Роль учителя

   
   Все мы когда-то были учениками. А раз мы были учениками, значит у нас были учителя. Именно учителя, хуже или лучше, учили нас читать, писать, понимать, уметь. Одни из них, хотя и учившие нас относительно продолжительное время, исчезают с годами из нашей памяти. Другие, даже мелькнувшие в масштабе общего времени, остаются нашей памяти на «всю оставшуюся жизнь».

   Жизнь моя сложилась так, что я много лет (порядка двадцати) отдал учёбе (школа, ремесленное училище, техникум, военное училище, институт, аспирантура), и, соответственно, учило меня много учителей. Учителя были разных рангов, от простых сельских учителей начальных классов до заслуженных профессоров. Я благодарен им всем, но запомнились мне только двое из них, кардинально повлиявших на мою жизнь.

   Я, исходя из своего возраста, отношусь к «детям войны» и, в соответствии с этим, учёба моя проходила не по классическому сценарию, т.е. не планомерно и равномерно, а отдельными порциями с перерывами между ними, или, выражаясь простым  физико-математическим языком, дискретно. (Некоторые аспекты своей школьной учёбы я описал в статье «Школьные годы детей войны».

   Жил я в Ленинграде, и в первый раз в 1-й класс пошёл в ближайшую от нас школу № 255. Было это 1 сентября 1941 года, и отучился я в ней всего одну неделю, т.к. 8 сентября этого же года в неё попала бомба или снаряд, и учёба, во всяком случае, в начальных классах прекратилась.

   Поэтому свою первую учительницу я не запомнил. Запомнилась мне только суета и беготня взрослых. Война нарушила все учебные планы, кто-то из учителей ушёл на фронт, кто-то эвакуировался, кого-то мобилизовали на строительство оборонных укреплений. Началось суровое блокадное время, и было совсем не до учёбы.

   Второй этап моей школьной учёбы начался в октябре 1942 года, в начальной сельской школе, на Урале, в Башкирии, куда забросила меня эвакуация. Школой это заведение назвать можно было довольно условно. Представляла она из себя большую бревенчатую избу с несколькими комнатами. Электричества не было, отопление печное, освещение керосиновыми лампами. Парты были, доска была, но мел, чернила и бумага были в огромном дефиците.

   В чём, вернее в ком, дефицита не было, так это в учителях, точнее в учительницах, их было даже с излишком. Все они были из «эвакуированных», с малыми детьми, а некоторые и с пожилыми родителями, обременённые семейными заботами. Работали они даже не за зарплату, а за помощь с продуктами, жильём и другими бытовыми потребностями.

   Голова у них была забита болезнью детей (там была широко распространена малярия) и другими бытовыми заботами. И им было не до высокого качества учебного процесса, тем более некоторые из них были по профессии даже не учителями, а просто образованными людьми. Они часто заменяли друг друга, поэтому не очень хорошо знали каждого из нас, а мы даже путали их.

   Третий этап моей школьной учёбы начался в 1944 году в военном городке под Мурманском, куда привёз с Урала, отыскавший меня и сестру отец. Он служил в Заполярье, в 14-ой армии оборонявшей Мурманский порт. Вражеские войска к тому времени были отброшены от Мурманска приблизительно на 100 км и оборонительные бои продолжались уже на линии Петсамо (Печенга), у границы с Норвегией.

   Таких, как мы с сестрой, в военном городке набралось ещё полтора-два десятка детей, и армейское начальство решило позаботиться о нашем образовании. Для этого были выделены комната-класс и учитель. Вот об этом учителе и будет особый разговор.

   Офицер в звании старшего лейтенанта, по фамилии Шнайдер. У него тряслись руки и дёргалась голова, очевидно в результате ранения и контузии. Ещё у него был шрам на нижней губе и подбородке, поэтому речь его была с некоторыми искажениями. По внешнему виду ему было лет сорок с чем-то.

   От отца я узнал его историю. Был он из Витебска (Белоруссия), по профессии учитель, женат, двое детей. Когда началась война, его призвали в армию в первые же дни. Его семья, жена с двумя детьми, отдыхала у родственников, под Витебском в посёлке с названием Городок. Съездить за ними он не имел возможности. Как потом выяснилось, эвакуироваться они не сумели, и погибли.

   В армии он был ротным политруком. Во время оборонительных боёв был ранен и контужен. После госпиталей ему дали инвалидность и хотели комиссовать, но ехать ему было некуда и не к кому. Профессии кроме учительской у него не было, а преподавать в нормальной школе, в его состоянии, было нельзя.

   И он обратился к командованию с просьбой остаться в армии. Начальник Политотдела 14-ой армии полковник Григорович, бывший сам родом из Белоруссии, пожалел Шнайдера, и оставил его на какой-то штабной работе. А когда возникла потребность в обучении группы детей, назначил его нашим учителем.

   И вот, представьте себе наш школьный класс. В довольно просторной комнате, предназначенной, как видно, для политзанятий личного состава, за продолговатыми столами расположилось порядка полтора десятка детей различных школьных возрастов, от начальных до старших классов. И на всех нас один учитель – инвалид, оказавшийся превосходным преподавателем.

   Он предварительно побеседовал с каждым, выяснил их уровень знаний, сгруппировал и рассадил в соответствии с этим. Каждому или группе из нескольких человек он давал отдельные задания, объяснял, проверял, хвалил или мягко делал замечания. Он ни минуты не сидел на месте, а ходил от одного к другому. Он часто гладил детей по голове, иногда замирал на несколько секунд, Как видно, перед ним вставали образы своих погибших детей.

   К нему в любой момент можно было обратиться с вопросом, и получить понятное объяснение. Причём это объяснение носило не назидательный характер, а как бы образовывалось в беседе с учеником. Получалось, что ты почти сам приходил к правильному решению или пониманию. Это имело большое значение для самоутверждения, и, почти потерянной, веры в себя.
 
   Он не возражал, когда кто-нибудь из учеников подсаживался в другой группе при его объяснениях. Так я получил первичные понятия по алгебре, геометрии, физике. Может быть, эти знания были недостаточно глубокими, но они помогли мне в дальнейшем при обучении этим предметам.

   Иногда он приходил на занятия немного выпившим. Мы замечали это по запаху и манере поведения, но никогда не жаловались на него. В этих случаях он рассказывал или читал нам, что-нибудь интересное. Именно от него я впервые услышал названия некоторых классических произведений и имена великих писателей и поэтов.

   Как было имя и отчество нашего учителя мы не знали. Чужие и малознакомые обращались к нему по званию, знакомые – по имени «Шнайдер». Мы обращались к нему без произношения имени, а между собой тоже называли его «Шнайдер». Была ли это его настоящей фамилией или прозвищем, не знаю. Он по-отечески относился к нам, мы тоже его любили, и с удовольствием шли на его занятия, хотя формально делать это нас никто не обязывал. Иногда мы замечали, что на переменках он садился в уголок комнаты, смотрел на фотографию и плакал.
 
   Следующий этап моей учёбы наступил осенью 1945 года, когда я вернулся в Ленинград и снова поступил в свою школу № 255. Поступил я сразу в 4-й класс, хотя каких-либо формальных документов об окончании предыдущих классов у меня не было. По своим знаниям я бы мог поступить и в 5-й, что соответствовало моему возрасту, но 4-й являлся выпускным для начального образования, и его миновать нельзя было. После 4-го класса судьба кидала меня по разным школам (ремеслуха, спецшкола), но к 7-му я вернулся в свою 255-ую школу, и, сдав с трудом 10 экзаменов, в июне 1949 года получил документ о наличии неполного среднего образования.

   Ничего хорошего о школьных учителях этого этапа я сказать не могу. Может быть, виноват тот нестабильный период времени. Оставшиеся в живых, после блокады, учителя были очень слабы, у возвращающихся из эвакуации голова была занята бытовыми проблемами, учителя, демобилизовавшиеся из армии, за четыре года войны многое подзабыли. Поэтому, энтузиаста обучения подрастающего поколения на моём школьном пути не оказалось.

   В августе этого же 1949 года я устроился учеником слесаря на расположенный недалеко от дома авиапромышленный завод, и одновременно поступил на вечернее отделение Авиаприборостроительного техникума, находящегося при заводе.

   Моя учебная группа была весьма разнообразна по возрасту. От мальчишек шестнадцати лет (таких, как я) до недавно демобилизованных солдат, отслуживших по пять-шесть лет, и заставших ещё конец войны. И были эти ребята почти на 10 лет старше нас. Была у нас даже одна супружеская пара.

   И вот, начался у нас урок математики. Учитель средних лет, достаточно элегантно одетый, с приятной улыбкой, представился нам, и попросил, в связи с возможной трудностью произношения, записать его имя в конспект. Звали его Измаил Садыкович Мамедов. Кто он был по национальности, не знаю, внешне он практически не отличался от русского.

   Но, дело не в этом. На первом же занятии он стал нам рассказывать о значении математики. Он приводил математические истории из древнего мира и современности, говорил, что все великие архитектурные сооружения рухнули бы без правильного математического расчета, а автомашины, корабли и самолёты, вообще не были бы созданы без математики.

   Всё это было настолько ново, интересно и логично, что произвело на нас огромное впечатление. Нельзя сказать, что мы влюбились в математику, но что заинтересовались – это точно.

   Дальше – больше. При объяснении какой-либо темы он приносил плакаты, на которых были изображены сооружения или предметы с базовыми формулами, по которым они были рассчитаны. При решении математических примеров и задач по изучаемой теме он объявлял типа соревнования на скорость, сообразительность и другие параметры. И победить или даже показать себя стало в нашей группе довольно престижно.

   А для того, чтобы достичь этого мы стали активней заниматься математикой дома, и приходить на занятия более подготовленными. Занятия математикой, в особенности, решение математических упражнений стало для большинства из нас интересным занятием.
 
   Этот случай лишний раз убеждает, во всяком случае убедил меня, что усвоение какого-либо учебного предмета во многом зависит от преподавателя. Учитель математики Измаил Садыкович Мамедов (а мы из-за частого обращения к нему научились безошибочно произносить его имя и отчество), сумел из довольно не наглядного и не художественного предмета сделать интересную и творчески-спортивную дисциплину.
 
   Именно, благодаря ему, я полюбил математику, что во многом помогло мне в дальнейшем при изучении, как самой математики, так и других дисциплин, связанных с ней. И ещё, его метод преподавания я успешно использовал много лет спустя, когда сам стал преподавателем ВУЗа.