Пелевин и другие авторы на полке Максима Галкина.
Не надо думать, что если немецкоговорящий Максим Галкин, легко поступил после окончания Государственного Гуманитарного университета в аспирантуру, то и с детства он зачитывался романами Германа Гессе или загадочного Гюнтера Грасса. Да, много лет спустя, для написания своей диссертации, этот милый паренёк выбрал нетривиальные "стилистические различия в переводах "Фауста"", но в ранние школьные годы эта идея, как ни странно, еще не проникла его беззаботную голову.
Попав волею судьбы и военного отца в далёкий от цивилизации Улан-Уде, Максим смиренно отсидев уроки в местной школе, любил почитать нечто познавательное. И так как местная фауна отнюдь не пугала диковинным разнообразием, то первыми книжками юного романтика стали произведения о природе. Да и прочитанная до переезда замечательная история о "Приключениях Карика и Вали", затем не могла не продолжиться прекрасной повестью "Ральф в лесах" Сетона-Томпсона и занимательной книгой "Моя семья и звери", остроумного Джеральда Даррелла. Но когда, спешно покончивший с захватывающими романами Джека Лондона, юный Максим пришёл в местную библиотеку за продолжением интересных историй о животных, то застал на выдачи книг местную улыбающуюся барышню. На его простую просьбу, эта бурятская библиотекарша, с завидной убеждённостью на лице, вынесла четверокласснику не истрёпанную книжку с большим тараканом на обложке. "А она точно интересная", - поинтересовался, прочитавший незнакомое ему имя, Франц Кафка, и отчего-то засомневавшийся, паренёк. "Точно, точно", - категорически закивала круглым подбородком, книгочея, и счастливый Галкин, засунув приобретение в портфель, с предвкушением заманчивого чтения, отправился домой.
После упорного изучения повести этого странноватого австрийского писателя Максиму две ночи подряд снились жутковатые энтомологические сновидения. Вернув книгу в библиотеку и буркнув что-то в ответ на вопрос о том, понравилась ли она ему, начавший изучать немецкий язык парень, решил остановился на "Разбойниках" Шиллера. Потом за ним пришёл и Гейне, но как раз ко времени переезда семьи в Москву.
После окончания гимназии и поступления на факультет лингвистики, студент Галкин от кого-то услышал о загадочной книжке некого Пелевина, "Омон Ра". Начавшему читать в оригинале Гёте и Фейхтвангера, Максиму довольно легко было кувыркаться в перипетиях этого произведения. Правда, вышедшую следом "Жизнь насекомых" второкурсник отчего-то не рискнул прочесть. А вот появившийся в 1996 году роман "Чапаев и пустота" отменно лёг на его столичную душу.
Помните, как целых 17 лет ждал написания следующего, после загадочного "Улисса", романа, замечательный писатель Герберт Уэллс. И когда, наконец, смог он окунуться в изощрённые "Поминки по Финнегану" от старины Джойса, то после мучительного прочтения, он навсегда забыл о существовании этого ирландца. Совсем другое впечатление на Максима произвело новое откровение Пелевина, выраженное в произведении "Generation "П"". В это время, углубившегося в конгениальные переводы "Фауста" аспиранта, это, довольно сложная для прочтения история, могла затруднить не более чем "Робинзон Крузо" великого академика Лихачёва.
Далее Максиму пришлось совмещать "приятные послеобеденные чтения" с обязательными выступлениями на эстраде и ТВ. Даже женившись на бесподобной Алле Пугачёвой и заведя двоих прелестных ребятишек, Галкин всё же умудрился, пусть и на гастролях, прочитать "Тайные виды на гору Фудзи". Да и последние произведения, типа, "Искусство лёгких касаний" и неоднозначное "Непобедимое Солнце", упорному лингвисту также удалось изучить. И теперь этот замечательный артист, наверное, ждёт новых откровений от, никем до сих пор не виданного, человека-загадки.
Пореченков, Трухин и Хабенский не "ожидали от Годо".
Да, любители ультра-театра абсурда, 3 августа 1955 года ваш кумир и Нобелевский лауреат по литературе, достопочтенный Самюэль Беккет, смог оценить произведённое на лондонскую публику впечатление от спектакля "В ожидании Годо". Привыкшие, в худшем случае к "МакбЕту" Шекспира, искушённые зрители, прилично обалдев, не дожидаясь заветного перерыва, смиренно двинулись к выходу из зрительного зала. То, чего и добивался своей абсурдистской пьесой этот ирландский "фантазёр", и произошло. Понадобилось немало лет, пока подросло поколение "экс-нигилистов", коим это неспешное и странное действо явилось как раз по душе…
В нашей незатуманенной стране эту "вещицу" с 1997 года играют все тогдашние сериальные "служители Органов" – Пореченков, Трухин и Хабенский. Думаю, перескочить с лихих непредсказуемых "ментов" и прочих фсбэшников, привычным ко всему ребятам, не составило большого труда. Их экранные герои, перенеси их в телеэфир какого-нибудь затрапезного Дублина, при хорошей "переозвучке", волне сошли бы за бесшабашных поклонников Святого Патрика…
А Михаил Трухин, вообще, полжизни только и успевал скидывать с себя милицейскую форму и выскакивать на сцену с сакраментальной фразой: "Эй, батя, не упади в темноте со стены башни нашего Эльсинора". А то мне, итак смотреть на твоего мерзкого брата с матерью довольно противно"…. Ну, и традиционное – Быть или не быть…". Говорят, однажды Михаил вышел в сцене объяснения с хорошенькой Офелией, перепоясанным милицейским ремнём с кобурой на боку. Но любящие его в любой ипостаси зрители, весьма деликатно отнеслись к таким милым экзерсисам своего кумира..
Максим Галкин об этичном отношении к немецким словам.
Довольно странно называть жителей Германии, немцами. Это всё-рано, как произносить название "Летучего голландца" – "флаин датч". Ведь в русском языке само понятие "немец" родилось ещё в допетровскую эпоху, когда на окраинах крупных городов обособленно селились выходцы из Пруссии, Голландии и прочие шведы. В виду того, что в отличие от Петра Алексеевича простой люд не особенно "шпрехал" по-зарубежному, поэтому их начали звать "немыми", а в последствие, немцами.
И если отношение к итальянскому языку у русскоговорящих относительно правильное, за исключением марки "Ламборгини", и странной традиции произносить в обязательном множественном числе понятия "мафиози" и "папарацци". Меж тем, согласно итальянской лингвистике, мужской род единственного числа всегда оканчивается на "о". Не являются исключением и эти слова, произносимые на родине, как "mafioso" и "paparazzo".
Но ни в какое сравнение эта романская группа не идёт с загадочным прочтением немецких слов, указанных в наших орфоэпических словарях. Отчего-то, согласно не совсем понятной традиции, города Leipzig und Freiburg, читаются абсолютно по-разному. Хотя филологам давно известно, что написание иностранных слов в нашем языке осуществляется только согласно их произношению. Не будем же мы писать по-русски, к примеру, название известного английского клуба Leicester, иначе, как Лестер, а фамилию приличного французского биатлониста Quentin Fillon Maillet, по-другому, чем - Кантен Фийон Майе. Но вот приведённые выше немецкие города у нас произносятся, как Лейпциг и Фрайбург, лишь только из-за того, что первый был из ГДР, а второй западногерманский.
Если вы, зайдя в библиотеку в каком-нибудь Мюнхене, захотите ознакомиться с поэзией Генриха Гейне, то вам ничего не смогут подобрать. Просто там знают лишь знаменитого Хайнриха Хайне, а с такой русской транскрипцией вас поймут лишь тайные работники Штази. Та же самая история произошла и с Зигмундом Фрёдэм, как, впрочем, и с композитором Йозефом Хайдном. Карл Цайс стал для нас Цейсом, а третий райх, рейхом. Думаю, что никаких особых изменений по отношению к языку Гёте и Шиллера в ближайшем времени не произойдёт. Во всём виновата устойчивая лингвистическая самобытность русского языка. Если издавна повелось произносить некоторые зарубежные понятия, то так тому и быть. А мне, серьёзно изучавшему немецкую грамматику, при общении с носителями этого прекрасного языка, всё же удобнее будет говорить, согласно их вербальной традиции.