавая и сухая – рука человека, всю жизнь занимавшегося тяжким, непосильным трудом и ведшего полуголодную жизнь невольника.
- Постой, они же купили тебя как мастера-гончара, - вспомнил Хантилис перебранку на рынке. – Ты что, не оправдал их ожиданий?
- Все дело в верховном жреце храма, - тяжело вздохнул раб. – Он решил, что лучше было бы отправить гончара в подводную мастерскую. Видишь ли, все дело в том, что младший сын его утонул, купаясь в море, и безутешный папа вообразил, что это Дагон наказал семью жреца за то, что он отправляет на дно слишком мало жертв. У него еще двое сыновей, и папа убоялся, что Дагон приберет и их. Надо умилостивить бога! И тут-то я попался на глаза…
- А меня прислужники жрецов отобрали у охотников за рабами.
- Тебе повезло.
- Чем это повезло? – возмутился Хантилис. – Презренный египтянин желает мне погибели?
- Зато ты не узнаешь, что такое рабская доля: быть вещью, а не человеком, драной, голодной и битой за любую провинность жалкой вещью. Вещь сломается – ее заменят новой…
- Я никогда не стану вещью! – Хантилис даже привстал. – Я – свободный хетт, а не вечно униженный подданный фараона, не знающий, что значит выпрямленная спина, расправленные плечи и гордо поднятый взгляд. Ваш народ всегда был народом рабов. И вельможи, и писцы, и крестьяне, и гончары вроде тебя – все привыкли лебезить перед теми, кто стоит выше них, и безжалостно топтать и пинать стоящих ниже. Так говорил мой отец.
- А мой отец говорил, что хетты – презренный, варварский народ, который должен однажды стать данником египтян, как многие племена Азии. Или даже рабом черной земли Кемета, как это уже произошло с евреями. Моего отца звали Сети, он ведал сбором налогов в одном из септов Нижнего Египта. Когда я был совсем юным, то ни в чем не нуждался. Я свысока смотрел на крестьян, вынужденных отдавать последнее сборщику податей, чтобы не угодить под удары палаческих бичей или пойти по миру с сумой.
Я был сыт и даже пресыщен, мне доставляло удовольствие насмехаться над рабами, их грязными лохмотьями, из-под которых выпирают ребра, заискивающими взорами, согбенными шеями и спинами, шершавыми, как кожа крокодила, ладонями. Мой отец не ободрял моего насмехательства и часто говорил: судьбу человека ведают только боги. Быть может, сегодняшний раб завтра возвысится, станет грозным господином и повелителем, а сегодняшний властелин обратится в раба. Однажды в Кемете уже случилось такое: рабы взбунтовались, соединившись с сельской голытьбой, и страна была низвергнута в омут смуты. А потом пришли гиксосы, и великая держава Кемет, перед которой дрожал и трепетал остальной мир, втоптали в песок копыта коней презренных варваров. Но я не придавал значения его словам. И вот наступил черный день, словно тьма внезапно, средь бела дня, закрыла божественное око Ра, и это затмение растянулось на долгие годы.
Моего отца обвинили в том, что он берет взятки. Обвинил не кто иной, как его начальник, сам прожженный мздоимец и плут, но при этом любимец правителя нашего септа. Мне было тогда четырнадцать годов. Отца увели рано утром, не дав даже проститься с семьей. Его жестоко пытали и казнили, а ведь все знали, что Сети – честнейший из чиновников. Потом оказалось, что на его место был поставлен зять правителя септа. А семья… Нас выгнали из дома, мы вынуждены были скитаться в поисках крова и пропитания: мать, я и моя сестра. Те, кто вчера водили дружбу с отцом, отвернулись от нас, захлопнув двери своих домов перед носом у несчастной семьи. Еще хуже вели себя мелкие писцы, которые прежде лебезили перед папой – они насмехались над нами так же, как я прежде насмехался над рабами и бедняками, выражая презрение и злорадно ухмыляясь в ответ на просьбы приютить нас. И лишь простые пахари видели в нас страдающих людей и делились последней лепешкой. Даже не зная моего отца, они были наслышаны о нем и уважали его. Наконец, мы нашли заброшенную хижину на краю пустыни и поселились там. Моя добрейшая мать вскоре захворала и умерла, потому что здешний лекарь никого не лечит бесплатно. Мою маленькую сестру загрызла гиена. А меня захватило одно из множества племен, что шастают у границ Кемета в поисках добычи. Три года я был «грязной египетской собакой» у кочевников, пока их предводитель не решил продать меня морским бродягам. Еще лет пять я провел на корабле, пенившим моря от Кафтора и ближних к нему островов до гаваней Угарита.
Я терпел унижения, побои, меня кормили объедками. И вот в одном из портов острова, который вы, хетты, называете Аласией, меня заприметил один важный хетт, который приплыл на остров для переговоров с местными царьками. Несмотря на постоянный голод и дурное обращение, я был тогда молодым и сильным невольником с крепкими, как корабельные канаты, мышцами. Этот высокопоставленный господин долго и внимательно наблюдал, как я ловко управляюсь с мешками проса, большими пифосами, полными масла или вина, и он решил во что бы то ни стало выкупить меня у моряков. В тот же вечер он сторговался с ними. Так я стал хранителем архива хеттского чиновника. Ты, наверное, уже понял, что этот важный человек ведал посольскими делами. Он привез меня в Хаттусу. Там я провел еще несколько лет. Я слыхал, что хетты жестоко обращаются со своими рабами, но мой хозяин, кажется, был исключением. Он ни разу даже не обругал меня поносными словами. Меня не били и сносно кормили, как и других рабов, а их было немало. Вплоть до того злополучного дня, когда хозяин послал меня в хранилище за глиняными табличками. Их было много. Посветив факелом, я обнаружил те, что требовал начальник над послами. Их было много, они были тяжелы… Я ведь тогда научился не только говорить по-хеттски, но даже читать. Взяв нужные таблички, взвалил их на спину и стал подниматься, не выпуская из руки факела. Часто думаю: если бы не та проклятая скользкая ступенька, как бы складывались мои отношения с хозяином, был бы он так же вежлив, любезен, как прежде? Или нашлась бы иная причина, чтобы гнусно обойтись со мной? Скорее всего, так бы оно и было, не в этот раз, так в другой и по другому поводу.
Моя сандалия скользнула на склизкой ступени подвальной лестницы, я споткнулся о другую ступень, при этом тщетно пытаясь сохранить равновесие с факелом в руке и посольской перепиской на спине: там были мирный договор с одним горным царством, донесения соглядатаев и что-то еще. И вот, представь себе, как глиняные таблички одна за другой посыпались, разлетаясь от ударов о ступени, как простые миски или горшки.
Я по наивности думал, что ничего страшного в этом нет: достаточно было аккуратно собрать, соединить обломки, сделать с них копии. Хотя, скорее всего, копии уже имеются. Прибежав к моему господину, я честно признался в содеянной оплошности, ожидая упреков, брани, может, пощечины или зуботычины, но не такого… - египтянин тяжело вздохнул. – Господин взревел, как раненый охотником лев, и как лев же ринулся на меня. В одно мгновение я был сбит с ног, пинки и кулачные удары обрушились на меня.
- Ты, египетская двуногая скотина, даже не понимаешь, что натворил, - так же по-львиному рычал он. – Этим документам нет цены! Ты уничтожил плоды моих многолетних трудов! Ты дорого заплатишь за то, что сотворил!
Я никогда не видел хозяина в такой ярости. Дав волю своему гневу, он, наконец, остыл и, пнув напоследок меня, корчащегося от боли, позвал своих слуг. Указывая на меня, начальник над послами бросил:
- Этот вонючий ублюдок разбил подлинник договора с государством мушков и превратил в россыпь осколков секретные донесения! Тащите его на конюшню, пусть там убирает навоз и чистит скребницей коней. Нет, уход за конями я ему не доверю, он не знаком с наставлениями Киккули. Пусть эта свинья копается в навозе.
Меня подняли за руки и ноги, унесли в конюшню и бросили там на солому.
Знахарь, такой же, как и я, раб, выходец из народа халибов, поставил меня на ноги за три дня. А потом были долгие месяцы грязи, голода, побоев и унижений. Хозяина словно подменили. Едва завидев меня, он норовил ударить, пнуть, оскорбить глумливым словом. Наконец, не в силах терпеть такое обращение, в одну из ночей я прокрался из грязной конурки, в которой обитал, в конюшню. Сторож дремал. Услышав шаги, он очнулся. Тогда я, подкравшись в темноте, изо всех сил ударил его камнем по затылку – и сон этого холуя, измывавшегося надо мной не меньше хозяина, стал бесконечным. Я вскочил на коня (лошади были единственными в поместье, кто относился ко мне по-доброму) и вылетел прочь, как пущенный из пращи камень, перемахнул ограду – и растворился в ночи. Мы долго летели по дорогам Хатти. И вот. перед самым рассветом, он внезапно споткнулся о валун, преграждавший узкую тропу. Я слетел с коня – и повредил ногу.
Конь ускакал прочь. Долго полз я с переломанной ногой, превозмогая тяжкую боль и горько сожалея, что нет рядом знахаря-костоправа. Но бог свободы требовал жертв. В конце концов я совершенно обессилел и едва не лишился чувств от боли и усталости. Однако солнце стояло уже высоко; я обнаружил себя в незнакомой долине, прямо передом мной была убогая лачужка, а подле нее – человек в перепачканном глиной хитоне. Я лежал среди густой высокой травы, плотно вжавшись в землю, чтобы меня не заметили. Ведь встреча с людьми, скорее всего, означала бы новую неволю.
Но боль и голод взяли свое. Человек, развернувшись, побрел обратно в свой убогий дом. И тогда я, приподнявшись, закричал. В этом крике были отчаяние, надежда, мольба – и опять-таки боль: мое малейшие телодвижение отзывалось болью в теле. И человек поспешил к тому месту, где я лежал. Это был простой крестьянин, гончар. Он дотащил меня до дома, накормил и напоил, уложил в постель, сбегал за лекарем в ближайшее село и заплатил за мое лечение, хотя был беден. Лекарь поставил меня на ноги, но то ли он спешил, то ли был не слишком умел и опытен в обращении с костями, а, может, просто не любил стараться за гроши, но я на всю жизнь остался кривоногим – ты, наверное, заметил это там, на рынке. Я три года прожил у доброго крестьянина, освоил все секреты гончарного искусства. Он не обижал меня, даже не разу не разбранил, когда я по неловкости ронял и разбивал уже готовый сосуд. Это были золотые годы моей жизни! Но человек этот был уже в преклонных летах, он пережил свою жену, дети разъехались и не навещали старого отца. Однажды он заснул… и не проснулся. И я остался один. Оставаться в хижине было нельзя: я по-прежнему считался рабом, говорящей вещью и меня непременно продали бы новому хозяину. И я решил доковылять до ближайшего портового города, чтобы сесть на корабль, ведущий в Кемет. Да, я тосковал по стране, которая была столь немилосердна ко мне. Но это была моя родина!
Меня схватили в одном сирийском городке, сочтя беглым рабом. Жестоко били, требуя назвать имя хозяина и место, где он живет. Я пытался объяснить им, что мой господин умер, но никто не хот ел верить этому. Я просил послать людей в деревню, чтобы удостовериться в смерти гончара, но в ответ слышал лишь презрительный смех. Я несколько дней провалялся в каком-то грязном сарае, в тесном, натирающем кожу до крови ошейнике, на привязи, как собака, пока за мной не пришел продавец рабов. Он ощупал мои мышцы, заглянул в рот, в глаза, придирчиво осмотрел с ног до головы и сказал своим слугам: «Этого можно выставить на торг». Он раза три пытался продать меня, но кому нужен колченогий раб? Наконец, до него дошло, что телесный изъян человека-товара покупатели могут просто не заметить, если рассказывать им об умениях и способностях раба. Это он и принялся делать.
А я действительно многому научился: у кочевников – ухаживать за скотом, у мореплавателей – обращаться с гребным веслом, парусом, снастями, хеттский начальник над послами, пока был добр ко мне, обучил читать по-хеттски и по-лувийски. Я знаю четыре языка помимо родного египетского! У старика-гончара я научился лепить горшки и делать всевозможные работы в доме и в поле. Поэтому работорговец принялся на все лады расхваливать меня, мои таланты, разумеется, прибавляя отсебятину. Так я достался жрецам храма Дагона. Я думал, что буду работать при храме, но все внезапно переменилось. Скоро я отправлюсь в царство мертвых на суд Осириса.
- Не спеши, - Хантилис коснулся рукой его внезапно вздрогнувшего плеча. – Может быть. нам удастся вырваться из склизких лап подводного владыки Дагона – и ты обретешь свободу, а я – возможность отомстить!
- Кому ты собрался мстить? – с удивлением спросил Хети. – Расскажи о себе, ведь я ничего не знаю о собрате по несчастью, кроме того, что ты – хетт.
- Так слушай… - и Хантилис принялся рассказывать историю гибели своей семьи и план мести. Египтянин слушал его, затаив дыхание.
Когда Хантилис закончил рассказ, Хети промолвил:
- Этот Себек – настоящий выродок, детеныш гиены! Я бы тоже убил такого!
- Ты знаешь Аварис? – с надеждой в голосе воскликнул Хантилис. – Ты сможешь провести меня к дому Себека? Он должен был стать комендантом города. Так сказали гнусные убийцы под пыткой.
- Я бывал в Аварисе в детские и отроческие годы, и немного знаю город, - ответил египтянин. – Но семья наша родом из Мемфиса. Я тебе помогу.
- Ты поможешь мне покарать, убить своего соотечественника? – с искренним удивлением и тайной радостью воскликнул Хантилис. – Ведь ты же ненавидишь нас, хеттов!
- Зло везде и всегда зло, к какой бы народности ни относился творящий его, у какого бы царя ни был в подданстве. Тот гончар, что приютил меня и хорошо относился ко мне, был хеттом. А те, кто казнили моего отца, разорили его дом и гнали наше семейство, были египтяне. Хупасиас, продавшийся врагам и ставший виновником гибели дорогих тебе людей, был хеттом, твоим земляком. Я египтянин, но я готов помочь тебе, человеку чужого и враждебного племени.
Видимо, в сплошной темноте Хантилис неловко развернулся – и что-то с грохотом упало на пол. В лицо хетта ударил осколок, он поднял его, ощупал: это был осколок глиняного сосуда, достаточно острый, чтобы резать им ткань. Пошарив под ногами, он поднял еще один.
- Что это было? Что-то упало… - услышал он голос Хети.
- Какая-то посудина упала и разлетелась вдребезги. На, возьми! – его рука уперлась в плечо египтянина.
- Зачем это мне? – удивился тот, но обломок взял.
- Когда нас в мешках бросят в море, ты сможешь разрезать холстину и выплыть, - ответил Хантилис.
- Если нам не свяжут руки… - вздохнул раб.
- Думаешь, они будут возиться с нашими запястьями? Просто завяжут мешок и кинут в бухту. Обычно в этих случаях связывают лодыжки, - хетт был наслышан о жертвоприношениях жрецов Дагона. Надейся на лучшее, борись за жизнь – и боги тебе помогут. Те, что живут на небе и сильней Дагона.
- Осирис, Ра… - прошептал Хети.
- Громовержец Тару. – громко произнес Хантилис. – Умирающий и вновь возрождающийся к жизни Телепинус. А Дагон пусть удовольствуется рыбой.
Хети тихо рассмеялся, его смех больше походил на глухой кашель. Тем временем Хантилис, энергично шуруя ногами, затолкал невидимые в темноте осколки глиняного сосуда в угол. Несмотря на производимый им шум, никто из стражей не подошел к двери. Похоже, за всю ночь они и не спускались в коридор. Во всяком случае, извне ни разу не донеслось звука шагов.
Время тянулось бесконечно. Хети рассказывал о стране Кемет, городах Мемфисе, Уасете, Аварисе, священном Ниле, божественном фараоне, трудолюбивом и терпеливом народе, величественных пирамидах… Потом снова заговорил Хантилис – о гордом и свободолюбивом народе Хатти, достойных мужах из панкуса, народного собрания, не страшащихся говорить правду в лицо царю, даже если эта правда неприятна владыке, справедливых судьях, стремительных, как вихрь, колесницах, сокрушающих врага («Мой дядя погиб под колесами такой колесницы», - грустно молвил Хети), мудрых законах… Собратья по несчастью, они любили каждый свою страну и мечтали вернуться в родные места…
Грузный топот шагов раздался в коридоре, прервав общение Хантилиса и Хети. Лязгнул ключ в замочной скважине, свет факела пробился в щели.
- За нами… - печально вздохнул Хети. Хантилис напрягся, подобрался, спрятал за пазуху осколок разбитого сосуда. Опять раздался противный скрип раскрываемой двери. На пороге стояли двое служек. Один держал в руках глиняную миску, другой – тоже миску, а в левой руке факел. Луч света скользнул по шершавой стене, потолку, грудам корзин в углу, большим круглобоким сосудам, один из которых превратился в кучку осколков.
- Вот вам корм, - обратился к пленникам, будто скотам, сутулый, низкорослый и узколобый служка. – Последняя ваша пища на земле.
- А у Дагона чем накормят? – решил пошутить хетт.
- Скоро узнаешь. Недолго уже осталось.
Посудины с густой похлебкой служки поставили на пол и попятились назад, видимо, опасаясь, что узники попытаются вырваться из заточения, быстро и суетливо заперли дверь. В кромешной темноте Хети и Хантилис хлебали бобовый суп на рыбном бульоне. Хотя супец, мягко говоря, не отличался вкусовыми достоинствами, проголодавшийся хетт ел жадно, смачно чавкая; египтянин же, сделав несколько глотков, поставил миску на пол.
- С полным пузом быстрее утянет на дно. – усмехнулся он. – Я лучше поголодаю еще. – Однако через несколько минут он нащупал миску и все-таки покончил с завтраком. – Жалко, запить нечем. Эти тупые служки не удосужились даже принести нам плошки с водой. Или они считают, что мы уже покойники, и нам на этом свете не нужно утолять жажду?
- Скоро мы нахлебаемся морской водицы, - Хантилис облизал миску. – Как тебе похлебка?
- Дрянь, но за неимением другой… - Хети шумно вздохнул. – А горло ополоснуть после нее не мешало бы…
- И лучше не водой, а чем-нибудь слаще и пьяней, - засмеялся хетт.
- Да, уж они тебя напоят, - саркастически заметил бывший раб.
Так, шутками и подковырками, они заглушали чувство тревоги: что, если им не удастся выбраться из мешков? А если их обыщут и отберут черепки? Если привяжут к ногам камни, и их тотчас утянет на дно?
Прошло не очень много времени – и вновь гулко прозвучали в коридоре шаги, послышались голоса, вновь ключ заскрежетал в замочной скважине, отблески факелов скользнули по стенам. В сопровождении тех же двух служек и еще двух вооруженных мечами людей явился жрец – в роскошном одеянии, высокой тиаре, которая, наткнувшись на притолоку, едва не слетела с головы служителя Дагона. Грудь жреца покрывала пышная полуседая борода, он поводил острым носом как почуявший добычу хищный зверь, в больших глазах сплясали языки пламени. Он пристально смотрел на предназначенных в жертву хетта и египтянина.
- Вставайте и выходите, - прогремел в темнице его повелительный голос. – Скоро вам предстоит отправиться в подводные чертоги владыки морей Дагона. Гордитесь этим! Не всякому земному обитателю выпадает честь предстать пред хозяином вод!
Тотчас вперед шагнули стражи с мечами. Служки забрали посуду. Хетт и египтянин нехотя встали. Стражи подтолкнули их к выходу из темного подвала. Снова коридор, лестница, притвор храма, дверь. Узники, выйдя из темного подземелья к свету раннего утра, невольно зажмурились. Солнце уже позолотило восточную часть небосвода, над морем еще висели клочья тумана, который медленно, нехотя рассеивался. Было тихо, только волны, шелестя, накатывались на берег, покрикивали вездесущие чайки да посвистывали мелкие пташки в прибрежных кустах. У берега стояла большая лодка, четверо гребцов лениво прохаживались по берегу, один меланхолично напевал какую-то мелодию, двое других сосредоточенно пережевывали что-то, четвертый тупо ковырял веточкой в песке. Возле лодки ждали еще два человека, держа наготове вместительные мешки для обреченных в жертву.
Оба служителя морского божества привычными движениями накинули мешки на Хантилиса и Хети, заставили их сесть и туго завязали мешки у ног; затем четверо служек взяли засунутых в мешки жертв за ноги и за плечи и понесли их в лодку. Когда на хетта накинули мешок, глиняный черепок выскользнул и упал на мокрый песок, но Хантилис не заметил этого.
Они снова погрузились во тьму. Тела жертв ощущали мерное покачивание лодки на волнах прилива, они слышали мерные удары весел по воде, крики морских птиц, пикирующих в волны и подхватывающих скользких рыбин.
Вот лодка остановилась, лопасти весел перестали взрезать толщу воды. Над бухтой прозвучал торжественный голос жреца:
- Владыка Дагон, прими дар и прости собрата моего, у которого отнял сына.
Хантилис услышал громкий всплеск – это полетел в воду мешок с Хети.
А вот и его схватили за ноги и за плечи, раскачали – и швырнули в море.
- Хвала Дагону, хозяину моря! – раздалось вслед булькнувшему мешку.
Ухнув в воду, мешок стал быстро погружаться. Вокруг колыхалась тяжелая влага, обволокшая мешок и человека в нем. Хантидис сунул руку за пазуху – черепка не было! Он принялся лихорадочно шарить под одеждой – тщетно, ноги его, отчаянно дергаясь, тоже не нащупали осколок. Хетт был обречен!
Ступни стукнулись о дно. Все! Он умрет, так и не завершив месть, не расправившись с подлым Себеком, будь проклят он и все его потомки…
Резким движением Хети рассек ткань, высунулся из мешка, сумел освободиться и от веревки. Солнце даже сквозь дымку озаряло воды бухты, были отчетливо различимы снующие вокруг рыбы, буро-зеленые водоросли, колышущиеся на дне, старая лодка, облепленная ракушками, среди которых шевелился осьминог, разбитая повозка, опутанная водорослями…
Египтянин огляделся по сторонам и увидел опускающийся на дно мешок, в котором отчаянно билось человеческое тело. Хантилис не смог выбраться!
Вот мешок опустился на дно. Хети, не теряя драгоценного времени, устремился вниз, рассекая толщу вод. К счастью, черепок был крепко зажат в его кулаке – так, что порезал кожу ладони, и сквозь пальцы Хети просачивалась кровь, расплываясь темным облачком, но он не чувствовал боли. Вот рука Хети коснулась мешка, в котором продолжал ворочаться хетт, уже медленно, судорожно. Он полоснул по мешку – и еще одно темно-бурое облачко устремилось вверх – острая грань черепка поцарапала плечо хетта.
Хантилис терял силы, а скоро начнет терять сознание – и тогда… Хети подхватил его за подмышки и рванулся вверх, к солнечному пятну из подводного полумрака. Еще рывок – и голова египтянина, отфыркиваясь, очутилась на поверхности. Рядом с протяжными криками взмыли из молочной пелены две чайки, мирно покачивавшиеся на волнах и потревоженные людьми. Лодка, быстро удаляясь, таяла в тумане, ни гребцы, ни жрец с помощниками не оглядывались. О принесенных в жертву попросту забыли, пусть о них теперь заботится Дагон. Его земные служители свое дело сделали, осталось только доложить главному жрецу: жертвоприношение свершилось, пусть это хоть немного утешит отца, у которого бог моря отнял сына. А в день праздника на дно отправится еще кто-нибудь из земных обитателей. Их много бродит по портовым закоулкам, продается на рабском рынке, томится в тюрьме. Всегда найдется подходящая жертва владыке моря.
Куда теперь плыть? Впереди египтянин заприметил проступающий в тумане скалистый клочок суши; передохнув и обсушившись, можно было затем переплыть пролив, отделявший островок от побережья, а дальше…
Голова Хантилиса недвижно лежала на поверхности воды, глаза были закрыты, щеки приобрели синий оттенок. Боги! Жив ли он? Хантилис нащупал жилку, проверил, бьется ли в теле хетта ритм жизни – слабо, но бьется, значит, не все потеряно, приложил ухо к сердцу – стучит. Хети энергичными гребками устремился к клочку суши, увлекая за собой собрата по несчастью. Еще немного – и они на берегу. Когда-то египтянину доводилось спасать выпавшего из лодки и нахлебавшегося нильской водицы друга; потом, будучи рабом у корабельщиков, однажды вытащил из моря свалившегося за борт матроса. Он знал, что делать.
С Хантилисом пришлось изрядно повозиться, пока, наконец, он не исторг на каменистый бережок целый водопад, потом еще… Глаза его раскрылись, он удивленно огляделся вокруг. Вдали высился храм Дагона, у берега стояла лодка, возле нее копошились служители мрачного божества. Хантилис закашлялся, снова и снова сплевывал он морскую воду.
- Мы живы! – радостно крикнул ему в ухо египтянин. В ответ хетт затряс, замотал головой, вода брызнула из ушей, прорезался слух.
- Ты спас меня! – Хантилис возложил руки на плечи египтянина, заглянул в его глубокие глаза, лицо озарила улыбка. – Скажи, что я должен сделать для тебя? Ведь я твой должник.
- Ничего, - так же лучезарно улыбнулся Хети. – Мы должны добраться до Кемета, а там каждый пойдет своим путем. Ты – мстить Себеку, а я как-нибудь постараюсь устроиться в жизни. Ведь я не только умею читать и писать, знаю несколько азиатских языков, но и освоил много разных занятий, пока был рабом. Надеюсь, что не пропаду. Быть может, открою свою гончарную мастерскую…
Они расстелили сырую одежду на выступе скалы и сидели, нагие, греясь в лучах утреннего светила. Под босыми ногами были гладкие, мокрые камни, чаячий помет, выброшенные морем ракушки, рыбьи косточки, суетились мелкие рачки и крабы. Обувь сушилась тут же, среди галечника.
- Надо во что бы то ни стало попасть на корабль, идущий в твою страну, - хетт смотрел в сторону порта, где, в гавани, были сосредоточены десятки парусников; между большими кораблями бойко сновали лодчонки, как мелкие кулички-зуйки среди белых лебедей. Ветерок доносил оттуда человеческие голоса, удары весел, скрип снастей. Но сначала надо было подсушить одежду и переплыть пролив, держа ее над головами.
Хантилис пощупал ткань своей туники – она была еще влажной. Ну и Дагон с ней, потом просохнет на теле! Он повернулся к Хети, который блаженно дремал, прислонившись к большому камню, потряс его за плечи, за бока. Тот встрепенулся, уставился на Хантилиса:
- Что такое? Уже к Дагону?
- Дурачок, нас к нему уже отправляли, и ты избавил меня от знакомства с этим морским божком, чтоб его! – от души рассмеялся хетт.
А-а… - протянул египтянин, вспоминая. – Я, кажется, погрузился в сон как в этот залив. – Что ж, поплыли так поплыли. Может, успеем на корабль, идущий в Кемет.
Они пересекли пролив, держа связанную одежду над головой и гребя одной рукой, выбрались на берег. Вокруг было почти безлюдно; почти – потому что какая-то женщина с кувшином на плече, увидев выходящих из воды двух голых мужчин, вскрикнула и опрометью бросилась прочь, расплескивая воду из сосуда. Хети загоготал ей вслед, Хантилис же смутился. Они оделись, обулись и зашагали по переулку.
АХЕЙЦЫ
От множества парусов, белых и крашеных, рябило в глазах. Хантилис спросил Хети, напряженно вглядывавшегося в бесконечный лес мачт:
- Ты знаешь, где тут причаливают ахейцы?
- Я и сам ищу их, - ответил тот, вертя головой по сторонам. – Вот у того причала когда-то швартовались корабли судовладельца Каллида. Но теперь вместо них там стоят тирские парусники. Пойдем дальше, поищем…
Вокруг сновали, суетились люди. Дочерна загорелые рабы таскали на согбенных спинах тюки, большие сосуды с вином, маслом, зерном. Над гаванью стоял гул, в котором окрики надсмотрщиков за рабами перемежались крепкой моряцкой бранью, лязг и грохот грузимых товаров сливались в какофонию, бьющую по ушам.
- Смотри, вон там ахейцы, - крикнул Хети. Хантилис повернул голову. По пирсу гордо шествовали трое мореходов с грубыми, обветренными лицами.
- Эти?
- Да. Бежим к ним!
Они побежали, расталкивая носильщиков и грузчиков, спотыкаясь и слыша вслед проклятия и ругань. Впереди, среди моря спин и голов, маячили стройные фигуры торговцев из Аххиявы, ветерок развевал их плащи.
Дорогу преградил бык, влачивший повозку. Обогнув это препятствие и на бегу пожелав упрямой животине сдохнуть, они снова влились в толпу, огляделись – ахейцев вокруг не было видно. Куда они запропастились? Хети встал на цыпочки, повертел головой.
- Видишь тот парус, а на нем – осьминог? – он легонько приподнял за шиворот Хантилиса. – Похоже, это то, что мы ищем.
И они, орудуя локтями, как гребцы веслами, только энергичней и жестче, поспешили к ахейскому кораблю.
Влетели на пирс, перевели дух. При близком рассмотрении «осьминог» оказался женской головкой, только вместо волос – змеи с разинутыми пастями. При виде этого гадючника на прекрасной голове Хантилис поежился – он всегда боялся наступить ненароком на ядовитую тварь. Что это за народ такой, который вышивает на парусах злобных змей, причем растущих на женской голове вместо волос?
- Медуза Горгона, которая своим взглядом превращает людей в камни, - объяснил Хети. – Я поплавал по морям, потому знаю ахейцев и их байки. Эти ребята любят изобразить что-нибудь устрашающее, думают, оно напугает пиратов. А вот и люди из команды «Горгоны». Пойдем знакомиться!
Они с достоинством поклонились высокому человеку в длинном гиматии с бронзовой застежкой. Гордая посадка крупной головы, широкие плечи, прямой, словно тщательно высеченный ваятелем из мрамора профиль, волевой подбородок с аккуратно подровненной бородкой – наверное, на такого красавца заглядывались женщины во всех портах, которые посещала «Горгона». Из-под шерстяной шапочки выбивались черные кудри, он опирался на трость, набалдашник которого изображал шишку хмеля, на трости вырезана вьющаяся виноградная лоза. Такой предмет (тирс) считался атрибутом бога виноделия Диониса, только хмель и лоза у бога были настоящими. На кожаном поясе в расшитых ножнах висел короткий меч.
Хети вновь учтиво поклонился и заговорил, уважительно, но без подобострастия: пусть долгие годы он был рабом, но память о принадлежности к элите египетского общества, пусть и в юные лета, не выветрилась из души.
- Этот корабль идет в Египет? – обратился он к корабельщику.
- Верно, идет. Но тебе-то что до этого? – ахеец свысока глядел на незнакомца в бедной, потрепанной и непросохшей одежде.
- Я хотел бы вернуться на свою родину. Я Хети, египтянин.
- И у тебя есть чем заплатить за путешествие? – ехидно осведомился тот. – Это весьма недешевое удовольствие.
- Своим трудом, - тотчас ответил Хети. – Я несколько лет бороздил моря. И готов работать за кормежку, лишь бы добраться до родной земли, где не был уже много лет. Сухим путем добираться опасно, а к плаваниям я привычен.
- Что ж, проверим, какой из тебя мореход, - и ахеец засыпал Хети вопросами, касающимися устройства корабля, управления снастями, действий матросов в шторм, в штиль, в водах, изобилующих рифами. Хети отвечал уверенно, и надменная гримаса вскоре пропала с лица ахейского морехода.
- Я тебе верю, - он возложил крепкую руку на плечо египтянина. – Надеюсь, что ты не подведешь. Но если в деле ты окажешься худшим моряком, чем на словах, я отправлю тебя засвидетельствовать почтение Посейдону.
- Нас уже пытались отправить к Дагону, - рассмеялся Хети. – Но нам там не понравилось, и мы вернулись на землю.
- Вам забыли привесить на шеи камни, - так же рассмеялся ахеец. – А этот, который с тобой, кто он? - и указал на Хантилиса.
- Мой друг, мой ученик в морском деле, - нашелся Хети.
- Эй, как звать тебя? Что ты все молчишь?
- Хантилис. Молчу я, чтобы не перебивать Хети, который говорит с тобой.
- И ты тоже плывешь в Египет? Но ты же хетт! Что хетт потерял в этой стране, которую ненавидят хетты и которая ненавидит хеттов? – изумился ахеец, а его мохнатые брови изогнулись как две дуги.
- Мне надо отомстить одному человеку… я даже не хочу называть его «человеком»! – выпалил Хантилис. – Мерзкий Себек…
- Это верно. Себек – не человек, а бог-крокодил. Но ты пропадешь в Египте!
- Но перед этим убью мерзавца!
- А пока ты не отомстил и не умер, иди помогай грузить корабль, - распорядился капитан «Горгоны», которого звали Эвдоний.
Хантилис таскал большие корзины, глиняные пифосы с вином, тяжелые мешки. Сходни скрипели и гнулись под ногами, подгибались ноги, ныли спина и плечи, а сзади ему неслись нетерпеливые крики-понукания: «быстрей», «живей», «торопись», а то и греческая брань.
В это время Эвдоний вновь решил поэкзаменовать Хети. К капитану подошли еще три корабельщика: квадратного телосложения коротконогий, густобородый Архелон, кругленький, похожий на пифос с короткими ручками и при этом узколицый и тонконогий Демостил, сухопарый, длинноносый, большеглазый и остроухий Меганом. Каждый из них тоже задал один-два вопроса из морской жизни. Греки были удовлетворены ответами. Неожиданно Архелон обратился к Хети:
- А отчего у тебя, братец, красная полоса на шее? Чем натер?
Египтянин, ожидавший такого вопроса, сразу нашелся:
- Меня пытались заарканить охотники за рабами в порту, но я отбился.
- Честные люди рабов на рынке покупают, как я, - ответил Эвдоний. Он лукавил: нередко капитан кабалил портовых бродяг, заманивал на борт простодушных крестьян из приморских селений, а то и просто похищал их на берегу. Раб обходится дешевле вольнонаемного матроса. Но этот, кто бы он ни был на самом деле, согласен работать за еду. И этот дружок его… Как странно: хетт – и друг египтянина. Он поискал глазами Хантилиса.
- Эй, хетт, поставь корзину и иди сюда!
Хантилис, пошатываясь, сошел на пирс, подошел к Эвдонию. Хоть он и был привычным к труду крестьянином, но после изнуряющей беготни с грузом за плечами тело ныло сильнее, чем после работы в поле или в саду.
- Слушай оба! На корабле я – царь. Все мои приказы – закон для вас и попробуйте хоть что-то не исполнить или исполнить плохо. Надо мной – живой бог, судовладелец Каллид, корабли которого бороздят море и достигают самых дальних уголков ойкумены. В одном Угарите стоят его «Амфитрита», «Тритон» и «Океан», в Сидоне – «Афина», в Милете – «Эос».
Бога вы увидеть не можете, ибо он предпочитает жить на суше, а вот со мной придется иметь дело каждый день, а я привык к повиновению и послушанию.
- Клянусь Аруной, я буду исполнять все приказания! – воскликнул Хантилис.
- Поклянись Посейдоном!
- Клянусь Посейдоном!
- Посейдоном и всеми богами Кемета! – произнес Хети.
Капитан отправил Хантилиса и Хети на «Горгону». Здесь хетту пришлось еще немало потрудиться, перетаскивая грузы по шатким сходням, рискуя соскользнуть и плюхнуться в воду вместе с ношей. Хети же суетился в компании бывалых матросов, их натруженные руки перебирали просмоленные канаты словно пальцы музыкантов – струны. К Хантилису подошел Демостил, указал ему место, где, под навесом рядом с другими матросами он будет отдыхать и принимать пищу. Корабль готовился к отплытию, гребцы заняли места на скамьях, надсмотрщик, помахивая плеткой, привычно прохаживался следя за рабами. Нагруженный «под завязку» корабль дал большую осадку. На борт подняли якорь – большой просверленный камень. Ветер наполнил прямоугольный парус; прекрасное и страшное лицо Горгоны оскалилось, и, казалось, волосы-змеи угрожающе шевелятся. Корабль, ведомый умелым кормщиком Демостилом, ловко лавировал среди множества кораблей и лодок, усеявших угаритскую гавань.
И потянулись долгие дни плавания, со стоянками в портах: Арвад, Гебал, Берит, Сидон, Тир, Ашкелон… Хантилис успешно постигал премудрости морской науки под началом Хети. Они сдружились с ахейцем по имени Феогнат. Он, в отличие от большинства свободных моряков, уроженцев Милаванды, Вилусы и других побережных городов, происходил из Микен.
- Ты видел наши неприступные стены, а Львиные ворота? – с жаром рассказывал он о родном городе.
- В Хаттусе тоже есть ворота со львами-стражами, - невозмутимо отвечал ему Хантилис. – И он так же надежно защищен.
Узнав историю мести хетта, Феогнат зауважал его еще больше.
- Богиня Немезида благоволит тебе! Пусть ее благоволение сопутствует и дальше! – воскликнул Феогнат.
Корабль резал волны, нос с головой все той же ужасной Медузы гордо взметался нал пенными гребнями волн. Дельфины почетным эскортом сопровождали его. Рабы-гребцы, отрывая от своего скудного пайка, бросали в воду то кусок лепешки, то рыбину, зная, что эти морские обитатели нередко выручали тонущих.
- Их предки когда-то были пиратами, которых бог Дионис в наказание превратил в морских животных, - рассказывал Феогност Хети и Хантилису, наблюдая за прыжками дельфинов в волнах. – Это очень умные существа, они только внешне похожи на тупых рыб…
- Разумеется. ведь они произошли от людей. Но ведь их предки были морскими разбойниками, почему же они не убивают, а спасают упавших за борт матросов или неумелых пловцов?
- Они надеются, что Дионис сжалится и снова превратит их в людей, - улыбнулся Феогнат. – Наверное, все дело в этом.
- Превратит, когда протрезвеет, - процедил сквозь кривые, лошадиные зубы надсмотрщик над гребцами Аристокл.
- Не богохульствуй, а то Дионис рассердится и превратит тебя в кого-нибудь, - бросил ему вслед Феогнат.
Аристокл оглянулся и злобно посмотрел… но не на острослова Феогната, адресовавшего свои колкости даже капитану, а на Хети. Египтянин решительно не нравился ему. Он тайком угощал рабов, как те – дельфинов, отрывая от своей трапезы то смокву, то гроздь винограда, то кусок солонины.
Хуже всего было то, что этот египтянин заговаривал с рабами как с людьми^ в минуты отдыха гребцов подсаживался к ним на скамью, расспрашивал о горемычной жизни, о том, как они оказались в неволе. Однажды, когда Хети, закончив беседовать с рабом-киприотом, Аристокл подскочил к гребцу и ожег его натруженную спину плеткой, а потом, повернувшись, недвусмысленно погрозил своим карательным орудием египтянину. Но Хети ничего не мог поделать с собой: сам познавший тяжкую долю раба, он стремился поддержать, приободрить невольников, хоть чуть-чуть, хоть одним добрым словом облегчить их жизнь на корабле.
Пока «Горгона» заходила в финикийские порты, Хантилис не сходил на берег, вызывая удивление других членов команды. Но хетт не мог переборот страха перед зловещими жрецами Дагона. Баала (Бела), Мелькарта и прочих кровожадных богов, которые тоже посылали своих прислужников рыскать в поисках жертв. Такой жертвой вполне мог оказаться матрос, подвыпивший в кабаке или заблудившийся в хаосе портовых закоулков в темное время. Но окончательно желание сходить на финикийский берег пропало у Хантилиса, когда он узнал, что здешние служители богов не гнушаются приносить в жертву Баалу совсем юных детишек. Он тотчас вспомнил своих погубленных дочерей. Но их убили мерзкие египетские шпионы, а тут младенцев умерщвлялии, дабы задобрить богов, и жители нисколько не возмущались против чудовищного культа. Некоторые даже отдавали в храмы для заклания своих первенцев, чтобы заслужить милость бога. Хотя чаще предназначенных в жертву детишек покупали у бедных матерей, которым не на что было содержат целую ораву отпрысков. Одним меньше, одним больше… Ничего подобного не было у хеттов.
Корабль летел по волнам от порта к порту, соленые брызги летели в лицо Хантилису. Нередко им встречались парусники других народов – критские, кипрские, египетские, финикийские, хеттские. Завидев корабль с земляками на борту, Хети и Хантилис всякий раз махали им вслед, на глазах египтянина выступали ностальгические слезы. Парусники Аххиявы так же часто посещали эти воды – и тогда вся команда дружным хором желала им счастливого пути и удачи в делах. Только Эвдоний и его подручные хмурились и отворачивались: встреченные корабли принадлежали конкурентам Каллида. Преуспевания в торговых делах им точно не желали.
Однажды впередсмотрящий заметил с мачты три незнакомых униремы, явно пытавшихся нагнать «Горгону». Он закричал – и едва не вывалился из большой, сплетенной из толстых ветвей корзины, в которой сидел.
- Там пеласги! Кажется, это пираты…
Пеласги были первыми пенителями западных морей. Они поселились на берегах и многочисленных островах еще до прихода ахейцев, первыми стали строить большие морские корабли и обогатили греческий язык не только морской терминологией. Например, оливковое масло, которое вез корабль под началом Эвдония, произошло от пеласгийского слова «элива» (олива).
Разбойники приближались со стороны открытого моря. Это значило, что есть шанс уйти от погони. Однако быстроходным униремам нетрудно было нагнать купца, идя ему наперерез. Похоже, на это и рассчитывали пираты.
Сквозь капитанский загар проступила бледность, руки его дрогнули.
- Клянусь Посейдоном и всей его подводной свитой, это корабли разбойника Дардана. Если они догонят «Горгону», и мы, и наш груз отправятся на корм рыбам. Меганом, скомандуй гребцам грести вдвое быстрее! Аристокл, заставь лентяев приналечь на весла! Пелидий, выбивай ритм вдове чаще!
- Эй, проснись, шевелись, дети Ехидны! – Аристокл хлестал по спинам и плечам гребцов. – От вашего усердия зависит ваша жизнь. У пеласгов свои гребцы, вы им не нужны, вас всех потопят.
- Лучше на дно морское, чем такая жизнь! – выкрикнул один из рабов – и тотчас же плеть прочертила у него на лбу багровый, сочащийся кровью след.
Вахтенный затрубил в раковину, как мифический Тритон – сигнал тревоги.
Архелон, сменивший Демостила, повел корабль на юго-юго-восток, надеясь уйти от преследования и спрятаться в одной из уютных бухточек. Но, как назло, берег в этих местах не был изрезанным, а представлял собой ровную полосу пустынного пляжа с редкими пальмами. Поэтому важно было во что бы то ни стало оторваться от погони, а там, глядишь, пираты переключатся на другую добычу. В те древние времена корабли плавали преимущественно вдоль берегов, выходить в открытое море капитаны страшились. Понятно, что именно на прибрежных путях охотились пираты, подстерегая купцов в береговых бухтах или преследуя их по пятам как охотничьи псы оленей.
Надрываясь, из последних сил лихорадочно гребли веслами рабы, плетка скакала со спины на спину. Один из гребцов упал в обморок – и ни удары, ни холодный «душ» из кувшина не могли привести его в рабочее состояние. За ним выбился из сил второй, третий. На место гребцов стали сажать матросов, несмотря на их протесты и так же «угощать» плетьми нерасторопных. Из трюма извлекли щиты и расставили их вдоль правого борта, для защиты от пиратских стрел и дротиков. Эвдоний облачился в доспехи, надел шлем.
То ли Посейдон благоволил купцу, то ли Эол вовремя послал попутный ветер, а. скорее всего, сыграли роль железная воля капитана, слаженная работа команды и тяжкий труд гребцов, но униремы пиратов, поначалу выраставшие в размерах (уже были видны суетящиеся на борту люди, тараны – обитые металлом бревна, грозно торчащие из носов кораблей), стали уменьшаться, пока не превратились в черные точки, а потом и вовсе растаяли на горизонте. Еще не один час гребцы напрягали все силы, пока капитан не дал команду сбавить темп. Море было чисто, только морские птицы ныряли за рыбой в волны, да дельфины выпрыгивали из зеленоватой толщи вод и вновь исчезали в ней, и опять их блестящие спины вылетали из пенных волн.
Радостный капитан, отирая пот со лба, велел вынести из трюма пару пифосов вина. Перед тем, как отметить счастливое избавление от пиратов, принесли в жертву Посейдону предусмотрительно заготовленную для этого тушу быка.
Тела двоих рабов, чьи сердца не выдержали бешеного ритма гребли, выбросили за борт – тоже своего рода жертва морскому божеству. Дельфины подбрасывали мертвые тела, толкали их к борту корабля, но моряки, к недоумению наивных животных, отпихивали трупы баграми.
Бегство от пиратов оказалось не единственным испытанием. На пути между Газой и Пелузием жестокая буря едва не погубила корабль. С утра начала портиться погода, Эвр, приносивший с берегов Ханаана песок, который набивался в рот, глаза, ноздри и уши, внезапно сменился Зефиром. Он стремительно нес тяжелые тучи, крепчал. Хети и Хантилис вместе с другими матросами принялись сворачивать парус – и успели вовремя.
Шквал обрушился на «Горгону». Даже бывалые мореходы не удержались на ногах, повалились на скользкие доски; корабль накренился. Вздыбившиеся волны с грохотом обрушивались на корабль, грозя разнести его в щепки.
Под ударами валов угрожающе скрипела мачта, Несколько весел, которые гребцы, погоняемые плетью Аристокла, успели убрать, волны вымыли за борт, по пути захватив и нескольких зазевавшихся матросов. Один из рабов ударился головой об угол скамьи – и испустил дух. Вот парусник взлетел, взмыл на гребень огромной волны – и ухнул вниз.
Вода заливала корабль, матросы ходили по щиколотку в ней. Несколько сосудов с вином разбилось, а часть груза (наименее ценный товар) пришлось выбросить в бушующую пучину (балласт на купеческом корабле отсутствовал). Все команды выполнялись четко и, слаженно, несмотря на то что «Горгону» швыряло из стороны в сторону, с волны на волну.
Феогнат тащил большую корзину со скоропортящимися фруктами, чтобы вывалить содержимое в море. Поскользнувшись, он не удержал равновесия и с отчаянным криком полетел в волны, подхватившие человека как жалкую щепку. Не раздумывая, Хети кинулся следом за ним.
- Куда ты! – закричал Хантилис – и тут его накрыла очередная волна. Сбитый с ног, он встал, отплевываясь, и, рискуя свалиться в кипень валов, бросился к борту. Внизу (корабль опять резко приподняло) среди брызжущей пены, как два огромных яблока ныряли и вновь появлялись над поверхностью две человеческие головы то приближаясь друг к другу, благодаря энергичным гребкам, то удаляясь, не в силах преодолеть сопротивление волн.
Вот «Горгона» снова ухнула вниз, содрогнувшись всем корпусом. Ее шпангоут угрожающе заскрипел: казалось. еще немного – и корабль рассыплется, его обломки, товары и люди отправятся на дно, к Посейдону ли, Дагону или кто там еще царствует в темных глубинах? Опять Хантилиса обдало брызгами, одежда его промокла насквозь. Снова дернувшись к качающемуся борту, он увидел, что Хети подхватил Феогната и плывет с ним к терзаемому бурей паруснику. Хантилис перегнулся через борт и протянул руки навстречу друзьям. Вот корабль в очередной раз приподняло и резко опустило, еще и еще раз – и вот натруженные руки бывшего раба вцепились в руки хетта, который рывками втащил Хети на борт «Горгоны». И тут корабль опять взлетел вверх. Цепляющийся за плечи египтянина ахеец каким-то чудом удержался, ноги его болтались над бездной, нос уткнулся в затылок Хети. Последнее усилие – и все трое оказались в воде, захлестнувшей корабль. Над ними нависала мачта, готовая обрушиться под очередным порывом шквального ветра. Они благоразумно отползли в сторону, цепляясь за скамьи гребцов, стонавших и моливших всех богов… нет, не о счастливом спасении, а о том, чтобы они скорее забрали их из этого страшного и жестокого мира. Вот корабль опять взлетел и упал, сорвавшийся рей, которому крепится единственный прямоугольный парус, покалечил какого-то матроса, он ползал на животе и скулил как побитый пес. В стороне лежал и стонал Меганом, повредивший при падении ногу.
Буря исчезла так же внезапно, как налетела. Сквозь разрывы уходящих на восток туч проглядывал, словно подмигивал, улыбчивый лик Гелиоса.
- Феогнат, сын Архилея, не забудет тебя, Хети, сын Сети - они крепко обнялись. Рядом стоял Хантилис. Судно покачивалось, как колыбель, волнение стихало. Итог – четверть товара пришлось выбросить за борт, еще примерно столько же было испорчено. Пучина поглотила своей жадной пастью четырех моряков, три серьезно покалечились, завершились земные муки двух рабов-гребцов. Корабль был изрядно потрепан стихией. Три дня корабельщики стояли в какой-то ханаанской бухточке, чинили корпус и снасти, запаслись у местных жителей пресной водой и свежими фруктами.
Эвдоний похлопал по плечу Хети:
- Ты настоящий мореход! Не только не растерялся в страшную бурю (Посейдон любит посылать морякам испытания), но и спас одного из лучших матросов в моей команде. Да хранят тебя боги, египетские и ахейские!
Сердце Хети ликовало. Уже близки были берега родного Кемета. Корабль, ритмично шлепая веслами по воде, под туго натянутым парусом шел в Аварис, бывшую столицу гиксосов, теперь же – просто египетский провинциальный город. Нильская дельта ветвилась на множество проток, «Горгона» величественно плыла по одной из главных. Сделали короткую стоянку в Пер-Рамсесе, который должен был стать новой столицей фараонова царства. Дворцы, храмы многочисленных богов тянулись к небу. Обелиски, эти окаменевшие лучи светоносного Ра, были покрыты иероглифами, повествующими о славных деяниях Рамсеса Второго. Росла и его исполинская статуя. Строители, как муравьи в муравейнике, сновали по лесам, в которые, как в деревянные клетки, были закованы ноги каменного владыки Верхнего и Нижнего Египта. Среди тех, кто возводил все это великолепие, было много соплеменников Исава, евреев. Они пришли в Египет вместе с гиксосами и поселились в низовьях Нила. Когда-то люди из этого народа делили власть над Египтом с гиксосскими фараонами. Но египтяне после долгой и упорной борьбы вернули себе власть над страной. И теперь евреи стали подневольным народом, надрывавшимся на строительстве нового города, который призван затмить славой и величием Мемфис и Фивы, не говоря уж о чужеродном Аварисе. Гиксосы же – те из них, что не ушли обратно в сухие степи Азии – стали одним из народов, населяющих Египет.
- Уйди с дороги, гиксосская скотина! – всадник на скаку огрел плеткой неповоротливого человека с тяжелой ношей на спине, тот упал в дорожную пыль. – Все еще топчешь нашу землю. Прошло то время, когда вы, грязные варвары, нами повелевали. Убирайся в свою пустыню, пока тебя не затоптали. – Всадник ускакал прочь, человек тяжело поднялся, отер кровь с рассеченной руки. Именно его предки принесли в Египет коневодство, благодаря им фараоны и знатные вельможи воюют и охотятся на колесницах, влекомых быстроногими конями. А когда-то египетской войско не знало конницы… Шатаясь, потомок завоевателей побрел в свое убогое жилище.
- Когда-то эти люди поработили нас, - сказал Хети Хантилису. – И я должен бы их ненавидеть. Но мне жаль этого несчастного человека в лохмотьях бедняка, и я хорошенько взгрел бы этого наглого конника, если б только мог.
АВАРИС
Себека все-таки назначили комендантом Авариса, несмотря на то что он провалил операцию в стране Хатти и погубил двух перспективных разведчиков. Начальник Дома оружия (египетского министерства обороны) так и сказал ему:
- Для разведки ты больше не годен, так послужи здесь, на земле Кемета. Я ценю твои прежние заслуги перед фараоном. И фараон их так же ценит.
Но в глазах важного сановника Себек ясно читал высокомерно-презрительное отношение к себе. Бывшая гиксосская столица превращалась в провинциальный город, причем, в отличие от Пелузия, тыловой. Да и сам Пелузий с покорением азиатских племен становился из пограничного форпоста таким же, в сущности, провинциальным городком. Рамсес уверенной рукой строил из завоеванных им и его предшественниками территорий империю, где фараон – краеугольный камень, самый верхний блок пирамиды, состоящей из множества септов, вассальных царств, союзных кочевнических племен, всевозможных ведомств, опутавших всю страну бюрократической паутиной, топящей любое живое дело в море исчерканных папирусов с повелениями фараона, предписаниями, приказами, распоряжениями его чиновников, ответами с мест… И Дом оружия – лишь одно из звеньев выкованной Рамсесом и его предшественниками цепи, которая одним своим концом уходит в прошлое, во времена строительства пирамид, а другой конец теряется там, за зыбким, как в знойной пустыне., горизонтом будущего. Он, Себек, будет работать честно, с самоотдачей, он будет гнать прочь тех, кто предлагает ему взятки, надеясь на покровительство и услуги, наказывать нерадивых, заменит писцов-глупцов умными. Он выслужится снова. От вернет доверие фараона. Ведь он еще не стар, он не торопится предстать перед Осирисом, он способен свернуть горы.
Улыбка на лице прекрасной Нефрис сменило выражение изумления: муж вернулся к семье целый и невредимый, но он выглядит таким нерадостным.
«Что с тобой? Ты стал каким-то другим, отчужденным», - прочел он в ее глазах, голосе, изгибе губ, побледневших щеках. Но Себек убедил Нефрис, что с ним все хорошо, просто устал, умаялся. Сытный ужин, вино и сладострастная ночь вернут ему прежние живость и бодрость. Себек взял на руки дочь, потрепал черные вихры сына. Завтра ему предстоит принимать дела в местном Доме оружия. Он по-прежнему облечен властью и будет пользоваться всеми даруемыми ею благами, при этом постарается заслужить почет и уважение как умелый, честный и неподкупный военный администратор. И тогда никакие недоброжелатели и завистники, которые имеются у всякого облеченного хоть малой толикой власти человека, будут ему не страшны. Пусть лают как бродячие псы, что ему их гнусное тявканье?
- Папа, я хосю игруську! – голос дочки нарушил его тяжкие мысли. «Вот ведь, какой я незадачливый папаша, - подумал он с досадой. – Надо было купить хоть жалкую безделушку».
- А мне? – рядом стоял сын с маленьким детским копьецом в руке. Его наконечник, как и древко, был деревянным. – Ты ведь обещал…
- Я в казарме подарок тебе оставил, - Себек улыбнулся. – Завтра принесу, - и опять подумал: «Надо не забыть забежать к старику-игрушечнику. У него полно всякого ненужного барахлишка». Тут взгляд его упал на дочурку, и Себек вздрогнул: он вспомнил ту хеттеянку и ее дочерей, которых он с Анумом и Зубером… Себек повернулся, вышел из комнаты и позвал своего эконома: нужно было выяснить, все ли рабы в порядке, не запущено ли хозяйство за время его отсутствия. «Дети, дети… - на ходу думал он. – Разве я виноват, что вы подвернулись под руку? А разве хеттский лазутчик на моем месте не поступил бы так же? И он, страшась быть раскрытым, точно так же избавился бы от нежелательных свидетелей, кто бы они ни были».
Таким был день. Но ночью, во сне ему стали являться те два лазутчика, которых он оставил на растерзание хеттам. Он видел их измученные лица, изможденные нагие тела со следами пыток, в страдальческих глазах стоял немой вопрос: почему ты бросил нас, почему отдал жестоким врагам? И Себек ворочался во сне, бормотал что-то невнятное, разбудил Нефрис.
- Милый, что с тобой происходит? – ее нежная рука скользнула по лицу, Себек открыл глаза. Морок исчез, растаял, он дома!
- Скверный сон, - проворчал он. – будто за мной на конях гонятся хетты, а я удираю пешком, и они почти что догнали меня…
- С тобой и вправду было такое? – встревожилась жена. – Ты не рассказывал.
- Конечно, не рассказывал, чтобы не огорчать тебя. Я ускакал на хеттском коне, а два соглядатая, что были со мной… они погибли. В схватке с врагами, - поспешно добавил он. – Они отвлекли врагов и погибли, чтобы прикрыть мое отступление. Так было нужно для успеха дела. Я привез в Кемет много ценнейших сведений о царстве Хатти, – говоря это жене, он фактически оправдывался перед самим собой, собственной совестью. Скоро он снова заснул – и теперь уже перед ним встало лицо убитой хеттеянки, чей облик был так непохож на лица египетских красавиц, таких, как его несравненная Нефрис и. вместе с тем, был прекрасен. Рядом с ней были дети. две девочки, их лиц он на запомнил. Себек вновь пробудился ото сна. Солнце заглядывало в окно, щекоча лицо блаженно спящей Нефрис светлым лучиком. Утро… Он встал, стараясь не нарушить безмятежный покой разметавшейся на постели красавицы-жены, даже сдерживая свое дыхание, крадущейся походкой покинул опочивальню. Скоро ему принимать дела от предшественника.
Себек вспомнил слова супруги, сказанные за ужином: «Наконец-то мы все время будем вместе. Ведь ты больше не покинешь Аварис? Как я рада, что мое желание исполнилось». Он тогда помрачнел и подумал: «Рада… А я не рад, ведь я хотел вернуться победителем, а вернулся побитым, не исполнив приказ любой ценой раздобыть секреты выплавки хеттского железа, да еще и погубил доверенных мне людей. Это мой крах, мое поражение!»
…Хети и Хантилис попрощались с командой «Горгоны». Они много дней вместе делили радости и горести, вместе спаслись от пиратов-пеласгов и выжили в жестокий шторм. Теперь их пути разошлись.
- Прощай, любимец Немезиды! – помахал рукой капитан. Большие глаза Феогната печально блеснули, омытые скупыми слезами. Голос дрогнул:
- Прощайте, друзья! Я буду молить за вас всех богов Олимпа!
Даже вечно хмурый Меганом приковылял к ним, опираясь на костыль.
- Больше мы с вами уже не увидимся, жаль. Вы были храбрыми мореходами, - и тоже всплакнул.
Душа Хети переполнилась восторгом: он вновь ступил на землю Кемета! На землю, правитель которой были так жестоки и несправедливы к нему, где он потерял всех своих родных, но которая была и оставалась его родиной, землей, на которой жили поколения его предков, к богам-покровителям которой он обращался в тяжелые минуты жизни, пейзажи которой являлись ему в снах. Он вернулся домой, хоть в Египте у него не осталось дома. Но он найдет, где приклонить голову, он уже тот избалованный сын вельможи, он в совершенстве овладел несколькими ремеслами и сумеет заработать на хлеб.
Вокруг них была людская толчея. Проголодавшиеся друзья первым делом направились в ближайшую харчевню. Хантилис был одет как египтянин, и не привлекал внимания снующих вокруг горожан. Какой-то человек обратился к нему по-египетски; хетт замычал в ответ, изображая немого, друг переспросил незнакомца и указал ему, как ему пойти на искомую улочку.
Пока Хантилис смаковал египетское пиво, Хети расспрашивал посетителей харчевни, где находится жилище Себека.
- А что тебе до Себека? Он уже две недели как комендант города, - лысый, носатый египтянин с недобрым прищуром посмотрел на него. – Уж не соглядатай ли ты: ходишь тут, вынюхиваешь? Хочешь знать, где живет Себек, спроси у городской стражи. А они тебя расспросят… по пяткам и по ребрам, кто ты есть и что тебе надо.
- Я что, похож на иноземца? – оскорбился Хети. – Да я на службу поступить собираюсь, потому и спрашиваю.
- На службу? – фыркнул недоверчивый египтянин. – Так чего ж не спросишь, где находятся казармы? Туда и иди, зачем через головы напрямую к Себеку?
- Я в его личную охрану устроиться хочу! – с вызовом воскликнул Хети.
- А ты смешной! – загоготал лысый и носатый, оторвавшись от глиняной кружки с пивом. – Кто ж тебя. случайного человека с улицы туда возьмет?
- Хочешь ближе познакомиться с Себеком – иди в третий северный квартал, там есть улица, ведущая к пальмовой роще, пятый дом от реки… Ну, ты его сразу узнаешь, издалека заметишь. Богато живет Себек! – неожиданно включился в разговор сидевший рядом с недоверчивым добродушный толстячок с пухлыми щеками и приплюснутым носом. – Там его найдешь.
Недоверчивый недовольно покосился на толстяка:
- Зря ты болтаешь. А если он…
- Успокойся, Шеху! – толстый слизнул пену. – Я по глазам вижу, что это честный парень, свой.
Хантилис почти ничего не понял из разговора: он знал, благодаря общению с Хети, два десятка египетских слов. Друг с довольной улыбкой сел рядом, отломил кусок лепешки, запил пивом, вытер губы.
- Ну как? Разузнал?
- Давай выйдем проветриться. Не говори здесь по-хеттски, - он испуганно поглядел в сторону лысого-носатого и толстяка, но те молча поглощали пиво, заедали овощами и не обращали внимания на Хети, поначалу показавшегося им подозрительным, и его друга. На улице Хети подробно рассказал, как пройти к особняку Себека.
…На следующее утро они вновь сидели в пивной. Ее двери были распахнуты, духота и «букет» запахов вынуждали хозяина питейного заведения держать двери открытыми круглые сутки, ибо маленькие оконца плохо проветривали помещение. Вместе со свежим воздухом внутрь проникали и докучливые мухи: они садились на край кружки, на усыпанный крошками немытый стол, ползали по овощам и хлебу.
Хантилис и Хети сидели лицом к дверному проему. Как раз напротив них стоял дом Себека. Они проторчали так почти до полудня, медленно потягивая плохонькое пиво.
А вот и Себек! Хантилис напрягся: он узнал осанистую фигуру начальника соглядатаев, виновника гибели его семьи. Хетт напрягся, как лев перед прыжком, нащупал под одеждой нож… Но – не время и не место! Рядом с Себеком шли двое дюжих воинов с мечами в ножнах, висевшими на широких кожаных поясах, и щитами в руках. Такие уложат Хантилиса, едва он приблизится к важному человеку. В другое время… Раб, услужливо согнувшись перед господином, отпирал дверь.
- Папа! Папа! – двое детей, мальчик и девочка, в сопровождении рабыни-няньки выбежали навстречу.
- Бену! Сутех! Смотрите, что я вам принес! – Себек взял у солдата мешочек, раскрыл его. – Видите, что я привез вам из далекой Азии? – Он вручил сыну деревянного всадника: дернешь за веревочку – и конь начинает перебирать ногами, а всадник взмахивает мечом. Сутех прыгал от восторга. Бену досталась птица, тоже на веревочке: дернешь – и она разинет клюв и раскинет крылья.
Девочка чем-то неуловимо напомнила Хантилису его младшую дочь. Сердце больно сжалось. Сегодня или завтра он убьет ее отца – и ребенок станет сиротой. И мальчик… Он видел слезы в глазах детей, сжатые кулачки, недетскую злобную улыбку на устах мальчика и его такой же недетский голос: «Я ненавижу хеттов! Я буду убивать их всех! Я отомщу за отца!» И мальчик вырастет, и пойдет убивать иноплеменников, не щадя ни жен, ни детей их. А девочка…
- Ты слышал, как зовут его отпрысков? – спросил Хантилис у Хети.
- Бену… и. кажется, Сутех. Бену – женское имя…
- Эй, Сефу! – скомандовал Себек своему то ли адъютанту, то ли телохранителю. – Поди к этому болвану-кабатчику и прикажи ему закрыть дверь. Мои дети не должны видеть кабацкое пьянство!
- Слушаюсь, господин! – воин вошел в заведение, ловя недоуменные, а то и испуганные взгляды сидящих за столами. Пройдя несколько шагов и встав рядом с Хантилисом, он зычным голосом гаркнул: - Затвори дверь, детеныш гиены, плотно закрой, или мой начальник закроет твою грязную харчевню, - повернулся и ушел. Хозяин заведения, ворча, прикрыл дверь за ним.
- Вот беда! Мои завсегдатаи подумают, что заведение закрыто, а те, что сидят тут, просто задохнутся, - заохал он. Через некоторое время высунулся на улицу, и, увидев, что воинов поблизости нет, а Себек и его дети ушли в дом, снова раскрыл дверь. – Вот же повезло мне с соседом, чтоб его крокодил на дно утянул. То не нравится, что посетители шумят, то дверь открыта. Тьфу! – он сплюнул на пол и растоптал плевок.
- Я не буду убивать Себека! – шепнул Хантилис на ухо другу.
- Я не понял, господин, - по старой рабской привычке обратился к нему изумленный Хети. – Вы не станет мстить?
- Я отомщу, но иначе, - опять вполголоса сказал ему хетт. – Я уже придумал.
- Что же именно?
- Комендант города распоряжается оружейными складами?
- Конечно. На то он и…
- Где тут самый большой склад оружия?
- Арсенал? Это недалеко от казарм. Там рядом еще храм Селкет…
- Кого?
- Богини со скорпионом на голове.
«Сами боги подсказывают мне, что надо сделать», - Хети даже привстал из-за стола. – Скорпион, говоришь?
- Эта богиня помогает великому светоносному Ра сокрушать его врагов.
- И мы поможем твоему богу. А этот твой арсенал охраняется?
- Еще бы! Лучше, чем арсенал, охраняют, наверное, только дворец фараона.
- И туда могут попасть только воины?
- Да… и еще человек, который привозит корм для лошадей. Давай выйдем отсюда и обсудим, что ты теперь собираешься предпринять. То есть мы собираемся, - поправился Хети. – А то на нас уже оглядываются.
Скоро они шли по узкой улочке, почти безлюдной, и обсуждали детали нового дерзкого плана Хантилиса.
АРСЕНАЛ
Центр города. Людская толчея. Ослы, впряженные в повозки, с трудом прокладывают дорогу. Скоро должна появиться одна из них – фургон с полотняными стенками и крышей, внутри – мешки с зерном. Его ведет египтянин, у которого есть пропуск с печатью фараона. Маршрут пролегает сначала по многолюдным улицам, затем – пустынным переулкам, и выезжает на площадь, где расположены казармы с арсеналом и храм, который любят посещать воины.
- Зайди в святилище своей Селкет, помолись ей за мой успех после того, как доставишь меня на оружейный склад.
- Непременно, - отвечал Хети. – После того, как я вместе с тобой проникну туда и один выберусь обратно.
Они свернули в боковую улочку, где было тихо и тенисто. Прилетевший с берегов моря ветерок шевелил листья одиноких пальм. По улице лениво прохаживались коты: недалеко – храм Бастет, богини с кошачьей головой, покровительницы дома и семьи. Редкие прохожие вежливо обходили божественных кисок, некоторые бросали им еду – впрочем, зря: вся эта орава хвостатых, ушастых, мяукающих кормилась при храме, многие котофеи разжирели и равнодушно взирали на вездесущих мышей, зная, что их и так накормят служители храма, так зачем самим добывать себе пищу? Ни один египтянин не посмел бы крикнуть им «брысь» или отпихнуть ногой, никто не решался посягнуть га божественное создание, чьи ближайшие родичи охотились на крыс и мышей, защищая государственные хранилища зерна.
- Хети, откуда ты узнал, по каким улицам ездит этот кормилец коней? – улыбнулся Хантилис.
- Пока ты вчера вечером отдыхал на бережке и ел финики, я разговорил одного пьяницу в кабаке, что недалеко от военных складов. Сказал ему, будто хочу поставлять овес для боевых коней. «Да у меня покойный братец этим занимался до того, как заболел, а потом отправился на суд Осириса», - сказало он, осушая очередную кружку. Я угостил его еще и просил: «А каким путем возят овес?» И он перечислил мне две больших и пять малых улиц, по которым ездит теперь поставщик корма по имени Эбо. «Брат, когда захворал и не мог уже сам возить корм, помог устроиться на это место своему старому дружку…» То, что рассказал этот парень, поистине не имеет цены, поэтому я ничего не заплатил ему, не считая угощения пивком и рыбой. Тем более что, когда я уходил, он уже клевал носом крошки на столе, как курица. А до этого я пообщался еще с тремя любителями хорошо посидеть за кружкой, но они лишь развели руками. А ты все это время…
- Если бы я, как ты, шлялся по харчевням и заговаривал со всеми… Во-первых, я почти не знаю твоего языка. Во-вторых, даже если бы и знал, меня выдал бы хеттский выговор. Так что брось упрекать меня.
- Да я не в упрек тебе, - ответил Хети. – Совсем нет.
Вчера они отыскали заброшенный дом, где и поселились, перед этим бесцеремонно выгнав обитавших там кошек. Хети не без внутренних колебаний пошел на такое кощунство. Кошки убежали, но остался стойкий запах, казалось, насквозь пропитавший и глину, и доски. Зато грызунов не было: эти божественные зверьки, в отличие от храмовых, мышей ловили.
…Цокот копыт приближался. Вот-вот из-за угла вынырнет фургон и тогда… Хантилис приготовился. Вокруг никого, народ подался в соседний храм кого-то из многочисленных богов Египта. Как только рыжий конь, управляемый невысоким плешивым человеком, поравнялся с невозмутимо (на первый взгляд) стоящим под сенью старого дерева Хантилисом, тот бросился на коня и упал. Упал удачно: конь заржал, вздыбился, передние ноги взлетели над дорогой, а потом резко опустились, выбив облако пыли и не задев хетта.
- Да ты с ума сошел, решил лишить себя жизни? – возница спрыгнул и нагнулся к «бессознательно» лежащему посреди улицы Хантилису, потрепал его по щеке. – Открывай глаза! Ты же живой, знаю…
- Тебя зовут Эбо? – таившийся за толстым стволом дерева Хети подошел к нему. – Я знаю тебя…
Эбо хотел, в свою очередь, спросить незнакомца, кто он такой, но не успел даже повернуть головы – Хети моментально обрушил на его голову чурбак.
- Готов. Тащи в повозку! – Хети с ловкостью вора запустил руку под одежду оглушенного Эбо и достал оттуда кусок папируса. Вдвоем они взяли Эбо за руки-ноги и закинули внутрь, на мешки с зерном. Хантилис нырнул в специально приготовленный для него уютный уголок, отделенный дощатой перегородкой от груды мешков. Нужно было лежать там ничком и ничем не выдавать своего существования: не кашлять, не чихать, не ворочаться. А перед этим они связали незадачливого возницу и заткнули ему рот кляпом.
Перед выездом «на финишную прямую» Хети свернул в проезд между домами, в конце которого была зловонная яма для отбросов. Вокруг – глухие стены без окон. Хети выволок за ноги Эбо и столкнул в яму. Конь с фургоном с трудом развернулись в узком проулке. Но вот они снова на одной из центральных улиц, вокруг людской гомон.
- Молчи, не шевелись и не высовывайся, - бросил Хети Хантилису. – Лежи тихо. Иначе мы с тобой пропали, и твоя семья останется неотмщенной.
Хетт вжался в доски днища повозки, пробурчал в ответ: мол, понял тебя.
Вскоре повозка остановилась. Раздался резкий голос:
- Стоять! Ты кто?
- Хору. – произнес Хети первое пришедшее в голову имя. – Овес привез.
- А Эбо где? Он же всегда возил.
- Нездоровится ему. Я замещаю.
- Пропуск давай.
- Вот, - он сунул воину папирус. Тот долго разглядывал его, потер в пальцах, жмурясь, поглядел сквозь него на солнце. Убедившись, что не подделка, вернул Хети-Хору.
- Мешки проверять будешь? – спросил он. зная уже из разговора в харчевне, что мешки давно не проверяют – просто лень, да и какой злоумышленник вздумает прятаться в мешке?
- Зачем? Охота с тобой возиться. Проезжай!
Он остановился возле конюшни, определил по характерному запаху и звуку перетаптывающихся копыт затаившийся Хантилис.
- Рабы! – прогремел зычный голос. – Идите разгружать!
Это был ответственный момент: Хантилис, одетый как раб: по пояс голый, в замызганной широкой юбке и разбитых сандалиях, должен был незаметно выскользнуть из повозки и присоединиться к рабам, волочившим или таскавшим на исхлестанных плетьми спинах мешки с зерном. Он вывалился из нее сзади, откинув полотняную стенку – и упал прямо к ногам надсмотрщика. Тот недоуменно уставился на него.
- Где твой мешок?
Плохо понимавший по-египетски мститель только промычал.
- Дурак, что ли? Как твое имя?
Последние слова Хантилис понимал и назвал свое имя.
- Хетт, что ли? (Он кивнул). Бегом за мешком, хеттская скотина и не вздумай больше отлынивать! Увижу, что прохлаждаешься – велю высечь.
Хетт взвалил мешок на плечи, потом побежал за следующим. После разгрузки нужно было незаметно исчезнуть. Конюшня располагалась справа, слева – длинный прямоугольник арсенала, впереди – убогий домишко.
- Новенький? – неожиданно услышал Хантилис на чистом хеттском и вздрогнул от неожиданности: он не ожидал услышать здесь родную речь. – Что-то я тебя не помню,
- Я здесь недавно, - Хапнтилис обернулся. Высокий плечистый раб с любопытством смотрел на него.
- Кончили работу? Идите назад в казарму, - прикрикнул надсмотрщик.
Рабы потянулись в убогий домишко. Их было одиннадцать, если считать с Хантилисом: одни подавали мешки, другие относили их в конюшню, третьи укладывали, благодаря такому разделению труда и управились быстро. Два надсмотрщика шли по бокам, помахивая плетками.
«Сейчас или никогда!» - Хантилис заметил, что два египтянина почти не обращают внимания на рабов. Да и зачем зорко следить за ними, если с хорошо охраняемой территории за высокими стенами все равно не сбежишь?
- А у тебя спина чистая, ни следа побоев. Не чета моей, - вдруг услышал он от шедшего рядом хетта.
- Мой старый хозяин был добрый, - нашелся Хантилис.
- А здесь нравы крутые. Чуть зазевался – и…
- Эй там, рабы. Не переговариваться! – рявкнул надсмотрщик, не оборачиваясь. – За болтовню полагаются плети, забыли?
Сейчас или никогда. У стены арсенала – нагромождение старых, ломаных повозок, колеса от колесниц, всякий мусор. Поодаль – незакрытая дверь.
Надсмотрщики смотрели вперед, один насвистывал какую-то нудную египетскую мелодию, другой жевал. Рабы не обращали на него внимания: один из многих, никому он не интересен, кроме того хетта – он даже не спросил его имени, не успел. За спиной заскрипели ворота – это выезжал Хети. Когда он сотворит задуманное, тот обязательно разыщет друга…
Хантилис, шедший крайним, вдруг рванулся в сторону и нырнул за кучу обломков. Никто его не заметил, никто не хватился. Аккуратно, чтобы не обрушить гору мусора, он нашел свободный промежуток между двумя разбитыми колесницами, согнулся в три погибели и притаился. Он не был заметен среди деревянных обломков, в то время как сам Хантилис мог наблюдать между спицами колеса за тем, что происходит поблизости и отлично слышал все.
- Всех рабов привел, Бахри? – раздался надтреснутый голос.
- Всех. Все десять, - ответил надсмотрщик, угрожавший плеткой.
- А мне помнится, их было одиннадцать, - неожиданно подал голос второй.
- Откуда одиннадцатый? Ты обсчитался, - вступил в перепалку первый.
- Отрядили десять, десять и вернулось. – весомо прозвучал надтреснутый голос. Видимо, начальник над рабами пересчитал их по головам. – Тебе что, голову напекло?
- Но я сам видел…
- Дурак! Если сомневаешься, устрой перекличку по именам.
Хантилис облегченно вздохнул, но тотчас снова напрягся: к горе мусора подошли двое солдат и остановились как раз напротив Хантилиса.
- Давно пора эту кучу разобрать! А то обрушится на головы…
- Прямо сейчас что ли? Других дел нет? – лениво отмахнулся второй. – Завтра с утра рабов заставим. Год накапливалась куча, одну ночку простоит.
- Дверь бы запереть надо, - прилежный служака щелкнул щеколдой.
- Ты всех так донимаешь придирками? – спросил ленивый служаку.
- Если повод имеется… Я пришел фараону служить, а не бездельничать.
- Ну служи, служи…
Так, переругиваясь, они ушли. Потянулись томительные часы. Хантилис грыз спрятанные под мужской юбкой финики, чтобы приглушить чувство голода, стараясь не шевелиться, дабы вся эта куча не обрушилась на него, как предупреждал примерный солдат ленивого сослуживца. Здесь же справил, на корточках, малую нужду. Проходивший солдат принюхался, поморщился, сплюнул:
- Развелось этих котов! Божественные животные, им почести воздают, а они в благодарность гадят. – и поспешил прочь.
От долгого сидения в неудобной позе начали затекли конечности, болела спина. Но вот настал вечер, быстро стемнело. Вокруг – никого. Хантилис высек искру, посветил вокруг: доски, спицы и оси колес, дышла… Когда сумерки сменились непроглядной ночью он зажег паклю, спрятанную под юбкой, и с величайшей осторожностью вылез наружу. Тишина, ни звука. Он нащупал под одеждой тыквенный сосуд с горючим веществом – нафтой; тот оттопыривал юбку, словно будто там нажитая рабским трудом грыжа. Хетт скользнул к двери, отодвинул щеколду и шагнул в тьму. Ворота арсенала заперты. Факел высвечивал ряды колесниц, шеренги пик, отражался от щитов, мечей, озарял композитные луки, лежавшие на полках в разобранном виде, связанные пучки дротиков. «Тут много сухого дерева, колеса колесниц хорошо смазаны, а вот просмоленные веревки. С них и начну».
Хантилис мстил уже не просто Себеку. Что Себек? Он погибнет, на смену придет другой. Месть должна нанести удар по всему фараонову царству, нанести ущерб Египту, и чем ощутимей он будет, тем отрадней на сердце у хетта. Конечно, от одного поджога Египет не рухнет, это будет укус пчелы, а не смертоносной змеи. Хотя… дядя рассказывал мне, что первый владыка Верхнего и Нижнего Египта умер от пчелиного укуса. Хетты – первый народ, приручивший пчел. И пусть хеттская пчела ужалит как можно сильнее.
Он подпалил кучу соломы, поплескал вокруг пахучей нафтой – и выскользнул в открытую дверь. Лезть в темноте обратно в кучу было опасно, поэтому он спрятался за углом конюшни и стал наблюдать оттуда. Ночь темна, непроглядна, его никто не заметит.
Скоро в щели арсенала стал пробиваться свет пожара, донесся треск горящих досок, лопались ремни, тетивы, кони в конюшне сперва храпели, били копытами, потом стали метаться.
Воины поздно обнаружили, что арсенал горит: большинство следили за территорией, прилегающей к арсеналу, другие привычно прохаживались внутри, третьи просто валяли дурака в караулке, сменившиеся сладко спали.
Они спохватились, когда огонь уже пробился сквозь крышу и расцвел огромным алым лотосом. Воины суетились, пытаясь вынести из горящего арсенала хоть что-нибудь. В распахнутые ворота влетела повозка с расшитым балдахином – это был сам Себек. «Что ж, пусть полюбуется на содеянное мной», - злорадно думал хетт. В сутолоке, хаосе, панике, едва не охватившей всех, ворота закрыть забыли, а их стражи бросились помогать в тушении пожара, спасении оружия и амуниции. Рабов разбудили и погнали к арсеналу помогать. Хантилис снова незаметно присоединился к ним.
- Опять ты, новенький, - прокричал соплеменник-хетт. – Ты куда пропал?
- Вызывали для работ в конюшню, - соврал Хантилис.
Ночной ветерок подхватил искры – и скоро занялась крыша конюшни, пламя проникло внутрь. Кони ржали, бились, задыхались…
Хантилис рванулся к распахнутым воротам, за которыми уже никто не следил, бросился опрометью по боковой улочке. Люди выбегали из домов и глазели на бушующий пожар. Хантилис и сам, чтобы его, бегущего, не приняли за удирающего поджигателя, кричал на бегу, словно вор на рынке: «Пожар, пожар!» - одно из трех десятков выученных им египетских слов.
…Начальник Дома оружия рвал и метал, брызгал слюной в лицо Себеку:
- Болван, позор Кемета, двуногая змея, кал шакала, шелудивый пес! Ты дважды обманул доверие фараона: бросил на верную смерть лазутчиков в стране Хатти и допустил пожар, нанесший огромный ущерб войску Кемета!
Себек понимал, что карьера его сгорела в огне пожара, и с ужасом думал: «Теперь меня не просто унизят. У меня отберут имение, земли, городской особняк, моя семья пойдет по миру, как семья того вельможи, которого казнили (он знал историю Сети). А что касается меня…»
Его тяжкие раздумья прервали два дюжих раба, которые сорвали с него одежду и повалили Себека, голого, жалкого, униженного на широкую лавку.
На спину отчаянно стонущего бывшего начальника разведки со свистом опустилась плеть из кожи бегемота, потом еще и еще…
Хантилис стоял на берегу одного из рукавов Нила. Он попрощался с Хети, который решил вернуться в родной Мемфис и трудиться гончаром. В Аварисе ему оставаться было нельзя, а Хантилису тем более: городская стража ловила и допрашивала всех иностранцев, искала и возницу-египтянина, который оглушил поставщика фуража Эбо и проник в арсенал.
Семья Хантилиса была отомщена. Теперь осталось наняться матросом на корабль, идущий в страну Хатти, он освоил морское ремесло под руководством друга. Шелестели тростники, покачивались зонтики папирусов, розовые пеликаны ловили рыбу своими клювами-мешками.
Внезапно резкая боль пронзила его сердце. Хетт схватился за грудь, застонал медленно осел на песок. завалился набок. Перед его гаснущим взором предстала сияющая лестница, ведущая в царство богов. Оттуда улыбалась ему Хастияр, махали ручками Ана и Лела, которым суждено в ином мире оставаться вечно юными. Хантилис ступил на первую ступень лестницы, сделал еще шаг. Хастияр протягивала руки к нему.
Скорпион подбежал к бездыханному телу человека, пощекотал его лапками и поспешил дальше по своим скорпионьим делам. Скарабей тоже пробежал мимо, подталкивая верблюжий катышек. Орел, заметив с высоты знойного неба мертвое тело, стал снижаться. Он хрипло прокричал, предвкушая славное пиршество, черная тень скользнула по склону бархана, заставив мышей, ящерок и прочую мелюзгу забиться в норки. Зря паникуете, трусишки – орел не станет сегодня охотиться на вас. У него сегодня славная пожива… если только волки и гиены не сбегутся на запах пищи и не прогонят птицу. Поднявшийся ветерок нес песок, который саваном укроет исклеванные и обглоданные обитателями пустыни останки.
…К Суппилулиуме подошел один из его ближайших советников, церемонно раскланялся, выразив наххах (почтение) царю. Они уже третий день находились в Вилусе, которую жители Аххиявы называют «Илион». Город, дважды разоренный – ахейцами и хеттами – медленно залечивал раны.
- Мое солнце, я привел к тебе хорошего кормщика. Он родом из Палы…
- Как звать кормщика?
- Палинур.
- Говоришь, опытный мореход?
- Ты скоро убедишься в этом, владыка.
Царь подошел к аркамияле, положил руки на плечи музыканта,
- Ты рассказал нам прекрасную историю о том, как молодой хетт отмстил за жизни своих родных. Мои потомки, – он возвысил голос, – должны отомстить за поруганное и разгромленное неприятелем царство хеттов. Они покорят и разбойные народы моря, и дикие горные племена, и царства, что предали своего верховного властелина, царя Хаттусы. Дайте же мне лабрис!
Миг – и в его руку хранитель царских регалий вложил символ власти. Гордо шагал царь по улицам Вилусы к морю. Шли вельможи из тулии (тайного совета), шло отборное туцци (войско), реяли полотнища с двуглавыми орлами. На пути Суппилулиуме встретился старик-рыбак. Он низко согнулся перед повелителем хеттов – так, что заскрипели кости, хрящи и суставы.
- Как звать тебя? – обратился властитель Хатти к старику.
- Энеос, великий царь, - ответил тот.
- Хорошее имя! – он благодушно потрепал редкие седые волосы человека и обратился к придворным, обступившим своего властителя. Процессия остановилась. Растворяя окна и двери своих жилищ, выглядывали горожане.
- Я беру это имя. Отныне и навсегда для всех вас я стану Энеем, - торжественно возгласил Суппилулиума. – Пускай я умру на чужбине, как этот Хантилис, и под чужим именем, но однажды наследники наши вернутся сюда, с орлом и лабрисом! Грянь же, аркамияла, нашу старинную хеттскую.
И над Вилусой зазвучало:
Саван век, саван Несы
Принеси, приди!
Аркамияла пел, и песню подхватывали все, кто шел за Суппилулиумой.
Над вилусской гаванью галдели чайки, и в их нестройном гаме слышались отзвуки мелодии этой песни. И стоявший на корме корабля Палинур прислушивался к ней, и улыбка озаряла его суровое обветренное лицо.