Одна ночь была особенной. Можно всю жизнь прожить и не испытать такой диапазон эмоций, как я пережила за несколько часов. Такие ночи хорошо описывать в стихах. Как у Ахматовой: «…В ту ночь мы сошли друг от друга с ума, светила нам только зловещая тьма…». Получается благородно, красиво и со смыслом. Жаль, я не поэт. Я могу только в словах обнажать душу, и не всегда эта картина – пастораль.
В ту ночь мы поломали свою музыкальную шкатулку с нежной и странной мелодией. Вместо того, чтобы любоваться порхающей бабочкой, мы ее поймали и пришпилили к стене, да ещё и инвентарный номер присвоили. Под грубым нажимом хрупкое не выжило, и вот мы получили на память только разочарование и печаль. Оглядываясь назад и размышляя, я оцениваю это как психологическое насилие и манипуляцию, которым я подверглась и, к сожалению, поддалась в ту ночь. Я большей боли никогда не испытывала. Но и большего восторга тоже. Всё в одну ночь. И я знаю момент, когда Вселенная от нас отвернулась.
Еще в начале нашего пути в эту ночь всё было волшебно, там и сям нас сопровождали «петельки-крючочки», милые совпадения, и всё удавалось – вдруг среди ночи оказалась открытой выставка, где мы бродили вдвоем и видели эти знаки, понятные только нам двоим, мы случайно находили дорогу в какие-то чудесные уголки, мы проходили под древними арками, держась за руки. Дух захватывало от этой красоты, от необыкновенного единения, от эмоциональной близости. Мы, наговорившись, замолкли, но это было такое наполненное молчание понимания, что лучше слов. Он так и сказал: я слышу, как у тебя мысли искрят. Это был какой-то новый уровень общения, когда нам уже и молчать хорошо.
Он повел меня к Колизею, показать его феерический ночной вид. И мы с восторгом лазили по каким-то лестницам и парапетам, рассматривая это чудо. А в небе над нами висела полная луна. Мы сели в баре неподалеку. Он добыл где-то ночью розы, не представляю, где и как, это ведь вам не Москва, а всего лишь Рим. Мы держались за руки и смотрели друг другу в глаза, пока бар не закрылся. Пришлось перекочевать в единственное открытое среди ночи заведение. А это оказался бар для секс-меньшинств или притон вообще какой-то со странными личностями и полуголыми девицами. Я этого сразу не поняла. Музыка там играла веселая, латино, а в нашем приподнятом настроении это было то, что нужно. Нам хотелось танцевать. Чтобы выразить переполнявшее нас ликование. Если бы открыли танцпол, чего мы почему-то ждали, я думаю, всё кончилось бы хорошо, мы бы натанцевались вдвоем и, довольные, ушли восвояси в том же настроении.
Мы погрузились друг в друга полностью, мы были бесшабашны, наполнены радостью до краев, держались за руки и танцевали прямо за столом. И в глазах у нас было счастье и восторг. Я видела только его глаза, но уверена, что одни отражали другие.
И вот в эту самую минуту такого накала и подъема он вдруг мне сказал, внезапно и серьезно: «Перестань смотреть на меня такими влюбленными глазами».
Как передать, что я почувствовала в этот момент? Удар под дых. Пощечина. Меня как будто сбросили с крыши на землю. Я была потрясена грубостью и жесткостью этих слов, прозвучавших таким диссонансом. Для меня мир померк. Я погасла, как факел, на который вылили ведро воды, и там, где только что горел веселый и яркий огонь, осталась черная головешка и горький дым. И на его лице всё это отразилось, как в зеркале. Я почувствовала себя униженной и очнулась от наваждения в один миг. Я в эту секунду с ужасом осознала: вот и наступил час расплаты, он надо мной смеется, как я могла даже предположить какие-то теплые искренние чувства, я все придумала, я старше, я выгляжу смешно и глупо. Тут же проснулся страх, потому что ушло доверие. Я ощутила себя беззащитной в этом притоне, без денег и документов, одинокой и жалкой. Я сказала:
– Хочу уйти отсюда. Пожалуйста, отведи меня домой.
– Нет, я хочу остаться и танцевать здесь с тобой. –отвечал Валера. – Что опять не так? Разреши, позволь мне хотя бы это.
Меня практически охватила паника. Я вспомнила, что не знаю правды на самом деле, какой он мужчина. Может быть, он здесь, среди своих, хочет найти себе пару по вкусу. И я бы ушла, куда глаза глядят, если хотя бы у меня были документы и телефон. Но я ощущала полнейшую беспомощность и зависимость в чужом городе, ночью. И всё же я не чувствовала себя вправе хоть на чем-то настаивать. Я собрала всю свою волю в кулак и сказала:
– Хорошо, оставайся, если тебе так нужно, но я уйду одна.
Он помолчал с мучением или досадой на лице. А потом сказал очень серьезно, как о решенном деле:
– Ладно. Я тебя люблю, ты меня любишь, а всё остальное не важно.
Я остолбенела, в висках у меня стучало, вместо теплоты или признательности в такой момент я чувствовала потрясение, смятение и растерянность. Тем более что дальше он произнес нечто, что вызвало у меня опасения в его адекватности, и я испугалась ещё больше: не выкурил ли он или не выпил ли что-то психотропное, от чего и произошла такая резкая перемена в настроении?
– Я всё ждал, что ты как-то проявишься, – сказал он мне. – Ты давно виделась с моими родственниками? Я думал, ты уже сделаешь выбор и обозначишь наши отношения.
Стоит ли говорить, что я никогда не виделась ни с какими родственниками и ничего обозначать мне не было нужды. Мы вышли, я – в шоке и угнетенном состоянии, еле переставляя ноги, он – в злобе и раздражении.
Мимо проходили две матерящиеся по-русски проститутки, и он поволок меня к ним, захотел поговорить о жизни. Я понуро стояла рядом и ждала, я думала, он ищет, чем бы ещё унизить меня и показать свою власть, и что же я буду делать, если он решит пойти с ними куда-то. Все мои силы уходили только на то, чтобы не упасть, ноги у меня тряслись и подкашивались. Только остатки юмора удержали меня от такой глупости, как смерть от удара на римской мостовой у ног девиц легкого поведения. И когда, наконец, мы двинулись в сторону дома, он устроил мне обструкцию: с каким лицом я стояла рядом с этими «потерявшимися в жизни девочками», без слова участия! Если даже ты не хочешь вернуть их на путь, как жить дальше! Даже ты!.. Ах, и мне бы тоже услышать слово участия… Мир рушился вокруг меня, распадался на кусочки в этом Зазеркальи, в самом мрачном его уголке. Меня трясло, я не могла стоять, я взмолилась, чтобы мы присели поговорить на камни Колизея:
– Что сейчас случилось? – спросила я. – Почему ты отворачиваешь от меня лицо? Откуда ненависть? Я не соответствую идеалу? Я и не должна. Я не так сочувствую проституткам, как ты? Да, я больше сочувствую старикам, им уже не изменить ничего. Хочешь, помогай вместе со мной старикам, а я стану поддерживать вместе с тобой проституток. За это не надо ненавидеть. Но прости, если я тебя обидела.
На его лице была мука, он отворачивался от меня, но сказал:
– За что ты просишь прощения, если мы оба знаем, что тебе извиняться не за что? Ты лучшая в мире. И уж если ты так поступаешь, как жить дальше? Как ты можешь говорить, что я тебя ненавижу?
Я не знала, что и думать:
– Ты смеешься надо мной? Я боялась, что наступит час расплаты, но так? Ты сказал, что любишь меня и при этом оскорбил, как пощечину дал – как тебя понять?
– У меня никого нет. А у тебя муж и сын. Как ты можешь? Кто я для тебя? Один из многих? Дерево в лесу?
Я вся потерялась от ужаса и горя. Это был настоящий стресс, он сковал меня, не только физически, но и ментально, у меня даже чувство юмора пропало, которое помогло бы мне выйти из любой ситуации, я не могла ни сформулировать, ни изложить свои мысли, не могла найти нужные слова. И не могла поверить, что это случилось, что в одну секунду я провалилась в кроличью нору и мечусь теперь в темноте в поисках выхода.
Я пыталась объяснить ему про мужа и про тридцатилетний брак практически с детства, отношения в котором не может осознать одиночка, про себя, про свою смелость признавать собственные эмоции и желания вопреки принятым нормам. Про то, что он для меня не дерево, а дорогой человек, которому я благодарна за то, что случился в моей жизни и раскрасил ее такими яркими красками. Но, да, я не знаю, что со всем этим делать, просто живу и наслаждаюсь. Это почему-то взбесило его:
– Зачем ты мне всё это говоришь? Не надо со мной так! Ответь – ты любишь меня? Что ты тогда делаешь здесь со мной? Просто ответь! Ответь! – тряс он меня, как грушу.
И я, так и не оправившись ни от удара под дых, ни от этого рвущего душу марафона, не смогла обратить все в шутку и отнеслась к его вопросу и логике серьезно:
– Я чувствую тебя, как себя. Уважаю, доверяю тебе. Мне хорошо находиться рядом. Всё это можно назвать нежной дружбой или платонической любовью… Наверное, люблю по-своему.
Кажется, хуже быть не могло, но стало. Он закричал:
– Наверное! Наверное?! Это пипец! Всё повторяется, точно как 20 лет назад! К черту все, спрячусь обратно в норку, хватит с меня!
Мне было больно на него смотреть и мучительно думать, как и почему это происходит с нами. Я чувствовала свою вину, что не смогла это предотвратить и не смогла найти нужные слова.
– А кто я для тебя? – снова задала я этот вопрос. – Я старше, хоть я этого и не чувствую. У нас нет будущего, только настоящее. Зачем тебе затрачиваться на отношения, которые ни к чему не приведут, когда ты еще можешь построить семью, если хочешь. Ты сам-то знаешь, что хочешь? Кто ты настоящий? Я до сих пор не понимаю, чего ты ищешь, друг я и собеседник или нравлюсь тебе как женщина?
Он даже отступил в растерянности:
– Очень нравишься, неужели ты не видишь?!
– Когда как, – отвечала я со своей неуёмной честностью.
Какая это была тоска, сознавать, что вот, в этот момент рушится наш карточный домик, не собрать! Не будет возврата к прежнему, милому и теплому общению, без таких вот надрывов.
В эту тяжкую ночь нашими спасителями были бомжи и проститутки. По счастью, к нам пристал с разговорами, шутками и просьбами закурить бомж, отвлек нас, перебил инерцию.
Мы побрели домой в молчании и мыслях. Только уже не в том едином молчании, в котором мы шли к Колизею несколькими часами раньше. Меня трясло и колотило, и шла я безнадежно, повесив голову, как будто тот камень, который я когда-то сняла с его души, лег на мою. Вдруг он остановился, развернул меня к себе, и я увидела прежнее лицо, не сведенное судорогой обиды, с теплотой в глазах. И он сказал:
– Что это сейчас с нами было? Давай всё обнулим.
Я похолодела от ужаса в тот момент:
– Всё обнулим? Как будто мы незнакомы? И нашу нежную дружбу?
Тут он в свою очередь испугался:
– Нет-нет, что ты, только то, что сейчас было.
Мы обнялись, радостные, и он сказал:
– Ну, кто-то же должен из двоих быть умнее. Мы любим друг друга, наши чувства глубокие. Не знаешь, что с этим делать, ну и ладно, не на все вопросы есть ответы, это нормально. Ни у кого просто не бывает. Но такие разговоры тоже очень важны в жизни. Хотя я не на шутку испугался!
И я призналась, что мне тоже реально было страшно. Мы посмеялись, что нашли подходящее место для таких колоссальных разборок – Колоссео.
Домой мы уже пришли счастливые, в своё время – за час до подъема. Утром получили привычную выволочку от подруг с вопросом, с какой стати цветы. Ну, конечно, цветы ночью появляются исключительно от хорошего настроения. Он меня обнял где-то в укромном уголке нашей квартиры, весь светясь от счастья, и сказал: «Прости меня. Что я, как дурак, прицепился к слову «наверное»… У меня с этим история связана, не говори его при мне… Люблю тебя, все у нас хорошо, всегда будем вместе».
И все у нас было хорошо, и мы шли утром, рука в руке, и были вместе еще целых три часа! А потом было то, что было: он сплелся в тесном объятии с подругой, продемонстрировав мне всё, что я ранее называла неприемлемым для себя. И я отошла прочь.
В следующую ночь, после того, как он побывал в гостях на вилле миллионеров, мы разошлись ещё дальше. Прогуляли до самого утра и договорились, что между нами будет только нежная дружба. Ничего более. Я была этому очень рада. И не стала заострять внимание на некоторых странных для меня нюансах, когда он сказал: «Зачем тебе это? Я такой – то порыв, то холодный, поэтому я один. Кому это понравится? А ты живая и теплая. Единственное, что я хорошо умею – это дружить. И быть благодарным. Знай, что тебе я никогда не хочу причинить боль нарочно. А у нас с тобой все время серьезные разборки, и легкость ушла».
И я согласна, что всё стало серьезнее, чем кто-либо хотел, и наши системы ценностей оказались разными в критических ситуациях, и наши установки, и наши проекции. В этом нет ничего безнадежного, если ты хочешь узнать и понять человека, посмотреть на мир его глазами, принять на себя обязательства по отношению к нему, если для тебя важно общение с ним. Это готовность перейти от фантазий к реальности.
В эту игру играют только вдвоём. Я знаю точку невозврата. Я вижу эффект бабочки – как костяшки домино посыпались одно за другим события в моей жизни. Вселенная пожала плечами и отвернулась, когда он испугался и предпочел, чтобы наши глаза потухли, когда захотел удушить любые чувства, чтобы было проще. Как я не люблю «простоты»! Где все просто и плоско, там нет жизни, нет глубины, нет интереса. Признаю право людей искать легкость. Но не всегда могу им дать, что они хотят. Для меня легкость чаще равнозначна легковесности и беспринципности, равнодушию и ненадежности, это не для меня. Я есть то, что есть, независимо от того, нравится это кому-то или нет.
И еще мне вспоминается любимый мною стишок-порошок, популярный современный жанр, пишется без рифм и знаков препинания. Не Ахматова, но и мы не Ромео и Джульетта: «Давай останемся друзьями такой же бред как например собака ты мне надоела давай ты будешь мне котом».
Может быть, поэтому в ночь перед отъездом Валера под пустяковым предлогом проявил раздражение, досаду и вспышку ярости. «Из-за тебя», – оценила подруга. Он отстранился, несмотря на наш последний прекрасный разговор и наши договоренности о нежной дружбе. Мне кажется, ему стало мучительно находиться рядом, хотя я была дружелюбна и довольна жизнью без притворства.
В эту последнюю ночь перед отъездом я всё же рискнула прервать его мрачное пивное возлияние в одиночестве. И когда я протянула ему магнитик с подсвеченным огнями Колизеем и полной луной над ним в память о наших римских ночах, на одну минуту его лицо потеплело, и я снова увидела в глазах нежность.
До Москвы-то она уже не дотянула. Погребена в Риме, и место на карте не отмечено.