Эпизод повести "Во граде Опочка"
Не вдруг я разглядел в полусумраке горницы, умноженном задымленностью от печи, моих давних знакомых – Варгаса, Жадена, Фрола… Они дружно хлебали ложками взвар грибной из большой мисы. Были они здесь со своими девушками, подружками Чаревы. Если я скажу, что у меня челюсть отвисла от изумления, а глаза стали круглыми, картина вида моего все же будет не полной. Я просто опешил. Меня парализовало на несколько секунд.
- А вот и лучник пожаловал, - хохотнул Варгас.
Приятели поддержали его дружным смехом. Мне бы бежать, развернувшись прямо с порога… Но Чарева смотрела на меня во все глаза…
- Саня, не стой вярстой, проходи, - сказал хозяин.
- Проходи, братан, что ты копылом торчишь! – подхватил Жаден, вмиг прикинувшийся другом.
Я сел рядом с Фролом. Мне показалось, что все гости уставились на меня и ждут неких слов. Не поднимая глаз, я взялся черпать суп деревянной ложкой, которую вручил мне Савва. Враги мои понимающе переглядывались, усмехались. Девушки в окружении своих доблестных ухажеров были смешливы, им в тон старалась не отстать и моя Чарева. Хихикали, смеялись. Один я был серьезен и сосредоточен. Впрочем и «теща» тоже была что-то не весела. Детишки – Филя, Мила и Гридя – увлеченно вкушали подслащенное сытой толокно – объеденье для чад…
- Гости дорогие, ешьте вдосыта! – радушно напомнил хозяин.
- Будьте как дома, вы ж все свои, не чужие, - призвала хозяйка.
- Будьте как дома, но не забывайте, что вы в гостях, - ввернул Филюшка.
Все посмеялись. А мальчик был серьезен. Уминал за обе щеки.
Савва со словами «где тут у нас чара гулящая?» поискал на забитом яствами столе кубок для меня – нашел лишь большой, чуть ли не полуведерный. А враги мои только и ждали удобного случая…
- Налей ему, хозяин, за опоздание до краев! – юморно потребовал шкурник.
- Уноту до краев чару – чтобы не досталась жонка грибатая! – поддержал главаря Варгас, смеясь всем лицом, только не глазами, кои оставались холодны, как у василиска.
В сей насмешке был тонкий подтест. Гости загоготали. Савва чуть улыбнулся на то, чару налил, как велели. Не жадюга ведь… Я опрокинул всю залпом.
- Ай да младень! – похвалили враги, будто б серьезно.
- А мы-то думали, малец токмо по синий неготь пригубляя.
- Однако, горазд пианствовать!
- Шшырый бражник, ибо!
- И какой девке такей клад достанется? Хлябнет тая с ым…
- Да-а, охоч до вина, что овца до ссак!
Громовой гогот сотряс слюдяные стекольца в оконцах тесноватой клетенки. Я мирно трапезничал. Жевалось, правда, плохо, но я старался не показывать виду, маскируясь напускным равнодушием. А враги намеренно уставились в одну точку, провожая глазами каждую ложку, отправляемую мною в рот, надеясь, что я вот-вот поперхнусь, подавлюсь… Вот будет смеху тогда. «Не дождетесь», - сказал я про себя. Враги мои пошли на новый приступ…
- Чтой-то ты сумрачный какой-то, Санька, - сказал мне, подначивая, Фрол.
- Да-а… - неопределенно отозвался я.
- Санька чтой-то сгрибился, - заметил Жаден с ядовитой ухмылкой.
- А, Сань, чаво грибы-то натянул? – подколол Варгас.
- Во накуксился младень. По мамкиной сиське соскучал,поди, - высказал шкурник.
- Устал человек, да и голоден, - заступился за меня Савва. – Вот насытится и отойдет, станет весел.
- Как там за городом, Сань? – спросил у меня, как у давнешнего приятеля Варгас.
- Так себе, - отозвался я сквозь зубы.
- А я думал, ничего себе, - отозвался Варгас.
Гости заржали. Смеялись долго. Девушки, хотя и не поняли причины их смеха, тоже захихикали.
- За городом тихо, - невозмутимо сказал Фрол. – Тихо, как на кладбище.
- Не буди лиха, пока оно тихо, - внес свою лепту молчун Жаден.
И опять гости засмеялись, загоготали, вводя в краску девиц. Те совсем не понимали, что за причина для столь бурного смеха.
Тем временем я съел суп, хозяйка подала мне мису ячневой каши с мясом. Я принялся неторопливо – с чувством, толком – за второе блюдо.
- Во младень варзыхая – оголодал, что бурый волк! – серьезно сказал Варгас.
- Кисловат паренек. А как сядя за стол – троих за пояс заткне.
- Что ему сия снедь, - прокомментировал Жаден столь же «серьезно». – Йон и вярхнину с адэнья споря.
- Ды яму корзину-мастинку жратвы надоть. А то и полную гуменницу, в коей сено носють.
- Ну да, в мальца торба большая, - намекнул Фрол, имея в виду мой живот.
- Бездонное трябло насытить – мног добра перевесть надо.
- Какоя вграбленье в хозяйстве, урон!…
- Каков варызгун… Вот кали б и работал так, как снедь порет.
- Не завидую девке, что за него выдет: вот как прокормить такого облаежу?
Враги в очередной раз дико загоготали. Девицы тоже присоединились, смеясь не столько шуткам, сколько по причине заразительности богатырского смеха… Я же, побагровев лицом, ел себе, якобы, преспокойно, будто б не слышал. Хотя в голову била горячей волной кровь, сердце вовсю хлобыстало, норовя вырваться из груди. Но я сидел, как железный.
- Не велик человек, а вуря ложкуй, што виликан, - продолжали издеваться «друзья». Се рек Варгас.
- В яво правило: ешь – потей, работай – мерзни! – выдал Жаден.
- На другое лето Санька брюхом будя мериться с Пузыней, - высказал Варгас.
- Будя что Пузыня – не во всякии вороты вворотится.
- В Савкину дверь, вверную, не пралезя.
- В Пузыни ноги талстЫи, а в Саньки, что в паука – пиряломюцца.
И в который раз все гости смеялись. Я ценил тонкий интеллигентный юмор «друзей», но в ответ им – ни звука. Раньше бы я давно уж взорвался. Но поездка по реке изменила меня, по существу. Я стал молчуном. Язык, я понял, мало что решает; чаще вредит. И все же порой он необходим как некий инструмент, который надо использовать исключительно по делу.
Гости дома, насытясь уж и красным смородинным киселем и пирогами с гуманицей (черной дикой малиной), начали вставать из-за стола, благодарили хозяйку и хозяина, подались в светелку, чтобы там скрасить досуг за какою-нибудь игрой. Молодые люди шутили, девушки смеялись. Детей отправили на улицу…
Аглая вышла вслед детям. За столом остались Савва и я. Нависла нелегкая тишина. Савва сказал:
- Ты, Сань, не портил бы уж денек Чаревушке…
Я оторвал взгляд от стола и поглядел Савве прямо в очи:
- Всего не скажу, отче. Скажу одно: не доверяй этим молодцам. Мазурики они, волки в овечьей шкуре.
- Какие ты страсти рячешь, Санек… Вбил ты собе в головушку не весть что.
- Я сказал. Ты слышал.
- Пришлый ты, Сань, да и глаголишь странно. За то и "незлюбили" табя…
Перекрестясь на киот в «пережнем углу», я пошел в светлицу. Савва жестом остановил меня, сказал потеплевшим голосом:
- Вот что, сыне… Коли все есть так, яко ты баешь, скажу тебе: возлюби смирение, ронной! И ежели хто укорит табя безвинно, смири сябя – и получишь венец.
- Вечный, - ответил я без тени иронии, грустно. - Какой одевают на главу усопшим.
Савва осуждающе покачал головой, и серебряные почтенные «власы» его качнулись, едва удерживаемые тесьмою. Я поклонился ему и ступил в светлицу, где было шумно, весело.