ГЛАВА 25
Реликт испанской войны
Пытаясь поднять в небо неосвоенный самолёт в те военные дни – особенно иностранный самолёт - вы иногда понимали, что зря ввязались в это дело. Без лётных инструкций, без спецов, которые бы показали предполетные процедуры, и, что особенно важно, без тщательного осмотра двигателя и планера, никто не мог предсказать дальнейший ход событий. Испытательный полёт оборачивался испытанием для нервов. И всё же, когда на брошенном вражеском аэродроме находили самолёт, замерший с приглашающим видом, безусловно в лётном состоянии, риск казался ничтожным, а искушение – непреодолимым. Со мной так было всегда, хотя первый же «итальянец» с готовностью продемонстрировал, чем может обернуться охота за новыми освоенными типами.
Аэродром Кастель Бенито, штаб-квартира итальянских ВВС в Северной Африке, подарил мне знакомство с "Фиатом" G.50bis. Мы, 239-е крыло "Киттихоков", приземлились на этом аэродроме на следующий день после капитуляции Италии – 24 января 1943 года. Вокруг аэродрома, огороженного зелеными насаждениями и прикрытого тополями, нашлось на удивление много самолётов, способных подниматься в воздух.
Меня особо привлекла дюжина G.50, припаркованная в одном из ангаров. Я знал, что этот истребитель впервые вступил в бой шесть лет назад, во время войны в Испании, и поблагодарил судьбу за представившуюся возможность. Выбрав истребитель, который выглядел самым новым, я с наслаждением углубился в его изучение.
Кабина была полуоткрытой – с боков её закрывали две створки из помутневшего плексигласа, призванные укрывать лётчика от встречного потока. Внутри имелось пуленепробиваемое кресло с литой чашкой и, как говорят агенты по недвижимости – все прочие удобства. Не требовалось знать итальянский, чтобы понять, что к чему – всё было просто и очевидно. Органы управления, приборы, прицел с кольцом и мушкой, два пулемёта – даже простая трубка ПВД с двумя головками – были частью того незамутнённого авиационного прошлого, когда пункты предполётного контроля писались заглавными буквами, для простоты запоминания.
Все казалось таким лёгким…
Когда аккумулятор перезарядили, а механик завершил утомительную, но оправданную процедуру детального осмотра, я втиснул свой зад с парашютом в тесную чашку сиденья, убрал газ (какой-то болван оставил рукоятку выдвинутой вперёд до упора), сделал заливку, включил питание и нажал на кнопку запуска. Винт дёрнулся, и тут же "БЛЯМ!" Двигатель взревел – на взлётном режиме! Чёрт!
840 лошадиных сил, скрытые в цилиндрах "Фиата", легко перетащили самолёт через выставленные колодки. Истребитель понесло прямым курсом на стоянку, где парковались наши "Киттихоки" – с явным стремлением наверстать упущенное и уничтожить целую эскадрилью противника одним наземным ударом! В ужасе, я рванул на себя сектор газа, пытаясь вытащить его за упор. Бесполезно, я лишь согнул рычаг.
Только инстинктивная реакция хорошо подготовленного пилота спасла эскадрилью. Я успел выключить зажигание!
"Ох. Я забыл вам сказать, мистер Кларк" – сообщил механик, забравшись на крыло с левой стороны, откинув плексигласовую створку и наклонившись вперёд, в кабину, в той фамильярной манере, что свойственна всем механикам – "У макаронников сектор газа реверсивный. Чтобы убрать обороты, ручку надо двигать вперед, сэр…"
Со второй попытки мне удалось взлететь. Взлёт был такого рода: прыг-прыг-полетели. По крайней мере, именно так мне показалось после Р-40, на котором манера взлёта была иной: отрыву предшествовал постепенный, устойчивый набор скорости.
Набрав двести футов (я чувствовал опасность), я попытался убрать шасси. Последовал могучий рывок, скорость упала, двигатель напряжённо взвыл. Мы будто завязли в воздухе. Наконец, до меня дошло: "выпали" закрылки. Я надавил на тот же рычаг в обратном направлении. Никакой реакции. Я ходил над аэродромом по "коробочке", пытаясь убрать закрылки рычагом уборки закрылков, затем рычагом уборки шасси, одновременно прикидывая посадочную скорость этой итальянской шарманки.
Прикинув всё нужное, я выполнил заход и благополучно приземлился – и, к моему удивлению, замки шасси выдержали и не дали стойкам сложиться.
Ведущий инженер был заинтригован проблемой, хотя я и пытался убедить его не лезть. "Пустая трата времени" – бурчал я. Однако, на следующий день он уговорил меня попробовать ещё раз. "Мы продули систему, теперь всё должно работать как надо" – сообщил он жизнерадостно, с апломбом эксперта по ремонтопригодности самолётов – даже итальянских. Его репутацию никто не подвергал сомнению, мою тоже – только вот лететь предстояло мне, а не ему! "Ну ладно" – подумал я, "Авось в этот раз больше повезёт". Для пробы, я несколько раз выпустил и убрал закрылки. Всё работало безупречно.
Чёртов рычаг газа едва не заставил меня опять оконфузиться – вы машинально пытались добавить оборотов, когда рулили слишком быстро; приходилось всё время думать левой рукой.
Я взлетел и, набрав двести футов, с замиранием сердца, поставил кран шасси на уборку. К моему удивлению, на приборной доске загорелись красные лампы, а солдатики на крыле втянулись, подтверждая тем самым квалификацию технаря. После этого меня не так уж впечатлил тот факт, что, при увеличении шага, обороты резко упали до 1500, да так и застряли на этой отметке – уж как я только не орудовал шагом винта. Я прервал полёт в третий раз.
Шасси, на удивление, выпустилось. Закрылки? А вот чёрта с два! Я осторожно выстроил заход на повышенной скорости и начал мягко выравнивать машину. Без всякого предупреждения, правая консоль крыла "провалилась". Истребитель грубо приложился об землю правой амортстойкой и законцовкой крыла. Мдя. Весь в поту, я зарулил на стоянку, усердно думая левой рукой.
У меня не было ни малейших сомнений, что G.50 – достаточно приятный самолёт, в воздухе. Очень легкий в управлении, явно с хорошей маневренностью. Но мой экземпляр явно был одержим идеей выиграть войну в одиночку. Это был один из немногих встреченных мной итальянцев, столь явно настроенных против меня.
Я выключил питание, ослабил лямки и неуклюже выполз из крошечной кабины, таща за собой парашют. Нога промазала мимо подножки. Я соскользнул на крыло и неуклюже соскочил на землю.
Тут закрылки и выпустились, под фальшиво-жизнерадостное шипение.
Говоря по-честному, я был очень невысокого мнения о "Фиате" G.50.