ВЕРБА
Александр Широбоков
Верба - первое дерево, которое зацветает в Средней полосе России. Плод - коробочка. Созревает в мае-июне.
(справочник юного натуралиста)
В послевоенном Ленинграде, и много лет потом, к 8 марта купить цветы женщинам было делом затруднительным, практически невозможным. Редко можно было встретить в укромном месте эстонцев, торопливо продающих нарциссы и тюльпаны, заботливо выращенные в укромных теплицах Но милиция не дремала… Проблему доставки цветов успешно решали смуглые представители южных республик, активно торговавших мимозой – веточками цветущей акации. Ввиду массовости таких продаж, или по причине давно приобретённого умения договариваться с представителями советской власти на местах, на всех оживлённых перекрёстках, около кинотеатров, а позднее, около метро, закутанные в платки нанятые бабки навязчиво предлагали проходящим мужчинам связки веточек, усыпанные жёлтыми шариками. Мне эти, с позволения сказать, цветы никогда не нравились, как, впрочем, и моей маме. Чем-то безжизненным веяло от этих обрезков кустов. Они напоминали мне засохшие букеты на кладбище, где мы в детстве часто рассматривали заброшенные фамильные склепы, скреплённые по углам металлическими скобами, защищённых свинцом. Этот свинец, бывало, мы торопливо сбивали зубилом для изготовления рыболовных грузил.
Так получилось в тот далёкий год, что в самом начале весны к нам в Ленинград должна была приехать погостить моя бабушка из Куйбышева. Потом она хотела отвезти меня, будущего третьеклассника в свой город на Волге, где я проводил каждое лето. Заодно моя бабушка, которую я звал Буся, предполагала пополнить в Ленинграде свой запас папирос Беломорканал фабрики Урицкого. Эти папиросы она курила всю жизнь, и других не признавала.
К приезду Буси мы с мамой купили на Василеостровском рынке, что на углу 7 линии и Большёго проспекта, пучок вербы, этого удивительного растения с серебристыми серёжками. Уже позже я узнал, что древние славяне называли вербу перуновой лозой. Тогда детей купали для здоровья в отваре вербовых веточек. Настоящим старинным славянским обрядом было – венчание вокруг ракиты. Литовские крестьянки молились на иву в старину, чтобы она помогла им – подарила ребенка. Также в древности считали, что ива помогает в красноречии. В связи с этим ее называли деревом поэтов и певцов. В Китае ива является символом весны и женской красоты, податливости и мягкости. А евреи в древности называли иву символом несчастий, грусти, печали, смерти, похорон (именно плакучую иву). В Японии это растение тоже несло в себе печаль и слабость.
Короче говоря, поставили мы с мамой этот очаровательный пучок веточек в стеклянную банку, налили воды, с чем и встретили приехавшую Бусю. К нашей всеобщей радости, невероятно жизнелюбивое растение быстро начало выпускать первые корешки, радуясь воде и весне. И, в первую очередь, радуя нас.
- Давай, перед отъездом посадим вербу на Голодае , когда у нас появятся первые листочки? – предложил я бабушке.
Остров Голодай, условно говоря, тогда являлся заболоченной оконечностью Васильевского острова и граничил с Финским заливом.
Меня же, глядя на буйство жизни в стеклянной банке, обуревали другие чувства. Бабушка – это лето, это Волга, это будущие рыбалки! С этими радостными предчувствиями я предложил своему школьному приятелю Кушнирке* сбегать после уроков на Голодай и присмотреть место высадки нашей вербы.
Уроки во втором классе закончились, как всегда, рано. Мы с Кушниркой* дошли до моей 9 линии, где я жил, и отправились в сторону предполагаемой высадки вербы. По дороге к Голодаю, девятая и параллельная ей восьмая линии, упирались в реку Смоленку, а за мостом начиналась Уральская улица, ведущая к цели нашего похода.. У моста мы остановились перевести дыхание.
- Давай, спустимся к воде, - предложил я Кушнирке, очарованный плавным течением чёрного цвета воды.
И мы спустились под мост, слева от него. Потянуло сыростью и запахом гниющего дерева. На берегу было сооружено жалкое подобие невского гранитного парапета. В полуметре, под углом от берега в сторону глубины, в дно были вбиты сплошной стенкой штук пять брёвен, заканчивавшихся какой-то гнилой доской. Это сооружение образовывало некую заводь, практически без течения. В воде можно было разглядеть маленьких рыбок, беспорядочно перемещающихся в огороженном водном пространстве. Этих рыбок мы знали. Это были колЮшки, маленькие рыбки с острыми шипами на спинке. Не знали мы, правда, что такие колюшки спасли многих ленинградцев во время блокады от голодной смерти. Не знали мы и стихотворенья:
Обстрелы смолкли и бомбёжки.
Но до сих пор звучит хвала
Блокадной маленькой рыбёшке,
Что людям выжить помогла!
Пишут, что из колюшек варили уху, а из сырого фарша готовили котлеты. Может, это сооружение из брёвен осталось с блокады? Ведь прошло - то всего около десяти лет…
- Давай, половим рыбу, - предложил я Кушнирке.
Он, конечно, согласился, - кто же от такого откажется!
Наш берег Смоленки был сплошь завален разнообразным мусором. Без труда были найдены и заполнены водой две жестяные банки для размещения добычи, засучены рукава, и мы приступили к ловле. Оказалось, руками этих рыбок, величиной с половину нашего детского пальца, было не поймать – рыбёшки бойко убегали от раскрытых ладоней. Было решено применить техническое средство в виде большой тряпки с мелкими дырками. Такую мы отыскали на берегу минут через десять. Правда, запах у неё был!..
Тряпку мы расстелили под водой, придерживая и прижимая её ко дну с двух сторон. Потом, по команде, орудие лова мы резко поднимали, увидев проплывающую над нашей тряпкой стайку рыбёшек. Не каждый раз это получалось. Время летело незаметно. На десяти колюшках было принято решение остановиться: пять штук мне, пять Кушнирке, куда же больше! Каждый разместил добычу в своей баночке с водой, и тут мы заметили, что день подходил к концу. Какой тут Голодай, - домой надо бежать!
Так мы и побежали по девятой линии, в одной руке портфельчики, в другой – банка с водой и рыбками. На Малом проспекте наши пути разошлись. До дома мне оставалось метров 300. И тут, похолодев от страха, я увидел на противоположной стороне, на восьмой линии, своих родителей. Они стремительно шли в сторону злополучного моста. Как они узнали или кто сказал?! На их лица было страшно смотреть. Перекошенное лицо у отца и выражение ужаса и чего-то непоправимого у мамы. Я предпочёл не окликать их и добраться скорее до дома – ничего хорошего я уже не ожидал, но не на улице же…
Дома я нашёл встревоженную Бусю:
- Ну, что же ты, Сашунчик, как ты мог?
- А смотри, Буся, каких я рыбок принёс!
- Ой, беда!
Я только успел надеть свою домашнюю пижаму, как хлопнула входная дверь в нашу коммунальную квартиру, и из коридора послышался громкий мамин плач и успокаивающий голос отца:
- Он, может, в гости к однокласснику заскочил и там засиделся, не плач ты так, всё образуется! У нас дети не пропадают, не в Америке живём!
Увидев меня в пижаме, они остолбенели.
- Вот, рыбок поймал, - попытался я повести продуктивный и доброжелательный разговор.
- Каких ещё рыбок! - взорвался отец.
- Колюшек, целых пять рыбок. Мы их тряпочкой и в баночку…
- В горшке место твоим рыбкам! – взревел отец и отправился с рыбками в уборную.
Видимо, тёплых чувств к колюшкам у отца не было. По маминым рассказам, в блокаду отец безуспешно мечтал съесть кошку…
Мама, не переставая всхлипывать, сдёрнула с меня пижамные штанишки, схватила первое, что подвернулось под руку, а это оказался пучок вербы, и начала хлестать меня сзади, придерживая за шкирку:
- Вот тебе за первую рыбку, вот за вторую, за третью!..
По комнате во все стороны летели серебристые серёжки. Я орал во весь голос, изображая полное и чистосердечное раскаяние. Краем глаза я отметил, что молодые корешки оставались на месте…
- Хоть здесь - то повезло, мелькнула мысль.
А вербу потом мы с Бусей посадили на Голодае. Теперь это место уже и не найти – разросся город…
*Рассказ «Те годы, пятидесятые»