От призыва до дембеля. Глава 3. Дедовщина

               
     По случаю представления нового командира, ракетный дивизион был выстроен на плацу развёрнутым строем с Боевым Знаменем. Прибывший по замене из Германии, где он служил начальником штаба такого же подразделения, подполковник Байков, коренастый мужчина среднего роста с волевым лицом, понимал, что здесь в Забайкалье всё другое: климат, условия службы, люди и даже сама обстановка, обусловленная обострением отношений с Китаем, совсем не такая, как там, где он проходил службу до этого. Но служба есть служба – дисциплина и порядок должны быть на первом месте.
       Представленный личному составу гвардейского подразделения самим командиром дивизии, подполковник, внимательно всматриваясь в лица ракетчиков, неподвижно стоящих на пронизывающем до костей морозном ветру, медленно обошёл строй. Что он хотел увидеть в глазах солдат и офицеров никто кроме него знать не мог, но многие из стоящих на плацу, встретившись с взглядом с Байковым, почувствовали себя неуютно.
     Закончив обход вверенного ему подразделения, новый командир части, остановившись в центре плаца, чётким, хорошо поставленным голосом, произнёс: «Ракетчики, вступая в командование вверенным мне дивизионом, я, как полагается по Уставу, для приёма жалоб и заявлений обязан назначить время, место и порядок опроса личного состава. Чтобы не откладывать это в долгий ящик, мы сейчас проведём опрос. У кого есть жалобы и заявления – выйти из строя…»  Стоящие в две шеренги, почти двести военнослужащих, не шелохнулись. Выждав какое-то время, подполковник снова заговорил: «Ну что ж, если ни у кого нет никаких претензий, это не значит, что в нашем дивизионе нет нарушений воинских уставов и дедовщины. Вчера мне доложили, что прибывших десять дней назад из учебного подразделения двух младших сержантов, уже в следующую ночь после прибытия, подстригли наголо старослужащие. Кто-то из вас сейчас подумает: “Какой пустяк – подстригли наголо!” Нет это не пустяк, а воинское преступление. потому что насилию подверглись командиры.  По этому преступлению прокуратура проведёт следствие, и преступники будут наказаны по всей строгости закона. До окончания следствия, я отдал приказ приостановить демобилизацию старослужащих».
     Когда новый командир дивизиона заговорил о прокуратуре, у Мишки, уже изрядно продрогшего от стояния на ветру, мелькнула мысль, что он мог бы без всякого следствия рассказать, кто и когда подстриг молодых сержантов, но делать этого, конечно, не будет. Скосив глаза на ефрейтора Моисеева, стоящего чуть правее его в первой шеренге и заметив, как при словах подполковника о приостановке демобилизации старослужащих, нервно дёрнулся его левый глаз, он злорадно подумал: «Ну что, гнида, допрыгался… Что ты теперь запоёшь?» Командир ещё что-то говорил, и парень, не зная сколько ему придётся стоять на плацу, чтобы чем-то отвлечь себя от проникающего под одежду холода, стал вспоминать, что случилось после принятия присяги, когда его, теперь уже полноценного бойца, перевели во взвод связи.
        Взвод связи, которым командовал старший лейтенант Молоков, худощавый веснушчатый мужчина, находился в прямом подчинении у командира дивизиона и считался элитным подразделением. С одной стороны, это было хорошо, чем меньше над тобой начальников, тем лучше, с другой – быть всегда на виду у начальства плохо. Структурно взвод делился на два отделения: радистов и телефонистов. Отделение радистов состояло из пяти передвижных радиостанций, установленных на автомобилях ГАЗ -69. В каждом автомобиле находилось три человека: командир радиостанции, радиотелеграфист и водитель. В заднем отсеке «газика» располагались две стационарно установленных радиостанции Р-108Д, аккумуляторные батареи и сидел радиотелеграфист.  Два передних места занимали командир и водитель. Экипажем, к которому, согласно штатному расписанию, приписали Мишку, командовал сержант Вася Зарецкий – высокий, русоволосый парень, а водителем был коренастый, курносый крепыш – рядовой Витя Горлышкин. Оба они служили второй год, и на Мишку по праву смотрели свысока.
     К слову сказать, после карантина армейская жизнь парня заметно изменилась. Во-первых, у него появилось оружие – автомат Калашникова, правда находился он в оружейной комнате или как называли её солдаты – «оружейке», и выдавался только когда боец заступал в караул или шёл на стрельбище, но номер автомата вписали в военный билет и оружие теперь нужно было периодически чистить. Во-вторых, старшина выдал парадный мундир, или попросту говоря «парадку» и зимнюю рабочую одежду – ватный бушлат цвета хаки, который в отличии от шинели, был теплее, практичнее и удобней. В-третьих, теперь Мишка, как и все солдаты назначался в наряды, и раз в неделю ходил в автопарк выполнять работы по обслуживанию техники.
   Наряды были трёх видов: в караул, на кухню и дневальным. В караул и на кухню пока он не ходил, а вот дневальным по казарме побывать уже успел. Впервые заступая в наряд, парень, как и положено по Уставу, начистил до блеска сапоги, подшил свежий подворотничок, перечитал в Уставе обязанности дневального, но, честно говоря, всё равно немного волновался – вдруг на разводе сделают замечание. Но всё обошлось, и он, с двумя бойцами: бывшим карантинным запевалой Генкой Барвеновым и служившим второй год рядовым Игорем Пешковым, под командованием сержанта Колесника, получив в оружейке штык-ножи, пошли принимать казарму у старого наряда. Пока сержант считал с предыдущим дежурным оружие и боеприпасы, Пешков и сопровождавшие его Мишка и Генка, осматривали чистоту и порядок в помещении. Собственно, осматривал Игорь, а молодые бойцы ходили за ним следом и запоминали на что нужно обращать внимание. «Главное, чтобы не были забиты унитазы и раковины – а то придётся нам всю ночь пробивать засоры. Ну и, конечно, нужно посмотреть, чтобы из урн мусор вынесли, а остальное по ходу дела», – поучал Пешков молодых солдат.
      Обязанности дневальных просты до безобразия. Один из них, с пристёгнутым к ремню штык-ножом, постоянно стоит у столика напротив входной двери или как говорят солдаты: «У тумбочки».  Его задача наблюдать за оружейной комнатой, следить чтобы в казарму не проникли посторонние люди, а также, при входе в помещение прямых начальников подавать команду: «Смирно!» У тумбочки дневальные стоят по очереди, в это время два других занимаются поддерживанием чистоты и порядка в казарме. Попросту говоря, драят унитазы, моют туалеты и натирают мастикой пол.   
       Вечером после отбоя, когда офицер, проведя вечернюю поверку, ушёл домой, сержант Колесник, построив дневальных, явно кому-то подражая, раскачиваясь с пятки на носок, строго произнёс: «Хочу предупредить молодых бойцов, что наряд — это не сарафан и не платье девушки, а служба. Я сейчас ухожу к дежурному по части, но к моему возвращению санузел должен блестеть, как у кота яйца. Приду – проверю. Не справитесь – спать будете стоя, как лошади». Затем показав на каждого солдата пальцем, произнёс: «Пешков, идёт отдыхать, Быков – к тумбочке, Барвенов – драит туалет. Буду нужен – звоните дежурному по части». Повернувшись, он покинул казарму. «С лейтенантом Садыковым, пошёл играть шахматы», – усмехнувшись произнёс Игорь и отправился спать. 
   В расположении взвода установилась тишина.  Большинство солдат вымотавшись за день, почти сразу после отбоя, крепко обняв подушки, провалились в глубокий, здоровый сон. До стоящего у тумбочки дневального, из спального помещения доносились лёгкие посапывание, похрапывания и сонные бормотания защитников Родины.
     Прошло, наверное, около часа, никто не ходил по казарме, никто их неё не выходил, и не заходил, и Мишке забывшему, когда он последний раз оставался наедине с самим собой, даже стало немного не по себе. «А не сходить ли мне к Генке? Курить хочется, заодно посмотрю, как идут у него дела», – прислушиваясь к доносившимся из санузла звукам, подумал он. Оглядевшись по сторонам и не увидев ничего подозрительного, парень покинул пост.
    Работа у запевалы шла полным ходом – сняв гимнастёрку и засучив рукава, он с усердием елозил шваброй по выложенному керамической плиткой полу туалета. Увидев, Мишку, Генка бросил свой инструмент, смахнул тыльной стороной руки пот со лба, и, улыбнувшись, спросил: «Менять пришёл?» «Нет, курить захотелось», – ответил парень. Не успели они перекинуться парой фраз и выкурить по пол папироски, как из казармы послышался чей-то крик: «Где дневальный!?» Бросив непогашенный окурок в урну, Мишка выбежал из туалета.  Рядом с тумбочкой стоял ефрейтор Моисеев.
     Ефрейтор отслужил три года, по этой причине он, как и все старослужащие носил почётное звание   «дембель» или «дед» и был на самой вершине казарменной иерархии. До демобилизации ему оставались считанные дни. По сложившейся в солдатской среде традиции, «деды» имели неограниченную власть над теми, кто был призван в армию позже их. И хотя со стороны командования, на словах, с явлением, называемым «дедовщиной», велась борьба, большинство офицеров, знали, что в их отсутствие дисциплина среди солдат поддерживается именно «дедами», и поэтому закрывали глаза на их «мелкие шалости». «Дембелям» позволялось не ходить на зарядку, их никогда не назначали дневальными и на кухню, они могли носить офицерские сапоги и шапки, да что там сапоги и шапки, им прощались любые нарушения формы одежды, они  без строя ходили в столовую, свободно передвигались по казарме после отбоя и делали ещё много других вещей, которые не позволялись солдатам более позднего призыва.
      Вот и сейчас на ногах ефрейтора сияли заломленные гармошкой хромовые сапоги, а в разрезе распахнутого воротника гимнастёрки была видна тельняшка. «Ты где шляешься, молодой?» – дыхнув в лицо дневальному сивухой спросил он. «Прижало. В туалет ходил», – делая вид, что застёгивает ширинку ответил парень. «Ты знаешь, что бывает за оставление поста?» – снова задал вопрос Моисеев. Мишка промолчал. «Значит так. Скоро вас будем «приводить к присяге», так вот, к двадцати пяти положенных «горячих», тебе ещё добавим десять…» – самодовольно ухмыльнувшись, ефрейтор, покачиваясь пошёл в сторону спального помещения.  Почти сразу же из глубины оного послышался шум и чей-то сонный голос недовольно забубнил: «Я командир, вы не имеете права… Я буду жаловаться... Короткая причёска не противоречит Уставу…» На эти слова голос Моисеева ответил: «Молодые все должны быть подстрижены наголо. Такой закон». Через несколько минут дневальный увидел, как в сопровождении ефрейтора Моисеева понурив головы, зашли в каптёрку два заспанных, только вчера прибывших из Читинской учебки, сержанта. Минут через пятнадцать они вышли оттуда подстриженными «под ноль».
     Думая о словах ефрейтора сказанных про «присягу», Мишка вспомнил, что ещё в карантине ходили слухи, что старослужащие приводят к «присяге» всех молодых солдат – бьют большой поварской ложкой по голой заднице. Понимая, что это неизбежно, как снег зимой – парень поёжился и тяжело вздохнул.
     Вернувшийся после полуночи сержант Колесник, осмотрев туалет, работой дневальных остался доволен. Остаток ночи прошёл без всяких происшествий. А утром, ещё до подъёма личного состава, в расположение взвода зашёл дежурный по части старший лейтенант Садыков и прямиком направился в туалет. Солдаты, зная, что там у них порядок, внимания на этому не придали, подумав: «Офицер тоже человек, может приспичило…» Но не прошло и минуты, как из санузла раздался крик дежурного по части: «Что делают в расположении посторонние? Дневальный, ко мне!»  Рядовой Пешков в это время стоял у тумбочки, поэтому Мишка и Генка, недоумённо переглянувшись, сломя голову помчались выполнять команду старшего лейтенанта. Распахнув дверь, они увидели, что кроме Садыкова в умывальнике больше никого нет. Остановившись в метре от офицера, Мишка спросил: «Где посторонний, товарищ старший лейтенант?» Дежурный по части молча указал пальцем на эмалированную раковину. Переведя на неё взгляд, парень обнаружил сидящего в раковине рыжего таракана с длинными усами.  «Видите? Как он проник в расположение воинской части? Почему его никто не остановил?»  – глядя на стоящих перед ним солдат, сыпал вопросами Садыков. «Мы сейчас его уберём – кинулся к раковине Генка. «Стоять! Смирно! – скомандовал дежурный – я покажу его вашему старшине. Пускай полюбуется, что творится в его хозяйстве!» Достав из кармана спичечный коробок, он, открыв его, спичкой загнал туда таракана. Спрятав коробок в карман, Садыков, посмотрев на дневальных, стоящих перед ним по стойке смирно, сказал: «Вольно. Вы свободны…». Обескураженные случившимся, Мишка и Генка с кислыми лицами вышли из туалета. Увидевший их Пешков, заулыбавшись сказал: «Что таракана показывал?» Удивлённый его проницательностью, Мишка спросил: «А ты откуда знаешь?» «А он тараканом всех молодых разыгрывает. Принесёт его в спичечной коробке и начинает спектакль устраивать», – ответил Игорь.
    Из воспоминаний, в действительность, молодого бойца, вывел толчок в бок Вити Горлышкина, стоящего рядом с ним: «Ты что заснул? Сейчас торжественным маршем пойдём…».  Когда после прохождения торжественным маршем, изрядно продрогшие от долгого стояния на ветру, солдаты возвратились в казарму, к Мишке подошёл ефрейтор Моисеев. Отведя парня в сторонку, он, пряча глаза, произнёс: «Слышь, Быков, если тебя будут спрашивать, ты не говори, что видел меня в ту ночь». Прикинувшись, что не понимает о чём идёт речь, молодой солдат спросил: «В какую ночь?»  «Ну, когда сержантов подстригли…» – ответил «дембель». «А как же десять “горячих”?» – усмехнулся Мишка. «Да я пошутил.  Я думаю, теперь вас “приводить к присяге” никто не станет – побоятся», – произнёс ефрейтор.  Немного помолчав, парень сказал: «Да я ничего и не видел – в туалет отходил».
      На следующий день в часть приехал следователь военной прокуратуры. И закрутились безжалостные жернова прокурорской мельницы.  Мишку вызвали на допрос одним из первых. Следователь, в звании капитана, отодвинув сторону бланк протокола, доверительно, будто приятеля спросил Мишку: «Ну рассказывай, что ты видел, в ту ночь?» «В какую ночь?» – вопросом на вопрос ответил тот. «Ну, в ту, когда «дембеля» сержантов подстригли. Ты же дневальным был, ни мог не заметить, что в расположении после отбоя происходило. Кто ходил, куда ходил. Всё рассказывай. Да ты не бойся, никто тебя не тронет. Мы их посадим», – сказал капитан. «Ага, не бойся… Ты уедешь, а мне служить здесь… – подумал парень, а вслух сказал – Не видел я ничего…» И сколько следователь не бился, Мишка стоял на своём: «Я ничего не видел». Но не взирая на его показания, ефрейтора Моисеева и ещё двух «дембелей» через два дня арестовали. А по прошествии месяца, когда у пострадавших сержантов отросли волосы, а ракетчики уже почти забыли об этом случае, личной состав дивизиона был ознакомлен с приговором военного трибунала.  Стоящие на плацу солдаты узнали, что ефрейтор Моисеев получил два года лишения свободы с отбывание срока наказания в дисциплинарном батальоне, а два его подельника – по полтора. После зачтения приговора трибунала в гвардейском ракетном дивизионе не осталось желающих «приводить к присяге» молодых солдат, да и в общем на какое-то время «дедовщина» в части стихла.
     Время неумолимо шло, и Мишка, как и все постепенно втянулся в армейскую жизнь; он окреп, стал меньше уставать, как это было в начале, а самое главное исчезло постоянное чувство голода. Наряды на кухню, в караул, строевая подготовка, работа в автопарке, подъёмы, отбои, зарядка и политзанятия стали обыденностью и уже воспринимались, как часть жизни. Отношения с товарищами по службе сложились у парня ровные и даже мало того, в лице старшины Позднякова, который оказался родом из Воронежа, то есть земляком, нашёл себе покровителя. И теперь, когда выдавалась свободная минутка Мишка забегал иногда в каптёрку к старшине, чем вызывал зависть у молодых солдат.
     Несмотря на то, что по календарю наступила уже весна, зима уходить не собиралась, с севера, принося из Арктики морозный воздух, непрерывно дули обжигающие лицо, холодные ветра, и если выпадал снег, то эти ветра тут же уносили его в Китай.  В середине марта ракетный и реактивный дивизионы в полном составе выехали для проведения зимних стрельб, на самый большой в Забайкальском военном округе Цугольский полигон. Полигон находился в ста пятидесяти километрах от Харанора, поэтому командование приняло решение выдвигаться своим ходом. И если реактивные сорокоствольные «Грады», установленные на автомобили «Урал» добрались до него за два часа, то гусеничные пусковые установки ракетчиков ехали со скоростью тридцать километров в час и по этой причине колонна ракетного дивизиона была в пути значительно дольше.
           Мишка, как и все радисты взвода связи ехал на автомобиле ГАЗ-69. Печка в машине грела плохо, а утеплённый войлоком брезентовый тент защищал только от ветра, и если бы не запасливый Витя Горлышкин, всеми правдами и неправдами где-то доставший паяльную лампу, то радистам пришлось бы тяжко. Но Витя, сразу же раскочегарил лампу, и поручил Мишке следить, чтобы она не потухла, и не наделала пожара.
     В дороге, командир экипажа сержант Зарецкий, уже бывавший на зимних учениях, рассказал в подробностях бытовые особенности жизни на полигоне.  По словам сержанта выходило, что спать солдатам придётся по десять человек в палатке, не раздеваясь на деревянных нарах, питаться исключительно кашей, приготовленной полевой кухней, или же сухпайком, а про умывание и элементарное мытьё рук, на время учений придётся забыть, так как с водой там туго. Разве что если повезёт – выпадет снег и тогда можно будет натопить воды и помыться.
    Анализируя эти рассказы, сознание молодого солдата нарисовало удручающую картину:  полигон, это десятка полтора одиноко стоящих в голой в степи палаток. Но то, что увидел он, добравшись до места, превзошло все  ожидания. Кроме палаток для солдат, которых было не менее сотни, стояли ещё офицерские, штабные, медицинские, складские, для хранения оружия и боеприпасов, а также множество разных вспомогательных. Рядом с лагерем, находилась обнесённая колючей проволокой, площадка для военной техники. По всем прикидкам в палаточном городке можно было разместить не только два дивизиона, а даже артиллерийский полк.
  Армейские брезентовые палатки для солдат  были утеплены войлоком, а в центре каждой стояла печка-буржуйка. Почти всё остальное пространства занимали сколоченные из необструганных досок нары, на них лежали полосатые засаленные матрацы. Буржуйку, круглые сутки  топили бурым углём, который доставляли с угольного карьера вблизи Харанора.
    Прибывшие на полигон  военнослужащие ракетного дивизиона остаток дня потратили на обустройство на новом месте, а уже на следующее утро, когда солдаты ещё не привыкшие к полевым условиям, сидя на нарах, сосредоточенно скребли алюминиевыми ложками кашу в своих котелках, прозвучал сигнал «Тревога!» И сразу же полевой лагерь загудел, как разбуженный улей.
     Те из солдат кто успел доесть кашу, и те кто не успел сделать это, закрыв котелки, облизывали ложки и поспешно засовывая их за голенище сапога, бежали получать в оружейную палатку автоматы, а получив их мчались к своей технике. Водители и механики набрав горячей воды, у круглосуточно работающих водогреек, заливали её в двигатели и лихорадочно пытались  вдохнуть жизнь в ночевавшие на морозе, боевые машины.
      Слышались команды офицеров, носились сержанты и бестолково суетились одетые в ватные зелёные бушлаты, солдаты. По мере того как, недовольно заурчав заводились танковые моторы ракетных установок, оживали оборудованные штабными кунгами  ЗиЛ-157, весело начинали им подпевать движки ГАЗ-69, общая суматоха спадала, и боевая техника, организованно выдвигалась на указанные позиции.
    Перед экипажем  сержанта Зарецкого, командиром взвода, была поставлена задача обеспечить связью штаб дивизиона с первой батареей. Надев на голову гарнитуру, Мишка, нажав тангенту, вызвал экипаж сержанта  Орлова, находившегося в первой батарее и передал координаты нанесения ракетного удара.  И, тут же явственно представил, как  личный состав батареи  включился в работу: вычислители, рассчитывая траекторию полёта ракеты стали  сверяться по таблицам с поправками на силу и направление ветра, пусковые расчёты выдвигали дополнительные домкраты, на пусковую установку, автокраном с транспортной машины, перегружалась ракета. По существующим нормативам на пуск ракеты с марша отводилось двадцать минут.
     Когда нормативное время почти истекло, в наушниках раздался голос сержанта Орлова: «Карандаш к пуску готов». После этого связь с первой батареей оборвалась, и сколько не кричал в микрофон Мишка, а следом за ним командир радиостанции Зарецкий: «Орёл, Орёл, я Сокол… Ответь Соколу…» – связи не было. Убедившись в том, что своя радиостанция исправна сержант, доложил об отсутствии связи с батареей командиру взвода. Уже через минуту из стоящего рядом со штабом ГАЗ-66 выскочили нагруженные катушками с телефонным полевым кабелем два молодых солдата  из отделения телефонистов. Ёжась от пронзительного, дующего с Ледовитого океана морозного ветра, они стали разматывать линию связи в сторону первой батареи. Глядя на них, Мишка, зябко передёрнув плечами, подумал: «Слава богу, что я не телефонист…»
     Через двадцать минут, в той стороне, где исчезли среди голых сопок, опутывая их чёрной паутиной телефонного провода, два рядовых взвода связи, оставляя дымный след, ушла к цели похожая на большой карандаш, окрашенная зелёной краской ракета, а ещё с опозданием в несколько секунд, до сидевших на командном пункте донеслись, так непривычные для зимы, громовые раскаты. Все, включая Мишку, с облегчением вздохнули. Пуск состоялся…
   Спустя три дня, когда уже все обжились в полевых условиях и привыкли к тяготам и лишениям службы на полигоне, Мишку  назначили во внутренний наряд, а по просту говоря – дневальным. Обязанности дневального в зимних лагерях, в отличии от казармы были несложными: привезти из хозвзвода уголь, круглые сутки следить за тем, чтоб не потухла буржуйка, подмести в палатке и сходить с котелками на полевую кухню за завтраком и ужином(обедали обычно в «поле» сухим пайком). Так как дневальных назначали в каждую палатку, а обязанностей  у них было немного, дежурили по двое.
     После развода, заступив в наряд. Мишка с напарником Славкой Евсюковым, приняв у сменщиков палатку, подбросили в буржуйку угля, собрали котелки и отправились за ужином. Полевая кухня  располагались на территории хозяйственного взвода. Сам хозвзвод находился на окраине лагеря ракетчиков, а сразу же за ним стояли палатки дивизиона реактивных установок. Несмотря, на пронизывающий до костей морозный ветер, стоявшие над котлами с черпаками в руках повар – краснолицый татарин Хафизов и его помощник, разливающий чай, ловко справлялись со своими обязанностями. Повар балагурил, не скупился на шутки и приготовленную  на тушёнке аппетитную перловую  кашу. Очередь была небольшой человек шесть и связисты пристроившись в хвост уже через несколько минут были у котла. Когда Мишка, протянул вверх руку с котелком и Хафизов набрав полный черпак каши, собрался вывалить её в алюминиевую посудину, нарушив суету, смех и разговоры солдат, в расположении реактивного дивизиона прозвучали две злых, как собачий лай, коротких  автоматных очереди. Все военнослужащие находящиеся у кухни , включая поваров, повернули головы в сторону выстрелов. Не успели солдаты осознать опасность происходящего, как автомат, будто торопясь освободиться от боезапаса, вновь напомнил о себе, но теперь уже одной длинной очередью. Хафизов охнув, выпустил из рук черпак и словно подкошенный упал на землю. 
      Мишка, вдруг почувствовал, как, что-то обожгло  руку между кистью и локтем, от боли его пальцы разжались и он выронил котелок. Не понимая что происходит парень с удивлением смотрел на лежащего у его ног здоровяка татарина. Но тут снова, словно швейная машинка «Зингер», застрекотал автомат. Где-то выше головы просвистели пули, а одна из них пробив жестяную обшивку кухни, рикошетом чиркнула по чугунному котлу. Этот звук, вывел солдата из оцепенения, и он наконец сообразив, что кто-то стреляет и стоять небезопасно, упал вниз лицом.  Лежать на мёрзлой земле было холодно, нестерпимо болела рука и  что-то тёплое расползалось в рукаве. Рядом с ним, зажимая левой рукой правое плечо, стонал повар. Из-под его пальцев сочилась и капала на землю кровь.  Как завершающий аккорд разыгравшейся драмы, снова раздалась короткая очередь, но так как не было слышно свиста пуль, парень понял, что стреляли в  другую сторону. После этого установилась тишина.
       Чуть приподняв голову Мишка, огляделся; все солдаты стоявшие в очереди за кашей, как и он лежали на чуть припорошенной снегом стылой земле. Нужно было что-то делать, но что? «Во-первых посмотри что у тебя рукой…» – подсказал ему внутренний голос. Повернувшись на бок, солдат снял ремень и расстегнул бушлат. Засучив до локтя гимнастёрку, он обнаружил с внутренней стороны руки, чуть ниже локтевого сгиба лежал почти черпак горячей перловой каши. «Чёрт, так это он мне в рукав высыпал кашу», – промелькнула в голове мысль. Морщась от боли, Мишка просунул руку в рукав бушлата. Затем повернувшись к повару спросил: Хафизов, что с тобой? Жив?» «Что-то ударило в плечо и я упал… Кажется стреляли?» – прекратив стонать, ответил повар.  «В реактивном дивизионе что-то случилось… Там стреляли… У тебя кровь течёт, тебе в санчасть надо», – сказал связист. «Как я пойду, а вдруг снова стрелять начнут…» – ответил татарин. «Тогда давай хотя бы руку перебинтуем», – сказал Мишка. Оторвав рукав от нательной рубахи они с Евсюковым замотали повару сквозную рану на предплечье.
        Выстрелы давно прекратились, но желающих подняться с земли  несмотря на то, что все до посинения замёрзли, не находилось. И сколько бы они ещё пробыли в таком положении – неизвестно, если бы не идущий быстрым шагом от штабной палатки дежурный по части старший лейтенант Поздеев. Ещё издали увидев, непорядок у полевой кухни, он закричал: «Что разлеглись, как институтки на пляже?  Встать! Смирно!» Воинская дисциплина оказалась сильнее страха быть убитым случайным выстрелом, и все, включая раненого повара, выполнили команду офицера.
     Поздеев был командиром хозвзвода, поэтому лучше других понимал значение поговорки: «Война, войной, а обед по расписанию». Он точно знал, что невзирая ни на какое ЧП, личный состав  должен быть вовремя накормлен, а если этого не произойдёт, то отвечать придётся только ему. Подойдя к стоящим навытяжку солдатам, он спросил у повара: «Хафизов, ты почему, вместо того чтобы кормить  бойцов, валяешься на земле?» Татарин, у которого сколько помнил Мишка всегда была красная физиономия, толи от страха, толи от потери крови был белый как мел.   Расстегнув здоровой рукой бушлат, он показал окровавленную повязку на предплечье: «Ранили меня, товарищ старший лейтенант…» Изменившись в лице офицер, произнёс: «А почему ты ещё здесь? Бегом в санчасть!» «Так стреляет же кто-то…» – попытался оправдаться повар. «Больше стрелять не будет… Отстрелялся он... А ты раздавай кашу, бойцов корми…», – повернувшись к помощнику повара, сказал дежурный по части. Когда палаточный лагерь уже погрузился в сумерки, дневальные, держа в руках полные котелки добрались до своей палатки.
    Заждавшиеся ужина связисты, унюхав запах тушёнки, оживились, из всех углов палатки послышались возгласы: «Ну наконец-то!»  «Надо попросить старшину, чтобы таких шустрых ребят ещё на сутки в наряд назначил». «Да их только за смертью посылать…»  Услышав слово «смерть», Мишка подумал: «А ведь тот кто это сказал прав;  мы от смерти всего на волосок были. Пуля-дура, могла чиркнуть и не по котлу, а моей башке…».
      Слушать подначки товарищей, после всего  пережитого, было обидно и он произнёс: «Вы что, ничего не знаете?»  « О чём ты?» – пережёвывая кашу, вяло поинтересовался кто-то из бойцов. И тут Мишка с Евсюковым, не в силах сдерживать себя, наперебой стали рассказывать о том, что случилось  на кухне. Перестав есть кашу солдаты, открыв рты, с удивлением  слушали дневальных. Но самое главное, кто и почему стрелял в реактивном дивизионе, до отбоя никто так и не узнал. И только утром просочился слух, что находившийся в карауле солдат первого года службы, за постоянные издевательства над собой, очередью в упор расстрелял своего начальника караула, старослужащего сержанта. После этого открыл беспорядочную неприцельную стрельбу  по полевому лагерю и в конце от безысходности покончил с собой.
    После завтрака, Мишка, сходил в санчасть, где ему, намазав ожог вонючей мазью, перебинтовали руку. Когда он вышел на улицу, к санчасти подъехал  УАЗ-«буханка» с красным крестом на борту. Два молодых солдата, погрузили в кузов машины два свежих трупа, туда же, с подвешенной не перевязь рукой, забрался повар Хафизов. Дождавшись, когда машина уехала, Мишка отправился продолжать исполнять обязанности дневального. Жизнь продолжалась...