Петя Толин работал на мясокомбинате мастером холодильных установок. К виду окровавленной плоти – свиной, коровьей, иногда привозили и баранинку – он давно привык. Его дело маленькое: грамотно распределить продукт и проконтролировать вес. За качество он не отвечал, там другие спецы работали.
– Петька, глянь, какое чудо сёдня приволок! – сказал ему как-то водила Федор – грозный верзила снаружи, но внутри – нежный как баба, ей-богу. – Представляешь, на скотобойне отдали! Начали свинью резать, а она с поросятками внутри оказалась. Понятно, недоношенные, – дохлые все. А вот один – шевелится. Живой значит. Ну мне и всучили. Девать-то его куда-то надо!
Холодильных дел мастер хмыкнул и посмотрел на руки Федора, где возился живой розовый кусочек мяса, завернутый в тряпку.
– И куда ты его? Чего с ним делать-то?
– Так ты возьми! Тебе и привёз! – убеждал его водила. – Ведь в своем доме живешь, птицу держишь, корова есть, а тут порося будет!
– Ладно, – махнул рукой Петька. – Если не сдохнет до конца смены – возьму.
И взял. Так у Толиных появился Борька. Недоношенный кусочек мяса точно не выжил бы, но в семье случилась оказия: семь месяцев назад Валя, жена Пети, родила дочку и страдала «молочным изобилием».
– Вот ведь другие жалуются, что молока у них нет, а я девать не знаю куда, – говорила Валя мужу. – И Машенька сосёт, и сцеживаю много, а всё равно груди прям горят – будто молочная фабрика у меня там образовалась.
Жена как увидела свинёнка – так и запричитала, захлопотала. Будто скотину сроду не видела – благо всю жизнь в селе: родилась тут и пригодилась здесь же.
– Ой, какой-то маленький! Ребятёшечек прям! Хомячок прям! Ему молоко надо сосать, помрёт ведь…
В общем, начала она ему сцеживать из груди и из бутылочки кормить. Назвала Борькой. И жене легче, и свинёнку хорошо.
Через три недели стало ясно, что поросёнок прижился: покруглел, по дому шастает, хрючит. Петька было решил, что самое время поместить скотину туда, где ей и полагается жить – в сарай. А Валька – чуть не в крик.
– Да ты что! Еще холодно, а он маленький совсем. Пусть побудет в избе – до тепла.
– Валя! – отвечал ей рассудительный муж. – Это ж свинья, а не котёнок. Ему в доме не место. Понимашь?
А у той – слёзы. Крупные, как град. Видать, после родов совсем кукушка поехала. Ну куда тут денешься? Остался свинёнок в избе до тепла. Жена сама за ним убирала котяхи и мыла, и баловала, и кормила, а Петька только головой качал: знал бы, чем обернется, не стал бы и связываться.
– Я вот думаю: в сарай его переведём – там полегше станет. У бабы свое дитя есть, она о свинье тут же и забудет, – рассуждал он вместе с друзьями по работе, которые покатывались со смеху, слушая его рассказы о причудах супруги.
Пришла, слава те, Господи, весна, Борьку переселили туда, где ему и должно жить, но Валя своего свинёнка не забыла. Она успевала и за дочкой, и за «сыночком». Когда Петька впервые услышал от жены, что та поросенка сыночком называет, у него заходили желваки и до ужаса захотелось пойти в сарай с ножом и решить проблему одним махом. Но жену он, грешен, любил, и сделать так не смог: знал, что та будет убиваться.
Прошло лето и большая часть осени. Из Борьки получился отличный боров – большой, бока лоснятся, пятак – с мужской кулак. Не свинья, а сказка. Любой бы хозяин радовался и думал: вот морозцы ударят, а там можно и зарезать. И с салом, и с мясом будем всю зиму. Еще и на продажу хватит.
Но не тут было. Петька и представить себе не мог, как подступиться с этим к жене.
– Она к нему каждое утро бегает, разговаривает, вкусные кусочки тащит. Дочку к нему приучает – чтоб та его гладила. Не свинья, а член семьи, мать-перемать! Вот чё мне делать, а?! – спрашивал холодильных дел мастер своих коллег. Те раздавали ему бесплатные советы: усыпить Борьку – и дело с концом. А жене сказать, что заболел. Или увезти его тайком на скотобойню. Или…
Однако Петька только головой качал. Никогда он не видел, чтобы люди так к скотине привязывались.
И вот подступили холода. Толин в тот день хряпнул на работе для храбрости 200 грамм водки и уговорил поехать с собой Вадика – спеца со скотобойни. Чтобы, так сказать, не своими руками.
Валя заподозрила неладное сразу.
– Чегой-то он приехал? Зачем это? – глаза ее блестели – как у львицы, готовой защищать своего детеныша.
– Так ведь зима на дворе, Валенька! Пора уж борова резать – не будем же мы его всю зиму кормить! Мясом надо запасаться.
– Какого борова? Это Борьку, что ли? – жена попятилась из кухни, где муж с гостем угощались чаем. – Не дам, слышишь! Петька! Не дам! Меня вот режьте, а его – нет…
– Дык, Валентина Михайловна. Это ж свинья, – попробовал вмешаться Вадик. – Они на то и существуют, чтобы их…
– Это ты на то и существуешь! – огрызнулась Валя. – А Борька – родной нам. Я его сама выходила, молоком своим поила. Не дам! Хоть убейте. Не пущу в сарай – и всё.
И супруга, накинув фуфайку, выбежала из избы.
– И вот что прикажешь делать, а?! – спросил гостя Петька. – Совсем баба чокнулась. Это у нее после родов такая фигня приключилась.
– А ты ее отвлеки – пусть вон куда-нибудь уедет денька на три-четыре. К родителям своим… – предлагает мясник.
– У нее родители все тут живут, вон на соседней улице, – морщится Толин. – Я уж думал про то – не вариант.
– Так в город ее свози! Дочку вон к родителям, а сам в выходной ее в кино позови, а я уж тут сам… – Вадик – он находчивый. Молодец-мужик, сокол.
– Точняк! – расцветает Петька. – Это идея. Так и сделаем.
И они на радостях уговорили еще бутылочку.
***
Кино было про какой-то мрачный город – с подземельями, перестрелками и нехорошим концом. Валя развеселилась только в небольшом кафе, куда Петька повел ее после фильма. Они в кафе – с официантами да еще и с музыкой – не сидели уж лет пять, с самой свадьбы. Жена улыбалась и ела мороженое.
Когда вернулись в поселок, зашли к родителям за Машкой и двинули на свою улицу.
– Ой, – вдруг сказала Валя. – Что-то, Петь, у меня с сердцем нехорошо. Как-то колет и болит. Уж не случилось ли чего?
– Да чего там может… – забормотал муж, косясь на супругу. Она поймала его вороватый взгляд, расширила глаза и… завыла.
Он остался стоять с Машей на руках, а она побежала к избе – опрометью, как сумасшедшая.
Вадик свое дело давно сделал и уехал на красной «Ниве». Осталось только тушу разделать, но это уж хозяйская забота: Петька чё – не мужик, что ли?
Муж шел, не торопясь, чтобы отсрочить скандал, чтобы не видеть ее слез. Занес дочку в избу, та уж клевала носом. Дал ей бутылочку с кефиром, подождал, пока она заснет покрепче – и только потом пошел искать супругу.
В сарае он обнаружил лишь труп Борьки – с уже отрубленной головой. Вадик – мастер, что и говорить. Валю он искал минут десять – и на огороде, и в терраске. Всерьез забеспокоился, но тут увидел ее белую шапку через забор. Вышел на улицу и сел рядом с ней на лавку. Она уж не плакала, а просто сидела и смотрела в одну точку – на светящееся оконце соседской избы.
– Эх ты, Валюха-горюха, Валюха-горюха, – сказал муж и, обняв, придвинул ее к себе. Жена молча положила голову ему на плечо. Так они и сидели, пока у соседей не потух свет.
***
На следующий год у Толиных родился сын, которого мать назвала Борькой. Мать души в нем не чаяла, а отец за глаза называл «свинёнком». Кстати, Петька ведь напророчил: сын в 17 лет уехал из дома и потом почти не звонил и не писал родителям.
– Потому что он поросёнок! – говорил Толин-старший соседу-собутыльнику, тоже пенсионеру. – И имя у него свинячье. Неблагодарное поколение пошло, ой неблагодарное… Вот мы – совсем другими были. Совсем другими…
___________
Впервые опубликовано: в сборнике — Сафронов Е.В. Город У. Казань: Изд-во «Фэн», 2020. С. 286-289.