Карл Маркс и Фридрих Энгельс - социал-националисты, маскирующиеся под интернационалистов.
«Южные славяне, уже тысячу лет назад взятые на буксир, немцами и мадьярами, только для того поднялись в 1848 году на борьбу, за восстановление своей национальной независимости, что бы тем самым одновременно подавить немецко-венгерскую революцию. Они - представители контрреволюции. К ним присоединились две нации, тоже давно пришедшие в упадок, и лишённые всякой исторической дееспособности: саксы и румыны Трансильвании».
«Но при первом же победоносном восстании французского пролетариата, которое всеми силами старается вызвать Луи-Наполеон, австрийские немцы и мадьяры освободятся и кровавой местью отплатят славянским варварам. Всеобщая война, которая тогда вспыхнет, рассеет этот славянский Зондербунд и сотрёт с лица земли даже имя этих упрямых маленьких наций. В ближайшей мировой войне с лица земли исчезнут не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы. И это будет прогрессом».
Эти цитаты из работы Фридриха Энгельса «Борьба в Венгрии» показывают нам, кем на самом деле были классики марксизма. Из славянских народов, некую симпатию Марс и Энгельс испытывают только к полякам, за их ненависть к России. Но и поляков эти идеологи вполне полноценными не считали. Энгельс пишет в работе «Революция и контрреволюция в Германии» часть 8:
«ПОЛЯКИ, ЧЕХИ И НЕМЦЫ»
«Таким образом, за последние 70 лет пограничная линия между немецкой и польской национальностями совершенно переместилась. Революция 1848 г. сразу вызвала со стороны всех угнетенных наций требование независимого существования и права самостоятельно вершить свои собственные дела; совершенно естественно поэтому, что поляки немедленно потребовали восстановления своей страны в границах старой Польской республики до 1772 года. Правда, эта граница уже и в то время устарела, если брать ее как демаркационную линию между немецкой и польской национальностями, и с каждым годом становилась все более устарелой по мере того, как шел вперед процесс германизации. Однако, поскольку немцы с таким воодушевлением высказывались за восстановление Польши, они должны были ожидать, что их попросят в качестве первого доказательства искренности их симпатий отказаться от своей части награбленной добычи. Но, с другой стороны, неужели нужно было уступить целые области, населенные преимущественно немцами, и большие города, целиком немецкие, — уступить народу, который до сих пор не дал ни одного доказательства своей способности выйти из состояния феодализма, основанного на закрепощении сельского населения? Вопрос был достаточно сложен. Единственным возможным его разрешением была война против России. Тогда вопрос о размежевании между различными охваченными революцией нациями стал бы второстепенным по сравнению с главным вопросом — об установлении надежной границы против общего врага. Поляки, получив обширные территории на востоке, сделались бы более сговорчивыми и более умеренными в своих требованиях на западе; в конце концов Рига и Митава оказались бы для них не менее важными, чем Данциг и Эльбинг. Поэтому передовая партия в Германии, считая войну против России необходимой для того, чтобы оказать поддержку движению на континенте, и будучи убеждена, что восстановление национальной независимости хотя бы только части Польши неминуемо привело бы к этой войне, поддерживала поляков».
Чехам Энгельс вообще отказывает в праве на собственное государство, считая, что они способны существовать лишь как придаток Германии:
«Национальный вопрос послужил поводом к борьбе и в Богемии. У этой страны, населенной двумя миллионами немцев и тремя миллионами славян, говорящих по-чешски, были великие исторические воспоминания, почти сплошь связанные с прежним главенствующим положением чехов. Но мощь этой ветви семьи славянских народов была сломлена со времени гуситских войн в XV веке; страны чешского языка были разделены: одна часть составила королевство Богемию, другая — княжество Моравию, третья, карпатская горная страна словаков, вошла в состав Венгрии. С тех пор мораване и словаки давно утратили всякие следы национального сознания и национальной жизнеспособности, хотя в значительной степени и сохранили свой язык.
Богемия с трех сторон была окружена совершенно немецкими областями. Немецкий элемент сделал большие успехи на ее собственной территории; даже в столице, в Праге, обе национальности были почти равны по численности, а капитал, торговля, промышленность и духовная культура повсюду были в руках немцев. Профессор Палацкий, главный борец за чешскую национальность, — это всего лишь свихнувшийся ученый немец; он даже до сих пор не умеет правильно и без иностранного акцента говорить по-чешски. Но, как это часто бывает, умирающая чешская национальность — умирающая, судя по всем известным из истории последних четырех столетий фактам, — в 1848 г. сделала последнее усилие вернуть себе свою былую жизнеспособность, и крушение этой попытки должно, независимо от всех революционных соображений, доказать, что Богемия может впредь существовать лишь в качестве составной части Германии, даже если бы часть ее жителей в течение нескольких веков все еще продолжала говорить не на немецком языке».
Лондон, февраль 1852 г.
Статья Энгельса «Демократический панславизм», направленная на дискредитацию русского анархиста Михаила Александровича Бакунина, полностью пропитана ненавистью к славянам, за исключением поляков, и её лучше прочитать полностью, я же опубликую только окончание этой статьи:
«На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам, как к врагам.
И если Бакунин, в конце концов, восклицает:
«Поистине, славянин не должен ничего потерять, а должен выиграть! Поистине, он должен жить! И мы будем жить. Пока будет оспариваться хотя бы малейшая часть наших прав, пока хотя бы единый член нашего общего организма останется отделенным или оторванным от нас, до тех пор мы будем бороться до конца, до тех пор мы будем беспощадно бороться не на жизнь, а на смерть, пока, наконец, славянство не станет великим, свободным и независимым», —
если революционный панславизм принимает эти слова всерьез и будет отрекаться от революции всюду, где дело коснется фантастической славянской национальности, то и мы будем знать, что нам делать.
Тогда борьба, «беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть» со славянством, предающим революцию, борьба на уничтожение и беспощадный терроризм — не в интересах Германии, а в интересах революции!»
Написано Ф. Энгельсом 14—16 февраля 1849 г.
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung»
№№ 222 и 223; 15 и 16 февраля 1849 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого
Маркс очевидно разделяет мнение своего сподвижника о славянах и России, но его высказывания по этой теме всегда размыты и менее радикальны, чем у Энгельса. Более интересны высказывания Маркса о евреях в работе
« К еврейскому вопросу»:
«Еврей эмансипировал себя еврейским способом, не только тем, что присвоили себе денежную власть, но и тем, что через него и помимо него деньги стали мировой властью».
«Эмансипация евреев в её в конечном значении есть эмансипация человечества от еврейства».
«Бог евреев сделался мирским, стал мировым богом. Вексель – это действительный бог евреев».
Гитлер это сформулировал чётче и короче: «Долой еврейский финансовый капитал».
Когда началась франко-прусская война по крайней для Энгельса международная пролетарская солидарность отошла на второе место, уступив первое национальному германскому единству. В письме к Марксу от 15 августа 1870 года Энгельс пишет:
«Мне кажется, что дело обстоит так: Германия втянута Баденге* в войну за ее национальное существование. Если она окажется побежденной Баденге, то бонапартизм укрепится на многие годы, а Германии на многие годы, может быть на целые поколения, — конец. О самостоятельном немецком рабочем движении в таком случае не будет и речи, борьба за восстановление национального существования будет поглощать все силы, и, в лучшем случае, германские рабочие окажутся на буксире у французских. Если Германия победит, то с французским бонапартизмом будет во всяком случае покончено, вечные раздоры из-за создания германского единства наконец прекратятся, германские рабочие смогут организоваться в совершенно ином национальном масштабе, чем до сих пор, а французские, какое бы там ни создалось правительство, будут, несомненно, иметь более свободное поле деятельности, чем при бонапартизме. Вся масса немецкого народа, всех классов, поняла, что в первую очередь дело идет именно о национальном существовании, и потому сразу проявила готовность выступить. Мне представляется невозможным, чтобы при таких условиях какая-либо немецкая политическая партия проповедовала а la Вильгельм полное противодействие и выдвигала всякого рода побочные соображения взамен главного.
К тому же Баденге не смог бы вести эту войну без шовинизма массы французского населения: буржуа, мелких буржуа, крестьян и созданного Бонапартом в больших городах империалистически настроенного, османовского строительного пролетариата, вышедшего из крестьянства. До тех пор, пока этому шовинизму не будет нанесен смертельный удар, мир между Германией и Францией невозможен. Можно было ожидать, что это сделает пролетарская революция; но после того как началась война, немцам не остается ничего другого, как сделать это самим, и притом немедленно».
* Баденге – насмешливое прозвище Наполеона третьего.
Маркс заявил свою позицию по войне во «Втором воззвании Генерального Совета
Международного Товарищества»:
«Точно так же как в 1865 г. Луи Бонапарт обменялся обещаниями с Бисмарком, — так в 1870 г. Горчаков обменялся обещаниями с Бисмарком Точно так же как Луи Бонапарт льстил себя надеждой, что война 1866 г., истощив силы обеих сторон — Австрии и Пруссии, — сделает его вершителем судеб Германии, так Александр льстил себя надеждой, что война 1870 г., истощив силы Германии и Франции, даст ему возможность стать вершителем судеб всей Западной Европы. Точно так же, как Вторая империя считала невозможным своё существование рядом с существованием Северогерманского союза, так самодержавная Россия должна чувствовать для себя опасность со стороны Германской империи с Пруссией во главе. Таков закон старой политической системы. В пределах этой системы выигрыш одного государства является проигрышем для другого. Преобладающее влияние царя на Европу коренится в его традиционном верховенстве над Германией. В тот момент, когда в самой России вулканические социальные силы грозят потрясти самые основы самодержавия, может ли царь допустить такую потерю своего престижа вне страны? Московитские газеты заговорили уже тем языком, которым говаривали бонапартистские газеты после войны 1866 года. Неужели тевтонские патриоты действительно думают, что свобода и мир * для Германии будут обеспечены, если они принудят Францию броситься в объятия
* В немецком издании 1870 г. перед словами «свобода и мир» вставлено слово «независимость». Ред.
России? Если военное счастье, опьянение своими успехами и династические интриги толкнут Германию на путь грабительского присвоения французских областей, для неё останутся только два пути: либо она должна во что бы то ни стало сделаться явным орудием русской завоевательной политики, либо она должна после короткой передышки начать готовиться к другой «оборонительной» войне, но не к одной из тех, вновь изобретённых «локализованных» войн, а к войне расовой, к войне против объединённых славянской и романской рас .
Немецкий рабочий класс, не имея возможности помешать этой войне, энергично поддерживал её как войну за независимость Германии, за освобождение Франции и Европы от отвратительного кошмара Второй империи. Немецкие промышленные рабочие вместе с сельскими рабочими составили ядро геройских войск, оставив дома свои полуголодные семьи. Их ряды поредели на поле брани за границей, не меньшие бедствия ожидают их дома от нищеты. И они теперь, в свою очередь, требуют «гарантий», гарантий в том, что их неисчислимые жертвы были не напрасны, что они добились свободы, что победа над армиями Бонапарта не будет превращена, как в 1815 г., в поражение немецкого народа . И в качестве первой такой гарантии они требуют почётного для Франции мира и признания Французской республики»
И следует обратить внимание на терминологию Маркса в этом воззвании, он говорит не о войне Германии с Францией и Россией, не о войне немцев против французов и русских, а «войне расовой» «войне против объединённых славянских и романских рас». Потому у меня нет и доли сомнения, что духовными наставниками Адольфа Гитлера в его расовой теории были не философ Фридрих Ницше, а «интернационалисты» Энгельс и Маркс. Фридрих Ницше не был националистом, с уважением относился к русским, хорошо знал русскую литературу и ненавидел антисемитов, считая что, « … антисемитов надо расстреливать» - цитата из письма Ницше Франсу Овербуку.