Встреча на погосте

 
***
 Погост, конечно, место скорбное, тихое, к веселью мало располагающее, но оно, веселье, и сюда нет-нет, да заглядывает, веселит, если не усопших, то их родных и близких, точно. А, может, и усопших тоже, кто ж их знает?

 Осенью дело было. Пришли навестить бабушку, поменять цветочки, вымести нападавшую листву, подкрасить кое-где оградку, одним словом марафет навести. И как-то так получилось, что одни мы. Никого вокруг живых. Обычно, как не приходишь, непременно кого-то, но встретишь, а тут – никого. И, как в «Неуловимых…» - тишина… Только с косами никто, слава Всевышнему, не стоит. Но все равно – не по себе. Подходим к оградке, расчехляем садово-шанцевый инструмент и вдруг непонятно откуда в этой гробовой тишине спокойный такой, с хрипотцой, голос: «Выпить есть?». Я аж поперхнулся. Откашливаясь, гляжу по сторонам. Жена с сыном тоже головой вертят – нет никого. Может, послышалось? Придумалось? Продолжаем с инструментом возиться.

- Игнорируешь? - снова раздается тот же голос.

 И совершенно не понятно откуда этот голос звучит. То ли снизу – из-под земли, то ли сверху, то ли сбоку? Такое впечатление, что отовсюду. Мы замерли. Стоим. Кто с граблями, кто с мешком, кто с краской в руке. Стоим и прислушиваемся.

- Ты там живой, не пойму? Эй! – опять неизвестно откуда раздаётся вопрос.

 Пальцы жены непроизвольно складываются в щепотку, и она крестится, всё еще оглядываясь по сторонам.

- Может, мы в другой раз? – почему-то шепотом предлагает сын.

- Выпьем? – неожиданно громко раздаётся второй - то ли сонный, то ли пьяный голос по моложе и тоже непонятно откуда.

Мы втроем сгрудились в одну кучу, сын на всякий случай приподнял грабли и перехватился поудобнее.

- Это я вас спрашиваю, коллега – выпить есть? – поясняет первый.

- Логика подсказывает мне, что нет, - отвечает второй.

 - В чем, в чем, а в логике вас не упрекнуть. – заключает первый.

 Совершенно трезво оценивая ситуацию, мы понимаем, что принадлежат голоса живым, возможно не совсем трезвым мужикам, но откуда эти голоса исходят – совершенно не понятно. И оттого становится не то, чтобы жутко, а скорее нелепо-глуповато. Неожиданно, оттуда же, откуда шли голоса - то есть отовсюду, льётся мелодия NOKIA, и над оградками недалеко от нас в предпоследнем ряду могил вырастает фигура в рваной футболке. Встав во весь рост, покачиваясь из стороны в сторону и держа телефон большим и указательным пальцем правой руки, он почти изящно подносит его к уху и выдает:

- Вас слушают.

 Из трубки звучит отборная брань. Человек отодвигает телефон от уха, словно его ударило током, смотрит на него и пожимает плечами.

- Коллега, вы не в курсе, он не может не орать? – задает мужик вопрос, смотря куда-то вниз.

 Мы, всё еще стоя к плечу плечом, не сговариваясь приподнимаемся на цыпочки и смотрим в том же направлении, но разделяющие нас ограды мешают хоть что-нибудь увидеть.

- Нервничает он, - доносится снизу. – Видимо, привезут скоро.
Человек, облокотившись одной рукой об ограду и глядя в экран, кое-где заплетаясь, продолжает.

- Уважаемый! Вы на пути к неконструктивному решению вопроса. Мы… послушайте! Мы с утра только ей и занима-исся!.. Да, медленно, согласен. Возможно, излишне устали… Женёк?.. в могиле, где ж ему быть? Почему только он? Мы меняемся… Потому что вдвоем тесно…

 В это время над оградами возникает вторая фигура с лопатой в руке, делает шаг и с грохотом проваливается под землю. Вторая попытка оказывается более удачной. Он на четвереньках добирается до ближайшей лавочки и усаживается. Это Женёк. Парень, лет, может, тридцати. С явным налетом интеллигентности на лице, но тщательно загримированной длительным возлиянием.

Всё становится на свои места. Ситуация с голосами разъясняется, и мы, посмеявшись над своей мнительностью, занимаемся своим делом, невольно слушая шедевр телефонного разговора.

- Я извиняюсь, уважаемый! Ваши претензии, безусловно, имеют право быть, но своим криком, как это не парадоксально звучит, вы разрушаете психологическую атмосферу рабочего процесса, снижаете КПД, так сказать… Это не язык заплета-исся, это абервеатура коэффициента полезного действия, на секундочку.

 Он долго слушает крики в телефоне, потом молча кладет его на лавочку возле Женька, и махнув рукой, отходит в двухметровые заросли бурьяна за территорией кладбища. Женёк берет телефон и слушает.

- А какие у вас для этого основания? – интересуется он у телефона. - Секундочку! Тут есть, о чем поспорить…

И он спорит… Аргументированно и логично.

Через некоторое время, поправляя футболку, из бурьяна возвращается первый.

- В каком алгоритме идет беседа? – интересуется он.

- В противоречиво-синусоидальном, - опуская телефон, отвечает Женек. – С ним невозможно общаться. Он сам себе противоречит.  Интересуется, за что он нам платит, и тут же грозится, что платить не будет. Может, сам пусть и роет?
 Женёк отдает телефон коллеге.

- Уважаемый, вы определитесь пожалуйста, будут нам все-таки платить или нет? И если будут, то сколько?.. А от этого многое зависит…, например, вовремя ли состоится погребение.

 И ведь этот могильщик сейчас хозяин положения. Он - Харон. Перевозчик в мир мертвых. В грязных одеждах и с лопатой вместо весла. Ему надо заплатить, чтобы попасть туда. И если этого не сделать – парома не будет. Понимает это и голос в телефоне, потому что тон его меняется и брань переходит в нормальный разговор.
Я подкрашиваю оградку, сидя на корточках, и лезут в голову разные мысли. Вот, думаю, заартачится такой вот Харон, и, чего доброго, на тот свет опоздаешь. И оправдывайся потом перед Гавриилом, что дескать извините, могильщику не доплатили, казус вышел, ожидали разрешения спора.

 Мысли мои прервались покашливанием за спиной. Оглядываюсь и вижу того самого паренька, вылезшего из ямы с лопатой в руке.

- Приношу свои глубочайшие извинения. Могу ли я к вам обратиться? – пытаясь четко выговаривать слова, произносит Женёк.

- Слушаю вас, - сказал я.

- Крайне стеснены с коллегой во времени. Нет физической возможности отлучиться в магазин. Не будете ли столь любезны угостить сигаретой, если есть такая возможность – двумя.

 Я достал четыре и протянул их пареньку. Дважды промахнувшись, он наконец поймал сначала мою кисть, потом же соскользнув к пальцам, вытащил сигареты.

- Премного благодарен! – он уронил голову в поклоне, выдержал небольшую паузу и вскинув голову вверх с горечью в голосе произнес. -  Мои соболезнования!

- Благодарю, - ответил я.

Женёк повернулся было уйти, но мне вдруг стало крайне интересно.

- Прошу простить, Евгений… Какой ВУЗ, если не секрет?

- Физмат МГУ, если будет угодно, - остановившись произносит он. Потом постояв, добавил, - впрочем, верить или нет - ваше право. Предваряя ваш вопрос: «почему здесь?» - с горечью отвечу – обстоятельства непреодолимой силы, бороться с которыми нет ни сил, не желания... Можете начинать осуждать. Перед вами же пьяный, опустившийся человек. Днище общества! Есть повод для осуждения, не правда ли? Осуждайте - мне не привыкать. Меня осуждали, когда в девятнадцать я доказывал Ферма, осуждали, когда в двадцать два рассчитывал траектории спутников, когда в двадцать пять пытался создать семью - тоже осуждали. Даже, когда все потерял – умудрялись осуждать. Потребность живых – что поделаешь. Только эти вот молчат. Никаких претензий. Никаких осуждений. И вы будьте уверены – Женёк свое дело знает. Там, может я и днище, но здесь с погрешностью в три сотых куба, три с половиной выну с математической точностью. Покорнейше благодарю за сигареты. Честь имею! – он резко кивнул головой на офицерский манер и направился к своему рабочему месту.

 Говорить долго не хотелось. Мы молча закончили марафет, и отправились домой.
 И теперь, всякий раз оказываясь на кладбище и встречая свежевырытую могилу, обязательно вспоминается Женёк с его математической точностью.