Воцерковление

Меня часто спрашивают, в религиозной ли семье я родился. Отвечать, увы, приходится отрицательно. Напротив, родители мои — Бог им судья! — восприняли мое воцерковление резко отрицательно. (Впрочем, в святоотеческой письменности подобных примеров хватает.) Но вспоминаю случай из моего детства — мне было, помнится, пять лет от роду. Произошло это в Васкелове, на даче. Отец читал мне вслух пушкинскую «Сказку о попе и о работнике его Балде».
— Папа, а кто такой поп? — спросил я.
— Это дядя, который обманывает людей, — растягивая слова (была у него такая привычка), отвечал отец.
— А как он их обманывает?
— Он говорит, что есть Бог. А Бога нет.
Значение слова Бог мне также было неведомо. Но через какое-то время бабушка (со стороны матери) подозвала меня к себе и, когда мы оказались наедине, сказала:
— Бог-то есть, только Он там, наверху…
Семя попало на благую почву.
Бабушка моя (со стороны матери) Прасковья Ивановна Щукина нательного крестика не снимала никогда, молилась на хранившуюся у нее старинную икону — видимо, в основном своими словами, так как молитв на память знала мало, — но храм в последние годы своей долгой, 94-летней жизни не посещала. Дело в том, что переехали мы с Петроградской стороны в Московский район, где не было ни одной действующей церкви (и вообще ни одной, кроме полуразрушенной Предтеческой при Чесменском дворце). Молитве «Отче наш» меня научила именно бабушка — впрочем, по моей же просьбе. Зато при каждом удобном случае напоминала мне: «Ты — поповская порода…» Действительно, прадед мой по мужской линии Дмитрий Иванович Родосский служил священником в казачьей станице Митякинской, что на верхнем Дону (неподалеку от Вёшенский, родины Шолохова). Но моя родословная — это предмет особого разговора…

Апухтин в гордости дворянской
Кому-то бросил, метя в лоб:
«Моя фамилья — не Вифанский,
Отец мой не был протопоп».
Ему ответ я дал бы хлесткий,
Что пристыдить его могло б:
«Моя фамилия — Родосский.
Мой прадед был станичный поп».

А на Петроградской мы жили близ Карповки, еще не успевшей одеться в гранит, на углу Геслеровского проспекта (по имени местного землевладельца Геслера, гардеробмейстера императора Павла I) и Теряевой улицы (по имени хозяина тамошнего питейного заведения). Уже в то время проспект официально именовался Чкаловским, а улица — Всеволода Вишневского, но вся наша семья предпочитала называть их по старинке. Не отсюда ли моя глубокая любовь к истории, к русской старине, к прошлому родного города и страны?
А еще добавлю, что рядом с нашим домом был упраздненный в ту пору Иоанновский монастырь — стоило только выйти из дома, завернуть за угол и перейти деревянный (тогда еще) мостик. Монастырский сад еще не был обнесен нынешней оградой, удивительным образом напоминающей Берлинскую стену, остатки которой мне довелось увидеть во время сравнительно недавнего посещения германской столицы. В этом саду был сооружен гимнастический барабан, который надо было перебирать ногами, держась за металлическую перекладину (люди моего поколения, должно быть, помнят такой аттракцион). Несколько мрачноватым и в то же время притягательным казался мне двор этого монастыря — иногда я видел его во сне. Помню и почти разрушенную часовенку св. Серафима Саровского — сейчас она отстроена, но уже в  другом, современном стиле. Бабушка рассказывала, что водила знакомство с монахинями этого монастыря, после закрытия которого их расселили по ближайшим квартирам (все они были арестованы в 1930 году), и даже, если я правильно понял, переняла от них кое-какие кулинарные рецепты. Может быть, и меня, недостойного, тогда осенила благодать святого старца и печальника всея Руси…

Незабываемое детство,
Чудесное, как мир мечты!
Необычайное соседство
Мне подарить успело ты.

Я жил тогда на Петроградской,
Близ Карповки, и знать не мог,
Что старец Иоанн Кронштадтский
Прославил этот уголок.

Красуясь каменным фасадом,
На Геслеровском старый дом
Стоял, как нынче помню, рядом
С покинутым монастырем.

Хоть не было крестов на храме,
Зато на двери запертой
Благочестивыми руками
Был нарисован знак святой.

До церкви был мне путь недолог —
Глядел я, стоя на мосту,
На странников и богомолок,
Что прилагались ко кресту.

И, непоседливый мальчишка,
Спешил с прогулки я домой —
В кургузом сереньком пальтишке
И черной шапке меховой.

Пора веселости беспечной!
Тогда ты мне казалась вечной.
Но беспощадные года
Текут, как невская вода…

Остановить их нету средства,
Но все же выход есть простой:
Никто не запретит нам в детство
Вернуться думой и мечтой.

Следующий шаг на пути к Церкви мне посчастливилось сделать после окончания школы и поступления в Кораблестроительный институт, где я проучился полтора года. Тут уж я с головой погрузился в атмосферу исторического, имперского Петербурга. После десятилетнего проживания на отшибе я каждый день гулял по старым улицам, быстро выучив их исторические названия, и подолгу осматривал архитектурные памятники — прежде всего, конечно же, храмы. Выходя каждое утро на Сенной площади — хоть я в природе человек миролюбивый, но называть ее площадью Мира у меня не поворачивался язык — я проникался духом романов Достоевского и, конечно же, глубоко скорбел о снесенной лет за десять до того Успенской церкви, которая теперь, слава Богу, восстанавливается. Горевал  и  о  разрушенной Покровской церкви, упомянутой Пушкиным в «Домике в Коломне». То, что первое пожертвование на строительство Свято-Исидоровской церкви, что на Лермонтовском проспекте, внес святой праведный Иоанн Кронштадтский, мне тогда было неведомо. А вот в расположенный поблизости Никольский собор — один из четырех действующих на тот момент питерских соборов — я иногда заходил (разумеется, предварительно оглядевшись по сторонам). Однажды мне даже посчастливилось присутствовать на архиерейском богослужении, которое совершал викарий Ленинградской епархии, архиепископ Тихвинский Мелитон (Соловьев), который в годину хрущевских гонений на Церковь решительно отказывался подписывать какие бы то ни было документы о закрытии храмов…

Серовато и убого
Жить пришлось в ту пору нам —
Только помнили мы Бога
И ходили в Божий храм.

Полтора всего десятка
Сохранялось здесь церквей…
Больше было в них порядка,
Люди были подобрей.

Многолюдны были службы —
Но, взыскуя благодать,
Заповедь любви и дружбы
Силились не нарушать.

С нами Бог, за нас распятый!
Но боялись мы всерьез,
Кабы злобный соглядатай
Не заметил, не донес…

А вот мой дедушка Александр Иванович Мокротоваров, живший неподалеку, на Лоцманской улице, в той самой Коломне, о которой с такой теплотой и любовью писали наши знаменитые и не очень знаменитые писатели, заходил туда гораздо чаще — ему-то терять было нечего. И вот как-то раз, по чистой случайности, он оказался на отпевании Анны Ахматовой…

«В гробу лежит красивая старуха», —
Мне дедушка когда-то говорил,
Вернувшись из Никольского собора,
Близ коего он прожил много лет.
Я помню кинокадры: протодьякон,
Что тенором лирическим владел,
Покуривал кадильницей над гробом —
Застать мне довелось его в живых.
Духовная краса неистребима,
И отразится на лице она —
Тем более у нашей поэтессы,
Которая звала себя поэтом…
А что до множества ее грехов,
То неужели Бог ей не простит
За море наслаждений, что она
Доставила читателям своим?
И хоть она по вере не жила,
Но Бога никогда не забывала…

Увлечение храмовым зодчеством плавно перешло на живопись на религиозные темы, на иконопись, на церковную хоровую музыку, на духовную поэзию… Но, будучи сыном своего времени, я наивно полагал, что религия — это прекрасное, но безвозвратно ушедшее прошлое, а Церковь — это нечто отмирающее, доживающее свой век. Это оказалось последним барьером, который предстояло преодолеть.
Во время обучения в ЛКИ со мной произошло еще одно знаменательное событие. Я подружился с однокурсником, который впервые дал мне почитать Евангелие, которое, разумеется, произвело на меня громадное впечатление, и ничто меня в нем не смутило, как это бывает у многих неофитов. Молодой человек этот религиозностью не отличался, но, происходя из хорошего, с традициями, рода, уважал родное прошлое и любил отечественную историю, на каковой почве мы, собственно, и сблизились. Давненько мы не видались, но до сих пор я ему благодарен.
Отчислившись из Кораблестроительного института (Корабелки, как в нашей среде говорили), я поступил на филологический факультет Университета. (Теперь обычно спрашивают: «Какого университета? Приходится отвечать: Это сейчас много университетов, а тогда был только один. В него-то я и поступил, его окончил и в нем 36 лет преподавал). Там я и познакомился с верующими православными людьми, которые и помогли мне преодолеть упомянутый барьер. Выбор я сделал довольно скоро и принял решение креститься. Крещен я в детстве не был, ибо мой покойный отец еще при Сталине вступил в партию — к его чести надо сказать, что при Горбачеве партбилет он перед камерой не жег и других неумных вещей себе не позволял. Таинство крещения совершил надо мною иеромонах Иов (Самборский) — студент академии, американец русского происхождения, добродушный рыжебородый толстячок, очень разговорчивый, несмотря на плохое знание русского языка. Как только мы познакомились, о. Иов тут же с восторгом сказал, что я — первый человек, которого он будет крестить, и пообещал поминать меня за каждой литургией. Он еще дал мне книгу эмигрировавшего в Соединенные Штаты русского священника, посвященную борьбе с сектантской идеологией. Основная мысль этой книги в том, что главная причина заблуждения сектантов — их буквоедство. Этот тем более актуален, что буквоедство, к сожалению, не чуждо и многим из наших единоверцев, даже облеченных саном. Орфография книги старая, дореволюционная, об утрате которой сокрушался наш замечательный мыслитель И. А. Ильин.
Не стану вдаваться в подробности — не пришло еще время. Скажу только, что встречаться, собираться, а тем более посещать храм, исповедоваться и причащаться нам приходилось тайно, скрывая свои убеждения. Справедливости ради отмечу: открытым гонениям мы не подвергались, хотя думаю, что соответствующую информацию те, кого она интересовала, имели. Но тогда, в 1970-е годы, хрущевские гонения на Церковь оставались далеко позади, а при Брежневе идеологический прессинг несколько ослаб.
Окормлялись мы тогда в Иоанно-Богословской домовой церкви Духовной академии. Вход туда, как и в большинство учебных заведений, тогда был свободным. Нашим духовником был недавно умерший архимандрит, тогда еще иеромонах Ианнуарий (Ивлиев), тоже выпускник ЛГУ (физик), проводивший с нами духовные беседы и снабжавший религиозной литературой — больше-то достать было негде… Он же нас с супругой и венчал в той же самой церкви. А  ректором  Академии был тогда архиепископ Выборгский Кирилл (Гундяев) — ныне благополучно правящий Патриарх Московский и всея Руси. Слушать его блестящие проповеди, привлекавшие множество молодежи, взыскующей правды Божией, мы старались как можно чаще. Посещали мы и полуразрушенную часовню Ксении Блаженной, которую наша Церковь тогда еще не успела канонизировать, а Зарубежная уже почитала. Мало кто верил, что часовню когда-нибудь восстановят во всей красе — а вот, пожалуйста…
Маски мы сбросили после 1988 года — хотя появились новые проблемы. Но это уже другая история.
И последнее. Меня иногда спрашивают, не был ли я членом КПСС, т. е. не поменял ли я окраску, когда это стало безопасным, как это делали многие в 1990 — 2000-е годы. Им я отвечаю стихотворением:

Я не состоял в КПСС,
Не таскал в кармане партбилета,
В высшие начальники не лез,
На друзей не сочинял навета.

Бог свидетель — для меня всегда
Честь была дороже, чем карьера.
А сгустятся тучи — не беда:
Помогали знание и вера.

Вызубрив Программу и Устав,
Шли вы на собрание, как в Мекку.
В храме Божием слегка устав,
Направлялся я в библиотеку.

Пост, молитва, церковь; и ни дня
Без божественной заветной книги…
Что ж вы ополчились на меня?
Стыдно вам, партийные расстриги!

P. S. Не сразу придумал я название. «Как я пришел к вере?» Банально. «Путь к Богу»? Неоригинально. «Дорога к храму»? Но эти крылатые слова взяты из нашумевшего во времена горбачевской «перестройки» грузинского фильма «Покаяние» — глубоко антихристианского по духу, название которого явно не соответствует содержанию, ибо там воспевается надругательство над трупом и самоубийство. Пускай же будет «Воцерковление» — коротко и, смею надеяться, со вкусом.

Опубл.: Сфинкс, вып. 73, 2020