Ольга Соина, Владимир Сабиров
Кошмарная ночь Мыслёнкина
Вечерний бунт Типочки был для Стократа Платоновича настолько неожиданным и вероломным, что все мысли его спутались и перемешались в одну сплошную черную тень, которая омрачила его взор и он, едва передвигая ногами, доплелся до своего изгойничьего дивана, рухнул на него как сноп от руки здоровенной крестьянки и сразу же забылся тяжелым, беспокойным сном, часто прерываемым то ли видениями наяву, то ли фантастическими сновидениями, то ли какими-то чудовищными провалами в бездну мистических озарений.
Сначала привиделось ему, будто он, будучи римским патрицием уровня и статуса … Сенеки, удостоился визита начальника преторианской гвардии. «Тебе пакет от Цезаря», — громко объявил высокопоставленный посетитель.
«Положи его на стол, как приму ванну и отужинаю, так и прочту», — начал было Стократ Платонович…
«Приказано прочесть немедленно и сразу же исполнить приказание Принцепса», — неумолимо возвестил незваный гость, сам вскрыл пакет, из которого выпал шелковый шнурок, а кусок пергамента он вручил твердой рукой адресату.
Стократ Платонович смертельно побледнел, ибо хорошо знал, что это все означает. Однако сдержал себя и намеренно спокойным тоном спросил преторианца: «Могу ли хотя бы утолить голод тарелочкой «Доширака» и омыть руки после сей скромной трапезы?»
«Ладно, валяй, я помню твою щедрость в былые времена, но только делай все быстро!»
Стократ Платонович вышел как бы на мгновение из приемного покоя, а затем сразу же кинулся в потайную дверь, судорожно открыл ее и что есть силы побежал по темному узкому проходу. Вскоре, увидав вблизи свет выхода, он крайне воодушевился и, прибавив ходу, выскочил… на арену цирка, похожего на Коллизей. Тут его встретил почти звериный рев толпы зрителей, наслаждавшихся боями гладиаторов и жаждавших новой крови. Вся арена была завалена телами убитых или раненых бойцов, а обмирающий от ужаса Стократ Платонович встал как вкопанный, не зная, что ему делать дальше. Как вдруг еще более зловещий рев толпы раздался над ареной, на которую стремительным галопом вылетел единорог и что есть силы саданул несчастного мыслителя своим рогом в бок. Стократ Платонович, ошалев от боли, внезапно проснулся, потирая свой раненый бок; но тут же и воспрянул духом, ибо ударило его не чудовище из древних мифов, а самая что ни на есть вульгарная пружина его ветхого дивана уперлась под самый дых. Да к тому же он вновь оказался в своем скромном кабинетике, а не где-то в древнеримских развратно-гламурных увеселительных заведениях.
Ровно камень свалился с плеч Мыслёнкина, он заулыбался в темноте, и уже ссора с Типочкой не казалась ему столь катастрофической. Немножко понежившись на своем закадычном диване, Стократ Платонович снова забылся сном, в котором его ждали, однако, новые приключения. Через какое-то время во внутрь сознания Мыслёнкина стал настойчиво прорываться свет, да такой яркий и многокрасочный, что он стал рассматривать его как завороженный, не зная то ли любоваться им, то ли опасаться его. Его сомнения оказались небеспочвенными, ибо вдруг в этом лучезарном свете во всей красе прорезалась мощная фигура Типочки с волосами, уложенными и раскрашенными как у пресловутых совремённых единорогов. Типочка широко и зазывно улыбалась, покачивая своими крупногабаритными телесами и, приставив свое густо нафабренное лицо к щеке Мыслёнкина, слащавым голосом вопросила: «Ну, мыслитель, покажи, где у меня находятся эрогенные зоны?!» Стократ Платонович сразу вспомнил давешний разговор с Типочкой и решился смиренно указать на ее правую ручку. Однако здесь опять-таки случился неожиданный конфуз, ибо у его законной жены руки внезапно выросли из всех мыслимых и немыслимых мест. О собственно эротическом значении некоторых он в простоте своей и слыхом не слыхивал. И все эти похотливые ручки жадно сжимались, тянулись и трепетали, недвусмысленно клянчя давно заслуженное воздаяние. При этом все они, как сговорясь, повторяли крылатую фразу Паниковского: «Дай миллион, дай миллион, дай миллион!!!»
Мыслёнкин проснулся в холодном поту и тут отчаяние его стало беспредельным. «Да что это будет за жизнь у меня!?» — подумал он обреченно и в порыве безнадежного пессимизма Стократ Платонович открыл окно своей комнаты и вылетел из него словно голубь мира.
Поскольку Типочка имела не только высокие притязания, о которых она нелицеприятно намедни высказалась Мыслёнкину, но и обыкновенные потребности живого человеческого существа, то ночью, проходя через кабинетик Стократа Платоновича и не обнаружив его на пресловутом диване при настежь открытом окне, она страшно испугалась за реализацию своей мечты. Однако, пройдя через дверь на лоджию, она сразу увидала своего мыслителя, лежащего в позе летящего голубя на куче старого хлама, копившегося годами и до сих пор не снесенного на ближайшую помойку. Совершенно успокоенная этим зрелищем и, сочтя местопребывание Мыслёнкина его всегдашними чудачествами, она, не мешкая, пошла по своим надобностям.
Между тем Стократ Платонович вовсе не спал, ибо, выпрыгнув из окна своего кабинетика, он неловко ударился лбом о бетонную стенку лоджии, впав от этого в состояние глубокой прострации, смешанной с уникальными переживаниями, разворачивающимися по законам, так называемого, «измененного сознания».
Прежде всего, Мыслёнкин к своему великому удивлению обнаружил, что он созерцает свое собственное тело, застывшее в откровенно противоестественной позе. Его неприятно поразил и свой профиль: нос казался пошлым, а рот вульгарным. «Да кто же такой морде даст миллион?» – хмуро подумал он, но тут вдруг начал стремительно подыматься вверх, почти сразу же забыв и о своем теле, и неприятных впечатлениях, связанных с ним. И чем выше он подымался, тем более и более он стал ощущать в себе силу, свободу и сладостную отрешенность от противной житейской пошлости; и даже подлая Типочка вдруг стала представляться его внутреннему взору жалкой маленькой козявкой, невесть почему прицепившейся к его бессмертной сущности.
И вдруг, поднявшись на какую-то уже непостижимую обыденным человеческим сознанием сверхчувственную высоту, он увидал перед собой небольшое светящееся облачко, нечто вроде занебесной полянки, с которой раздавались голоса и слышался смех здоровых и, похоже, совершенно счастливых мужчин. «Дай, говорит, хотя бы «Доширака» отведать перед смертью», — произнес чей-то звонкий молодой голос, мгновенно заглушенный гомерическим хохотом невидимых Мыслёнкину собеседников оратора.
«А, это они обо мне говорят, да откуда же они знают про мой сон, и кто они, наконец, такие? – со смешанными чувствами скорби и восторга подумал Стократ Платонович; и тут же сам оказался на этом замечательном месте в окружении дружной веселой компании с любопытством и иронией встречавшей нового гостя.
«Да где это я нахожусь, на том свете что ли? – вместо приветствия вопросил их Мыслёнкин.
«Неважно тот, или не тот, а существенно то, что ты посетил великий пир философов!» — почти хором ответили ему небожители.
«А, так это вы про любовь тут рассуждаете, и вот мне вчера моя Типочка тоже эту тему представила, да так, что хоть плачь!»
«Такова природа ваших нынешних женщин, ограниченных, примитивных, жадных и к тому же наклонных переворачивать все благое и истинно великое на самый вульгарный и низменный лад, отчего вам, несчастным, жизнь зачастую представляется сущим Тартаром!» — выразился самый старший из компании философов.
«Да, это же Сократ», — догадался вдруг Мыслёнкин, слушая великого греческого мудреца, степенно и неторопливо рассуждавшего далее: ««Мне ведь Диотима сказала тогда: «Любовь есть рождение в красоте и желание вечного блага», а твоя толстопятая Типочка алчет только грубо-телесных наслаждений и ни о чем высшем даже не помышляет, а коль скоро, всякая любовь коренится в вечности, то подобное существо не только не понимает сущности любви, но и навечно лишено права любить и быть любимым. Вообще же, всякая истинная любовь тяготеет к благородному самопожертвованию и полной безраздельной отдаче своего любящего «я» любимому, а вы, жалкие теперешние человеки, под любовью усмотрели лишь самый вульгарный хапок и присвоение! Ну, присвоила тебя твоя Типочка и что получила в итоге? Несчастнейшего из мужчин и сама несчастнейшая из женщин разом сделалась! А между тем закон истинной любви вечен и космически непоколебим: тот, кто отдает, приобретает всё, а кто только берет, опять же теряет всё! Вы же, жалкое племя, живущее только земным и ни о чем высшем не помышляющие, скоро вообще всякую способность думать и чувствовать утратите: запомни это накрепко!»
«А за что же его Ксантиппа тогда сковородкой по башке колошматила? – подумал Мыслёнкин и сразу осекся…, ибо Сократ совершенно хладнокровно ответил на столь бестактный, хотя и не озвученный публично вопрос великого мыслителя совремённости: «Во-первых, это сплетни моих недоброжелателей, а, во-вторых, моя бедная Ксантиппа, ну, слишком любила мудрость, то есть меня самого и постоянно хотела именно со мной вместе рождать в красоте великое и вечное благо Истины. А возмущалась она от того, что я слишком редко с нею этим всем занимался, а больше проводил время вот в таких компаниях!».
Тут речь Сократа была вознаграждена аплодисментами всего честного сообщества мудрецов… И чем резче и звонче были хлопки счастливых собутыльников Сократа, тем тягостней и ужасней было внезапное пробуждение Мыслёнкина в этой, уже опостылевшей ему действительности. Оказалось, что Стократ Платонович пришел в себя и очнулся от тяжелых пощечин, которые щедро отвесила ему рядом стоящая Типочка, отчаявшаяся уже было привести в чувство своего будущего благодетеля. Бедный Стократ Платонович чуть не завыл от разочарования и безысходности. Он вновь оказался на своей убогой лоджии, и весь ужас предстоящих испытаний роковым образом вновь предстал перед его глазами.