Вернер пришёл от нашего рассказа в негодование.
- Мерзавцы! – не выдержал он. – И этот профессор - первый мерзайвец. Жертвовать науке допустимо своё время, свои силы и - славы достойно - свою жизнь. Но чужие жизни – это уже разбой, тем более тяжкий, что человеку науки большее дано. А тут он даже не жизни – души забирает и губит, как прародитель всей нечисти. Вы понимете, что он творит с людьми, избранными им, как материал для опытов? Зомби, которых вы видели в Афганистане, доктор Уотсон, встают не из могил, а из собственных тел. Встают и служат этому дьяволу. И ребёнка не пощадил, негодяй! Как знать, тот, второй подросток, несчастный идиот, не продукт ли прежних его экспериментов, отброшенный за ненадобностью? Мерзавец! – ещё раз с силой повторил он – резко, как сплюнул.
Меня несколько удивила его горячность – Вернер казался мне до сих пор не способным на выражение сильных эмоций, подобно его кузену и покровителю Майкрофту Холмсу. Я бы даже, пожалуй, заподозрил неискренность, но не видел причин для притворства – в конце концов, мы были союзниками, и ему не было никакой нужды обманывать меня. Или эта яркая вспышка адресовалась не мне?
- Даже если бы это не касалось моей семьи и меня лично, - продолжал он между тем всё так же возбуждённо, не избегнув, впрочем, налёта некоторого пафоса - я бы всё равно уже ни за что так дела не оставил. Деятельность этого монстра от науки нужно непременно пресечь, и каждый день промедления может означать и новую жертву, и новый прилив сил у него, так что медлить нам никак нельзя, - и вдруг резко повернулся к Холмсу. – Вы согласны со мной, брат?
Это было совсем что-то новое – Вернер не только не называл, но, похоже, пока и не чувствовал Холмса тем Холмсом, с которым состоял в родстве. Да и не столь близком, кстати. А тут…
Нет, он, определённо, преследовал какую-то цель, но я пока не понимал, какую.
Холмс громко хрустнул суставами пальцев, стискивая их в кулак, а посмотрев на него, я увидел, что он смертельно бледен – совсем как снятое молоко. Точно так же я не понимал но чувствовал, что вызвана эта бледность словами Вернера. Вернее сказать. Не самими его словами – скорее, тем чувством, которое всколыхнули его слова. Намеренно, тут я мог об заклад биться – намеренно.
- Души, - хрипло проговорил Холмс. – Вот именно, Вернер, в этом вся соль. Будь бы речь только о телах, и думать бы нечего. Я давно перестал обращать внимание на боль, привык к ней. Но снова потерять себя, стереть всё до чистого листа – этого я боюсь. Так боюсь, что дыхание перехватывает от одной мысли. Вы никогда не сможете представить то первое чувство, которое я испытал, когда явился из небытия пять лет назад. Чувство неузнавания, по сравнению с которым муки Рип-Ван-Винкля просто смешны. Вы не сможете понять, каково быть выпотрошенной оболочкой, набитой чужими небрежно сляпанными воспоминаниями. Не сможете представить, как я не мог оправиться от шока такого «рождения», как я метался все эти годы шальным загнанным зверем, и как я по крохам собирал себя, насилуя мёртвую память до судорог, сомневаясь в каждой догадке. Если придётся снова идти через это, я просто сломаюсь, и вы уже не сможете никакими силами извлечь меня из бездны безумия.
- И всё-таки, это, пожалуй, единственный вариант, - проговорил Вернер, из голоса которого исчез, как по мановению, весь пафос, и он сделался будничным, даже неохотным. – Если, конечно, не иметь в виду банальное убийство пары десятков человек, не считая егерей Клуни.
- Я не хочу убивать. – отшатнулся Холмс.
- Я тоже, - вздохнул Вернер.
Я смотрел на них в полном недоумении, чувствуя, что опять от меня ускользает какая-то важная суть. И тогда Холмс повернулся ко мне и просто и доходчиво, буквально в двух словах всё объяснил:
- Для того, чтобы обвинить профессора в незаконных занятиях наукой, бесчеловечных опытах и краже чужих идей, его нужно взять с поличным во время этих занятий – так, чтобы кто-то из жертв дал свидетельские показания. Человек, потерявший память, плохой свидетель, но память может вернуться вместе с былыми навыками – вот чего профессор боится, и вот, почему меня так упорно ищут. Если им удастся поймать и заполучить меня, профессор, понятное дело, постарается от такой угрозы избавиться. Либо убить, либо, что куда вероятнее, снова подвергнуть своей обработке. Если всё спланировать, как следует, самое время будет хватать и вязать его, как только он приступит к тому или другому. Просто и красиво. Дело за немногим – я должен позволить ему поймать и заполучить меня так, чтобы у него не возникло подозрений, будто это может быть подстроено.
Вот теперь до меня дошло, что означали все тревожащие меня намёки, и я на время впал в ступор и лишился голоса, лишь через это время сумев воскликнуть:
- Нет! Нет-нет-нет, и речи быть не может! Я не позволю этого!
- Но это – единственный вариант, – повторил Вернер. – Поймите, доктор, мы имеем дело с умным и хорошо организованным противником, и надеяться победить его просто умелой риторикой – непростительная наивность. Брать с поличным – это всё, что нам остаётся. Во всяком ином случае, вы не можете не понимать, он выйдет сухим из воды и продолжит делать то, что делал.
В его тоне я уловил нотки поучающего превосходства, и это особенно разозлило меня.
- И вы, действительно, готовы рискнуть рассудком, Холмс? – спросил я, игнорируя Вернера и обращаясь только к своему другу. – Или вы, может быть, не понимаете, что рискуете рассудком? Ловля на живца – распространённый полицейский приём, но это ведь от бессилия, прежде вы до такого не опускались.
- Если вы заметили, - снова встрял Вернер, - ваш старый друг пока что несколько не в форме, так что и презренными полицейскими методами пренебрегать не стоит.
- Мочите, Вернер, молчите! – не выдержал я. – Не вы были в шкуре Магона пять лет, не вам подвергаться пыткам насилия над личностью, не вам грозит безумие. Подумайте, Холмс, стоит ли того простая жажда мести? Потому что в то, что у вас могут быть другие мотивы, я не верю. Вы ведь даже вспомнить не можете, из-за чего Вернер и его покровитель Майкрофт Холмс ввязались в противоборство с этим профессором. Не из-за вас – это уж точно. И им не очень важно, чему вас подвергали, чтобы вытравить душу – и, кстати, чуть не преуспели в этом. Почти преуспели. А что, если всё повторится снова? В каком виде вы вернётесь оттуда, если вернётесь вообще. Что будет, когда мы воочию увидим, на что вас обрекли? И что будет с вами самим? Неужели вы позавидовали участи подростка, который помогал этому мерзавцу-священнику издеваться над вами в церкви? А вы можете стать таким. Но, похоже, вашему брату и вашему кузену такая плата представляется приемлемой. А мне – нет. И странно, что вам – да.
- Бог знает, какими корыстными злодеями вы пытаетесь нас представить, дорогой доктор, - с еле сдерживаемым негодованием, зло сузив глаза, проговорил Вернер. – Только ваши мотивы чисты, и ваша любовь к Шерлоку бескорыстна, а мы с Майкрофтом, похоже, ничем не хуже профессора, и готовы играть свою партию, жертвуя фигуры, на глядя…
- А вы не даром прибегли к шахматной метафоре, - я уставил ему в лицо указательный палец. – Вспомните-ка, какое прозвище у вашего обожаемого шефа, и вам ничего не останется, кроме как признать, что в главном я прав. Ваша цель для вас оправдывает любые средства, даже если эти средства – близкие вам люди. И если бы не это, Майкрофту никогда не сделать бы той карьеры, которую он сделал. А вам… А, да Бог вас знает, чем вы-то руководствуетесь – может. Просто поклоняетесь шахматам, и для вас сам процесс игры – самостоятельная ценность.
- Ну, хорошо, а вам? – внезапно успокоившись, спросил Вернер. – Вы-то сами чего хотите? Вся цель: увезти Шерлока подальше и будь, что будет? А вы не думали о том, что его позиция лабораторной крысы будет отличаться от позиции любимой крысы в золочёной клетке так минимально, что он и разницы не заметит? Профессора он толком не помнит, вас – тоже. Почему бы ему выбрать не вас, а его в качестве тюремщика?
Такая постановка вопроса, надо сказать, ошеломила меня – я стоял, снова лишившись дара речи и только рот разевал, как выброшенная на сушу рыба. С другой стороны, я помнил слова Холмса, сказанные мне ночью, после которых я фактически истребовал у него клятву не пытаться сбежать, и в глубине души не мог не согласиться с тем, что Вернер, как это мне ни неприятно, во многом прав.
Сам Холмс молча переводил взгляд с Вернера на меня и обратно. Его брови оставались сведены над переносицей, как всегда бывало, когда он в замешательстве.
- Вы можете просто уехать в Лондон, - продолжал Вернер, воспользовавшись моим замешательством. – Но поскольку при этом угроза, о которой говорил Шерлок, никуда не денется, вы будете жить на пороховой бочке с зажжённым фитилём. И рано или поздно, будьте покойны, под вами взорвётся. Между тем профессор будет продолжать погоню за своими химерами. Крамоль уже всё равно, что погиб. Другие люди пойдут на мясо для его опытов. А отходы их он изрыгнёт на свой собственный полигон, как уже поступил с Магоном, и поизучает что-нибудь ещё. Вас такая перспектива устраивает?
За то время, пока он говорил, дар речи ко мне возвратился, чего не скажешь о красноречии, так что я не мог найтись с ответом, хотя и понимал в глубине души, что Вернер несколько искажает реальность в своём желании убедить меня – а ещё вернее, Шерлока – в необходимости задуманного ими хода.
В пылу спора мы совершенно забыли о присутствии Роны – она, впрочем, вела себя, как предмет мебели, молча и незаметно – поэтому, услышав её голос, даже вздрогнули от неожиданности.
- Простите, что вмешиваюсь, – проговорила она. – Но вы, мне кажется, не о том сейчас спорите. Конечно, Кларк, ты не можешь так тревожиться и переживать, как Джон – ты не был близок со своим кузеном так, как он. И я, хоть он мне и отец, ничуть не была близка с ним. Так что, если кто и будет платить высокую цену в случае неудачи, кроме самого Шерлока Холмса, то это только Джон, а не ты, и не я. Поэтому и решать им двоим, а кому-то ещё или даже каким-то высшим соображениям влиять на их решение просто… ну, просто неправильно. Человека нельзя заставлять жертвовать собой, и нельзя заставлять жертвовать тем, что ему дорого. Потому что это уже будет не его жертва а насилие над ним.
Вернер выгнул бровь такой высокой дугой, что даже волосы надо лбом у него шевельнулись:
- Ого! Такие речи от неоперившегося птенца…
- Сам… - беспомощно огрызнулась Рона.
Я почувствовал, что наш спор зашёл в тупик и всё больше напоминает ссору.
- Вовсе нет, - сказал я. – Решать, действительно, не вам, но и не мне тоже. Холмс, и только он один, может решать, что ему делать. И не смейте на него давить. И я не буду. Вы слышите. Холмс? Никто из нас не будет пытаться склонять вас ни к какому решению. Забудьте, что мы с Вернером наговорил друг другу – это только наше беспокойство и тревога. Простите мне мою резкость. Вернер, я не должен был…
- Простите и вы меня, - Вернер не сделал ошибки и не попытался качнуть весы в свою сторону. Не смотря на молодость, он явно мог сделаться достойным преемником Майкрофта. – К тому же, этот разговор вообще преждевременен. Сначала мы должны побольше узнать и о профессоре, и о его лаборатории.
- Для этого нам нужно в Инвернесс, - сказал Холмс. Наш разговор, во время которого он молчал и слушал, видимо, дался ему нелегко – на скулах горели пятна нездорового румянца, а бледность сделала загар серым.
Успеем на ночной дилижанс, - сказал я, глянув на часы. – Проводим Ленца до Инвернесса, и останемся в нём. Вы там для начала, по крайней мере, осмотритесь.