«Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигией и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство..»
(из Клятвы Гиппократа)
Посвящается моему тестю Левкову Борису Геннадьевичу.
Он был доктор, как говорят, от Бога. Мастер врачевания. Это были его Суть и его Путь. Предназначение. Сегодня, среди человеков с медицинским образованием, отыскать Доктора, именно с большой буквы, высшей пробы, труд непомерный, и, думается, бесполезный уже. Скупой на похвалу, замкнутый и неулыбчивый в семье, одевая белый халат, он преображался. Он входил в свой Храм и парил в нём органично и естественно. И никогда не брал мзду за труды.
29 сентября 1957 года в г. Озёрске (Челябинск - 40), на атомном комбинате ПО «Маяк», произошла известная авария, то был предвестник Чернобыля. Взрыв хранилища радиактивных отходов выбросил в небеса облако концентрированной, невидимой смерти. Оно совершило свой страшный переход над населёнными пунктами челябинской и свердловской области. 30 лет глубокой засекреченности. Тысячи сгоревших «по –тихому» человеческих жизней.
Облучённые пациенты начали поступать в онкологический диспанер горбольницы в первую же неделю после катастрофы. И, однажды, Доктору позвонили из Горкома партии. Пригласили подъехать на беседу. И подъехал. В кабинете его ждал неулыбчивый дядя в сером костюме со стальными зрачками из под нависших бровей. И бесстрастным, монотонным голосом, без предисловий порекомендовал, - Вы, товарищ, хороший, уважаемый специалист. Родина и Партия Вас ценит, потому, в бумажках своих, медицинских картах, диагнозах разных, настоятельно рекомендую не писать нехороших слов, типа, «облучение», «острая лучевая…», «радиация»! Пишите грипп, ангина, пневмония, вегетососудистая дистония, дизентерия… ну, Вы ж в курсе, лучше меня. А то, знаете ли! Вдруг придётся профессию поменять, например, на лесоруба. Лес валить в Уральской тайге. Вам это надо? И нам не надо. Работайте спокойно, а про разговор наш не забывайте. Успехов в труде. Вы свободны. Пока.
Домой пришёл как перетянутый торсион. Молчаливый и серый. Извлёк из морозилки поллитровку на случай гостей. Чужими руками содрал с неё «бескозырку». И стакан «по рисочку» употребил. Накрыло горячей волной. Начало отпускать. Повторил. А голос человека со стальными зрачками всё стучал буквами в голове, накатывая волнами. Каждый день после этой встречи, приходя со службы, только доза- другая ослабляли натянутые внутри струны – торсионы, отпуская ненадолго в объятия Морфея. Внутри пылал пожар. И он тушил его как мог. Потом случился первый инсульт, потом второй. Так и не отошёл он от операционного стола, спасая жизни.
Незадолго до ухода, приехал он к нам в гости. Курили на кухне. Дымил свой «Беломор» и был непривычно открыт, разговорчив, при этом на «сухую». Говорю ему, что пора заканчивать с возлияниями, здоровье, возраст, то, сё. А он посмотрел на меня как на младенца, мерцая линзами очков, отвернулся в окно, и спокойно так отвечает. – Я ведь Доктор, профессионал. У меня половины головного мозга практически нет. Сосуды мёртвые. Постоянные головные боли. Как выпью, сразу легче. Что уж теперь. Третьего не будет. А операционную не оставлю – это дело моей жизни.
Уральской зимой лютый мороз привычно царствовал над миром, а в операционной стекла окон разукрасил замысловатыми кружевами. Доктор, как и предсказывал себе, упал со скальпелем в руках. У операционного стола. Спешно везли в соседнюю Талицу. В промёрзшей «буханке» медсестра судорожно пыталась наладить непослушную капельницу, но лекарство застывало в трубках. Когда добрались, главврач в районной больнице, знающий ситуацию, и что уже два инсульта у коллеги, вздохнул и сказал как приказал бригаде реаниматологов, - Не мучайте его, третий инсульт никто не переживал. Надо дать ему уйти спокойно!