XIII Записки идиота

            
                *      *     *
И догадал же меня черт с умом и талантом влюбиться в Одинцову! Я и сам не заметил, как это случилось. Возможно, первым толчком послужило следующее происшествие: после летних каникул я увидел Лену в коридоре общежития в халате. Увидел со спины, так что сумел по достоинству оценить ее фигуру. Как сказал один алкаш, округлостью линий она напоминала корпус гоночной яхты, и халат не скрывал ни одного изгиба… Алкаши понимают толк в гоночных яхтах!

Я моментально представил Одинцову без халата - и был сражен наповал. Убит! К чему теперь рыданья? Судьбы свершился приговор!

И я, как сомнамбула, пошел вслед за Одинцовой, в ее комнату. Лену я и увидел, когда вошел, забыв постучаться. Она стояла перед зеркалом в одних трусиках, собираясь примерить лифчик. Дежавю. Что-то мне знакомое, так-так…

Женский визг был мне вместо приветствия, но визжала отнюдь не Лена, а ее соседка по комнате. Лена же, быстро накинув халат, весело крикнула:
- А чего ты остановился и засмущался? Входи!
- Я пришел, чтобы поздравить вас с началом нового учебного года, - все еще смущаясь, сказал я. – А также в надежде, что в честь сего знаменательного события вы угостите меня чаем.
- Угостим, конечно! Почему бы и не угостить?

Когда мы пили чай, я не сводил с Одинцовой глаз. Лена это заметила, разумеется. И спросила:
- А что ты на меня так смотришь? Неужели моя грудь произвела на тебя такое впечатление?
- А как она может не произвести впечатление? – уже несколько освоившись, ответил я. – От такой красоты и ослепнуть можно!
- Хочешь, еще раз покажу?
- Лена, прекрати! – одернула ее Наташа Андрианова.
- А чего здесь такого? – невинно возразила Лена. – Я ведь не твою грудь ему собираюсь показывать! А если ему интересно? Может быть, он такого никогда не видел!
- Это самое лучшее из всего, что я видел! – согласился я.
- А вот ноги мои ты не оценил по достоинству, - вспомнила вдруг Лена.
- Молодой был, глупый! Да и когда это было! Я уже и забыл об этом!
- А вот я не забыла!
- Да ты, оказывается, злопамятная!
- Еще какая злопамятная! – подтвердила Лена.
- Но зато теперь я оценил сразу все! И готов, не сходя с этого места, жениться на тебе!
- Не получится, - возразила Лена. – У меня ведь жених есть, он в военном училище учится. А я девушка верная!

Горьким показался мне чай после этих слов, и при первой возможности я слинял в свою комнату. Лег на кровать и взял книгу. Надо отвлечься и остудить голову!
Отвлечься, однако, не получилось.

«За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!» - прочитал я.

Какая еще любовь, настоящая и вечная? Так – влечение, пусть даже -вожделение. Но любовь?! Откуда же ей взяться?

Я отложил Булгакова и взял исторический роман. Но и там все то же:

«- Голубушка моя, - зашептал он с болью, - я зла тебе не желаю… Я тебя выкуплю, вот крест святой…
- Господь с вами, - рассердилась она, - да зачем мне ваш выкуп? Пустите, барин… - и снова улыбнулась, показывая два зубочка. – Вы своих лучше выкупайте, а нам не надобно…
И Дуняша медленно, словно в церковь, прошествовала по коридору и, отворив дверь в комнату ротмистра, скрылась за ней».

Ну, что это такое, в самом-то деле! И это называется историческим романом? Да от таких романов не то что не избавишься от наваждения, а ведь действительно влюбиться можно!

Я в возмущении швырнул книгу на пол и включил магнитофон. И услышал голос Высоцкого:

«Я однажды гулял по столице,
Двух прохожих случайно зашиб, -
И, попавши за это в милицию,
Я увидел ее и - погиб».

Нет, это невозможно! Одинцова, конечно, девушка бойкая и где-то даже взбалмошная, но пока еще никто в общаге не хвастался, что смог затащит ее в постель!

Так что выключил я и магнитофон. И что? И стал сочинять сам, естественно.
Первые строчки родились достаточно быстро:
         
На крыше ночи напролет,
     Как в филармонии,
Потрепанный и грязный кот
     Поет симфонии.

Что нужно бедному коту?
     Зачем в волнении
Орет он, глупый, в темноту
     Протяжным пением?

И еще строк пятьдесят в том же стиле. Появляется здесь и прекрасная кошечка, которая не снизошла до страданий несчастного кота, не оценила его пения, а «с сиамским рыцарем ушла – и хвост трубой».

В общем, получилось даже не стихотворение, а целая поэма – такая же глупая, как и ее главный герой. Тут бы даже доктора перепужались: мол, у него - любовный шок!

Но зато я вдруг понял: творчество (но не чудотворство) – пусть временное, ненадежное, но все-таки хоть какое-то лекарство от любви…

                *      *     *
Я никогда не любил бег: уважающий себя человек должен ходить не спеша, размеренным шагом. Даже и в армии, когда командиру нашей роты ударяла моча в голову и он устраивал марш-бросок с полной выкладкой, я старался всеми правдами и неправдами уклониться от этого мероприятия. Но получалось не всегда, а потому порой и мне приходилось участвовать в этом, как я его называл про себя, всеобщем свинстве.

Почему свинство? Да потому, что уважающий себя человек должен ходить размеренно и не спеша! Но и не только поэтому. Марш-бросок – это еще и бег в противогазах. А воздуха не хватает, и многие солдаты отвинчивали шланг от противогазного бачка – и при вдохе и выдохе раздавался звук, похожий на хрюканье. И казалось, что бегут не солдаты, а стадо свиней.

Я не люблю бег! Но тут вдруг зашла к нам на лекцию декан Лидия Ивановна и объявила:
- В воскресенье состоится общеинститутский кросс. От нашего факультета нужно пятьдесят человек. Есть желающие? Я думаю, наши парни обязательно должны участвовать!
- А далеко бежать? – спросил я.
- От института до района КЖБИ.
- Так ведь это почти десять километров! – возмутился Юра.
- Ну, не десять! Меньше! И я удивляюсь, почему вас это так пугает. Вы ведь в армии служили!
- Когда это было! Да и «служить» – еще не значит «бежать»! Солдат спит – служба идет, - напомнил Юра.
- А в нашей части вообще работа была сидячая. На этом деле один наш товарищ даже геморрой заработал, - добавил я.

Лидия Ивановна пропустила мои слова мимо ушей. Она привыкла к нашей бесцеремонности.

- Я буду участвовать! – сказала вдруг Лена Одинцова.
- Я тоже! – моментально согласился я.
- Ну, тогда я тоже, - нехотя поддержал меня Юра. Друзей не бросают в беде.

В воскресенье наши неопытные девушки – и Одинцова в их числе - взяли очень быстрый старт. Понятно, что в армии они не служили и не знали всех тонкостей бега на длинные дистанции, но ведь на уроках физкультуры их должны были чему-то научить! Куда спешить? Еще бежать и бежать! А потому надо экономить силы!

Я и не спешил в уверенности, что через километр-другой нагоню Лену – и побежим мы с нею плечом к плечу.

Но ни через километр, ни через другой, ни через третий Одинцову я не догнал. Других наших девушек мы с Юрой обгоняли, а вот Лены не было!

Потом мы уже и сами не бежали, а шли, тяжело дыша, потом снова бежали и снова шли – но Лены все не было! Не нашел я ее и на финише, где нам вручили похвальные листы за участие в осеннем кроссе.

- А где же Одинцова? – спросил я у Наташи Андриановой, которая вместе с Леной ушла со старта в отрыв.
- А она еще возле института сошла с дистанции! – ответила Наташа. – Она изначально и не собиралась далеко бежать! У нее встреча с женихом назначена!
- А к ней жених приехал? – упавшим голосом спросил я.
- Да шучу я! Никто не приезжал! Просто не захотела далеко бежать – и все! Ты ведь знаешь: главное - не победа, а участие!

А я-то, я!.. Чего ради понесло меня в такую даль?

Вот и верь после этого людям!..

                *      *     *
В главном кинотеатре города уже неделю шел фильм «Легенда о Нараяме». В перерыве между лекциями наши девушки его обсуждали.

- Мерзкий фильм! – безапелляционно заявила Светка Зайцева. Многие с нею согласились. Билеты на этот фильм, однако, купить было трудно.
- А ты что думаешь об этом фильме? – спросил я у Лены Одинцовой.
- Ничего не думаю! Я его еще не видела!
- Так давай вместе и сходим! – неожиданно для самого себя предложил я.

И откуда только смелость взялась? То ли любовь тому причиной, то ли таинственный ее жених, но с определенного времени я с Леной вел себя нерешительно. Впрочем, если честно, я всегда таким и был. Нерешительным. Сказал бы – трус, но кто же признается в своей трусости? Я не из их числа, увы!

- Давай вместе и сходим! – неожиданно для меня согласилась Лена.

Сразу после лекции я полетел в кинотеатр – на крыльях любви, как говорится. Выстоял большую очередь, но билеты были только на дневной сеанс. И как раз в это время у нас лекция! Но на всякий случай я два билета купил, хотя сильно сомневался, что ради кино (и уж тем более ради меня!) Одинцова согласится прогулять занятия. Но она снова согласилась!

На лекцию можно было и пойти, и послушать ее минут тридцать. Но вот как уйти с нее? Кто же отпустит? Лекцию должна была читать Шарова, женщина строгих правил, которая на дух не переносила прогульщиков.

Поэтому лекцию я решил прогулять. А вот Лена на нее пошла, уверенно заявив, что в нужное время уйдет с занятий.

Я, однако, совсем не был в этом уверен и, без надежды, скучен, поджидал Лену под дверью института. И вот ведь какое чудо! К назначенному часу дверь вдруг открылась – и из института вышла гордая и неприступная Одинцова!

- И как тебе удалось отпроситься? – спросил я.
- Легко! Я даже и не отпрашивалась, а встала и стала собирать свои вещи в сумочку. Шарова спрашивает: «Куда это вы собрались?» А я ей такая: «В кино!» Вот и все!
- И что? Неужели она ничего не сказала?
- Ничего не сказала! Она ведь тоже когда-то была молодой! – загадочно ответила Лена.

Сначала мы шли молча, а потом Лена вдруг сказала:
- Вот изучаем мы Пушкина и Лермонтова, а кому они нужны? Их и теперь мало читают, а лет через двадцать-тридцать вообще читать не будут! Эти лишние люди: Онегины, Печорины – никому не интересны! Их время прошло!
- Так уж и прошло?
- Конечно! Сейчас совсем другие времена! Люди делом заняты, они не могут быть лишними!
- Так и Печорин был при деле – офицер! Не в этом дело! Лишние люди были и будут всегда!
- Как это?
- Да вот, например, в молодости каждый задумывался о смысле жизни: зачем жить, если потом все равно умирать? И нет ответа! Многие уже и не ищут его, а живут по инерции. Потому что смирились. Но смирились не все! Так и блуждают по миру, не понимая: зачем? Разве они не лишние люди?

Ну, не кретин ли я? Девушку надо обнять и поцеловать, а я ей о смысле жизни толкую!

Но и в кинотеатре, пока шел фильм, у меня не хватило смелости, чтобы взять Лену за руку. А уж попытаться приобнять – что вы! Это не про меня история!

Когда же мы вышли из кинотеатра, Лена взяла меня под руку сама. И я то ли шел, то ли летел. Но молчал – я не знал, о чем говорить.

Первой молчание нарушила Лена.
- Тебе понравился фильм?
- А тебе?
- Я первая спросила!
- Неплохое кино, - поколебавшись, сказал я. – Много порнографии, конечно! Но вторая серия, когда сын несет свою мать на гору умирать, очень сильная!

Лена помолчала, а потом задала неожиданный вопрос:
- Почему люди живут?
- Никто не знает, - ответил я. – Можно только предположить, каждый высказывает лишь свою точку зрения.
- А правда, что после смерти люди посещают – вернее, прибывают в ад или в рай? А куда попаду я?
- Ты – в рай, разумеется! Какие могут быть сомнения! Но вообще – что такое смерть? Знаешь, что говорил об этом Сенека? Самое страшное не смерть, а то, что будет после нее. Но как нелепо бояться того, чего не ощущаешь, так же нелепо бояться и того, чего не ощутишь.
- Люди смерть ощущают – и это правда, - возразила Лена. – Но как становится жутко, мерзко и вместе с тем легко, когда чувствуешь, что смерть наступает! А я этого боюсь вдвойне!

Я не нашелся с ответом. Потому что кретин! Даже трижды кретин! Сначала навел девушку на мрачные мысли, а затем не смог ее утешить!

Да и словами ли ее сейчас требовалось утешать? Может быть, ее надо было просто обнять и поцеловать? А я не решился!

Так мы и вернулись в общежитие – и наши отношения не продвинулись ни на шаг…

А вдруг она сама ждала, что я ее поцелую?

                *      *     *
Все это было бы смешно, но мне-то не до смеха: я уже и дня не мог прожить без Лены Одинцовой, мне ее постоянно хотелось видеть. Но и слишком часто появляться в ее комнате я не мог – боялся показаться навязчивым.

И что же я делал? Знамо, что – сочинял стихи, чтобы хоть немного снизить градус своих страданий. Вот очередной мой опус:

Ангел мой, моя радость,
Мое ясное солнышко,
Только ты и осталась,
Остальное – до донышка.

Не дождаться расцвета,
У судьбы своей выпытал:
Чаша горькая эта,
Чаша жизни вся выпита.

Жизнь сгорела, бескрылая,
Развалилась на части,
Только ты, моя милая,
Только ты, мое счастье.

Как последняя радость,
Как звезда незакатная,
Только ты и осталась,
Только ты, ненаглядная…

Не то что показать эти стихи Лене – мне самому было стыдно их перечитывать! Какие нежности, какие сантименты! И при этом ничего оригинального: смешались в кучу Тютчев, Визбор…

Но все-таки мне эти стихи чем-то нравились. Может быть, тем, что я сумел полностью выразить свои чувства? Еще бы и избавиться от этих чувств навсегда!
В комнату к Лене я заходил редко, но, к счастью, мы ежедневно виделись в институте. И я, уже не стесняясь, на лекциях занимал место рядом с нею – если, конечно, ее подружки не успевали это сделать раньше меня.

На лекции мы с Леной не разговаривали: преподавателям почему-то не нравилось, когда студенты разговаривают. Видимо, забыли, что и сами были когда-то молодыми. Или, возможно, их личная жизнь не удалась, а потому и мешали они счастью других людей. В общем, не было у них совести!

Но, обреченные на молчание, мы могли писать записки друг другу. Тем более что и передавать их не надо: сидим-то рядом!

Вот небольшая выдержка из нашего обширного эпистолярного жанра:

Лена: «Скажи, когда ты пишешь стихи?»
Я: «Не знаю. Когда получается. Чаще всего не от меня это зависит. Иногда хочу написать, но не получается, а иногда – наоборот. Не хочу, а не могу отделаться».
Лена: «Ну, а настроение играет какую-нибудь роль? А если кто попросит написать, ты сможешь это сделать?»
Я: «Для тебя, наверное, смогу. На какую тему?»

Лена что-то начала писать, но перечеркнула так, что прочесть было невозможно.

И дальше следовало:
«Знаешь, мне всегда казалось, что писать стихи невозможно по просьбе. Стихи должны рождаться сами, без заданной им темы, наконец, они должны быть криком души. Криком, который бы понял на свете один и единственный, любимый тобою человек. Поэтому заказывать тему я не имею права».
Я: «Лена, я полностью согласен с тобою! Так оно и есть. Мне тоже так кажется. Но ты заказывать имеешь право!»
Лена: «Олежка! Она слишком длинная и многоохватная, если можно так сказать, мне даже сформулировать ее трудно. Но я постараюсь высказать ее тебе».

Она должна была спросить: «А почему я имею право?» И я бы тогда ответил: так и так, люблю, дескать. А самостоятельно написать это короткое и простое слово я не рискнул. Мне это казалось слишком… слишком пошлым и банальным, что ли? Еще и этот будущий офицер, будь он неладен!

Но она не спросила. Почему? Может быть, потому, что и сама знала об этом? Женщины ведь в таких делах куда проницательнее мужчин! Или она ждала, что я первый заговорю о любви? Но, скорее всего, она решила не затрагивать эту тему, потому что не хотела продолжения наших отношений…

Перед Новым годом мы разъезжались по домам на праздник. И Лена передала мне записку.

- Прочитаешь ровно в двенадцать часов, - сказала она. – Обещаешь?
- Обещаю!

Разумеется, мне хотелось прочитать ее тут же! Неужели она все-таки сформулировала свою тему? Но я сдержал свой порыв – я ведь слово дал!

Вечером 31 декабря мои родители ушли в гости, оставив мне и водку, и закуску. И сказали, чтобы и я кого-нибудь пригласил. Но кого мне приглашать?

Я отправился в клуб на дискотеку. Но скучно мне было там без Одинцовой! Мы с друзьями выпили за углом клуба вино – прямо из горлышка. И я вернулся домой. А ровно в двенадцать часов я развернул записку.

Лена писала:
«Олег! Поздравляю тебя! Оставайся в Новом году таким же добрым и внимательным по отношению к людям. Делай людям добро, и они ответят тебе тем же! Никогда не смейся над недостатками людей открыто – они сами их больно переживают. Не стремись быть подобным кому-то – в тебе много прекрасных, но скрытых черт, которые надо развивать. Посмотри на дерево: есть ли хоть одна минута, в которую не произошли в нем перемены к лучшему? Останавливается хоть на миг его развитие? Так и душа человеческая… Проявляй интерес к жизни, неужели в ней так все глупо и пошло? Не обращай внимания на глупых людей – им нужен для счастья мизер, который без труда и совести можно найти. Ты же теряй все в жизни (кроме совести) и находи, и вновь теряй, и снова добивайся. Не будь спокойным в жизни – это душевная подлость, негодуй и борись за счастье, которое просто так никому не дается. Люби и будь любимым всегда! Счастья тебе, здоровья, успехов во всем. Елена».

Честно сказать, я был разочарован. Я читал Овидия и хорошо запомнил: «Право же, тот, кто от женщины ждет начального шага, слишком высоко, видать, мнит о своей красоте».

Я ничего не мнил ни о своей красоте, ни вообще о себе. Напротив, моя самооценка была слишком заниженной, и я знал об этом. Но ведь могла же Лена хотя бы намекнуть!

Или слова «люби и будь любимым всегда» и есть намек? Но на что? Уж не на то ли, что мне надо искать другую, а Лена не для меня?

Я налил себе водки. А! нажруся и помру холостой!

                *      *     *
И наградил же его Господь прозвищем: Форсайт! Как у собаки. Или кто-то из его друзей-товарищей Голсуорси сподобился прочитать? Но это вряд ли. Не тот контингент. Они и фамилию такую никогда не слышали!

Учился Форсайт на спортфаке, занимался боксом, был человеком вспыльчивым и даже придурковатым, а в пьяном виде становился просто опасным. Многие боялись связываться с ним.

Как он оказался в нашей общаге? Да мы сами же его и затащили в нее. На втором этаже была единственная мужская комната – наша. И из нее сделали своеобразный «лифт» для нелегального провоза граждан – в обход «таможни».

И если кто-то чужой хотел попасть к нам в общагу, он бросал в наше окно камешек. Мы в ответ выбрасывали из окна один конец одеяла. Человек становился на подоконник первого этажа, хватался за одеяло – и «лифт» приступал к работе. Делали мы это бескорыстно: как-то никто не додумался, что можно и деньги брать за провоз контрабанды.

Но в тот раз обошлось без камешка. Просто с третьего этажа спустился один из историков и попросил затащить в общагу Форсайта. Что мы и сделали.

- А что, мужики, красивые девчонки в вашей общаге есть? - дохнув на нас вином, спросил Форсайт.
- Да сколько угодно! Выбирай любую!

Потом уже Форсайт сам бросал камешек и оказывался в общаге. Приходил он часто. И чаще всего стал вдруг бывать в комнате, в которой жила Лена Одинцова.

Я наделся, что приходил он не к Лене, но однажды Форсайт сказал:
- Эта ваша Одинцова – классная деваха! Будет моей, помяните мое слово! Ну, я к ней!

Через несколько минут поплелся в комнату Лены и я. Лена и ее соседки пили чай.

Рядом с Леной сидел Форсайт и рассказывал какой-то пошлый анекдот, сам же над ним и хохоча.

Я тоже приземлился за стол.

- Удивляюсь я вам, филологам! – сказал мне Форсайт. – Такие девушки, а вы зеваете! А вот я зевать не собираюсь! Даже на Лене жениться готов!

И он приобнял Лену за плечи. Лена насмешливо посмотрела на меня, но его руку не сбросила.

- Выйдем на пару слов, - предложил я Форсайту.
- А давай! – весело согласился он.
- Слушай, оставь ее в покое, - попросил я его в коридоре. – Тебе что, других девчонок мало? Вон их сколько!
- А мне эта нравится! – возразил он. – Если я поставил перед собой цель, то обязательно добьюсь ее!
- Так поставь перед собой другую цель! Какая тебе разница?
- Твоя девушка, что ли? – спросил он.
- Ну, моя!
- Была твоя – будет моя! – и он засмеялся своим дурацким смехом.
- Ну, и сволочь же ты! – сказал я – и моментально оказался в нокдауне.

Форсайт сам помог мне подняться, насмешливо обтряхнул мой футболку и, подтолкнув меня в спину, посоветовал:
- Иди домой!

И я послушно пошел домой. Мне было стыдно заходить в комнату Лены, смотреть ей в лицо. Я боялся увидеть презрение в ее глазах.

После этого случая Форсайт камешки в наше окно не бросал, но все равно почти каждый вечер был в нашей общаге, в комнате Лены Одинцовой. Он нашел другой «лифт»: его затаскивали через мужской туалет на третьем этаже, используя для подъема пожарный шланг.

Меня несколько успокаивало, что Лена жила в комнате не одна, а потому ничего между ними быть не могло. Но вдруг ее соседки уедут на выходные домой, а она останется?

Как-то в субботу вечером Форсайт зашел и в нашу комнату.

- Ладно, не злись! – сказал он мне. – Мир?

И протянул мне руку. И я эту руку пожал.

- Все еще страдаешь по Одинцовой? – спросил он. – Ну, тогда забирай ее, я человек щедрый! Мне она больше не нужна. Все, что нужно, я уже получил. Сначала она, конечно, ломалась, брыкалась, кусалась, а потом – ничего! Пылкой оказалась девахой! Так что можешь даже жениться на ней, не пожалеешь! А иногда и я буду ее навешать, лады? Ведь сможем мы поделить твою жену на двоих, верно?

И он, самодовольно усмехнувшись, ушел.

Как я пытался избавиться от своих страданий? Да известно, как – настрочил очередной шедевр:

Прощальный свет далекого огня.
Любовь моя, как быстро ты сгорела!
И мне теперь ни до кого нет дела,
Как никому нет дела до меня.

Наверное, это было единственное мое честное стихотворение, в котором я не солгал ни единой буквой: мне действительно ни до кого больше не было дела. Я забыл Одинцову. Я почти ее забыл. Я очень старался ее забыть.

Но как ты ее забудешь, когда уже на следующий день мы столкнулись с нею в коридоре общежития?

Лена остановилась. Остановился и я.

- Привет! – поздоровалась она.
- Привет, - вяло отозвался я.
- А я замуж выхожу! – сказала вдруг Лена.
- Что ж! Главное, чтобы между женихом и невестой не было мелких разногласий.
Лена не поняла:
- Каких мелких разногласий?
- А таких: она хочет быть на свадьбе в белом платье, а он вообще жениться не собирается.
- Бывает и так, - согласилась Лена. – А бывает и наоборот!

Что она хотела этим сказать? На что намекала?

Помолчали. Потом Лена спросила:
- Ты мне ничего не хочешь сказать?
- Ах, да! – вспомнил я. – Поздравляю!
- Ну, наконец-то! – Лена засмеялась. – А то я уже подумала: где твоя знаменитая сообразительность?
- А была ли она, эта сообразительность?
- Тебе лучше знать!
- А ты как думаешь?
- А мне все равно! Я ведь замуж выхожу…

Я вернулся в свою комнату, пытался читать, но и в книге – беспросветная тоска и невыразимая мука, зубчатые колеса, откровения человека, который медленно сходит с ума.


Я отложил книгу и повернулся лицом к стене, пытаясь заснуть. Неужели не найдется никого, кто бы потихоньку задушил меня, пока я сплю?

                *      *     *
Что было потом? А потом были государственные экзамены, которые я сдал легко и весьма успешно. Было и распределение – и я, учитывая мои оценки, зашел в кабинет в первой десятке. Мог бы остаться работать в одной из кустанайских школ – места еще были. А Лена, как я уже знал, оставалась в городе. Но какой смыл? Все равно она выйдет замуж – не за одного, так за другого, а третий в этой компании – это уже перебор.

И я решил вернуться в свой родной совхоз: в нашу школу требовался учитель русского языка и литературы. А кто кроме меня поедет в такую глухомань?
Несмотря ни на что, жизнь продолжалась. Возможно, впереди меня ждала новая встреча. И новая любовь.

Во всяком случае, я очень надеялся на это.

                *      *     *
Я был счастлив сегодня во сне.
Ты, теперь уж навеки чужая,
Ты приснилась, любимая, мне,
Ты любила меня, дорогая.

Счастье! И не расскажешь сейчас!
Опьянила любовь-авантюра!
Серый омут доверчивых глаз,
Запах губ и такая фигура!

Ах, тот омут доверчивых глаз!
Мы с тобою во сне целовались,
И зеваки глазели на нас,
Ну, а мы их ничуть не стеснялись.

Так взволнованно бились сердца!
Мы, познав наконец вдохновенье,
Целовались с тобой – без конца,
Целовались – до исступленья.

Я был счастлив сегодня во сне.
В свое прошлое чудом вернулся.
Ты приснилась, любимая, мне,
Только я, к сожаленью, проснулся.

Так и спал бы, и спал до конца!
Но, презрев все надежды и страсти,
Расплылось очертанье лица,
И ушло от меня мое счастье.

Это было последнее стихотворение, которое я написал. Больше я никогда ничего не сочинял: как-то не получалось. А вместе с рифмоплетством закончились самые счастливые и самые горькие годы моей жизни.

Доживала свои последние дни и страна под названием СССР. Но тогда я еще не знал об этом…