Тина прижала руки к груди, закатила на лоб полные умилительного восторга глазки и произнесла с волнением в голосе:
- Ох, «Скобки», короткий фильм по рассказу Ц, как замечательно. Обязательно посмотрите. Я получила огромное удовольствие. Душевно очень.
Лицо ее покраснело от возбуждения и мне показалось, что она сейчас заплачет, но вместо этого она с вдохновением стала рассказывать нарытую ею в интернете биографию этого Ц.
Я поморщился. Кое-что из Ц я читал на его сайте (и ведь не постеснялся завести себе личный сайт), слушал на тюбе его рассказы в исполнении известного актера, делавшего смешные паузы между словами, чтобы придать значение тем сантиментам, которые ему приходилось декламировать, и не мог взять в толк, как можно таким примитивом восхищаться. Конечно, во мне говорила зависть, но скорее, она вяло, еле слышно шептала. Литературной славы я давно не искал, но полагал, что пишу гораздо лучше этого Ц и, если бы я не поспешил с женитьбой, за которой последовали серьезные изменения в моей жизни, то был бы не менее знаменитым. Эх, надо было оставаться холостым хотя бы до пятидесяти! Но кто из семейных об этом не вздыхает?
Мы гуляли в парке Погибшего Летчика, погода была просто восхитительно мягкая и располагала к разговорам о чем-то приятном, даже возвышенном, скажем, о литературе, но какое отношение к ней имел Ц ?
- Послушайте, Тина и ты, Люда, - стараясь скрыть раздражение, сказал я женщинам. – Зачем тратить время на низкопробную писанину каких-то выскочек. Да, им непостижимым образом удается перепрыгнуть через настоящие таланты и оказаться наверху, но не лучше ли читать признанных во всем мире мастеров. Ведь вам не так уж много и осталось.
Здесь я со значением посмотрел на Люду. Мы с Тиной были одногодки, а Люде уже стукнуло восемьдесят три, однако ее возраст не добавлял мне уважения к ней. Обыкновенная учительница из Бердичева, кажется. Преподавала там какую-то словесность. То ли дело Тина – продукт столичного НИИ: театры, выставки, проникновения в элитарный Дом Кино. И вдруг, обескураживающе, этот Ц.
На месте парка еще год назад в нашем пригороде Голубой Ясень был маленький аэродром и на него прилетали крошечные одномоторные самолетики до тех пор, пока один из них не упал на двух немолодых дам, мирно кативших на своей Тойоте Камри по пролегающему неподалеку хайвею имени Рональда Рейгана. Удрученный хозяин аэропорта сразу продал его городу. Улетели те несколько аэропланов, которые еще могли это себе позволить и от былой аэроромантики остался лишь один брошенный на бетонной полосе подранок с облупившейся краской на фюзеляже, но с гордо задранным вверх пропеллером. Муниципалитет, не теряя времени, стал корчевать, засыпать, равнять и углублять и вскоре на месте поросших полевыми цветами пространств возник парк с кафе, детскими площадками для игр, смотровой башней, массивной каменной концертной сценой перед огромной лужайкой, окольцованной прогулочной дорожкой. Парк быстро стал излюбленным местом тусовки подростков и этнических меньшинств. Подростки мчались на своих досках по плитам дорожки, на удивление, не сбивая пеших, а мусульманские женщины в хиджабх и коротконогие потомки инков и ацтеков, именуемые у нас для простоты, «мексами», толкали коляски с младенцами и тащили за собой многочисленное подрастающее потомство, навевая интересные мысли по поводу этнографии будущей Америки.
В следующий раз я принес «Предчувствие конца». Люда первая взяла маленькую книжку в руку, повертела и, ткнув пальцем в испещренный похвалами романа переплет, заявила, что читать ее не будет. Причиной решительного неприятия бедного Барнса было несколько строк из рецензии журнала «Таймс», где автора сравнивали с Габриэлем Гарсия Маркесом.
- Этот Маркес американский писатель? – спросила Люда, поразив нас с Тиной не столько своей невежественностью, сколько прозвучавшем в голосе пренебрежением ко всей американской литературе.
«О, где вы, благословенные времена старух-процентщиц и топоров?!» - подумалось мне.
- Ну как же? «Сто лет одиночества», - вспомнила Тина, а я добавил, что мне сподобилось узреть великого колумбийца живем, да еще под ручку с Евтушенко на Московском кинофестивале. Поэт вел его через толпу зевак и, слегка улыбаясь, повторял: «Это Габриэль Гарсия Маркес. Это Маркес.»
Тина небрежно сунула книжку в полиэтиленовый пакет, где у нее валялась обязательная бутылка с водой и сказала без всякого энтузиазма:
- Почитаю. Вот только досмотрю Ц.
«Господи, да что же это происходит!» - хотелось воскликнуть мне в сердцах.
Она позвонила на следующее утро и сразу сказала, что ошиблась, что набрала меня случайно и, кстати, уже прочла «Предчувствие конца». Я сразу понял, что она лукавит, звонок совсем не случаен, книга поразила ее и ей нестерпимо захотелось поделиться этим со мной.
- Ну как, понравилось? – невинно спросил я.
- Очень. Какой красивый язык и какой неожиданный поворот в конце
- А вы знаете, что этот роман получил Букер...
Она меня перебила:
- Решение о присуждение премии было принято за тридцать одну минуту.
После этого она рассказала мне биографию Джулиана Барнса.
Конечно же, следующая наша прогулка началась с разговора о книге.
- А как учили в английский школе! Детям преподавали философию. Настоящую, - с горечью произнесла Тина и холодно, как бы обвиняя, посмотрела на Люду.
- Эх, была не была, и я почитаю! – воскликнула та. – Вот только досмотрю...
Я застонал, но она добавила:
- ... «Костюмы».
У меня отлегло от сердца. «Костюмы» был старым сериалом об американских адвокатах.
- Попробуйте, - вручил я бывшей преподавательнице словесности книгу, не ожидая получить ее обратно вскорости из-за предположения, что ее будут читать мучительно-медленно.
Ее действительно читали медленно, но с поразительной скоростью. Обратно книга вернулась через месяц, но за это время «Предчувствие конца» успели проглотить Людина дочь, сноха, золовка, еще несколько неопределенной конфигурации родственников и очень больная тетя, которая специально приехала из другого города, чтобы почитать.
А тогда, на следующий день, завидев меня издали, Люда прытко засеменила ко мне, огибая коляски и ловко уворачиваясь от рокочущих досок. Глаза ее горели незнакомым мне огнем.
- Чудесно! – молвила она, прижимая книжечку к груди. – Вы не против, если моя дочь...
Сегодня книги у меня нет. Кто-то одолжил ее, затем с моего разрешения дал кому-то и теперь, я уверен, что она бороздит просторы нетронутых настоящей литературой мозгов, сдувает с них нанесенную ветрами Ц пыль и взывает... взывает... К чему взывает, я еще не придумал. Но вот, что я скажу тебе, коллега Джулиан, если бы я не женился, то... Но это уже прошлое, история, а, как ты утверждал, "история это уверенность, которая рождается на том этапе, когда несовершенство памяти накладывается на нехватку документальных свидетельств".
Тина и Люда называют меня Великим Просветителем и требуют новую книгу. Собираюсь познакомить их с Уэльбеком.