Сожми в ладони неразменный пятак,
Выйди в свет добывать барабанную кожу,
Чтобы пазл судьбы был по-новому сложен,
И рефреном звенело в ушах.
Алексей Бардин
Котя Мыльников, возлежал на продавленном диване в своей однокомнатной «хрущёбе», и предавался беспочвенным мечтаниям. На экране сутками не выключавшегося телевизора рекламные блоки жиденько разбавлялись бесконечными сериалами и набившими оскомину около социальными и псевдо политическими ток-шоу, но у Коти пред внутренним взором калейдоскопом мелькали другие картинки, от которых дух захватывало, и приятно зудело под ложечкой. То, чудилось ему, нашёл его дальний, неведомый доселе родственник, завещал огромное состояние, и деликатно почил, не мешая Коте наслаждаться вдруг свалившимся на него счастьем. То, виделось, будто шарит он по кустам лесопарка «Измайлово», в поисках жестянок из под пива (да, выпускник журфака МГУ, ВПШ КПСС, заслуженный работник Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, не брезговал подобным промыслом), глядь, а под пышным цветом чебушника прячется серебристый кейс с баксами… «Нет, - поёрзал под линялым пледом Мыльников, корректируя видение, - погоришь ещё с этой «зеленью». Пусть лучше наши будут, деревянные…». Под бормотание телевизора Котя задремал.
Константин Мыльников родился в семье не последнего на Москве партийного работника. С младых ногтей жизнь его проходила под грифом «спец». Спецшкола, спец поликлиника, спец путёвки на курорты Черного моря, спец пайки, спец, спец, спец. После школы, МГУ. Потом четыре года работы спецкором в газете «Правда». Достигнув трёхлетнего партийного стажа, Мыльников, не без протекции отца, поступил в Высшую Партийную Школу. Как имеющий высшее образование, отучившись два года, Константин (опять папа) устроился трудиться в Институт марксизма-ленинизма, помощником главного редактора советского научного журнала «Вопросы истории КПСС».
Казалось, жизнь распахнула Коте свои объятья. Необременительная, хорошо оплачиваемая работа, папенькино покровительство, доступ к дефицитным товарам… А потом, как ледяной водой из ушата… Девяносто первый год, распад СССР, крах КПСС. Мыльников старший слёг с инфарктом. В том же году его похоронили. Мать Котика, бывшая на восемнадцать лет моложе отца, не проработавшая с момента замужества ни дня, немедленно занялась устройством личной жизни. Без ведома сына разменяв четырёх комнатную квартиру в центре на двух и однокомнатную, она выставила Костю в «хрущёвку» на «выселках», заявив, что тридцатилетнему мужчине негоже проживать под опекой матери. Можно подумать, она когда-либо его опекала! Не считаясь с «хотелками» дочери, родители выдали её замуж по расчёту. Мужа и сына она откровенно не любила, только на людях изображая из себя лучащуюся счастьем жену и мать.
Не успел Котя перенести один удар, как последовал второй: Закрыли журнал, а скоро и помещения института отобрали.
Мыльников, не веря глазам, читал «Распоряжение Правительства РФ от 29 января 1992 года № 180-р «О передаче зданий бывшего Института теории и истории социализма ЦК КПСС Международному фонду российско-эллинского духовного единства и Российскому независимому институту социальных и национальных проблем»».
Оставшись не у дел, как жить дальше, Котя не знал. Словно ёлочная игрушка, завёрнутая в вату, окутанный заботой отца, он был абсолютно не приспособлен к самостоятельной жизни, очень мало похожей на искромётный новогодний праздник. Как журналист, Мыльников окончательно и бесповоротно деградировал, не способный выдать ничего, кроме текстов из методичек «о руководящей и направляющей роли…».
Работать руками Костя не умел, да и если честно, не хотел. Устроившись в одну из, как опята на пне после дождичка, расплодившихся жёлтых газетёнок, он кропал всякую несусветную чушь, за которую ему поначалу было стыдно, потом привык.
Тридцать лет безвременья. Нет. Мыльников не проработал на одном месте всё это время. Такие издания, как правило, долго не «живут». Он просто переходил из одной газеты в другую, и писал всё ту же запредельную муть.
К нынешнему состоянию, в котором Котя пребывал, он пришёл с пивным брюшком, солидной лысиной, сонмом болячек, и абсолютно не состоятельным человеком ни в каких отношениях. Его маменька недавно умерла, не оставив ему ничего, промотав всё нажитое отцом. Сам он всю пост перестроечную жизнь перебивался, что называется, с хлеба на квас, точнее, с водки на пиво, а с пива на хлеб. Жил от гонорара до гонорара, обременяясь перманентными долгами.
Вечная неустроенность, нередко, подталкивает носителя проблем к употреблению продукта, никоим образом не способствующего к их разрешению, скорее, напротив. Не обошла эта напасть и Котю Мыльникова.
В связи с пандемией, будь она неладна, Костю сначала отправили на удалённую работу, потом про него «забыли», а позже предложили уволиться по собственному желанию, обещав выплатить выходное пособие и компенсацию за неиспользованный отпуск.
Несмотря на защищающий «предпенсионеров» закон, не конфликтный по натуре Котя пошёл руководству навстречу, и уволился в «никуда». Подсуетившись, он встал на биржу труда, и стал получать пособие по безработице, деля скудные средства в неравных долях на «на прокорм» и «для души».
«Для души» хватало ненадолго, а с «прокормом» помогала сердобольная бывшая жена, благодарная Коте за свёкра, когда-то помогшего ей «выйти в люди».
Из-за «самоизоляции» лето пролетело как-то смазано, не принеся присущей прошлым годам радости солнцу, теплу и зелени. Наступил сентябрь, засыпая тротуары открытками-извещениями из опавших листьев о приходе осени, с последующей, уже привычной, по-европейски влажной, бесснежной не морозной зимой.
Котя заставил своё инертное, лядащее, с нелепо выпирающим животом тело покинуть лежбище, и потащился на кухню. Открыв дверцу голодно похрюкивающего холодильника, вскрякнул, узрев убогость его содержимого. «Во, житьё! Как встал, так за вытьё», - уныло констатировал он упадочность своего хозяйства. Подойдя к окну, Костя полюбовался красочным разноцветьем деревьев, без эмоционально процитировав нетленные строки: «Унылая пора, очей очарованье… мать её». Внутри черепной коробки шевельнулась, обретая законченную форму мысль: «А не прокатиться ли за грибами? Погодка, что надо. Солнечно, безветренно. Поеду, развеюсь». Оценив свои финансовые возможности, благо, Мыльников, будучи «предпенсионером», выправил себе социальную карту. Покопавшись в допотопном трёхстворчатом шкафу, выудил оттуда старые джинсы, потраченный молью свитер, и выгоревшую до желтизны ветровку «времён Очакова и покоренья Крыма» с линялой аббревиатурой на спине: «ССО МГУ». При-хватив из кухни небольшой нож, Котя сунул его в полиэтиленовый пакет, в при-хожей обул короткие, ядовито-зелёного цвета резиновые сапоги, и заперев входную дверь, затопал вниз по лестнице.
Посчитав для себя оптимальным маршрут в район аэропорта Домодедово, Мыльников на метро доехал до «Павелецкой», и на Павелецком вокзале, прикупив «полторашку» крепкого пива «Мотор», сел в электричку.
Прихлёбывая из «задрапированной» пакетом по горлышко баклажки, Котя заметно приободрился, ощущая, как живительная влага, перетекая из ёмкости, оседает в желудке.
По прибытии на место Мыльников не спеша направился к ближайшему леску. Грибы и вправду попадались. Даже такой неопытный грибник, как Котя, за час нашёл четыре подберёзовика и с дюжину лисичек.
Подустав с непривычки, Костя досадливо отфутболил в кусты до обидного быстро опустевшую баклажку. «На супец набрал, пора и до дому», - подытожил он результат своей вылазки на природу.
Уже выходя из леса, он боковым зрением заметил блеснувшую в лучах закатного солнца стеклянную посудину. Чаще занимаясь сторонней от грибного промысла «добЫчей», Котя кряхтя наклонился, и недоумённо уставился на утвердившейся в его ладони ёмкость, над формой которой, вне сомнения, потрудились профессиональные дизайнеры. «HINE ANTIQUE XO premier cru», прочитал он на золочёной этикетке.
Мыльников, помня ещё тучные годы, помнил этот коньяк, которым папенька угощал особо значимых гостей. Котя же, приобщившись к алкоголю ещё в старших классах школы, частенько заглядывал в бар папахена, и реквизировал по «децлу» из каждой бутылки буржуазного пойла, доливая в пустеющую тару воды из-под крана. Гости ничего не подозревающего отца уходили от хозяина в лёгком недоумении: « Стареет, батяня. Контрафактом бодяжным угощает».
- Это сколько-то по нынешним временам? – озадачился Мыльников, - это около двадцати шести косых… Мать чесная! Это даже по-гусарски, крутовато будет, такие напитки на лоне природы распивать. В бар дома поставлю».
Наскрёбши на «Жигулёвское», Котя добрался до дома. Допив остатки пива, сварил суп, пообедал, тире, поужинал, поругался с телевизором, и уже собираясь ко сну, вспомнил о бутылке «HINE». «Сполосну, и утвержу на видном месте. Навру с три короба, пусть удивляются…». Кому удивляться, Костя не обозначился. Приятели, такие же неприкаянные, как и он, не выслужившие положенного срока отставники, бывшие ведущие инженеры, еле сводящие концы с концами заслуженные педагоги, и иже с ними. «Да это понтярство всем им до лампады, других забот полон рот», - встряхнув головой, словно мерин отгоняющий назойливых мух, Костя, прихватив «вещь» проследовал в совмещённый санузел. Уже залив в широкое горло бутылки воды из крана, он заметил заволновавшийся в потоке воды тоненький цилиндрик. Выключив воду, он вылил содержимое емкости в раковину, и на лету поймал выплывший из горлышка предмет. Отставив бутылку в сторону, Котя покрутил в руках цилиндрик.
«Кто-то набубенился коньяку за двадцать шесть тысяч, и привиделось ему, что он Александр Селькирк, и что он не в лесополосе в районе аэропорта «Домодедово», а на необитаемом острове Мас-а-Тьерра, что в Тихом океане. Вот и бросил в кусты, перепутав их с приливной волной, порожнюю посудину с мольбой о помощи…», - всё то время, пока в его мозгу плескалась вся эта чушь, Мыльников пытался развернуть плотно скрученную, намокшую бумажку. Наконец дело сдвинулось с мёртвой точки. Развернув до половины «записку», Котя обмер. «Мать чесная! Не может быть! Это же… Есть ещё в мире добрые самаритяне. О нас, сирых и убогих «санитарах» городских аллей и лесопарков позаботились. Пять тысяч рублей! Лопни моя селезёнка! Целых пять тысяч рублей…», - бубнил Костя, доставая из-за шкафа гладильную доску, заметался в поисках утюга.
Высушив мокрую купюру, он залюбовался её дизайном и «девственной» чистотой.
С сожалением посмотрев на часы – ближайшие магазины уже закрылись, Ко-стя улёгся на диван. Прогулка по лесу и свежий воздух сделали своё дело. Заснул он, едва голова коснулась подушки. Ему снилось, что он продирается сквозь дебри тропического леса. Очень жарко и влажно. Лес полон криков незнакомых птиц, слышен шум недалёкого прибоя. Костя выбирается на берег. Песчаный пляж с редкими пальмами, бескрайний, медленно катящий свои покатые волны океан… Вдруг с неба посыпались разноцветные, похожие на конфетные фантики банкноты. Они пёстрым ковром стали покрывать белоснежный песок пляжа. Котя не верил своим глазам. «Это же миллионы!», - подгребал он к себе кипы денег, заливаясь истеричным смехом.
Потом настроение сна стало меняться. Небо и океан потемнели, подул сильный ветер, поднимая купюры на воздух. Костя, как обезумевший энтомолог, безуспешно гонялся за ними по берегу. Не разбирая дороги, он бежал за вожде-ленными бумажками, пока в боку не закололо. Тяжело дыша, Костя согнулся, уперевшись ладонями в колени, и тут заметил следы на песке. Они петляли, будто их хозяин был до изумления пьян, или за кем-то гнался. «А за кем он гнался? – задумался Мельников, - других же следов нет. А! Так это он за моими деньгами охотился!».
Костя был возмущён до глубины души. Рассмотрев следы повнимательней, застонав в голос, он с размаху уселся на землю. Понимание пришло на удивление быстро. Это его следы! Это остров, и судя по времени, за которое далеко не спортивный Котя его обежал, крайне небольшой. По пути ему не встретилось ни одного строения, или ещё какого-либо признака цивилизации. «Это необитаемый остров! Ирония судьбы. Денег полно, а тратить их негде…», - с этой мыслью, в полном отчаянье, Мыльников вернулся в реальность.
За давно не мытым окном уныло серело осеннее московское утро. Костя поднялся с облегчённо вскрякнувшего дивана, и потащился в ванную, размышляя над странным сном.
«Я ж пять тысяч рублей нашёл! Или это мне тоже приснилось?», - озадачился Котя. Забыв оправить естественные надобности, он вернулся в комнату, и облегчённо выдохнул, увидев лежащую на краю журнального столика новёхонькую банкноту.
Наскоро умывшись, он оделся, и поспешил в ближайший магазин. На улице было безлюдно – утро воскресенья. Моросил мелкий, неприятный дождик, небо заволокло низкими серыми тучами. Было слякотно и уныло, но Мыльников пребывал в наипрекраснейшем расположении духа. Он даже песенку себе под нос напевал: «И не ясно прохожим, в этот день непогожий, почему я весёлый такой…».
Затарившись в «Пятёрочке» спиртным и недоступными ранее деликатесами, Котя, сунув в задний карман брюк скудную сдачу, поспешил домой.
Три дня он сибаритствовал напропалую. На четвёртый, удостоверившись, что все ёмкости освобождены от спиртного, Костя неверной походкой добрался до обшарпанного кресла, со спинки которого мятой тряпкой свешивались «выходные» брюки. Трясущимися руками он полез в задний карман, очумело уставившись на затерявшуюся между потёртыми десятками и смятыми полтинниками новёхонькую пятитысячную купюру.
«Это мне, наверное, по ошибке вместе со сдачей вернули, - заставил Котя включиться размытый алкоголем мозг, - надо в другой магазин идти». О том, что-бы вернуть деньги растяпе продавщице, мысли у него не возникло.
Следующие три дня прошли, словно под копирку. Явление новёхонькой пятитысячной, среди вороха мелочи, Костя воспринял с глубоким опасением: «Не иначе «белочка» посетила. Эка незадача! А как всё хорошо начиналось…». До обеда он перемещался по квартире в некой прострации, пробавляясь жиденьким чайком, и тоскливо косясь на лежащую на столе банкноту.
К вечеру, не в силах противостоять соблазну, Мыльников оделся, воровато стянул с поцарапанной столешницы купюру, и выскользнул из квартиры.
Как и прежде, вместе со сдачей оказалась будто только что из под станка пятитысячная.
Котя всерьёз задумался, даже напиваться не стал. «Да это же, своего рода беспереводной или неразменный рубль! Да ну… Чушь какая!», - будучи партийным, выпускником ВПШ, Мыльников являлся непоколебимым материалистом, на дух не переносящим всё сверхъестественное, не вписывающееся в рамки диалектического материализма философии марксизма-ленинизма и чеховского «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».
«Ну, вот же она, банкнота! Один раз - случайность. Два раза - совпадение. Три раза – закономерность», - поморщившись, как от кислого, Костя недоверчиво уставился на лежащий перед ним красно-оранжевый прямоугольник, с изображённым на нём памятником Николаю Николаевичу Муравьеву-Амурскому, на фоне красот Дальнего Востока. - А-аа! Дают бери – бьют, беги, - мысленно махнул он рукой.
С того дня Котя перешёл, что называется, на умеренное питьё. У него появилось «дело». Каждый день, словно выполняя некую работу, он обходил магазины своего района, и покупал на беспереводную пятитысячную какую-нибудь мелочёвку, смущённо разводя руками на просьбу найти номинал поменьше.
Уже через месяц Мыльников стал всамделишным миллионером. Но, как говориться, не всё коту масленица…
***
На стол начальника районного управления экономической безопасности и противодействия коррупции ГУ МВД легла служебная записка, содержащая сведения о частом выявлении в торговых точках района пятитысячных банкнот с повторяющимися серийными номерами. Записку сопровождало экспертное заключение заместителя начальника отдела криминалистических экспертиз ЭКЦ ГУ МВД, в котором говорилось, что банкноты вне всякого сомнения не являются фальшивыми, и отпечатаны в филиале "Гознака" в Санкт-Петербурге.
В Питере провели масштабную проверку, параллельно установив наблюдение за торговыми точками района.
Сколько верёвочке не виться… Котю задержали при покупке комплекта мизинчиковых батареек, за которые тот расплатился пятитысячной купюрой. Отпираться было бесполезно. Ему предъявили идентичную банкноту, с серийным номером, совпадающим до последней цифры.
Рассказанная им в кабинете следователя история о беспереводном рубле (пятитысячной), не произвела на того должного впечатления.
Мыльникова, как ранее не привлекавшегося к уголовной ответственности, приговорили к пяти годам принудительных работ по 186-й статье, за сбыт поддельных банковских билетов. О том, что банкноты не были поддельными, в деле не упоминалось. Что стало с беспереводным «пятаком», неизвестно.