Песня о зубре
Carmen de statura feritate ac venatione bisontis "Песня о мощи, дикости зубра и охоте на него" Николая Гуссовиани, Краков, 1523
Один мой минский одноклассник живёт на улице Николая Гусовского, так теперь на привычный лад переиначили имя автора "Песни про зубра". Я про неё не раз слышала, но читать не хотела: ненавижу охоту и охотников. Тем более про охоту на "бизона", наверное, только самый ленивый и нелюбопытный не знает, как уничтожали и уничтожили бизонов в Новом Свете, который как раз незадолго до того, как Николай Гуссовиани написал и напечатал свою поэму, и открыли.
Но, делать нечего, пришлось, задали сыну по белорусской литературе. Это единственное произведение в программе, написанное на латыни, переводили его и на польский, и на литовский, и на белорусский, но мы стали на русском читать.
Все переводчики старались сохранить стихотворный размер и стилистику латинского оригинала, и это чувствуется и в русском переводе (Я. Семежона и Я Порецкого), не заметила, как втянулась и всё до конца продекламировала.
В Риме случилось мне как-то при сборище люда огромном
Зрелище видеть, в восторг приводившее бурный, -
Бой беспощадный с быками толпе на потеху.
Тучи порхающих стрел и сверкающих копий
В тело животных вонзались, несносную боль причиняя,
И бесновались животные, пеною ярость вскипала.
Там же, пока наблюдал я, как бык свирепеет,
Болью подстегнут и рукоплесканьем с трибуны,
Кто-то из наших сказал: «Как у нас на зубриной охоте».
Я согласился и сразу ж рассказывать начал
О ратоборстве подобном с могучим и яростным зверем.
Оказывается, и в Риме бывала коррида, не только в античные времена завозили зубров в Колизей для гладиаторских боёв, мерзавцы. Ладно, что там дальше.
Вот и теперь я готовлюсь на севере в дебри лесные,
Как в старину, углубиться, ведь это привычно.
Пусть там и зубр наш рыкает, и в стих прорывается эхо
Дикого рыка для пущей гармонии песни.
Пусть он наполнит строку, чтоб к нему приглядеться,
К этому чуду далеких литовских владений.
Телом своим монолитным громаден настолько,
Что, когда ранен смертельно, колени преклонит и сникнет,
Трое охотников могут усесться на лбу меж рогами.
Если же мне попытаться сравнить его шею и морду,
То опасаюсь - сравнений таких не сыскать мне, пожалуй.
Клок бородищи торчит из-под челюсти рыжим мочалом
Гроз полыханье в глазах и застывшая злоба;
Космами грива от самых лопаток спадает,
Донизу лоб, и колени, и грудь покрывая.
Если же будет угодно сравненье великого с малым
И коль подходит здесь местное наше сравненье -
Это козел бородатый с нагуленным телом.
Вот он какой, наш бизон, именуемый зубром!
Масти поджаристой - бурая с черной, как будто
Среднюю все ж между ними себе предпочел он.
Странно, но в книгах его описанье не точно,
Я же не вправе фантазией портить натуру...
Тайна сокрыта в лесах, и о том напишу я,
Что не найдете ни в книгах, ни в грамотах древних.
Даже и Паулюс Диакон в своих «Лонгобардских деяньях»
Не говорит ничего о размерах зубриного тела,
Лишь сообщает, что шкура убитого зубра
Где-то служила подстилкой пятнадцати ловчим.
Я не пленялся ни видом рогов, ни размерами шкуры
В пуще, когда свежевать приходилось его на охоте.
Что ни скажи, а охотничьи тропы известны мне с детства,
Труд, и заботы, и бремя нелегкое жизни.
Край свой лесной я, писателям древним не равный,
Речь посполиту шагами своими измерил,
Сызмальства все постигал от отца-зверолова:
Тихо, с оглядкой прочесывать дебри лесные,
Зоркостью глаза зверей подмечать по берлогам
Так, чтобы зверь не почуял ни ухом, ни нюхом
Хитрой засады и вовремя с лежки не снялся.
Сколько потов он сгонял с меня в зимнюю стужу,
Копья метать заставляя с плеча при разбеге!
Сколько смертей перевидел я, лая собак переслышал
В детстве, пока меня, сына, учил полесовщик!
Я постигал, как сраженный медведь погибает,
Где и когда на кормежке задержатся вепри в дубраве,
Как на пугливых лосей расставлять хитроумные сети,
Чтобы, петлю не заметив, сохатый попался в ловушку.
Слышал и видел, как воздух пальба сотрясала,
Грузно, с урчаньем и хрипом, в снега оседала добыча;
Видел, как всадник в погоне мелькает сквозь чащу, и брызжет
Кровь из него на коня, и сугробы забрызганы кровью.
Вот при таких оборотах в лесном нашем крае
Часто был равен напарникам в трудном охотничьем деле.
Реки лесные, Днепра полноводного стрежень
Переплывал я верхом, доверясь коню и преследуя зверя.
Я бы, конечно, охотно остался в сторонке,
Но отставать от друзей на охоте считалось позором.
Сколько невзгод испытать довелось на литовской охоте,
Но, не хвалясь, говорю, был сноровист, находчив и ловок.
Вот только в этом искусстве я опытен не был,
Не поднимался, признаться, на эту вершину.
Так что щади, мой читатель, нестройные строки
Мужа лесного, коль скоро тебя беспокоит
Жажда познать и природу, и нравы редчайшего зверя.
Естественно, никакой Беларуси, польские и литовские лесные чащи, ну а как иначе, начало XVI века, ещё до Люблинской унии, соединившей Королевство Польское и Великое княжество Литовское в Речь Посполитую. Автор - сын профессионального охотника, леса полны дикого зверя.
Княжий указ, охраняющий мать и потомство,
Преумножает тем самым сокровища края.
И на червонное злато народ наш сокровища эти
Не разменяет. Его убеждение твердо:
Наши леса - это кладезь бездонный богатства,
Благо страны. Караваны судов чужеземных
К нам приплывают, блистая заморским товаром.
Щедрая влага из кладезей этих природы
Теплым дождем выпадает на тучные пашни.
В реках от самых верховьев до устьев широких -
Лес на плаву, он - как мост между землями княжеств.
Почвы богатые требуют мало усилий,
Только при жатве вся нива пестреет жнецами;
В рощах тенистых пасутся стада на приволье,
А на лугах - табуны скакунов быстроногих.
Пашен плоды и лесов своих дар за моря мы
Всем продаем, и хотя по достатку мы равны,
Ценим заморское меньше, чем рощи родные.
Край благодатный - великое княжество наше,
Но не одна красота в его море зеленом.
Лес наш приносит большую хозяевам пользу:
Он - кладовая живицы и смол корабельных,
Меха пушного, и меда, и воска, и дичи.
Так что купец чужестранный тугою мошною
Может тряхнуть, не скупясь, на торгах наших людных.
Все тут - сосна корабельная, дуб для поделок,
Тес для богатых домов - королевствам безлесным.
Лес вырастает у нас удивительно быстро,
Вряд ли где встретишь подобных лесных великанов.
Благоухают цветами опушки лесные,
Сельского люда места для забав и гуляний.
Бортники наши под кронами старых деревьев
Выдолбят ствол, и, глядишь - получается улей;
Так приручаем пчелу мы и мед добываем,
Птицы лесной несказанное множество в пуще,
Бьют ее стрелами, а иногда - из мушкетов.
Те петухи, о которых писал еще Плиний,
Водятся стаями, тут их зовут глухарями -
Грузная птица, по весу гуся тяжелее.
Запах особый присущ глухариному мясу.
Большая есть ли удача, чем та, когда видишь,
Как, встрепенувшись, подбитый, он падает наземь.
С тяги охотник уносит двойную добычу:
Пищу желудку и пищу уму в одночасье.
Где ни пойдешь - мастерят то ловушки, то сети:
Если одной не поймаешь, другою добудешь.
Леса закон для добытчиков всех одинаков.
Край наш природа таким наделила богатством,
Что преизбыток дает нам свободу добычи.
У бережливых чрезмерно и птицы и звери
Зря пропадают; я видел не раз в нерестовьях
Груды задохшейся рыбы, просившейся в сети.
Нету досмотра - приходят сады в запустенье,
Поле родить перестанет, где нива не сжата.
Наше отечество - край и чудес и загадок...
Это место мне "Житие преподобного Антония Сийского" напомнило, сейгод отмечали 500-летия основания им монастыря в архангельских лесах, на Сие, и там тоже автор описывает изобилие непуганого дикого зверя в тамошних лесах, "аки скотия" (то есть домашней скотины) было Божией твари в 1520-м году что на севере Московии, что в литовских пущах. А после Первой мировой зубров в Европе в природе ни одного не осталось, только в неволе 66 особей, тогда спохватились и точно их всех пересчитали.
Это доказано опытом: старость подходит,
Тело же крепкое, слух не притуплен, и ухо
Ловит малейшие шорохи, глаз еще зорок,
Цель безошибочно где-то вдали замечая.
Лучшей наметкой для глаза, лекарством для уха
Служит охота с ее постоянным дозором.
Зоркость и чуткость - помощники наши на случай,
Если, заметив охотника, зубр изловчился
Вас одолеть, коль не хитрой уловкой, так силой.
Он по натуре смекалист, напорист и грозен,
Грудью пойдет - и ничто уже вам не поможет.
К лесу привыкший и сам испытавший все это,
Я воскрешаю живые картины и знаю,
Что для одних это правда, другие ж едва ли
В это поверят. Ну что же, на суд справедливый
Песню я ставлю, и пусть ее судят по праву.
Зубр - ратоборец, и брать его надобно силой -
Грудью на грудь, врукопашную, но не обманом,
Будь то стрелой с расстояния или с мушкета.
Верят издревле в народе: он пущу покинет,
Если с ним в схватке боролась не сила, а хитрость.
Вот оно что. Это место меня отчасти примирило с автором. Видела я в музеях эти "мушкеты", старинные ружья, огромные и страшные. Старинное холодное оружие всё-таки не такое жуткое, жуткое, но не до такой степени, а у архангельских крестьян скорей всего и вовсе не было тогда ещё никаких мушкетов, и охота была не истреблением беззащитных, а "ратоборством", как у первых русских князей, например, Владимира Мономаха, описывается. Автор "Песни про зубра" с сомнением пересказывает народное поверье, а ведь оно сбылось.
Войны! Презренное дело войны вызывает
Гнев мой, и слезы, и боль. Без конца, в одиночку,
Войны ведем мы за всех, за священное братство.
Страшный нас враг осаждает и жаждет под корень
Нас истребить, как и имя Христа в наших землях.
Дерзкий пришелец, ворвавшийся в наши пределы,
Нагло твердя, что воюют не ради захватов,
Топит в крови иноверцев, сжигает селенья.
Там, где Орда пронесется, останется пепел,
Воронов тучи да псы одичалые. Если
Он победит, лучше смерть нам принять, отказавшись
От кабалы и страданий невольничьей жизни.
Тот, кому вера велит ненавидеть другого,
Вряд ли достоин Господнего благоволенья.
Грудью встречая врага на переднем краю, как заставой,
Мы обескровели, меч наше тело изранил.
Кровь наша реками льется и путь продвиженья
Вражеских орд замедляет; щиты наши в дырах
От бердышей беспощадных и в шрамах от сабель.
Враг, скрежеща в озлобленье зубами, под скрежет металла
Явно застрял бы, и воинству нашему легче
Было б сражаться, окрепла бы вера в успехи,
Если б крещенный народ за спиной вероломно
Не ослаблял наши силы ударами с тыла.
Наших соседей напасть батогом не коснулась,
Красный петух не прошелся по стрельчатым крышам.
Тихий уют их пока что ничем не нарушен,
Лишь потому, что наш край полыхает в пожарах.
Вместо того чтоб помочь нам, они выступают
В тесном союзе с пришельцем, советом и делом
С ним заодно, полагая на гибели нашей
Быстро самим вознестись, двоедушным спесивцам.
Может, безумцы (лишь в бешенстве давней болезни
Так поступают!) тогда и припишут лекарство
Страждущим ныне, когда оно будет не нужно.
Явные знаки опасности видящий видит:
Это у них, но и к нам приближается быстро.
Это авторское отступление не кажется простой риторикой, видно, что с сердечной болью написано. Католиком, на латыни, тем не менее, точней, тем более, пафосно. Царьград уже пал 70 лет назад, не спасла и Флорентийская уния, и теперь основной удар турок направлен на более северные христианские страны, в том числе и Польшу с Литвой, а Рим по-прежнему не то что не приходит на помощь - так и глядит, как бы ударить в спину.
Поэма в Риме, кстати, написана, оттуда всё видней, через 300 лет другой Николай, Гоголь там же свои "Мёртвые души" напишет.
Некто с мушкетом - конечно же, из родовитых, -
Смог разрешить себе выпалить в зверя - и ранил.
Скрытый ветвями, несчастный лелеял надежду
Целым остаться и думал тревожно: откуда
Ждать нападения? Вот возвестили собаки
Близость опасности. С треском ломая валежник,
Снег разметая, весь в клубах белесого пара
Зубр показался, взбешенный, с насевшими псами.
Вдруг задержался, собаку отбросил и замер,
Взор разъяренный вперив в краснолесье, где в страхе
Бедный ловец содрогнулся: наверно, приметил?
Хоть расстояние было до зубра большое,
Страх поразил человека; несчастный с мушкетом
Так, как стоял, и скончался, сраженный испугом.
Все удивлялись, когда он был найден, остывший,
Как малодушного страх убивает. И там же
Припоминали, как взгляд василиска опасен,
Но вот погиб же, трусливый, не тронутый зверем!
Вместо сочувствия юность вовсю насмехалась
И над безволием, и над бесславною смертью.
Я очевидцем был случая. Помнится, даже
Кто-то надгробие там написал на могиле:
«Здесь схоронили Лаврина. Убит он не зубром -
Видом его. Виноват ли в том рок беспощадный?»
Да, я тоже позлорадствовала над злосчастным Лаврином. Даже трус может выстрелить издалека, а когда раненая жертва приблизится - тогда трусу смерть. Далее ещё одно авторское отступление, об охотах князя Витовта.
Подвигов жаждя, он все в своих вотчинах пущи
Лагерем сделал и ратников к битвам готовил.
В мирное время он войны предвидел и рати
В схватках со зверем в лесах закалял, как в сраженьях,
Их заставляя терпеть на охоте невзгоды.
Он, миротворец и факельщик войн, двуединый
В облике князя - своим палашом обнаженным
Ставил препоны врагам и далеким и близким.
Даже татарин, покорно склонившись, учтиво
Сломанный лук свой ему отдавал, признаваясь,
Что, собирая добычу в уделах литовских,
Сам безобразной добычей Литвы становился.
В счет принимал он лишь тех властелинов, которых
Сам назначал, и Орду подчинял по желанью.
Хоть и богатством и силой известны Московии земли,
Князю восточный сосед его слал примиренья посланья.
Турок и тот подносил ему часто подарки
С тайной заботой, хотя бы задобрить и гнева
Не вызывать у великолитовского князя.
Трое, которые мир повергали и в трепет, и в ужас,
Перед литвином молчали в смиренье и в страхе...
Войны предвидя и княжество к битвам готовя,
Нету полезнее дела самой подготовкой
Страх и боязнь побороть и привыкнуть к лишеньям.
Сам закаленнейший воин, князь большего счастья,
Чем закаленное войско, не знал и не ведал.
Доблесть при нем почиталась достоинством первым.
Чашу весов поравняв, устанавливал, кто был отважней,
Тем он на смотрах за доблесть и жаловал щедро.
Трусов не баловал: будь ты себе из богатых,
Но если трус, то бесславие будет уделом.
Вот как судил он, суровый и резкий, но правый.
Сам справедливый, он страстно любил справедливость,
Тонким чутьем мог угадывать правды приметы.
Подлый обман перед ним трепетал и сдавался.
Сам выносил приговор, и виновники сами,
Как утверждают, покорно вину сознавая,
К смерти стремились - скорее веревку на шею.
Знали порядок: преступнику нету пощады.
Пуще всего лжесвидетелей князь ненавидел.
Их подвергал истязаньям и пыткам - не смейте
Княжий обманывать суд, криводушные врали!
Видом разгневанным, взглядом свирепым, сверлящим,
Разоблачал он лжецов, вырывая признанья
И в лжесвидетельстве, и в нарушении клятвы.
Их, облаченных в звериную шкуру, бросали
На растерзанье обученным псам. Беспощадно
Он расправлялся и с судьями за лихоимство.
Где-то был случай: судью подкупили подарком -
Грозный указ обойти норовил несчастливец.
Был уличен. Лихоимца пытали жестоко
И, в назиданье другим, разодрали на части.
Всякий вид алчности искоренил он, и этим
Ныне и присно заслуженно славиться будет.
Много блистательных дел совершалось при нем; их причина
Общепонятна, ясна, как и песни моей, между прочим.
Годы княжения Витовта названы веком
Самым прекрасным совсем не за то, вероятно,
Что возвышала правителя бранная слава.
Нет же, скорее за то, что превыше богатства и счастья
Ставил он духа богатство и благоговейно
С верой глубокою чтил Всемогущего Бога.
Первый с народами княжества приняв крещенье,
Все заблуждения в вере былой осудивши,
Он истуканов язычества сжег и построил
Храмы Всевышнему Господу. Благочестиво
Жаловал землями и состоянием он духовенство.
Эта ода Витовту впечатляет и запоминается. И разодранным судьёй, и охотами. Именно Витовт предводительствовал литовским войском (со смоленским полками, при Витовте Смоленск стал литовским) в Грюнвальдской битве, его дочь Софья была женой в.к. Московского Василия Дмитриевича (невесткой Димитрия Донского), и хочется поверить автору на слово, с той ремаркой, что вера у Витовта была своеобразная, крестился он трижды: в римскую веру, в православную и снова в римскую, что-то такого и не припомню больше. Но тут автор снова возвращается к охоте.
В пуще помост был построен в четыре опоры
Для обозрения действий во время охоты.
В обществе знати и фрейлин сама королева
Там восседала. Внизу, на виду у придворных,
Юность беспечно резвилась, горя нетерпеньем
Смелость свою проявить, и искусство, и силу.
Ловкий Амур, на сосне вековой примостившись,
Лук натянул и прицелился в сердце. Бескровно,
Как тебе нужно, играй, шаловливый мальчишка.
Только не в пуще! Ведь юный охотник, желая
Тайной избраннице сердца понравиться, тут же
Сделает рыцарский жест и, возможно, погибнет
Из-за тебя неожиданной глупою смертью.
Вот показались и зубры, гонимые лающей сворой.
Замерли все на помосте и с мест приподнялись.
Радужный блеск одеяний сверкал, заискрились отливы
Золототканых узоров на белом и красном.
То ль необычность картины, внезапно представшей,
То ли игривые чувства прекрасного пола
Были причиной, но что-то как будто смутило
Зверя взбешенного - вдруг задержался и взглядом
Будто пронзил. Но послышались издали крики,
И меж деревьев скачками промчались, как вихри,
Зубры другие, врезаясь в охотников цепи.
Вдруг на поляну в беспамятстве гнева ворвался
Зубр-великан, кровоточа разверзшейся раной.
Остановился, тряся головой, и заметил
Яркость одежд на помосте, уставился тупо,
Будто с трудом узнавал там отдельные лица.
Смертью моей любоваться сошлись! Погодите ж,
Я покажу вам убийство, века будут помнить!
И зарыкал, раздувая мясистые ноздри.
(Рык предвещает тревогу для целого стада).
Прыгнув, ударил рогами и выбил подпору,
Мост покачнулся, повиснув на трех основаньях.
Если б, по воле судеб, он ударил вторично,
Рухнуло б все, и какою обильною кровью
Почва бы там оросилась, рога обагрились -
Оцепеневшею в ужасе мыслью не смею представить!
Все бы разнес и смесил своей пенистой мордой.
Этот эпизод - один из ключевых в единственной, анимационной, экранизации "Песни о зубре", созданной в 1982-м году на "Беларусьфильме" сценаристом и режиссёром Олегом Белоусовым и художником Вячеславом Тарасовым. Озвучено это место зубриным рыком, не поняла, натуральным или имитированным, но пробирает.
В позднесоветской трактовке легкомысленные дамы, собравшиеся поглазеть на зубриную охоту - верх социальной пирамиды, соответственно и восседающие на верхнем этаже помоста, зубр, вопреки автору, валит этот помост. Мне же кажется, что никакого революционного подтекста здесь нет, в другой части поэмы автор описывает судилище над колдуном:"толпы народа жадно глазеют, кричат, посылая проклятья", - вроде бы нам это дико, поглазеть на охоту или казнь в "живом эфире", но тогда же не было другого эфира, в записи, и всем было интересно, и верхам, и низам.
Финал поэмы таков:
Хватит убийств! Возбужденная совесть и разум
Властно велят мне тревогу поднять, ополчиться
Против разбоя. Как долго весь мир христианский
Марс беспощадный купает в крови, потрясая
Веры устои! Она, христианская вера,
Шаткою стала и дома, и на поле брани.
Вражьи ли сабли, свои ли мечи подрубают?
На поругание недругов наших предав ее подло,
Нам лишь на милость небес уповать остается.
Но преступления наши лишают надежды
На избавление скорое - смеем ли думать?
Совесть земных повелителей, кажется, в спячке,
Все их поступки - увы! - не забота о мире.
Больше всего беспокоит их то, как острее
Меч наточить, чтоб в бою обезглавить другого.
Междоусобные войны и братоубийства -
Все их занятия и увеселенья для духа.
Воины гибнут с обеих сторон в этих распрях.
Что для князей наша кровь, наши слезы и горе?
Им лишь бы править, свое удержать превосходство,
Вот и творят злодеяния, судьбами люда играют.
Наши враги, это видя, глумятся над нами:
Сан их высокий велит им быть стражей над паствой, -
Где там! - как волки, терзают ее, раздирают.
Вот до чего довели их и ярость слепая, и злоба,
Как глубоко вкоренилось безумство в сердца из железа!
Непримиримость, вражда между ними и распри
Непостижимы уму, а народы в ответе.
Им ли печаль да забота о благе народном!
Есть ли на свете такой сердобольный, кто меч свой
В наших слезах и крови не смочил бы, но все же
В княжестве нашем по-прежнему зверства и горе.
Турок жестокий несчастный народ истребляет,
В храмах беснуется, жжет города и деревни;
Гавань захватит - возводит форты и войсками
Земли плененные тут же заполнит, стремится
Всех погубить, упивается кровью невинной
И стариков, и беспомощных наших младенцев,
Жертв не считая, вершит свое гнусное дело.
Лоно беременных женщин вспороть ятаганом -
Просто забава для изверга, он - безнаказан
И не боится, что раб безоружный восстанет.
Ах, как он слеп, наш народ, как плачевно его положенье!
Мы еще - толпы. Князья же по-прежнему давят
Даже малейшие вспышки волнений в народе,
Разным путем обезглавить стремятся любого,
Кто постоять за закон и за Бога способен.
Как только Он, наш Спаситель, в сиянии неба,
Глядя на эти деянья земные, находит
Благочестивых и верящих в слово Господне?
Звучит актуально, ничего не изменилось за 500 лет.
Дева Мария, когда начертать Твое имя
Я вознамерился, в страхе рука задрожала.
Раб твой смиренный, к Тебе обращаюсь с мольбою,
Хоть и не знаю, где молвить и где помолчать бы.
Вот умолкаю и чувствую - Ты же достойна,
Чтоб голосами всех тварей земных и созданий
Мир зазвенел и молитвенно пел Тебе славу.
Разумом не подобрать, языком не промолвить
Выспренных слов, чтоб достойно к Тебе обратиться.
Веря в Твою доброту, понимая Твое всепрощенье,
С трепетным сердцем стою пред Тобой на коленях,
Бледный, согбенный под ношей своих прогрешений,
Тщусь я устами бескровными, Дева Святая,
Вымолить нам покровительство. Я недостоин
С этой молитвой к Тебе обращаться, и все же
Ты заступись. Ведь Господь из любви к человеку
Высшей заступницей смертных Тебя и нарек и поставил,
Точно светило, над нами, и Ты нам - защита.
Как под крылом материнским убежище птенчик находит,
Так под Твое покровительство мы прибегаем,
И как младенца заботливо мать поднимает и нежит,
Так подними же и Ты нас, детей своих павших.
О Пресвятая, Пречистая Дева Мария!
Внемли мольбам нашим и заступись за несчастных!
Взор обрати свой на наши поля, по которым
Войны жестокие катят, как волны морские.
Видишь, какое бесчинство судьба там мечам разрешила
Над христианами, вера которых, союзом
Нерасторжимым сплоченная с Сыном Твоим, призывает
К миру. Князьям возврати здравомыслия трезвость,
Чтобы осмыслили долг свой, преступно забытый.
Все они в этом безумном, разнузданном мире
Лишь на словах миротворцы, а волки на деле.
Нам не дождаться, пока к ним придет протрезвленье,
А между тем полонит неприятель и гонит
Бедных людей, беззащитных, в неволю, на муки.
Останови, охлади его пыл хоть немного!
Папский престол Адриана, некупленный, срочно
Против врага поверни. Паруса пусть направит
В Рим и не даст совершить злодеянье
Злому мечу, занесенному лютой враждою.
И покарает виновных всей властью закона
С тем, чтобы тот, кто сберег свое честное имя,
Наши мечи направлял бы всегда справедливо
И воспитал из себя властелина такого,
В коем нуждаемся все мы в ужасное время!
Большую часть текста опустила, выбрала то, что задело и отозвалось. В мультфильме молитва автора к Божией Матери своеобразно экранизирована, Вот Мать с Младенцем, а вот Младенец уже Юноша, подходит к зубру, и они вдвоём уходят вдаль, к пепелищам, которые после их прохода начинают снова зеленеть, и вот уже встают новые дубравы и закрывают горизонт.
Сейчас зубров около 6 тысяч, но из Красной книги их всё равно не убирают, слабое генетическое разнообразие считается фактором уязвимости. Около полутора тысяч - зубриное стадо в Полесском радиационном заповеднике, быстро там размножаются, хотя туда их не сразу после Чернобыля завезли, спустя годы. Но люди гораздо страшней радиации. Охота на зубров и сейчас доступна за большие деньги, а в случае социальных катаклизмов - как развели, так и снова истребят, разве что в Зону не полезут, да и то под вопросом.
Я видела зубров в Беловежской пуще. Давно, в детстве. Сейчас там "усадьба Деда Мороза", но что-то не выбрались ни туда, ни в более близкий Припятский заповедник, где тоже зубры есть (в Полесский просто так не попасть, радиация).
Однажды так сильно захотелось, сидела, пару дней обзванивала гостиницы и писала письма в агроусадьбы, кто бы принял нас с собакой, никто не захотел, махнула рукой и забыла. Интересно, а как же тогда охотники с собаками? Хотя там, скорей всего, совсем другие деньги.
Когда недавно в Минске проходил чемпионат мира по хоккею, а потом Европейские игры, и там и там был зубр в символике, и это правильно, но я бы к нему ещё значок радиации добавила, получился бы самый говорящий символ Беларуси: зубр и Чернобыль, от чего к чему пришли.
Но такие символы - дело опасное, тем паче скоро собираются БелАЭС запускать...