Футбол

1.
Все знают футболиста Семака. Сергей Семак родился недалеко от моего поселка, в глухом селе. Я думаю, что на моей родине не играли бы так активно в футбол, если бы не знаменитый земляк.  Если бы не он,  у нас бы не было такой активной команды болельщиков и не было бы такого ухоженного футбольного поля. Хорошо, что всё это у нас есть, и что в футбол у нас играют в каждом селе, и что весь теплый сезон на нашем красивом поле проходят футбольные матчи между местными командами.
Я приехал в отпуск в поселок, на родину, к маме, и однажды в субботу мы с другом Володей пошли на футбол. Играла поселковая команда, самая сильная в районе, и команда одного совхоза. Была знаменита эта совхозная команда разве что только тем, что ее футболисты живут еще ближе к родине Семака, чем мы. То есть они считают, что мы, поселковые, почти что и не земляки Семаку, а вот они…
Всю игру мы с Вовчиком кричали, болели за наших, охрипли даже. Конечный счет точно не помню, но что-то около 11:1. Наши победили. Праздник для всего посёлка, особенно для заядлых болельщиков и футболистов. В том числе и бывших, конечно. Да и не бывает бывших футболистов, наверное…
Вышли мы со стадиона довольные, веселые. До вечера еще оставалась пара часов, и мы решили купить себе пива и солёных анчоусов. Всё это продавалось тут же, в сквере напротив стадиона. С анчоусами в бумажном кулёчке и двумя литрами пива мы стояли на пороге магазина, когда нас заметил Серёжа, мой одноклассник. Он искренне нам обрадовался, мы ему тоже. Так получилось, что все эти почти тридцать лет я с Серёжей ни разу после школы не встречался, хотя знал, что он живет в поселке, что любит, как и когда-то в школе, играть в футбол. Звали мы его в школе Сёга. Так он сам себя называл в раннем детстве, когда еще не умел выговорить свое имя нормально. Откуда-то об этом узнали одноклассники, ну и получилась такая кличка, прилипшая на всю жизнь. Сёга увидел в наших руках пиво с анчоусами и сказал: «О! Закуска!» Сначала я не понял, что это значит. Но Сёга показал нам бутылку водки и сказал: «Надо отметить победу и встречу!» Какие могли быть возражения. Тем более, что закуска была шикарная. Мы переместились метров на триста в сторону бывшего поселкового пруда, осторожно неся закуску и выпивку и делясь друг с другом старыми новостями, накопившимися за последние тридцать лет.
Разговор этот стандартный. Выглядит он примерно так: «Ну ты где сейчас?». «Я в Питере, давно уже. А ты как?» «Я нормально». «Дети есть?» «Сын». «Ого! Молодец!» Ну и так далее. Запоминается из всей этой информации населенный пункт проживания и то, что всё у человека нормально. Расположились мы на каких-то газетках под кустиком прямо посередине большой лужайки, которая как раз лет тридцать назад была дном местного пруда, с пляжем и кафе «Мороженое». Пляж и дно пруда заросли густой высокой травой и кустами, кафе исчезло.
Под кустом, под водку с пивом, разговор потеплел, новости обросли подробностями, яркими вспышками событий, в которых рассказчик выглядит молодцом, порой геройствует, наводит справедливость, учит плохих людей жить по совести и иногда дружит со звездами Голливуда. Выкурив по сигаретке и потрепавшись про местный футбол, похвалив Серёжу Семака за то, что он крутой футболист и отличный семьянин, мы поднялись с травы и побрели через старый заросший парк к центру.
Володя шел чуть впереди, а Сёга и я – рядом – сзади. Сёга откровенничал со мной про нашу одноклассницу Ирочку. Ирочка нравилась ему в школе, и он ее со школы ни разу не видел, но знал, что живёт она в Бельске и работает в каком-то банке. Я сказал ему, что с Ирочкой иногда разговариваю по телефону, вижусь на каждой встрече выпускников и что прямо сейчас мы с ним ей позвоним. Сёга замахал руками, выражая на лице искренний протест и испуг. Был Сёга человек холостой, Ирочка тоже была не замужем, развелась много лет назад. И почему бы нам было ей не позвонить. Я отыскал номер в справочнике мобильного телефона и нажал на кнопку вызова.
В телефоне что-то защелкало и засвистело. Мне даже показалось, что телефон изменил форму и заметно потяжелел. Скосив на него взгляд, я заорал и бросил трубку. Она ударилась о стеклянную стенку будки телефона-автомата и повисла вверх ногами на толстом проводе в металлической оплётке.
2.
Сердце сильно колотилось. Казалось, что это недоразумение сейчас закончится, и всё станет как минуту назад. Но трубка так и болталась на кабеле, я по-прежнему находился в телефонной будке, в трубке слышался чей-то голос: «Алё!... Алё, говорите!». Слабо понимая, что делаю, я прислонил трубку к уху и деревянными губами произнёс давно придуманную фразу: «Ирочка, привет! Никогда не догадаешься, кто тебе звонит.» Мозг отказывался верить во все происходящее, еще больше не верилось в то, что я услышал в ответ. «Да ладно, Серёжа, я тебя узнала! Что ты хотел?» Эти слова говорила Ирочка, сомнений в этом не было, но как это всё было устроено, куда делся мой смартфон и как я оказался в телефонной будке? Этот бред всё-таки как-то сочетался с реальностью. Правда, Ирочкин голос звучал как-то слишком задорно и звонко, как будто женщина была еще подростком. Всё же, хватаясь за этот голос как за ниточку из реальности, я произнёс: «Ира, ты можешь говорить? Ты сейчас где?»
- Дома, собираюсь на «Зарницу», а что, Вадим Петрович уже ругается? Это он заставил тебя позвонить? Ты из телефона-автомата возле стадиона звонишь?
Я, будто очнувшись, огляделся. Сквозь грязные стекла телефонной будки я узнал здание поселкового суда с большой табличкой: «Районный суд посёлка Тавровка, Украинская ССР». На полном автопилоте я произнёс:
- Ира, нет, я возле суда. Какой Вадим Петрович?
- Как какой? Военрук наш, какой же еще?
Ну, подумал я. Всё. Пора выбираться из этого кошмара. Я повесил трубку, вышел из будки. Ко мне тут же подскочил Сёга. Только не тот Сёга, с которым мы только что под кустом выпили бутылку водки, а другой Сёга, чуть помоложе… Помоложе лет примерно на двадцать пять.
- Что она сказала? – спросил меня молодой Сёга. Я посмотрел на него как на инопланетянина и ответил:
- Сказала, что скоро уже выйдет… Сёга, а что за «Зарница» и что вообще происходит.
Теперь Сёга посмотрел на меня с подозрением и сказал: «Серёга, ты чего? Мы с тобой идём на «Зарницу», вот это и происходит. Сейчас Ирочка выйдет из дому, а мы как будто случайно к ней присоединимся.
- Аааааааа, - я изобразил на лице выражение типа «хоть я и дебил, но притворяюсь нормальным».
И тут я увидел свою обувь. Я был обут в кроссовки с тремя полосками – в «адидасы». Я помнил эти кроссовки. Мама купила мне их по блату в местном универмаге. Я выбросил эти кроссовки после первого курса института, стерев их до дыр. И вот они, вполне себе не потёртые, снова были на моих ногах! Тут же я поднёс к лицу свои ладони и начал их рассматривать. Я почти не удивился увиденному. Обручального кольца на пальце не было. Следы не отмытого мазута свидетельствовали о том, что я недавно возился с какой-то техникой, вероятней всего с мотоциклом. Кожа была гладкая, шрам после мотоциклетной аварии на втором курсе на левой ладони исчез. Подойдя к телефонной будке, я попытался вглядеться в свое отражение в стекле. Юношеские усики уже были заметны, причёска «под канатку» наличествовала. Всё, друзья, я окончательно съехал с катушек – мне было примерно 17! Похлопав себя по карманам джинсовой курточки, тоже давней знакомой, я убедился, что смартфона в карманах нет. Откуда было ему взяться в куртке подростка возле здания районного суда посёлка Тавровка Украинской советской социалистической республики в 1986-м году.
Сёга все еще подозрительно смотрел на меня. Я хлопнул его по плечу: «Сёга, не парься, пойдём уже». «Странный ты, Серый, и слова какие-то у тебя непонятные – не парься…». Мы двинули  к дому Ирочки, находящемуся буквально метрах в ста от здания суда. Ирочка, как Сёга и рассчитывал, выскочила из подъезда буквально перед нами. Но его мечта поболтать с Ирой по дороге на стадион не сбылась. Потому что сзади нас окликнули. Нас догоняла целая команда из нашего класса: Игорёк, Саня, Володя, Сёма и Вадим Петрович. Военрук вёл за руку своего сынишку Димку. Мы вместе с Ирой подождали компанию и дальше двинулись все вместе.
Мы шли к стадиону по тому же тротуару, по которому двадцать минут назад с Володей и Сёгой возвращались в центр посёлка после пьянки под кустом. Пьянки!? Я догнал Сёгу: «Сёга, ну-ка дыхни!» Сёга опешил: «Серёга, ты совсем сегодня с катушек поехал? Ну, курил я, и чё?» Ну да, подумал я, если я совершенно трезвый, то и Сёга, наверное, тоже. На моем плече висела спортивная сумка. Раньше, находясь в полушоковом состоянии, я ее не замечал. На ходу я заглянул в нее и обнаружил спортивную форму и зелёную – «военную» - рубашку. На рубашке я обнаружил парочку маленьких дырочек в районе комсомольского значка – я прожёг их кислотой на лабораторной работе по химии, когда неправильно мыл пробирки. Сведя все  мысли в кучу, я понял, что мы десятиклассники, что мы идём на стадион играть в «Зарницу». Я вспомнил, как это было тогда, в прошлом, в далёком 1986-м.
Тогда я был топографом. Топографам на зарнице нужно было знать, что обозначают всякие значки на топографической карте. Ну, лес там, ров, озеро, железнодорожный переезд и тому подобное. Про эти значки у топографов на «Зарнице» спрашивала какая-то комиссия, состоящая  из военруков и каких-то еще учителей. После этих вопросов команде топографов давали карту, по которой она должна была найти место в районе стадиона, в котором лежала записка. А в записке было сказано, как найти следующую записку – то ли координаты, то ли сколько и в каком направлении идти. И вот так место за местом команда приходила к финальному кустику с запиской-поздравлением. Мол, финиш здесь. Тогда, в 1986-м, значки я выучил плохо. Наверное, я вообще их не учил, пару раз посмотрел на них, и всё. Может быть, нам никто и не говорил, что нужно знать их на зубок, а может быть, я просто поленился. За «Зарницу» оценок в журнал не ставили, а оценки, на сколько я теперь понимаю, были для меня тогда очень важны.
Смутно помня о существовании какого-то конспекта по топографии, я снова порылся в своей спортивной сумке. Тетрадка нашлась, в ней этими значками было исписано несколько страниц. На ходу я жадно начал их запоминать. Мой почерк в 10-м классе мне не понравился, рисунки были кривыми, буквы почти что нечитаемыми. Рука снова потянулась в карман за смартфоном – нагуглить нормальную информацию по топографии… И тут меня осенило. Всё, что со мной происходило, было фантастикой. Как это всё закончится, было не понятно, но очень хотелось верить, что закончится. Но самое главное было в том, как я вёл себя в этом своем прошлом. Вместо того, чтобы наслаждаться, кайфовать от происходящего, я начинал вписываться в этот новый сценарий своими мыслями и поступками, начинал незаметно для себя исполнять роль ученика 10-Б класса, переживать за исход событий, которые, объективно говоря, меня совершенно не касались. Я не наслаждался прошлым, я в нём просто жил и решал проблемы. Это было очень похоже на осознанный сон, в котором, тем не менее, ты ведешь себя так же глупо, как будто не осознался.
Я громко захохотал, и на секунду гомон одноклассников, растянувшихся на тротуаре метров на десять, затих. Все посмотрели в мою сторону. Мальчик Димка, сын военрука, тоже поднял на меня глаза, не заметил выбоину в тротуаре и споткнулся. Если бы его не держала железная рука отца, малыш бы упал. Но вместо этого тело мальчика взмыло вверх. Военрук, одной рукой держа Димку на весу, второй влупил ему по животу, да так смачно, что все сразу замолчали. Тишина длилась меньше секунды. Димка заорал на весь парк, а военрук наставлял сына: «Поори у меня, если бы упал, больнее было бы». Я перестал хохотать и с трудом сдержал себя, чтобы не обратиться к военруку с нравоучениями по теме воспитания маленьких детей. И тут я вспомнил, что такой случай с Димкой и его папой произошёл и в том - «настоящем» - прошлом. Теперь у меня было два прошлых – одно давно минуло, второе происходило со мной прямо сейчас.
Тем временем мы подошли к мосту через речку, с которого открывался красивый вид на пруд. Двадцать минут назад мы сидели на дне этого пруда под кустом. Теперь его берега были засыпаны белым песком, и несколько младших школьников, не смотря на непрогретую воду, плескались у берега. Слева от пруда, среди ветвей ивы, белел край кафе «Мороженое», мне даже показалось, что я уловил запах пластиковых вазочек для мороженого. Я широко улыбался, рассматривая пруд и кафе, даже немного отстал от компании. Потом я догнал ее и зашагал рядом с Игорьком, нашим классным физруком, а сегодня, на военных играх, командиром отряда нашей школы. Я рассматривал его рыжеватую шевелюру, почти что детское лицо, в котором просматривались «черты лидера» - умный пытливый взгляд, волевой подбородок.
Я прекрасно знал, что случится с этим юношей в следующие 25 лет. После десятого класса Игорёк не сможет поступить в военное пограничное училище, и чтобы не терять год, поступит на факультет физического воспитания в пединститут. Через год он уже не захочет снова идти в пограничники, но в педухе до диплома не доучится, бросит институт и вернется в родной посёлок работать в ментовке. Женится, воспитает сына. По ходу этих событий станет сильно выпивать, потом пить бросит, станет хорошим семьянином, из ментовки уволится, займётся домашним хозяйством, пасекой, огородом. Со мной всегда будет встречаться с большим удовольствием.
Шагая рядом с Игорем, я слушал разговор одноклассников. Они говорили о предстоящих играх, о своих переживаниях. В их лексиконе проскакивали давно позабытые мною слова: «гонево», «родаки пасут», «махач», «зашуганный», «лейба»… Присутствие  военрука, конечно, накладывало свой шаблон на обсуждаемые темы. Из речи фильтровались матерки, которые иногда проскакивали во внешкольных разговорах. Но в целом ребята чувствовали себя довольно раскованно. Игорь говорил Сёме: «Сёма, ты сегодня в самом конце участвуешь, ты же постарайся, не как в прошлый раз, а то прославишься на весь район».  Я с удивлением понял, что знаю, о чём идет речь. На внутришкольной «Зарнице», в которой между собой соревновались старшие классы, Сёмка был выставлен на соревнования по подтягиванию на турнике. Он так старался, что на последнем подтягивании громко испортил воздух. Ребята, махая руками, разбежались от турника, громко смеялись и кричали в адрес Сёмы всякие обидные слова. Хорошо, что девочек близко не было. Сёма отбивался: «Игорэн, шо за гонево, успокойся!»
Вадим Петрович был одет в парадную военную форму, белая рубашка слепила глаз, о стрелки брюк можно было порезаться. Военруки всех школ района собирались сегодня на «Зарницу», а наш был не просто военруком, а военруком лучшей из школ. На стадионе я увидел много коллег Вадима Петровича, они тоже были «при параде». Из колокольчика на столбе возле раздевалки лилась музыка, в основном песни из патриотических фильмов и марши в исполнении оркестров: «Вы дружнее ребят не видали, барабанщик отрядный в ударе…» Стадион был заполнен старшеклассниками в зеленых военных рубашках. В некоторых местах стадиона стояли столы и стулья – места для комиссий различных видов состязаний. В самом конце стадиона прямо на беговой дорожке я заметил большое металлическое корыто. Тут же глазами я отыскал своих одноклассников Вовчика и Саню. Они были в нашем отряде пожарными. В это корыто нальют солярку и подожгут. А пожарные должны, сначала преодолев полосу препятствий, потушить этот пожар огнетушителями. Выиграет команда, которая сделает это быстрее других.
Я прекрасно помнил, что произойдет на этом состязании. После этого случая Вовчик и Саня остались «пожарниками» навсегда. Мы так и называем их с тех пор: Саня-пожарник и Вова-пожарник. Их так стали называть не только одноклассники, но и все жители посёлка. В тот памятный для них день ребята были близки к победе. Они прошли полосу препятствий за рекордное время. На краю полосы стояли два огнетушителя. Пожарные должны были схватить огнетушители, выдернуть чеку и бежать к корыту с горящей соляркой. Вдоль беговой дорожки выстроилось пять военруков, наблюдающих за соревнованием. Ребята схватили по огнетушителю, выдернули чеку и побежали к «пожару». Но на Саниной дорожке неведомо откуда оказался кирпич. По-видимому, эти кирпичи использовали для установки железного корыта, и вот этот один оказался лишним и попал на беговую дорожку. Саня был обут в кеды, он со всего маха заехал ногой по кирпичу, взвыл от боли, нажал на огнетушителе рычаг и со всего маху растянулся на асфальте. Огнетушитель вылетел из его рук и покатился по асфальтовой дорожке, извергая из себя струю пены. Вовчик, услышав за своей спиной шум катастрофы, обернулся на бегу, обалдел от увиденного… и споткнулся. Падая, он надавил на рычаг и выронил огнетушитель из рук. Огнетушитель покатился по дорожке, обдавая всех противопожарной пеной. Военруки, возможно, смогли бы увернуться от одной струи пены, но уследить сразу за двумя вихрящимися потоками они не могли. Кроме того, они не разбежались в разные стороны, а, как истинные воины, попытались догнать огнетушители и направить их, так сказать, в правильное русло. Двоим из них это удалось сделать, но к этому моменту парадная форма участников комиссии превратилась в нечто кошмарное. На мужчин невозможно было смотреть, картинка вызывала ужас и одновременно непреодолимое желание поржать. Дети, наблюдавшие за всем этим безобразием издалека, не сдерживались и хватались за животы. Вовка и Саня сидели на асфальте, обхватив голову руками. С этого момента звание «пожарников» было присвоено им навсегда.
Я отделился от группы одноклассников, с которыми пришел на стадион, остановился и задумался. Я бы мог во время соревнования пожарных проследить за тем, чтобы у Саши на дороге не было того злосчастного кирпича. Но было две проблемы. Первая состояла в том, что мое участие в играх команд топографов и соревнования пожарных могли совпасть по времени. Я хорошо помнил, что сам этой сцены с огнетушителями не видел, мне ее кто-то в подробностях рассказал. Наверное, потому что сам я в это время был  занят чем-то другим. Вторая причина была более, так сказать, глубокая. Даже если бы я не вспомнил тогда об «эффекте бабочки», а я о нем вспомнил, то все равно приходилось решать дилемму: Саня и Вова, если я уберу кирпич, соревнования, конечно, выиграют. Вадим Петрович их поздравит, не будет скандала, нескончаемых издёвок одноклассников, и кличка «пожарники» к ребятам не прилипнет на всю жизнь. Но, с другой стороны, вполне возможно, что при таком исходе сегодняшнего дня Саня в будущем не станет настоящим пожарным, не пойдёт служить в МЧС, а перед этим не закончит соответствующее учебное заведение. Володя в пожарные не подался, стал строителем, но и в его жизни могло что-то измениться… Поразмыслив вот так с минуту, я пришел к выводу, что стоит все же избавить нашего военрука от объяснений с женой на тему испорченной парадной формы, да и вообще обеспечить на сегодняшний вечер всеобщее хорошее настроение, не часто в моей жизни случаются вот такие вечера в 86-м!
Я нашел глазами отряд нашей школы, состоящий в основном из моих одноклассников. Ребята собрались еще не все, до начала, то есть всеобщего построения отрядов, оставалось минут десять. Мне нужно было успеть всего лишь переодеться в зеленую рубашку. Я побежал в конец стадиона, к пустому железному корыту. Корыто было сварено из толстого железного листа, по бокам приварены петли из толстой проволоки, под корытом – половинки битого белого кирпича. Несколько половинок, которые не были использованы для монтажа, лежали тут же, на газоне. Хватая по две половинки за раз, я перетащил их за куст метрах в пятнадцати от корыта. Справился быстро, за несколько минут. Возвращаясь к своим, даже немного пожалел – не будет теперь в моей жизни «пожарников», а будут просто Саня и просто Вовчик. Ребята стояли прямо под столбом с колонкой в виде колокола, на Наташе и Ире – наперевес – надеты сумки военных санитарок с белым кругом и красным крестом. Навстречу мне из толпы ребят вышла моя одноклассница Оля Дорофеева, лицо ее было озабоченным, я тут же вспомнил, что она тоже была топографом, мы с ней и были командой от нашего отряда. «Не забыл?» - спросила она, глядя на мою спортивную сумку. «Да вроде бы нет», - я пытался импровизировать, снял сумку с плеча, расстегнул ее и стал копаться в содержимом: зеленая рубашка, компас, часы «Ракета» - дедов подарок, тетрадка с конспектом по топографии, еще одна тетрадка… Я наобум схватил вторую тетрадку и протянул ее Оле: «Вот». Я угадал, Оля села на лавку и тут же раскрыла тетрадь, ее глаза побежали по топографическим значкам. «Переписал?» - спросила она. «Да, спасибо большое», - я вспомнил кривые значки в своей тетрадке. Я взглянул на Ольгу и тут же присел рядом с ней на лавочку, как будто очнулся. Там, в будущем, Оли не было в живых. Она умерла во время родов совсем в юном возрасте. Врачи отговаривали ее рожать, это почему-то было опасно для ее здоровья, но она не согласилась то ли на аборт, то ли на кесарево. Девочка, дочка, осталась жива, и муж Оли воспитывал ее сам, был ей очень хорошим папой… Разве можно было сейчас что-то сделать такое, что могло бы изменить Олину судьбу через несколько лет? Что-то ей сказать? Попросить запомнить, что ей нельзя рожать? Чушь, она не вспомнит мои сумасшедшие советы… Это был не кирпич, который легко спрятать за кустом… Прозвучала команда на построение, я быстро переоделся и выскочил из раздевалки, втиснулся в строй. Всё время я молчал и тщательно всматривался в лица ребят. Они переговаривались и смеялись, шутили, дурачились. Игра была для них игрой, и хотя они сильно старались вывести школу в победители, участвовали они в ней легко и беззаботно. Им никто не обещал за победу никаких премий, бонусов, скидок или продвижения по службе, они могли просто играть, просто улыбаться и шутить…
Мой конкурс топографов и на самом деле совпал по времени с  конкурсом пожарных, я не смог посмотреть на Саню и Вовчика во время тушения корыта с соляркой. Мы с Олей заняли третье место среди школ района, и как только объявили результат, я помчался узнать, какое место заняли наши пожарные. Саня и Вовчик сияли от счастья, они взяли «золото». Ко мне подошёл Джонс и сообщил новость: «Слышал, нашему военруку не повезло, нёс огнетушитель и нечаянно уронил, а из огнетушителя струя пены кааааак даст по военруку, аж фуражку сбила, он весь в этой пене, ругается и лопухами пену вытирает, а разве же ее вытрешь!» Я понял, что мое мероприятие по спасению хорошего настроения сработало не для всех…
3.
Нас везли в автобусах. Автобусы назывались «пазиками», ПАЗами – их сделали на заводе «Павловский автобус». Ехали мы в поселковый тир. Последним состязанием в «Зарнице» была стрельба. Стрелять должны были все. Езды от стадиона до тира минут десять. Я сел возле окошка и любовался поселком. Качество проезжей части приятно удивило, «пазик» не кидало на ухабах по причине их отсутствия. Возможно, как раз в то время дороги в последний раз и ремонтировали, сейчас они были в кошмарном состоянии… Наш поселковый тир находился метрах в ста от моего родного дома, во время строительства он был любимым местом для наших игр. У нас была своя военная команда, в тире мы ходили строем и пели песни, играли в войнушки, кидали наконечники сепараторов – гранаты – в бетонные стены. Конечно же, я был командиром. Ну, хотя бы потому что у меня была настоящая фуражка, мне ее подарил дядя Серёжа – брат отца…
Когда я понял, что меня везут фактически домой, к маме, папе, дедушке и бабушке, я перестал думать про что-нибудь еще. Маме сейчас, я стал лихорадочно подсчитывать...  38 лет! Папе – 39, дедуле – 71, бабушке – 66. То есть я в настоящем был старше, чем мои родители, к которым я сейчас ехал…
«Пазик» закатился на горку и остановился возле входа в длинное здание тира. Тир представлял собой одноэтажное строение с покатой шиферной крышей, он был похож на обычный большой деревенский дом. К дому был пристроен длинный коридор из бетонных плит. Над частью этого коридора была построена крыша, остаток стрельбища был открытым. Стреляли из мелкашек партиями по пять человек – по количеству бойниц. Я переживал, что без очков не увижу свою мишень. Оказалось, что зрение у меня прекрасное, и очки не нужны. Я всегда любил стрелять, и до сих пор езжу с коллегами в тир, обычно перед праздником 23 февраля. Стрелять у меня отлично получается, и сейчас мое увлечение весьма положительно повлияло на общий результат отряда. Я заметил, что наши девочки во главе с Ирочкой часто секретничают, собираясь в стайки. Судя по блестящим девичьим глазкам и смешкам, все их секреты касались сильного пола, представители которого частично дислоцировались в нашем отряде. В тир почти сразу же после нашего прибытия пришел Геша, наш классный руководитель. Он пришел болеть за наш отряд, большинство которого составлял его 10-Б. Геша был чуть старше меня,.. вы понимаете, о чем я. Я подошел к нему, восторженный, желая сказать что-то приятное, и машинально протянул руку, здороваясь с ним. Геннадий Викторович в ответ тоже протянул мне руку, но посмотрел на меня немного исподлобья, с наметившейся улыбкой, с хитринкой в глазах. Пацаны заметили наше рукопожатие и обалдели. Никогда никто из учеников не приветствовал так нашего классного руководителя, за руку. Ему могли подавать руку коллеги, родители, но никак не ученики. Тем более, что сегодня утром я уже встречал Гешу в школе, потому что сегодня, как я уже выяснил, была суббота. Была суббота, 17 мая 1986 года, обычный учебный день, один из последних моих школьных учебных дней.
Я еще раз проговорил дату про себя… Три недели назад произошла чернобыльская катастрофа, через неделю у меня будет последний звонок, потом выпускные экзамены, выпускной вечер, поступление в институт… Об аварии на четвертом реакторе в газетах лишь скромные сухие заметки, мол, всё в норме, не стоит беспокоиться. Мы и не беспокоились, не до этого, в жизни происходят важные события. А через неделю, 23 мая, на станции произойдёт большой пожар, будет угроза взрыва реактора номер три, героические усилия пожарных помогут предотвратить еще одну катастрофу…
Одноклассники договорились по возможности прийти сегодня на дискач, я обещал быть обязательно. Оля сказала, что не знает, получится ли у нее вечером прийти, и тогда я попросил ее отойти в сторонку для разговора. Она сильно удивилась такому моему предложению и даже слегка покраснела. Нам было по семнадцать, и в таком возрасте мальчик и девочка отходят в сторонку по романтическим соображениям. Я не стал сочинять никаких сказок, хотя сам находился как будто в одной из них, и попытался передать Оле необходимую информацию как можно проще:
- Оля, я знаю кое-что о твоем будущем. Не могу сказать, откуда у меня эта информация. Она может быть тобой сейчас воспринята как дурацкая шутка, хотя в этой ситуации точно не до шуток. Через несколько лет ты выйдешь замуж и соберешься рожать. Врачи будут давать тебе конкретные советы, а у тебя будут собственные соображения на эту тему. Пожалуйста, хорошо запомни – нужно следовать рекомендациям врачей.
Когда я это говорил, я не смотрел Оле в глаза, рассматривал верхнюю пуговицу на ее военной рубашке. Но когда в конце взглянул ей в лицо, опешил. На нем было нарисовано не удивление и не возмущение, а жалость ко мне. Она жалела меня за то, что я оказался патологическим идиотом, ведь только идиот мог взять на себя роль предвестника событий из будущего.
- Всё? – спросила она.
- Всё, - быстро ответил я, но когда она развернулась и пошла к девочкам, вслед ей крикнул:
- Оля, просто хорошо запомни этот дурацкий разговор. Очень хорошо!
Не оборачиваясь ко мне, чтобы отвязаться и поставить точку, Оля кивнула головой в знак согласия. Я хорошо помнил, что потом, после школы, я видел ее всего один раз, на своих проводах. Пришло много одноклассников. Оля была веселой в тот вечер, а потом написала мне в армию несколько писем, и я ей отвечал. Многие одноклассники переписывались тогда между собой. В бумажные письма вкладывали бумажные фотографии…
4.
Сердце сильно колотилось, до дома можно было добежать за половину минуты. И я побежал. Кроссовки не касались земли, тело было молодым, легким и сильным. Двор тёти Гали, потом деда Ивана, потом – соседи напротив – тетя Лида и дядя Вова. И вот они – зелёные деревянные ворота с металлическими «рюшками», калитка с тяжелой металлической ручкой. Молодой сад возле двора – тонкие стволы вишен, сливовых и абрикосовых деревьев – как и возле других дворов – побелены, наверняка бабуля белила перед Днем Победы. Сад год назад посадили мама и папа буквально за несколько часов, я подоспел только на первую поливку.
Я забежал во двор, Дружок пару раз залаял и перестал, увидел меня. Вокруг никого. Я посмотрел на часы: 18:06. Солнце нависло над Лесковым лесом, виднеющимся на горе за крышей деревянного сарая. Блестел свежей серой краской новый металлический гараж. Мы на днях с папой и дедом смонтировали этот модульный гараж, в планах у мамы и папы - купить мне в честь окончания школы мотоцикл «Минск», это сюрприз, я о нем не знаю. Я услышал далёкий голос деда: «Сколько нести?» - спрашивал он у кого-то. Они все на огороде – понял я. Ну конечно, ведь сейчас сезон, посевная, они наверняка сажают картошку.  Калитка на огород распахнута и прикреплена крючком, чтобы не закрывалась, в периоды огородных работ так делали всегда. Я увидел сразу всех четверых. Бабушка передала деду пустые вёдра, и он положил их в одноколёсную огородную тачку, собираясь привезти со двора новую порцию посевного картофеля. Мама кидала картофель в ямки, ямки копал папа. Мама и бабушка были в белых косынках, на бабуле было коричневое платье. А мамино зеленое платье и папина фиолетовая, выцветшая на солнце, рубашка, были разрисованы примерно одинаковыми завитушками, их называли «петухами». Дед был в бессменном картузе-восьмиклинке, просторной светлой рубашке, в военных с черной резинкой остроносых ботинках. Огородная тачка, сейчас еще рабочая, но уже сильно облезлая, была совершенно новой и сияла зеленой краской. Среди работников не хватало только меня. Я всегда помогал родным на огороде во время посева и сбора урожая.
Бабуля заметила меня первой:
- О, Серёжа пришёл. Давайте бросать, будем кушать, он же кушать хочет.
Как всегда, всё было подчинено потребностям Серёжи – Серёжа хочет кушать, Серёжа болеет, у Серёжи завтра контрольная. Столько заботы трудно было переварить, но я привыкал к ней постепенно – единственный ребенок у родителей и единственный внук у бабушки и дедушки. Мы жили впятером в одном доме. Я засмеялся и одновременно заревел, как это делают обычно сумасшедшие и, забыв о своих крутых новеньких «адидасах», побежал к родным по боронованной земле напрямик, не замечая дорожек. Все четверо бросили свои занятия и смотрели на меня. Первого я обнял отца, крепко стиснул его в объятиях, поцеловал его в щеку и погладил по голове. Потом по очереди перецеловал всех.
- Что-то случилось, сынок? Что случилось? –спросила мама и пристально на меня посмотрела. Я понял, что ее смущает не только мое поведение, но и еще что-то. Она смотрела мне в глаза. Возможно, именно мои глаза и смутили ее. Оттуда, может быть, на нее смотрел не семнадцатилетний юноша, а сорокапятилетний мужик.
- Мамочка, ничего не случилось, просто я вас очень люблю, - я отвел взгляд в сторону.
Я надеялся, что мою сентиментальность спишут на то, что я грущу в связи со скорым расставанием. Предстояла учёба в институте, ведь в нашем посёлке нет ни одного высшего учебного заведения. На семейном совете был придуман план. Сдать первый экзамен в Ленинградском Государственном Университете на физическом факультете. Если «пятёрка» – продолжать сдавать экзамены там же. Если нет -  ехать в Бельск на подготовительное отделение в Бельский пединститут на физмат.
Я повернулся к бабушке:
- Бабулечка, я предлагаю не бросать работу, давайте лучше я быстро переоденусь, и мы закончим сегодня эту грядку.
Возражений не было. Голодный внук - это для бабушки серьёзная причина бросить работу, но не досаженная грядка, когда солнышко еще не закатилось за бугор, это тоже очень серьёзно.
Я снова сорвался на бег и, делая огромные, по моим теперешним меркам, шаги, помчался к дому. Входная дверь была не заперта. В доме я растерялся -   понял, что могу сейчас надеть на себя что-то такое из одежды, что совершенно не предназначено для работы на огороде. Но мне без труда удалось вспомнить все места хранения моих вещей, я даже смог безошибочно выбрать из них те, которые принадлежали к категории рабочей одежды. Советские синие джинсы с коричневой лейблой «Тверь», старенькие и с надорванным задним карманом, бело-коричневая вылинявшая футболка с надписью «Спорт» и потёртые коричневые босоножки.
Работал я как стахановец, везде поспевал, всем старался помочь. Организм требовал активности. Я вспомнил, что с начала прошлого лета тренируюсь на турнике и брусьях, что в школе меня хвалят на физкультуре. Копать, носить и бороновать для меня было удовольствием! Мы говорили на самые разные темы. Мама о том, что в этом году посадили много арбузов для закваски, потому что мужики в прошлом году сетовали на то, что квашеные арбузы закончились к Новому Году. Дед о том, что ходят слухи о выкупе огромного совхозного сада какими-то «частниками», что теперь туда перестанут запускать покупателей на своем транспорте.
- Пап, а что там в Чернобыле сейчас, ты новости смотрел?
- Так Горбатый же когда – в среду в эту - про аварию рассказывал. Говорит, радиация уменьшается, а запад брешет всё про Чернобыль. Мол, там тысячи погибших и Киев вымер, а на самом деле двое погибли во время аварии да семеро в больнице умерли, радиации нахватались.
Было дико осознавать, что прямо в этот момент в московских больницах мучаются десятки облучённых, а в Припяти и окрестностях отстреливают беспризорных собак…
Ужин был шикарный – пюре с курицей и бабушкин винегрет. Кушали в летней кухне, потом переместились в дом, стали по очереди мыться в ванной, которая появилась в доме только прошлым летом. Папа, лохматый после ванной, вышел на крыльцо, сел на деревянные ступеньки и закурил. На улице начало темнеть, свет от уличного фонаря из-за угла дома озарял только часть гаража. Фонарь выключат в 23:00, вспомнил я. Хотелось попросить у отца сигарету. Но я же не курил, я закурю только через три года, уже после армии.
- Па, беседа есть на три слова.
Папа полуобернулся ко мне, просто поймал мой взгляд, потом подвинулся в сторону, освободив для меня место.
- Рассказывай, сына.
- Да я снова про этот Чернобыль. Говорят, туда посылают не только добровольцев и не только солдат срочной службы, но и резервистов тоже, или как ты их называешь – партизанов. Давно ты партизаном был?
- Так вот же в прошлом году на сборы ездил, разве ты не помнишь?
- Ааа, ну вот, а теперь могут тебя без всякой очередности пригласить в военкомат и вручить повестку в Чернобыль. Ты же опытный связист, там сейчас без таких специалистов не обойтись. Так вот…
Папа внимательно слушал мой спич и даже перестал затягиваться сигаретой, так что та чуть не погасла. Я продолжал:
- Если человек партийный, давят на сознательность. Если ехать не хочет, угрожают забрать партийный билет. Если беспартийный, могут угрожать увольнением. Ни то, ни другое – незаконно. Можно отказаться, и совершенно ничего не произойдёт. Опасность заработать там букет болезней – очень высокая, замеры полученной суммарной дозы радиации происходят посредством несовершенных приборов, велика вероятность ошибки. Кроме этого, обычная советская расхлябанность. Можно за несколько часов просто угробить себя. Папа, я советую тебе, если будут тебя туда звать – отказывайся.
Я видел на лице отца удивление. Наверное, я выразил свои мысли не совсем так, как сделал бы это парень семнадцати лет. Папа ничего не сказал, снова глубоко затянулся сигаретой, а потом своим лбом уперся в мой лоб и взъерошил мои волосы...
Я совершенно не знал, как я попаду обратно в свое время и когда это произойдёт, но я отчего-то был очень уверен в том, что сделать это получится. Во-первых, я пересмотрел кучу фильмов про путешествия во времени. Никогда герою не приходилось оставаться в прошлом навсегда. Все возвращались. Во-вторых, я даже не мог допустить мысли о том, что в моей жизни что-то сложится по-другому. Я имею ввиду в глобальном смысле. Ну, жена, дети, друзья…  Поэтому я был уверен, что нужно просто немного подождать, и способ возвращения сам по себе появится. И еще я был уверен, что здесь ничего нельзя менять, за исключением чего-то мелкого, наподобие убранного с беговой дорожки кирпича.
5.
 Однако, нужно было идти на «дискач». Я обещал ребятам, что приду в клуб. Хотелось остаться с родными, но они устали за день и уже собирались ко сну. Мне же спать здесь было слишком глупо, высплюсь потом когда-нибудь. Заморачиваться выбором одежды я не стал, влез в те же вещи, в которых ходил на «Зарницу». Перед большим зеркалом трельяжа, часть лакированной поверхности которого была разбомблена мною с помощью дедова молотка в раннем детстве, я расчесал подобие усов, от души посмеялся, подмигнул себе и вылетел со двора. Всё это время я именно летал, а не ходил и не бегал. Ноги взлетали выше ушей сами по себе. Тело само пыталось перейти с шага на бег.
В клубе впускали только в прихожую с кассой, дверь в вестибюль была заперта, дискач проводился на летней площадке возле здания клуба. Мигалки, зеркальный шар, усилители, микшеры, колонки, магнитофоны – всё это располагалось на уличной крытой сцене, которая формой и мозаичными рисунками напоминала автобусную остановку. Вокруг площадки был возведен высокий железный забор, перелезть через который незаметно от ментов или дружинников было невозможно. Сама танцевальная площадка представляла собой плотно уложенные бетонные плиты, по периметру стояли лавочки без спинок. Все лавки были заняты, и на одной из них под мигающими цветными лампочками я увидел своих. Маша сидела на коленях у Саши. Это была наша классная пара. Они были уверены, что чувство светлой первой любви останется с ними навсегда, и что после школы они поженятся, хотя бы когда-нибудь потом. Я помнил, что Саша был женат два раза – не на Маше, конечно – и оба раза развелся. Маша выскочила замуж через год после школы, ее муж был крепким селянином, они держали большое хозяйство, жили в одном дворе со свекровкой. На одной из встреч одноклассников, лет через пятнадцать после выпуска, Маша хвасталась, что свекровку она всё-таки «построила». А Саша на встречи одноклассников не ходил.
Лавочка была небольшая, все пришедшие одноклассники на ней не помещались, потому что сейчас играл «медляк», и танцевали только несколько пар. Серёжа с Наташей, Игорь с Ирочкой и Оля с Сашей. Сначала я внимательно рассматривал мигающие цветные лица ребят, улыбался, подходил к ним и здоровался за руку, потом пошел вдоль лавочек в сторону дискжокеев. Я узнавал многих своих знакомых, с интересом рассматривал одежду, макияж на девушках – стрелки на глазах, звёзды на висках, пластиковые браслеты. Был май, каникулы еще не начались, студенты еще не приехали. На дискотеке отжигали только местные, большая часть была либо старшеклассниками, либо птушниками. Не чуралось танцевальных увеселений и гораздо более старшее поколение. «Дискач» был самым большим субботним развлечением, и пропускать его не стоило. Распивать спиртные напитки прямо на площадке было не принято, тем более, что этого не разрешали блюстители порядка. Поэтому водку пили за забором, рядом с которым по периметру росли густые кусты, частично подстриженные.
Крутили «Аббу», «Модерн Токинг», «Сиси-кэтч», «Бони Эм», «Бэд бойз блу», Сандру и, конечно же, итальянцев: Аль Бано Карризи с Роминой Пауэр, Тото Кутуньо. Пугачёву тоже, конечно. Качество записей было разное. Какой-то пласт удавалось переписать непосредственно на ленту с «вертушки», а какая-то мелодия доходила до пленки через десять других плёнок, и тогда даже текст трудно было разобрать. Маша и Саша пошли танцевать под итальянцев, лавки снова переполнились, и тут я вспомнил про еще одну пару из нашего класса. Лена и Серёжа не были в школе женихом и невестой, они стали парой гораздо позже, к тому времени Лена уже закончила медицинское училище в Бельске. В настоящем же они были мужем и женой, у них была взрослая дочь, жили они где-то под Киевом.  А сейчас они сидели на лавке рядом и о чем-то разговаривали. Может быть, о «Зарнице». А может быть, как раз о том, что вряд ли у Саши и Маши получится сохранить отношения после выпускного. Саня собрался поступать в артиллерийское училище вместе с Сергеем в Тбилиси, а Маша – в Старобельский ветеринарный техникум.
Я подошел к Лене и, приглашая ее на танец, внимательно посмотрел на Серёжу. На его лице не было никаких эмоций. Пока мы танцевали, Лена без умолку щебетала. Они с мамой шьют ей платье на выпускной вечер, а тётка привезла для этого платья обалденную брошку, туфельки привезут в универмаг на следующей неделе. А Наташка хочет притащить на выпускной несколько бутылок шампанского, их можно будет выпить в парке, потому что в школу мы занести их не сможем, на входе будут дежурить менты, дружинники и родители… Я слушал Ленкины рассказы и смотрел по сторонам. Молодые люди кружились в медленном танце, глаза девушек сверкали отражениями цветных лампочек, мелькали улыбки. Все эти юноши и девушки уже начинали понимать, что до коммунизма не так близко, как им обещали лет пять назад, что наступает какое-то новое время. Но черты этого времени настолько туманны, что переживать о каких-то переменах  не стоит, они наступят не так скоро. Государство даст каждому из них образование, вылечит от болезней, обеспечит бесплатным жильём. А если не лениться и стать в очередь за всякими вкусняшками типа автомобиля, цветного телевизора, люстры и мебельного гарнитура, то и эти вещи в свое время появятся и станут дополнительными атрибутами советского счастья. И хотя из Афганистана иногда привозят цинковые гробы, это происходит настолько редко, что вряд ли случится с кем-то из танцующих. А если и случится, то каждый с честью выполнит свой интернациональный долг и вернется домой живым и невредимым… Поэтому сейчас можно наслаждаться теплом, улыбками одноклассников и ожиданием неведомого счастья, которое ждёт в каком-то городе, пока что далёком…
Рядом со сценой стояла еще одна знаменитая школьная парочка – выпускник Петя Ягодкин по кличке Ягода и школьная красавица Светка, на год младше Ягоды. Ягода почти что не был хулиганом, зато был одним из лучших футболистов школы. Светка училась хорошо, родители у нее были строгими, но с Ягодой дружить разрешали, потому что Светкина мама дружила с мамой Петра. Многие ребята засматривались на Светку, но понимали, что, во-первых, такая красавица вряд ли ними заинтересуется, а во-вторых, Ягода может и морду начистить за подкаты к его девушке. Светка смеялась, а Петька что-то кричал ей в ухо, потому что парочка стояла слишком близко к колонкам.
Итальянская мелодия закончилась, но отвести Лену к скамейке, где сидел ее будущий муж Серёжа, я не успел. Со стороны входа в клуб, из-за забора, послышался громкий хлопок, и тут же в небо взвилась сигнальная красная ракета. Крики восхищения принадлежали людям не совсем трезвым, было в них что-то животное. Следом за этими криками послышался шум драки с множеством матов и угрозами убить, покалечить и сделать друг с другом вещи еще более страшные. Я тут же оказался в плотном потоке следовавших к выходу из площадки. Ленку я потерял и, подхваченный толпой, вытиснулся в узкую калитку на площадь перед клубом. Два фонаря тускло освещали сцену событий. Драки уже не было. Парочку драчунов, тяжело дышавших и продолжавших что-то бормотать, скрутили менты. Но ни менты, ни вся толпа никуда не двигались. Кроме этих двух повязанных пьяных, которые вряд ли что-то соображали, никто не разговаривал. Все смотрели на парня, который стоял на площади рядом со стриженым кустом. Парня этого я видел впервые. Рядом с ним на площадной бетонной плите валялась ракетница. Салютовали из нее. Парень этот глубоко и громко дышал, розовая рубашка была разодрана на спине, и из-за спины выглядывало розовое полотнище, похожее на крыло. Он держал правую руку поднятой вверх, на вытянутом указательном пальце болталось кольцо с каким-то гвоздиком. В другой руке товарищ сжимал обычную боевую гранату Ф-1, которую называют «лимонка». Толпа была загипнотизирована этой картинкой. С танцплощадки продолжали подходить люди, подпирая толпу сзади. Но и они делали это совершенно молча, хотя еще не знали, что творится там, впереди. Я с удивлением обнаружил, что стою к этому придурку ближе всех. Было похоже на то, как будто меня вытолкали из строя и не хотят впускать обратно. Я сразу поймал сходство происходящего с кошмарным сном. Ноги у меня стали тяжёлыми, руки мелко задрожали. И главное – я совсем забыл обо всем, что со мной сегодня произошло, меня не интересовало, какой сейчас год. Я полностью был здесь и сейчас. Про себя я все время проговаривал одни и те же слова: «Такого никогда не было, я бы знал», и снова: «Блин, такого никогда не было, я бы запомнил!»
Дискжокей Паша не знал, что происходит за забором на площади. Он подождал немного, пока толпа вытечет за калитку посмотреть на драку, но большинство людей оставались на танцплощадке. Дискотека продолжалась. Музыкальная программа строилась обычно так — 4-5 быстрых танцевальных трека, потом один медляк.  Медляк закончился, и нужно было включить что-то быстрое. Хитом весны была песенка группы Bad Boys Blue «Я хочу слышать, как бъётся твое сердце». Поется в ней о том, как главный герой в воскресную ночь бродит по улицам в полном одиночестве… И вдруг ангел прошел мимо него… Песня начинается с громкого аккорда. Этот аккорд и стал виной моего необдуманного поступка. Я просто испугался громкого звука. Я забыл, что за забором люди собрались танцевать под громкую музыку и с воплем взбесившегося индейца накинулся на придурка с гранатой. Я чётко поставил перед собой цель вырвать у него чеку и потом вставить ее обратно в то самое отверстие, из которого этот дебил ее выдернул. Вцепившись в его розовую рваную рубашку, я начал толкать его, и парень уперся в стриженый куст. По-видимому, куст сильно уколол его в голую спину, он заорал, и из его руки вывалилась «лимонка». Она провалилась сквозь густые ветки вниз, в траву. Как завороженный, я тряс парня за грудки и не мог оторвать взгляд от его пальца, на котором по-прежнему болталось кольцо с чекой. Вторая рука хулигана полезла в карман штанов, и еще через мгновение я почувствовал резкую боль в левом плече. Я обиделся и ударил парня по лицу. От удара он обмяк и опустил руку с кольцом. Толпа быстро покидала место происшествия. Я понимал, что уже никто ничего не успеет сделать с гранатой. Время замедлилось. Перекошенное от ужаса лицо милиционера, который бежал в нашу сторону, закрытые глаза парня, зависшего на кусте, мои деревянные ноги, не реагирующие на команду: «Бежать!!!» Я начал медленно падать на бетонную плиту, одновременно прикрывая голову руками. Мент пробежал мимо и буквально поднырнул под куст. Он долго шарил в траве, потом вытащил оттуда гранату и сунул ее под себя. Я успел подумать, что он герой. Еще о том, что мне тоже конец.
Прошло еще секунд десять. Орала музыка. Но казалось, что в уши вставлены очень качественные заглушки, такие, которые выдают в хорошем тире. Граната не взрывалась. Мент приподнялся на локтях и стал смотреть на гранату. Рычаг был откинут. Граната была либо бракованная, либо учебная.
- Сууукааааа! – закричал мент и начал смеяться. У меня возникло непреодолимое желание бежать. Я чувствовал, что ноги бежать смогут. Но воспользоваться возможностью не получилось. Из толпы вытиснулись еще два милиционера. Они схватили меня за плечи, заломили обе руки за спину и надели наручники. Я видел дырку в своей джинсовой куртке, порезанное плечо, но боли не чувствовал. Меня отвели в ментовский «бобик» и увезли в пункт скорой помощи. Казалось, что всё это произошло за какую-то минуту. Может быть, это и правда случилось очень быстро, посёлок наш очень небольшой, от клуба до больницы меньше километра. Все время возле меня было два мента. В пункте скорой помощи рану осмотрели и направили в хирургический корпус к дежурному хирургу – зашивать. В хирургии я и менты сели на жёсткую лавку возле кабинета врача и стали ждать, пока приготовят всё необходимое для процедуры. Всё это время я был безумно счастлив. Наручники и менты мне не мешали. Меня вообще всё устраивало, даже год, который был написан на дурацком настенном календаре с картинкой лисицы.
Я надеялся, что не найдётся никого, кто бы захотел пойти к моим родным и рассказать им про случившееся прямо сейчас, в одиннадцать часов вечера.
В коридор со стороны улицы зашел еще один мент. Он тяжело дышал. Я понял, что он пришел сюда с ментовки пешком, при этом очень спешил. Возможно, он даже бежал. В руках у него был пластиковый чемоданчик – дипломат. С такими дипломатами в то время ходили половина старшеклассников. Мои менты поздоровались со старлеем за руку, я ему просто кивнул, руки по-прежнему были в наручниках.
Новенький стал напротив меня и спросил очень противным почти что женским голосом:
- Так что ты, гражданин, не поделил со своим товарищем?
Я молчал. Было понятно, что старлею за это короткое время кто-то что-то рассказал, но этот кто-то наверняка не был очевидцем событий, а только слышал о них. Я подумал: «Чепуха, сейчас я терпеливо все расскажу, и меня отпустят… Или не отпустят?». Из кабинета выглянула медсестра и сделала рукой приглашающий жест. Я встал и подставил ментам руки в наручниках. Один из конвоиров посмотрел на старлея. Тот кивнул, замок открыли, я хотел размять плечи, но заболела рана. Закрыв ее ладонью, я прошел в кабинет.
Шили меня недолго, из-за анестезии я вообще не чувствовал плечо. Менты в коридоре ржали как лошади, возможно, рассказывали анекдоты. А, может быть, подробности сегодняшнего «теракта». Когда медсестра залепила зашитую и обработанную рану пластырем, я обратился к врачу с просьбой позвонить по телефону, и он разрешил. Знакомый справочник телефонных номеров посёлка я давно заметил на столе.  Быстро перелистнув справочник на букву «Е», я отыскал фамилию Ирочки и инициалы ее папы: «Я.М.» Папа Ирочки был единственным человеком, который сейчас мог поспособствовать моему скорейшему освобождению. После школы я несколько раз сталкивался с ним при различных обстоятельствах, и теперь знал, что он мировой мужик. А работал он в 1986-м году вторым секретарем райкома партии, в то время такая должность была наподобие заместителя мэра или что-то в этом роде. Насчет масштаба его возможностей я ничего не знал, но других вариантов не было.
Я набрал номер на крутящемся наборнике, пошли нестройные гудки, трубку кто-то взял.
- Добрый вечер. Яков Михайлович? – я надеялся, что к телефону подошел именно тот, кто мне нужен. Но в трубке послышался голос Ирочки.
- Алё! Серёжа, ты где? Мы тебя искали! Говорят, что ...
В трубке что-тот щелкнуло, потом противно запищало. Другой голос сказал:
- Вызываемый абонент не может ответить на Ваш звонок, оставьте голосовое сообщение после звукового сигнала.
Я резко закрыл глаза. Я уже знал, что произошло, потому что в руке явно различал вместо трубки настольного аппарата свой смартфон. Я улыбался.
Мне стало понятно, что звонки к Ирочке, мягко сказать, не совсем обычно заканчиваются…
6.
Первым, что я увидел перед собой, было лицо пьяного Сёги. Сёга икнул и спросил:
- Что, не отвечает?
- Неа, - я стал придумывать причину, по которой Ирочке сегодня мы больше звонить не будем. Но Сёга сам предложил:
- И не парься. Я у тебя номер возьму и сам ей позвоню… Ик… Потом…
Я опустился на тротуар прямо там, где стоял. Потом поймал на себе вопросительный взгляд Вовчика и сказал ему:
- Что-то мне так хорошо, что аж хреново.
Володя с озабоченным лицом вернулся на несколько шагов ко мне и протянул руку:
- На земле не сиди, на жопе прыщи выскочат.
- Прыщиии?!! Да и хрен с ними! А вот ты мне, Вовчик, скажи. А ты помнишь Олю Дорофееву, мою одноклассницу, которая умерла при родах? – я продолжал сидеть на тротуарной плите, глядя на Вовку снизу вверх. Я резко стал пьяным, как будто то, что выпил под кустом, только сейчас ударило мне в голову. Дикция сильно нарушилась, и последние слова прозвучали как «умрла пири ррродах». Вовчик возмутился:
- В смысле умерла? Моя кума Оля Дорофеева, твоя одноклассница? Когда?!
Я попытался говорить и соображать как можно более чётко:
- Ну, моя одноклассница Оля. Она что же, твоя кума?
- Серый, ты совсем пьяный. Вы же вместе с Ольгой моего Валерку крестили. Ты кум, она кума. Ты чего?
- Да? А мужа ее как зовут?
Вовчик был очень озабочен. Он понимал, что до такой степени напиться я не мог, что у меня что-то с головой. Он присел около меня на корточки и сказал:
- Муж у нее Женька, дети Виталик, Вероника и Ксюша. А мы сейчас вызовем такси и поедем домой, потому что ты скорее всего дойти сегодня домой пешком не сможешь.
Я широко улыбался:
- Женька.. И Ксюша… Вовчик, какой же ты мой лучший самый друг!
Потом я медленно поднялся, отряхнул джинсы, задрал короткий левый рукав футболки, прищурившись, посмотрел на большой шрам на плече и сказал:
- Вот же казёл этот террорист! 

01.10.2020