Давно минувших

 
               
                Лучшее, что дает нам история,
                - это возбуждаемый ею энтузиазм.

                Иоганн Вольфганг Гете



                Глава 1


 Великий Город умирал. Не в первый и не последний может быть раз.

- Это кара. За гордыню и жадность. И слабоволие. Не так, не так должно бы жить…, - Ярслах слышал рыдания своего хозяина по ночам, но молодость скоро брала свое  и он, повернувшись на другой бок, покойно засыпал.

Они вышли из убежища на седьмой  день после падения Храма. Еды хватило бы, наверное, еще на полмесяца или более. Тайное подземелье было задумано отцом Мордухая, копалось и устраивалось по ночам; имелся даже источник воды. Кроме отца и сына про это убежище не знал никто. Зачем же выходить?

Много позже Ярслах понял, что ожидание исхода для Мордухая было еще невыносимее, чем для него. Все произошло  буднично. Пыль и дым уже улеглись, но запах гари и тяжелый трупный дух отравляли воздух улиц Великого Города. Они прошли не более двух домов, когда им встретились римляне. Они оба были так измучены, худы и  одеты в сущие обноски, что их и не обыскивали, а просто погнали перед собой. Мордухай вознес благодарственные слова. Драгоценные свитки и приборы для письма остались при них – хитрость с нищенским одеянием удалась.

Их пригнали на площадь – пересечение улиц Медников и Козерога. Здесь уже была собрана толпа голов в  двести. Пробыли  на этом месте четыре дня. Прибавление в количестве изо дня в день было все меньше и меньше, и кто-то из начальствующих  дал приказ на отправление. Три дня под бичами и почти без еды шли до прибрежного города-порта. Там были погружены на корабли и отправлены в полуночную сторону.

 Плыли долго, и по времени, и по тяжелым  лишениям. В дополнение к отвратительной и скудной пище, к издевательствам надсмотрщиков добавился холод (задул северный ветер), чем дальше, тем больше терзавший рабов.

***
 
Пиратов обманул мирный торговый вид одинокого судна. Две быстроходные галеры, вырвавшись стремительно из скрытной бухты, прилепились к бортам. Лукавые римляне попрятались. Гребцы бросили весла, парус обвис, кормчий (паяц) простирал руки к небесам. Чудный миг удачи! Пираты поднялись на судно и встретили образцовый воинский строй. Мало того, что римлян по численности было чуть ли не на треть больше. С голой грудью, с тесаком или коротким копьем против брони и опытных вояк не поборешься.

 В клеть к обращенным в рабство жителей Великого города попали только трое из нападавших – римляне увлеклись убийством. Двое были сильно изранены и только лежали и стенали. Третий – бронзоволицый, по имени Омар, тоже попробовавший римского меча, был зол, бодр и весел.

Дальше была череда приморских невольничьих рынков. Ярслах это уже испытал, что до Мордухая – то он был в состоянии полного безразличия к внешней жизни. В конце концов в Пантикапее их, полностью отупелых, в составе группы в пятнадцать голов купил какой-то перс с крашеной завитой бородой и с бельмом на глазу.

 На следующее утро караван с невольниками отправился вглубь неведомой земли. Ярслах все оглядывался на море, как будто знал, что больше никогда его не увидит.

Шестьдесят четыре дня шествия… По одной из ветвей Великого шелкового пути, как понял и поведал Ярслаху Мордухай.

На шестьдесят пятый дошли и остановились в пыльном, небольшом, одним из десятков пройденных, азиатском городке. Глинобитные домишки, развернутые глухими стенами к узеньким улочкам. Редкие чахлые деревца, солоноватая вода в арыках, полупустая базарная площадь. Зной с раннего утра до позднего вечера и душные ночи. Пройденный перед этим город по имени Шичкент  (так послышалось Мордухаю) был неизмеримо больше и богаче, но в нем только переночевали. В этой же дыре прожили четыре дня.

Зачем – стало понятно на пятый. В полдень пятого дня к персу явились гости. Трое. Один, сразу обративший на себя внимание, высокий,  светлокудрый, таких уже отвыкли видеть за многие дни странствия, да еще и задававший вопросы к Мордухаю  с чистейшей эллинской речью. Двое других были незнакомого роду – племени, по обличью явно  варвары. Тоже высокого роста, но темноволосые, лохматые, смуглые, черноглазые. Одеты все трое были одинаково – в куртки и штаны из шкуры неизвестного животного, вроде лошади.  Светлокудрый же отличался еще и тем, что волосы его  охватывала синяя повязка (шелковая, - отметил Мордухай.) На поясах у всех троих висели мечи в кожаных ножнах.
- Кто вы, откуда, как стали рабами? – спросил  светлокудрый Мордухая.
- Как? – переспросил он, назвав имя  Великого города на греческий манер, - римляне? Волки все не могут насытиться. Так-та… ак. Значит вы – иудеи, - с ноткой сожаления произнес светлокудрый, - не тех я просил привести проклятого перса. Но, я вижу – ты учен, Мордухай,  -  и народ твой своей историей уходит в глубь веков. Что ж, не стоит спорить с Богами.

  Крашенный перс с ахами и вздохами, долго спорящий, впрочем, довольно почтительно со странными людьми, в конце концов с горестным выражением лица согласно кивнул головой. Во двор принесли несколько тугих тяжелых свертков в человеческий рост длиной. Перс, взглянув на невольников с некоторым сочувствием,  прощально махнул им рукой и ушел в одну из дверей караван – сарая.

  Через сорок семь дней они плыли в лодке на полночь, увлекаемые   течением  реки, с крутым гористым правым берегом, поросшим незнакомым лесом со странными ветвями и листьями, с редко появляющимися, непохожими на ранее виданных, животными. Левый берег был пойменным, усыпан гладким мелким камнем, а вдали, вдали – вплоть до окоёма – виднелся тот же здешний лес. За все прошедшие дни  светлокудрый почти не разговаривал с ними, новые рабы же не имели  воли спрашивать своего хозяина.

Совершенный долгий переход к реке, сначала по тощей степи, потом через горы, ничем примечательным не был отмечен. Случилось только одно. На второй день движения, откуда-то появилась фигура мужчины, с макушки до пят завернутая в серую ткань. Фигура, подняв вверх обе руки в означение мирных намерений, приблизилась к  светлокудрому и что – то зашептала ему на ухо. Так к двум невольным путешественникам добавился третий, вроде бы по своей охоте.

На сорок восьмой день молчание закончилось.
 - Всё, – сказал светлокудрый, - вы уже не рабы, потому, что нет такого понятия на земле племени Воо-Уго, вы – гости, хотя и не по своей воле. Купец и прочие с ним уверены, что вас купили для того, чтобы принести в жертву местным богам,- он слегка скривил губы, - что ж, такие мысли я (он подчеркнул это «я») и старался  им внушать, иначе….  « Их нрав жесток и страшен, – берегись!», - слова великого трагика охраняют нас лучше, чем отборное собачье остерегает стадо овец. Ни в жертву, ни в ущерб здоровью и ни в ущерб вашему достоинству будет ваше пребывание на этой земле.
Помолчав и посмотрев на двух своих темноволосых товарищей, добавил:
- Говорят, пока не порочной, - взглянув на выражение лиц прибывших, мягко улыбнулся, - вижу, что Вас, почтенный, потрясло мое знание стихов великого Эсхила, и тебе, уважаемый юноша, тоже показалось это удивительным. Тайны нет, я родился на берегу Всемирного Моря, Пантолеон мое имя, из эллинов, прославленных в веках,  а затем обманутых и низвергнутых проклятым Римом. Что до тягостного для вас молчания в предшествующие дни, то должно сказать – щупальца римского спрута простираются далеко во все стороны света. Я и мои товарищи молчали до сих пор, что бы не дать Фатуму – Судьбе прицепиться к неосторожному слову и не поломать так счастливо складывающееся ваше будущее. Теперь мы на свободной  земле, все может быть, как и везде, но тут мы ни от кого не зависим в выборе.

В это время серая фигура вдруг поднялась, сбросила с себя покрывало и явилась Омаром.
- То – то, - подумал Мордухай, - мне его одеяние, что – то напоминало, да ведь это покрывало сушилось во дворе, где мы прожили четыре дня.

И начались нескончаемые  беседы. Светлокудрый Пантолеон поведал свою историю.
- Хитромудрые  римляне объявили Элладу (они говорят – Грецию) независимой. Постыдная ложь. Они разорили мой народ, цветущие полисы пришли в запустение. К своему стыду должен признаться, что я бросил своих родителей, оказавшихся на пороге нищеты. Впрочем, что я мог сделать. Под чужим именем  поступил в так называемые вспомогательные войска. Оказался в Малой Азии, сражались с персами, отвоевывая для Рима новые провинции. Молод был, глуп. Через два года поумнел и с шестью тоже поумневшими сбежал из легиона. Прихватили с собой мешок казначея – дело прошлое, хотя, если по справедливости, это была не кража, а получение законной  платы за службу во вспомогательных войсках. Сколько миль мы прошли – не счесть… - Миль? – переспросил Ярслах.
- Да, юноша. Римская миля – это тысяча сдвоенных шагов, - пояснил Пантолеон, - воинских шагов легионеров: левой-правой, левой-правой…
Он усмехнулся и продолжил:
- Товарищей своих по пути растерял: кого убили в случайной встрече с такими же, как мы, бродягами; кто – то присмотрел себе женщину в селении, где решились встать на ночлег; последний просто исчез – пошел за хворостом для костра и не вернулся. В этот городок я пришел чуть меньше трех  лет назад. Золото из казначейского мешка дало мне здесь и кров, и пищу, и положение не рядового жителя.  Как-то на рынке невольников увидел двух юнцов, из невиданного раньше народа. Дешево продавались, поскольку ничего не умели и ни одного языка не знали. Я их взял и вот: посмотрите в каких молодцов они за полтора года превратились. Хоть  сейчас в гоплиты. Впрочем, луками они владеют так, что тут уж мне пришлось у них учиться. А когда освоили эллинскую речь, они рассказали  про свою родину, про то, что они Сыны Леса, про Золотые Рога, про… Про Свободу. Я решил уйти с ними, но все же хотелось иметь рядом и соплеменников. Просил эту крашенную персидскую куклу… Он привел вас – никого другого, мол, не было. Вот так.

Что мог рассказать о своей жизни Ярслах? В пять лет отроду его то ли похитили, то ли попросту продали в рабство. Какие – то годы он подобно тополиному пуху был носим ветром, пока его не занесло в дом человека, в котором он нашел своего господина, учителя и…
- Отца, - закончил Мордухай и Ярслах, отвернувши голову, заплакал как ребенок, стыдясь и не стыдясь своих слез.

Сам же Мордухай овладевал вниманием своих спутников надолго, нисколько, впрочем, их не утомляя, скорее наоборот.

  Два  темноволосых спутника Пантолеона ничего не рассказывали, лишь иногда задавали вопросы. По виду дикие (как у того же Эсхила -  отметил Мордухай), по  речи же почти как жители городов-государств Эллады, лишившейся материального влияния, но сохранившейся навсегда в мире мыслей, идей и чувств всего человечества. Омар молчал и было непонятно: слушал ли он рассказчиков.

  - Уважаемый Мордухай, я преклоняюсь перед Вашей мудростью и перед страданиями, которые постигли Вас и народ Ваш, - Пантолеон наклонился и почтительно прикоснулся губами к иссохшейся руке Мордухая, а Ярслах в этот момент возлюбил эллина Пантолеона как родного брата, которого у него никогда не было или он не помнил.

 После одной из историй Мордухая, истории забавной, Пантолеон, отсмеявшись, спросил:
- Как там  родина моя, Никтаполис, все зеленеет своими оливковыми рощицами и белеет храмами богов?
Ни Омар, ни Ярслах про  Никтаполис  ничего не знали, как не знали про самое существование такого города. Мордухай же, помрачнев, сказал: 
- Нет более такого города на лице земли, разрушен, сожжен и уничтожен руками римлян за восстание граждан против жестоких притеснений, пять лет тому…
- Что …,- начал было Пантолеон, но осекся, опустился на скамью и надолго замолчал. Потом сдавленно начал говорить:
- Мы стояли глубоким строем в четырнадцать  рядов. Они бросились на нас бесчисленной стаей разъярённых зверей. Мы дрогнули? Да, мы дрогнули… Мы сражались не за свое дело… Мы были союзниками…  Союзниками варваров против варваров… Мы выправились, положив до   полутысячи своих, мы запели Пэан, как в стародавние славные времена – ударили, вы не можете себе представить, что такое фаланга эллинов в наступательном порыве. Враги были сметены, не то что пленного – ни одного раненого после фаланги не осталось…  Для чего? Кого? 
И он согнулся, замолчал…  Сочувствуя его горю, никто к нему до самого ночлега не обращался.

В густых сумерках пристали к берегу, зажгли костер, начали готовить  пищу. Пантолеон вдруг привстал от костра, насторожился, глядя в сторону темных зарослей.  Вскочил, повернулся, закрывая своим большим телом сидящих у костра и крикнул:
- Опасность! К бою!  - и тут щелкнула тетива лука,  толстая стрела вонзилась в его горло. Пантолеон ещё какое-то время стоял, борясь со смертью, и начал медленно оседать. За эти мгновения двое его лохматых ученика успели схватиться за луки. В заросли ушли две посланные ими стрелы, за ними ещё две. В кустах раздался крик боли, треск веток и всё стихло.
Под прикрытием двух лучников Омар взвалил тело эллина на плечи, оттащил в лодку.  Они стремительно отплыли от коварного берега.
- Это были Люди Сверху, - непонятно сказал один из молодых друзей Пантолеона.

Над мелким холмиком каждым было   сказано в память усопшего. Последним говорил Омар. Сынов Воо-Уго и Ярслаха речь его оставила равнодушными, но Мордухая больно задели слова:
- …ведь могли же, должны были понять суть Рима, не то что в союзники…, убийцу надо прибивать, не дожидаясь, когда он наберет силу. А тут неизбежно следует – услужение, а затем  полная погибель.   
Глаза Омара были сухи, голос не прерывался, но умудренного  Мордухая молокосос Омар обмануть не мог.  Да и сбился всё же в конце:
- А ведь всех нас своим телом закрыл, - и поперхнулся, вроде как закашлялся.

Дальше плыли впятером. Прерывая тягостное молчание, Мордухай спросил (на греческом) сколько еще плыть.
- Пять восходов, - был ответ.
- Будем учиться языку, - поставил задачу Мордухай, Ярслах согласно кивнул, Омар хмуро смотрел в движущуюся воду.

 Глава 2

Бедно, очень бедно жило племя Воо-Уго. Еды, правда, хватало – кормили и Лес и Река, только пору ранней весны приходилось перетерпеть впроголодь. Тогда выручали заготовленные впрок кедровый орех, квашенный папоротник и сушеные грибы. Шишку били и шелушили на орех мужчины; папоротник, грибы, ягода – это целиком забота женщин.

Что ещё отметил Мордухай?
Одёжка была кой-какая, обувка – посмешище для земель средиземноморских. Пуще того оружие, орудия – сплошь дерево, камень и кость. Девять длинных бронзовых ножей, семь копьев с бронзовыми наконечниками, сколько-то кинжалов на все племя из трехсот человек мужчин.
Жилище. Пещера на высоте четырёх локтей от подножия старой, полу обвалившейся горы. Примитивно? Конечно. Подумав, Мордухай не нашёл решения, как можно было бы построить каменный дом, имея те средства, что были в наличии у племени Воо-Уго.
Что с первых же часов пребывания среди племени Сынов Леса ощутил Мордухай, так это доброжелательность и гостеприимство, со днями он всё больше укреплялся в том, что первые впечатления оказались истинными.

***
Присмотревшись к вновь пришедшим, Великий Шам пригласил Мордухая на прогулку по берегу Реки. Они, беседуя, дошли до места, где с обрыва вела к самой воде петляющая тропа.
- Давайте спустимся, уважаемый, - предложил Великий Шам.
Они прошли, приостанавливаясь, чтобы не заскользить вниз, до обреза воды. Стоя на каменной площадке, в половину локтя возвышающейся над  водой, Мордухай смотрел на быстрое течение Реки, смутно различая противоположный берег.
- Величественное зрелище, я не видел столь больших рек, - промолвил искренне Мордухай, но оказалось, что смотрел он не в ту сторону.
- Обернитесь, - сказал Великий Шам.
Повернувшись, Мордухай оказался лицом к лицу с огромным камнем, крутым лбом выступающим из обрывистого берега. Камень-гора был на расстоянии десяти локтей от подножия покрыт рисунками.
Мордухай замер в изумлении.

…Что-то еще напрашивалось, проявлялось после долгого стояния у этих изображений. Чего-то не доставало. Напрашивалось, вертелось, вот-вот… Ну, же! Мордухай, наконец, все же понял в чем дело, спустя пяти песчаных секторов. Не было геройских подвигов. Люди не убивали людей. Ему вспомнились фрески и изображения на сосудах, которые остались после древних эллинов, спятивших на войне. Избиения, увековеченные волей фараонов. Вспомнились кровавые сцены на  пиршественных чашах римлян, тоже воинственной своры, но с более выраженным практицизмом. Эти убивали не ради искусства – на круглой  монете катилась непобедимость римских легионов. А персы, а иудеи… Мордухаю стало стыдно перед этими камнями варваров за историю цивилизованных народов.

Мордухай задумался. Библия, величайшая книга из сохранившегося наследия предков,  говорит о том, что жизнь без насилия на Земле длилась от создания Адама до гибели его сына Авеля. При всем долголетии библейских  персонажей, сколько же это? Пятьдесят лет, сто? От создания Адама до первой насильственной смерти на Земле. Сто!? Вот вам и Золотой Век! Это бы осмыслить: как так, продержаться после съедения яблока познания Добра и Зла, целых сто лет. Некого было убивать? Некому было убивать? Незачем было убивать? И в голову не приходило, что можно убить? Не было выгоды, впрочем, это опять же – незачем? Еще? Еще — это выбор Бога. Дарам земледельца он предпочел дары скотовода. С этого началась тысячелетняя вражда. Волны кочевников с Востока время  от времени били в берега Запада, мстя за Авеля. Запад обрушивался фалангами на Восток, мстя за своих погибших. Долг крови растет и растет,  не найти средства, как остановить это безумие.

Мордухай не смог бы объяснить, казалось бы, крутое изменение – словно река внезапно сменила русло – течение своей мысли.
Что же – Он прав? Люби ближнего своего…  Отец Мордухая – молчаливый и угрюмый Якуб, никогда не упоминал о Нем, по крайней мере, при Мордухае. А вот дед Шимон, светла его память, говорил. Да что.. Мальцом был Мордухай, мало что понимал, память оставила смутные воспоминания. Одно только явственно помнит: римляне Его распяли, но Он воскрес и вознесся, потому что был Мессией. Дед умер, у отца спрашивать Мордухай так и не решился. Потом сгинул и отец – отправился с караваном куда – то в Аравию и не вернулся.

Мордухай пытался осторожно поделиться своими мыслями с Великим Шамом. Тот отвечал такой же осторожностью:
- Когда один человек не может повлиять – не важно, в каких  целях – на другого человека, он говорит:
- Эта утка слишком высоко летит, - подразумевая досаду охотников, когда они не могут достать стрелой  летящую добычу.
- Птица высокого полета, - пробормотал Мордухай.
- Как? – поразился Великий Шам. – Изыскан твой язык, уважаемый Мордухай.

Мордухай улыбнулся, извинился и рассказал своему собеседнику про культуру далеких средиземноморских стран. Очень сжато, но хватило на два песчаных сегмента.
Ещё после половины сегмента двое будущих собеседников пришли к молчаливому интуитивному – если выражаться современным языком – согласию: не называть Нечто Высшее ни именами, и не ссылаться на них без крайней необходимости. Поэтому их диалог часто перемежался паузами, которые далее не упоминаются. Иногда ставятся многоточия, иногда не ставятся. И всё же временами Имена прорываются.

Когда рассказчик закончил и вытер рукавом пот со своего чела, Великий Шам вынес своё суждение:
- Твой рассказ воистину раскрыл глубины мысли человека. Мне надо думать и думать. Всё же я склоняюсь к тому, что прав был Сократ.
- Как? – поразился Мордухай.
- Я имею ввиду то, что он говорил о народовластии. Я наслышан о том, что происходит в далеких странах достаточно, чтобы понять – народ Воо-Уго живёт в счастливом младенчестве.
- Кем же и как он управляется? – с живым интересом спросил Мордухай.
- Общепризнанным главой является Вождь. Да. Хм… Оказывается не так-то просто объяснить, как мы живём. Нынешний Вождь руководит всем, что связано с охотой и защитой племени. Всё остальное совершается установленным многими годами порядком и обычаями. За их соблюдением следит Великий Шам, поправляет при нарушении. Вождь может оспорить принятое  Великим Шамом решение. Тогда предмет спора выносится на рассмотрение  совета мужчин всего народа Воо-Уго, как совет решит, так и будет.
- И как часто возникают разногласия?
- На моей памяти дважды, давно. Великим Шамом тогда был другой человек. Мой учитель, мудрее человека я не встречал. Что же до разногласия, время давно минувшее и как ни неловко перед чужеземцем, я поведаю. В те годы вождем племени Воо-Уго стал… Нет, надо начать иначе. Как то случилось, что  наступившее после снегов теплое время, когда появляются первые ростки, сменилось небывалой жарой. А по прошествии одной луны на землю посыпались огненные стрелы. Наш Лес загорелся вблизи, с разных сторон. Я помню то время – было трудно дышать. Звери частью погибли в огне, остальные разбежались  в другие места, а племя было обречено на голодную смерть.

Вождь, который управлял нами тогда, был стар и дряхл. Если говорить откровенно, то и не требовалось племени в те годы никакого управления – всё шло заведенным порядком. Были, как и во все времена буяны, были семейные дрязги. Улаживалось. На буяна находилась узда, неисправимых изгоняли, дрязги гасились соседями.
Огонь, пожирающий наш Лес, перевернул нашу жизнь. Старый вождь был честен, он сказал:
- Простите меня – я не знаю, что делать, ухожу со стыдом.
Он, в самом деле, ушёл в Лес, один, и больше мы его не видели.

Вот тогда появился в центре круга Совета, выпрыгнул, Тот Вождь, не буду называть его имени, пусть так и будет – Тот. Говорят, что ничем особым ранее он не выделялся, может только был более молчаливым среди сверстников. Сколько ему тогда было, двадцать пять, много тридцать Холодов. 
Выскочив в центр круга, он закричал:
- Я спасу племя Воо-Уго. Я знаю. Я клянусь, что спасу! Духи Леса со мной!
Это было так смело высказано, что потрясенный небывалой ссылкой на поддержку Высшей Силы, Совет выбрал его вождём.
Тот энергично взялся за дело. Наперво, он взобрался на самый высокий кедр. Добрался почти до макушки, где и мальчонке худенькому было бы поостеречься – обломиться может тонкая верхушка. Смотрел он долго на четыре стороны, а, когда слез, потребовал к себе пятерых лучших охотников. Они снарядились и ушли в сторону восхода Золотых Рогов.

Их не было с половину Луны, за это время умерло пять стариков, семь младенцев и двое мужчин. Племя пребывало в горестном ожидании гибели, то, что в отчаянии придумывали матери, что мог подсказать сородичам тогдашний Великий Шам не могло поддержать жизнь людей.

И всё же они дожили до возвращения ушедших. Тот выполнил своё обещание. Он и четверо, вернувшихся с ним, принесли самые сочные куски лосятины. Сколько смогли унести. Тут же были отправлены из самых крепких мужчин, чтобы донести оставленное по дороге. Затем, те кто утолил голод, отправились к неизвестному ранее озеру, где находился, оставленный Тем, один из пяти. Пришедшие поразились улову – озеро кишело рыбой.
Великий Шам опустил голову:
- Да, это было так. Племя спаслось от голодной смерти благодаря Тому.
Он исподлобья глянул на собеседника:
- Кажется, я отклонился от ответа на Ваш вопрос?
- Вы не уклонились, глубокоуважаемый, - мягко отвечал Мордухай, - воистину, всё начинается с того, что семя вовремя попадает в благоприятную почву и сначала даёт ожидаемые побеги, но всё дело в плодах. Не так ли?

Великий Шам ощутил легкое раздражение – вот же провидец – но тут же устыдился своего чувства и погасил его.
- Ты прав, уважаемый, - уже без внутреннего сопротивления признал он, - плоды оказались, если не ядовиты, то и не съедобны. Последовавшее величание Того, как спасителя Сынов Леса, видимо превышало какую-то высоту, установленную кем-то, что привело к печальным…
Великий Шам затруднился с подбором слова, а Мордухай был достаточно умен, чтобы удержаться в данном случае от подсказки.

Великий Шам, наконец-то усмехнувшись над собой, и, кашлянув, продолжил:
- В то время у одного из наших хороших охотников случилась болезнь глаз, сначала слезились, гноились и совсем перестал видеть. Что мог делать? Поддерживать костер по ночам – это он научился. Но ведь были старики постарше его, зрячие. Обычай племени гласил – отца, не имеющего возможности добывать пропитание, должен содержать старший сын, по гибели старшего – следующий по рождению. Если у мужчины нет сыновей – содержит старший зять и так далее. Нет ни сыновей, ни дочерей - содержат братья и сестры. Никого из перечисленных родственников нет, что ж - тогда он переходит под опеку всего племени, за этим должен смотреть Великий Шам.

У потерявшего зрение охотника было два сына. Старший, уже подошедший к расцвету сил и младший, ещё выходящий на охоту для ''подай-принеси-сбегай''.
Старший не любил отца, он – это не моё мнение – любил сильно себя, отцу не помогал вовсе, чего там - постелить что-нибудь помягче, куска мяса не приносил, да и не подходил никогда после того как отец ослеп.
Младший сын и готов бы был помочь изо-всех своих силёнок. Опасался нарушить обычай. Обычай говорил твёрдо: содержит немощного отца старший сын.

Заметив отклонение от обычая, мой Учитель вошёл в существо дела и присудил старшему сыну отдавать на содержание ослепшего отца пятую часть своей охотничьей добычи.

Великий Шам кашлянул раз и другой. Говорить дальше иноземцу? Преодолел:
- Старший сын потерявшего зрение охотника был близким другом Того и пожаловался на притеснение от Великого Шама. Что именно он наговорил, знают только лесные птицы, но Тот решение оспорил. До Совета тогда дело не дошло – Великий Шам проявил мягкость, что же … ему судья. Было принято решение, что ввиду загруженности старшего сына обще племенными делами, содержание слепого отца возлагается на младшего сына. Ему, конечно, помогли, поставив напарником к… опытному и добычливому охотнику. Только, надо сказать, что  решение, принятое под давлением Того, оставило во рту племени такой же привкус, как разгрызенная кедровая ветка, сорванная, когда уже сошел снег.
Тот, не заметив недовольства людей, вопреки здравому смыслу вознесся ещё более в самомнении. Как же – оспорил Великого Шама и победил.

Рассказчик замолчал. Мордухай тоже удержался от того, чтобы задать естественно напрашивающийся вопрос. Он понимал, как неприятно Великому Шаму говорить чужаку о темных пятнах в истории племени.
Вновь бросив на Мордухая испытывающий взгляд исподлобья, Великий Шам – раз уже упомянул о двух случаях – решил продолжить начатое, но уже кратко и смутно. Впрочем, сама история была запутанной. И, более неприятной, мягко говоря, для чести народа Воо-Уго.

Мордухай смог понять – а не понятое домыслить – следующее.
В обычае племени было, чтобы мужчина и женщина перед тем, как стать мужем и женой, получали благословение от Великого Шама. Ритуал, на первый взгляд казавшийся простым соблюдением древнего обряда, по сути решал: могут ли молодые составить счастливую пару. Великий Шам должен был учесть очень многое. От степени родства брачующихся до их черт характера.

Тогда к нему пришли Он и Она. Имени Его рассказчик не назвал, упомянул, что парень славился удачей в рыбном промысле и дальше называл Рыболовом. А вот про Неё сказал:
- Ты, наверное, видел Хал-Лу, она любила Рыболова с детских лет, всё племя знало про их любовь. Наша красавица Юл-Ла – единственный плод, успевший зародиться на дереве этой любви.

Тот вождь оспорил решение Великого Шама, заявив о невозможности брака из-за болезни Рыболова, по его – он говорил – достоверным сведениям, претендент в мужья Хал-Ле мочится с кровью.
Это был подлый ход. Общеизвестно, что Великий Шам обязан знать о здоровье каждого соплеменника. От только родившегося до собирающегося в последний путь к… Если Великий Шам допускает больного мужчину к соединению с женщиной, то он либо слеп, либо корыстен и, в любом случае, не достоин своего высокого звания.

Великий Шам на этот раз не уступил, никак не мог уступить. Окончательное решение было вынесено на Совет мужчин племени. Собрали мужчин из всех Домов племени через пять восходов Золотых Рогов. Тот вождь высказал своё решение.  Великий Шам очень кратко ответил, что по его мнению препятствий к тому, чтобы соединились Рыболов и Хал-Ла, нет.

Там, на Совете, нашелся один из уважаемых в племени охотников, который встал и громко спросил Того вождя откуда он узнал о болезни Рыболова. Тот, подняв подбородок, высказался в том смысле, что не допускает и мысли, что кто-то сомневался бы в правоте его слов.

Тогда задавший вопрос охотник вышел в середину круга и достал из-за пазухи пять продолговатых предметов. При рассмотрении это оказались отрезки кишок, перевязанных с обеих сторон и заполненных жидкостью соломенного цвета.
Охотник сказал, что жидкость эта – моча Рыболова и, что мешочки эти были заполнены Рыболовом на последних пяти восходах Золотых Рогов в присутствии трех мужчин из трёх Домов племени. Тут поднялись двое, известные племени  мужчины, согласно наклонили головы.
- Так выходит – что было раньше не знаем, - сказал Охотник, оставляя Тому лазейку для сохранения лица, - сейчас же Рыболов здоровей меня, в смысле общения с молодой женой.
Прокатился смешок и стих, племя смотрело во все глаза на Того, тяжелый был этот взгляд Сынов Леса.

Тот понял, что перечить воле племени сейчас опасно. С дергающейся жилкой у левого глаза выдавил из себя:
- Что ж я рад, что Рыболов исцелился. Снимаю свое возражение.

Рыболов и Хал-Ла стали мужем и женой. Не надолго. Через две Луны Рыболов не вернулся с Реки. Нашёлся свидетель, видевший, как Рыболов поскользнулся на мокрой от утренней росы траве и упал с обрыва в Реку. И не всплыл, хотя плавал не хуже рыбы, которую ловил.

На следующий день к Хал-Ле пришёл младший брат Того, предложил, как потом стало известно, стать его женой. Многие слышали, как громко кричала Хал-Ла, и видели, что он ушёл, зажимая рукой левую щеку. Когда он в последующие дни не мог есть, а только пил, стало понятно, что у него сломана челюсть.

Через два дня пришли люди из самого нижнего Дома, принесли тело, выброшенное Рекой на отмель в излучине. Тело было избито о камни, а из правого бока торчал обломок кремниевого ножа. Хал-Ла опознала Рыболова по  родинке в потайном месте.

Пока Великий Шам собирал Совет мужчин, Тот ушёл в Лес со всей своей роднёй и друзьями. Больше об ушедших ничего не слыхали.

Умудренному жизнью и книгами Мордухаю не стоило большого труда сложить полную картину происшедшего, как мозаичный  рисунок из цветных камушков.
Он было собрался что-то сказать, но наткнулся на строгий и в то же время молящий взгляд Великого Шама, понял его и спросил о другом:
- Много ли Домов у племени Воо-Уго?


Глава 3


Омар посмотрел, посмотрел на игры молодых Сынов Леса, и предложил – сразимся. У Омара в руке короткая прямая ветка, у противника копье тупой стороной вперед. Раз, два – ветка уперлась в грудь парня. Теперь один против троих. Раз, два, три – всех пометил ловкий Омар. Парни закипели.
- Что это? Как? – заорали на все голоса.
Омар спокойно:
- Это искусство.
- Какое искусство!?
- Убивать людей.
- А…Агх… Как можно убивать людей!?
- Так как убивают их тысячи лет. В лучшем случае – по справедливой ненависти…
- Что такое ненависть?

И тогда Омар предложил всем сесть, сам привычно опустился на пятки ног и начал говорить.
В красивых горах недалеко от теплого моря жила семья пастуха. Отец и мать не могли нарадоваться на подрастающую зелень. Два мальчика и три девочки. Жизнь не была безоблачной – налоги то от одних властей, то от других, то от третьих. Так велось испокон и от Богов. Перебивались, но жили счастливо. Омар перхнул горлом:
- Пришли злые люди. Старших убили. Младших, меня и трех сестер, повели на аркане. На первом привале – я не смог освободиться – над моими сестрами надругались. На втором привале я перетер веревки, я убил охранника, сначала оглушив, а потом заколов его же кинжалом. Когда подошел, чтобы освободить и забрать с собой сестер, увидел, что они мертвы – задушились одной веревкой от позора своего и семьи… Как?
-Такого мы даже в мыслях представить не можем,- с дрожью  в голосах ответила молодь Леса. После длительного молчания кто-то спросил:
- Что же было дальше?
- А что могло быть кроме жажды мести! – ощерился Омар, но тут же взял себя в руки. – Я отнес тела сестёр, вырыл для них общую могилу и предал их земле. Затем пробежал по дороге в сторону откуда шёл караван и бросил на обочину разрезанные верёвки. Потом вернулся ближе к месту привала, свернул в сторону от дороги  подальше и закопался сам, оставив лишь небольшую щель для дыхания и слуха.

Степь была покрыта молодой, ещё не вошедшей в полный рост травой. Если просто залечь, то тебя увидят за двадцать шагов. Ну а так, надо прямо набрести, чтобы обнаружить. На удачу ни на могилу сестёр, ни на меня не набрели. Хотя шум с рассветом в караване поднялся большой. Злые люди, так я их тогда называл, кинулись и назад по караванной тропе, и рассеивались по степи, но тоже вокруг уже пройденного пути. К полудню собрались и двинулись дальше.
Я пошёл за караваном, питался объедками и отбросами на местах стоянок, что? – Омар с вызовом оглядел слушателей, но осуждения не увидел, ему внимали, открыв рты и с восхищением в глазах. Омар почувствовал даже какую-то неловкость – слушают, как участника похода аргонавтов. Он откашлялся и продолжил, стараясь говорить беспристрастно, как не о себе.

Надо заметить, что зачастую: то по причине незнания нужного слова в местном наречии, то потому, что такого слова у Сынов Леса и не было, Омару приходилось подкреплять повествование жестами. Таким образом, он должен был привлечь в подмогу своё актерское мастерство. И постепенно, вне зависимости от своей воли, всё более увлекался игрой. Перед изумленными зрителями разыгрывалось что-то вроде эллинской трагедии, все роли в которой играл один лицедей.

Итак, Омар продолжил свой рассказ:
- Я шёл за караваном три дня. Плохо было с водой, жевал стебли, слизывал ночную росу. На рассвете четвертого дня увидел, что основная масса вражеских воинов вскочила на коней и галопом поскакала вперёд. Подобравшись поближе, посчитал тех, кто остался охранять невольников. Их было семеро.
Омар потряс руками с раскрытой ладонью на правой и двумя пальцами на левой.
- Тех, кого уводили в рабство, насчитывалось сотни полторы. По большей части это были женщины и дети, но десятка два составляли парни примерно моего возраста и я даже разглядел среди них двух взрослых мужчин. Я стал думать и думал весь день, идя за караваном. Ничего не пришло мне в голову вплоть до того, как наступил поздний вечер и невольничий полон остановился на ночлег. Вползя на пригорок, я высмотрел, кто и как расположился на стоянке. Женщины были сбиты в одну лежащую  вповалку толпу. Мужчин посадили в круг, спинами наружу – руки сзади у них были связаны. Охранники распределились так: по двое с трех сторон от мужчин и один возле женщин. Костер был разожжен только один, враги варили мясо в казане. С караваном была ещё арба, так возчик её – седобородый старик – расположился, отъехав в степь, присматривал за стреноженными пасущимися лошадьми. Ничего так и не придумав, я решился действовать, полностью положившись на судьбу. Дождался часа волка. Разговоры врагов стихли, темнота рассеивалась только огнём трех факелов – два у охраняющих наших мужчин, один возле наших женщин. Я пополз, ящерицей проскользнул в самом темном месте. Когда добрался до спин сидящих мужчин, то увидел, что не только руки у них были скручены, но и на шее у каждого была веревочная петля, связывающая его с мужчинами слева и справа. Если бы такие предосторожности враги предприняли раньше, то мне убежать бы не удалось.
Я начал было разрезать веревки на руках у первого попавшегося мне на пути пленника, но услышал тихий и в то же время властный шепот сидящего рядом мужчины:
- Сначала  меня!
Тут я заколебался, и не знал на что решиться, если бы тот человек, которого я начал освобождать, не сказал:
- Повинуйся! Это – Фарк.
Названное имя было мне известно. Ещё бы – вельможа, ближний к сатрапу нашей провинции человек. Как он оказался в полоне? Размышлять времени не было и я разрезал путы на руках Фарка.
- Дай мне кинжал, - прошипел он, вырвал кинжал у меня из рук и разрезал веревки, связывающие его с соседними пленниками.
- Следи за стражниками слева, - приказал Фарк, - если заметишь их тревогу, предупреди.
Фарк растер занемевшие руки, повернулся на живот и быстро пополз прочь, почти тем же путем, которым я пробирался к пленникам. Через малое время звук от его движения уже не доходил до меня. Что он задумал? Я терялся в догадках. Тут рядом со мной кто-то тихо засмеялся:
- Ушел достопочтенный Фарк и позор своего пленения унёс с собой.
Это был смешок  человека, который сидел с другой стороны от сбежавшего Фарка. По счастью – мужчина в зрелых годах. Он сказал:
- Теперь рассчитывать надо только на себя, давай – докончи своё дело.
Я, находясь в полном смятении, завершил освобождение  рук пленника, веревки которого я начинал разрезать. Само собой, соседи справа и слева нашей возней были вызваны из дремотного состояния и прислушивались к шепоту. А тот, кто взял на себя роль руководителя, продолжил:
- Как тебя, юнец? Омар? Развязывай узлы на шее Арслака, Омар. Ногтями, зубами… И слушайте меня. Освобождаться в темноте от пут  на всех наших руках и шеях нечего и пытаться – узлы затянуты крепко, мы не справимся до рассвета, а своей неизбежной суетой привлечем внимание стражников. Что мы можем сделать? Один из нас полностью свободен, ещё один со свободными руками, а может быть до конца моей речи тоже станет свободен. Третье, мы были связаны все вместе, а сейчас  разделены на две группы, каждая человек по десять, со связанными руками, соединенные за шеи веревками, но… Со свободными ногами. Слушайте, я скажу, что мы должны сделать.

Он рассказал о своём плане освобождения и его слова передали из уст в уши по обе стороны связки. Я видел, как выпрямлялись спины и разворачивались плечи невольников. Все ждали назначенного времени и знака. Вмешалась судьба. Вдруг послышалось ржание коней, а немного спустя раздался топот. Тень выметнулась на дорогу позади стоянки и растворилась во мраке, топот быстро затихал. Охранники вскочили и бросились к месту, где паслись лошади, огибая круг связанных рабов. В это время громко прозвучал гортанный клич:
- Уррр!

Связанные пленники тут же оказались на ногах и, развернувшись, двумя обрывками живой цепи встретили две пары бегущих врагов. Повалили их, не успевших вытащить сабель, били лбами в лица, месили тела коленями, вгрызались зубами в руки. Третью пару должны  убить я и Арслак. Эти двое сидели ближе остальных к пастбищу и их надо было догнать. Я бежал с пустыми руками, Арслак же сообразил взять обрывок верёвки. Как ни старались мы бежать без шума – на носках, всё же один из врагов – мой – обернулся и потащил саблю из ножен. Я прыгнул и сбил его на землю, руками ища горло. Он уворачивался, ловкий был и сильнее меня. Очень скоро уже я оказался под ним и ничего наверное не сумел бы сделать, но враг вдруг захрипел, свалился с меня. Я увидел Арслака, в руке его была сабля, взятая у второго охранника, которого он удушил веревкой.

Что ещё сказать. Седьмой охранник убежал в степь, искать его было бессмысленно. Седобородого возчика нашли, когда рассвело. Лежал с перерезанным от уха до уха горлом. Наших было убито трое. Всех полонян развязали, дали трех коней, арбу и они поплелись в обратный путь, на родную землю. Ни мне, ни Арслаку, ни Берку – так звали нашего временного вождя – возвращаться было не к кому. А жажда мести оставалась не удовлетворенной. Мы вооружились, сели на коней и направились в ту сторону, откуда исходило зло.

Тут Омар остановился и перевёл дух. Язык от столь несвойственной ему длинной речи стал шершавым. Захотелось попить воды. И чем холодней, тем лучше. Воспоминания зажгли в груди его костёр.

Пауза вновь была прервана теперь уже несколькими нетерпеливыми голосами:
- Дальше! Что было дальше?
- Всё, на сей день, - ответил он, - finit. Что было далее, расскажу в другой раз.
Омар поднялся, гибко, как кедровая ветвь, сбросившая тяжелую шапку снега. И ушёл.

Молодь ещё долго сидела и обсуждала услышанное. Страшно узнать про такое. Пострашнее сказок о злых духах болот. Но ведь зло, о котором им рассказали, бродит невесть где. В неведанных землях, где живут другие люди, способные творить ужасающие дела. Как хорошо, что это где-то далеко-далеко от их Леса.

Наивность людская, свойственная не только юности. Нет на свете ни одного самого дальнего уголка, в который раньше или позже не пришло бы зло.
Способы у него разные, цель же, по сути, одна – превратить свободных людей в рабов. От века и поныне…

Глава 4

Ярслах начинал свою четвертую жизнь. От первой почти не осталось воспоминаний. Самое яркое – это слова на забытом языке:
- ЯРИК – СЕРДЕЧКО МОЁ.
Потом череда невольничных рынков, если это можно назвать жизнью. Удары палками, плетями, пинки. Ожидание удара сжимало сердце, не только страхом перед болью, а чем-то ещё. Он не был забитым мышонком. Среди тех, кого гнали на продажу, Ярслах не склонился ни перед кем. А там были любители и создать себе прислугу, и попользоваться юношеским телом. Двоих он искалечил, этого хватило, чтобы вокруг него образовалось некое запретное для проникновения пространство.
Что до покупателей, то надолго нигде не задерживался, для тяжелой работы был слаб. Единственно, больше года продержался в усадьбе на Крите – мальчиком на побегушках. Главная же служба – почесывание и щекотание пяток хозяйки после обеда и перед сном. Когда хозяйка умерла – по всей видимости, от обжорства – хозяин немедля продал Ярслаха. Вновь пошли невольничьи рынки стран на берегах Всемирного моря. Пергам, Сирия, Ливан… 

Затем – Великий город. Здесь произошло чудо. В тот День стоял Ярслах на невысоком помосте в месте, отведенном для торга рабами. Долго стоял. Болело плечо, по которому прошёлся бич надсмотрщика, чесались ноги, побеленные – как у всех, выставленных на продажу – до колен. Покупателей было немного, а уж мимо него проходили, взглянув вскользь. Худ он был и тщедушен.
Ярслах смотрел себе под ноги, лишь изредка поднимая глаза на кишащий людьми, кричащий и вопивший базар.
Вот взгляд его заметил, что неподалеку встретились двое, местных, в приличных одеждах. Один постарше, с наполовину поседевшей бородой, у второго борода была как вороново крыло. Завели разговор, увлеклись, начали помогать своим словам жестами. Седобородый снял с плеча туго набитую котомку, положил её рядом и продолжил спор.
Ярслах опустил глаза, а когда через какое-то поднял их, то перед ним стояли  те же спорщики, явно забывшие обо всём, кроме предмета спора. Ярслах отвёл от них взгляд и увидел человека, живо напомнившего ему вчерашний вечер. Группа не проданных рабов возвращалась тогда в порт на невольничье судно. Они пересекали какую-то площадь и Ярслах увидел, как бегущий человек выхватил из рук у женщины корзину. Женщина закричала, но вор, пробежав совсем немного, скрылся в переулке. На крик женщины подбежали трое городских стражников, женщина, захлебываясь в рыданиях, не могла ничего сказать.  И тогда Ярслах окликнул стражников и показал рукой куда скрылся преступник. За что и получил удар бичом.
Сейчас подходил тот, выхвативший корзину у женщины. За все годы невольных скитаний Ярслах уже научился с первого взгляда определять людей этой породы. Он смотрел на приближающегося вора. Молодой парень, года на два старше Ярслаха, но уж куда выше ростом и здоровей. Что делать? Мысли закружились в голове, как стайка вспугнутых бабочек. Закричать? Что кричать? Какие слова? Не получится ли так, что его крик обратит внимание только на него самого да ещё и поспособствует краже!?
И в тот миг, когда Ярслах увидел, что вор чуть наклонился вперёд и приготовился начать бег, он, не задумываясь о последствиях, слетел с помоста и, прыгнув, накрыл своей грудью лежащую на утоптанной до каменной твердости земле котомку. Он опередил вора на два мгновения, тот яростно выкрикнув непонятые Ярслахом слова, пробежал мимо и, обогнув замолчавших спорщиков, растворился в рыночной толпе. Тут же к лежащему Ярслаху подбежал запыхавшийся надсмотрщик и с руганью занес бич для удара.
- Стой! – раздался окрик и надсмотрщик опустил бич, - зачем же портить товар? Зови торговца-хозяина этого  мальчишки. Я, пожалуй, куплю его, такого шустрого. Зови торговца, шевелись!
Властный голос принадлежал седобородому. Он правильно оценил произошедшее, увидев убегающего и услышав его слова, обращенные к Ярслаху:
- Сын шакала, ты умрёшь за это!

Во время торга – а торг был долгим и упорным - прозвучало имя нового хозяина – Мордухай. Когда они зашли в дом, Мордухай рассмеялся:
- Что ж, приобретя мириады мальчиков, не так уж и накладно заплатить ещё за одного.
- Каких мальчиков? – со страхом спросил Ярслах.
- Не бойся, я говорю лишь о цене того, что находится в этом мешке и что я не потерял благодаря тебе.
- Там золото, господин мой? – догадался иносказанию Ярслах.
- Нет, - ответил Мордухай, - нечто более ценное.
Он поставил котомку на стол, раскрыл  и начал доставать из неё… КНИГИ.

Седобородый Мордухай. Временами сердитый учитель, временами строгий распорядитель, но только первое время – да и то, наверное, в сознании Ярслаха, - хозяин над его жизнью и смертью.
Третью свою жизнь Ярслах не променял бы ни на какие богатства. Перед ним открылся неведомый прекрасный мир знаний. Высшим наслаждением было сидеть и слушать разговоры Мордухая с его гостями.
Что до работы – если это можно назвать работой – раз в неделю выполнить небольшую уборку по дому, два раза – поход на рынок: овощи, мука, рыба, немного мяса и птицы, оливковое масло, ещё кое-что. Мордухай был неприхотлив в еде. Ярслах же отъедался по милости ворчливой, но доброй кухарки Шейлы. Как были вкусны её лепешки с мёдом. Он прибавил в росте и весе. Его Учитель, считающий, что человек должен быть развит не только умственно, а и телесно, заставил Ярслаха добиваться успехов во всех видах состязаний эллинских Олимпиад. За три года Ярслах из задохлика превратился в  атлета с бронзовыми мускулами, хотя и оставался сухощавым.
Три года. Счастье человека редко длится долго.
Война, римляне, новое рабство.

Четвертую жизнь Ярслах начинал, как полностью свободный человек. Это пьянило сильнее неразбавленного вина. Просыпаться не от того, что кто-то тебя поднимает, а полностью отдохнувшим – по своей воле. Идти не туда куда прикажут, а куда тебе захочется – по своей воле. Всё – по своей воле.

Начиналась новая жизнь непросто. В первую ночь он не смог уснуть. Дым костров, угарный запах сгоревшего сала и костей; то холод, то жар; звук падающих со свода пещеры капель; плач детей. В чём причина? Сказалась ли привычка, сложившаяся за последние месяцы, спать в тишине, на свежем ветерке? Ярслах едва дождался, когда закончится эта тяжелая бессонная ночь. С восхода до полудня он продремал на краю поляны у входа в пещеру. Тут донимали летучие твари.

И пища. Нельзя сказать, что Ярслах был прихотливым и уж тем более привередливым в еде. Приходилось ему довольствоваться жиденькой чечевичной похлебкой и гнилым чесноком. Живя у Мордухая, конечно, ел побольше и повкуснее, но тоже довольно простую пищу: овощи, сыр, рыба, изредка – нежирное мясо, и хлеб, ХЛЕБ. Ничего в последние годы не ел без хлеба. Когда добирались под водительством Пантолеона до здешних мест, каждый раз на месте ночного привала пекли лепешки.

А здесь!? Вареное или жаренное на огне, но полусырое мясо. Ярслах с отвращение глотал куски, почти не пережевывая, и досадовал на себя – надо же каким оказался неженкой. Наконец, у него жутко заболел живот, он лежал в пещере, скрючившись на тощей травяной подстилке. Временами стонал от рези внутри.
К нему подошёл и присел рядом Мордухай, достал из-за пазухи маленький глиняный кувшинчик:
- Возьми-ка, попей.
Ярслах приподнялся на локоть, взял сосудик, сделал глоток, второй. Напиток горчил, но был приятен на вкус.
- Хорошо, - сказал Мордухай, - теперь ложись и послушай, что я скажу. Мы с тобой словно волшебством – а я считаю, что добрым волшебством  -  перенесены во времени на тысячу или более лет назад. Так, как живут здесь, на землях вкруг Всемирного моря жили давние предки нынешних народов. Да и там, в светочи знаний, можно по пальцам одной руки перечесть истинно отошедшие от дикости страны.
Племя Воо-Уго ещё многого не знает из того, что для нас с тобой является обычным и, казалось бы, давно вошедшим в повседневную жизнь. Можно ли это поставить им в вину? Сколько мы шли сюда, через какие дикие, необжитые дола и горы! Ведь только в последние годы тоненькая нить появилась между Сынами Леса – так они себя называют – и остальным миром, Ойкуменой, как сказал бы Пантолеон.

Резь в животе мешала Ярслаху задумываться над словами названного Отца (но не мешала их запомнить), потом боль стихла и он начал внимать:
- Мы не имеем никакого права относиться к ним свысока. Вспомни о том, что написано в священных Книгах моего народа. Мы все братья – кто старше, кто младше. Ведь старший брат не может презирать младшего только на том основании, что сам он раньше появился на свет. Малыш ползает на четвереньках, справляет нужду, как животное, изо рта его выносятся бессмысленные звуки. Что же? Он достоин презрения? Нет, тысячу раз нет и нет. Растёт и - непредставимой для человека Волей - ползующее, гадящее, животное существо становится человеком. Со своими мыслями, со своим, определенным, безусловно, внешним миром, отношением к этому миру. Мы здесь видим, как поднимается с…

Удар внутренней боли заставил Ярслаха скривиться и Мордухай прервался. Он погладил Ярслаха по плечу и ласково промолвил:
- Сын мой, перетерпи. Твоя болезнь – это последствие непривычного для твоего органона питания. Пройдёт и встанешь полным сил. Я посоветовал бы тебе есть рыбу и дичь, хотя они не часты в добыче племени. Ещё есть удивительное растение, местные люди называют его ол-бы, на вкус почти наш чеснок, и другие странные растения… я, что-то читал о них в упоминаниях о пирах римлян, не вспомнить, формой похожие на медуз, очень вкусны…

Однако, столь низменная, как средства пропитания, тема, не могла быть долго поддерживаема Мордухаем:
- Должно обратить внимание на гостеприимство Сынов Леса. Причем для незваных гостей. Ты вспомни наши скитания. Где? В каком краю нам давали пищу и кров ничего не требуя взамен?! Они ещё не знают Бога, дикари и язычники, но уже во многом следуют Закону…

Мордухай говорил и говорил, а Ярслах постепенно стал погружаться в сон безболезненный и сладкий.
Многие мысли высказал мудрый Мордухай о совместной жизни людей, о многих чувствах рассказал. Не упомянул только о двух: чувстве освобожденного от рабства и о любви к женщине. Первое он считал само собой разумеющееся, а о втором давно забыл. В своих речах он упустил из виду, что люди делятся на мужчин и женщин, а его мальчик стал уже мужчиной, а мужчина не может быть без женщины, иначе зачем же ему зваться мужчиной.

Было бы неправдой сказать, что Ярслах не замечал женщин и что женщины не обращали внимания на него. Довольно часто на рынке в Великом городе он заглядывался на женские лица. И не безответно. Однажды его – вроде как случайно - толкнула бедром смуглолицая красотка. Это прикосновение он долго хранил в памяти. Помнилось и то, как проезжавшая в богатой колеснице госпожа, вся от макушки головы до низко открытой груди сверкающая драгоценностями, приказала слуге остановиться. На вид ей было лет тридцать, много – тридцать пять, очень красивая. Она долго смотрела на Ярслаха своими прекрасными темными глазами. И, с ожесточением ткнув в спину возничего, сказала:
- Красивый мальчик… Жаль, что раб, а ещё более – чужеземец.
Теперь он был свободен, но на него обрушилось такое, что он забыл и об еде, и о сне.

***
Ярслах ощутил боль от удара в бок, резко обернулся, и чуть пригнулся, готовясь ответить. На него смотрели горящие ненавистью голубые глаза:
- Почему ты пришел так поздно? Теперь… Я не знаю, что мне сделать, пришелец Сверху. Убить тебя и себя? Тогда там, куда заходят Золотые Рога, мы будем вместе. Навсегда. Что мне сделать?
Ярслах, пробыв сколько-то времени в замешательстве, не нашёл более глупого ответа, чем:
- Ударь меня ещё раз.
Девушка рассмеялась и заплакала.
***
Ярслах явственно вспомнил другой толчок - под рёбра  жесткими пальцами - и шепот в ухо:
- Не пяль глаза на эту девушку, пришлый, она предназначена лучшему из Сынов Леса.
С тех пор он ''пялил глаза'' только украдкой. Кто может сказать, как протягивается невидимая и нервущаяся нить? Кто?
Девушка вытерла кулаками слезы и сказала, глядя ему в глаза:
- Я буду только твоей Яар-Слагх, твоей или ничьей… Да простят меня Духи Леса.
***
Онгх (Быстрый) испытывал безмерную гордость, получив назначение быть  Вторым Стражем Ночи. Задолго до захода Золотых Рогов он со скучающим видом прошелся и возле первого костра и возле второго. Здесь подзадержался, вроде как осматривая бронзовый наконечник копья Стража, потому, что его девушки Юл-Лы не было видно. Ядом укуса болотной гадюки разливалась по его жилам ревность. Друзья смутно намекали, что Юл-Ла засматривается на чужеземца. Только, хвала Духам Леса, вот она, выбежала с подружками из какого-то закутка, и сердце у Онгха стало больше его груди. Если бы не весть о том, что идут Люди Сверху, Великий Шам дал бы уже доброе напутствие ему и ей. Девушка его мечты стала бы ему женой. Не след мужчине предаваться унынию. Что же, Духам Леса видней. Как будет гордиться его будущая жена после подвигов, которые он, Онгх – лучший воин из племени Воо-Уго – совершит, в чём нет никакого сомнения.

О, извечный треугольник! Счастье для двух его вершин и горе для третьей. Притом, что это лучший выход из этой, самой жесткой, из геометрических фигур.


Глава 5


 Никто не помнит, когда был заведен  Закон Охранения. Пятеро, лучшие из лучших, лежали головами и остриями копий в сторону входа в пещеру. Они могли дремать, но ни один из них никогда не смыкал глаз. Следующие десять, также расположенные полукругом, спокойно спали, не выпуская, впрочем, копий из рук. Главные Глаза и Уши племени – двое по обе стороны от входа – смотрели недреманным взором во тьму.

Первый,  большой костер горел  в пятнадцати шагах от входа. Второй – малый – светился в  глуби пещеры.

Было же на памяти племени. Косолапый Хозяин пришел проведать племя Воо-Уго перед рассветом. Спокойно зашел на запах печеного и живого мяса. Ему- то кого бояться? И вдруг удар под правую лопатку. Очень больно и опасно. Косолапый взревел, поворотился вправо, к обидчику, стал подниматься во весь свой громадный  рост. И тут второй удар, еще более опасный, слева. Смертельный удар, достигший сердца таежного гиганта. Рев захлебнулся и перешел в жалобный стон. И тут же восторженно заорало затихшее до этого мгновения племя.

Так же до восхода Золотых Рогов, на манер погибшего по своей самоуверенности Косолапого, пытались войти в пещеру Чужие. Удары справа, удары слева, поднявшаяся, как один, пятерка, выбросила Чужих вон. Оставив троих неподвижными, они скатились от входа – и все затихло. Утром племя Сынов Леса увидело, что оно в плотной осаде. На площадке перед входом в пещеру расположились не менее семи десятков крепких рослых воинов. Чужие устраивались основательно: делали шалаши, таскали горючее для костров, подтаскивали туши косуль, лосей  — богата земля племени Воо – Уго. К вечеру затеяли непонятную игру. Две группы, человек по десять в каждой, гоняли ногами что-то круглое, пытаясь пропихнуть это между двух специально уложенных камней. Приглядевшись, люди племени признали в круглом человеческую голову. Сыновья Леса были потрясены впервые в своей простой жизни. Незнакомое состояние охватило их. Есть воздух, но он почему-то не вдыхается. Есть слезы, но почему-то не льются, глаза сухие и горячие, как на сильном ветру. И сжимаются кисти в кулаки,  впиваются ногти в ладонь, а боль не чувствуется. И крик рвется изнутри, но кричать почему-то нельзя.

 «Никогда ни мы, ни потомки наши не будем жить и дышать одним воздухом с пришельцами Сверху, - голос Верховного Шама поднялся на самую высокую ноту, подержался на ней и резко оборвался.
«Ныбуз (Никогда),- одним дыханием ответило всё племя.

***
Охотники из Дома, самого дальнего вверх по Реке, заметили Чужих на подходах к владениям племени Воо-Уго три восхода тому назад. Тех было много – почти кедровая ветвь. Позже разведчики донесли: за первым роем Чужих идут другие, счесть которых не позволяет Счет кедра, очень и очень много.
Получилось так, что Большой Дом был заранее предупрежден, и все же один из отрядов Чужих смог напасть внезапно!
- Как такое могло случится?! – вопрошал, сжимая до боли свои худые пальцы, Великий Шам, - что это?
- Это – предательство, - как-то даже не просто спокойно, а скучно пояснил Мордухай, - вполне обычное дело.
- У вас, - прошипел в ответ Великий Шам, - это у вас обычное дело.
- Увидим, - пожал плечами Мордухай.
- Увидим, - успокаиваясь, молвил Великий Шам, - а пока что попотчуем наших гостей. Незваных.

***

На поляне, перед входом в Большой Дом, один за одним разгорелось семь костров. Некоторое время спустя люди Сверху набили свои желудки дарами Леса, крики и вопли стали понемногу стихать и вот наступила тишина. Та тишина, которую Сыны Леса привыкли слушать всю свою жизнь. Та да не та. Примешивались к родной тишине всхрапы и бормотание чужих, запах чужих, треск веток в чужих кострах, изредка мелькающие чужие тени. Чужой стала тишина.
- Снова в осаде, - горько усмехнулся бывший ессей Мордухай.

Прозорливость Вождя в делах охоты и защиты  и раньше поражала соплеменников. Истинно видели они в нем всю мудрость Духов Леса и относились к нему с сугубым уважением, граничившим с благоговейным ужасом. Сейчас с именем Вождя были связаны все надежды на избавление от смертельной опасности, нависшей над племенем.

Десятеро Сынов Леса протиснулись через тайную расщелину со стороны противоположной входу в пещеру. Им предстояло пройти, а вернее пролезть вокруг горы, чтобы оказаться в тылу у Чужих. Ни одно крупное животное не смогло бы проделать этот путь. Годами, десятилетиями этот выход из пещеры был заложен камнями и законопачен мхом. Про него, вообще, мало кто знал. Теперь он должен был послужить для спасения обитателей Большого Дома.

Через какое-то время – показавшимся очень долгим в ожидании – раздался крик ночной птицы, означавший, что цель десятерых достигнута.
- А, - сказал Вождь одному лучнику, - у,о,и,ы,э,е, - услышали  остальные по очереди. Вождь выждал несколько мгновений и скомандовал:
- Хуп!
Разом щелкнули тетивы, ударив по  кожаным рукавицам на левых руках и запели стрелы, пущенные из луков с тетивами из  жил лося.
Замечательных луков, придуманных мастером Кхо-Омом, ушедшим к предкам двадцать весен назад.

Сразу же раздались вскрики, стоны, вопли. А стрелы все уходили и уходили во тьму направленные руками, долгими упражнениями обученными покрывать поляну стрелами, как трава покрывает ее в конце весны. После полторы сотни выпущенных стрел ухнула сова и с двух сторон на людей Сверху навалились Сыны Леса. Очень скоро все было кончено. Люди Сверху, оставшиеся лишь в небольшом числе живыми и не уязвленными после лучного расстрела, потерявшие присутствие духа, оказали вялое сопротивление. Пленных не было, все же  видели игру человеческой головой.

Нашелся ответ на мучивший Великого Шама вопрос. Как ни  прискорбно для него, но Мордухай оказался прав – среди убитых Чужих было мертвое тело бывшего соплеменника, изгнанного за воровство две весны назад. Видимо, знал изменник тропы и тропки, по которым можно было подкрасться незаметно.
По обычаю имя изгнанного из племени забывалось, как и не было его никогда на земле Воо-Уго. Безымянное тело вместе с трупами Чужих было сброшено в глубокий овраг.

Была и добыча. Котлы не из бронзы, из незнакомого темного металла. Утварь разная, украшения. Оружие, тоже не бронзовое.
На ''длинные'' ножи, копья, топоры, щиты и шлемы людей Сверху сразу наложил лапу Омар.
На возражения ответил веско:
- Вы с этими вещами обращаться не умеете, а я знаю как владеть сариссами, мечами, акинаками, секирами, щитами, – забираю все, чтобы обучать вас же.
Называл, хитрец, захваченное оружие на неведомом лесному племени языке римлян. Непонятное во все времена вызывало страх и уважение, он добился своего.
Впрочем, главным аргументом, погасившим недовольный ропот мужчин и разгладившим складку между бровей Вождя, было то, что луки, колчаны со стрелами, разнообразные кинжалы и ножи, он великодушно предоставил в распоряжение племени.

Примечательно, что Омар слегка покривил душой, говоря про акинаки. Среди захваченного оружия был всего один акинак; и это по справедливости был его трофей. Персидский искривленный меч, расширяющийся от рукояти к острию, в руке опытного воина был непревзойдённым по силе удара оружием. Примерно с таким акинаком Омар поднимался с пиратской галеры на римский корабль. Его тогда сразу оглушил ударом доски  от своей скамьи подлый раб – гребец, выслуживающийся перед хозяином. Он в полу сознании успел сделать два шага вперед и даже махнул акинаком, но к своему счастью никого из римлян не задел. Получил разрез концом меча от нижнего левого ребра почти до  плеча и упал.
- Что ж, - подумал он, когда его, облив забортной водой, впихнули в клеть с товарищами по неволе, - ученье впредь: не поворачивайся спиной к тем, кому не можешь полностью доверять.

Акинак же, которым сейчас завладел Омар, отличался от ранее у него бывшего, как благородный скакун от водовозной клячи. Омар оценил высокое качество клинка, срубающего ствол дерева толщиной в две руки. Порадовался – хорошо вооружен, но одно обстоятельство вызвало в нем тревожное чувство. Рукоять акинака была украшена тремя драгоценными камнями. Два крупных рубина, как упоры для руки сверху и один камень, неописуемо переливающийся при свете - названия его Омар не знал, был  искусно оправлен  в торец рукояти. Такое оружие могло быть собственностью только очень знатного человека. И к тому же искусного воина. Ведь именно он сразил Онгха  в той предрассветной схватке.

Было так. Омар выскочил из пещеры Большого Дома одним из первых. Вооружен он был только дротиком с кремневым наконечником и толстой веткой, прихваченной из вязанки у костра. Поляна была покрыта телами Чужих и неподвижными и еще шевелящимися. Только в дальней стороне поляны в неверном свете почти погасших костров угадывались три – четыре фигуры воинов, изготовившихся к отражению нападения. Онгх, оправдывая свое имя, первым бросился на эту группу и погиб, сраженный хитрым ударом. Когда он упал, Омар оказался с его убийцей лицом к лицу. Омар сделал стремительный выпад правой рукой; и в тот момент, когда у противника, отбившего удар простой ветки, опустилась рука и открылась полоска шеи между шлемом и доспехом, он своей левой рукой воткнул в эту полоску дротик.

Порывшись в груде воинской добычи, Омар нашёл позолоченный шлем, изготовленный с большим  мастерством. Он сгоряча подосадовал на себя, что не подсказал Вождю снимать с убитых врагов доспехи. Поразмыслив, одумался, вспомнив непонимающий и испуганный взгляд одного из Сыновей Леса, увидевшего, как он сдирает с труппа полушубу с нашитыми металлическими наплечниками и с набранными копытными бляхами на груди. Сказано же было Вождём о том, чтобы собрать всё оружие. А этот чужеземец раздевает мертвеца!
- Младенцы, что с них взять?! – Омар ожесточённо сплюнул. О том, чтобы спуститься во враг и найти тело владельца драгоценного акинака и золоченого шлема, не могло быть и речи.
Весь жизненный опыт Омара говорил о том, что не разгаданные вовремя загадки, ведут, как правило, к неприятным последствиям.

Глава 6

Великий Каган сидел у своей походной кибитки над блюдом с вареной лосятиной. Мясо не нравилось, баранина – та, на полуденных склонах гор – была и сочней и вкусней. Жаль, что по здешним лесам не погонишь привычное стадо.  Великий Каган не был ни великим, ни даже каганом в той стороне, откуда он пришел в страну Леса. Он был биир-баши  -  главой племени, одного из многих, блуждающих по обширным предгорным пастбищам, раскинувшимся там – он мог показать рукой, несмотря на извилистость пройденного пути – между полуднем и закатом. Племена враждовали и сталкивались в борьбе за лучшие угодья, не было года без войны. Он, встав во главе племени, добился многого, в последние годы соседи опасались с ним ссориться. Двенадцать айлов умелых бойцов охраняли его владения.
Нет все же в этом мире силы, на которую не нашлась бы большая сила. Посланцы от Великого Кагана – настоящего и единственного – прибыли к нему однажды и сказали:
- Великий Каган ценит тебя, как хорошего воителя. Потому на тебя пал его великодушный выбор. Единственный дает тебе испытание. Выполнишь то, что угодно Великому, будешь жить и сам и твое племя и имя твое возвысится – Единственный назовет тебя младшим братом. Не выполнишь – не будет под Небом ни тебя, ни твоего племени.

Что было ему делать? Со времен праотцов платили Великому Кагану десятую овцу. Теперь новый Единственный потребовал службы. Каганат не может существовать, если не будет расширять свою власть на новые земли – это он понимал. Как знал и то, что Великий Каган не терпит чрезмерного усиления какого бы то ни было племени в границах своих владений. Он в последнее время подсознательно ждал каверзы от повелителя. Дождался. Идти через горы в холодную страну, сплошь заросшую ненавистным лесом.
Пошёл. С семью айлами, оставив пять для охраны родных пастбищ. Повелел следить за порядком умному и решительному Учен-баши, верность которого была проверена неоднократно. Всё же, зная насколько люди подвержены соблазнам, взял с собой двух его сыновей, так спокойней.

И вот он здесь. Жует сухое мясо. Все падают перед ним ниц и называют Великим Каганом. Хорошо это или плохо? Он пока не разобрался. Скверный край, слишком много деревьев. Зачем? Для костров, повозок и других необходимых поделок хватило бы  одной тысячной этих лесов и то много.

От этих мыслей Великого Кагана отвлекли трое, идущих к нему людей. Впрочем, шли двое, а третьего волокли между собой. Охранники наставили было копья, но он махнул рукой – подходили свои, подходили как и положено, без оружия.  За три шага до Великого все трое пали на колени и приникли лицом к земле.
- Говорите, - повелел Великий Каган.
Заговорил, после тычка в спину, средний:
- О, Великий, не гневайся! Скорбную весть принес тебе твой ничтожный раб. Погиб брат твой – храбрейший из храбрых Тыиз – иглы. Лесные черви коварно убили его и всех, кто был с ним. Горе нам, горе…
- Как же ты уцелел? – глухо спросил Великий Каган.

Принесший черную весть знал, что лучше сразу сказать всю правду, а не признаваться, когда тебе начнут жечь пятки головней.
- Я заболел животом и сидел на корточках в лесу, в это время и напали лесные черви. Я услышал крики, высунулся из кустов, но наших уже добивали. Что мне оставалось? Я убежал, чтобы сообщить тебе о случившемся. Пощади  ничтожничнего из своих рабов, Великий Каган!

Черный вестник вновь уткнулся носом в траву. Наступило зловещее молчание – все знали какой может быть тяжесть гнева Великого Кагана.  Все ошибались, не было у него от принесенной вести ни гнева, ни скорби. Великий Каган не любил своего брата, более того – ненавидел. Тому были причины. Одна из них: Тыиз-иглы не признавал своего старшего брата Великим Каганом. Всегда делал всё поперек его воле. Сошелся с Арсухом, сынком Великого Кагана – того, настоящего. Вместе охотились, пировали, обменивались подарками и было предчувствие – затевается что-то против него.  И вполне могло быть, что затевается по воле Единственного, чьё коварство известно всем. Сейчас ему говорят, что ненавистный Тыиз-иглы полез куда-то со своими прихлебателями и, наконец сломал себе шею. Хорошо? Очень хорошо. Но! Для всего племени погибший - его брат, у них одна кровь, он должен мстить убийцам, должен…

Молчание неприлично затянулось и Великий Каган, как бы очнувшись от горестного оцепенения, повелел:
- Кырыз-баш, бери этого вонючего пса, пойдешь со своим айлом, найдешь тело Тыиз-иглы, принесешь мне. Так?
- Так, - склонился Кырыз-баш.
- Узнаешь, кто виновен в его смерти. Так?
- Так, Великий Каган.
- Если справишься своими силами, приведешь ко мне убийцу Тыиз-иглы. Если сил твоих не хватит, узнаешь, где сейчас мой кровный враг. Так?
- Повинуюсь, о, Великий.
- Иди. Закон ты знаешь. А?
- Да, Великий, или награда или наказание.
- Иди.

***

Из трёх верхних Домов племени Воо-Уго к Большому Дому подходили и подходили люди, оставившие родное жильё. Тащили с собой волокуши, нагруженные всем тем, что можно было унести. Запасы пищи, спальные шкуры, глиняную утварь. Вскоре поляна перед пещерой была заполнена беженцами.
Вышедший к ним Вождь объявил, что в силу небывалой угрозы для племени  решения о дальнейших действия будет  принимать малый Совет, куда войдут по два представителя от каждого Дома, Великий Шам, чужеземец Мордухай, обладающий неизвестными нам премудростями других стран и народов и…, - Вождь помолчал, преодолевая внутреннее сомнение, - и иноземец Омар, показавший высокое знание воинского дела.

Малый Совет собрался быстро – в нём не было только двух представителей из самого нижнего Дома, ждать которых не позволяло время. Первым выступил Великий Шам:
- Говорить долго мы не можем, враги уже к завтрашнему полудню могут быть здесь. Выбор у нас не велик: либо мы бьёмся с Чужими на подходе к Большому Дому, либо уходим к нижним Домам, собирая все силы племени для решающей битвы. Я склоняюсь ко второму. Почему? Я отвечу. Мы сгрудились и перемешались на небольшой площади. Чтобы готовиться к бою и в то же время заниматься отправкой всех женщин, детей и стариков вглубь Леса надо разделить усилия, а перед нами враг, который превосходит нас и по численности воинов, и – давайте честно признаем – по умению сражаться. Это всё, что я хотел сказать.
Великий Шам провел глазами по собравшимся и сел.
Голоса разделились:
- А как же Священный Камень?
- Замазать изображения глиной, от осквернения Чужими.
- И лики Духов Леса замазать!?

Мордухай вспомнил: среди рисунков на Камне-Горе, изображающих животных, охотников, охоты, совокупления – вполне понятных по смыслу, который хотел передать художник, то есть резчик - глаз его отметил три… что? Кого? Это были примитивно изображенные не морды животных и не лица людей. Глаза, рот и непередаваемое выражение, приданное этому… лику? Взгляд у лика такой, что создается впечатление – на тебя смотрят с невероятной высоты. Тогда Мордухай, интуитивно почувствовав связь этих ликов с чем-то Высшим, ничего не спросил о них у Великого Шама. Теперь он понял - это были изображения Духов Леса. Как же так? Простые рисунки, которые мог бы сделать ребёнок палочкой на мокром песке… Вызывают такие чувства…

От раздумий его вывел обращенный к нему вопрос. Оказывается спор тем временем закончился, все, кто хотел, высказали своё мнение. Вождь обратился к нему, а он, не ждав, не услышал вопроса. Мордухаю стало очень стыдно – решается судьба племени, а его унесло во что-то… несущественное для дня сегодняшнего. Мордухай встал и извинился, наткнувшись на недоброжелательные взгляды. Вождь ровным голосом повторил:
- Как ты думаешь нам следует поступить, уважаемый Мордухай?
Что сказать? Мордухай не был воином, никогда особенно не интересовался историей битв. Припомнив овладевшее им отчаяние, когда римляне осадили Великий город, он сказал то, что шло не от ума, а от души:
- Я думаю – племени надо уходить.

Наступила тишина, участники Совета смотрели на Вождя, ожидая решающего слова. Вождь поднялся. Стена пещеры, идущая на свод, помешала ему выпрямиться во весь рост. Он отошел в сторону, встал прямо и развернул плечи. Сказал:
- Я слышал вас. И говорю: мы уходим. Ещё до захода Золотых Рогов. Братья из верхних Домов, идите, готовьте людей. Ты, Великий Шам возьми на себя сбор людей Большого Дома. Я займусь выбором путей ухода, проводников и… прочим.

 Племя уходило с родных, сотнями лет родных, мест. Племя предприняло меры, чтобы могилы предков не были осквернены. Племя оставляло, можно было  бы и затереть, свои священные изображения, убоялись разгневать Духов Леса. Да и сильна была надежда вскоре вернуться. Перед спуском к Священному Камню наспех набросали камней. Уходили тремя тропами, более или менее удалёнными от Реки, но следуя её течению. Шли все – впереди седобородые старцы. Они шли с оружием в руках, чтобы защитить вслед идущих при внезапном появлении врага. Далее женщины с детьми, на руках несли совсем малых, те кто постарше были нагружены чем-нибудь сообразно со своими силенками. Племя уходило, чтобы сохранить племя.
Замыкали исход мужчины возрастом от пятнадцати вёсен. Самые опытные охотники оставались по мере движения в заслонах.

***
Ярслах все-таки стал счастливым. Как часто бывает у людей – за счет несчастья другого. В короткой предрассветной схватке Онгх получил удар в бок «длинным» ножом и умер, не сумев ничего сказать. В середине дня, когда племя уже отправилось на Низ, Юл-Ла подошла к Ярслаху. Вглядываясь в его глаза, прошептала: «Отнек» и прижалась к нему. Позже Ярслах узнал, что отнек – это молоденький лосенок, с лесным туманом в голове, в одиночку – верная добыча всех любителей свежего мяса. А в этот момент он схватил гибкое нежное податливое любимое тело  в объятья, сжал его, как мог и  начал обцеловывать снизу до верху и сверху до низу. Как он ее любил,  как любила и она его – скрыли от людей густые ветви папоротника.

В далеких почти забытых детских мечтах Ярслах представлял себя великим воином. Годы рабства, жизнь на побегушках, постоянное чувство голода затмили эти мечты. Здесь же Ярслах сразу прилепился к Омару. Он овладевал оружием с самозабвением, он буквально изматывал себя упражнениями, почти не спал. Плоды прилежности и, наверное, природной склонности, быстро проявились. На самодеятельном турнире (Омар многое успевал) Ярслах был вторым.  Первым тогда стал Онгх, не обучавшийся у Омара. Обидно было Ярслаху, но не очень – Онгх просто от бога был воином. Так метать копье, так владеть длинным ножом – нельзя научиться, это приходит свыше, это, как говорит старый (для Ярслаха) Мордухай, - талант. Все это Ярслах понимал и соглашался с тем, что не он пока первый. Если б не Юл-Ла. Теперь Онгх мертв, что придавало горчинку счастью Ярслаха.

***

Мордухай уходил с племенем,  тяжело борясь с навязчивой мыслью остаться. Навсегда и безымянно остаться на земле, куда занесла его судьба-фатум, упокоится у Камня на веки и века. Не смог,  не по нетвердости воли не смог, а по появившейся ответственности умудренного жизненным опытом человека перед дитем, перед детьми, вернее будет сказать. Не смог.
 
***

 Племя Воо-Уго двигалось на полночь вниз по течению своей Реки. Отойдя от Большого Дома на двенадцать миль – по подсчёту Мордухая - в течение ночи, остановились, и почти день простояли (надо, как оказалось, было привыкнуть к постоянному движению) и ночь простояли, только перед восходом Золотых Рогов двинулись  дальше и дальше.


Глава 7


Племя Сынов Леса не было одиноким – ниже по течению Реки   обитали еще два родственных племени. Соседними были Сыновья Реки, они обитали в крутой излучине – с трех сторон их владения обтекала Река. Ещё ниже жили Братья Снега или Льда, так Сыновья Леса воспринимали их самоназванье – не все обиходные слова понимались одинаково между тремя племенами.

Изредка раз-два в год племена встречались у Большого Камня. Взаимоотношения были довольно прохладными. Сближению мешал переданный еще далекими предками спор о старшинстве. Кто от кого произошел, чей предок старше – такие прения начинались чуть ли не с самого начала встречи, а расставались племена уже почти враждебно.

Вождь Воо-Уго при первой же вести о появлении Чужих отправил к нижним соседям гонцов предупредить об опасности. О помощи не просил, храня честь племени, но в уме держал, что должны же те, нижние, сообразить, если побьют Сынов Леса, то беда придёт и к ним. Если же – мыслил далее Вождь – победит в схватке с Чужими племя Воо-Уго, как тогда будут осознавать себя гордящиеся старшинством Сыновья Реки и Братья Снега.

***

Проходили дни и все большую силу над умами племени обретал Мордухай.
- Так было, есть и будет.  Так заведено Богом, - говорил он.
- Не вы…, не мы (поправлял себя Мордухай) первые, но и не  нам  последними себя считать,- вдруг хлопал себя руками по иссохшим бедрам,- никак, никак, братья, последними мы не будем.
Един и один Он, не называемо имя его, над миром, где мельтешат тысячи народов и языков. Всевидящий и Всезнающий не может Он придавать значение мелкому племени, только что узнавшему огонь, а также неудачам его в охоте за зверем, то есть за пищей. Человечество, все люди, сколько их ни есть,  под Его надзором, ни волосок не упадет с головы человека от руки другого же без Его разрешения. Как же можем мы тревожиться о будущем, мы, выполнившие свой человеческий долг защиты родной земли от нашествия. Даже думать о том, что нас постигла какая-то злая участь уже преступление перед Ним. Я много лет смотрю на Землю, много лет смотрю на людей, я прочел много книг, то есть услышал мысли людей, лучших в свое время, которые давно умерли, … отправились в страну Предков.
- Чистота, - говорил ещё Мордухай, - вот критерий всех действий. Чистота помыслов, чистота дела, чистота предания о минувшем.
 Мордухай вдруг начинал задыхаться, с трудом выхаркивая слова:
 – Вы не можете… представить… степени…счастье, быть свободным не только в движении, но и мыслях …словах.
Многое выходило из уст Мордухая, вся жизнь людского племени описывалась им, с примерами и поучениями. Простые сердца и души людей Воо-Уго поддавались и поддавались мудрым увещеваниям. В особенности сердца и души женщин – в годину невиданного бедствия им обещали спасение. Мордухай считал себя посланцем Мессии.

Всё кончилось после разговора с Великим Шамом, в котором, не произнеся ни единого слова, участвовал Вождь племени Воо-Уго.
- Уважаемый Мордухай, - начал Великий Шам, - у нас нет сомнения в твоей великой мудрости и добрых намерениях.
Вождь согласно наклонил голову.
- Я, упав в беспамятство, могу представить, что миром правит некая единоличная сила, как ты говоришь - Бог. Ты утверждаешь, что сила эта всё более и более признается людьми и народами, что вскоре она овладеет всем миром, люди станут братьями и исчезнет вражда между ними, настанет всеобщий мир и благоденствие. Что ж я могу поверить в то, что так и будет. Вопрос: когда? На сей день наше племя стоит на пороге своей гибели, - Великий Шам после этих слов взглянул на Вождя, тот ответил пожатием плеч.
- Я прошу тебя понять, что не время сейчас менять мысли людей, обращая их надежды к новым… к новому Божеству. Вера во всемогущество и  помощь Духов Леса, которая вот-вот будет проявлена – это один из залогов нашей победы.
Вождь дважды кивнул и вышел.
- Понял ли ты меня? – спросил Великий Шам.
- Да, - коротко ответил Мордухай, осознав с горечью, что при ином ответе он вскоре получил бы удар кинжалом. Всё же он ответил бы, как подсказывает его совесть, если бы не сомневался в своей правоте. А он…?! Он сомневался.

***

Ярслах был безумно счастлив. Это было, как из его редких счастливых снов. Он и Она. Слов не было, прикосновения заменяли их. Какие там слова! Зачем? Распахнувшиеся шире голубого неба глаза Юл-Лы, проспавшей или сделавшей вид, что проспавшей всю ночь, на его откинутой руке, говорили без всяких слов. Такую любовь, как у них позже, гораздо позже, воспоют великие поэты и великие писатели. Что им до этого? Синева неба над головой обещает теплый день, Ярслах добудет либо зайца, либо рыбу. Юл-Ла соберет съедобные растения и корешки. Брат огонь поможет приготовить вкусное жаркое. Она станет кормить его, а Он, деликатно отказываясь от самых вкусных кусков, Ее. Потом они снова станут единой плотью.

***

Старуха Ком-Тха (Кедровая Шишка) сидела у самого верхнего Дома одного из родов племени Воо-Уго. Род ушел вниз по Реке перед закатом Золотых Рогов. Ком-Тха не пошла с родичами – ноги ее отходили свой век, а стать обузой она не хотела. Наступил новый день. Пришли Чужие, Ком – Тха приветливо улыбнулась им. Те, обшарив Дом, двинулись по лесной тропе вослед ушедшему роду и на старуху внимания почти не обратили. Один из Чужих, проходя, бросил ей кость с остатками мяса. Ком-Тха благодарно закивала ему за проявленную доброту. Прошел последний ряд колонны Чужих. Ком-Тха, всё так же улыбаясь, вытащила из-под изношенных шкур своего одеяния короткое копье, метнула его в спину уходящим. Слаба была рука старой женщины, копьецо слегка воткнулось одному из Чужих сзади, чуть выше колена. Он заорал, Чужие вернулись и всё еще улыбающаяся старуха Ком-Тха была изрублена длинными ножами. Смысл её улыбки был понят немного позже, когда раненный копьецом Чужой умер после мучительных страданий. Старуха Ком-Тха знала толк в различных ядах.

***

Из преданий и сказок дошли до племени  Воо-Уго известия  о многовековой борьбе Леса со Степью. Много-много вёсен Лес наступал и наступал, лишь изредка задерживаясь огнем пожаров. Духи Леса были сильнее Духов Трав. Все же Лес пока не был сплошным. Даже вокруг Священного Камня на расстоянии дневного перехода во все стороны росли лишь отдельные деревья и не густой кустарник. Лес во многих местах еще не мог одолеть каменные россыпи.
На четвертый  день похода племя вышло на такой каменистый  прогал меж лесами.
Вождь племени Воо-Уго напрягал свой ум для сдерживания, ползущей за уходящим племенем орды Людей Сверху. Засады с самыми меткими лучниками; завалы путей отхода; создаваемые ложные тропы, ведущие в глухую чащобы. Всё же и племя двигалось всё медленнее и медленнее.
Теперь, выйдя на каменную россыпь, устраиваясь на отдых, разжигая костры, племя вдруг увидело, что из пройденного совсем недавно Леса выходят Люди Сверху.  Ужас  охватил Сынов Леса.

***

 Малый Совет спешно собрался под одиноким и потому сильно развесистым кедром. Вождь сказал, что их нагнал, по всей видимости, передовой отряд Людей Сверху. Потому есть возможность отбиться и уйти до подхода всей орды.
Племя Воо-Уго никогда не сражалось с войском неприятеля. Либо, может быть, не помнили такого. Недавняя стычка при защите Большого Дома, хоть и дала им мало-мальский опыт, но, ну понятно же, не могла их сколько-нибудь серьёзно подготовить к схватке в чистом поле. Умелый охотник не всегда является умелым воином. Судя же по поведению людей Сверху то, к чему они готовились было для них обыденным, простым делом. Вопрос стоял о жизни и смерти Сынов Леса.

Дать бой всей силой в таких условиях значило бы погубить племя – решили старейшины. Надо уйти, но не просто, а, создав заслон, который должен изобразить из себя силу всего племени. За честь остаться в заслоне пошли в ход все возможные уловки и действия. Сын вождя, внук Главного Шама, и  другие, поддерживаемые влиятельными родственниками, вошли в отряд избранных. Ярслах в этот отряд не попал. Самые сильные и самые смелые образовали первый ряд обороны.

Племя Сынов Леса двинулось в отступ Чужих,  предусмотрительно выставив дозоры по бокам, спереди и с тыла своего движения.

Отряд заслона, обратившись за поддержкой к предкам и Духам Леса, построившись по своему разумению, застыл в ожидании. Часа через два Чужие, побегав, покрутившись взволнованными волнами,  построились в монолитный строй, двинулись вперед.

Солнце стояло в зените, и ярко отсвечивали бликами длинные ножи и наконечники копий людей Сверху. Грозно они шли, страшно становилось Сынам Леса. Но тут вперед выскочил забытый уже всеми Омар. Беснуясь среди толпы своих приверженцев, он громогласно возвестил: «Братья, не оружие красит воина, а воин оружие… Сыны Леса, перед вами враг, не только стремящийся истребить мужчин и увести женщин и детей, он возмечтал полонить всю вашу землю, от края и до края и сосать ее как лосенок сосет свою мать. Что скажете, братья? Не дадим?
- Вьоу – вьоу – поднялся единый вой племени, означающий полное отрицание.

Они пошли навстречу врагу. Тут автор вопреки ожиданию читателя обязан сказать жестокую правду – как бы хорошо написать:  Сыны Леса одержали справедливую победу и на своей земле жили долго и счастливо. Хорошо бы. Никак нельзя, грех был бы против истины. Получилось же вот что. Когда отряд заслона, не выдержав напряжения сам кинулся на Чужих, те как будто бы поддались под натиском и отступили.  На самом деле это оказалось военной хитростью. Прогнувшись строем, Чужие через некоторое время  нахлынули флангами и окружили Сынов Леса.  Вот тут-то и пошла  бы – считали они - знатная сеча. Однако, никак не ожидали Чужие от своего противника, что можно так драться – без надежды на победу. Сыны Леса убивали и убивали пришлых, и клали, и клали свои головы под их длинными ножами – мечами. Наступившие сумерки успокоили сражавшихся. Едва ли полтора десятка Сынов Леса  осталось от заслона, и, наверное, ни одного не помеченного железом пришельцев. Поредевший на восемь десятых отряд прорвался и уходил, с бессильной яростью видя, как Чужие добивают их раненых товарищей и глумятся над трупами. 

Омар, весь забрызганный кровью врагов и без единой царапины, плакал навзрыд. Двух любимых своих учеников он оставил на поле схватки.
Ушли, оторвались от ближнего боя, но тут пришла весть, что верхняя часть дороги занята чужими, которым несть числа. Племя на некоторое время оцепенело.
 - Глупые лесные зверушки, - кричал Омар, дергаясь, словно на него напал рой пчел, - вы надеялись уйти от ненависти людской пешими, пешими! Да от нее на крыльях не улетишь! Биться надо, биться не щадя себя, но и охраняя себя. Эх, нет у меня слов, чтобы вразумить вас. Ничего, мало времени, но  я найду способ спасти вас. Найду! Или умру!

Глава 8
 
Двух своих спутников, которые сопровождали Пантолеона, тот еще мальчишками-учениками нарек Кастором и Полидевком. Нет, они не были сыновьями одной матери, но так сложилось, что от ползания на четвереньках до почти возмужания они не разлучались: всегда и всё вместе. С кем поведешься… Прожитые ли совместно годы младенчества, детства и раннего юношества или влияние  так или иначе крови одного рода, но они, действительно, стали почти не различимы друг от друга для постороннего взгляда. Внешностью. Но, не душой и характером. Зоркий глаз  светлокудрого Пантолеона заметил: Кастор не имел себе равных в беге, а Полидевк был хорош в кулачном бою. Надо сказать, что на родине Пантолеона его сограждане, узнав о том, какие имена он дал диким варварам,  принудили бы осквернителя богов к испитию чаши с ядом. Поскольку Эллада была далеко  Пантолеон мог позволить себе вольнодумство. Азиатские же Кастор и Полидевк о возможной мести  небожителей не задумывались. Совсем и никогда.

Вернувшись в родной Лес, эти два молодца  решили сохранить имена в память о своем эллинском  покровителе и учителе. Для языка племени Воо-Уго их иноземные прозвища были чужды, поскольку ни о чем не говорили. Потому Кастор - Бобр с древнегреческого - стал Каш-Тоу, что означает Разрубленный Гусь, а Полидевк - что-то вроде Многосладостного, пуще того, был превращен в Поу-Эле, то есть Детское Решето. Названные братья стоически выдерживали насмешки ребятни, еще более стойко – хихиканье девушек. Надо сказать, что ребятня вскоре перестала задирать духовных близнецов. Затем почти смолкла ирония девушек. Причиной была необыкновенная удачливость этих двух молодцов в охоте.

Впрочем, они недолго пробыли в стойбище племени. Никто не спорит – им до мифических Диоскуров было как от подножия Олимпа до его вершины. Все же они были неисправимыми охотниками – бродягами. Искра любознательности, заложенная в них обоих от рождения, их - судьбой данным - учителем была раздута до неугасимого пламени. Тяга к путешествиям этих двух  не иссякла, несмотря на то, что она уже подводила их под рабство;  и они вскоре после прибытия растворились в Лесе. К большому сожалению из числа некоторых ранее хихикавших девушек.

Где уж они бродили – узнать не представляется возможным. Тем не менее, они были осведомлены о той угрозе, что нависла над племенем Сынов Леса. Как бы то ни было, братья объявились неожиданно. После  схватки с Чужими к Мордухаю и Ярслаху пришел Кастор и сказал, что есть возможность переправиться через Реку, пройти по лесной тропе к ее притоку  и по нему подняться вверх до стойбища в общем-то дружественного племени, которое торгует с южными странами.
- А там, - Кастор мечтательно закатил глаза, - можно добраться до Эллады, до больших прекрасных городов. Как много рассказывал о том мире наш Учитель, светлая ему память. Здесь? Что здесь?! Это не наша война, ни славы в ней не добудешь, ни состояния. Глушь, лес, дикость. Охота уже не радует, поднадоела…

***

Они стояли, держались за руки, смотрели друг другу в глаза и говорили, быть может в последний раз. По большей части слова не вырывались наружу, а звучали только  мысленно. Почти хаотичное смешение слов и мыслей:
- Мы не сможем завтра победить, они сильнее нас. Если я не погибну, надо уходить.
- Ты не можешь погибнуть. Пойдем с племенем, ты… мы будем счастливы.
 -Да, конечно. Любовь моя сильна…
- Любовь? Хм… дикость, да?  И что, ты научишься ловить рыбу, или ловить зайцев, даже может быть убивать лосей? Или собирать съедобные травы!?
- Пойдем с нами, мы увидим великолепные города, будем узнавать мысли великих людей, сами, может быть, сотворим что-нибудь…
- Кем я буду в твоем мире, мне о нем рассказывал твой Мордухай, - подавальщицей огня, буду готовить вкусные блюда и сидеть, непонимающе глядя на тебя и твоих друзей. Да и кто доказал, что мудрость моего народа менее  мудрости твоего.  Пойдем с племенем, ты – молод, смел, силен, ты умный – найдешь возможность соединить ниточкой наши Леса. Мы прогоним Людей Сверху.
- Не найду, задолго до того меня зарежут за нарушение священного ритуала, о котором я и знать не буду…
- Я люблю тебя…
- Я люблю тебя…
- Мы должны расстаться…
- Мы должны расстаться…
- Прощай…
- Прощай…

Крайне раздосадованный Ярслах шёл, смахивая с ресниц злые слёзы:
- Дикарка, дикари… Живут, забившись в чащу как звери. Не знают и знать не хотят, что есть другой мир… Поклоняются каким-то духам, долбят на камне невесть чьи рожи…
Воспоминания о годах жизни в Великом городе, по большей части непонятных – а так хотелось понять! Рассуждения Мордухая о возвышенном, рассказы Пантолеона и, особенно, потому что совсем недавно, описание Омаром Александрийской библиотеки, хранилища мудрости всего мира. Туда рвался Ярслах всей душой из этих диких лесов, а она… Что ж когда-нибудь он вернется сюда в сиянии славы своей мудрости и она поймёт, что сделала непоправимую ошибку.
Ярслах остановился, осмотрелся вокруг, его порядком унесло в сторону. Он повернул к шалашам временного стойбища. Немного успокоился:
- Вот попрощаюсь с отцом и уйду. Он то меня поймёт, не то что… Жаль старика нельзя взять с собой. Не выдержит пути, прихрамывать стал в последнее время.
Совсем было снялся камень с груди, вздохнулось легко.
Ярлах ускорил шаги:
- Осталось попрощаться с… Нет, Омару лучше не говорить… Попрощаться только с… Кем? Недавно же думал. С… отцом? С отцом!
Ярслах остановился, словно налетел на ствол кедра. Отец! Ему вдруг стало жарко. Что же получается? Он уйдёт в мир знаний, оставив в диких дебрях своего отца?
- Что на меня нашло?! – ужаснулся Ярслах, - отчего?

Он не смог отыскать причины наваждения, а она была проста. Так, словно неразбавленное  вино, опьяняюще действовало ощущение свободы. Он после долгих лет рабства стал свободен в своих мыслях, словах и поступках. Пришло отрезвление.
Когда незадолго до рассвета сквозь ветви его шалаша просунулась лохматая голова Кастора, Ярслах ответил коротко:
- Остаюсь, - повернулся на другой бок и, наконец, спокойно заснул.

***

- Ненависть рождает ненависть и ничего более, - сказал Великий Шам, - Чужие Сверху пришли и уйдут, а Небо, Лес пребудут вовеки. Надо переждать.
- А останется хоть один из Сынов Леса, что бы увидеть, чем это кончится? – хотел крикнуть Омар; но не крикнул, понял, что тут такая правда, что ее не перекричишь. Зарычал Омар, вцепился зубами в запястье левой руки, ощутил кровь свою на языке своем. Переждал свой внутренний взрыв. Почти спокойно  продолжил свою речь:
- Сыны Леса, - сказал он, - невиданная вами ранее беда надвинулась на ваше племя, страшная, грозящая искоренением самого имени Воо-Уго. Никто ни из вас и потомства вашего не будет охотиться, ловить рыбу и собирать дары Леса. Верьте мне, я пришел из мира, в котором все подчиняется грубой силе и слабый платит сильному за то, что он живет под солнцем, платит за то, что он слабый. Для вас это внове, ваше, вернее ваших предков, счастье, что племя дожило до сего дня, не зная вражды, притеснения и неволи. Это время кончается,  кончилось. Племя Людей Сверху, при всей его многочисленности, является только малой частью народов, которые, в случае их неудачи, потекут к вам все более и более обильными потоками завоевателей, то есть тех, которые предпочитают месяц – два воевать, да, ставить и свою жизнь в опасность, на риск то есть идут, что бы потом все свои оставшиеся годы и годы своих детей и внуков сосать кровь из тех, которым сохранили жизнь – истинных хозяев этой земли, из их детей, внуков. Сыны Леса, дети Воо-Уго, во все времена прошлые и нынешние и будущие есть только один способ остановить захватчика. Дать ему палицей по голове, воткнуть копье в его тело, рубануть топором по его шее, вывернуть наружу его внутренности, впиться зу… Гхе… Вы не приемлете насилие. Уважая ваш образ жизни, я могу только попросить вас  дать мне в обучение и полное подчинение тех своих сынов, в которых вы видите неподчинение своей родительской воле и не подражание виду жизни ваших предков. Время принятия вами решения – вы ведь слышите дыхание врага в ваши спины – очень ограничено.
Омара терпеливо выслушали, но не зажглись его огнём. Точнее сказать, не всех опалила его речь.

Племя двинулось далее, высылая дозоры. Омар совсем перестал спать, ему  хорошо было известно, чем кончается беспечность войска вблизи неприятеля.
Через сутки гомон, крики и радостные вопли, постепенно распространяясь, охватили всю стоянку Сынов Леса. Передний дозор сообщил, что на пути племени стоят не враги, а братья из племен Снизу. Их много и они готовы сражаться за Лес и его Небо до конца.

***
- Действительно «до конца»,- зло думал Омар и не мог найти слов и действий, чтобы предотвратить неизбежную развязку. Как-то поздним вечером, да уж, пожалуй, ночью он встретил Мордухая.
- Что, Александр, не спится?- подсмеялся Мордухай,- когда на персов пойдем?
- Уход не решение.
- Решение.
-На время.
- На время.
- А дальше?
- А дальше – дальше.
- Не решение.
- Решение.
- На… тьфу ты, кольцо какое то.
- Вся жизнь рода человеческого -  кольцо.
- Куда ты их влечешь?
- А ты?

Они оба помолчали; как более мудрый или, может быть, старый сначала охладился Мордухай:
- Присядем, поговорим, - и первым опустился на ствол поваленной ураганом сосны.
- Скажи мне, Омар, где ты научился воинскому искусству? – спросил он, потирая рукой больное колено.
- Много где и кем я побывал в своей еще и недолгой, но изломанной жизни, - сумрачно отвечал Омар, - лет восемь на родине Пантолеона. Коз пас и в фаланге ходил. Грозный пэан их, о котором говорил Пантолеон, помню. Это были великие воители, последние из оставшихся. Что еще? Был служкой в Александрийской библиотеке. Даже лицедействовал в их трагедиях.

Мордухай зашелся мелким смехом:
- И как? Имел успех?
И услышал в ответ свой голос:
- Что, Александр, не спится? Когда на персов пойдем?
- Да уж, - восхитился Мордухай, - ты достоин театрального Олимпа. 
Здесь Мордухай, почитающий талант во всех его проявлениях, признал Омара за равного и дальше повел откровенный разговор.
- Они сейчас опьянены небывалой для них до сих пор силой, душевным подъёмом, только скорее численностью, если точнее говорить.
- Так что, Канны?
- Много чести, скорее, что-то из побед «божественного Юлия» в Галлии. Их перебьют на девять десятых, на девяносто сотых.
- Что ж, история повторяется. Дошло и до этих диких мест.
- Ты так сухо о них говоришь – не долюбливаешь этот народ?
- Я одинокий, близкий к  старости  человек, впрочем, у меня есть сын, ну почти сын, да нет – сын  Ярслах, и тем не менее … У меня остро болит сердце о будущем Сынов Леса, но я не знаю, что можно сделать для их спасения. Не знаю, - поспешил добавить он, заметив изменение в лице Омара, - как раз потому, что много знаю об истории людей.
- Будем наблюдать?
- Ты зол, Омар, правдив, но зол. Цель, впрочем,… Допустим, ты согласишься на битву, молчи… Ты возьмешь, как не варвар, управление сражением на себя. Ты дашь приказ к отступлению, когда заметишь первые признаки поражения, ты организуешь прикрытие отхода. Ты спасешь это несчастное племя от полного истребления, но ты… ты же будешь казнен, как изменник племени Сынов Леса.  Если хочешь с тобою вместе умру и я.
- Нет, смерти я тебе не желаю, да и себе такой участи не хочу. А мысль, эллины говорят – идея, понятна. Благодарю. Перикл, может и ошибаюсь, я не очень силен в истории, кто-то из древних эллинов сказал - «мы бы погибли, если бы не погибали»? Не про нас ли, ученый муж?
- Это было сказано Фемистоклом, - задумчиво ответил Мордухай,- не совсем по нашему положению, но, возможно, ты по своему прав. Что ж делай как знаешь.
- Во многих стычках и в нескольких битвах я побывал, много знаю о воинском деле. В Сирии, там я был в числе побежденных, зато в борьбе за Понт было несколько славных побед, в Пергаме… - говорил Омар и горечь накапливалась по мере его рассказа и вдруг прорвалась наружу, - но я не полководец и… я не знаю, как надо вести войну в здешних местах. Я совсем не знаю их Большого Леса.
- Задача сложная, - согласился Мордухай, - для ее разрешения требуется много времени, которого у нас нет. Но, вот что я подумал: в истории не редки случаи, когда один человек, казалось бы простой воин, решал исход сражения. Зачастую, правда, расплачиваясь за победу своей жизнью.
- Ну-ка, ну-ка, - тут же заинтересовался Омар.
- Я видел как ты управляешься со своим акинаком…
- Ерунда, - разочарованно сказал Омар, - я не смогу порубить сотни врагов, даже ценой…
- Подожди, дослушай, не о том речь. Твой акинак украшен драгоценными камнями, взят он у одного из напавших на Большой Дом наших лесных братьев… Как ты считаешь: был ли владелец этого меча простым воином?
- Я уже думал о этом, - признался Омар, - ясно, что из знати был этот погибший. Да и золоченый шлем тоже принадлежал ему.
- Вот. Сверкание каменьев на рукояти этого меча и золочёного шлема видно издалека. Это сверканье не сможет не заметить кто-нибудь из окружения вождя Людей Сверху.
- Или сам вождь, - подхватил Омар.

Они поговорили еще какое то время и случайная мысль, пришедшая в голову Мордухая превратилась в план спасения приютившего их племени. Очень призрачный план с маловероятной степенью воплощения. Что ж за неимением ничего лучшего, план был принят к исполнению.


Глава 9


На Военном Совете трёх племён Вождя  Воо-Уго не было, его свалил приступ лихорадки. Тон задавали два молодых воина   – что называется: из молодых да ранние – один был племянником вождя Сынов Реки, другой, крепкий и стройный, как двадцатилетний тополь, был сыном вождя племени  Снега. Общим выводом выступления обоих пришедших Снизу молодцов было – Чужие убегут, как только увидят, сколько нас и какие мы. Омар упорно молчал и Сыны Леса, наслышанные о его несдержанности и многоречивости, почувствовали некое неудобство. Когда у Омара спросили его мнение, он сказал, что полностью поддерживает сложившееся решение Совета, что не совсем здоров, и он просит назначить его начальником резервного отряда. Молодежь поулыбалась, чего-то там даже пошепталась, но просьбу удовлетворили.

Идеальным было утро сражения. Сухо. Освежающий ветерок, время от времени переходящий в бодрящий ветер. Широкая (для сошедшегося числа бойцов) равнина. Стройные и сверкающие ряды Чужих. Сероватая разношерстность Сынов Леса и их союзников. Под полдень подошло солнце, когда ряды Людей Сверху вздрогнули, колыхнулись, как вода под порывом ветра, и двинулись вперед. Спокойно шли, не подзадоривая себя ни криками, ни шутками. Уверенно шли. Задача простая: дойти и убить. Не в первый раз, и не в последний, надо думать. Дикарей приходилось избивать и прежде и в большем числе. Передалось, передалось все это Сынам Леса, невесть как, но передалось. Дрожь пробежала по их неровным рядам. Хмуро усмехнулся Омар. Резервный отряд свой он разбил на две части. Одной, с правого фланга, командовал он, другой, с левого – Ярслах. Половину ночи просидели они с Ярслахом, обсуждая все возможные перипетии будущей битвы.
Омар, практик до мозга костей, вообще говоря, не придавал никакого значения всяческим советам, совещаниям, мм… форумам. Тут случай особый, Ярслах опыта воинского не имел, потому требовалось настроить его на успех.

Чужие вдруг остановились, постояв, постояв – видно было, как  кто-то проходил перед их рядами, что-то, видимо, кричал, внушал, вдохновлял ли… Совсем высоко уже Солнце поднялось, как вновь двинулись Люди Сверху. Бодро шли, отъетые - Лес был полон даров и для друзей и для врагов, для всякого. Чужие шли и шли и кто знает, что они думали пока шли. Зато известно, что думали Сыны Леса, почти известно. Многие думали о смерти, о разных образах ее, о могуществе ее… Страшно человеку хоть в двадцать, хоть в сорок встретить смерть.  Такое вот выражение: «встретить смерть»  придумали книжники и стало оно в последствии ''общим местом''.

Что ж «встретить» – звучит красиво, но  натолкнуться  на копье, на меч, принять   кем-то посланный дротик или стрелу. Какая уж тут встреча. И потом – сверху, сверху, откуда же еще, она сваливается, обваливается, как горная лавина. Наверное, не так, потому, что тоже красиво – лавина, а смерть человека это да, космический катаклизм – возразить нечего, но что бы это было красиво?

Вот Люди Сверху дошли и вонзились в строй Сынов Леса, Сынов Реки, Снега. Умелые, опытные – они ударяли так, что и не то, что бы отразить удар, но и понять, куда и как направлен этот удар, большинство бойцов из союзных племен и не успевало сообразить. Сыновья гибли десятками, забирая взамен единицы  вражеских жизней. Они пятились, прогибались в одном месте, в другом. Сначала медленно – едва заметно, потом уже полными шагами за минуты, наконец, стали отходить назад быстрым шагом. Не совсем разрывая пока своих рядов и не пускаясь в паническое бегство. Только видно было, что до этого оставалось совсем немного.

Именно в этот момент  с двух флангов одновременно вломились в массу Чужих воины отряда Омара и Ярслаха. Сила и умение, воспитанные знающим учителем, приносили свои плоды.
Ярслах врезался в строй Чужих, как сокол в стаю гусей. В обеих руках по мечу – уроки Омара. Он косил врагов с опытностью зрелого воина.

Под  неожиданными ударами с двух сторон Люди Сверху замялись, остановились и медленно начали сдвигаться вспять. Победить Омар не мог, не те были силы, но молодые вожди, увидев и поняв с кем и чем они столкнулись, дали приказ к общему отступлению.

Противники разошлись зализывать раны. Сынов Леса и их союзников перебили за этот день на треть, ещё не менее трети была изранена.  Подступала ночь.

Великий Шам, на пределе силы воли терпя боль от проткнувшей его левое плечо стрелы, так быстро вошел в свой шалашик из хвойных ветвей, что стоящие на страже у входа два воина не успели склониться в поклоне. Он достал глиняный кувшинчик, отлил из него в чашу, помочил в ней кусочек меха и протер рваную рану.

Великий Шам был недоволен собой в большом и малом. В малом, что в горячке боя увидел вражеского стрелка, когда тот уже спустил тетиву; рванулся в сторону, но стрела сорвала клок кожи и мяса с левого плеча. Совсем ни к чему было видеть соплеменникам, что Великий Шам уязвим, как простой воин. Да и рану обмотал торопясь, небрежно, и в результате ненужная, лишающая сил кровопотеря.

В большом, что не нашел в себе достаточных сил и дарования для объединения Сынов Леса и племен Снизу в одну монолитную силу.

Измученные, многие с ранами, союзники  отодвинулись к лесу, зажгли костры.
На совете все были обвинителями и обвиняемыми. Дружба была утеряна, кричали со сжатыми кулаками и оскаленными зубами. Тянулись и к оружию. Вспомнили все темное, что тянулось от далеких предков. Обычный финал неуспешного союза.
То, что надо уходить без промедления, понимали все. Начались споры по выбору путей отступления. Неожиданно прозвучал голос одного из Сыновей Реки:
- Племя Воо-Уго, де, разгневало своих Духов и те наслали на них бедствие. Не следует Сыновьям Леса отходить вниз по Реке, тащить за собой Чужих на землю соседей. Уходить им надо либо на восход Золотых Рогов, либо – через Реку – на закат.
Предложение было безрассудным, но, в силу охватившего многих из участвующих в совете страха, лишающего трезвого разума, не было осуждено. Его даже поддержали, ссылаясь на целесообразность, ещё двое, из того же племени Реки.

***

Сидя на помосте, поднятом на три локтя над землёй, Великий Каган следил за сражением своих айлов с лесными дикарями. Лицо его было бесстрастным, как и должно повелителю. Дикарей избивали, но все же не так быстро, как позволял боевой опыт его воинов.

- Зажирели, - тень раздражения проявилась на лице Великого Кагана и вдруг переросла в гримасу изумления. Лесные черви с двух сторон ударили по флангам победоносных айлов. Дикарей было не много –  десятков семь, не более, но они врубились в ряды его воинов, как кабан в камыш. Великий Каган, забыв о сохранении лица, вскочил на ноги. Рубили его непобедимые айлы   – он явственно видел, что падают именно его воины под взмахами мечей. На протяжении всего пути до этой равнины он терял воинов, лесные черви чуть ли не из-за каждого дерева жалили, как осы. С тем отличием, что жалили большей частью смертельно. Пока его айлы дошли сюда, они потеряли людей столько же, что и в той, открытой, схватке на каменной осыпи. Сегодня с лесными червями надо было кончать, иначе ему не с кем будет возвращаться на родные пастбища. Теперь же победа явственно ускользала. Из-за кого? Кто они и откуда взялись эти дэвы?
И вдруг он увидел вспыхивающие время от времени две красные  и одну зеленую искорки над головами сражающихся. Приглядевшись, разглядел сверкающий золотом шлем под раздающей удары рукой.

- Акинак и шлем Тыиз-иглы?! В руке лесного червя акинак Тыиз-иглы, на голове его же золотой шлем  – подарки Арсуха, сына Единственного Великого!

Он искоса глянул влево: Утеп-баш чесал кончик своего вислого носа. Глянул вправо: Кырыз-баш с непроницаемым лицом смотрел перед собой. Этот ухитрился, не получив награды, уйти от наказания. Его айл, дескать, попал в засаду. Лесные дикари подстрелили четверых его людей и проводника. Подстрелили и исчезли – кто их в этом проклятом лесу найдет. Так рассказал Кырыз-баш. И, хотя все пять тел были представлены в доказательство и торчали из них стрелы дикарей, все-же сомнение поселилось в голове Великого Кагана.

Что ж,  Кырыз-баш получил помесь награды и наказания. Великий Каган повысил его до телохранителя Правой руки. Отлучил от родного айла. Опасности никакой нет – телохранители Левой и Правой руки должны стоять возле Великого Кагана безоружными. Они в большей степени советники, а уж если придется защищать своего повелителя, то только своими телами. Так.

Великий Каган решился:
- Кырыз-баш бери десяток лучших из своего айла. Так?
- Так, Великий, - склонился Кырыз-баш.
- Обойдешь всех этих дерущихся баранов слева. Так?
- Так, Единственный.
- Схватишь живьем вон того, что бьется мечом с драгоценными камнями на рукояти. И в золотом шлеме. Видишь?
- Вижу, Великий Каган, - всмотревшись или, сделав вид, что только сейчас всмотревшись, отвечал Кырыз-баш.
- Приведешь ко мне, - Великий Каган помолчал и, не упоминая про закон, жестко закончил, - или умрешь, как собака. Иди.
- Повинуюсь, о, Великий.

Когда Кырыз-баш поспешно побежал исполнять повеление, Великий Каган обратился к своему второму телохранителю – советнику Утеп-башу:
- Проследи, чтобы было исполнено как сказано. Если что-нибудь… помоги нашему дорогому Кырыз-башу. Он, бывает, ошибается. Понял ли меня?
- Понял, Великий Каган.
- Закон знаешь. Иди.
Утеп-баш поспешил к своему айлу, стоящему за спиной Великого Кагала в полной готовности вступить в схватку.

Через некоторое время Великий Каган с удивлением смотрел на приведенного к нему со скованными руками человека. Тот совершенно не был похож ни на местных дикарей, ни на одного  из племен, находящихся под пятой Единственного того, чтобы ему… многие лета.
- Из какой земли ты пришел сюда? – вопросил Великий Каган, изображая скуку.
- Не хватит пальцев у всего человека, что назвать тебе, как далеко отсюда цветет моя благословленная земля.
Тут охранник жестко ткнул его под ребра и прошипел:
- Обращаться к повелителю надо – Великий Каган.
- Как зовут тебя, презренный? – был следующий вопрос Единственного.
- Сколько помню себя имя мое Омар, о, Великий… Казан.

Стража оцепенела от ужаса. Великий Каган почувствовал, как кровь ударила ему в голову, он вот – вот был уже готов отдать приказ о лютой казни наглеца, но, наткнувшись взглядом на глаза оскорбителя, заставил себя остыть.
- Так ведь этот…  Омар того же и добивается – быстро умереть.  Нееет, я не доставлю ему этого удовольствия, не сейчас. Позже. Так, что бы об этом долго помнили, слагали сказания и песни.
 – Ты, чужеземная собака, причастен к убийству моего брата. Твоя гнилая кровь не может утолить мою жажду мести. Ты будешь смотреть, как мои воины добьют твоих лесных червей. А потом  сдохнешь в страшных муках вместе с теми дикарями, которые  останутся в живых после завтрашней битвы. Так!

Глава 10

Среди ночи покой Великого Шама был потревожен громкими голосами у входа в его шалаш. Поддерживая на весу раненую руку здоровой, он вышел из своего временного пристанища.
- Великий Шам, - бросились перед ним на колени два воина, - взгляни на это чудо. Камень горит!
Они положили к его ногам лежащий на клочке шкуры черный кусок, объятый синеватым пламенем.
Глядя на горящий камень, Великий Шам внезапно вспомнил свое детство. Он жил тогда не в Большом Доме и помыслить не мог сколь высоко вознесет его судьба волею Духов Леса. Они – юные волчата, изображая взрослых охотников, набрели как-то на место недавно погашенного дождем лесного пожара.

Пройдя краем сгоревшего участка Леса и полакомившись разными поджаренными или подвяленными его дарами, они натолкнулись на осыпь камней, горящих? Да! Горящих синеватым пламенем. Один из друзей будущего Великого Шама, не поверив в чудо, хотел взять один из камней. Исходящий жар в последнее мгновение предостерег его от необдуманного поступка. Тогда он вырвал пук сухой травы и бросил на удивительные камни. Трава вспыхнула ярким пламенем и сгорела за одно мигание века.

Они прожили у горючих камней три восхода. Забавлялись, поджаривая на даровом огне пойманную мелкую дичь. А, когда на втором восходе камни погасли, они стали искать другие и пытались их зажечь. Молодь! Все воспринималось, как игра, и, вернувшись в стойбище, они вскоре забыли о горючих камнях.

Великий Шам напряг свою память – ведь что-то у них тогда получалось. И находили они новые горючие камни… где? в …

- Духи Леса помогают своим Сыновьям, - подумалось ему и тут же пришла другая мысль, - где ваш костер, ведите меня туда.

Когда добрались до места, Великий Шам велел зажечь факелы из сосновых ветвей и стал осматривать окрестность. Вот! На изломе высотой в четыре человеческих роста блеснула искорками черная, местами осыпавшаяся, полоса. Великий Шам постоял в глубокой задумчивости в течение времени, которое затрачивает охотник, устанавливающий петлю на зайца. В его голове зарождался замысел великого и небывалого.
Очнувшись от дум, он отдал распоряжения о том, что нужно сделать с горючими камнями, и отправил гонцов к членам Совета с просьбой не медля собраться у его шалаша.

Великий Шам возвращался к своему жилищу очень медленным шагом, часто останавливаясь и посылая кого-нибудь из своей свиты за тем или иным соплеменником. Замысел обретал реальные очертания и пополнялся деталями. Дойдя до своего шалаша, Великий Шам был готов к разговору на Совете.

- Я говорил с Духами Леса, - начал он так тихо, что все собравшиеся вынуждены были сузить круг.
- Я говорил с Духами нашего Леса, - громче сказал Великий Шам, - и умолял их не дать погибнуть его Сыновьям. Я долго молил их об этом и долго молчание было мне ответом. Но, Духи Леса все же откликнулись на мои мольбы.
Великий Шам замолчал и обвел взглядом тесный круг. Все слушали, затаив дыхание.
- Да, Они ответили мне, - теперь Великий Шам смотрел поверх голов в сторону темного массива кедров и сосен, - Они не хотят гибели Сынов Леса. Они ждут, что мы все – мужчины, женщины, дети – взовем к Ним и спасение придет.   

***

В этой массе вышедших из Леса на ещё не просохшую от крови равнину не было только двенадцати будущих матерей да уведших их вниз по Реке  трех опытных (негодующих) охотников. Не было в рядах и Омара, тщетно искал его и мучился неизвестностью Ярслах.

Едва утренний туман рассеялся, в толпах Людей Сверху поднялся шум и крик. Там не могли понять откуда взялось такое многочисленное войско у избитых на три четверти лесных племен.
Великий Шам, не давая Чужим времени что-либо осмыслить, вышел из переднего ряда и спокойно,  выпрямившись во весь свой немалый рост, пошел навстречу врагам.  Крики Людей Сверху прекратились, они с изумлением смотрели на идущего к ним человека. Пройдя треть расстояния, разделяющего противников, Великий Шам остановился у одной из серых каменных насыпей. Он находился теперь в пределах верного выстрела из лука. Некоторые меры были приняты. С левой и правой стороны от него в передних рядах Сынов Леса стояли с наложенными на тетиву стрелами четверо хороших (лучшие погибли) стрелков. Расстояние для стрельбы у них было большее, чем для врагов, но хоть попытаться предупредить коварные выстрелы они могли. Великий Шам под свой обычный меховой плащ надел добытый у Людей Сверху  хитрый гибкий доспех. Однако, лицо и горло и бедра и ноги и руки его не были защищены. Это беспокоило Великого Шама в какой-то мере, но поколебать уверенность в том, что он простой исполнитель воли Духов Леса, противиться которой не в силах смертным, - не могло. Он выдержал некоторое время молчания и медленно поднял правую руку с раскрытой  к врагам ладонью.

- Люди Сверху, - он с радостью ощутил, что голос его тверд, громок и спокоен, -  вы пришли сюда на последнюю битву с Сынами Леса. В предыдущих схватках мы не смогли победить вас оружием. Вы владеете им лучше и вас больше. Признаем.

Толпы Людей Сверху разразились ликующими воплями, смехом и оскорбительными насмешками.

- Слушайте же дальше, - Великий Шам до небывалой высоты поднял свой голос, почти на грани срыва к хрипоте. Вновь в долине мертвой реки установилось молчание.
- Не имея сил победить вас в бою, мы решили обратиться за  заступничеством  к нашим Духам. Как Они решат – так и будет. Здесь, - он качнул рукой в сторону за своей спиной, - весь народ Воо-Уго. Обратимся с мольбой к Духам Леса. Великий Шам поднял вторую руку и над долиной прогремел многоголосый вопль:
- Духи Леса.

И вновь полная тишина.

- Громче, - крикнул Великий Шам.

И громче разнеслось по долине:

- Духи Леса!

Но, тишина! Нет отклика! В толпах Людей Сверху обозначилось движение и вот- вот…

- Еще громче! Все! – выкрикнул Великий Шам.
- Духи нашего Леса! – этот истошный вопль казалось ворохнул, словно порыв ветра, чахлые кустики травы.

Одно, два, три мгновения невыносимо длились, но вот из чащи Леса, находящегося в тылу, несколько сбоку от толп Людей Сверху раздался рев. Так ревет лось-вожак, вызывая соперника на бой. За первым вызовом последовал ответный рев, затем второй и третий. Не то время года было лосям биться за право владеть самкой и не лоси отвечали на мольбу народа – это поняли и Сыны Леса и Люди Сверху.

- Духи Леса, - воззвал Великий Шам, - слышите ли Вы нас?

Четыре нечеловеческих рыка, слитых во единый глас, были ему ответом.
- Поможете ли Вы нам?- вновь вопросил Великий Шам.
- Бы..ууу..ззз, - раздалось в ответ еще более громким и грозным гласом.
Быуз – означает ''всегда'' на языке Воо-Уго, вполне понятном для Людей Сверху.

Люди, стоящие по обе стороны Мертвой Реки, остолбенели. Великий Шам, снизив свой голос до такой степени, чтобы Люди Сверху все же слышали, что он говорит, запрокинув голову, бросал свои слова в небо. Когда он умолкал, из Леса доносились невнятные рокочущие ответы.

По-видимому закончив разговор, Великий Шам вновь поднял свою правую руку, но теперь ладонь ее была сжата в кулак:
- Люди Сверху, - сейчас обращение звучало, как сильного к слабым, как бы не нотки жалости добавились в его интонацию, - Духи Леса недовольны вашим приходом. Мне сказано объявить, что если вы тотчас не уйдете, то будете сожжены. Я могу только сказать, что мне жаль нашего Леса, часть которого сгорит вместе с вами. Уйдите без всепожирающего огня. Он по воле Духов сжигает даже камни. Вот, смотрите.

Великий Шам повернулся лицом к ближайшей каменной насыпи и протянул к ней руку с растопыренными пальцами. Через какое-то время над каменной грядой появился дымок. Еще совсем немного и гряда запылала пламенем. Горел камень! Толпы Людей Сверху, несколько мгновений смотревших в ужасе на невиданное, обратились в обезумевших от страха стада животных и бросились прочь. Через чащу или через нагорье или через воду – лишь бы подальше от людей, сжигающих камни по благоволению своих Духов.

Впрочем, кое-кто из наиболее хладнокровных еще удерживались от постыдного бегства, но только до того момента, когда Великий Шам не начал поворачивать свою вытянутую руку от горящего камня в их сторону. Тогда побежали и эти последние.

Великий Каган был несколько встревожен речами дикарского шамана. Загоревшаяся каменная груда  усилила было тревогу, но потом ему вспомнились давние разговоры у пастушьих костров о том, что есть за горами камни, которые горят без всякого колдовства.
Великий Каган начал было приподниматься со своего ковра, когда  рядом с ним раздался его, Великого Кагана, громогласный крик:
- Бегите, бегите все! Нас испепелит этот лесной колдун властью Духов этого проклятого Леса. Спасайтесь! Так!
Великий Каган оцепенел на какое-то время, потом повернул голову и увидел, что его голос исходит от Омара. Он потянул было акинак своего брата из ножен, чтобы снести голову низкому рабу. Он не успел. Низкий раб махнул своими цепями и разнес череп Великому Кагану. Остановить Омара было некому – спина бегущего среди последних в орде Чужих телохранителя Утеп-баша успела удалиться уже на четверть полета стрелы. Омар, смеясь, опустился на траву. Так, все еще смеющимся, его застали друзья из племени Воо-Уго.

***

Многие годы спустя после случившегося волны нашествий Людей Сверху огибали владения племени Воо-Уго. Легенды одна страшнее другой создали непробиваемый щит для Сынов Леса, получивших имя Сжигателей Каменных Гор.

Надо ли искушенному современному читателю пояснять каким образом было поставлено действо по сценарию Великого Шама? Следует оговориться, что сам, как сказали бы сегодня, автор сценария, режиссер – постановщик и исполнитель главной роли, таковыми  себя не считал.

Основанием для его уверенности в том, что он действует по велению Духов Леса, было не зависящее от его воли явление ему горящего камня и, опять же не зависящая от его воли, мысль, пришедшая к нему при виде камня, окруженного синим пламенем:
- Духи Леса помогают своим Сыновьям.

Великий Шам ни на йоту не сомневался, что все им сказанное и сделанное, исходило от Духов Леса. Мысль о том, почему Духи Леса сами не уничтожили  врагов племени Воо-Уго своими могущественными силами, ни разу не появилась у Великого Шама. Таково свойство искренней Веры.