Свобода – свободный дар и принимается свободно, а не навязывается с необходимостью закона как общеобязательного предписания. Другой аспект взаимоотношения свободы и закона традиционно формулируется так: «Только свободные существа могут быть носителями нравственного добра и других абсолютных ценностей» (Н.О. Лосский). По сути же своей свобода ещё более радикальна.
Богоподобная свободная личность является не только носителем добра и абсолютных ценностей, но и их творцом. Без творческого акта человека не было бы в мире никаких ценностей (норм, предписаний) и закона. Самого Бога мир узнаёт через свободный взор человека, и Бог вполне открывается миру через человека в Богочеловеке. В свободном сотворчестве Богу человек устанавливает цель самому себе и мирозданию. Это свободное целеполагание и созидает все ценности.
Изначально не существует в мире какой-либо объективной иерархии ценностей и закона, на которую призван ориентироваться человек. Единственные первичные и абсолютные ценности в бытии – Бог и человек, что утверждается явлением Богочеловека: «…делами закона не оправдается пред Ним никакая плоть; ибо законом познается грех. Но ныне, независимо от закона, явилась правда Божия, о которой свидетельствуют закон и пророки, правда Божия через веру в Иисуса Христа во всех и на всех верующих…» (Рим. 20-22). Все идеалы и ценности являются в мир как опоры, выставляемые Богом, и как вехи, оставляемые человеком на пути к Богу. Всякая положительная ценность свободно создана человеком – сотворцом Божиим.
Философское сознание загипнотизировано ложной антиномией двух автономий: суверенитетом ценности и суверенитетом личности. Но подлинным суверенитетом – полной независимостью, самостоятельностью обладает только свободная богоподобная личность. Ценности и закон суверенны, поскольку выражают степень и ступени человеческого пути к Богу, и потому «…человек оправдывается верою, независимо от дел закона» (Рим. 3, 28). Автономия ценностей является отражением изначальной автономии и суверенитета личности, обращённой к Творцу: «Итак, мы уничтожаем закон верою? Никак; но закон утверждаем» (Рим. 3, 31).
Ценности ценны в той степени, в какой служат взращиванию веры-свободы в человеке. Свобода означает не столько возможность выбора добра или зла, сколько возможность свободного созидания добра. Ценности, моральные нормы, нравственные законы – это орудия свободы, призванные служить её раскрепощению и охранению. Объективированная норма и закон, поставленные над личностью, убивают свободу, личность, творчество, духовную жизнь. И обратно: где иссякает свобода, там возводятся темницы закона.
Человек обязан ограничивать себя законом в той степени, в какой ограждает сферу проявления свободы, защищает себя от хаоса внутреннего и внешнего с целью кристаллизовать личностную свободу. Ценности порождены человеком и через человека, и он свободен отказываться от свободы во имя высшего послушания закону, свободен претворять свободу как творческую силу в выбор безусловных ценностей.
Закон дан человеку через откровение, голос Божий воспринят человеческим ухом и высказан человеческими устами. Закон установлен Богом через человека и для взращивания личностного в человеке. Сам по себе закон духовен («…закон духовен, а я плотян…» – Рим. 7, 14), но упорядочивает плотскую жизнь, указывает должные соотношения в телесной конституции человека, отношения душевно-духовного и плотского. Жизнь в законе – это детство личности, в котором человек призван взрастить в себе свободу и принять за неё ответственность. В пору отрочества человеку являются дары Божией благодати – внутреннее прорастание свободы, свободное целеполагание, обретение высшего мира и цели миротворения.
Христианство является восприемником, хранилищем и сферой раскрытия истины. Исторические формы христианства отражают восхождение христианских народов к истине. Человеку свойственно сакрализовывать – освящать исторические формы, что оправдано. Чем радикальнее протестантизм отрицает священное в истории (догмат, культ, обряд, Священное Предание и Церковь в целом), тем больше оскудевает и скатывается к отрицанию божественности Иисуса Христа.
Но сакрализация земных форм несёт и искушение – испытание свободы человека. Абсолютизация любых, даже самых возвышенных ценностей ведёт к идолопоклонству и рабству. Исторические нормы – это опоры на пути к истине, это протянутая рука Господа, призывающего человека к ответному свободному творческому усилию. Со времени воплощения Бога в истории присутствует сфера собственно сакрального: это земной путь Богочеловека, Спасителя, запечатленный в Его учении и событиях жизни, в крестных муках, смерти и воскресении, путь, предуказанный и человеку – свободному сотворцу Богу: «Так и вы, братия мои, умерли для закона телом Христовым, чтобы принадлежать другому, Воскресшему из мертвых… но ныне, умерши для закона, которым были связаны, мы освободились от него, чтобы нам служить Богу в обновлении духа, а не по ветхой букве» (Рим. 6, 4-6).
Добро есть выполнение Божественного Предустановления, есть соучастие в Божественном миротворении, – это личный путь человека к Личному Богу. Но путь этот неизвестен, поскольку он у каждого индивидуален. Поэтому добро не избирается, а творчески созидается. Принудительное и императивное добро не является собственно добром. Это формы подготовления души к свершению собственного доброго выбора и поступка.
Нравственные нормы являются не только призывающими к добру предписаниями, но и фиксированием уже пройденного человеком пути добра. Каждый должен пройти нравственно освоенный отрезок пути, на котором свобода взращивается, культивируется и проявляется больше как свобода выбора, как выбор норм добра в присутствии зла. Добро и зло нравственно выделены и морально вменяемы человеку.
Наиболее истинный путь обретения ценностей – это сокровенная встреча, когда ценности выступают не как повелевающие абстракции, а нарождаются и переживаются как близкое и родное. В конце этого пути, в пору духовной зрелости человек оказывается только в начале собственного пути к Богу. Мы остаёмся наедине со своей свободой, и всякий шаг к добру может быть совершён только творчески, свободно. Здесь, наряду с нравственными нормами, вступают в силу творческие критерии добра: добро есть свободное творческое прибавление в бытии, зло есть восстание на творческий акт Бога, а значит, и на творческую свободу человека. Умаление свободы – умаление бытия. Свободное бытие морально само по себе.
Но творческая задача в том, чтобы, совершая своё новое, не разрушить нравственно освоенное, не отменить морально узаконенное. Добро не сводится к нравственности, но всё, что противоречит нравственному, не есть добро. Закон не отменяется благодатью свободы, но цель закона достигается свободой. Бремя свободы в том, чтобы приоткрыть творческую новизну, не отменяя, а обогащая нравственное предание. Вера – свободный акт любви. «…Человек оправдывается верою, независимо от дел закона… Итак, мы уничтожаем закон верою? Никак; но закон утверждаем» (Рим. 3, 28-31).
Теперь не безликие норма и закон, а свободная личность, руководствуясь образом Христа Распятого, должна решать, что есть добро, а что зло. Живой облик Христа есть высший императив и высшая ценность на этом пути: «Но ныне, независимо от закона, явилась правда Божия, о которой свидетельствуют закон и пророки, правда Божия через веру в Иисуса Христа…» (Рим. 3, 21-22). Свобода освобождает от нравственных предписаний, но не отменяя их, а возвышая над ними. Ибо свобода в человеке невозможна без нравственной аскезы, без веры-любви, без любви к Богу и к образу Божьему в себе.
«Этика решительно должна быть энергетической, а не телеологической. И потому свободу она должна понимать, как первоисточник, как внутреннюю творческую энергию, а не как способность следовать нормам и осуществлять заданную цель. Нравственное благо даётся человеку не как цель, а как внутренняя сила, освещающая его жизнь. Важно, откуда вытекает нравственный акт человека, а не к какой цели он направлен» (Н.А. Бердяев).
Чувство долга подсказывает человеку, как он должен поступить, независимо от того, хочет он вести себя таким образом или нет. Кант утверждал, что истинно нравственным будет поступок, совершенный не из желания и склонности, а только сообразно осознанию долга. Имеются в виду низшие, природные, либо социальные склонности, которые могут совпадать с долгом. Но порождённое склонностями благое действие, по Канту, не является собственно нравственным, а только сообразно нравственному закону совпадает с ним.
Голосом высших духовных желаний, склонностей является совесть. Чувство долга – одно из проявлений совести. Строго говоря, поступок сообразно долгу ещё не является в полной мере нравственным. Долг повелевает принять одно, отвергнуть другое, нередко противоположное нашим естественным желаниям. Высшее же торжество совести достигается в одухотворении всего человеческого существа, когда природа наша возвышается до того, что все её проявления – желания, стремления, хотения – совпадают с голосом совести и покрывают чувство долга. В полной мере совестливый человек поступает благо не из повелений долга, а потому, что иначе не может, да и не хочет поступать. Всё его существо естественным образом стремится к той же цели, которую высветил разум в представлении о долге.
Таким образом, полную нравственную ценность имеют поступки, совершённые не по жизненной выгоде (если даже она совпадает с долженствованием), не по чувству долга, а по доброй воле. Добрая воля добра не потому только, что она знает, как должно поступать, а потому, что иначе поступить не может.
Конечно, нравственной оценке подлежит и сам поступок, и его результат. Но истинную нравственную ценность имеют только мотивы и побудительные причины поступка. Нравственная ценность поступка заключается не столько в цели, которая достигается им, и не столько в императиве, которым он диктуется, а в необусловленном душевном импульсе, из которого поступок проистекает.
Чувство долга указует цель добра, поступок по велению долга совершает путь добра, но истинно благим является действие спонтанной, необусловленной, свободной доброй воли. Вне воли к добру вопреки всему, желания добра самого по себе, любви образа добра и стремления к доброму поступку не потому что так должно или нравственно выгодно, а потому что иного душа не жаждет и совесть не позволит, то есть вне доброй воли самой по себе – всё совершённое только сообразно нравственности, на пути к добру, но ещё не нравственно само по себе и не является собственно добром.
Разум освещает законы, императивы, долженствования. Но служит добру разум не столько этим, разум через познание категорического императива (общезначимого нравственного предписания, выражающего долженствование – объективное принуждение поступать так, а не иначе) пробуждает внутреннюю активность совести и всецелое желание добра. Всеохватывающее стремление к добру преобразует естественные склонности и природные желания таким образом, что каждый их порыв сам по себе и сам собою направлен к добру. Это и есть образ преображённого, истинно нравственного существа. На пути к преображению мы только отчасти нравственны.
Во всех жизненных странствиях мы несём в себе дарованную Творцом чашу добра. Добрая воля есть свободная духовная воля. Свобода и дух есть добро само по себе. И потому высшее достоинство начинается с благотворения не по природной склонности и не из повеления долга, а из духа и свободы: «Если же вы духом водитесь, то вы не под законом… Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. На таковых нет закона» (Гал. 5, 18); «…рождённое от Духа есть дух» (Ин. 3, 6). Так законы природы не отменяются, а преображаются законом духа и свободы.
Только через закон, к которому мы приобщаемся через духовную культуру, и через благодать, дарованную откровением Бога, мы способны стать свободными. Целостное вживание в культуру воспитует понимание духовных ценностей не как повелевающего авторитета, а как зова сердца. Пережив закон как веление сердца и открыв себя благодати, человек освобождается от связанности закона и становится подлинно свободным. Через закон телесность превращается в сосуд духовности, через благодать духовность получает источник и цель творческих усилий. Свобода – это дух. Только на вершинах духовности индивидуальное самопроявление становится личным свободным участием в благотворчестве.
Думается иногда: если бы мне было явление Бога, подобное Савлу, апостолам, святым, подвинувшее их на подвиг веры! Как я уверенно и как страстно защищал бы открывшееся мне Слово Божие! С какой чистой душой можно было бы пойти на любые испытания, как легко было бы нести бремя борений за Истину Божию! Какими ничтожными казались бы все противодействия открывшемуся пути! Каким ясным взором глядел бы я в мир и освещал всё знанием Истины!..
Но, может быть, в нашей потребности чуда, натурального свидетельства – своего рода искушение? Насколько легче доверить себя чудесному, которое является в формах естественных и обыденных. Только после Воскресения Господня и явления во плоти окончательно уверовали апостолы. Апостолу Фоме для этого понадобилось вложить персты в раны Христа, осязать вещественные последствия чуда. Духовные силы апостолы получили при нисхождении Святого Духа в Пятидесятницу. Только после непосредственного обращения слова Божьего уверовал и Павел – самый страстный и искренний проповедник Христа. В раннюю христианскую эпоху невежество или активное богоборчество сменялись верою только после чудесного явления Божественного. Это было время откровения Бога.
Современному миру неведомо такое явное и натуральное нисхождение благодати. Как никогда сегодняшний человек ощущает свою богооставленность. Апологию безысходного одиночества человека выражал Ж.-П. Сартр: «Я молил, выпрашивал знамение, посылал к небесам призывы, но не получал ответа. Небо не знает ничего, не знает даже моего имени. Каждую минуту я задавал себе вопрос: что я такое в глазах Бога? Теперь я знаю ответ: ничто. Бог меня не видит, Бог меня не слышит, Бог меня не знает. Видишь ли эту пустоту над нашими головами? Видишь эту брешь в дверях? Это Бог. Видишь этот провал в земле? Это Бог. Это тоже Бог. Молчание – это Бог. Отсутствие – это Бог. Бог – это одиночество людей».
Нет знамения, нет видимого чуда и материально ощутимой Божией поддержки в жизненных странствиях, – и человек чувствует себя абсолютно одиноким и покинутым, винит в этой заброшенности Бога, ставит под сомнение Его благость, а затем и Его существование. Нам гораздо труднее, но и несравненно важнее поверить явлению Слова Божьего в глубинах своего духа. На это богоявление внутри человека и направлено христианское воспитание человечества:
«Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, Которого имеете вы от Бога…» (1 Кор. 6, 19); «…вы – письмо Христово, через служение наше написанное не чернилами, но Духом Бога живаго, не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца. Такую уверенность мы имеем в Боге через Христа, не потому, чтобы мы сами способны были помыслить что от себя, но способность наша от Бога. Он дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3, 3-6); И «не гораздо ли более должно быть славно служение духа?» (2 Кор. 3, 8).
В земном существовании нет никаких мирских гарантий торжества добра и справедливости. «Господь есть Дух…». И современному миру Бог открывается, прежде всего, как Духовное Присутствие: «…А где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3, 17). Очевидно, сегодня человек, как никогда, свободен, со всеми достоинствами и опасностями этого состояния? Мы призваны услышать духовное свидетельство внутри нас и пронести его в мир. Может быть, в трудности, противоречивости и катастрофичности такого пути и есть наше назначение? Спасителем было сказано: «Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин. 4, 23-24).
Духовно заблудший человек в себе должен найти источник духовной силы и обрести свободу, чтобы противостоять невиданному засилью зла. «…Когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6, 6). Настало время ответа человека Богу, открывающемуся внутри (в духе и истине, втайне) – в этом промысл Божий. Но как труден этот путь свободы, духовной тревоги, боли, отчаяния! Мгновение истины не подсказано извне, а рождается в духовных борениях. Каждый наш шаг сопряжен с сомнениями, опасностями и искушениями. И как это обостряет чувство вселенской ответственности!
Без углубления в первооснову волевого выбора – в свободу – человек остаётся порабощённым, влекомым течением вещей и инерцией поступков. Обретение свободы раскрывает духовную сущность человека, что означает не только реформу нравов, но и переворот всего душевного строя, обращение испорченной воли, внутреннее возрождение. Это не частичное изменение эмпирического характера, а коренное духовное преображение, нарождение свободного облика личности.
Первый шаг на этом пути делает нас восприимчивыми к добру и различению зла. Формируется религиозно-нравственное сознание: чуткость к этическим нормам, императивам, повелениям. Но главное – в пробуждении нравственного чувства – совести. Вопрос же совести – поступил ли я свободно, ибо совесть – это свободный импульс к должному и необусловленное отвержение недолжного.
Свобода – это риск неизвестности и страх свободы, это искус греха и бремя ответственности. Но свобода – это и личностное достоинство, творческое горение и вдохновение. Нет бремени тяжелее и сладостнее свободы: «Труден и трагичен путь свободы, потому что, поистине, нет ничего ответственнее и ничего более героического и страдальческого, чем путь свободы. Всякий путь необходимости и принуждения – путь более лёгкий, менее трагический и менее героический» (Н.А. Бердяев).
«Ничего и никогда не было для человека и человеческого общества невыносимее свободы» (Ф.М. Достоевский). Но если мы выдержим напряжение свободы, то сумеем прикоснуться к источнику благодатной силы, и в естественном ходе жизни проявятся события и факты сверхъестественные.
«В грядущем будет тьма и страдания, которых ещё не бывало. Но будет и небывалый свет, будет явление нового человека, нового общества, нового космоса» (Н.А. Бердяев).
«Помните, что в то время, когда мельче всего становится мир, когда пустеет жизнь, в эгоизм и холод облекается всё и никто не верит чудесам, – в то время именно может совершиться чудо, чудеснее всех чудес» (Н.В. Гоголь).
Пророки пророчествуют не только содержанием пророчеств, но и самим фактом пророчества. Пророки не только не зависимы от мирского, но и, творя суд над миром, преображают его. Критерии их суждений не внешние – предметные, а внутренние – духовные. Их взор не от мира сего, и их устами, в меру сил человеческих, говорила сама Истина, которая не навязана извне, а исходила изнутри.
Можно сказать, что идеал человеческого преображения в том, чтобы все были как пророки. Человек призван достигнуть такой степени духовной силы и свободы, когда отпадёт нужда во внешнем указании истинных путей и объективированном авторитете, когда каждый будет жить в Истине, и Истина будет в каждом. При этом общеобязательное предстаёт не как внешний диктат, а как внутреннее свободное самополагание.