Я не помню своей матери, мне было пять лет, когда её не стало. Отец ушёл в мир иной, когда мне было двадцать два, я хорошо его помню и хочу о нём рассказать.
Холодная и голодная зима 1919 года, в городе Житомире петлюровские погромы. На окраине Житомира- Смолянке, районе населённым преимущественно еврейской беднотой, в жалкой лачуге на снятой с петель двери лежал мёртвый старик, ему было только 49 лет, а выглядел он так из-за тяжёлой работы и болезни еврейской бедноты –чахотки. Это был мой дед Ошер Вейцман. Вокруг него толпились и рыдали пятеро детей, младшей Мирель было два года, Гене четыре года, Суре семь лет, Хаиму десять лет и старшему, моему отцу Мойше было пятнадцать лет. Бабушка Фейга печально смотрела на детей и думала, как жить дальше.
Но как говорят евреи «Беда не приходит одна» дверь в лачуге распахнулась и в комнатушку шагнул пьяный петлюровец. Испуганные дети забились в угол, оглушив громилу таким пронзительным и трагическим плачем, который веками выработался у гонимого и униженного народа. Бабушка Фейга стала впереди детей, прикрывая их своим телом. Петлюровец остановился и обвёл всех протрезвевшим взглядом, подошёл к мертвецу и плёткой стеганул неподвижное тело «Вставай жид», не получив ответа он ещё раз стеганул плёткой уже по шаткому столу и вышел. В течении Гражданской войны Житомир много раз переходил из рук в руки, еврейское население подвергалось грабежам и насилию со всех сторон, были сотни убитых, тысячи изнасилованных и ограбленных.
Самыми цивилизованными и спокойными были войска кайзеровской Германии, ненадолго оккупировавшими Украину по условиям Брестского мирного договора. Этим они ввели в трагическое заблуждение большую часть еврейского населения, не эвакуировавшегося в восточные районы Советского Союза, в начальный период Великой Отечественной войны. Никто не мог поверить, что за два десятка лет, народ, давший мировой цивилизации блестящих философов, учёных и писателей, скатится в бездну расистского мракобесия.
В 1920 году в Житомире окончательно утвердилась Советская власть, еврейскому населению больше никто не угрожал. Еврейская молодёжь с воодушевлением приняла Советскую власть, ринулась из затхлых местечек в большие города, с энтузиазмом участвуя в строительстве новой жизни.
Ещё подростком, отец начал суровую борьбу за выживание, он брался за любую работу, чтобы не дать умереть с голоду своим младшим сёстрам и брату. Учиться отцу довелось лишь несколько классов, в начальной еврейской школе «Хедере», но на удивление, он очень правильно писал по-русски, почти без ошибок. Он с матерью покупали шкуры забитых на мясо коров и выделывали из них кожу, нежную и блестящую, легко поддающеюся кройке и шитью одежды и обуви. Процесс обработки шкур очень зловонный и вредный, в виду применения химических реагентов, но в годы НЭПа он давал стабильный заработок, для сапожников и портных требовалось много сырья. Отец с бабушкой сумели собрать деньги и в конце двадцатых годов присмотрели дом, в пригородном селе Псыщи.
Дом, ранее принадлежал местному священнику, репрессированному и сосланному в северные районы Сибири. Ход дальнейших событий показал, что несправедливо репрессированный священник очевидно проклял всех, кто займёт его дом. Участок для будущего дома был также неосмотрительно выбран по соседству с еврейским кладбищем, лишь высокий каменный забор отделял двор дома от кладбища. Можно спорить, принимать или не принимать все эти предрассудки, но этот дом принёс много трагедий и несчастий.
В конце двадцатых годов деревянный дом был разобран и на Смолянке заново собран. К этому времени отец познакомился с моей матерью- Эммой Чижик, кроткой и красивой еврейской девушкой. Они поженились и зажили на одной из половин нового дома, в другой половине жили мать отца и его сёстры. В конце двадцатых годов неожиданно для всех закончилась эпоха НЭПа, частная предпринимательская деятельность была на долгие годы запрещена. Отец, зарабатывавший на жизнь тяжким трудом, вдруг оказался не у дел, пришлось устраиваться наёмным работником на местный мясокомбинат. Мать работала на птицекомбинате. Началось страшное время Голодомора, люди пережившие трудные годы разрухи, погибали от голода в относительно мирное время. Работа родителей спасла от голода всех родственников отца и матери, они приносили отходы после разделки мяса, вытапливали из них жир, который сдабривал скудный рацион, питавшихся травой и картофелем людей.
Через год у родителей родился сын Яков и через несколько лет родился второй сын- Ефим. Отец время от времени занимался выделкой шкур, в зависимости от заказа, это было подспорьем для семьи. В 38-ом, памятном году, сотрудники НКВД провели обыск, нашли приготовленные к выделке шкуры и по статье «Незаконная предпринимательская деятельность» сослали отца на 10 лет в трудовые лагеря.
Накануне войны мать осталась одна с двумя маленькими детьми, ей помогала её мать, моя бабушка Роза. Неожиданно началась война, даже правильное решение эвакуироваться, не спасло нашу семью от страшных жертв войны. В далёкой казахстанской степи остались две маленькие могилы моих старших братьев, которые умерли от инфекционной болезни. В Житомир мать вернулась с моей бабушкой, с которой она была в эвакуации.
Отцовский дом был занят чужими людьми – пришельцами из окрестных сел. Когда появились настоящие хозяева дома, то самовольно занявшие наш дом были крайне удивлены и разгневаны появлением «оживших» евреев. Потребовалось решение суда и год времени, чтобы вернуть свой дом.
Хочу остановиться на судьбах родственников по материнской и отцовской линии. Кроме умерших в эвакуации моих старших братьев, мать потеряла своего брата Мишу, уничтоженного фашистами в оккупированном Житомире. Я был назван в честь своего дяди, которого никогда не видел. Брат отца Хаим, который женился в Ленинграде, погиб в советско-финской войне или в блокаде Ленинграда, точных данных нет. Сестра отца Геня, до войны вышла замуж за офицера и родила мальчика, в эвакуацию не поехала и была расстреляна с ребёнком. Мать отца бабушка Фейга умерла от болезни в 1939 году. После войны на другой половине дома остались сёстры отца Соня и Мирель.
Когда отец вернулся домой после 10-ти летней разлуки с матерью, мать неожиданно забеременела мною и это был сюрприз для обоих. В послевоенное время прерывание беременности было запрещено законом и моё появление было обусловлено этим запретом. Когда мне было пять лет, мать умерла от тяжёлой болезни, я остался с отцом.
Через два года отец женился и меня воспитала мачеха. Я подрос и видел, что не было на свете работы, за которую не брался отец. К дому примыкал земельный участок, который тщательно обрабатывался и снабжал нашу семью овощами. Весной отец с большой сумкой отправлялся на окраину города, где были городские парники, там он покупал рассаду помидоров нескольких сортов. Я помню большие грядки с овощами, курчавые помидорные кусты, подвязанные к разношерстным палкам и огуречные грядки с плетущими огуречными плетями.
После тёплых летних дождей, воздух на огороде благоухал всеми земными ароматами, пахло распаренной землёй и свежестью растущих там растений. Климат за последние десятилетия резко изменился, поэтому не понять современному человеку прелесть дождевых луж на земле, по которым можно было пробежаться босиком. Не забыть вкус и аромат молодого картофеля, мелкого размером с орех, шкурка которого снималась с помощью соли, сваренного и поданного к столу с сливочным маслом и мелконарезанным укропом.
К концу лета деревянная бочка, стоявшая долгое время с водой, тщательно мылась, ошпаривалась кипятком, проверялись обручи и бочка была готова к засолке. Мне поручалась заготовка листьев чёрной смородины и вишни, которые я просил у соседей. Пахнущие зеленью огурцы, с колющими руки пупырышками и чуточку недоспелые помидоры мылись и укладывались вперемежку в пахнущую распаренным деревом бочку. Сорванные ещё зелёными, с ажурными зонтиками веточки укропа, были заранее высушены и с хрустом сломлены перед укладкой в бочку. Все заливалось ароматным, солёным рассолом и сверху клали деревянный гнёт, с вымытым камнем сверху.
Зимой варилась выращенная на участке картошка, доставались из подвала солёные овощи и обед был готов. Были у отца кролики, белые, серые, коричневые, тихие и кроткие существа, вечно грызущие и быстро размножаемые. Забота о кроликах легла тяжким бременем на меня, каждый день мешок или два травы поедался ими. Я научился резать траву серпом, но это не подходило к низкорастущей траве. Тогда я упросил отца купить косу и процесс заготовки корма для ушастых обжор ускорился. Мясо кроликов очень вкусное и нежное всегда было у нас на столе. Шкурки кроликов отец сдавал государству, как не вспомнить лозунг времён Советского Союза «Кролики не только ценный мех, но и диетическое мясо». Наиболее красивые шкурки отец отдавал шорнику на выделку и затем портной шил шапки на продажу.
Иногда отец покупал шкуру забитой коровы, тщательно пересыпал её солью, а затем отдавал шорнику для выделки. Сам отец не хотел заниматься знакомым промыслом, из-за которого потерял лучшие годы жизни. Я ещё долго, до последних дней жизни в отцовском доме находил всякие скребки и инструменты для выделки кожи. Выделанная кожа блестела и шуршала на сгибе, её запах ассоциировал с образом настоящего мужчины. Портной- пожилой еврей, выходец из Польши был настоящий мастер шапочных дел. Его фуражки- «сталинки» были строги и монументальны, как эпоха и люди, носившие их. Зимние шапки кроились и шились по манекену- деревянным болванкам, соответствующих размеру головы. Шапки получались высокими и жёсткими, раскрытая шапка- ушанка могла вполне сойти за защитный шлем для мотоциклиста. Всё это продавалось на толкучке с риском быть задержанным, с последующим обыском и конфискацией, но как говорят «Бог миловал».
В начале шестидесятых годов отец с мачехой перестроили нашу квартиру, была построена к существующему деревянному дому кирпичная пристройка- кухня и коридор. Был подведен к дому водопровод с канализацией, а в квартире было сделано довольно прогрессивное для того времени-водяное отопление. Со стен квартиры убрали довоенную наружную проводку и спрятали её внутрь стен. Через год купили мою мечту -радиолу «Латвия», теперь я собирал деньги для новых грампластинок.
Но как в жизни -все случается нежданно -негаданно, так и произошло с отцом. На стройке, где работал мастером отец, упал рабочий с высоты третьего этажа и погиб. В ходе следствия было предъявлено обвинение отцу в халатности, суд определил меру наказания -четыре года лагерей общего режима. Отправили отца на север области, на границу с Белоруссией. Помню мачеха сказала мне, что мы едем навестить отца, которого мы не видели более года.
За прошедший год отец постарел и выглядел намного старше своего возраста. Время было голодное, первая половина шестидесятых годов, не было вдосталь хлеба и других обычных продуктов, но мачеха постаралась приготовить, что-то вкусное. Мы вместе поели и меня отпустили погулять в окрестностях колонии. Был тёплый весенний день, с безоблачным голубым небом. Вокруг меня простирались песчаная равнина, с разбросанными по ней громадными круглыми валунами. Между валунами росли пахнущие смолой сосны, тишину всей этой прекрасной идиллии нарушал лишь шум ветра в высоких кронах сосен.
Через много лет, после распада Советского Союза, в период беззакония и вседозволенности, я на экране телевизора еще раз увидел эти места. Было впечатление об увиденном, как о съемках с другой, необитаемой планеты. Вся песчаная местность была изрыта большими и глубокими ямами. Оказалось, что места эти богаты янтарем и безработные, обедневшие местные жители промышляли его добычей и продажей в соседнюю Польшу. До увиденного по телевизору, я как и многие телезрители, считал, что янтарные россыпи находятся только на балтийском побережье.
В небольшой, сосновой рощице я обнаружил удивительные весенние цветы-«Сон-трава», которые я ранее никогда не встречал. Я нарвал немного цветов, чтобы подарить их мачехе. Когда я вышел из рощицы, то увидел на валунах, страшной красоты картину, на камнях грелись ещё не пришедшие в себя от зимней спячки гадюки. Их было десятки, а может сотни, свернувшихся разноцветными кольцами тварей, общим был лишь зигзагообразный рисунок на спине. Мне было жутко еще раз посмотреть на разомлевших, на весеннем тепле опасных созданий, потом через много лет, увиденное тогда, мне казалось страшным детским сном, принятым за явь. Я быстрым шагом, почти бегом покинул это страшное место.
Через год, в конце зимы отца выпустили из колонии. Отец ждал меня у своих сестёр, где я увидел седого старика, с запавшими небритыми щеками, на нём была поношенная телогрейка и засаленная зимняя шапка. Увидев меня, он громко зарыдал и припал ко мне. Через семь лет отца не стало.
В послевоенное время, во второй половине дома жили две сестры отца Мирель и Соня. Обе не имели семьи, жили тихо и скромно. Тётя Соня была учительницей младших классов, к тому же единственной коммунисткой в нашей семье, тётя Маня, как мы называли её, болела и получала небольшое пособие по болезни. Я помню их более, чем бедную квартиру, в которой из мебели были две старые кровати и одежный шкаф. На плохо отштукатуренных стенах была довоенная электропроводка-скрученные шнуры на белых фарфоровых изоляторах, с огромными выключателями и розетками. На уровне головы висели на длинных проводах лампочки. У них единственных была довоенная радиоточка- большой чёрного цвета бумажный рупор, с регулятором звука на магните в центре.
Но стоило опустить голову вниз и увидеть пол, как становилось стыдно за Советскую власть, за то, что она дала коммунистке и учительнице за сорокалетний труд, за многие сотни обученных детей. Пол был глиняный, покрытый как насмешка газетами «Правда» и «Учительская газета», в проходах лежали какие-то дерюжки. Так они жили до конца шестидесятых годов, когда в их квартире, наверно единственной в городе положили деревянный пол. Когда умерла последняя из сестёр- Соня, оказалось, что она не оставила после себя завещание и часть дома, принадлежащая моим родственникам была беззастенчиво забрана государством. Моими соседями оказалась многодетная семья, которая быстро привела дармовое жильё в аварийное состояние.
Миллионы людей, живших на территории Российской империи -оказались заложниками и жертвами невиданного дотоле эксперимента над обществом, ломкой его исторических и экономических устоев. Был уничтожен класс людей, проживавших в городе и особенно в сельской местности, которые подобно моему отцу брались за любую работу, не интересуясь политической ситуацией. Это обрекло страну, кормившую прежде пол мира, стать самим постоянным покупателем заморских продуктов, что в дальнейшем привело к распаду Советской империи.