3
На следующий вечер запланированная встреча создателей журнала «Метроном» прошла в одной из квартир обычного многоэтажного дома в районе Перово. Собралось человек двадцать. Лера многих узнавал, хотя видел в первый раз. Говорили не столько о литературе, сколько о политике. Идеи сыпались как из рога изобилия. Критик Павел Жалин требовал создания рубрики «Терновый венец», в которой публиковались бы эссе о запрещённых писателях и поэтах. Прозаик Олег Широков настаивал на тщательном отборе материалов. «Мы не должны гнаться за скандалами, а возвращать русский язык в его естественное состояние», - сказал он, при этом в упор глядя на Леру. Лера понимающе кивнул, хотя был несколько озадачен. Если его пригласили быть «метрономовцем», то за каким чёртом делать непонятные намёки? Поэтесса Роза Гладштейн предложила публиковать страницу пародий на «волкодавов». Под ними она подразумевала литературных бонз. Споров и мнений было много, но тем не менее своей цели собрание достигло быстро. Написали устав журнала, выбрали редколлегию и главного редактора, оговорили список материалов для сигнального номера. Роман «Бунтарь» разбили на два номера. «Если всё будет нормально», - сказал Саша Корн, которого назначили заместителем главного редактора. На нём лежала связь с одним зауральским издательством, которое взяло на себя всю техническую работу над «Метрономом»: корректуру, вёрстку и печать.
«Нормально» значило «выжить». Это понимали все собравшиеся. Лере казалось, что он присутствует чуть ли не на учредительном собрании Пушкинского «Современника» или знаменитых «Граней».
- Ну как? – спросил Данила Иванович Цветных, когда он и Каракосов сели в такси. Было около двух часов ночи и поэт пригласил молодого человека переночевать у них на Якиманке. – Вы довольны происходящим?
Каракосов был, конечно, доволен, но и встревожен. Поэтому заявил о причине своей тревоги прямым вопросом:
- Вы уверены, что среди этих людей нет стукача?
Поэт ответил не раздумывая:
- Уверены, что есть. Даже знаем, кто это.
- Кто?
Цветных не улыбался, а выглядел свинцово серьёзным:
- Я.
Лера невольно отпрянул от него на дальний край сиденья. Сердце перестало стучать и ладони похолодели.
Наконец он собрался с мыслями и сказал:
- Простите, Данила Иванович, но этого не может быть.
- Может.
- Но тогда я ничего не понимаю!
- Всё очень просто. У каждого из нас в журнале своя роль. На меня возложена обязанность связи с органами. Я как бы их агент, но на самом деле агент редакции. Работаю под прикрытием. Любите детективы?
Лера отвлечённо пожал плечами.
- Мы играем с очень опасными соперниками, - пояснил Цветных, - и предпочитаем запустить в их лагерь своего агента, чем ждать, когда они зашлют нам своего. А рано или поздно они это сделают, будьте уверены, Лера.
- И что?
- Ничего. Надеюсь, вы меня понимаете? И вообще не думайте об этом. Пишите свои романы и стройте свою творческую судьбу.
Вдруг он сделал сверхнаивное лицо и добавил:
- А лучше всего привыкните к мысли, что вы об этом совсем ничего не знаете. И мы с вами об этом вообще не говорили.
Лере отвели небольшую комнату.
Ночью Ариоль пришла к нему во сне. Он шёл по берегу моря в направлении строения, похожего на храм. Здание было синего цвета и наверху имело не то шпиль, не то антенну. Облака, то и дело задевавшие шпиль, мгновенно таяли, словно хлопья снега, упавшие на раскалённую плиту.
Увидев дверь в нижнем этаже храма, Лера открыл её. Сразу за дверью начиналась лестница, резко уходившая вверх. Не раздумывая, он стал подниматься по ступеням. Когда ногам, уставшим от подъёма, было уже невмоготу, лестница вышла в небольшой зал, пронизанный синим и лёгким светом. В центре зала стояло кресло с прямой и высокой спинкой. Не сразу, но Лера различил человека, сидящего в кресле.
Это была женщина. Приблизившись, он узнал Ариоль. Она была почти голая, только груди и впадинку под животом и края бёдер укрывала воздушная сереброподобная ткань. Маленькие и очень красивые голые ступни Ариоль сомкнула, точно смущаясь.
На груди у девушки мерцали бусы из перламутра.
Лера взял её за руку и поцеловал. Это было нелепо и тем не менее правильно. Ариоль откинула голову назад на спинку кресла и одними губами сказала:
- Наконец.
И это был не упрёк, а похвала.
Лера смутился, хотя внутри чувствовал какое-то детское наивное удовольствие от происходящего. Он ещё раз поцеловал девушке руку и так и остался стоять, не выпуская её из ладони.
Ариоль не сопротивлялась. Лицо её светилось одобрением и даже немножко кокетливым предложением продолжать.
Лера не отрывал взгляда от её глаз и, как и бывает во сне, понимал всё без единого слова.
Он обвёл взглядом комнату. Ариоль улыбнулась и кивнула. Она развернулась вместе с креслом и подняла вверх руку, приглашая Леру подойти ещё ближе и держать её за обе руки. Он сделал полшага вперёд.
Стена напротив вспыхнула и на ней проявились две картины.
Лера не ожидал этого, но странным образом понимал. Перед ними светились два полотна Агаты Талбо-Возницки. Он узнал свой портрет, который полька-художница закончила перед своим самоубийством, и картину с магическим переходом света в темноту. Здесь, во сне, они выглядели лучше, чем наяву, и почему-то казались связаны каким-то глубоким смыслом.
Лера почувствовал слёзы в уголках глаз.
«- Она сделала всё так, чтобы мы встретились с тобою.
- Я её любил.
- Хорошо. Но это было лишь начало. Теперь ты полюбишь меня. Не надо слёз. Хорошее всегда продолжается только хорошим».
Разговор прозвучал где-то в воображении, но был воспринят Лерой, словно услышанный наяву. Слёз у него больше не было. Было только предчувствие силы и радости, как бывает после дождя, когда воздух становится прозрачным и земля согревается солнечным светом.
Ариоль отпустила его руку, опустила свою, и через две секунды он увидел, как из-за кресла выпорхнуло крылышко сереброподобной ткани и бесшумно легло на пол.
И он всё понял, о Господи!
Не раздумывая, Лера обошёл кресло, и в зале, очень легко и как-то к месту, погас синий свет…
…Весь следующий день сон преследовал его тихими воспоминаниями. На кошачьих лапах сон неустанно бродил вокруг и бесшумно тревожил. К тому же после завтрака Каракосова ошеломил Цветных.
- А у меня для вас сюрприз, - сказал он, чуть улыбаясь, словно доктор, сообщающий хороший диагноз пациенту. – Идёмте со мной.
Они вышли на лестничную клетку, поэт достал из кармана ключи, открыл дверь дальней квартиры и пригласил Леру заходить.
Каракосов и Цветных оказались в несколько заброшенном, но весьма богатом московском жилище. Из общего коридора, обклеенного песчаного цвета обоями и увешанного чёрными африканскими масками, они прошли в большую комнату, в которой был стол с пишущей машинкой, книжные шкафы и огромный телевизор явно несоветского производства. В углу стоял механизм, похожий на уменьшенный велосипед без колёс, но на платформе.
- Ну как? – спросил Данила Иванович, дав гостю осмотреться. - Нравится?
- Впечатляет, - Лера не любил притворяться. – А это что?
- Домашний велотренажёр. Американская штучка. Для разминки чресел нам, кабинетным сидельцам.
- Ясно. Но при чём здесь я?
Данила Иванович облокотился плечом на шкаф и, поигрывая ключами, растолковал:
- Здесь живёт Никита Омский, тележурналист, наш хороший друг. Сейчас он с семьёй уехал на два года в Польшу по заданию телеканала. Хроника, репортажи, политика и всё такое. Нам поручили за квартирой присмотреть, - тут Цветных помолчал и затем продолжил. – Хочу предложить вам пожить здесь, у меня под боком. Думаю, что и для «Метронома» в этом будет польза.
Лера склонил голову набок:
- Какая?
- Квартира под наблюдением, сами понимаете. Так что когда у органов возникнет интерес к нашему журналу – а он возникнет обязательно! – им никого не придётся искать. Все здесь, под боком. Как у Усатого в Переделкине. Значит, и придираться к нам будут по минимуму. Хотя бы поначалу.
- Это что же: волку в зубы, к чёрту в пасть?
Цветных тряхнул ключами и сказал очень быстро:
- Поверьте мне, что неприятностей у нас будет с избытком. Так давайте для начала сделаем вид, что мы с этими ребятами из одной песочницы. И потом…
- Что потом?
- Пусть хорошее для вас лично начинается с хорошего. Расходов минимум: электричество, газ, телефон. Ну и порядок в квартире. К тому же здесь общество, аура. Якиманка всё-таки. Лучше, чем в Малаховке, не так ли?
Лера, продолжая параллельно вспоминать свой сон, отметил сказанное поэтом про хорошее. И ответил:
- Согласен. Сегодня можно переезжать?
Каракосов не был ни крохобором, ни впечатлительной размазнёй. Если раньше он видел повсюду трещины раздробья, то теперь его глаза были перенасыщены стойким рисунком идеальной сферы. Цельной, но неподвижной. Идеальная форма словно противоречила мрачному содержанию. Прежде Лера как бы пил мутную, малоприятную воду – и вот она кончилась, и в сосуде оголилось дно. То есть пить было больше нечего. Очень скоро пришла жажда, но утолить её теперь было невозможно.
Ребёнок вырос и для того чтобы хлебнуть из лужи, ему надо было лечь навзничь. Как же этого не хотелось, право слово!
Вселившись в квартиру журналиста Омского, Лера впервые в своей жизни столкнулся с псевдоидеалом законченности. Некоторое время он мучился незнакомым ощущением безответственности, какая приходит к тому, кто успешно завершил большой труд. Даже если почитатели не украшают его голову лаврами, ему достаточно сознания пусть не подвига, но удачи как минимум. Сизиф вкатил свой булыжник на гору в Аиде и сидит, потирая руки и отплёвываясь.
Но очень скоро жажда нового дела, создания нового текста вернулась.
Идеальная сфера ушла в пространство, став точкой. Вокруг было что-то неясное, то ли затвердевшие облака, то ли опластилиненная пена. Ночами во сне и даже днём эти нереальные призраки нет-нет да и выглядывали из-за стены законченности и безответственности. Иногда среди волнистых нагромождений слышались звуки и голоса. Там кто-то был.
Однажды пришла догадка. Каракосов развернул свои рукописи, привезённые с заставы Тюрк-Демкуш, и стал в них вчитываться. Вероятно, звуки и голоса шли отсюда. Старший лейтенант Морфеев хотел пережить ещё раз свою судьбу, но более ярко. Но скоро Лера понял, что ошибся. В эту реку входить ещё раз не стоило. Опыт «Бунтаря» усилил его профессиональную оптику. Была «тысячеглазость», но совсем другого свойства. Слова в старых рассказах рассыпались под этой «тысячеглазостью». Они были просто словами, склеенными кое-как. В них не было ни мяса, ни крови. Прошлый опыт, пять лет назад казавшийся золотом, теперь тянул максимум на ржавую железяку. Она годилась для крыши собачьей конуры, но не для изготовления украшений.
Он остолбенело листал рукопись. Он только-только начинал догадываться, что написанное пото;м уничтожает всё, созданное прежде.
Глупейший напряг Сизифа по сравнению с трудом того, кто подбирает слова для глыб рассказов или романов и вкатывает их в гору, вершина которой никому неведома и прячется за облаками и туманами выдумки, всего-то поросячий визг и щенячий скулёж. Но и сам литературный труд не стоит ничего, как и безнадёжное желание долететь до центра Вселенной или прожить ещё одну, вторую жизнь.
Каракосов сидел за письменным столом над пишущей машинкой, как смертник перед осуществлением приговора. Странно, что хотелось не жить, а чтобы жизнь прекратилась как можно скорее. По вискам у него тёк неприятный холодный пот, а рука в злобе мяла и уродовала старую рукопись. Зрачки расширились до исчезновения, губы кривились и шептали какую-то чушь.
Внезапный звонок в дверь чуть не пронзил ему голову. Лера опомнился, заставил себя подняться, выправить лицо и более-менее уверенно выйти в прихожую.
- Что с тобой?
Ариоль стояла на пороге, повернувшись боком и выставив из-под складок длинной юбки колено правой ноги. Колено светилось, словно лицо ребёнка. От девушки пахло нежными духами и лицо у неё сияло.
Рядом с ней, почти уткнувшись грудью ей в плечо, по-свойски держался сорокалетний мужчина с очень колючими ястребиными глазами и острым узким лицом. Как бы немного обструганный индеец в исполнении Гойко Митича. На коричневых губах у него застыла сардоническая усмешка: «Всё я видел, всё я знаю и поэтому идите вы все на…» Он смотрел сквозь Леру или вообще его не замечал. Дорогие тёртые джинсы, красная водолазка и кожаный чёрный пиджак подтверждали его связь с московской богемой.
Лера молчал. Ему было так приятно видеть свою гостью, что он не мог с ходу подобрать необходимые слова. Ариоль улыбалась и терпеливо ждала, когда молодой человек соберётся с мыслями.
Наверху раздались голоса, потом грохнул и заворчал лифт. Гойко Митич открыл рот и, кажется, каркнул: «Хау!»
Ариоль ткнула его плечом, прося помолчать. «Они только что целовались прямо у моей двери, - понял Каракосов. – Хотя, собственно, какое мне до этого дело?»
- Так что с тобой? – повторила девушка.
- Со мной ничего, - произнёс наконец Каракосов. – Просто устал сегодня.
- Я так и знала, - она вдруг зашла в дверь, втянула за борт пиджака индейца и следом дверь захлопнула. – Тебе надо развеяться. Приглашай меня, раз уж мы увиделись. Ну? Что ты как варёный?
- Да, конечно. Прошу вас. Не обращайте на меня внимания. Со мной такое бывает.
Ариоль заглянула ему в лицо и покачала головой:
- Значит, я вовремя. Приходи в себя и следуй за мной.
Индеец неожиданно первым, не сказав ни слова и не подав руки хозяину, последовал её совету и исчез в глубине квартиры.
Ариоль скинула ловко туфли, поправила юбку и тоже скрылась в комнате.
Запах духов, похожий на аромат свежих сосновых иголок, остался рядом с Каракосовым.
Он втянул ноздрями этот запах и неожиданно почувствовал себя сильным и смелым, как перед выполнением рискованного задания на погранзаставе Тюрк-Демкуш.
* * *
Продолжение следует.