Часть первая. В ковидном аду.
21.06. День первый.
«Скорая». Опять скорая. Садимся в машину, теперь уже на Саратов. Четыре часа по тряской дороге. Город в огнях, кипит, бурлит жизнь и ночью. Половина двенадцатого. Подъезжаем к клиническому городку. Открывается дверь.
- По одному, пожалуйста.
Нас трое. Жду своей очереди.
- Пойдемте!
Приемный покой. Большое помещение уставлено столами с компьютером, медицинскими приборами. Ширмой отгорожена кушетка. У дальней стены висит табличка «Гардероб». Лестница, ведущая вниз. Четыре фигуры во всем белом порхают туда- сюда. Мои документы в руках медиков. Вопросы, ответы, измеряют давление, за ширмой делают ЭКГ, тест COVID.
- Вот ваши документы. Сейчас за вами придут.
Молодой парнишка подхватывает у меня сумки и ведет меня по дорожкам больницы. Звонок в дверь. Там за нею «Красная зона». Дверь открывается быстро.
- Спасибо - говорю я парню.
-Здравствуйте, - медсестрам, – поздравляю вас с праздником «Днем медицинского работника», здоровья вам.
Смеются.
- Специально приехали поздравить нас? А здоровье нам нужно. Вам сюда!
Палата маленькая на две кровати, высокий потолок, большое окно, над каждой кроватью серые трубы с крупным набалдашником на конце и синим кольцом. Кислород, узнаю я позже. Мужу поставили капельницу. Ставят и мне. Не ожидала, все-таки час ночи. Вен нет, колют в кисть руки. Прокапали. Вставать не хочется, замерзла. Меня не по-детски бьет озноб.
- Накрой, - прошу я мужа.
«Мне бы согреться» - с этой мыслью засыпаю, чувствуя, как бережно укрывает меня муж. «В руки Твои, Господи Боже мой, предаю дух мой» - звучит во мне молитва.
22.06. День второй.
Пять утра. По домашней привычке встаю рано. За окошком солнечное утро. Еще относительно тихо. Температура есть, но меня не трясет. И жизнь прекрасна, и мир прекрасен! Там, за больничным забором идет жизнь. Привожу себя в порядок и иду сдавать анализы. О! Муж уже вставал и свои баночки уже выставил за дверь, а я и не слышала. Ну вот, завертелась больничная жизнь. Девочки медсестры, врачи, санитарочки все в белых костюмах, в масках, закрывающих лица и только глаза, уставшие глаза видны из-под огромных защитных очков. Белые ангелы, спасающие нам жизнь. Кровь из вены, кровь из пальца на сахар. Капельницы, капельницы, капельницы, сатурация (проверка наличия в крови кислорода) измеряется с помощью пульсоксиметра, надевающегося на палец руки. И тут же назначение. Мужу на сутки назначили дышать кислородом. Девчонки большие профессионалы. В мои вены попасть невозможно, но они попадают, причем, то стоя, то на коленях, лишь бы не сделать больно, и когда несчастную вену «дует» почти не отходят от меня. Чувствуешь такое участие к себе.
- Обидно нам, - говорят медсестры, - COVID придумали, это дело политическое, а мы что вид делаем, что работаем? Месяцами на « красной зоне», домой не уезжаем, живем в общежитии, лишь бы не привезти заразу родным. Зарплаты повысили? Пусть бы и не повышали, лишь бы только не было этой болезни. У нас все больницы забиты больными. И ведь каждый год что-нибудь да случается, то «а» типичный грипп, то мышиная лихорадка, восемьдесят человек в отделении на нас двоих!
Я их понимаю. Мы им приносим этот ад. Своим неверием в болезнь, своим халатным отношением к себе, к своим близким, к другим людям. А они разгребают. Спасают нас, наши жизни. Мы же верим только в русский «авось». Пронесет, меня не коснется. Глупцы! Коснулось! Семь тысяч человек коснулось по области. Температура 39. Опять озноб. Знобит так, что подпрыгиваю лежа на кровати под теплым одеялом. Пью таблетки, потихоньку согреваюсь и начинаю потеть. Мужу легче. Через этот этап болезни он прошел раньше с чуть меньшей температурой. Он чем-то хочет занять меня, отвлечь и рассказывает свои занимательные басни. Мы смеемся как дети.
Басня первая. «Колоноскопия».
Лежал в палате один полноценный мужик из четырех. У одного - кардиостимулятор, у другого - одна третья часть желудка, третий - с инфарктом, а четвертый с почками мается. Тихо, мирно в палате, а иначе сказать скучно. Одному, с инфарктом, особенно тяжко было это мирное существование. Тягомотина одна, изо дня в день одно и то же. И придумала эта мятущаяся душа, кое-какую каверзу. Мужичок, с малым остатком желудка, идеально подходил на роль жертвы, суетливый, болезненный, похож на лешего из нижегородских лесов, лохматый, не знавший стрижки и бритвы долгое время, но не потерявший чувства собственного достоинства и юмора. К своим сопалатникам обращался всегда с одной и той же поговоркой: « Вы люди грамотные, наверное, и читать умеете…». Личность интересная, доверчивая, за что и поплатился. Сговорившись с остальными, инфарктник издалека завел речь о колоноскопии. Все мужики поржали, поохали и как-бы забыли про такую неприятную процедуру. А тем временем пригласили медсестру в палату и тихонько попросили ее подыграть им. Медсестра или сама была в душе хулиганкой, или мужчины умели уговаривать так хорошо, но уговорили. Вечером приходит она в палату с пустыми баночками и раздает назначение - троим сдать утром мочу на анализ, а мужичку, похожему на лешего ничего. Он растеряно спрашивает – А мне?
-Вы, Иванов? – почти у двери спрашивает она – А вам завтра в хирургию на второй этаж, на колоноскопию. Мужичок поерзал, поерзал, съежился и затих. Он слышал, как мужики что-то говорили про эту процедуру.
-Мужики, вы люди грамотные, наверное, и читать умеете – как обычно, своей присказкой завел он речь – а как делают колоноскопию? Вот тут-то и началось представление, задуманное самым коварным образом
- А ты что, Петрович, не знаешь? – безобидным тихим голосом спрашивает сам зачинщик коварного плана.
- Вы люди грамотные, наверное, и читать умеете, расскажите!
А тот и рад стараться.
- Сделают тебе, Петрович, клизму, хорошую такую, литров на тридцать, пока из ушей вода не польется. Потом положат тебя на гинекологическое кресло, ножки в разные стороны раздвинут, бахилы наденут и еще привяжут.
- Миленькие мои, а привязывать-то зачем?
- А затем, болезный ты мой, чтобы не саданул ты свободной ножкой хирурга в личико.
- А бахилы зачем?
- А если все-таки оторвешь ножку свою от кресла и саданёшь, то чтобы все стерильно было и мягонько. У тебя-то лапы, Петрович, заскорузлые, что копыта. А потом возьмет он зеркала и засунет тебе в задницу.
- А что за зеркала, миленькие?
Мужики наперебой рассказывают и Петрович, вертя головой, никак не может понять. Наконец, парень, двадцати пяти лет от роду, с кардиостимулятором, взялся пояснить.
- Пеликана видел? Видел, какой у него клюв? Вот узкой стороной внутрь, а широкой стороной наружу. Петрович поежился, уши прижал и немного сник.
- Ну, так вот, - продолжает объяснять инфарктник, – расширит хирург тебе кишку, возьмет фонарик и посмотрит внимательно- внимательно все твои кишки до гланд. Ничего страшного!- Петрович притих и призадумался. Вспомнил всю свою жизнь и приготовился к смерти. С тем и заснул. Утром на обходе Наталья Михайловна, лечащий врач, женщина строгая, но справедливая, спросила Петровича о самочувствии. Она сразу заметила грустную обреченность в его глазах.
- Вот на второй этаж сейчас пойду.
- А зачем? Что вам там делать?
- Дык, к хирургу вызывают, колоноскопию делать.
- Я вам этого не назначала. Шутка это. - И, обращаясь к остальным, строго спросила:
- Чья идея? – При этом грозно взглянула на инфарктника, невинными глазками глядевшего на нее. А Петрович был счастлив! Он сразу же полюбил всех людей на земле. И в первую очередь, своих сопалатников.
Басня вторая. Катетер.
Петрович простил мужиков и даже посмеялся с ними. И, как говорилось ранее, полюбил их всем сердцем.
Ввечеру мужики опять вспомнили, как подшутили над ним. Поржали, в лицах показывая то себя, то Петровича. Он от души посмеялся с ними вместе.
- Это что, ребятки, вот со мной случай был. Лежал я в больнице, в очередной раз, - чуть покашливая начал он, - и была у меня страшная проблема, моча не отходила. Я уже от боли не знал, куда себя девать, хоть волком вой, хоть на стенку лезь.
Врачи прислали девчонку, молоденькую медсестру, катетер вставлять. Мучается она со мной, а заодно и меня мучает, не втыкается катетер куда надо и всё. Покраснела вся, слёзы на глазах, говорит: « Потерпите. Я сейчас старшую медсестру приглашу». И ушла родимая. А через пять минут заходит роскошная молодая женщина. Среднего росточка, в меру полненькая, бюст – пятый размер, талия тонкая, попа, что надо, ножки стройненькие. За всю жизнь таких красавиц не видал. А за ней идёт молоденькая девчушка с катетером. И всё это ко мне.
Подошла красавица, верхнюю пуговку на белоснежном халатике расстегнула, наклонилась надо мной, и прямо перед моим носом её грудь оказалась. Я вдохнул и захмелел, глаза сами собой в разные стороны закатились. А она, кудесница, погладила его по головке пару раз, он у меня лет двадцать не поднимался. И, чувствую, пошёл, пошёл в рост, мой поникший, как первоцвет после зимы, как подсолнечник на поле. Сначала головку всё на бочок, на бочок, а потом встал, как вкопанный. Тых! И катетер вошёл, как по маслу. И облегчение.… А она, спасительница моя, говорит сестричке: « Учись! Вот как надо!»
Второй день в больнице оказался одним из самых счастливых в нашей жизни. Казалось, мы преодолели все и болезни, и неудобства, и все неприятности легко и просто, от души посмеявшись.
23.06. День третий.
Утро. Красивое, солнечное, радостное, но это за окном. В полутёмной палате старого корпуса тишина и боль. Тихо приходят и уходят врач, медсёстры, санитарки. Опять кровь на анализы, капельницы, сочувствие и неравнодушие в глазах. Как приятно, что для этих замотанных в белое, уставших девочек и женщин, тяжело дышащих в своих масках, за пластиком запотевших очков, на тебя смотрят не как на болванчиков, выбравших себе возможность поболеть, а с теплотой и участием к твоей судьбе, разной судьбе, иногда делящей жизнь на до и после. Им это ведомо, нам – нет.
Завтрак. И тишина. В больничном коридоре «красной зоны» не ходят больные, все по своим палатам и свободных мест с нашим приездом нет. Нас троих из дальнего района области ждали.
Надо звонить родным, предупредить, что мы в больнице. В это время тихо открывается дверь и на пороге появляется старичок в черной тюбетейке, в чёрном костюме из свободной рубахи и таких же шароварах. На руке намотаны голубые трубочки от «кислорода». Он что-то говорит нам на незнакомом языке.
- Помоги, - прошу мужа.
А он и сам рад помочь человеку. Оказалось, старичок просто потерялся. Вышел в коридор за какой-то надобностью и не нашел свою палату.
Какое-то гнетущее чувство потерянности вызвал этот одинокий старик. Вчерашнее смешливое настроение, как что-то светлое и дорогое, спряталось в глубине души, и на первое место выползла тревога. Куда нас? Что покажет тест на covid? Сегодня должны сказать. К обеду ситуация разрешилась.
- Собирайтесь, через двадцать минут мы вас переводим в другой корпус. У вас положительные тесты на коронавирус.
Ни страха, ни ужаса, просто реалии жизни, какая то определённость.
Новый корпус. Пятый этаж.
- Мужчина вторая палата. Женщина пятая палата. – И как бы извиняясь. – У нас нет палат семейных, все лежат отдельно.
Мои вещи плюхаются на свободную кровать, одну из четырёх.
- Меня зовут Нина, - знакомлюсь я со всеми.
- Татьяна.
- Полина.
- Эльвира.
- Имя, какое красивое у вас. – Не сдержавшись, комментирую я.
- Да я и сама хороша, - сверкнув чёрными выразительными глазами, отвечает Эля.
Вся жизнь в палате сконцентрирована вокруг неё. Её выписывают. Это событие! Два отрицательных теста подряд!
Сумки собраны. Тапки, халат, полотенца, посуда, мыльница летят в мусорный пакет. Люди не хотят брать из больницы ничего. Новое – старое, нужное – ненужное, всё туда, в мусор. Забыть! Документы на руках.
- Всем пока и выйти быстрее отсюда. – Кивает она нам и тепло обнимает Полину.
Эля.
Она сильная, эта маленькая женщина. Чувствуется жёсткий характер. В том, как бросает резкий оценивающий взгляд, как решительно выкидывает вещи, как собирается и уходит. Ей надо быть сильной, у неё семья. Родители и дочка шестнадцати лет. И она за них в ответе. Мужа нет, есть биологический отец дочери, который живёт в соседнем доме и, увидев её, переходит на другую сторону улицы. Встречались, влюбилась, хотела родить от любимого человека, а на восьмом месяце беременности узнала, что он женат. Он не захотел ни видеть дочку, ни помогать ей. Эля отрезала сразу и навсегда: «Слабак». Зато сейчас есть дочка, желанная, любимая, дорогая. Ради которой стоит жить. Пять дней в реанимации на ИВЛ. Выжила. Уходит домой, к своим. С кашлем и необходимостью лечиться дальше.
Палата попалась хорошая. Девчонки разные, каждая со своим характером, но очень добрые, отзывчивые, готовые помочь в любую минуту. Повезло. Единственный вопрос, возникший с моим появлением. Почему, к ним, выздоравливающим, подселили явно тяжелобольного человека? А я и не против. Мне куда скажете, туда и пойду. Скажете к тяжёлым доходягам как я, туда и пойду, лишь бы до места, голову преклонить, мне просто плохо. Температура 39 градусов и не снижается, дышать всё тяжелее, кашель. Кто же захочет иметь такую соседку под боком, когда сами вот-вот на вылет? Претензий нет.
Я вспомнила такой же случай, происшедший со мной в 80х годах, когда заболел гриппом мой 4х месячный сын.
Муж в командировке, я дома одна с двумя детьми. А на дворе метель, конец ноября. Мальчик мой с температурой под 40, мечется по кроватке. Те средства, что у меня под рукой, не могут сбить температуру надолго. А дочка в порядке, крепенькая, здоровенькая. Решаюсь ехать в поликлинику на попутке, с двумя детьми.
- Срочно в больницу! – Резко говорит доктор. – Вы что, мамаша, хотите ребёнка потерять, грипп такой ходит.
К вечеру попадаем в больницу.
- Ваша палата. – Говорит медсестра и уходит.
Мы заходим. Сын на руках, дочка и сумки в руке. Плюхаюсь на кровать, укладываю сына и краем глаза охватываю палату. Из пяти коек две свободны. «Разместимся», - пронеслось в голове. Что называется, рано радовалась. Стеной вырастают три фигуры.
- Женщина, как хотите, мы выздоравливающие, и вам с больными детьми, здесь не место. Мы не позволим заразить наших детей. Уходите. – Раздаётся ледяной голос.
Что меня заставило тогда уйти, я не знаю. Но не обида и не слабость характера, точно. Наверное, этот ледяной взгляд свысока, надменность «высшей касты», кем они себя считали. «Это не мои люди», - пронеслось в голове. Я встала, взяла детей и вышла в коридор. Медсестра, как-то сразу поняла, что произошло.
- Пойдёмте, - говорит она, беря мои сумки.
Мы проходим в палату на шесть человек, где одна разъедная свободная кровать. Сажусь на неё и осматриваюсь. Обстановка, как в коммунальной квартире, где давно все поладили, где дети общие, где друг другу помогают.
- Таня, присмотри за моими, я бельё повешу.
- Толик, поделись с Анечкой печенкой.
- Алиночка, ещё ложечку кашки.
«Мне сюда», - думаю я.
- Мы тут все выздоравливающие, - раздаётся тихий голос.
Все смотрят на меня.
- Нас только что выгнали из другой палаты, по той же причине. Свободных мест нет, идти некуда, но, как решите, так и будет.
Почему я тогда так сказала? Наверное, уверена была в доброте и человечности этих девчонок, хотя могла сказать «не уйду». Дала право выбора.
- Давай помогу, - тянутся руки к запелёнатому сыну, - подержу, застилай кровать.
И лёд растаял. Нас приняли, помогали, делились последним. С некоторыми девчонками мы дружили много лет, всегда вспоминая больничное братство.
Это маленькая проверка на «вшивость». Человек ты или нет. И всегда это только твой, личный выбор.
24.06. День четвёртый.
Для меня он начался слишком рано, в 0.56. и поспала то всего ничего, час с небольшим. Сижу на кровати, как сыч на ветке. За окном Волга, вся в огнях прибрежных строений. Справа, железнодорожный мост, слева виден автомобильный, соединяющий два города, Саратов и Энгельс. В другое время восхитилась бы красотой, а сейчас – полное равнодушие. Дышать тяжело. Рву на себе мокрую от пота ночную сорочку. Два часа назад ввели внутривенно лекарство от температуры, а на градуснике опять 39. Мне бы подышать. Выхожу в коридор. Сил нет, хочу присесть. Там, в конце коридора, лавочки. Присаживаюсь. Чувствуется движение воздуха и становится легче дышать.
Клац, клац, странный звук раздаётся с другого конца коридора, где до этого раздавалось только звяканье бутылок с лекарствами. Системы готовятся на утро, медсёстры работают долго. А звук всё ближе. Появляется долговязая фигура в чёрном, странно закидывающая в сторону правую ногу. Около женского туалета он, лохматый узкий человек, останавливается и берётся за ручку двери.
- Куда? – Говорю ему. – Дальше.
Он останавливается и идёт дальше, уже к мужскому туалету.
Третий час ночи. Кажется, раздышалась. Поднимаюсь и иду в палату. Падаю на кровать и забываюсь на два часа. В пятом часу подъём. Привести себя в порядок, измерить температуру, просушить совершенно мокрое постельное бельё и застелить постель. В седьмом часу – системы.
Медсестра вертит мою руку и так и сяк, про себя тихо ругаясь. Сильно бьёт по руке, опять и опять прощупывая вены. Кажется, нашла. Пытается попасть, вена куда-то прячется.
- Меня в кисть руки кололи, - обречённо говорю я.
- Сейчас посмотрим.
Колют в кисть руки. Девчонки молодцы, попадают сразу.
Температура, как приклеилась, 39 градусов. Дают таблетки, ставят капельницы, делают уколы от температуры, чуть снизится и опять заколдованная цифра 39 обозначается ртутной полоской. Есть не хочется, а я и не ем. Кажется, невозможно втиснуть в себя любую еду. Нет, я беру себе что-нибудь. Но поднимаю ложку и понимаю, что проглотить еду, просто, не смогу. Я не одна такая здесь, очень многие отказываются от еды. Так проходит эта болезнь, хотя вливают в нас внутривенно литры лекарств.
Жара добивает всех окончательно. За окном больше 40 градусов. В большие окна «лупит» солнце. Нагретое за день здание и ночью пышет жаром. Больные сидят, лежат на кроватях все мокрые от пота с головы до ног. Ветер с Волги рвёт жалюзи, но не приносит прохлады. Окно в палате то открывают, то закрывают, Полина боится сквозняков.
В каждой палате свой собственный скорбный список. Пятая палата не исключение. Лежат люди подолгу, по 30, 40, 45 и даже 60 дней. Рядом с ними меняются больные. Кто-то уходит счастливый, что выкарабкался, кто-то так же долго «лежит», кого-то подселяют, «свято место пусто не бывает», а кто-то уходит в мир иной.
Валя.
Эту женщину хорошо помнит наша Полина. Такой ухоженной пришла она в палату в свои семьдесят лет. Ни морщинки на лице, руки в порядке, маникюр, педикюр, причёска. Что-то неладно у неё было в отношениях с дочерью. Хотела поделиться с нею своей болью, поговорить, а в ответ сухо: « Мама, не придумывай, лечись». Задыхаясь, вскакивала с высокой послеоперационной кровати, и босиком бежала к двери, сползала по ней на колени. Последний звонок дочери, перед отправлением в реанимацию: «Я умираю. Привезите памперсы».
Через несколько дней девчата узнали – Вали с ними больше нет. Что она сделала не так в своей жизни, известно только Богу. Если бы были тёплые отношения с дочерью, может, и было, для кого жить.
25.06. День пятый.
Эту ночь я буду помнить долго. До этого было плохо, с этого дня стало очень плохо. Температура зависла на отметке 39 градусов и уже не сбивалась. Нарастала тревога. Дышать всё тяжелее, кашель усиливался. До туалета дойти ну, метров шесть, или рывком, вкладывая все силы в него, а потом тяжело дышать всем телом, сидя на унитазе, или по стеночке «ползком», моля небеса не опозориться и не упасть по дороге.
Ночью не уснула, а пошла, дышать на заветные лавочки. К двум часам раздышалась и успокоилась. Из своей палаты вышел муж. Ему тоже было плохо всё это время, и к часу-двум ночи он просыпался и какое-то время сидел на кровати. Мы сидели и тихо разговаривали. На наш, казалось бы, тихий разговор, пришла медсестра. Вовремя. У меня случился первый серьёзный приступ удушья.
- Вам плохо? – Доносится до меня слова из-за плотной марлевой повязки.
Вижу только её глаза. Добрые, полные сочувствия глаза за маской и ещё за очками. Кашляю и пытаюсь что-то ответить, типа «мне хорошо», но воздух, который глотаю с жадностью, почему-то застревает в горле и «ни туда и ни сюда». Пытаюсь повторить попытку, и такой же результат.
- Быстро воды, - доносится издалека.
И с боку становится прохладно, муж ушёл. Я держусь, как утопающий за соломинку, за этот милосердный взгляд и чувствую руки, горячие, держащие меня. В открытый рот льётся вода. Глотаю. Раз, два, три глоточка и прихожу в себя.
- Пойдём ложиться на кровать.
Мотаю головой и через силу выдавливаю.
- Душно.
В нашей палате окно закрыто на ночь, и дышать практически нечем. Это решение большинства в нашей палате и моё дело, подчиниться. Меня ведут под руки муж и медсестра в холл, там большая кушетка и передвижной рентген-аппарат. Застилают кушетку бельем с моей кровати и укладывают. В открытые окна льётся прохладный воздух. Дышится хорошо.
- Идите, ложитесь спать, - гонит медсестра моего мужа в палату, и успокаивающе, - я присмотрю.
Её зовут Лена, мою спасительницу. Уже когда мне стало лучше, я искала её среди медсестёр, помня лишь взгляд.
А днём опять тоже самое. Капельницы три раза в день. Температура. Кашель. Удушье. Отвлекают рассказы.
Полина.
Она красива, эта маленькая сильная женщина. Тёмные волосы у корней волос к кончикам осветлены. Красивое выразительное лицо, правильная речь и сильный характер. Мужество во всём облике. Инвалид детства, первая группа. Полиомиелит.
В десять месяцев мама, вместе с ней на руках, пошла в другую деревню, брат пришёл из армии. Остановилась покормить ребёнка в дороге, а на следующий день температура 40 и приговор. Тогда, в конце сороковых годов, это было сплошь и рядом. Полина рассказывает, как мама рыдала, когда её, маленькую, лечили током, и она очень плакала. Долго не ходила, пока не сделали маленькие протезики, деревянные колодочки в которые укладываются изуродованные ножки и кожаная шнуровка, плотно стягивающая их. А на маленькие ступни одеваются носочки и ботиночки. А ещё костыльки. Мужественная девочка бегала со своими сверстниками, участвовала во всех шалостях деревенских детей. Ставили балабон, лазили в чужие и свои сады, перетаскивали туалеты к дверям домов, и везде она на «шухере». А потом, родители вместе с тремя детьми переехали в Саратов. Дети получили профессию, устроили свои судьбы.
Детей у Полины нет, но двенадцать лет счастья у неё было. Она показала фотографию. Большой красивый мужчина, а рядом счастливая, улыбающаяся белокурая красавица, она – Полина. В сорок один год её Сашка мгновенно умер от сердечного приступа. Они близки с сестрой. Её семья и дети стали семьёй и детьми Полины. Все постоянно на связи, звонят, интересуются, присылают продукты и разные вкусности.
Полина рассказывает историю своей болезни. Как её отхаживали здесь, в палате, когда она умирала. Как Вика, медсестра по профессии, соседка по палате делала ей искусственное дыхание и массаж сердца. Как суетились врачи и медсёстры, как её спасали. Как тяжело она дышала и как Катя, ругаясь на «девчонок» в палате, кричала: «Я сама вас поубиваю, если не раздышитесь! Дышите, миленькие, дышите». Как очнувшись в двенадцать часов ночи, Полина вдруг сказала: « Хочу чёрный хлеб с солью». И Катя нашла ей этот кусочек.
- Может, ещё хочешь? – Спрашивает с надеждой Катя. – Я ещё найду. А может чаю принести?
А Полина, покачав головой, первый раз за всё время, спокойно заснула. С этого кусочка чёрного хлеба с солью и пошло выздоровление.
Много раз маятник выздоровления, заветные два подряд отрицательных теста на коронавирус, будет колебаться, то плюс, то минус, а то опять плюс. Она будет просить отпустить её на самоизоляцию с одним минусом, ведь живёт то одна. А потом скажет: « Дождусь двух минусов, надо думать о родных, ведь они обязательно придут». Полина уйдёт на сорок первый день своего пребывания в больнице. Маленькая мужественная женщина с «бараньим весом в сорок килограмм», гордо идёт по коридору в своих протезиках и с маленькими костыльками. А на выходе из «красной зоны» её встретит незнакомый представительный мужчина и сам покатит кресло, которое всё же понадобится ей (сорок дней сидя, без ходьбы, ослабла).
- Вы знаете этого человека? – Спросит её красивая черноволосая женщина.
- Нет, не знаю.
- А это ваш лечащий…
- Алексей Валерьевич! – Всплеснёт она руками.
- Пришёл вас проводить.
Бережно, как особую драгоценность, поможет занести и усадить её в машину. И проводит, стоя на солнцепёке, пока машина не скроется за поворотом.
- Всю жизнь помнить буду, - говорит мне по телефону Полина. – Знаешь, какой достойный красивый человек!
Мы не узнаем их в лицо, и в толпе не оглянемся в след. Они безлики в своих одинаковых масках и одеждах. Если только глаза…. Но это не значит, что мы, их больные, их «великовозрастные дети», неблагодарны. Мы благодарим их, рассказываем, как легенду своим родным и друзьям, про тех, кто был с нами, дарил надежду в самый трудный час, когда решался вопрос жить или… сдаться. И это не всегда судьба. Это опять наш выбор.
Для чего столько испытаний на одного человека? Думаю я про Полину. Что за Урок ей выпал? Чему она должна научиться, что понять и преодолеть? Помоги ей Боже! Пошли ей помощь в трудный час.
Но всё это будет потом. А пока Полина здесь.
26.06. День шестой.
Дышать… Горячечное сознание просит только одного – дышать. Открываю глаза и резко поднимаюсь. На часах пятый час. Девчата ещё спят. В коридоре тихо, никто не ходит. Встаю и раскладываю постельное бельё на просушку. Ночная сорочка, хоть выжимай. Смены нет, всё что есть, на мне. Страшно хочется в душ, но меня останавливает Полина.
- Ты что, с ума сошла? В душ она захотела, терпи. У нас тут в душе женщина упала. В таком состоянии нельзя, ходишь по стеночке, а всё туда же, в душ. Как же я без душа? Салфеточками влажными оботрусь и всё.
Мне этого мало. Я большая. Как говаривал « великий комбинатор и идейный борец за денежные знаки» Остап – Сулейман – Берта – Мария – Бендер – Бей, «знойная женщина – мечта поэта». Несколько раз за день я хожу в туалетную комнату и чистой салфеточкой мою своё разгорячённое тело, но облегчения это не даёт. Жара доканывает. Готовлюсь к системам. Около семи часов приносят два огромных флакона и ещё желто-зелёное лекарство в большом пластиковом сосуде, особенно термоядерное. Медсёстры ругаются. Правая кисть сплошь в синяках, от фиолетового до жёлто-зелёного цвета.
- Переворачивайся, - командуют они.
Попадают сразу, без мучений и лишних тыканий.
- Веночки тонюсенькие, флексу надо ставить, а то мучаем тебя.
«Капаюсь» долго и упорно, до завтрака, около трёх часов.
- Девча-а-та-а, первая палата!
Не первый раз слышу я этот голос. Зовут медсестру. Значит или бутылочку сменить или полностью «откапались». У нас обычно это делает Татьяна.
Татьяна.
Её кровать прямо напротив моей. Она ловкая, сильная, стройная и загорелая. Мы ровесницы. Но в ней бурлит энергия трудового человека. Говорит Таня быстро, скороговоркой. Она сплошной порыв к действию и как же трудно даётся ей больничное бездействие. Капельницы давно отменены, уколы тоже, даже таблетки и те уже не дают. Она сдаёт тесты, а они пока «плюсовые».
Открыть – закрыть окно – это она, сходить с утра к медсёстрам за масками для всей палаты – это она, позвать медсестру, когда системы закончились – это тоже она. Принести мне еду, если я под капельницей – это тоже она. Человек, доброты необыкновенной. Но ей очень плохо. У младшей дочки родился ребёнок, «малёк», как любовно бабушка зовёт малыша. Муж в тяжёлом состоянии в другой больнице. У него больны лёгкие. Готовился к операции, да ещё и сердце больное, а тут коронавирус. И теперь никто не берётся делать обещанную операцию. Он слаб и капризен. Да ещё только что похоронили мать мужа, Танину свекровь, казалось бы, крепкую ещё женщину, как оказалось, от ковида. Старушка крепко держала в своих руках и детей, и хозяйство, дом и большой огород. Весной строго приказала детям: «Огород сажаем полностью. В последний раз. А дальше, как хотите». Посадили. А ухаживать некому. Таня горестно рассказывает про большой дом на Терешке, про сад, про вишню, которая как-то одарила их прекрасным урожаем: « Двадцать два ведра собрали! И сами заготовки сделали и другим раздали». Остались куры, кошка и верный пёс-звоночек. Рассказывает, как свекровь как-то недосчиталась одной курицы в холода. А поутру, из собачьей будки выбралась её потерянная курица, за нею кошка, а уж потом и собака. И так бывает!
И Таня «рвётся». Ей надо помочь дочери нянчить внука и спасать мужа, которому очень нужна, и огород бы в порядок привести, какое подспорье в городе. Но и это не всё. Она говорит и говорит нам, как говорят обычно первому встречному в поезде, о своих проблемах с мужем, об обидах причинённых им. Видно, этот мужчина когда-то нанёс ей рану, смертельно обидел Таню. И она, как подстреленная птица, ещё любит, но уже отдаляется, закрывается от него, от грубых слов и мата в её адрес. И только нестерпимая боль горит внутри, не даёт ей дышать, радоваться жизни.
- Я для него всё, подай-принеси, убери, подвинь, найди. Работаю ещё, хотя на пенсии, денег поднакопить на операцию. Огород в деревне на мне. А он слова доброго не скажет, всё недоволен, всё матом.
- Прости, - прошу я её, - прости, тебе будет легче, боль уйдёт. Прощение не изменит саму ситуацию, не избавит от трудностей, но изменит твоё отношение к ним. А ещё нужно уметь не обижать и не причинять боль самой. Полюби себя и других людей, и полюбят тебя.
Но поймёт ли? Прислушается? Вряд ли. Для Тани мои слова «бред сивой кобылы».
«Сколько семей сейчас живёт в таком вот «раздрае», - думаю я. Детей вырастили, внуки или далеко, или не дают дедам. Остались одни-одинёшеньки. Покомандовать детьми уже нельзя, у них своя жизнь, да и «отлуп» могут дать. А настроиться друг на друга уже тяжело. За делами, за заботами о детях, за беготнёй, работа-дом-работа, забывались причинённые друг другу обиды. А тут, лишившись этой суеты, остались один на один друг с другом, глаза в глаза. И счастлив тот, кто не потерял на жизненном пути чувство любви и дружбы, у кого сохранились в душе теплота и нежность друг к другу. А если потеряли или никогда и не было любви? Тогда всё плохое, чёрное; непрощённые обиды, ревность, гнев, поднимаются из глубины души, куда мы их затолкали, вместо того, чтобы выкинуть вон, простив, и превращают жизнь в сущий ад.
Очень много людей стоит перед выбором. Как быть? Как вернуть чувства и сохранить семью? Или разрушить то, что сберегалось годами? По себе знаю, надо простить. Ещё раз наступить себе самой «на глотку». Это того стоит! Когда простишь, в сердце войдёт любовь. И сохранится семья, и дети с внуками будут приезжать не к маме или папе, а домой.
Никак не могу освоить второй закон Вселенной – «не просят, не помогай». Я лезу к людям со своей, не нужной им помощью, за что и получаю. Они, просто, не готовы её принять и понять. Дважды я плакала в больнице и оба раза не о себе, а о тех людях, которые страдают, но не видят очевидного. Не понимают, как просто можно исправить своё отношение к сложной ситуации и быть счастливыми. И о судьбе Тамары, красивой и сильной женщины.
Ну вот, дождалась наша палата подселения. На свободную кровать приходит Оля, Ольга Михайловна. Она появляется, звеня складными ходунками, на которые опирается после операции на тазобедренном суставе. Высокая, худая, ноги «от ушей», короткая стрижка, с чуть розовыми волосами, на ногах модные летние кроссовки, чёрные брюки, чёрная блузка с белым воротничком и белыми же манжетами, и стёганая чёрная короткая курточка. «Ого! – Думаю я, восхищаясь, - какая шикарная стильная женщина». Она недовольна, что её «загребли» в поликлинике, ей надо домой, что температура у неё от больной ноги. У неё что-то случилось дома, с квартирой. Вместе с ней в нашу палату входит «сумятица», какое-то беспокойство. Ей ставят «кислород» над кроватью, тот самый, что просила я. «Значит ей хуже, чем мне», - думаю, про себя и смиряюсь.
Но именно сегодня ставят «кислород» и мне.
- Дышите постоянно, - даёт наставление врач, - лучше лёжа на животе или хотя бы на боку.
А вечером, на кисть правой руки мне ставят флексу, такой катетер внутривенный.
- Не мочить, беречь, никаких постирушек и купаний, - даются указания.
- Тебе повезло, - говорит Полина, - сама старшая медсестра поставила, она хорошо делает.
Я и рада, как облегчит мою жизнь здесь маленькая флекса, избавит от боли. И опечалилась, как же мне теперь вымыться в душе. Только сегодня пререкалась из-за этого с лечащим врачом, что на меня совсем не похоже.
На обходе, Полина сказала врачу о том, что я рвусь в душ. А тот, посмотрев мне в глаза, резко сказал: «Никакого душа»!
- Да я сижу здесь, в такой жаре, вся такая не первой свежести.
- И даже не второй, - подхватывает врач, - дыши лучше!
- Как?! Скажите, как дышать?
Этот вопрос для меня актуален. Дышится всё тяжелее и тяжелее.
Конечно, доктор был прав. Уже потом, почти выздоравливающая, вымылась я душе, быстренько, не переусердствовав, и еле «выползла» из него отдышаться. А в том состоянии, в шестой день пребывания в больнице, там бы и осталась. Но тогда, я строила иллюзии, «вот вымоюсь, и мне станет легче дышать».
Вечером, на нашей лавочке, муж сказал, что в палату им двоих « тяжёлых» положили, с температурой, кашлем и сильной одышкой. Он сам с первого дня на «кислороде». Пока «дышит» сатурация нормальная, без «кислорода», сразу падает.
- Ты иди, «дышать» надо, - гонит он меня и я ухожу.
Подключаю «кислород», ложусь и забываюсь коротким беспокойным сном.
27.06. День седьмой.
То ли сон, то ли явь, меня со всех сторон окружают глаза, светлые, они всё ближе и вдруг часть из них становятся противного чёрно-коричневого цвета. «Уберите их от меня, - прошу, - что-то плохое они несут с собой». Резко поднимаюсь и сажусь на кровати. С головы до ног я мокрая. Ночная сорочка мешает дышать, всё мешает дышать. Из груди рвётся кашель и, хотя я в маске, беру полотенце, стараясь приглушить громкие звуки, девчата спят. Ставлю градусник, так и есть 39 с небольшим. На часах, около двух часов ночи. На заветные лавочки раздышаться? Нет, не дойду. Слабость. А потом, кашель успокоился, а с любым движением он рвётся опять. Перебужу людей, у них сон чуткий, «тяжелых» много.
Зачем я здесь? – Задаю вопрос. – Что мне надо понять? И тут же в моей голове мысленный ответ: «Ты человек пишущий, пиши. Многие не знают, что здесь происходит». «Репортаж из ада», приходит название рассказа.
Во сне заговорила и заплакала Оля, совсем как ребёнок, как маленькая обиженная девочка. Какая-то важная мысль ушла, ускользнула от меня. Подумаю позже, - думаю я.
Затихает звяканье бутылочек в сестринской, значит системы на утро готовы. Тишина на этаже и только издалека приближается уже знакомый звук. «Клац, клац», это тот узкий лохматый человек идёт по коридору, время от времени останавливаясь у открытых дверей в палаты. Он, как привидение или как страж этажа, ему бы ещё колотушку в руки и прокричать: «В Багдаде всё спокойно!» Ну вот, заглянул и в нашу палату.
- Дальше, - громким шепотом говорю ему, и он идёт дальше.
Меня опять душит кашель. Ложусь, кашляя в подушку. Вот и до рассвета дотянула, до шести можно поспать.
А дальше, как всегда, размеренный ритм больничной жизни. Капельницы, три огромных флакона, остывший завтрак, который есть никак не хочется, и приходится просить, чтобы выкинули. Обход.
- Кислородом всё время дышала? – спрашивает доктор.
- Всё время.
- Давай, раздышивайся. Ложись на живот и дыши.
Видно, что доктор мною недоволен, наверное, сатурация не понравилась.
Вот и обеденная капельница поспела. Опять три флакона. Ложусь, как велено, на спину и капаюсь. С флексой красота, легче и быстрее, но всё равно задыхаюсь, хоть и с «кислородом». А в голове уже пишется рассказ. После обеда сажусь на кровать, на колени тёплое одеяло, потом подушку, следом простыню, а сверху тетрадь. Писать с флексой на правой руке неудобно, но я начинаю коряво выводить буквы. Пишу то, что было с нами. Перечитываю басни, ещё записанные тогда, в первые дни, и улыбаюсь, вспоминая, как мы смеялись, нашему короткому счастью.
Как же нужен юмор и смех здесь, в больнице. У мужа в запасе много смешных историй, хотя и ему сейчас не до смеха. Иногда, по пути в туалет, я заглядываю в его палату. Он или лежит, или разговаривает с ребятами, но постоянно с «кислородом». Когда он перехватывает мой взгляд, отключает аппарат и выходит ко мне. И тогда мы садимся на нашу лавочку и немного говорим. О том, что звонили дети и родные, что друзья беспокоятся о нас, что пёс нашел, где приткнуться, а кошка Васёнка не пропадёт и найдёт себе еду. Что ребятам в его палате очень плохо. Что у семейной пары, Славы и Ирины дома с больными родителями остались трое детей, младшему всего шесть лет.
Я этих ребят сразу заметила. Он – мужественный крепкий парень, она – красавица, каких мало.
- И где таких делают? – Задаётся вопросом мой любимый. – Чем, мы знаем. А вот где?
Наверное, только в очень большой любви рождаются такие красавицы. Без макияжа, своей естественной красотой и в простом халатике затмит она всех красоток Голливуда. Даже в таком полуобморочном состоянии, как у меня, невозможно не заметить эту яркую пару.
Поговорили и муж гонит меня дышать «кислородом». Вот и вечер. Принимаю вечернюю систему. Матушки мои, опять три флакона.
- Девочки-и-и, пятая палата-а! – кричит в коридоре Таня.
Последний укольчик гепарина в плечо и всё. На сегодня я свободна. День прошёл не так уж и плохо. Главное, у меня есть дело. Я – пишу. Однажды это мне очень помогло, может и сейчас вытащит из моей болезни. Устала и падаю в сон.
28.06. День восьмой.
Сквозь духоту и жар чего-то страшного, по зыбкой земле я бреду одна. И вдруг земля начинает уходить из-под ног. Всё быстрее и быстрее, поглощает растущие рядом деревца и кусты, разрастаясь до огромной воронки. В ней всё крутится в чёрном вихре, захватывая всё больше и больше пространства. Мне бы повернуться и уйти, но понимаю, это напрасно, она догонит и проглотит меня. Я уже падаю в эту чёрную бездну, всё ниже и ниже, всё дальше и дальше падает маленькая фигурка. И вдруг, снизу появляется большая ладонь, она подхватывает меня и потихоньку поднимает к свету. Но, что-то я должна сделать сама, что-то очень важное, что окончательно спасёт.
- Что-о-о?! – кричу я Свету и просыпаюсь.
Рывком сажусь на кровати и стараюсь успокоить приступ удушья. Тянусь к бокалу с водой, стоящему на тумбочке, и мелкими глоточками пью воду. За окном ночь. Как всегда, два часа, время, когда я просыпаюсь. Тихонько бурлит «кислород» у меня за спиной, маленькие трубочки подают его мне и днём и ночью. Девчата спят, и только Ольги нет в палате, она бродит по коридору почти до утра, а утром засыпает, то сидя, опираясь на свои ходунки, то ложась на кровать. Ей плохо, и не сколько физически, сколько морально, душа мается. Как жаль мне её.
А я думаю только о том, что видела во сне. Это не простой сон, он что-то значит. Понимаю, что спасительная ладонь, это люди, которые молятся за меня или просто желают и просят моего выздоровления. Их много, потому что ладонь большая. Я тихо благодарю Бога за всё. После той, важной для меня болезни, изменившей мою жизнь, каждый день я благодарю Бога за хорошее и за плохое, за понимание и видение любой ситуации только с положительной стороны. Я понимаю, эта болезнь мне нужна, нет ничего случайного в жизни, это просто очередное испытание. Его надо пройти. Но мне что-то надо понять. Но что? Понять это я пока не могу. Жизнь покажет что надо, придёт понимание, если я так этого хочу.
Я знала, что молитва спасает, но молиться в то время сама не могла. Постоянно сбивалась, начиная опять всё сначала. А потом, моей молитвой стало всего два слова – «Господи, помилуй». Уже дома мне попались слова священника Валерия Духанина.
« В жизни бывает, когда ты живёшь вовсе не своими молитвами. Когда молитвы тех, кто любит тебя, для кого ты ещё имеешь значение, восполняют твою беспомощность и немощь. По молитвам ближних мы избавляемся от бед, обретаем от Бога спасение, исцеляемся и воскресаем. Эти молитвы становятся крыльями, которые подымают твою израненную душу и не дают ей пасть вниз».
И эти слова чистая правда. Я видела это, когда молилась за свою больную свекровь. В окопах и в болезнях неверующих нет.
За окном, тихо несёт свои воды Великая Река, отражая в своих водах яркий свет фонарей. Кусочек вечности. Кормилица и поилица многих поколений. Мы уйдём, а она останется. А значит, на этих берегах будет жизнь. Главное, относиться к ней, как к матери, не убить её «химией», отходами, мусором. И будет жизнь.
Тихо забрезжил рассвет. На востоке, в нашей стороне встаёт солнце. Красота какая! Я люблю город в лучах поднимающегося из-за горизонта солнца. Просыпайся, родной, новый день пришёл!
Устала. Ложусь, рано ещё вставать. Ещё отдохну от ночного бдения. Мне почему-то тяжелее дышать. Может впечатлилась уже написанным? «Всё, писать пока не буду, а то, как сглазила себя, напророчила ухудшение», - думаю я.
А дальше, всё как всегда. Только с большим усилием.
- Гад, - Думаю я про вирус, - бьёт по самым слабым местам, как-будто знает, что у меня болит, где у меня застарелые болезни. Теперь и до сосудов головного мозга добрался.
Теперь до туалета проблема добраться. К тяжёлой одышке добавилось и головокружение, и потеря ориентации. Приходится нешуточно напрягаться, чтобы не «шмякнуться» в коридоре, выручает стена.
- По стеночке, по стеночке, аккуратненько, - говорюя себе, отправляясь в очередное путешествие до туалетной комнаты, льют то литры лекарств, отекаю.
Мне уже всё равно, как я хожу, ровно или зигзагами, прямо или на «полусогнутых», по стеночке или от двери к двери. Я перестала видеть людей и не волнует их реакция на мой внешний вид. У меня есть задача – не упасть.
Вечером, после вечерней капельницы, в наше открытое окно влетел стриж. Он ворвался стремительно, пролетел через палату в коридор и в холле ударился о стекло. « Плохая примета», - выдохнула вся палата. Опустив голову, я подумала: « Девчатам ничего не грозит. «Тяжелая» здесь только я одна. Значит, предстоят трудности».
29, 30.06- 01. 07. Дни девятый, десятый, одиннадцатый.
Эти три дня я не помню. Совсем. Они как бы выпали из моей жизни.
Уже потом, дней через десять, я вспоминала такую картину. Передо мной капельница с лекарствами. Рядом доктор-женщина и медсестра.
- Вливать? – С сомнением спрашивает медсестра.
- Вливай! Без этого она дышать не будет. – Твёрдо говорит доктор.
Привиделось? Или было на самом деле? Я не уверена. Помню, что мне очень тяжело было поднять взгляд и в голове пронеслось знакомое, «поднимите мне веки». Сейчас смешно, а тогда даже не подумала, откуда эти слова. Но веки действительно трудно было поднять.
02.07. День двенадцатый.
Свой двенадцатый день в больнице я запомню на всю жизнь. В этот день чётко было сказано: « Дыши! Иначе в реанимацию». Сказать, что я не думала об этом, думала: « Если я буду в коме, захочу ли возвращаться назад? Скорее всего – нет». Сколько людей попали туда именно с такими мыслями? Устали, жить устали. Постоянно бороться за выживание, кому не надоест? И что дальше? А дальше – только тишина….
В этот день мне назначили пройти рентгенографию.
- Дойдёшь? – Спросили.
- Не знаю.
Сделав несколько шагов, поняла, дальше не смогу. Ухватив «под белы руки», с одной стороны муж, с другой наш лечащий врач Алексей Валерьевич, меня повели на рентген. Пройти надо совсем немного. Сразу за нашей пятой палатой холл с заветной кушеткой и передвижным рентген-аппаратом. На десятом шаге ноги ещё передвигались, но сознание уходило: «Лишь бы дойти, не потерять сознание». Время, как-то странно растягивалось, замедлялось. Слова доходили до меня издалека. Муж нянчил меня на руках, то поднимая, то опуская на плёнку под спиной. Грудная клетка ходит «ходуном», то вздымается, то опускаются, дышать всё тяжелее. Откуда-то издалека до меня доносится женский голос.
- Я даже отмашку не буду ей давать, «дыши, не дыши», она не сможет.
Родные руки поднимают меня. Всё расплывается в глазах. «Плохая, ой, совсем плохая». – Доносится со стороны.
- Жить! Господи, я хочу жить! Помоги, спаси! – Пронеслось в голове.
Да ради него, любимого, ради врачей, вытаскивающих меня с того света, ради людей, желающих моего выздоровления. Да ради себя самой, многое ещё не успевшей сделать, что должна. Надо сделать какое-то усилие, чтобы выжить.
По дороге в палату я еще дважды сползаю на «ватных» ногах и дважды муж подхватывает меня. Сидя на своей кровати, усиленно думаю, что мне надо сделать, за что ухватиться. Первый шаг сделан. Стоя у самого края, захотела жить. Просила Бога о спасении. Что дальше?
- Ну, ты захоти чего-нибудь, как я кусочек чёрного хлеба с солью, - говорит Полина, - найдём мы тебе это, только прояви желание.
Прислушиваюсь к себе. Ничего не хочу.
- Разве что кипяток, - неуверенно говорю неожиданное для себя.
- Чай?
- Нет, простой кипяток.
- Ой, ну это мы тебе найдём, - облегчённо выдыхает Полина.
- У меня есть кипятильник, сейчас согрею, - откликается наша Ольга Михайловна.
Через несколько минут она подаёт мне бокал с крутым кипятком. Почему-то, даже не обжигаясь, я пью эту воду с таким наслаждением, как будто это нектар. Внутрь меня идёт тепло, отогревая «заледеневшее нутро». «Я буду терпеть всё, чтобы выжить», - решила я в этот момент.
С этой минуты и пошло моё выздоровление.
Это потом, придёт понимание, осознание произошедшего со мною. И всё сложится в одну картину.
Просила жить, и была услышана, и пошла помощь, толчок к жизни. Нас слышат. Бог не оставляет человека без помощи по его молитве или по молитвам других людей за него, даже на самом краю.
Уже потом узнала, что несколько дней подряд, муж ходил за врачом и просил, требовал, ругался не отдавать меня в реанимацию, на ИВЛ. Что вопрос об этом был почти решён.
- Её давно надо отдавать, она не раздышится, её лёгкие схлопываются, поражение больше 75 процентов. Ты понимаешь? – доказывает доктор.
- Она сможет, выживет здесь. Не отправляй на смерть. – Просит муж. – Под мою ответственность.
Я пойму, что моё желание, даже самое маленькое, это шажок к жизни. Что кипяток, согревший меня, это толчок моему организму, чтобы альвеолы согрелись и быстрее проходил газообмен в лёгких, чтобы гемоглобин, захватывая кислород, нёс его к каждой клеточке. Так объяснил мне мой муж, уже потом.
А сейчас, я выжила.