Лыжный ступор

            
На заводскую лыжную турбазу мама впервые взяла меня (и себя тоже - до этого она не ходила на лыжах лет двадцать), когда я был в пятом классе...
 
Рано утром в воскресенье, когда еще досадно хотелось спать (я учился по субботам) мы загрузились в замороженный автобус около заводских проходных. С нами человек двадцать любителей лыж. В основном собрались бабульки и дедульки  в стареньких потертых "польтах" и кроличьих шапках, и их шумные детишки. Только пару сухих парней в синих олимпийках под балониевыми куртками, вместе со своим тренером Соболевым Николаем Александровичем, выглядили вполне себе спортивненько. Зимой Николай Александрович был директором нашей лыжной турбазы.

Для меня зимнее посещение лагеря, в котором после крепкого снегопада открывали заводскую лыжную базу, было внове.
Если честно, то я не очень дружил с лыжами. В нашем подвале я нашёл мамины коньки и лыжи, когда спускался туда за картошкой и соленой бочковой капустой на укропе, которую мама ставила на зиму. Но капуста была слишком вкусной и её не хватало даже до декабря.

 Сперва пытался освоить коньки.
После школы, по темноте, лютой зимой, пока мама была во второй смене на работе.
В низине, между деревянных домиков и заброшенных яблоневых садов, в болотистой ложбине, в ста метрах от школы, был небольшой прудик. Десять метров диаметром. Местные называли его, почему-то "чертовым болотом". Ничего зловещего здесь не наблюдалось. Глубина летом, не больше полуметра, лягушки и тритоны шустрили в воде, зимой прудик промерзал насквозь, до земли. Я как-то нашел замороженного грустного тритончика в непрозрачном зеленоватом льду, хотел его отковырять, но вспомнил - он проснется по весне и расстроится, что не в том месте очнулся, не там где осенью спать прилёг...
Немного мелкого сухого камыша по берегам, старые тополя и кусты черемухи.

Ближайший фонарь был около школы, он едва пробивался к болоту, и я рассекал лед стальными полозьями женских коньков, почти, в полной темноте.
Когда уставал спотыкаться и падать, ложился на спину в центре замороженного зеркала, впивал задники лезвий в лёд и смотрел сквозь редкие ветки на острые лучи звезд в чёрном небе, стиснутом толстыми стволами деревьев.
Потом я спешно прибегал домой, ускоренно сушил на батареях вещи, до прихода мамы со смены, пытался навести хотя бы минимальный порядок в доме.

Коньки меня утомляли. Тридцать девятый размер болтался на моем тридцать шестом. Двое шерстяных носков не спасали. Научиться сам я не смог, а показать правильные движения было некому. Ноги после коньков болели, а замороженные штаны остекленело стояли около батареи минут десять, пока не падали мокрой тряпкой рядом...

Я взялся осваивать деревянные старенькие мамины лыжи с мягкими креплениями. Краска бурыми мысами с них почти облезла, проглядывалось название "Карелия", сестра их тоже "юзала", на уроках физкультуры, их состояние: толщина, отсутствие протертостей (прогиб под креплениями тоже отсутствовал), я назвал бы "очень крепкое - советское". Я их долго пользовал, потом переделал в снегокат, классе в седьмом...
Там же, в подвале нашел алюминиевые палки с огромными (по теперешним меркам) упорными кольцами в кожаных крестовинах и тряпичными темляками на пластмассовых ребристых рукоятках.

Лыжи привыкали ко мне постепенно. Двигаться на них было проще, в сравнении с узкими неустойчивыми коньками. Но быстрый бег не получался, я просто скреб ими и волочил по снегу, а с горок валился, не умея держать равновесие. Когда был мягкий снег лыжи отказывались двигаться, липли. Покупка не той лыжной мази всё усугубила. Я теперь понимаю, что это была мазь сцепления, а не скольжения. И наносить её потребно под колодку десять сантиметров, я же промазал ею всю скользящую плоскость.
Но я так в себя поверил, что однажды приперся на лыжах к заводской проходной. Благо зимы тогда были такие, что я даже смог перейти дорогу, занесенную снегом.
 
Мама в обед приходила домой поесть и контролировать меня.
Очень рассердилась, когда с лыжами мы вернулись домой, и она узнала, что "домашку" я не сделал так, как "ничего не понял" и покушать маме не подготовил. А мне идти в школу во вторую  смену. Я откровенно схалтурил, мне было лень делать уроки и обед! Мама срочно принялась готовить и полезла в мои учебники, а времени у нее оставалось минут пятнадцать и еще три минуты нужно добежать до проходных.
Из-за меня она не послушала свою любимую передачу "В рабочий полдень" с новой частью радиопостановки "Тихий Дон" в исполнении великолепного чтеца-актера Михаила Александровича Ульянова.
Меня она тоже пристрастила к этой передаче. Я жадно прослушал потом и "Тихий Дон",и "Тревожный месяц вересень". А потом и прочитал всё это...
Так что с лыжами отношения складывались проще, хотя и напряженно. И мамино предложение поехать на турбазу я поддержал, узнав, что мои детсадовские друзья с мамами, также едут.

В этот день их не было. Но мне обещали, что в следующие выходные "уже точно будут".

Автобус  затарахтел, выдохнул в морозный воздух плевок жирной копоти, развернулся на встречку и помчался по московской трассе на север.
Водитель включил радиостанцию"Маяк" и проникающий в душу мягкий баритон Геннадия Белова заполнил салон автобуса:
-Здравствуй, мама,
-Опять мне снится песня твоя,
-Здравствуй, мама,
-Светла, как память нежность твоя...
Мама прислушиваясь, тронула меня рукой в розовой рукавичке:
-Послушай... Песня про маму!...
Я отмахнулся так, как сосредоточился на том, как мне странно будет увидеть мой летний лагерь и лес заваленные снегом, и как наверное, красиво сейчас в еловом лесу...

Автобус остановился в посёлке Хомяково.
Водитель, хотел купить чай в пакетиках для буфета. Несколько лыжников выскочили с ним. Вышла и мама.
Через пять минут все вернулись, автобус завелся и поехал дальше...
А я, словно остолбенел, почему-то решил, что мама договорилась с водителем забрать ее дальше, но автобус двигался всё быстрее и быстрее,а мамы не было.
У меня никогда не было приступов аутизма, иногда мне было стыдно за кого-то, в каком-то фильме, или передаче по телевидению, я выходил в коридор, чтобы не видеть этого и прийти в себя,но это скорее детская стеснительность...
Мне надо что-то срочно сделать, но на меня навалился странный ступор, я увяз в неспособности сделать действие, как во сне...
И я заплакал.
-Ты, что? - спросил спортивный мужчина в дубленке. Это и был тренер лыжников Соболев.
-Мама... прохлюпал я и показал пальцем назад, где ее оставили.
-Что же ты сразу не сказал? - спросил он строго. Я пожал плечами и зарыдал сильнее,  уставившись в плакат с календарем за прошлый год и "Аллой Пугачевой" на стекле позади водителя.
-Возвращаемся, -сказал Николай Александрович водителю:-маму забыли! -
Напротив кирпичной пожарной вышки мы развернулись.
Я высматривал маму около магазина, и увидел её, беспокойно разглядывающую наш "бас" на дороге.
Водитель открыл дверь старинным кривым рычагом с ручкой и длинной хромированной тягой, и мама поднялась, разводя руками: "Я только хотела колбаски купить с собой. В очереди постояла...Что же ты не сказал, сынок, что меня забыли?"

Мне было жутко стыдно, что я так глупо и по детски повел себя, опустил голову ниже, чтобы не видеть дурацкого плаката и схватил маму за руку, чтобы она больше никогда не терялась...


Копытов Г.Л.
18.10.2020