Оставался еще чердак, мужчина хорошо помнил, что с пятого этажа на него вела лестница. Если получится попасть, то можно выйти со стороны пятого подъезда. Он и думать не хотел, что пятый подъезд тоже изменился. Долго сидел на ступеньке, собираясь с силами, прислушиваясь к голосам, раздающимся из тумана. Похоже, Николаю надоело караулить, и крики переместились за закрытую дверь. «Надо же, какая страсть, в наше время таких ревнивцев и не встретить. Пора», - Анатолий поднялся. Третий, четвертый, пятый… Этажи не кончались. Шестой, седьмой, - ему надоело считать, он выдохся, остановился у самой кромки лестничной площадки. Как случилось, что дом вдруг вырос, размножился копиями единственного этажа? А главное, как теперь из этого кошмара выбираться? На площадке послышался шум, кто-то открывал свою дверь. Анатолий сделал шаг вперед. Из сорок первой квартиры выходили женщина, мужчина и ребенок лет семи.
- Мишенька, тебя там будут спрашивать, ты не стесняйся, - говорила женщина мальчишке, пока мужчина закрывал дверь.
Мишка! Анатолий вспомнил его, они росли вместе, иногда даже играли, но Мишка был старше Толика на два года и страшно задавался, поэтому снисходил до игр «с мелюзгой» только когда старших ребят во дворе не было. Но как такое может быть, мальчишке, что послушно брел за матерью, как, бишь, ее звали, лет семь. Да и умер давно Мишка-то, лет десять назад. Отец рассказывал, он ведь никуда не уехал, так и жил в этом доме вместе с родителями. Женился, на его свадьбе гулял весь двор, Анатолий тоже был среди приглашенных. Он почему-то вспомнил бойкую свидетельницу, пристававшую к нему все застолье, как же ее звали? Мишка разошелся года через три, жена его с младенцем куда-то исчезла, а приятель так и остался в родительской квартире. И отца его давно нет в живых, он ушел сразу после Мишки, а мать после этого переехала к своей сестре в деревню. От осознания, что он видит покойников вполне себе живыми и бодрыми, холод сковал позвоночник. Мысли стучали в висках горошинками: «Мишке сейчас было бы сорок семь. В этой квартире живут совсем другие люди. Он видит прошлое. Если Мишке семь лет, то ему в этом прошлом должно быть пять». Град озарений отвлек от главного – они шли куда-то из дома, а это значит, ему надо следовать за ними! И он побежал, и даже услышал Мишкин вопрос: «А в школу всех детей записывают?», и хлопок подъездной двери, но выхода так и не было. Вместо него – змеящийся спуск в преисподнюю.
Отчаяние охватило им, он кинулся было вниз, затем неожиданно повернул и взбежал на несколько этажей выше. Все та же квартира, те же четыре, крашеные суриком, двери.
Он бросился к ним и стал молотить кулаками, крича:
«Сгиньте, вы все покойники! Все! Исчезните!»
Бил до хруста рассохшегося дерева, бил, пока кулак, не встретив сопротивления, потянул за собой все тело, и он ввалился в сороковую квартиру.
Он испытал шок даже не от этой сумрачной аскетичной квартиры, не от черной фигуры пожилой женщины на фоне окна, а от запахов. Казалось, прошлое ворвалось в голову именно запахами. В этом хоре слегка солировали ароматы спелых яблок, хлорки, тонкая нафталиновая струйка, запахи забитых коммуникаций, ядреного мыла. Он прислонился к стене, выкрашенной какой-то нелепой зеленой краской, закрыл глаза и слушал, слушал: ароматный борщ с чесночком; малиновое варенье; одеколон «Шипр»; леденцы-барбариски; свежий, теплый хлеб; жареная картошка с луком…
Запахи словно сметали пласты беспамятства, и он уже знал, как зовут старушку, в квартире которой оказался. Взрослые звали ее Сектанткой, обращались, впрочем, вежливо: «Пелагея». Мальчишки во дворе сократили странное имя до Пешки. Говорили о ней, впрочем, мало, поводов она не давала. Появлялась во дворе редко, в черном платье до пят, замотанная в такой же черный платок.
«Сектантка наша поклоны бить отправилась», - шушукались за спиной женщины.
Подбодренные осуждением, мальчишки, кричали вслед: «Пешка, Пешка, головешка». Их, разумеется, ругали, но в глазах взрослых искрился смех.
- Иди, что застыл? – голос Пелагеи оказался шуршаще-теплым, подобным звуку палых листьев.
Она и сейчас, в своей квартире, была одета в черное платье и черный платок.
«Интересно, а спит она тоже в платье и платке?» - некстати подумалось мужчине. Он прошел в кухню, вслед за хозяйкой.
- Садись, - кивнула она на деревянный табурет.
Он послушно сел, наблюдая за старушкой, включающей газовую плиту и наливающую воду в алюминиевый чайник. Она повернулась, и тусклый свет осветил лицо совсем не пожилой женщины.
«Да ей чуть больше сорока, она моя ровесница, почему же мы считали ее старухой? - удивленно подумал Анатолий, - Впрочем, она такой была лет сорок назад, а сейчас ей не меньше восьмидесяти. Хотя нет, она же умерла в тот же год, что и отец. Тогда еще на поминках говорили, что дом начал хоронить своих обитателей, что-то о злом роке и проклятии. Всякую чушь, которую говорят на похоронах».
- Пей, - поставила она перед ним стакан в подстаканнике.
Чай оказался жидким и сильно сладким. Анатолий даже поморщился.
«С ума сойти, пью чай сорокалетней выдержки с покойницей!»
- Батон будешь?
- Что? Нет, спасибо.
Она все так же молча смотрела на него, он тоже молчал, не зная, что и как сказать. Как объяснить этой женщине, что он забрел в их мир прошлого совершенно случайно, забрел и не знает, как теперь выбраться. И тут его озарило – окно, он же может выпрыгнуть в окно, это первый этаж. И он бросился к нему, рванул, уж было, раму и вдруг заметил, что с улицы Престижной куда-то исчезли рекламные вывески, билборды, исчез густой поток автомобилей. Нет супермаркета, растворилась аптека, в которой он покупал лекарства матери, растаял высотный дом на углу, зато материализовалась лошадь, которая тянула телегу с каким-то хламом.
Он обернулся и виновато посмотрел на хозяйку.
- Мечетесь, странниками потерянными, - тихо сказала та.
- Скажите, что вы знаете, вы же знаете, не так ли?
- Слепые без поводыря… Закрыты очи мысленные.
Продолжение следует. Полная версия доступна на моем сайте (ссылка внизу страницы).