2020 год — особенный. Пандемия нарушила планы каждого: заставила спрятаться, закрыться, прервать общение. Мир поделили на цветные зоны вирусной опасности: «красную», «оранжевую», «зеленую». Мне пришлось оставить работу в городе и уехать в безопасное место: в деревню в Тверской глуши — в «зеленую» зону.
Уединение оказалось целебным и увлекательным. Отпала необходимость бежать, решать, созваниваться, договариваться, выполнять обязательства. Появилось время для размышлений, творчества, работы руками, для путешествий по окрестностям, для прогулок в лесах и полях. И почти каждый день случались события, появлялись эмоции, которые не терпелось описать.
В течение полугода интернет был единственной ниточкой, связывающей меня с миром. Я стала публиковать в соцсетях короткие тексты о жизни в деревне, о природе, о людях и животных. Подписчикам, вынужденным сидеть взаперти в разных городах, мои наблюдения понравились. «Это, как глоток свежего воздуха, - отвечали мне в комментариях, – пишите чаще, мы очень ждем ваших постов». И я с радостью писала – весной и летом. А теперь, осенью, когда приехала в город, вернулась к работе, к привычному укладу жизни, оглянулась на прожитое и поняла, что из моих деревенских публикаций получился литературный дневник.
Я собрала лучшие записи в один текст и теперь приглашаю читателей в мою «Зеленую зону».
29 марта
Первый карантинный день в деревне.
Заходил местный – сосед Коля. Рассказал новости. В январе был ураган – повалил заборы. В феврале был снегопад – завалило – дверь не открыть. Приходили беглые лошади – поломали все мостки. Пробегала мимо наших домов лисица – худая и ободранная. На днях был на кладбище – сорок дней как мать умерла. Автолавка ездит исправно. Поезд тоже. Перезимовал.
3 апреля
И даже в деревне все наши — москвичи — на самоизоляции. Никаких привычных объятий и поцелуев. Все эмоции на словах и на расстоянии. Приехали друзья-соседи — поговорили через калитку. Пошли с сыном Санькой в деревню за переезд, повидаться с моей подругой — зиму не виделись – стояли болтали по разные стороны канавы. Санька с соседом Сережей поделили пруд: один рыбачит на левом берегу, другой — на правом. Стоят перекрикиваются: повадки карасей в ветреную погоду обсуждают. На чай никто не зовет, компанейских костров по вечерам нет. Только местный одинокий Коля ходит по дворам в поисках угощения – я, говорит, вирус разгоняю. А что ему, Коле, будет? Он уже не первый год тут на самоизоляции – чист, как стеклышко.
4 апреля
Взяла фотоаппарат, пошла по деревне. Новостей много, но сенсационных нет.
Местный наш, Николай, не первый день трезвый. С самого утра дрова носит: из кучи, что телега насыпала, – в дровник. Сигареты вот только у него кончились, дожить бы до завтра — завтра автолавка приедет привезет.
Дай, говорю, Коля, я тебя сфотографирую. Торопится. Взялся за веник. Некогда ему – к пасхе надо и дом, и двор прибрать. Уже следующее воскресенье — вербное. Напросилась с ним в лес, за вербой. На той неделе, обещал, сходим. Та неделя – это у него значит, следующая.
Сосед Серега поваленный ветром забор реставрирует. Это он тут у нас заборы поднимает, а в городе, на своей работе, самолеты ремонтирует. Мы Серегу зовем «Сережа - золотые ручки» – все-все умеет делать: и чинить, и строить, и паять – с любым сгоревшим утюгом каждый к нему бежит.
У Надежды в крайнем доме тоже забор рухнул. Один столб упал и весь штакетник за собой потянул. Теперь будут ставить металлические столбы — сто шестьдесят рублей за метр. Один столб – два метра с половиной – вкапывать надо глубже. Участок большой, вот и считай.
Сын Санька ходил к озеру – в поселок, за мороженым. Донес какой-то скрюченной бабуле сумки из магазина до дома, она его огурцом угостила. Видел собачий след, но до вечера убеждал меня, что след этот - самый настоящий волчий. Потом Санька нашел в морозилке сорванные неделю назад сосульки и приготовил коктейль "Кола по-деревенски".
Снег опять сыпал полдня — прямо на только что распустившуюся мать-и-мачеху.
Все ждут тепла.
5 апреля
Целый час ждали на холоде автолавку, а ледяной ветер гнал облака в сторону озера. Магазин на колесах был сегодня богатый. Мы с Санькой купили сгущенки, пряников, шоколада и даже пирожные – продержимся. Туалетная бумага и гречка тоже были, но нам не надо — у нас еще с прошлого года запасы. Хлеба нам продали всего один батон, потому что не рассчитывали, что столько москвичей приедет. После нас еще в двух точках торговать, а там тоже полные деревни. В следующий раз привезут больше и будут записывать на куличи. Бог с ними, с куличами, – говорю я, – привезите фруктов. Обещались. А пока будем есть блины со сгущенкой.
Звонила приятельница из прибрежного поселка, где разводят коз и кур, рассказала: козье молоко — 150 рублей за литр, яйца — 130 рублей – десяток. Вот дороги подсохнут – съездим с Санькой на велосипедах – купим. Жить можно.
Еще бы ветер успокоился, совсем было бы хорошо.
6 апреля
Самое яркое впечатление за сегодня – встреча с лошадьми.
Понадобилось нам с сыном Санькой в дальнюю деревню пойти, вышли мы на дорогу, смотрим – в поле напротив гуляют две лошади и огромный конь. Я сразу вспомнила, как местный наш Коля про беглых лошадей рассказывал. Сидел он в своей избе один – деревня тогда еще пустая была, карантин не начался, и москвичи еще не приехали – вдруг слышит топот и грохот. Приоткрыл дверь на улицу – а в щель морда лошадиная. Лошади по нашей деревне походили, все мостки проломили, грязь помесили, а потом за ними сердитый хозяин пришел. Вот, видимо, и сегодня лошади сбежали и в нашем поле остановились.
В дальней деревне мы кормили курочек семечками, обнимали всех встречных котов и собак, а на обратном пути на Саньку напала птица — то ли ястреб, то ли сапсан – пикировала над ним и пыталась клюнуть в голову, пришлось отбиваться и убегать.
В лесу из-под почерневшей прошлогодней листвы пробираются к свету сочные росточки, почки на деревьях пока в задумчивости, но уже отливают бледно-желтым. Дорога подсыхает, и на песке отчетливо видны следы копыт.
7 апреля
Сегодня в подарок мы с сыном Санькой получили летнюю погоду, а в нагрузку – странное знакомство.
Пошли пешком в прибрежную деревню за продуктами.
Возле магазина – длинные скамейки и стол, сели отдохнуть, все-таки пять километров по жаре прошагали. Рядом пристроился дедок: одна бутылка пива в кармане, другую откупорил и принялся с наслаждением пить. Заговорили про вирус. Дед твердо уверен, что это американское оружие против китайцев. Я спорить не стала — откуда мне знать? Потом обычные добрососедские вопросы: из какой вы деревни? куда идете? да не боитесь ли одни по диким местам?
Нам долго сидеть некогда — хлеб раскупят. Хотели было попрощаться, а он меня под локоток и в сторонку:
– А ты замужем?
– А как же, – говорю.
– А муж тут, с тобой?
– Бывает, что и со мной.
– А, может, я зайду, когда мужа не будет?
– Сейчас карантин, – еле сдерживая смех, объяснила я, – чужих в дом пускать никак нельзя.
Допил дедок пиво, сел на велосипед, проклиная американцев, и укатил за водонапорную башню.
8 апреля
Собака Милка живет в соседней деревне у доброго хозяина, но каждый вечер приходит к нам и усаживается на крыльце. Мы даем ей сосиску, но она не набрасывается на угощение, не заглатывает жадно, а всегда, озираясь, уносит ее в сторону большой дороги.
На днях она увязалась за сыном Санькой и прошагала с ним до дальней деревни. В магазине четыре раза выпросила по сосиске и каждую спрятала неподалеку.
Сегодня Милка наказана: то ли за то, что ушла без спросу, то ли за то, что попрошайничала при живом-то хозяине — теперь сидит взаперти и смотрит в окошко.
А мы сегодня сняли вторые рамы — весна!
11 апреля
В поселке городского типа Селижарово есть маленький хлебозавод. Там пекут батоны с советским вкусом и уникальные маковые булочки-улитки.
От нашей деревни до поселка – две остановки на поезде по одноколейке. Но сначала пешком по линии до полустанка. Пришли, прислушиваемся: поезд пыхтит, гудит за лесом – минута-другая – с грохотом выползает из-за поворота.
В поезде этом один вагон, в вагоне проводница с желтым флажком – подняла за нами лесенку и машет машинисту, мол, Вика и Санька за булками едут, трогай.
В тамбуре стоит ведро с углем. Пока рассаживались и обилечивались, Санька расспрашивал проводницу: зачем уголь и на чем этот поезд ездит? Оказалось, на солярке, а углем вагон топят.
Нашей железной дороге уже второй век пошел и, благодаря сохранившимся семафорам, ручным стрелкам и деревянным шпалам, она считается раритетной.
Когда я была совсем юной, здесь ходил поезд Москва – Осташков, под номером 666. Это звучало забавно, но паломники, державшие путь в святые места Селигера, возмущались числом сатаны и поезду дали другой, какой-то незапоминающийся скучный номер. А потом в наших краях наладили автобусное сообщение, и поезд стал как будто не нужен. Длинный московский заменили коротким – в один вагон – и пустили между местными станциями. Так его теперь и называют — короткий, а мы с Санькой зовем хлебным.
Сошли с поезда и прямиком в любимый булочный магазин. Пышная продавщица с воздушной прической нас уже знает. «Рано приехали, – говорит, – только тесто поставили, часа через три-четыре ваши улитки будут. Берите батоны — горячие, только вынули. И буханки свежие». Четыре часа ждать мы никак не можем — у нас обратный поезд по расписанию. Взяли горячего хлеба и пошли за покупками в строительный.
По пути домой буханку съели – теплый, ноздреватый черный хлеб с тугой хрустящей корочкой – как удержаться? Домой вернулись с батоном, молотком и секатором. Теперь Санька строит дом на дереве, а я подрезаю кусты.
13 апреля
Всю неделю ждали, когда сосед Коля позовет нас в лес за вербой – он места знает, обещал. В субботу вечером поймала его у дороги, напомнила с претензией – завтра вербное, нам букет нужен. Коля виновато улыбался, а руки все за спиной держал.
– Нету, отцвела, – Коля неловко повернулся, и я увидела, что прячет он хилый вербный пучок. – Вот, поободрал себе маленько, совсем не нарядная.
Как бы извиняясь за несдержанное обещание, сосед показал свой бедный букет.
– Пойдите под железную дорогу, на речку, может, там нарвете.
И вот, в вербное воскресенье мы с сыном Санькой выбрались в лес.
Пушистых сочных веток, какими Коля задаривал нас в прошлых годах, мы так и не нашли. Действительно, то ли отцвела, то ли еще не распустилась — кто ее знает. Зато натерпелись страху. Тут Санька меня поправит — это ты натерпелась, я не боялся!
Набрели на свежие кабаньи ямы: сырые, рыхлые, глубокие. Как представишь, что кабаны где-то рядом, никаких букетов не захочешь. А потом я чуть не наступила на змею, да что там наступила, я ее чуть в руки не взяла. Смотрю, черное колесико от детской машинки валяется — пластмассовое, блестящее... Хотела поднять, но вовремя спохватилась – колесико-то с глазками! Мы с Санькой отошли поодаль и давай рассматривать, фотографировать – нам, городским, гадюка в диковинку.
Домой вернулись без букета, но со снимками и впечатлениями! Их, конечно, на стол в вазочку не поставишь, зато останутся эти вербные воспоминания.
15 апреля
В рюмке - березовый сок. Мы с Санькой добывали его впервые. Да и пробуем такой настоящий «прямо из-под березы» первый раз в жизни. Своеобразное удовольствие: два часа в лесу – двести миллилитров воды с деревянным вкусом. Зато нагулялись и сидим теперь с рюмками возле печки – греемся.
18 апреля
Живу в деревне, публикую сделанные здесь позитивные фотографии и получаю комментарии, мол, везет тебе — такая свобода на самоизоляции!
Тут, действительно, хорошо, вольно и изоляцией-то нашу с сыном жизнь не назовешь — обычное деревенское уединение. Каждое утро, просыпаясь, вижу пять светлых окошек и благодарю отца за этот дом: за то, что мечтал о нем, купил, поднял, достроил, наладил тут жизнь и приучил меня к земле.
Но жить в деревне — это еще и большой труд. Снимков, изображающих отчаяние, я не делаю, поэтому здесь они не появятся, хотя тревога, тяжелая работа, холод всегда рядом с красотой природы и целебным одиночеством.
Главное для полноценной жизни горожанина в деревне — хорошее настроение. А настроение зависит от здоровья и погоды. Болеть здесь просто нельзя, горячая вода сама ниоткуда не течет, печка сама не греет. Чего бы ни показал градусник или тонометр, придется пойти за водой и за дровами, придется растапливать, кипятить, стирать в тазу и полоскать в ледяном пруду. Да и врачей здесь нет, надеяться не на кого.
Холод и дождь со снегом — предвестники отчаяния. Первый день непогоды еще играешь в теплый плед, какао и книгу, но тучи тянутся и тянутся, землю вокруг дома заливает, а долгосрочный прогноз разбивает надежды на скорую весну.
И при такой-то непогоде судьба приготовила нам с сыном проверку на стойкость. Засорилась труба в печке — топить никак нельзя. Метались мы с Санькой в зимней одежде по дому, мерзли, звонили всем знакомым печникам и строителям – никакой помощи не дождались. А потом плюнули и сами дымоход прочистили. Сходили в поле, отрезали ржавый провод от старых поваленных столбов и протолкнули его в трубу – а оттуда на нас как посыпались черные шкварки — целое ведро! Перемазались, словно трубочисты, зато потом протопили от души! – окна пришлось открывать. Ну и снова за водой – мыться. Так и прошел еще один холодный день.
А утром из-под ночного снега пробились тугие росточки нарциссов, участок возле дома чуть налился зеленым, а верхушки леса зажелтели — это почки надулись и ждут тепла.
На наш деревенский пруд прилетели утки. Я увидала их в окно, скорее надела на камеру длиннофокусный объектив и бесшумно побежала на берег. А соседка из палисадника окликнула: «Все фотографируешь?». Эхо звонко полетело над деревней, и утки за ним.
За лесом весь вечер курлыкали журавли, да так громко! Автолавка так не сигналит, как они кричат. Вот бы нам на них посмотреть – что же это за птица такая? Хотя что Саньке журавли? Он на днях олененка с рогами видел. Прибежал Сашка с прогулки с выпученными глазами и сразу в интернет – фотографии оленей и косуль изучать. Посидел, полистал — идентифицировал: точно, олень, только маленький. Серый, – говорит, – с рожками, глазки черные, блестящие – хорошенький-прихорошенький.
Съездили сегодня на поезде в поселок. В аптеке купили уникальные маски-трансформеры: отматываешь защитную ткань от рулона, делаешь прорези для ушей, облачаешься и готово – можно по магазинам. В строительном купили Саньке чудесную легкую лопату – он решил дом оканавливать, чтобы вода у порога не стояла.
Домой ехали на такси. Таксист рассказал, что в поселке появился первый случай заражения коронавирусом и сегодня тех, кто был в контакте с заболевшей, повезли в Тверь – сдавать тесты.
– У вас в машине сейчас, должно быть, все разговоры только о вирусе, – предположила я.
– Да, тема вируса у пассажиров на первом месте, – заинтриговал водитель.
– А какая же на втором?
– На втором: где купить вина?
Жизнь в деревне продолжается, – убедилась я.
– Смотри, смотри, – радостно закричал Санька, постукивая указательным пальцем в стекло, – большие белые птицы.
– Это журавли! – гордо пояснил водитель.
Вечером Санька с помощью новой лопаты соорудил целую систему ручьев и направил их в пруд – пусть набирается уткам на радость. Завтра пойдем за лес – рассматривать журавлей... Если дождя со снегом не будет, конечно.
19 апреля
Мы проспали самое интересное!
С утра мы с сыном долго валялись в кроватях и спорили, кому вылезать из постели и топить печку. Потом Санька топил, а я готовила завтрак. Пили кофе, листали интернет, смотрели в окно на крупные хлопья снега – не спешили выходить на холод.
А все это время самое интересное было у нас во дворе.
Лошади! Они опять сбежали из соседней деревни. Истоптали весь участок вдоль и поперек. Я рассмотрела следы: и большая лошадь была, и жеребенок. Ходили прямо возле нашего крыльца, и рядом с верандой, и в палисаднике – полные копытца водицы.
Представляю, вышла бы я пораньше, а за дверью лошади — теплые такие, глаза с ресницами, носы кожаные... Я бы им тут же яблок вынесла и ароматные бананы у нас в шкафчике дозревают. Конечно, я бы таких гостей с удовольствием поснимала! И были бы в этой публикации портреты лошадей на фоне деревни. Но мы все проспали.
Днем, в перерыве между дождем и снегом, прошлись по участку — утрамбовали лошадиные следы, чтобы ямок не оставалось, посмотрели на пролетающих над домом журавлей и снова вернулись к печке.
Может быть, завтра лошади опять придут?
23 апреля
Проснулась в пять утра – рассвет. Отодвинула занавеску – небо яркое-яркое, ни облачка. За ночь дом остыл. Оделась потеплее – пошла смотреть, как солнце встает. Взяла фотоаппарат, думала, застану необычное освещение: может, розовые лучи или желтые отблески. Но солнце било прямым белым светом – без затей. Зато скольких птиц я услышала!
Стоило мне выйти на веранду, все вокруг встрепенулось, зашелестело, зашевелилось – это птицы вмиг разлетелись от моих сонных движений. Я затаилась и стала слушать. Они чирикали, свистели, курлыкали, кричали, щебетали — десятки разных песен одновременно — да как громко! Не зря я заставила себя вылезти из теплой постели – днем таких концертов не дают.
Днем мы с сыном Санькой сами пошли в гости к птицам. Раньше в нескольких километрах от нас была жилая деревня с рукотворными прудами. Десять лет назад деревня полностью сгорела, а пруды, как будто в отместку огню, стали разливаться, и кто теперь знает, где у этих прудов начало и где конец – сплошной залив. Там-то и останавливаются перелетные птицы.
– Зачем я тебе? – упирался Санька поначалу, – сходи одна.
– Ты же знаешь, я медведей боюсь.
Медведицу с медвежатами мы здесь видели своими глазами несколько лет назад на расстоянии в тридцать метров, а потом медведя видел сосед, а потом приезжие москвичи опознали следы на дороге, а потом охотники рассказывали страшные истории. Вот у меня и накопилась тревога. Боюсь я одна далеко от деревни отходить, тем более сейчас, когда зверь проснулся и хочет есть.
– А даже если медведь, как я тебя спасу? – засомневался Санька, – у медведя зубы, когти, он огромный.
– Ну ты хотя бы на телефон снимешь, как он на меня нападать будет.
Саня усмехнулся, положил в рюкзак телефон и, на всякий случай, перочинный нож. Я взяла фотоаппарат, и мы пошли в сгоревшую деревню, к прудам – рассматривать перелетных птиц.
Признаюсь, я рассчитывала на журавлей или хотя бы на цапель, но издалека увидела на воде темных птиц, похожих на лебедей. Как можно тише, без резких движений я свернула с дороги и, забыв о медведях, кабанах и змеях, стала пробираться к воде. Так хотелось подойти, рассмотреть, понаблюдать, сфотографировать... Но, разумеется, близко птицы меня не подпустили. Хрустнула веточка под ногой, и вот они уже расправили крылья, стремительно поднялись в небо — полетели на другой берег. А где этот другой берег разлившихся прудов – только птицы знают. И, кажется, это были дикие гуси.
К счастью, медведь на нас не вышел. Домой мы вернулись целыми и невредимыми.
25 апреля
– Опять вы себя не бережете, – упрекнула соседка, подметив, что мы с сыном Санькой выкатили велосипеды и надеваем рюкзаки, – кругом зараза, дома надо сидеть.
– Мы в Хотошино – заброшенную церковь смотреть.
– Что там смотреть? – заспорила соседка, – говорят, одни стены остались.
– Это как раз самое интересное, – ответила я и погрузила кофр с фотоаппаратом в велосипедную корзину.
Хотошинской церкви полтора века. В тридцатых ее взорвали, но стены и часть кровли устояли, а во время войны храм добили. Издалека остатки церкви выглядят, как гора красного кирпича, поросшая деревьями. Летом это место скрывает густая листва, и проезжающие на машинах туристы даже не догадываются о местной реликвии.
Мы и сами семьей частенько проскакиваем на автомобиле мимо, но теперь у нас с Санькой велосипедная прогулка — будем останавливаться везде, где интересно.
Первое «интересно» оказалось в лесу – подснежники. Трепетные белые и желтые цветочки рассыпаны по полянкам и на солнечной стороне оврагов. Еще и трава не выросла, а цветы уже заполонили лес. Первоцветы вызывают такой же восторг, как первый снег или первая гроза. Подснежники – это такая команда «Начали!». Теперь можно и листочкам разворачиваться, и птицам петь.
Мы оставили велосипеды на обочине и зашли в лес. Только бы не наступить – цветы повсюду. Конечно, сразу снимать! Так хочется поделиться с кем-нибудь этой красотой. И вот Санька уже торопится отправить фотографии цветов бабушкам и папе, будто боится, что на снимках подснежники вот-вот завянут. Еле выманила сына из леса. Поехали дальше: то неслись вниз на огромной скорости, то толкали велосипеды в крутую горку, пока я не разглядела за придорожной порослью аиста. Опять остановка.
Я взяла фотоаппарат, спустилась в овраг и пробралась ближе к птице. Шаг-другой по сплетениям прошлогодней травы – и я по колено в воде. Но аист меня не заметил, он ступает по заводи важно, ему-то не привыкать ходить с мокрыми ногами. Дальше – глубже. Я сделала несколько кадров, вернулась на дорогу и вылила воду из ботинок.
В поселковом магазине в метре от кассы стоит скамеечка, ограничивающая подход к прилавку – покупать можно только на расстоянии вытянутой руки.
– Противовирусные меры, – объяснила знакомая продавщица.
Она гладила рыжего кота Персика, развалившегося на подоконнике.
– А вы куда направляетесь? Купаться вроде еще рано. Или так, за хлебом?
– В заброшенную церковь, – ответил Санька, выбирая в холодильнике мороженое.
– Буханку возьмем, а еще помидоры, сосиски и яблоки, – я протянула через скамеечку деньги.
– Вы там шибко не бегайте, потихоньку ходите. Совсем она рассыпается, кирпичи сверху падают, – продавщица складывала на весы яблоки и рассказывала. – Лет двадцать назад приезжал благотворитель, хотел этот храм восстановить, но власти ему запретили, потому как это памятник архитектуры, и если каждый будет церкви реставрировать, то никакого исторического наследия не останется.
До Хотошино еще несколько километров: за поселок, по мосту через Волгу, мимо фермы... Тут-то мы и застряли.
Добрые коровы! Мы не могли не остановиться. Санька сразу же познакомился с хозяйкой, спросил, можно ли кормить коров яблоками, можно ли их обнимать и целовать? Ему все разрешили. Только попросили яблоки порезать. Наконец-то сыну пригодился его походный нож.
Подметив нашу тягу к животным, хозяйка предложила посмотреть телят и повела в сарай. Телята – совсем дети – маленькие, хрупкие, смотрят доверчиво. Яблок им пока нельзя, зато, если протянуть теленку ладошку, он ее сосет, как вымя. А потом мы бегали за белыми ягнятами, но поймать их невозможно. Они очень юркие – так быстро переставляют крошечные копытца.
Последний раз я была в Хотошинском храме года три назад. Проход к нему был свободен и развалины выглядели никому не нужными. Теперь же церковь обнесли лагами, а в остатки старинных кирпичных ворот встроили деревянные дверцы.
Осмотрелись - вокруг никого. Можно ли? Санька дернул задвижку, открыл калитку, и мы несмело вошли. Храм по-прежнему в удручающем состоянии, но территория вокруг ухожена, дорожки, видно, еще с прошлого года прокошены, в сторонке сложены осыпавшиеся с кровли кирпичи, а чуть вдалеке появилась сторожка. Отсутствие в ней сторожа мы восприняли как разрешение прогуляться по территории. Тихо обошли вокруг храма, заглянули внутрь, рассмотрели остатки фресок... Неужели кто-то будет восстанавливать? – удивлялась я. Возможно ли это, когда из стен и крыши торчат многолетние деревья?
На берегу озера нашлась одинокая лавочка – отличное место для пикника на закате. Уставшие и голодные, мы накинулись на черный хлеб, сосиски и помидоры.
– Надо было брать две буханки, – Санька задумчиво дожевывал последнюю горбушку и смотрел на закат. Солнце садилось в озеро.
На обратном пути, мы снова зашли за хлебом.
– А что, кто-то занялся восстановлением церкви? – спросила я продавщицу, описывая новый забор и ворота.
В ответ она рассказала историю, похожую на сказку...
Вернулся недавно из тюрьмы один мужичок. Жена и дочка от него отказались – зажил один. Сильно горевал. Но стала ему во снах Богоматерь являться и все просит за храмом этим присмотреть, не бросать. Вот и начал он своими силами порядок наводить: забор поставил, воротца повесил, мусор убрал. А что она ему дальше велит - одному богу известно.
Возвращались мы по темноте. Издалека ярко-желтым светились соседские окошки.
Дома Санька изучил карту, произвел подсчеты и подвел итог:
– Мы сегодня проехали двадцать километров! Видели подснежники, аиста, коров, телят, овец, ягнят и храм с соснами вместо крыши.
Я заварила чай, и мы сели рассматривать фотографии нашего путешествия.
30 апреля
В деревню привезли нашего городского кота Тёму. Теперь мы с Санькой наблюдаем не только за дикими животными и птицами, но и за любимцем — канадским сфинксом.
Лысый Тёма в апрельскую погоду мерзнет, поэтому мы наряжаем его в свитерочки, кофточки и постоянно подтапливаем для него печку. Сейчас Тёма редко выходит на улицу – холодно. Он спит в тепле или сидит на окошке – разглядывает через стекло птичек в палисаднике – наверное, мечтает, как летом выйдет на охоту...
Пока кот спит, мы с Санькой окапываем смородину, подрезаем сирень, носим в дровник привезенные трактором дрова, гребем старую листву и траву.
В конце участка, за баней, растут два тополя. Помню их еще маленькими и слабыми, я тогда примеряла к ним гамак, но они его не выдерживали. Теперь тополя вымахали, набрались сил, а вот гамак за это время истлел – нужен новый.
Прицелилась я граблями к старой листве под тополями и глазам не поверила: вся земля вокруг деревьев усыпана шишками. Откуда на тополе шишки? Может, у белок наверху дупло? Ждали мы белок полдня, все в сторону тополей посматривали, но кроме соседа Коли никто не появился.
Коля – наш единственный в деревне постоянный мужчина. Остальные – москвичи, приезжают на выходные, на майские, ноябрьские... А Коля всегда здесь. Может и по хозяйству помочь: распилить, выкопать, перетаскать, но за деньги. А деньги ему давать нельзя – сразу запьет. А уж если запьет, то работать не сможет. Замкнутый круг. Поэтому пилим, копаем и таскаем сами, а сосед, как местное радио: каждый день новости рассказывает.
Коля уселся на скамейку, достал сигарету, оторвал от нее фильтр, закурил.
– В Дубровки на лисапеде ездил, – не дождавшись моего «как дела?» начал Коля, – трупака помогал грузить.
Мы с Санькой побросали грабли – заинтриговал.
– Знакомый позвонил, говорит, пили три дня, на четвертый племянник умер. Попросил приехать, помочь. Сам он трупаков боится, а мне что? – Коля хитро заулыбался, – мертвый ли, живой ли - мне без разницы.
Потом сосед в подробностях описывал внешность усопшего, действия полиции, подозревал кого-то в убийстве. Санька слушал с огромным интересом.
Тёма вышел из дома и уселся на подогретой солнцем досточке.
– Ты смотри, чтоб его коршун не унес, – предостерег Коля, настойчиво тыкая желтым пальцем в сторону кота, – коршун зайцев одной лапой носит, что ему ваш лысый... Хвать! И от винта!
Я посмотрела в небо – никого, но Тёму на всякий случай загнала домой.
– Коля, а почему под нашими тополями еловые шишки? – спросил Санька, – шишки на тополях не растут.
– Так это ж клесты, Сань! Они шишки в лесу собирают, а потом на твоем тополе лузгают – черти! А ты все голову ломаешь!
Коля засмеялся, подмигнул мне и спросил вроде как в шутку:
– Нет у тебя лимонаду-то?
Я сходила в кухню, налила Коле стопочку самогонки, отломила горбушку черного.
– Перенервничал я с этим покойником, – посетовал сосед, опрокинул рюмку и поставил ее на скамейку рядом с кусочком хлеба, – пойду лежанку топить.
Мы с Санькой убрали под тополем все до последней шишки и вернулись в тепло — к Тёме. Первым делом открыли интернет и стали читать про клеста-еловика, а вторым – зашли в интернет-магазин, чтобы выбрать гамак.
5 мая
В нашей деревне давно нет дороги. Есть заезд с одной стороны, есть – с другой, а посередине – разлившийся пруд. Каждый подъезжает к своему дому как может, каждый свою дорожку мостит: выкладывают камнями, старыми кирпичиками, ссыпают в ямы толченый шифер, укрывают сырые колеи пышными еловыми ветками.
Рано утром трактор привез соседке телегу дров и, чтобы не размесить ее едва подсохший заезд, поехал напрямик: с дороги – через поле, между нашим домом и прудом и... сел на полколеса прямо под моим палисадником. Проснувшись от грохота мотора, мы с сыном Санькой вскочили с постелей, откинули занавески и стали наблюдать – интересно, как же он выберется?
Тракторист Леша – он и нам не раз дрова привозил – подергал машину вперед-назад, отчего только углубился в мокрую, черную землю, а потом хитро отцепил груженую телегу, одним трактором легко выскочил, пристроился к телеге с другой стороны, прицепил ее обратно, порычал мотором и вытянул дрова.
– Ничего не планируй на сегодня, сынок, - сказала я вместо доброго утра, – будем ямы закапывать.
– А рыбалка? – расстроился Санька, – мы же собирались на озеро...
Пока Леша ссыпал звонкие поленья, я оделась и выскочила на улицу – мне тоже нужен был трактор. Еще с прошлого года около дома растет куча с деревяшками и ветками, которую надо вывезти с участка – как раз в телегу поместится.
– А чего ж порожняком ездить, давай вывезу, - согласился тракторист за небольшие деньги.
Вместо завтрака у нас с Санькой была погрузка. Мы закидывали в телегу палки поменьше, Леша – большие и тяжелые. За работой разговорились. Оказалось, что карантин прибавил деревенским заработка. Городские лишились работы и приехали в свои дома, занялись участками, теперь только успевай: кому привезти, кому вывезти, кому выкорчевать, кому пробороновать. Ну и дрова сейчас нарасхват. Заселились все стремительно, не дождавшись лета – холодно, топят целыми днями. Телегу привез – шесть тысяч заработал. Леша от работы не отказывается — у него двое детей.
Я перекидывала ветки и думала: это ж сколько труда – заготовить такую кучу поленьев!
– В лесу пилить нельзя, – объяснил Леша, – мои только три метра вдоль обочины. Вот приезжаю на место с бензопилой, валю деревья, обрубаю ветки, пилю стволы на чурбаки, закидываю в телегу и домой. Там сгружаю, колю и обратно набрасываю.
– Сколько же дней надо топором махать, чтобы телегу наколоть? – интересуюсь я, хочется осмыслить чужую неподъемную для меня работу.
– Если бы я топором колол, я бы уже все ноги себе обрубил, – смеется Леша, – колуном колю и то коленки в синяках. Если срочно надо и погода позволяет, за день телегу сделаю.
Я смотрю на тракториста Лешу: совсем не богатырь – не высокий, не широкий, никакой косой сажени в плечах. Одет, как охотник, во все камуфляжное и маленькая черная шапочка. Спокойный, улыбчивый.
Скрипнула дверь дома напротив – вышел с папиросой выпивоха Коля. Оценил деревенские новости: к соседке дрова приехали, посреди деревни колею размесили, кучу мусора почти убрали. Подошел к нам, присел на пень, закурил и стал вспоминать, как тоже был трактористом в колхозе:
– Все поля вокруг засеяны – где рожь, где лен. Сено заготавливали, огромные стада коров были, помнишь, Леха?
Леша кивнул и закинул в телегу сырое бревно.
– Студентов к нам привозили, на практику, и студенток, – Коля хитро прищурился, чтобы донести намек, – их по домам тут селили. Я после работы прыг в трактор – и в клуб, на танцы. По дороге в магазин, портвейна возьму. Хорошо было.
Втроем, да под Колины рассказы, мы быстро перекидали мусор. На огромных колесах тракторист Леша запрыгал по ухабистому полю в сторону дороги.
– Может, все-таки на озеро, на рыбалку? – попросил Санька, – колеи потом закопаем.
– Потом они подсохнут, окаменеют, и мы их не расковыряем. Сейчас надо – по горячим следам.
Когда дошло до дела, вспомнили, что у нас всего одна лопата. Решили разделиться: я начала чинить дорогу, а Санька «настроил» удочку, набрал под старым мостком горсть червей и пошел на наш маленький деревенский пруд:
– Хоть карасей Колиной кошке наловлю, – обреченно запланировал сын.
С тракторными колеями пришлось повозиться: закопала, утрамбовала, кое-где подложила кирпичей. И только присела на ступеньки веранды передохнуть, слышу Сашкин ужасающий крик. Кинулась к пруду. Смотрю – идет, без ведра, без удочки, с головы до ног мокрый и трясется от холода.
– Мама, я в пруд упал. Наклонился за лягушкой и свалился.
– Голова что ли перевесила?
– Мне очень холодно. Очень.
Я слушала, как сын стучит зубами, и пыталась снять с него обувь, куртку, штаны...
Снять резиновые сапоги, полные воды – дело не быстрое, но еще сложней стаскивать с трясущегося рыбака прилипшую мокрую одежду.
– Эх, Санька, был бы ты повзрослей, я бы тебе рюмку водки предложила, а пока просто сиди у печки и пей чай, – велела я сыну, протягивая чашку.
– Может все-таки сходим на озеро? Там сейчас, наверное, хорошо клюет, – понадеялся завернутый в одеяло сын.
– А кто будет головастиков из твоих штанов выполаскивать?
Санька с виноватым видом отхлебнул чаю.
Когда я все перестирала и развесила над печкой сушиться, Саня уже собрал рюкзак и удочки к вечернему клеву.
– Кто-то к нам идет, – подметил он и выглянул в окно. – Соседка. И почему-то с коляской.
Я вышла навстречу. В детской коляске были расставлены ведерки с пророщенными луковицами.
– Я тебе цветочков привезла. Тут белые нарциссы и лилии. Посади. Сделай клумбу. Я потом еще и пионов отщипну.
Как я была рада такому гостинцу и уж было схватилась за лопату, но снова услышала:
– Может все-таки на озеро, на рыбалку?
Я поблагодарила соседку за цветы и обещала завтра же вернуть ведра.
На озере рыбалка азартная и красивая – поклевка за поклевкой и сосновый лес кругом. В темно-синей воде отражаются светящиеся облака, в центре большого белого облака – наши красные поплавки: прыг-прыг – и круги по воде.
– Подсекай, – настойчиво шепчет мне Санька.
Я напряженно дергаю удочку, чувствую трепыхание на другом конце лески, вижу серебристый бок над водой и вдруг... всплеск – удочка полегчала.
– Сорвалась! – чертыхнулись мы с сыном в один голос.
Саньке повезло больше – он все-таки поймал свою рыбу, пусть и небольшую, но такую долгожданную. А еще крупнее повезло в этот вечер Колиной кошке.
На обратном пути навстречу нам ехал Леша на тракторе с телегой, в телеге – распиленные бревна. Он притормозил, махнул нам рукой и запылил дальше.
– Кто это поет? – спросил Санька, когда мы уже улеглись спать и потушили свет.
Я прислушалась. Неужто прилетели?
– Это соловей.
– Как красиво!
– Погоди, скоро в палисаднике сирень расцветет, тракторные колеи травой зарастут, цветы посадим. Еще и не так красиво будет.
– А может, завтра на озеро, на рыбалку? – спросил Саня сонным голосом и засопел.
21 мая
Повезло – автолавка приехала в перерыве между ливнями.
Собралась вся деревня. Из-за карантина никто в поселок, в магазин, не ездит, поэтому утром в воскресенье с нетерпением ждут на дороге грузовичка с продуктами. Все разговоры про вирус да про огород. У кого укроп взошел, а кто-то еще и морковь не посеял. Куда ее сеять-то? – вода в грядах стоит. И картошку рано. Картошку только после Николы. И дожди после Николы кончатся.
– Когда, – спрашиваю, – этот ваш Никола?
– Двадцать второго, – отвечают тетушки-бабушки почти хором.
– А у меня сегодня рождество, – интригует деревню сосед Коля.
И, дождавшись удивленных взглядов, продолжает:
– Кошка котенится. Прям на бабкиной постели, зараза. Стирать придется.
– Брось ты свои глупости, – сердится сильноверующая баба Вера.
К лавке она нарядилась: шапка мохеровая пушистая, пальтецо с брошкой.
– Рождество – праздник, стирать грех. Лучше портвейну возьму, – разрешает сам себе Коля.
– Куда котят денешь, грешник? – спрашивает Вера.
Коля машет на нее рукой. Все и так знают, куда Коля уже много лет девает котят.
Под шум мотора соседский круг растянулся в очередь. Продавщица Люба – с детства ее помню – вылезла из кабины, натянула с подбородка на нос медицинскую маску, бойко запрыгнула в кузов и принялась оформлять витрину: разложила на виду помидоры, огурцы, пакеты с пряниками и печеньями. Достала большие счеты и банку с мелочью. Любе во весь рост не выпрямиться – фургон невысокий. Так и торгует полусогнутая, упираясь стриженой макушкой в потолок.
– Какая прическа у нее, – шепотом обсуждают продавщицу наши тетушки, – видать в поселке парикмахерская работает, а мы тут сидим, как партизаны.
– Дай ты мне, Люба, яиц два лотка, – просит Вера, как всегда первая.
– Высиживать будешь? – шутит Коля.
Все смеются. Коля доволен собой, хоть и последний в очереди, и яйца ему вряд ли достанутся. А ему и неважно, он в лавку не за яйцами ходит.
– А булочки какие-нибудь ты нам привезла? – спрашивает Татьяна.
– Какие вам еще булочки в воскресенье? – заводится Люба, звонко обнуляя счеты, – не пекут в воскресенье, каждый раз вам говорю. Хлеб берите. Вчерашний.
– Хлеб этот есть нельзя, он крошится, – подхватывает интонацию Татьяна, – чем ты нас кормишь?
- Я кормлю? – негодует Люба полуприседя, – это Путин вас кормит. Вы там в Москве чего зря живете? Выходите! Требуйте! Он все зерно на экспорт, а нам фуражное. Вот и крошится.
– Давай буханку черного, – смягчается Татьяна, – и майонеза пачку. Больше ничего не возьму. Дорого у тебя.
– Следующий! – выкрикивает Люба, как врач из кабинета.
Но садоводов и огородников не так-то просто отвлечь от беседы.
– Я тебе пион откопаю, посади, – предлагает мне Надежда из крайнего дома.
К лавке тетя Надя ходит с выцветшей детской коляской – она у нее наподобие магазинной тележки.
– Только имей в виду, пион старье любит, – объясняет Надежда, – ты ему в ямку поглубже старые ботинки положи. Есть у тебя кожаные? Или ремень какой-нибудь с перчатками.
Так, за шутками, советами и отовариваемся раз в неделю. Бережно несет к дому Вера лотки с яйцами в два этажа, налегке возвращается Татьяна, везет Надежда по размокшим колеям коляску с продуктами, в конце мы с Колей – я со вчерашним хлебом, а он с растопыренным карманом, нежно придерживая бутылку за горлышко — довольный.
– У тебя еще книжки на растопку есть? – спрашивает Коля, – ты в прошлый раз дала, а они какие-то молитвенные оказались. Боговерующие соседки у меня их увидели и отобрали.
– Буду сегодня чердак разбирать, соберу тебе стопку, заходи.
Днем, после очередного ливня Надежда выкопала мне пион:
– Отдам только за монетку. Давай рубль.
Я нащупала в кармане куртки пятак.
– Если без денег отдать, то мой цветок, от которого я тебе отщипнула, засохнет. Твой разрастется, а мой погибнет. В прошлом году откопала соседям смородину, монетку не взяла – так у них прижилась, а моя без ягод все лето простояла.
Вечером пришел ко мне Коля в хорошем расположении духа, покурил на лавочке и, пока я сажала пион, пересказал новости Первого канала про коронавирус. Я отдала ему стопку «Нового мира» за восемьдесят шестой год.
– Тут молитвенных нет? – уточнил он, уходя.
– Ни одной, – пообещала я.
Ночью под окна приходила Колина кошка – мяукала, звала, искала.
Надежду я не послушалась – интересно, приживется ли пион без ботинок и перчаток?
21 мая
В деревне много страшного. Я боюсь не уследить за печкой, боюсь полуночных стуков на чердаке, мне тревожно, когда ночью на дороге кто-то глушит мотор машины или мотоцикла — вдруг чужие? Я паникую, когда в сумерках над головой мечутся летучие мыши, а днем на железной дороге греются черные змеи. Но самое страшное – встретить медведя.
В каждом местном доме есть своя небылица про медведя. Кто-то заметил его следы в огороде, чей-то знакомый набрел на берлогу, родственники слышали рычание у реки. Медведь где-то рядом!
И вот очередная история. На этот раз с доказательством – фотографиями.
Знакомые из соседней деревни обзавелись фотоловушкой. Это фотоаппарат, который реагирует на движение и автоматически делает снимки. Вообще-то, они собрались наблюдать за бобрами – рядом с их домом много бобровых построек. Каждый день они ходят проверять добычу, несколько раз присылали фотографии бобров в разных ракурсах, портрет выдры – забавное увлечение.
И вот очередное сообщение на телефон. Открываю – фото медведя. Я скорее звонить, расспрашивать.
Мишка попался в фотоловушку в километре от жилой многолюдной деревни и в ста метрах от дороги. По такой же дороге я каждый день хожу гулять с фотоаппаратом, езжу на велосипеде в гости или в магазин. Медведь где-то рядом!
Местные говорят: да не бойся, медведь не тронет. И добавляют: если без медвежат.
Мы с мужем и сыном однажды видели медведицу с медвежатами, к счастью, из окна машины. Звери переходили дорогу метрах в тридцать от нас. Тогда в машине и с компанией это было удивительно и весело. А теперь одной возле глухого леса – страшно.
Что делать, если видишь медведя? Я слышала много советов и все разные. Кто-то говорит, что надо бежать, кто-то, что надо притвориться мертвым, есть версия, что надо кричать — медведь боится шума, или взять большую палку и поднять над головой, якобы медведи не нападают на тех, кто выше их ростом. Так какой же способ верный?
Медведь где-то рядом!
24 мая
Медведь ближе, чем я думала! Сегодня он был в деревне!
Как обычно, в воскресенье утром все собрались у крайнего дома – ждем автолавку. Наконец-то грузовик вывернул из-за леса на нашу дорогу, но неожиданно остановился вдалеке. Из кабины вышел водитель, потом продавщица – что-то внимательно рассматривают под ногами. Да чего они там потеряли? – заинтересовались соседки с пустыми сумками.
Ну все — едут. Припарковались. Продавщица Люба спрыгнула с подножки:
– Что собрались? – весело поприветствовала она, – у вас тут медведь прошел, а вы без ружья!
Водитель обошел машину и позвал нас:
– Вот они, следы, смотрите – свежие!
– Там на повороте и куча свежая, - засмеялась Люба.
Мы с тетушками бросились разглядывать на песке отпечатки медвежьих лап – вовсе забыли про покупки – пытливо пошли по следам, выяснять, куда свернул зверь. Только местный Коля остался спокойно курить на скамеечке, смотря на городских свысока. Он медведей видел-перевидел.
– Раньше, когда колхоз был, когда засевали, медведи частенько сюда на овсы приходили, – Коля докурил и вставил в зубы травинку, – медведица с детенышами зайдут в поле и стоят смунят колосья.
– Что делают? – не поняла я диалекта.
– Смунят. Ну, обсасывают. Овес когда зеленеет, такой молочный становится. Медведю вкусно.
На пригорке цепочка следов оборвалась. Посовещались и пришли к выводу, что медведь спустился в лес. Ну, там ему и место.
На закате я осмелилась пройти вдоль опушки и поискать еще следы медведя, рассмотреть повнимательнее, пока их не размыло дождем – интересно. Обошла всю деревню вокруг: ничего примечательного, кроме отпечатков кабаньих копыт прямо около моей бани. В баню сегодня решила не ходить.
1 июня
Трава в деревне растет так же быстро, как в городской квартире собирается пыль на комоде. Пока обкашивала дом, заросла дорога к бане, пока косила дорогу, закудрявился газон.
Сезон косилок начался. Жужжат со всех сторон: в одном конце деревни косят бензиновой, в другом — электрической. И только местный Коля стучит по металлу, распуская эхо, — отбивает свои старые ручные косы.
У соседки Татьяны весь участок в упругих одуванчиках.
– Жалко их, – говорит она с горечью и решительно заводит бензокосу.
А у Надежды из крайнего дома вместо одуванчиков – маргаритки. Курчавые белые, розовые, сиреневые — шагу не ступишь, не растоптав.
– Подождите, не косите, – просит мой Санька, - можно я букет соберу?
По деревне все ходят, держась за спину, вздыхают от усталости.
– Сегодня все какие-то укошенные, – говорит сын и расставляет маргаритки по вазочкам.
Но и помимо травы у нас хватает забот. Днем после дождя выискиваем на небе радугу, ночью выходим на улицу – рассматриваем луну и, если повезет с погодой, звезды, по вечерам гуляем по железной дороге – провожаем солнце. Ну а утром, разумеется, опять косить.
10 июня
Я познакомилась с кладоискателем. Желанная находка для него — старинная монета. По монетам он восстанавливает историю.
Раньше на Руси, когда ставили сруб, в красном углу между первым и вторым венцом клали монету. Такой обряд: положишь закладную монету – будут в доме деньги водиться. Чем ценнее монета, тем богаче заживешь. Тогда это было просто традицией, а теперь по найденной монете можно определить, когда был построен дом.
Я предполагала, что дому, в котором я сейчас живу и который считаю своим, давно пошел второй век. Здесь жили поколения чужих мне людей. Здесь несколько лет была школа – чернильные пятна на деревянной стене тому напоминание. Во время войны в нашем доме стояли немцы. Местная тетя Тоня рассказывала, как неумело они топили русскую печку. Топят час – холодно – подбросят дров. Дальше топят – холодно. Весь день дрова подкидывали, вместо того, чтобы дождаться углей и закрыть трубу, а к вечеру так раскалили, что голыми на улицу выбегали и в снег прыгали.
Несколько лет дом стоял перекошенный, с дырявой крышей – без хозяина, пока папа его не купил и не занялся восстановлением. Саму избу он не разбирал, но прирубленный двор разрушил и нашел много старинных вещиц: безмены, чугуны, ухваты, прялки — обычный набор для любой деревни. А еще обнаружил в бревнах монету с надписью «Денга». Мы тогда всего лишь удивились ее возрасту, сунули в какую-то жестяную банку да и забыли о находке. А теперь, когда я узнала от нового знакомого о значении закладных монет, мне очень захотелось эту «денгу» найти и посмотреть на нее уже со знанием дела.
Утром под окнами я услышала голоса – вышла на веранду. Смотрю – чужие: молодая пара с ребенком и мужчина постарше.
Девушка представилась – Зоя – и объяснила, что когда-то в этом доме жила ее прабабушка, и вот они с семьей захотели здесь побывать. Мне и самой было интересно познакомиться с родственниками моего дома. Зоя давно живет в Москве, деревенского в ней почти ничего, кроме имени, мягкого говора и небольших щербинок от семечек на передних зубах. Когда прабабушка умерла, Зоя была слишком маленькой и прежним дом не помнит, зато ее отец подробно пересказал свои воспоминания:
– Вход в дом был с другой стороны – крыльцо с тремя ступеньками. Крыша была дранкой покрыта. Вон там сарай стоял. А здесь, – он постучал ладонью по лавке, на которой сидел, – здесь был двор: хлев, сеновал.
Именно таким я увидела дом, когда впервые приехала сюда в тринадцать лет.
– Подождите, у меня же есть старая фотокарточка дома, – вспомнила я, – сейчас покажу.
Я поднялась на чердак, нашла в дальнем ящике фотографии и... жестяную банку.
Как только гости ушли, я открыла банку и рассмотрела монету: «Денга 1731».
Получив от меня сообщение с фотографией деньги, кладоискатель ответил: «Значит, деревня у вас старая. Могу приехать с металлоискателем, по участку походить — еще будут находки».
Заманчиво и увлекательно! Но если металлоискатель зазвенит, придется копать или ломать, а я только-только газон на месте старого сарая выровняла. Фундамент в прошлом году под сруб поставили, крышу новую уложили. А еще интернет подключили, на днях водопровод в дом провели и даже кабину с тропическим душем установили.
Могла ли Зоина прабабушка себе такое представить?
А все-таки очень хочется найти клад!
25 июня
По свистку поезда я проверяю часы. В понедельник и пятницу он гудит в одиннадцать утра, когда идет из Осташкова в Кувшиново, и в половине четвертого – на обратном пути. Большего движения по нашей одноколейке нет. Редко-редко проползет товарный. Бывает, дребезжа, проскочит дрезина. Все остальное время рельсы зарастают травой.
Я давно задумала пешее путешествие по рельсам, но все не решалась отправиться: то было слишком холодно, то слишком жарко, то меня пугала длина маршрута. Но когда я прочитала в интернете историю дороги и поверила в ее уникальность, засобиралась.
Оказывается, многие увлеченные «чугункой» специально приезжают сюда из Москвы или Питера, чтобы увидеть двукрылый семафор или найти на путях рельс с оттиском 43 года. Да у нас тут музей под открытым небом! И я мимо этого музея каждый день хожу купаться, не потрудившись зайти в зал с экспонатами.
Мы с сыном Санькой собрались основательно: спички, нож, запас воды и шоколада, заряженные телефоны, средство от комаров, фонарь и свисток для непредвиденных ситуаций, ну и полотенце – будем купаться в Волге. Конечно, я взяла тяжеленный кофр с фотоаппаратом и объективами.
Я изучила карту. Нам предстояло пройти по рельсам пять километров до старинной железнодорожной станции Скакулино, оттуда по путям еще пару километров до Волги, затем вернуться на станцию и свернуть в лес. Лесная дорога ведет к озеру и поселку – там нас заберет машина. Пятнадцать километров — подумаешь!
На песке, между деревянными шпалами, свернувшись колечками, греются черные, будто лаковые, гадюки. То справа, то слева на железнодорожной насыпи глубокие кабаньи следы. Вдоль рельсов непроходимые заросли корявых елок и бредняка, так местные называют здешнюю иву, из которой раньше плели корзины. Кое-где лес заболотился: земля покрыта блестящей светло-зеленой ряской. И если бы не наш редкий поезд, железную дорогу можно было бы назвать заброшенной. Но я называю ее раритетной, потому что на этом отрезке сохранились старинные семафоры, светофоры, стрелки с ручным переключением и, что мне особенно интересно, до сих пор действует электрожезловая система блокировки. Движение поездов здесь все еще зависит от рук людей, а не от компьютеров.
– Нам надо пройти первые пять километров за полтора часа, – поставила я Сане задачу, – через полтора часа поезд на минуту остановится в Скакулино, и дежурная будет передавать машинисту разрешающий жезл. Я хочу это снять.
У Саньки на руке часы, измеряющие преодоленные километры, пройденные шаги и затраченные калории. Он важно посмотрел на свои цифры:
– Легкотня! Я пять километров за полчаса прохожу.
Поначалу, конечно, шагали бодро. Шпалы ритмично мелькали под ногами, солнце грело в меру — не палило, ветерок старательно сдувал упорных комаров и слепней. Мы рассматривали необычные растения на насыпи, разгадывали следы зверей, нашли на откосе три ржавых, изогнутых гвоздя, которыми рельс крепится к шпалам, и могли бы успеть на станцию к прибытию поезда, если бы не первая земляника - будто коврики с красным узором расстелены на песке.
Санька достал из рюкзака походную кружку и встал на колени.
– Не могу же я ее тут оставить! Я быстро! Мы успеем!
И вроде все обобрали, пошли дальше, но тут снова полянка.
– Я хочу целую кружку набрать. Представляешь, как папа с бабулей обрадуются!
Пока Саня бережно собирал ягоды, я фотографировала семафор. Вот он какой — двукрылый! Стеклышки у него – синее и желтое. Тросы и крутилочки какие-то, рычаги, а рядом, на столбе, маленький металлический домик – похож на скворечник, но зачем-то с трубой. Трос тянется вдоль рельсов туда, где станция. На станции дежурная повернет чугунную ручку – трос двинется и переключит семафор, который стоит тут в лесу над земляничной поляной.
Не буду утомлять описанием кабаньих следов, эти находки нам уже привычны, но вот про неопознанного зверя расскажу. Когда Саня был увлечен земляникой, а я съемкой семафора, боковым зрением подметила движение на рельсах, метрах в тридцати от нас.
Я встрепенулась и внимательно присмотрелась, но успела увидеть только светло-коричневую шкуру зверя размером с большую собаку. Ни морды, ни лап не разглядела. Зверь перешел «железку» и спустился в лес. Я скорее поставила фотоаппарат в автоматический режим, чтобы снять быстро и наверняка и побежала вперед по шпалам, но животное словно растворилось в кустах. Кто это был? Не знаю. Кто-то мохнатый и, мне показалось, добрый.
Гудок за лесом – значит, поезд заходит на станцию Скакулино. Мы не успели. Я сержусь на землянику, на семафор, на Саню – все из-за них – и мы бежим по шпалам. Санька прижимает к груди кружку полную ягод, я на ходу настраиваю камеру. Бежим-бежим, рельсы-рельсы, шпалы-шпалы – нет, не успели. Вот он яркий, красный на горизонте – шумит, надвигается. Куда деваться? Слева и справа заросшие овраги, в оврагах болото. Я спустилась вниз, примяла траву и подтащила к себе Саньку. Мы радостно помахали руками машинисту, в ответ он дал короткий гудок, и поезд прогремел колесами прямо перед нашими глазами, казалось, на расстоянии вытянутой руки. Пролетел молниеносно и ушел за лесной поворот. Мы стояли веселые и ошарашенные, как после мощной грозы.
Теперь спешить было некуда – следующий поезд в пятницу. Я вдоволь наснимала рельсы, домик дежурного по станции, ручной стрелочный перевод с флюгаркой. Флюгарка – это по сути керосиновый фонарь, который дежурный должен поворачивать одним или другим боком к машинисту, в зависимости от положения стрелки.
Я рассчитывала застать на станции этого дежурного, поинтересоваться, как тут все устроено, но маленький станционный домик был уже заперт. Мы не встретили ни одного человека. Зато на горизонте светилась от солнца наше следующая цель — железнодорожный мост через Волгу.
Вблизи мост выглядит пугающе. Рельсы и шпалы лежат крепко, а вот деревянный настил для пешеходов совсем хлипкий: доски под ногами прогибаются и даже потрескивают. Через щели видна быстрая темная вода внизу. И страшно, и весело! Перебрались. Нашли место для купания и нырнули в прохладную Волгу! А потом грелись на солнце и я рассказывала Саньке столетнюю историю нашей железной дороги.
В самом конце 18 века в селе Каменное появилась небольшая бумажная фабрика. Потом производство увеличивалось, фабрика расширялась и, при управлении графиней Юлией Михайловной Кувшиновой, стала совсем большим и успешным предприятием. Для перевозки грузов нужна была железная дорога. Графиня взяла ссуду под залог фабрики и началось строительство.
Во время войны здесь шли бои, и дорога сильно пострадала – ее пришлось восстанавливать.
– Видел на рельсах гравировку с цифрой «43»? – спросила я Саньку.
Он пожал плечами - не обратил внимания.
Уже при Советском Союзе Каменное переименовали в Кувшиново – в честь графини. А ее дорога до сих пор действует, и даже семафоры работают.
На обратном пути к Скакулино мы рассматривали рельсы – искали штампы с годом производства.
От домика дежурного по станции через лес идет дорога к озеру. Это последний рывок, но я уже без сил. Ничего в пути не восхищает: ни закатное солнце, ни цветущие поля, ни пестрые бабочки над головой. Я чувствую только усталость и тяжести кофра.
До озера еще километров шесть.
– Лиса! Мама! Лиса! – закричал Саня на весь лес.
Я подняла глаза от дороги и вижу, действительно – симпатичная лисица, хвост с белой кисточкой – прямо перед нами перебегает дорогу. Забылась усталость: скорее фотоаппарат, поменять объектив, бежим... Но куда там. Лиса юркнула в высокую траву, и больше мы ее не видели.
На закате вышли к поселку на озере. Накупавшись до мурашек и синих губ, Санька позвонил папе, и через полчаса мы уже ехали в машине домой. Широкая грунтовая дорога, поворот, другой и вот автомобиль пересекает переезд, то самое место, с которого мы начали сегодня пешее путешествие по раритетным рельсам.
А дома ждала бабуля с жареной картошкой и малосольными огурчиками. После ужина мы по-честному поделили землянику: каждому по две столовые ложки. Саньке, разумеется, с горкой.
8 июля
Сосед Коля меня задарил. Знает о моей страсти к деревенским артефактам, вот и приносит: то кривой серп, то ржавые грабли, то берестяной короб, обросший в сарае паутиной. Подарит, закурит и жалуется, что грибов нет. Колосовики должны пойти, куда там — даже лисичек не нашел.
– Ни одной поганьки, Вик!
Так и выговаривает каждый раз – поганьки – мягко.
Сегодня смотрю во окно – идет с Бимом, несет сито дырявое.
– Надо тебе для твоих поделок?
– Еще как надо, – говорю, а сама вспоминаю, остался ли у меня для Коли портвейн. Не просто так пришел - выпить хочет.
– А сосед-то, москвич, уже два раза грибы приносил. Подберезовики, подосиновики. Где он их находит, ты мне скажи? – Коля вздернул плечи, вопрошая, и развернул коричневые руки ладонями к небу. – Посмотри в своих интернетах, пойдет дождь или нет?
Обычно Коля носит рубашку навыпуск, а тут на нем майка-тельняшка. Видны на плечах небрежные тюремные татуировки, прощупываются взглядом ребра. Тощий, как подросток. Я удивилась:
– Ты что такой худой?
– Дай ты мне поесть, Викуль, – попросил Коля и прикурил вторую сигарету.
Я собрала в пакет рис, гречку, консервы и печенье.
– А выпить есть? – понадеялся сосед.
– И конфетку, – услышала я вслед, когда пошла наполнять стакан.
Он жадно выпил, развернул блестящий фантик, откусил полконфеты, а вторую половинку отдал Биму.
Пес аккуратно взял угощение зубами и положил в траву. Коля поднял шоколад и доел.
– У меня еще самовар есть, принести тебе?
– Старинный или электрический?
– Древний, медный, – гордо пояснил Коля.
– Неси, конечно. А я тебе продуктов куплю побольше.
– И бутылку. Побольше.
– По рукам.
Сито я тут же пустила в переделку: пара досточек, веревка – и полочка в сельском стиле готова! К вечеру начался затяжной дождь. Значит, скоро пойдут грибы. Вот Коля обрадуется!
10 июля
Разобрать гитару на поделки — как бросить книгу в огонь – отдает кощунством.
Несколько лет у меня не поднималась рука вонзить в нее стамеску, хотя давно стало понятно – восстановить инструмент нельзя. Что я только ни делала: струны меняла, гриф подтягивала, вбивала под него колышки – все одно – не строит, музыки не будет. Но у старых вещей есть шанс на вторую жизнь. Я взяла нож и подцепила деку.
Гитара в нашем доме была с моего раннего детства. Некрупная, желтенькая, поцарапанная. В будни она пылилась за диваном, а в праздники, когда приходили гости, папа играл, все подпевали. Я очень любила песни про ежика с дырочкой в правом боку и про зеленую карету, но больше всего ждала «Комсомолочку».
На углу у старой булочной,
Там, где ветер пыль метет,
В синей маечке-футболочке
Комсомолочка идет.
А коса ее острижена,
В парикмахерской лежит,
Лишь одно колечко рыжее
На виске ее дрожит...
Текста Окуджавы я тогда не понимала, но очень жалела эту комсомолочку. Мне представлялось, что какой-то злодей отрезал ей косу. Теперь девушка вынуждена носить позорную стрижку «под мальчика» и ждать, пока отрастут волосы.
Когда папа был на работе, я доставала гитару из-за дивана. Папа играет так легко и ладно – ничего сложного – тоже смогу. Я била по всем шести струнам, дергала каждую в отдельности и даже зажимала их пальцами на грифе там, где нарисованы белые точки – мелодии не получалось. И все-таки я настойчиво выкрикивала «Комсомолочку» под дребезжание, прежде чем убрать гитару до следующего желания петь.
Что-то поменялось. Гости приходили все реже, играть папа перестал, и инструмент вместе с другими ненужными вещами отвезли в деревню. Он бы сгинул на чердаке, если бы не Сережка и Виктор Цой.
Сережка приезжал на мопеде. Мы залезали на чердак и в укромном уголке рядом с печной трубой, среди старых газет, корзин и прялок пели «Пачку сигарет» и «Восьмиклассницу». На откос крыши я повесила плакат с Цоем. На глянцевой бумаге из темноты лучом света была выхвачена его фигура в черном: руки скрещены на груди, мужественный подбородок, суровый взгляд. Под этим взглядом Сережка учил меня курить, целоваться и играть на гитаре.
Многое я тогда почувствовала впервые. И впервые ощутила желание учиться. С самого утра залезала на чердак и оттачивала аккорды. По нескольку часов, до волдырей на пальцах, забыв про еду и прогулки, пока не послышится рычание мопеда.
Когда волдыри превратились в устойчивые мозоли, мне стало понятно, почему папину гитару отправили на чердак. Я распознала ее ужасное звучание. А по деревне прошел слух, что Цой погиб. Мы с Сережкой не сразу поверили, мало ли местные болтают. Но у соседки был телевизор – она подтвердила. А наш Цой был жив. Он смотрел с чердачного портрета и слушал «Кукушку» в моем исполнении. Я нацарапала на деке слово «Кино», играла и мечтала о новой гитаре — черной, лакированной, как у моего кумира. Вместе с летом закончились наши уроки. Мы вернулись в город.
И вот предновогодний вечер. В моей комнате наряжена елка. Я суючусь возле шкафа, выбирая праздничный наряд, и краем глаза замечаю под елкой ее – темно-красная, блестящая, металлические струны - подарок родителей. Не может быть! Теперь-то мы с Серегой заиграем!
Эта вторая гитара была со мной долго и даже пережила Сережку. Мы с ней взрослели, учили новые песни, переезжали с квартиры на квартиру, а потом я перестала справляться с ее строем, забросила. При случае отвезла гитару в деревню, оставила на чердаке рядом с той, тоже «неиграющей», на которой нацарапана надпись любимой группы. У меня ведь уже появилась новая гитара – черная, как у Цоя.
Иногда я поднималась наверх, стирала со старых инструментов пыль, вспоминала наши уроки музыки. И вот решила красную лаковую вернуть в дом, дать вторую жизнь: взяла нож и подцепила деку.
18 июля
Сегодня я сделала поднос из старого сарая. Из его частицы, конечно.
Когда в конце восьмидесятых мы купили дом в деревне, на участке в придачу была и баня, и сарай – все, как полагается в тверской глуши. В сарае папа устроил себе столярную мастерскую: соорудил широкий и длинный верстак, стены обшил маленькими выдвижными ящичками для гвоздей и шурупов, установил стеллажи под инструмент, высоко, под крышей, сделал полки для хранения досок.
Что только папа в своем сарае не мастерил! Столы, стулья, скамейки и даже ульи, когда собрался завести пасеку. С самого утра в мастерской визжал станок, рычала дрель или жужжала болгарка.
А у меня был велосипед и подружки по соседству. У нас свои развлечения: озеро, лес, речка. Мы купались, собирали ягоды, прыгали в песок с обрыва, ходили в гости к мальчишкам в дальнюю деревню за станцией.
Вечером папа выходил из сарая плотно покрытый древесной пылью, с опилками в волосах, и показывал мне свои поделки. Я в ответ рассказывала о наших приключениях, опуская подробности про сигареты, выкуренные у костра в компании незнакомых, но таких веселых туристов. Я восхищалась папиным мастерством, но его страсти к деревяшкам не понимала. Как можно просидеть весь день в сарае, если рядом озеро?
Когда папы не стало, многое на участке и в доме без его руки принялось рассыпаться. Первым покосился сарай. С каждым годом все сильнее кривились дощатые стены, повело полки и ящички, прохудилась крыша, заклинило дверь. Дошло до того, что туда стало опасно заходить – сверху могли упасть балки. На семейном совете мы решили сарай разобрать.
Позвали деревенских на подмогу, накинулись и через пару дней на месте папиной мастерской остался черный прямоугольник земли, а рядом куча бревен и досок. Мусор вывезли, доски покрепче я сохранила.
– Попили их на дрова, – все советовали соседи, – чего старье хранить?
Но я отказывалась, в хозяйстве пригодится.
И вот пригодилось. Свою мастерскую я устроила в уголке на веранде. Уже не первое лето увлеченно пилю, зачищаю, сверлю, приколачиваю и даже отказываюсь от озера, лишь бы побыть подольше с моими деревяшками.
К вечеру я покрываюсь с головы до ног древесной пылью, устаю до дрожи в руках, но радостно хвастаюсь домашним своими поделками.
– Это она в отца, – говорят соседи, – Мишка целыми днями в сарае чего-то мастерил.
Старые доски, разумеется, не слишком прочные, но цвет и текстура у них особенные, для некрупных поделок – идеально. Я взяла две досточки из тех, которыми был обшит сарай, выкроила самые крепкие части, немного зачистила, подогнала по размеру, покрасила, прикрутила латунные ручки от сломанных оконных рам и получился у меня поднос из сарая. Из его частицы, конечно.
12 августа
В деревне новости! Сосед Серега накачал камеру от самолета!
Увидела его в окошко, сунула ноги в калоши и бегом расспрашивать, что за диковина?
– Камера от семьдесят шестого, - говорит.
Серега — техник по роду деятельности, чинит самолеты, я его терминов не понимаю, удивляюсь.
– От «Ила-семьдесят шестого», – поясняет сосед, - летала?
Камера от шасси под напором насоса медленно росла на траве.
– Самолетные покрышки, как и автомобильные, со временем съедаются, тогда и камеры под списание. А я вот ее – в деревню, пригодится.
– На велосипед поставишь? – шучу я.
– Купаться с ней будем. Можно несколько штук скрепить — понтон будет.
– А она задняя или передняя? – зачем-то спросила я.
– Задняя.
У Сереги и план самолета под рукой – на машине наклейка с изображением «Ила».
– Вот тут – две передние стойки, вот тут – четыре задние. На каждой стойке по четыре колеса, – Серега пальцем обвел шасси на картинке, – у меня в гараже еще камеры есть, хочешь тебе привезу?
Хочу ли я плавать на колесе от самолета? Что за вопросы! Конечно, хочу, да я теперь просто мечтаю об этом!
Камера надулась, стала огромной и упругой, как батут. Серега отключил насос и посмотрел на серое небо:
– Уж не знаю, покупаемся ли мы еще в этом году, вода в озере остывает...
– К субботе, говорят, потеплеет. И знаешь, ради такого аттракциона я в любую воду войду. Дважды!
– Вот и договорились, – подытожил сосед, – в выходные едем на пляж.
Серега закатил гигантское колесо в калитку, а я поспешила домой — топить печку.
14 августа
Вереск. Вересковые поляны. Август.
Прожив почти полгода в деревне, я стала отсчитывать время по растениям. «Это было, когда цвели незабудки...». «Последний раз мы виделись, когда начали увядать ирисы...». «Помнишь, мы ездили на Волгу, тогда еще цикорий цвел...».
В конце весны ярко засветились одуванчики и мать-и-мачеха, в начале лета в палисаднике ароматно цвела сирень, а в сырых низинках качались на сочных стеблях желтые кубышки, середина июня — время люпинов, следом поля покрылись ромашками.
Иван-чай? – пол-лета позади, а вдоль тропинок, среди полыни, поднялась пижма. И вот, пожалуйста, вереск — середина августа, конец лета.
Мы ездили в лес, когда зацвел вереск!
16 августа
Очень узкая лестница. Темно. Пахнет сыростью, но не затхлой – в воздухе запах подсыхающего цемента. Поднимаемся на ощупь, задевая локтями новые кирпичные стены. Одолели первый круговой пролет – здесь светло, под ногами строительный мусор, провода, доски. Снова в темноту - идем дальше. На мне объемный кофр с камерой, в руках штатив – протискиваюсь в узкие проемы в предвкушении: какой вид откроется с колокольни? Еще одна светлая площадка, опять ступеньки – вышли на звонницу. Здесь будет висеть колокол.
Лестница кончилась. Выше – строительные леса: лазы, перекладины, мосточки. Держаться крепче, ногу сюда, перехватиться, только не смотреть вниз. Доски, по которым мы ступаем, пружинят. Прежде чем шагнуть, ищу взглядом шляпки гвоздей на деревянной поверхности. О, вот пара шляпок, значит, прибито, значит крепко, можно шагать. Но глаза не верят, глаза выискивают пропасть в щелях, и ноги подкашиваются. В панике я прижимаюсь к каменной стене – кирпичи надежнее досок. Надо отдышаться, успокоиться и лезть выше...
Церковь в Сухошинах восстанавливают уже много лет. Я хорошо помню ее совершенно развалившуюся: руины из красного кирпича, дыры в своде, поросшем березами и елками. Внутри храма – земля, ямы, на стенах остатки фресок. Мне было чуть больше двадцати. Мы приезжали сюда с друзьями посмотреть на старинные развалины, отыскать фрагменты росписи, пофотографировать. Потом местные подвижники занялись восстановлением храма. Тогда мне казалось, что восстанавливать просто нечего, но теперь понятно, что я ошибалась. И вот дошло дело до строительства новой колокольни.
Я всегда ищу выгодные места для съемки, но мне и в голову не приходило, что на эту башню можно подняться. А мои друзья, местные жители, сделали мне подарок — пригласили на самую высокую точку в округе. Могу ли я струсить на середине пути и отказаться от подарка? Колокольню достроят, леса уберут, и выше звонницы я уже никогда не поднимусь. Надо двигаться наверх. Приставная лестница, узкий лаз и вот мы на уровне кирпичного шатра.
Отчего перехватило дыхание – от страха или от красоты? Как высоко! Как далеко и широко! До горизонта темно-зеленые леса уложены слоями, между ними желтеют поля. Мимо нас идут облака, солнце высвечивает то луг, то перелесок, то деревенские домики. Я достала камеру, установила штатив и выстроила кадр.
Высоты я боюсь сильно, знаю, что могу не справиться со страхом, поэтому никогда не катаюсь на чертовом колесе, отказываюсь от прогулок по крышам и не мечтаю прыгнуть с парашютом. А тут просто не знала, что меня ждет – с земли колокольня кажется невысокой.
Строители легко прыгали с одного уровня лесов на другой, ловко поднимали и опускали ведра с раствором, свешиваясь через шаткие доски. Мои друзья тоже чувствовали себя свободно – выискивали на горизонте знакомые деревни, фотографировались. Я же думала о пропасти под моими ногами, ну и немного о значениях выдержки и диафрагмы.
Пока писалось видео, прислушивалась к своей панике: сердце бьется слишком громко и часто, виски сдавило, жарко, дышу, как после пробежки, а ноги... Ноги будто не мои. Голова им командует – ступайте! А они топчутся и топчутся на одном месте. Потихоньку, мелкими шагами передвигаюсь вокруг шатра, всматриваюсь в даль, меняю ракурсы съемки, дожидаюсь солнечных лучей и снимаю.
Вот тянется тонкой полосочкой дорога, вдоль нее деревеньки, как игрушечные. Где-то за дальним лесом и наш дом. Вот кладбище, вековые дубы сверху смотрятся молодо, под их кронами могила отца. Вот бегут по тропинке крошечные деревенские дети. Куры и гуси едва угадываются в траве. А вот я, неуверенно стою между небом и землей, радуюсь и не могу насмотреться на бездну.
На земле все вернулось к своим привычным размерам: дома стали большими, деревья огромными, а колокольня невысокой. Горизонт приблизился, тревога прошла, а радость осталась.
22 августа
Одни соседи варят варенье, другие солят огурцы, третьи маринуют грибы на зиму. Я тоже пытаюсь сохранить это лето, проведенное в деревне: фотографирую, сушу цветы, смотрю, слушаю и запоминаю.
Все разговоры вокруг об отъезде. А вы когда? А осенью приедете? Дом заколачиваете или просто на замок? И все с сожалением, с печалью в голосе.
Днем дразнит теплое солнце, мол, уезжайте-уезжайте, еще пожалеете. Ночью - звезды: в городе таких ярких россыпей не будет.
Сосновый бор, озеро, вересковые поляны, стрекозы, желтеющие березы, непоспевшие еще сливы... Скоро возвращаться в город. На кого же я все это оставлю?
24 августа
Такое со мной впервые — почти полгода я провела в деревне в Тверской области безвыездно. Мы всегда проводим здесь большую часть лета, но обычно урывками, то и дело обстоятельства выдергивают в Москву. В этом году все иначе – карантин, самоизоляция. Я приехала, когда лежал снег, уезжаю под шелест желтых берез.
Признаться, страшно возвращаться. Боюсь тесноты квартиры, учащенного ритма города, толпы и обязательств, которые неминуемо появятся в связи с работой, со школой, с новыми проектами...
Но моя деревенская жизнь не была скучной или слишком уединенной. Столько новых знакомств, событий, впечатлений — любой горожанин позавидует. Просто здесь все размеренно, без спешки, вдумчиво.
Я мастерила, реставрировала, рисовала. Я обуючивала дом, сушила цветы, ловила рыбу, фотографировала, снимала видео, писала стихи, накрывала праздничные столы на нашей лужайке со старинными лавками, видела диких зверей, обнимала коров, овечек и лошадей, я купалась в нежном озере и даже плавала на камере от самолета. Я научилась сажать цветы и радоваться каждому новому бутону. Я поднималась на леса строящейся колокольни сельской церкви. Много работала: косила, копала, чинила. Я веселилась: по вечерам мы с соседями пили вино под березами, увешенными новогодними светящимися гирляндами, и играли на гитарах, а потом гасили весь свет, задували свечи, закручивали фитиль керосиновой лампы, чтобы утонуть в звездном небе. Я ездила на велосипеде в деревню на берегу, покупала там копченого судака, черный хлеб и ела все это, усевшись на мосточке и опустив ноги в теплую воду. Гуляла по вересковым полянам и ходила по брусничным коврам в сосновом бору, шагала по рельсам старинной одноколейки и ездила на «коротком» поезде. Я сдружилась с уникальными людьми из местных, вдоволь общалась со старыми друзьями. Я бывала в гостях, гости бывали у меня, и каждый раз мы не могли расстаться. Веранды, плетеные кресла, гамаки, чай со смородиновым листом, запах скошенной травы, аромат лилий или флоксов и разговоры, разговоры, разговоры до холодного тумана, до темноты, до конца августа.
Конец августа – время возвращаться в город. Время прервать череду моих деревенских историй.