Первым я увидел Славку Усова. От него я узнал, где собираются наши, кто уже подошёл. На Славке были ещё не запачканные штаны и не измятая косоворотка. Я успокоился: мой вид был, значит, не хуже.
Вместе подошли под акации, где стояли наши парни. Широкие улыбки, такие же движения рук в стороны, мол, ну и здоров ты стал! Или – загорел как, не узнать тебя! А потом крепкие рукопожатия и расспросы, кто где был, что делал, что видел?
Вот так начинался мой восьмой класс.
Летом я постоянно видел лишь трёх своих одноклассников – Олега, Вовку и Витьку. С Олегом мы соседи, с Витькой я хожу в дом техники и спорта на секцию бокса, а Витя водится с Вовкой. И сейчас мы стояли вчетвером и тараторили, перебивая друг друга. Одним из основных вопросов, который волновал наш повзрослевший класс, был – кто будет у нас классруком?
Ещё весной мы знали о смене: Мария Петровна, которая нас вела с пятого класса, распрощалась с нами со слезами на глазах на последнем уроке. Были тогда и цветы, и фотограф, но в окна глядело лето и нам было отнюдь не грустно.
Появился Алька Папаян – наш бывший староста, в этом году не миновать ему этой же участи! – и объявил: «классруком будет новенькая молоденькая учительница, прыщатая и… сами увидите».
Волнение нарастало. Объявили построение по классам. Мы, вроде бы нехотя, стали на указанное физруком Виталичем место. Подошли учителя, в их группе она сразу же была нами узнана – по Алькиным приметам. Точно – прыщеватая, некрасивая. Настроение стало портиться. Лигер по-змеиному шептал: «Ну и рожа!»
Подходит завуч вместе с ней. Представил её: «Это – Ольга Михайловна, преподаватель русского языка и литературы, ваш классный руководитель. Любите её и жалуйте». И отошёл. Мы молчали, она оглядывала нас с нарочитой, как мне показалось, бравадой. «Здравствуйте, ребята. Давайте пройдёмте в класс».
Она вошла уже после того, когда бои местного значения за места были окончены и когда парты были приблизительно осмотрены. Мы встали для приветствия. Она остановилась у стола и разрешила нам сесть. Я почти ничего не запомнил из её вступительной речи. Я вторым слухом ловил реакцию класса и понимал, что класс её не принимает. Она, очевидно, чувствовала это и вскоре отпустила нас. Расходились мы группами. Я договорился с Витькой и Вовкой пойти на речку позагорать – последний день лета!
Две недели занятий позади.
Ольга, как теперь мы величали своего классрука, всё это время прилагала неимоверные усилия, чтобы интересно вести уроки. Быть может, так оно и было, но два обстоятельства сводили на нет все её усилия. Первое – это наше негативное отношение к ней, второе – это её чрезмерное желание нам понравиться.
Конфликт достиг апогея, когда однажды к её уроку доска осталась не вытертой: на ней кто-то, наверное, Лигер – когда успел? – изобразил рожицу в фас с бородавками и кудряшками. Явный намёк! Перед тем, как посадить класс, она сказала: « Завтра, в 20-00, назначаю классное родительско-ученическое собрание. Явка всех обязательна. А теперь садитесь, начнём урок».
Урок в этот день она вела резко, безо всяких уловок и преподавательских приёмов, и мы сидели сравнительно тихо. Пахом, как всегда, попросился, было, на двор, но не был отпущен. Он стал канючить: «Ой, не могу дышать!», Ольга остановилась перед ним и отрубила: «Пахомович! Или выидите из класса насовсем или замолчите!»
Пахом весь остаток урока соображал, как это «насовсем», в смысле – на весь урок или на совсем вообще? – об этом он и просил всех объяснить ему потом на переменке. Классное собрание нам было не в новинку, но вот с родителями мы не приходили. Они ходили к Марии Петровне на отдельные родительские собрания – раз в четверть.
«Новая мода! - комментировал Лигер. – Она будет просить у пап очной порки!». На Лигера реагировали плохо, и он смотался раньше всех.
Я пришёл на собрание один: бабке и в церковь некогда сходить, а маме было тогда не до меня. Она дала мне от себя записку, которой я оправдался перед Ольгой. Многие пришли с отцами, но большинство – с матерями. А Витька привёл обоих сразу.«Они всегда вместе ходят, – сообщил он несколько смутившись, – и на работу выходят вместе, и с работы стараются прийти в одно время…» Я знал его родителей. Они мне нравились. Тетя Клава меня всегда старалась накормить вместе со своим Витенькой, когда я приходил к нему помогать делать уроки или так, отдохнуть, считала меня больно худеньким и заброшенным сиротой. А дядя Андрей любил с нами поспорить по проблемам мироздания, существа жизни, её смысла.
Я до сих пор помню, примерно ,конечно же, суть одной из его бесед с нами: «Вот представьте, что вы сидите в окопах и на вас идут в атаку. После бомбежки и артобстрела многих убило и ранило. На вас прут танки и автоматчики противника. И тут вам, оставшимся в живых, надо будет и из противотанкового ружья стрелять и из пулемёта строчить. А что будет с вами, если вы этого не умеете делать? Вы не сможете остановить врага и вас либо убьют, либо возьмут в плен.
Поэтому, ребята, учитесь всему с охотой, прилежно. Личная жизнь только кажется мирной, и, чтобы она не сломала вас, чтобы её тяготы не подмяли, надо много и хорошо знать и уметь». А ещё под настроение он брал гитару, на которой отлично играл, и давал нам сольные концерты. Многие русские романсы я услышал впервые в его исполнении.
…В классе горела одна лампочка. Ольга Михайловна, стоя перед классом, собирались с духом.
– Товарищи родители, – начала она наконец, – я пригласила вас для того, чтобы вы узнали атмосферу, которая стоит сейчас в нашем классе. Класс на моих уроках ведёт себя безобразным образом, всеми возможными способами даёт мне понять, что я классу неприятна. Разве я виновата, что у меня такое лицо?
При этих словах я почувствовал, что кровь прильнула к моим щекам, мне стало нестерпимо стыдно – она угадала, она знала, оказывается, все наши слова о ней! – мелькало в голове и последующие её слова до моего сознания доходили, как бы из пространства, отрывочно и гулко: «…внесла в кровь заражение… …косметологи обещают излечение…» Звенящим голосом, почти в слезах, завершила она своё выступление:
- Вопрос ставится таким образом – или отношения в классе должны изменить, или я оставляю этот мой первый класс!
Наступила пауза. Я сидел растерянный, упёршись взглядом в парту, боясь поднять лицо, показать его другим.
Первым встал отец Генки Шопенко – крепкий мужчина в зелёном солдатском бушлате.
- Как сказал Тарас Бульба? «Я тоби породил, я ж тоби и вибью!»
Если я узнаю еще, что мой сын поддерживает эту подлую кампанию против своего учителя, а не пожалею своих рук и… спины его! – вот главное в его энергичном выступлении.
Потом поднимались другие родители. Разговор касался в основном отношений родителей к школе, высказывались пожелания провести ещё одно такое же собрание через небольшой срок.
Попросил слова и Алик:«Мы признаём себя виноватыми перед Ольгой Михайловной. Но мы обещаем измениться в лучшую сторону!».
Мы собственно ждали такого заявления или от него, или от Павлика – нашего комсорга, но что до меня – я внутренне одобрил все слова Альки.
Расходились постепенно, многие родители спрашивали Ольгу об успехе своих чад, о программе и вообще старались ей лишний раз улыбнуться.
На следующий день перед уроками при обмене мнений все ребята высказали уважение к Ольге за её смелое выступление.
С этого собрания наше отношение к Ольге изменилось и, как предсказал Алька, изменилось в лучшую сторону. Лигер перестал паясничать по её адресу, а класс стал слушать её рассказы. А рассказывать она, оказывается, умела неплохо, и то, что мы раньше принимали за приёмы и уловки, на деле оказалось манерой ее общения.
Весь год отношения наши упрочнялись и упрощались.
По программе внеклассной работы ли, по собственному ли убеждению, но она часто организовывала групповые походы в кино, музей, на природу. Появились у неё и «любимчики»: она не стеснялась в лицо хвалить учеников за успехи, но никогда не ругала нерадивых. Её любимая присказка: «Будем надеяться на лучшее» - была нами взята «на вооружение». После экзаменов мы расставались на лето хорошими друзьями. Она у всех спрашивала о планах на каникулы, желала хорошенько отдохнуть, а некоторым советовала кое – что прочесть, мол, пригодиться на следующий учебный год!
Я с Олежкой по взрослым путёвкам – их получила мама Олега – съездили в дом отдыха «Горняк».
Мы выросли в предгорном городке и часто совершали вылазки в горы: весной за тюльпанами, осенью – за кегликами. Поэтому мы с Олегом облазили вокруг «Горняка» все ущелья, распадки, поднялись на самую высокую в окрестности вершину, ну и, конечно же, ловили рыбу в стремительно холодной речушке, бегущей мимо дома отдыха, и купались в ней. Словом, набирались сил и здоровья.
Девятый класс принёс новое потрясение – нас объединили с девчонками: время раздельного обучения закончилось!
Ольга Михайловна рассаживала нас по системе парта мальчиков – парта девочек – в шахматном порядке. Пыталась она, было, нас посадить по схеме «мальчик – девочка», но скоро оказалось. Никто, ни за что – даже тихоня Генка Шопенко! – не хотел соглашаться на такой симбиоз: сказывалась привычка восьми лет «монашества».
Издержки совместного обучения выявились быстро: уровень знаний по гуманитарным дисциплинам и особенно по иностранным языкам у девочек оказался значительно выше нашего, и мальчишки, почти все, съехали на тройки. Заметно упала дисциплина в классе – удивительно до чего приятно было дурачиться перед учителями, чувствуя на себе восторженные взгляды «слабого пола». Еще бы, ничего подобного они никогда себе не могли позволить и даже не представляли, как можно так весело морочить голову учителю!
Но не все ребята повели себя таким образом. Некоторые ужасно стеснялись девочек и на вопросы учителей отвечали, путаясь не столько от незнания, сколько от волнения, что на него устремлены взгляды всех и, значит, девочек тоже. Надо думать и девочки примерно также расслоились – одни быстро освоились в атмосфере класса и даже стали приказывать мальчикам то да сё, а некоторые также замкнулись и больше молчали.
Среди первых из них выделялась Галя Мишакова – красивая, светловолосая, фигуристая. Я знал её немного (она тоже ходила в Дом техники и спорта на секцию гимнастики). Галя держалась с нашими парнями на равных, а на школьных вечерах танцевала только с десятиклассниками. С ней сидела Людмила Чертакова – маленькая, черноволосая, курносая – но не очень! – с карими глазками. Оказалось, что характер у нее был твердый, и она ничего никому не спускала. Посмотрит своими чёрными гляделками – настоящий чертенок! – и отвернется, презрительно надув губки.
Витька – это я понял уже во втором полугодии – тайно её обожал. Он ни в чём не мог ей отказать и всегда ей глупо улыбался.
Были в классе и ещё заметные девочки. Одну из них мы выбрали старостой вместо Альки, который после восьмого с семьёй уехал из города. Лиля – так звали её – была круглая отличница, крупная, спокойная, с внимательным взглядом серых глаз. Она казалась старше любого из нас не менее, чем года на два. Можно себе представить, каково приходилось Ольге Михайловне. С одной стороны ей, конечно, стало тяжелее – это из-за парней: в нас появились новые чёрточки и вывихи, которые вылезали неожиданно и ежедневно, но с другой стороны ей было и легче: как – никак полкласса составляли девочки, а с ними проблем не было.
Я опустил бы описание жития девятого класса целиком, так как сейчас мне не видится в нём ничего интересного: все события были из ряда ординарных, разве что одно…
Была в нашем девятом одна очень незаметная девочка. Не выделялась она ни внешностью, ни фигурой, ни успехами в учебе. Но вот как- то её последняя парта, где Лида сидела одна, оставалась пустой целых два дня. А на третий день прошёл слух, что её не то соблазнил, не то изнасиловал какой –то местный продавец. Такого в школе ещё не бывало. Наш класс это ЧП взволновало особенно, но как реагировать никто не знал.
«Героиня дня» появилась на своём месте через неделю. Она старалась быть ещё незаметнее, да и класс старался не отличать её от остальных, но пустота вокруг неё была оглушающее громкой. Она не высиживала обычно и двух уроков, а вскоре и вообще исчезла. Как потом стало известно, Ольга сразу же стала посещать семью Лиды и вникать в суть несчастья. Она же посоветовала матери Лиды – пока суть да дело - перевести девочку в другую школу. Со всеми девочками – старшеклассницами были проведены «полузакрытые комсомольские собрания»: о чём они там говорили нам, мальчишкам, было примерно ясно. Ребята по-разному восприняли случившееся, некоторые высмеивали и даже осуждали Лиду, мол, она сама во всем виновата. Я же почему – то испытывал сложное чувство: мне было и жалко её, и одновременно заочно неприятен тот торгаш.
… Вечерами, если позволяла погода, мы обычно в сумерки совершали моционы - променажи на велосипедах или «пёхом» - в зависимости от настроения или погоды. Во время очередного нашего моциона, помню как сейчас: нас было трое – я, Витька и Павлик - и было это сразу или почти сразу после «Лидиного» падения». Проходим мимо ресторана, перед входом в него стоят трое: двое парней «уговаривают» девушку. Вид у девчушки – проходя мимо я внимательно разглядел ее – был такой, что мне показалось ей нужна помощь! Я всегда поступаю так, как мне подсказывает мой непредсказуемый характер: я слегка наклонился в её сторону и негромко сказал: «Вас не проводить?» Она глянула на меня с каким – то полуиспугом и промолчала. Мы уже отошли метров на пять, как вдруг до нас доносится голос: «Эй, стой». Я понял, что это – мне. Останавливаюсь, разворачиваюсь и вижу – один из тех двух направляется к нам. Я мысленно похвалил его: «Молодец, смелый парень!». Остановились и Витя с Павликом. Ждём, подходят оба. Первый стоит против меня, второй против Вити. Павлик сразу стал наводить дипломатию. Мол, ребята, зачем весь этот шум, давайте разойдёмся мирно. А я чую, что мирно мы не разойдёмся. Жду атаку – иначе зачем было кричать «Стой!». Прикидываю между тем, что наши оппоненты постарше нас, первый выглядит мощнее меня, а вот его друг не так уж, оба пьяны, особенно второй из них, да, было бы удобнее, если нам с Витькой поменяться местами, но делать нечего, молча жду. Наконец мой «крепыш» размахнулся, а я немного опоздал с «нырком», и удар кулака скользяще пришёлся мне по левому уху. Я коротко врезал, несильно так ему в челюсть. Он отшатнулся, а я, не упуская инициативы, стал его теснить. Краем глаза успеваю уследить, как Витька дважды спокойно укладывает на землю «своего». «Мой», технично отступая, поднял крик. Тотчас же из дверей ресторана стали высыпать дружки наших «спарринг - партнеров». Павлику немного досталось – никто не понял его благих намерений! Силы сторон стали явно неравными, и наши резвые ноги унесли нас с «поля битвы». Мы укрылись от преследователей невдалеке в тёмном проходном переулке, куда те не решились сунуться.
На утро, обсуждая случившееся накануне, сообща пришли к выводу, что польза от стычки разве лишь в том, что помогли девчушке удрать.
К концу года в классе сложилась вполне нормальные отношения и наметились симпатии, взаимные и односторонние. Окончательное выяснение отношений состоялось уже в десятом классе.
Итак, первое сентября нашего последнего школьного года. Все знают о школьных традициях: первоклассники и десятиклассники обмениваются цветами и т.д. Мы же не поленились изготовить символический золотой ключ и чёрный куб «Знания» с натуральной скважиной для ключа: изделия Генки и Лорика. Все это было вручено первоклашкам, после чего мы их за руки провели в их класс. А потом мы, все отглаженные, причесанные – а некоторые с модными «коками», в «дудочках» и на толстых подошвах - и девочки в ослепительных фартуках, слегка надушенные, иные с завивками, и все с шикарными бантами после всего этого вошли в свой класс и стали рассаживаться. Предполагалось, что сохранится раскладка девятого класса, но меня вдруг осенила одна грандиозная идея,и я моментально принялся её осуществлять. Когда Черткова усаживалась рядом с Мишаковой, я подошел к ней и громко стал излагать:
- Люда, так не годится, – я старался в этот момент выглядеть максимально вежливым,– понимаешь, Витя хочет, чтобы ты сидела с ним, но почему – то сам об этом стесняется тебе сказать. А я не могу видеть, как мучается такой замечательный человек, притом…
Люда, не дав мне договорить, одарила меня гневным взглядом чуть дрогнувших глаз, молча встала, забрала свой портфель и перешла на Витькину парту. Витя – один из самых рослых парней в классе – сидел розовым мышонком у стены на самом краешке скамьи и боялся даже поглядеть на новую свою соседку. Кажется, только на третий день он сумел ей сказать что-то внятное. Меня он, конечно, отругал на первой же переменке, но его ругань для меня была равносильна похвале; чувствовал я, что он рад новому соседству.
Я сидел с Вовкой прямо перед ними. Наша парта занимала самое стратегическое место в классе – у окна. Вовка часто оборачивался и «ел глазами» Люду. Как я успел давно заметить, у Вовки была какая- то, почти демоническая, страсть нравиться. Он был недурён собой и, естественно, волновал воображение сразу нескольких девочек из класса. И со всеми ими он успевал «подработать». Если его чары срабатывали, то он на некоторое время охладевал к очарованной деве, но спустя несколько дней опять подзажигал начинавший было тухнуть огонь ее симпатий к себе: чуть ли не буквально он «поедал» свою избранницу выразительнейшими взглядами.
Когда он таким образом «поедал» Люду, я его шутя назвал «Людо-ед», а потом обобщил его поведение как «людоедство» вообще. Однажды я заметил ему: «Вовка, вот бы тебе девчонкой родиться!» На что он ответил мне: «Понимаешь, я невольно перенял манеру поведения своей старшей сестры».
Здесь уместно рассказать об одном примере Вовкиного «людоедства». Одна дева с соседнего ряда постоянно – вместо того, чтобы внимать преподавателю! – украдкой сворачивала голову на бок и обалдело взирала на своего кумира. Он почему-то был не рад ещё одной жертве своих чар. Быть может, от того, что сия дева не блистала ни внешностью, ни умом? И вот что он придумал: нарисовал на чистом тетрадном листе большую фигу и повернул рисунок к ней.
Та с любопытством всмотрелась, а затем… большего оскорбления, наверное, она до сего момента не испытывала! Результат был налицо – шея у неё перестала выкручиваться, а сама она стала лучше успевать по предметам.
Олег здорово писал сочинения, и почти каждое его «произведение» Ольга читала всему классу. На разборах, которые она устраивала после каждого письменного задания. Читала она не только его работы, попадались кусками «опусы» и других наших одноклассников, но на Олеговых творениях Ольга учила нас, как нужно излагать, подавать, чувствовать и т.д. и т.п.
Нам было интересно слушать его сочинения, и мы скоро признали за Олегом право первого пера класса. Но, оказывается, Ольга пропагандировала Олега и в параллельном десятом «Б»! И об этом мы с Олегом узнали совершенно случайно. Раз мы с ним шли из школы и вдруг нос к носу столкнулись с неразлучной троицей из десятого «Б» - Геркой, Робиком и Равилем. Пучеглазый Герка вроде бы даже обрадовался встрече, он сразу же пристал к Олегу: «И чего это хорошего находит в твоих сочинениях Ольга, а?» Я оттеснил Герку и вступил с ним в диалог: «Если не понимаешь – углубляй свои извилины, быть может, когда-нибудь и поймешь!» В разговор вступился Робик Зофт – директорский сынок: «А что тут понимать, лучше давайте вместе разберем некоторые «перлы Марина О.Е!». И тут он достал из портфеля Олегову тетрадь с классными работами, раскрывает ее и начинает манерно читать: «…Басов протягивает мне свою широкую ладонь и кричит: «Братишка, ты с нами?!...» Где такое ты, Олежка, вычитал у Крымова?*
Олег обошел их кругом и сказал серьезно: «Он не протягивает руки явно, но смысл разве в этом? Если вы читали книгу внимательно, то разве вы с Александром не подружились? Пойдем отсюда Шурик!».
* - см. «Танкер Дербент», Ю. Крымов; изд. ДЛ, 1938.
Мы недолго удивлялись тому, как попала к Зофту эта тетрадка Олега, догадались, что, очевидно, с помощью своего папочки.
К концу четвертой четверти стало ясным, что в нашем классе будет два медалиста – Лиля и Олег, а вот в десятом «Б» на медаль идут трое и один из них – Роберт Зофт. Все должны были сдать экзамены.
Первым экзаменом была письменная работа по литературе. Помню празднично убранный зал – в нём решили устроить экзамен сразу для обоих десятых классов: нарядные учителя, завуч, директор, кто-то из Гороно, отдельные столики для соков и воды. И настроение – абордажно-трепетное. Вот завуч Ирина Максимовна вскрыла конверт, достала и развернула его содержимое, прочитала в слух предлагаемые темы сочинений и предала листок Ольге Михайловне, которая своим каллиграфическим почерком вывела на доске все три темы сочинений. По рядам прокатился неясный гул: кому – то понравились темы, кому-то нет. Мне было безразлично, о чем писать: я все знал наполовину и поэтому решил писать на вольную тему: «Комсомол и его роль в строительстве коммунизма»: материала для сочинения я знал достаточно, и по книгам, да и по фильмам.
Олег сидел впереди меня и я, отодвинувшись, прочитал его заголовок: «Маяковский – трибун революции». Надо же писать о Маяке! В свое время Ольга затратила немало времени и старания, чтобы до нас дошёл феномен Маяковского. Она приглашала на уроки таких студентов-практикантов, которые умели читать стихи Маяковского. Ольга Михайловна объясняла предысторию написания многих его стихов и поэм, говорила о необходимости «лесенок» поэта, о нём самом, о трагичности его жизни. Она видела, что Маяковского в классе не знают, сокрушалась этому. И рассказывала много такого, что не сразу найдешь в библиотеках.
И вот Олег взялся за эту глыбу – осилит ли?
Я уже переписал начисто свои три листа, когда Олег доканчивал черкать черновик. Я заметил, что он приводит цитаты из стихов Маяковского. «По памяти!? Дурак! – подумал я. – Кто может угадать пунктуацию этих падающих лесенок? Олежка явно зарвался!».
Оценки мы узнали через день. Они были вывешены у учительской. Витя написал на тройку, четверка была у меня, у Вовки, у Павлика… и у Олега! А вот у Робика было отлично, и таким образом он становился медалистом. Олегу эта оценка была без разницы – в четвертях у него были все пятёрки, а вот Робику пятёрка была нужна позарез, ибо у него в четвертях были две четверки и две пятёрки.
Но еще через три дня, сразу после письменной по математике, в местной газете мы с удивление обнаружили фельетон под интригующим заголовком: «Папа – директор и золотая медаль», где была описана сцена тайного переписывания начисто проверенного сочинения в кабинете директора его сыном – выпускником. Были указаны действительные номера школы и ФИО её директора. И стояла подпись автора - нашей Ольги Михайловны!
Что творилось в школе! Была назначена комиссия по выступлению газеты и… факты не подтвердились! Ольга оказалась в неблаговидной роли клеветника. Я с Олегом ни минуты не сомневался в её правоте, но какие улики можно было найти против «папы»? Он был предусмотрителен, умён и ловок: и хотя выглядел обескураженным, держался подчеркнуто корректно.
Мы расставались со школой с тяжелым сердцем. История с медалью оставила свой отпечаток и на выпускном вечере, который был фактически нашим прощанием с детством, со школой и учителями. И прежде всего расставанием с Ольгой Михайловной. Она тоже уходила из школы. Как заявил Лигер, тот оказывается прав, у кого больше прав!
Я и сейчас храню виньетку нашего выпуска. Там Ольга Михайловна сидит между Олегом и мной. Когда я достаю слегка пожелтевший снимок с юными мальчишескими и девичьими лицами, то дольше всех смотрю на неё, на Ольгу Михайловну. Только теперь я понимаю до конца цену её любви к нам, её такта, педагогической мудрости и доброты, а главное, в ней впервые я увидел личность честную, проницательную и беспощадную во имя правды, к себе прежде всего.
.